Трудовой хлеб

       Корпелов. А коли он лучше нас с тобой?
       Чепурин. Так узнайте про него все доподлинно! Я-то его хорошо знаю. Всю Москву обегайте! Да прохлажаться-то нечего, сейчас надо за это приняться. Если он точно хороший человек, так пущай ездит, только чтоб не украдкой, а при вас, – это гораздо пристойнее. А если он не стоящий внимания, так возьмите орясину…
       Корпелов. Я-то орясину? Да ты погляди на меня!
       Чепурин. На своем гнезде всякий силен. А если вы чувствуете себя, что так малодушны, так на то есть хозяин в доме; позовите меня, я из него отбивных котлет изготовлю.
       Корпелов. Юноша! Обижают меня!
       Грунцов. Нет, он прав; он скиф, но прав.
       Чепурин. Чем по трактирам-то бражничать, пойдемте лучше со мной, я вам все пути укажу.
       Грунцов. Domine, иди! А я в Сокольники сбегаю, мне богатое место обещали в отъезд.
       Уходят. Входят Наташа и Евгения.
 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

 
       Наташа, Евгения, потом Маланья.
       Наташа. Ушли?
       Евгения. Ушли.
       Наташа. Кажется, здесь все в порядке, все чисто. Бедненько немного, ну да что же делать, пусть в чем застанет, в том и судит.
       Евгения. Ведро, самовар… конфузно как-то.
       Наташа. Нет, зачем конфузиться! это глупо. Чисто, опрятно, чего ж еще! Мы живем по средствам, трудами; нам и жить лучше нельзя. Он поймет, если у него ум есть. Ну, на какие деньги, на какие доходы мы с тобой можем иметь квартиру хорошую и разодеться по моде? Странно от нас и требовать этого. Бедно, действительно, да откуда ж, Женечка, богатства-то нам взять! Кто посмеет от нас требовать, чтоб у нас богато было! Чисто, опрятно – и довольно. Ты не конфузься, не теряй своего достоинства! Наша бедность – гордость наша! Мы ею гордиться должны. Милая Женечка, мы с тобой хорошие, добрые девушки; что мы бедны – мы не виноваты; забудь эти стены и представь себе, что мы королевны во дворце.
       Маланья (таинственно).Едет, едет!
       Евгения. Ах, милушка! Наташа!
       Наташа. Ну, ты уйди, сначала я с ним одна поговорю.
       Евгения уходит. Входит Копров.
 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

