Год 1942

      - Так ведь это Иван Сусанин нашей войны! И тоже Иван. И даже Иванов! Истинно русский человек...
      Писателю не трудно было догадаться, для чего я его пригласил:
      - Об этом надо писать балладу, поэму.
      - Или рассказ, очерк, - вставил я.
      Павленко, конечно, понял, к чему я клоню, и ответил:
      - Хорошо, напишу...
      Сейчас я уже могу сказать, что, когда просил его написать очерк, на душе у меня кошки скребли. И вот почему.
      По всему фронту гремела слава 32-й стрелковой дивизии. Дивизия эта сибирская. На фронт она прибыла в разгар битвы за Москву. Отличилась в оборонительных боях за столицу. Именно она сражалась с немецко-фашистскими захватчиками на Бородинском поле. Воины дивизии не посрамили русской славы, а приумножили ее в дни оборонительных боев и в дни нашего контрнаступления. Естественно, хотелось побывать у сибиряков, рассказать о них.
      Ранним утром вместе с Петром Павленко мы отправились в дивизию на двух "эмках". Я должен был скоро вернуться, чтобы вычитать газетные полосы, а Павленко решил провести там целый день.
      Моя "эмка" шла впереди. Я был уверен, что машина писателя неотступно следует за мной. Шоссе периодически обстреливалось артиллерией противника, и я все время оглядывался: все ли благополучно? Но вот на одном из поворотов оглянулся и вижу - нет "эмки" Петра Андреевича! Остановился, ожидая. Но ее все нет и нет. Вернулся назад, туда, где в последний раз ее видел, километра за два-три. Не нашел. Направился прямо в один из полков, минуя штаб дивизии. Быть может, Павленко, подумал я, решил вначале заглянуть на КП соединения. Что ж, он сам знает, что делать. Побыл я в полку и вскоре вернулся в Москву. А Петр Андреевич не подает никаких признаков жизни. Может, с ним что случилось? Стал звонить в Военный совет армии. Там тоже переполошились, искали писателя в полках и даже в медсанбате. Наконец отвечают: Павленко в том самом полку, куда я заезжал.
      На второй день приезжает Петр Андреевич в редакцию, заходит ко мне сонный, с трудом волоча ноги, покашливает, глотает какие-то порошки и сразу же вручает мне листиков десять, исписанных его обычным бисерным почерком. Оказалось, что его "эмка" сломалась, ее на буксире отвели во второй эшелон дивизии, а писатель на попутной машине, затем пешком добрался до полка, но меня уже здесь не застал. Там провел тревожный день и бессонную ночь.
      - Надо было сразу же вернуться в Москву! - упрекнул я его. - Завтра бы съездил.
      - Вернуться? - перебил он меня. - С пустыми руками...
      Смотрю я на него, худющего, усталого, и говорю:
      - Иди к себе, два-три дня ничем не занимайся, отдыхай...
      Но сам же прервал его "отпуск".
      И вот на второй день после нашего разговора о подвиге Иванова Петр Андреевич принес мне уже набранный и сверстанный подвал, над которым стоял заголовок "Во имя Родины".
      Прочитал я очерк, и между мной и Павленко произошел такой диалог.
      - Петр Андреевич, можно подумать, что ты там был, рядом с Ивановым.
      - Был - не был, но ясно представляю себе все, что произошло в белогородском лесу. Написал даже меньше того, что могло быть и было.
      - Да, но что скажет читатель?
      - Читатель мудр. Он поймет, что к чему. Да еще и сам домыслит какие-то детали, которые тоже не будут далеки от истины. - И после небольшой паузы Петр Андреевич добавил: - Не был никто и с Сусаниным. Ни Рылеев, никто другой, но ни у кого не вызывает сомнения, что все так и было в костромском лесу.
      - Хорошо. Но давай поставим подзаголовок: "Рассказ".