 
       Наташа, Копров.
       Наташа. Здравствуйте!
       Копров (оглянув комнату).Здравствуйте!
       Наташа. Садитесь, пожалуйста.
       Копров садится.
      Давно возвратились?
       Копров. Нет, не очень, а впрочем, когда я… (Стараясь вспомнить.)
       Наташа. Забыли? Да вы ездили ль куда?
       Копров. Нет, не ездил.
       Наташа. Разумеется, признаться лучше. Так вы меня обманули?
       Копров. Обманул. Много я народу в это время обманул.
       Наташа. Вы меня обманули… Что ж вас привело теперь ко мне, я не понимаю.
       Копров. Да будет комедию-то играть, Наташа.
       Наташа (привстав).Извините меня, я вам прежнего обращения позволить не могу. Вы меня раз обманули, так уж прежнее все кончено. Что же вам угодно?
       Копров. Ничего не угодно. Захотел посмотреть на вас, вот и все.
       Наташа. Захотели посмотреть? Это непонятно. Не знаю, как вам, а всем вообще порядочным людям обыкновенно бывает совестно смотреть на тех, кого они обманывают.
       Копров. Вы бы лучше меня не принимали; а уж от упреков и наставлений увольте.
       Наташа. Да это странно.
       Копров. Ничего странного нет. Целый месяц я прятался от людей, от ближних, от вас, ну, даже от света божьего, был как в тюрьме; вот вырвался на волю, и рад-радехонек, что могу опять всех видеть. Все так естественно и просто.
       Наташа. Зачем же вы прятались?
       Копров. Должен был много.
       Наташа. А от меня зачем?
       Копров. Чтоб вы не узнали правды. Объяснять вам, как я ошибся в расчетах, как запутались дела мои, как я влез по уши в долги, – это было бы и скучно и едва ли понятно для вас. Вы бы увидали только, что человек, который говорил вам о своем богатстве и обещал вам приятную жизнь, вдруг попался в чем-то, что нынче-завтра у него все опишут и самого посадят в долговое отделение: ну, значит, он виноват, он обманщик. Так обыкновенно судят у нас. Не лучше ль было решиться на разлуку с вами, а тем временем устраивать свои дела, платить долги. Так я и поступил; а уж вы судите меня как хотите.
       Наташа. Вы все долги заплатили?
       Копров. Нет, еще не все; но уж остались пустяки, которые меня не тяготят. Кроме того, у меня в виду выгодное дело. Ну, что ж, вы сердитесь на меня или нет?
       Наташа. Сержусь. Сами согласитесь, нельзя не сердиться, когда обманывают. Я не ангел.
       Копров. Да сердиться-то, пожалуй, сердитесь, только не переставайте любить!
       Наташа. Любить? Любить можно и не уважая человека и не веря ему… да ведь такая любовь – обида.
       Копров. Ну, так жалейте меня!
       Наташа. Я все еще не могу убедиться, действительно ли вы стоите сожаления.
       Копров. Конечно, стою. Что я перенес в этот месяц, я не могу вспомнить без ужаса. Доставать деньги, когда они нужны до зарезу, – это значит прямо обречь себя на всевозможные адские мучения. Не говорю уж, что я платил процентов два рубля за рубль, я должен был дрожать, трепетать, унижаться, плакать, чуть не в ноги кланяться перед самыми гнусными личностями.
       Наташа. Да, это ужасно.
       Копров. Я изломался, изуродовал себя нравственно, я готов был на всякие средства, чтоб только достать денег.
       Наташа. Вы прежде имели состояние, имели деньги?
       Копров. Имел очень много.
       Наташа. Отчего ж вы запутались?
       Копров. Оттого, что захотел иметь больше.
       Наташа. Зачем же вам больше?
       Копров. Затем, что больше – лучше.
       Наташа. А потом опять больше, и так далее, где же конец?
       Копров. Конца нет. Ведь совершенства тоже нет на земле, а все-таки всякий стремится к нему: умный желает быть умнее, ученый – ученее, добродетельный – добродетельнее; ну, а богатый желает быть еще богаче.
       Наташа. Зачем же так уж очень много денег?
       Копров. Чтоб иметь возможность удовлетворять всем своим потребностям. Потребности неудовлетворенные причиняют страдание, а кто страдает, того нельзя назвать счастливым. Например, у меня синяя коляска и серые лошади, вдруг мне понравится зеленая коляска и вороные лошади… Конечно, я не умру, если не куплю их сейчас же, но все-таки это причинит мне некоторое страдание. И я тогда только сочту себя покойным и счастливым, когда получу возможность иметь во всякое время всякую коляску, какая только мне понравится.
       Наташа. Значит, по-вашему, счастлив только очень богатый? Я с вами не согласна; можно быть счастливым и на небольшие, трудовые деньги.
       Копров. Ну, я, признаюсь, в трудовом хлебе особенной прелести не вижу. Либо я во вкус не вошел, либо вовсе не рожден быть ремесленником. Конечно, человек может до крайности умалить свои потребности, может приучить себя ко всяким лишениям, довольствоваться только одной коркой хлеба; но для кого ж тогда будут расти ананасы! Потребности животных однообразны: вода, сено, овес и никакого платья; а у людей разнообразны, и чем человек развитее, тем разнообразнее.
       Наташа. Такие рассуждения безнравственны.
       Копров. Постойте! Когда я вам обещал обеспеченное состояние, удовольствия и даже роскошь, вы не отказывались, не называли такую жизнь безнравственной; так не судите и других. Трудиться хорошо, но ведь тяжело?
       Наташа. Да, не легко.
       Копров. Обеспеченная жизнь приятнее?
       Наташа. Да, но потому только, что в нас мало…
       Копров. Почему бы то ни было, а ведь приятнее?
       Наташа. Конечно, приятнее.
       Копров. Ну, и довольно. Ваши мнения о трудовом хлебе я уважаю, их нельзя и не уважать, и, пожалуйста, не судите обо мне по моим словам; я очень скромен в моих желаниях. Дня через два-три мои волнения и хлопоты кончатся, я буду иметь ровно столько, сколько мне нужно, и ограничусь этим. Теперь, чтоб мое предприятие удалось вполне, мне нужна очень небольшая сумма.
       Наташа. Опять занимать?
       Копров. А как же иначе? На улице не найдешь.
       Наташа. И платить огромные проценты?
       Копров. Да уж не помилуют; ростовщики мягкостью сердца не отличаются.
       Наташа. Зачем же у ростовщиков занимать?
       Копров. Да у кого же больше? Кто дает деньги, тот и ростовщик. С удовольствием бы я занял у вас, например, да ведь у вас денег нет.
       Наташа. Нет, у меня есть деньги.
       Копров. Ну, какие деньги! Рублей сто – полтораста.
       Наташа. Гораздо больше.
       Копров. Уж и гораздо. А если и есть, так они вам самим нужны.
       Наташа. Да, эти деньги заветные.
       Копров. Всякие деньги бывают, а заветных я не видал. Покажите, пожалуйста, что за диковина такая.
       Наташа. Пожалуй, извольте! (Подходя к двери.)Женечка, поди сюда!
       Входит Евгения.
      Вот сестра моя Евгения Львовна. (Уходит.)
 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

 
       Копров, Евгения.
       Копров. Вы любите вашу сестру?
       Евгения. Ах, очень, очень, больше всех!
       Копров. Не может быть.
       Евгения. Как не может быть? Я вас уверяю.
       Копров. Да что значит: больше всех? То есть вы ее любите больше, чем все другие?
       Евгения. Да.
       Копров. Или то, что вы ее любите больше, чем кого-нибудь другого?
       Евгения. Тоже да.
       Копров. А я думаю, что ни то, ни другое.
       Евгения. Почему же так?
       Копров. Во-первых, потому, что я люблю ее больше, чем вы.
       Евгения. Ну, уж сомневаюсь.
       Копров. А во-вторых, потому, что вы любите кого-нибудь больше, чем ее.
       Евгения. Это невозможно.
       Копров. Много ль вам лет?
       Евгения. Двадцать.
       Копров. Ну, нечего и толковать. Какой он: брюнет или блондин?
       Евгения. Ах, что вы, что вы!
       Копров. Барин, чиновник, студент?
       Евгения. Да как вы можете?…
       Копров. Ну, студент, непременно студент. Как зовут? Аркадий, Валериан, Виктор?
       Евгения. Какой Виктор? Никакого Виктора нет.
       Копров. А, так проще: Карп, Сидор?
       Евгения. Уж будто непременно каждая девушка…
       Копров. Да, непременно.
       Евгения. С вами говорить нет никакой возможности.
       Копров. Очень можно говорить со мной, надо только быть откровенней.
       Входит Наташа.
 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

 
       Копров, Евгения, Наташа.
       Наташа (подавая деньги).Вот какие деньги у меня!
       Копров. Хорошие деньги, отличные, но почему же они заветные?
       Наташа. Их нельзя тратить.
       Копров. Как нельзя? вы ошибаетесь. Кто вам сказал? Очень можно.
       Наташа. Я не имею права.
       Копров. Да ведь это жалость, это неблагоразумно: держать деньги без всякой пользы. Хотите, я вам дам за них двадцать процентов в год?
       Наташа. Нельзя, я не могу отдавать их за проценты.
       Евгения. Она может отдать их даром.
       Наташа. Ах, Женечка, молчи, пожалуйста!
       Копров. Что за секреты у вас?
       Евгения. Да никаких секретов. Вы сейчас сказали, что любите Наташу.
       Наташа. Женечка!
       Копров. Да, люблю.
       Евгения. Так она может отдать вам эти деньги.
       Копров. Объясните, пожалуйста, эту тайну.
       Евгения. Да скажи, Наташа, чего ты конфузишься! А то я скажу.
       Наташа. Нет уж, оставь. Вот видите ли, это деньги моей маменьки.
       Копров. Значит, теперь ваши.
       Наташа. Только с условием: я их не могу тратить, а должна отдать…
       Евгения. Жениху. Вот вам и все.
       Наташа. Да… Вместе с рукой моей.
       Копров. Только-то? (Кладет деньги в карман.)Ну, так получите с меня расписку.
       Наташа (с изумлением).Как… расписку?…
       Копров. Да, расписку, потому что и жениху глупо отдавать без расписки деньги: мало ль что может случиться.
       Наташа. Но, Егор Николаич, говорите ясней!… Ведь жизнь моя… вся жизнь от этого зависит… Мне нужно подумать.
       Копров. Думать не нужно, я денег назад не отдам.
       Наташа. Я бы желала говорить о таком деле серьезно, мне больно от ваших шуток.
       Копров (взглянув на часы).После успеем поговорить и серьезно, время от нас не уйдет.
       Наташа. Но прежде, нежели решиться, я бы желала знать всё…
       Копров. Что все-то? Ну, вот вам все: я опять богат по-прежнему, жизнь вас ожидает приятная, без трудов, с человеком, который вас любит. Ну что еще? Наташа, не приводи меня в отчаяние!
       Евгения. Душечка, Наташа, не думай!
       Наташа. И уж этих… обманов не будет больше?…
       Копров. Ты меня обижаешь! На, возьми, пожалуй. (Хочет вынуть из кармана деньги.)
       Наташа (берет Копрова за руку).Не надо. (Подумав.)Оставь у себя.
       Копров (целуя ее руку).Благодарю, моя милая. Расписку я пришлю, а завтра заеду, – мы поговорим хорошенько. Ах, да, забыл! Вот тебе вперед проценты. (Вынимает из бумажника и дает сторублевую бумажку.)Деньги тебе, я думаю, нужны. Ну, прощай, до завтра! (Целует руку.)Прощайте, барышня, поклонитесь от меня своему студенту!
       Евгения. Какой студент! Никакого нет студента.
       Копров уходит. Наташа его провожает и возвращается.
       Наташа (садясь).Не могу перевести дух.
       Евгения. Ах, Наташа, как это неожиданно!
       Наташа. Погоди, у меня кружится голова. Мне кажется, мы сделали что-то не то…
       Евгения. Ах, Наташа, да разве это не счастье! Ведь уж кончено.
       Наташа. Кончено ли?…
       Евгения. Да ведь уж деньги отданы, он взял.
       Наташа. Да, взял… Что ж я думаю!… Неужели же…
       Евгения. Вот об чем думать-то: надо сшить поскорей платье или два, хорошеньких.
       Наташа. Да, да… надо, непременно надо. Я сейчас иду в город, так уж куплю себе и тебе. Дай-ка шляпу и бурнус!
       Евгения. Благодарю, милая. (Приносит шляпу и бурнус.)
       Наташа уходит. Входит Маланья.
 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

 
       Евгения, Маланья.
       Маланья. Вот барина-то сейчас видно, по всему знать. Я и ручку у него поцеловала.
       Евгения. Об чем ты говоришь?
       Маланья. Да как же, помилуй, скажи, три рубля… Что я! Я и жалованья-то полтора рубля… Ну-ка! Вот вам давно бы так.
       Евгения. Ничего у тебя понять нельзя.
       Маланья. Как не понять? Приучили студента; что в нем? А это… одна коляска чего стоит!
       Евгения. Он женится на сестре.
       Маланья. Уж я знаю, как соседям-то сказать! что меня учить!
       Евгения. Не соседям только, а в самом деле женится.
       Маланья. Разводи бобы-то!
       Евгения. Ну, будет, – поговорила и будет.
       Маланья. Уж вы кому другому очки-то вставляйте, а мы и так, слава богу, хорошо видим.
       Евгения. Да довольно, довольно.
       Входят Корпелов и Чепурин, Маланья уходит.
 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

 
       Евгения, Корпелов, Чепурин.
       Корпелов. Проводили гостя?
       Евгения. Проводили, дяденька; вы немножко не застали его.
       Корпелов. Жалко. (Громко.)Наташа! Где Наташа?
       Евгения. Она ушла платья покупать себе (с радостью)и мне.
       Чепурин. Защеголяли? На какой радости?
       Евгения. Деньги есть, вот и защеголяли. И радость есть.
       Корпелов. Ты легковерна, ибо ты женского рода, feminini generis.
       Евгения. Да ведь Егор Николаич женится.
       Корпелов. А, Чепурин! Он женится, а им радость! Какая вам радость, virgines, девицы?
       Евгения. Дяденька, что с вами? Поймите хорошенько: ведь Наташа выходит за него замуж. Уж это решено, кончено.
       Корпелов. Чепурин, понимай ты за меня! Я темен, obscurus sum.
       Чепурин (Евгении).Однако ловко он петли-то мечет.
       Евгения. Да что вы не верите! Ну, так я вам докажу сейчас.
       Чепурин. Докажете-с? Очень приятно, мы будем слушать.
       Евгения. Ах, это смешно. Да Наташа сама долго отказывалась, я даже удивлялась на нее. Потом уж, когда он объяснил все свои дела, она и согласилась; он и руку у нее целовал, благодарил: ну и все покончили. Он уж теперь жених – как следует, совсем, совсем уж жених; вы кого увидите, всем так и говорите. Уж свадьба скоро, он и деньги взял.
       Корпелов. Какие деньги?
       Евгения. Ее деньги, которые ей оставлены, которые жениху…
       Чепурин (Корпелову).Дождались! Сберегли приданое! Уж лучше б вам пропить его; по вашей слабости оно простительнее было бы.
       Корпелов. А!! Вот он как! Ну, так я с ним, с дружком… Я его! Я его!
       Чепурин. Поздно хватились.
       Корпелов. Нет, вырву, вырву: как орел налечу…
       Чепурин. И ничего этого не будет от вас.
       Корпелов. Молчи, мужик! Ты думаешь, что взять можно только медвежьей силой; я его силой слова, убеждением, я плакать его заставлю.
       Чепурин. Не выдет-с.
       Корпелов. Я сам заплачу. Я ему нарисую эту картину-то, как умирающая сестра поручала мне дочь свою… Я бога призову во свидетели… Что? Мало ему этого? мало?… Ну, так я… я… я сам буду умирать перед ним… Я умру… умру… и пусть он смотрит на меня, на мое мертвое лицо, на мои мертвые губы, на которых так и застынет проклятие. (Шатается.)
       Чепурин (поддерживая Корпелова).Ах, брат, Асаф Наумыч!
       Корпелов (отталкивая Чепурина).Поди, оставь! Или ты думаешь, что у меня сил нет? (Выпрямляясь.)Так знай же, что страсть, что отчаяние дают силу. Я лев теперь… лев. Я его!… (Идет к двери.)
       Евгения (подавая шляпу).Возьмите, дяденька!
       Корпелов (вырвав шляпу).Прочь! Прочь! Сторонитесь! Все сторонитесь! Я его!… Я его! (Убегает.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЛИЦА:

 
       Корпелов.
       Наташа.
       Евгения.
       Грунцов.
       Чепурин.
       Маланья.
       Комната Наташи. Две двери: слева от зрителей – в ее спальню; справа – в комнату Корпелова. Швейная машина, пяльцы, круглый стол и несколько стульев.
 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

 
       Евгения (одна).
       Евгения (взглянув в дверь направо).Противный хозяин! уселся тут и сидит. Это он дяденьку расстроил. Дяденька слабый человек, всякому верит. Я боюсь, придет Наташа, он и ей наговорит всякого вздору. (Прислушиваясь.)Кто-то пришел, должно быть она. (Отворив дверь.)Она, она, Наташа. Наташа, иди сюда скорей!
       Входит Наташа.
 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

 
       Евгения, Наташа.
       Наташа (снимая шляпку).Ну, что тебе нужно так скоро? (Весело.)Я уж отдала шить, самим некогда.
       Евгения. Ах, Наташа, у нас что-то неладно.
       Наташа. Что еще?
       Евгения. Дяденька точно с ума сошел, он побежал к Егору Николаичу деньги отнимать. Его хозяин расстроил.
       Наташа. Быть не может. Что-нибудь не так. Дядя не имеет права, да и не посмеет распоряжаться моей судьбой. Позови сюда Ивана Федулыча!
       Евгения. Я боюсь.
       Наташа. Чего?
       Евгения. Он скажет тебе что-нибудь неприятное.
       Наташа. Ну, ну, не бойся, я не маленькая. Позови!
       Евгения (у двери).Иван Федулыч, подите сюда! (Уходит в спальню.)
       Входит Чепурин.
 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

 
       Наташа, Чепурин.
       Наташа. Что у вас тут случилось? Что дядя выдумал? Мало горя, что ль, у меня было, так он прибавить хочет? Куда дядя пошел? Ну, говорите! Что ж вы молчите?
       Чепурин. По вашему собственно делу-с.
       Наташа. Я его не просила. Прежде, прежде, Иван Федулыч, надо было учить меня разбирать, понимать людей, – остерегать меня от дурных; да только раньше, раньше, а теперь я выбрала, полюбила человека и не променяю его ни на кого.
       Чепурин. Да помилуйте, разбой-с!
       Наташа. Иван Федулыч, постойте! Выражайтесь осторожнее, имейте побольше деликатности: не говорите при мне дурно о человеке, которого я люблю. Иначе я вас слушать не стану.
       Чепурин. Что ж мне хвалить прикажете его!
       Наташа. Ни хвалить, ни бранить, а говорить с уважением.
       Чепурин. Извольте!
       Наташа. Ну, говорите. Дядя узнал про него что-нибудь? Ну, он мот, должен много, игрок, что ли? (С сердцем.)Да ну, говорите скорей!
       Чепурин. Всего довольно-с.
       Наташа. Ну, так поймите, что дело кончено; хорош ли он, дурен ли – разлучить нас нельзя. Хорошо буду жить – слава богу; дурно – жаловаться не стану, сама выбрала. Мне с ним жить – моя и забота. И горе мое и радости мои, все мое, все вот здесь, у сердца будет; ни с горем, ни с радостью я к людям не пойду. Слышите! никому дела нет, мне с ним жить!
       Чепурин. Да не вам-с!
       Наташа. Ну, довольно, Иван Федулыч! вы думаете, что если вы будете бранить, чернить человека, так я его разлюблю и полюблю вас. Ха, ха, ха! Это дурная политика. Он дурной человек, все бранят его; ну, браните его и вы, браните! а я еще больше буду любить его. Надо ж, чтоб и его кто-нибудь любил. Вы вот и хороший человек; вы стоите любви, вы хотите моей любви, да не умели ее заслужить, и я вас… презираю.
       Чепурин. Стую ль я вашей любви, нет ли-с, только мне ее не надо-с. И все ж я человек с душой-с, и чужие слезы мне не на радость.
       Наташа. Вы их не увидите.
       Чепурин. Минуты не пройдет, как увижу, да еще какие слезы-то увижу. Вот вам бог-с!
       Наташа (с испугом).Вот как! (После некоторой борьбы, с притворным спокойствием.)Ну, что там еще?
       Чепурин. Лучше б кто другой, а не я говорил вам; кажется бы, бог знает что дал…
       Наташа. Пожалуйста, поскорей!
       Чепурин. Что я за каторжный такой, что не мог вам никогда сказать ничего приятного и теперь должен убивать вас, все одно что ножом резать.
       Наташа. Говорите, Иван Федулыч!
       Чепурин. Теперича Копров какую штуку гнет! он все одно как бешеный мечется…
       Наташа. Ну!
       Чепурин. Чтоб только денег нахватать больше. А деньги бросает зря. Один кабинет, сказывают, без малого десять тысяч ему стоит. В спальне зеркало поставил, сажень с лишком, в серебряной рамке, все кружевами увешано.
       Наташа. Только?
       Чепурин. Как только-с? Арап теперича на крыльце торчит, белками ворочает, точно у него глаза-то выскочить хотят. К чему пристало?
       Наташа. Вам завидно?
       Чепурин. Завидуют-то чему основательному, а тут нечему завидовать: ветер так ветром и останется. Утром выедет в эгоистке – жеребец серый, кучер – страсть посмотреть; потом пару вороных в какую-то корзинку заложат, сам править сядет и арапа с собой посадит. А вечером в коляске, либо в карете развалится, а лошади опять другие. Да ведь какое баловство задумал! Подле кабинета контору отделал дубовую резную, книги велел желтые замшевые разложить; на стенах какие-то счеты в рамках, точно в банке в каком.
       Наташа. Пожалейте меня! Я жду от вас дела, а вы мне какие-то глупости рассказываете.
       Чепурин. Да помилуйте! Балансы подводят, миллионы на счетах выводят, а дела на грош нет. Помилуйте скажите, дутых документов целый ворох навалили да на конторке на шпильках натыкали; а и людей-то таких нет, на кого они писаны. Иностранец какой-то с немецкой конторы сбежал, так все книги ему наобум писал на аглицком языке, чтоб больше туману было, а все это фальшь, все напоказ.
       Наташа. Кому напоказ?
       Чепурин. А купцу этому из Таганки. Его нынче Копров к себе на обед зазвал, напоит его шампанским и будет ему все это показывать. Выгорит дело, Копров с долгами разочтется; а не выгорит – ну, вешай петлю да полезай в нее, больше некуда деться.
       Наташа. Я не понимаю вас. На что ему купец? Чего ждет он от купца?
       Чепурин. А вот, видите ли, тут политика какая! Он уж к этому купцу давно ездит, потому у этого купца есть племянница, сиротка, вида сурового, брови пальца в три ширины, ужасно даже, если нечаянно вдруг увидишь, и совсем круглая, как тунба.
       Наташа. Ну, ну!
       Чепурин. Тут расчет видимый с его стороны: кабы дочь, так зря бы не отдали, разузнали, что за человек; а то племянница, видеть ее все ужасаются, значит, только бы с рук сбыть да капитал сдать. А у этой сиротки, у бедной, окромя имениев, чистыми деньгами триста тысяч оставлено на избранника, кто изберется взять за себя такую красоту. Нынче ж и по рукам ударят, коли удастся старика опоить да обмануть.
       Наташа (слабым голосом и опуская голову).Да?… Так?… Правда это?
       Чепурин (ударяя себя в грудь и поднимая руку к небу).Вот-с! Перед истинным!
       Наташа. Подите! Оставьте меня!
       Чепурин уходит.
 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

 
       Наташа (одна).
       Наташа (вынимает портрет Копрова).На что он мне теперь? (Задумывается.)Пожалуй, можно носить его, всю жизнь носить да смотреть на него; да уж очень обидно будет. (Ставит портрет на стол.)Прощай, Егор Николаич! Прощай, голубчик! Не мой ты, а жаль мне тебя; вдруг тебе не удастся, что с тобой будет? Да нет… удастся… отчего же! А надо будет посмотреть свадьбу-то. В церковь не нужно ходить – нехорошо, можно у церкви подождать их… что в церковь!… Там известно что… Певчие поют… Сводят их, он ей подаст руку в белой перчатке… вот венцы на головах… вот все кончено. Все целуются, все родные стали, чужих нет… Чужая только я… только здесь я одна… Экипажи… экипажи задвигались, блонды всё, блонды … разъезд. Уедут, уедут! Не бежать ли мне, не броситься ль под колеса кареты? (Взглянув на портрет.)Прощай, Егор Николаич, прощай! Живи с молодой женой! Совет вам да любовь!… Жива я или нет, тебе все равно. Чай, как не жива-то буду, тебе легче будет, (глядя на портрет)буйная ты головушка, хороший ты мой, не встретимся тогда с тобой, не кольнет тебя в сердце-то. Аль ничего тебе? Встретишь меня, так не поклонишься, к жене отворотишься, будто поговорить с ней нужно? «Что, мол, милая, не проехать ли нам куда подальше?» да кучеру мигнешь, чтоб умчали тебя кони вороные от моих глаз… Ой, смерть моя! (Разрывает портрет.)Не разлучишь вас… да и не родилась я на свет разлучницей… Легче самой умереть… Носить горе, носить горе, пока износится! Как темно, как скучно в этой лачужке. Куда деться? Куда мне деться с тоской! (Уходит в спальню.)
       Входит Корпелов.
 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

 
       Корпелов (один).
       Корпелов. Я ворочу, я ворочу эти деньги… Вот побегу завтра на толкучку да продам пальтишко, вот и положу Наташе в комод на убылое место рублика полтора. Я по гривенничку наношу, по утрам у церквей буду с нищими становиться. Разве я не похож на нищего? Мне подадут… Чем я не нищий?
 
Дрожанье рук, поблеклые ланиты
И тусклых глаз распухшие орбиты…
 
       Входит Маланья.
 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

 
       Корпелов, Маланья.
       Маланья. Асаф Наумыч, нужны тебе бумаги-то, что ли, так говори!
       Корпелов. Ничего мне не нужно. Какие бумаги?
       Маланья. А вчера ты хмельненек пришел, так из пальта выронил.
       Корпелов. Лжесвидетельствуешь.
       Маланья. Толкуй с тобой! Бросил пальто, они и выскочили; я давеча печку растопить хотела, да думаю: может, мол, нужны.
       Корпелов. Постой, женщина! Вспоминаю… Старуха каялась мне во грехах…
       Маланья. Ну, загородил!
       Корпелов. Да, да… и бумаги отдала… Подай сюда!
       Маланья. Не трожь, лучше у меня останутся. Право, другой раз ищешь, ищешь растопки-то…
       Корпелов. О, Аглая, не возражай!
       Маланья. Небось жалко стало? Да на! Не велико сокровище-то. (Отдает пакет и уходит.)
 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

 
       Корпелов, потом Евгения и Маланья.
       Корпелов (развертывает верхнюю обертку и вынимает незапечатанный пакет. Читает надпись).«Сей пакет и все, что в нем находится, принадлежит дочери губернского секретаря, Наталье Петровной Сизаковой». Находка, в первый раз в жизни находка! (Вынимает из пакета одно письмо, читает его, руки трясутся, утирает слезы. Кладет письмо и пакет на пяльцы.)Вот оно, вот приданое-то! Наташа! Наташа!