      - А этого как раз делать и не надо. Подвиг Иванова - не выдумка, а истина. Вот уж действительно введем читателя в заблуждение...
      Словом, убедил меня Петр Андреевич. На углу сверстанного подвала я сделал надпись: "На вторую полосу". Под очерком стояла подпись "П. Трояновский". Я поставил над ней еще одну "П. Павленко". И снова Петр Андреевич запротестовал:
      - Оставь подпись Трояновского. Паша - отличный журналист. Смог бы сам написать очерк, но, видимо, торопился. А меня не убудет.
      Согласился я и с этим. Кстати, Трояновский был крайне удивлен, когда увидел подвал в "Красной звезде", под которым стояла его подпись. Скромнейший Павел никогда не утаивал, что к этому очерку основательно приложил свою руку Павленко...
      * * *
      А на второй день в полдень Павленко потащил меня в Центральный дом Красной Армии на просмотр документального фильма "Разгром немецких войск под Москвой". О том, что такая картина готовится, мы знали, ведь сценарий для нее писал Петр Андреевич. Я все ждал, что он попросит у меня для этого творческий отпуск. Но обошлось. Писал между поездками на фронт или в часы, свободные от работы над очередной главой своей "Русской повести". Да и сочинять сценарий ему было не так трудно: в дни оборонительных сражений и нашего контрнаступления под Москвой он часто бывал в войсках Западного фронта, многое видел, многое знал.
      На просмотр фильма пришел почти весь литературный состав "Красной звезды". Были там кинодраматург Алексей Каплер и кинооператоры во главе с Романом Карменом.
      Нетрудно себе представить, с каким волнением смотрели мы фильм. Перед нашими глазами вновь прошла картина великой битвы за Москву, и вновь мы переживали горечь отступлений и радость победы. Но эмоции - эмоциями. Надо было подумать о том, как рассказать читателю об этой картине. После просмотра тут же, в зале Дома, состоялась импровизированная редакционная летучка. Решили посвятить фильму целую полосу. Смущало только одно: успеем ли в завтрашний номер?
      - Конечно, полосу! А успеть - успеем, - горячо поддержал нас Павленко.
      - Петр Андреевич, - сказал я, - взял бы ты эту ношу на свои плечи...
      Павленко сразу же стал действовать, проявив подлинно репортерскую сметку и оперативность. Он собрал тех, кто делал фильм - Кармена, кинооператоров М. Шнейдерова и А. Крылова, чуть ли не силком усадил их в редакционную машину и умчался с ними в редакцию. Был приглашен и кинодраматург Каплер. Там объяснил им задачу:
      - Даем завтра полосу. Пишите. Пишите, кто как может. - И после небольшой паузы предупредил: - Из редакции не выпустим, пока не сдадите статьи. А покормить - покормим...
      Вначале их ошеломила такая эксцентричность писателя. Но тут же подумалось: целая полоса в газете! И потом, ведь просит не кто иной, как Павленко - разве ему откажешь!
      И вот сегодня напечатаны рассказы об этом фильме, который тогда стал событием В полосе - большая статья Каплера "Бессмертное сражение за Москву". Это как бы битва за столицу глазами кинодраматурга. Статья Кармена впечатления о фронтовых встречах. Выли там такие строки:
      "В одной деревушке я снимал встречу с населением наших передовых частей. Старуха колхозница, крестясь обеими руками, кланялась в пояс бойцам. Плача от радости, она обнимала их и целовала. Серый дым стелился над закостеневшими трупами убитых немцев. Шли цепочкой суровые бойцы, и старуха знала, что вместе с ними пришла жизнь".
      Кто из нас, смотревших этот фильм тогда, да и спустя много лет после войны, не улыбнулся, увидев сцену, запечатленную Карменом на пленке, маленькую сгорбленную старушку, в приливе радости крестившуюся действительно двумя руками! Кстати, этот кадр попал и на пленку фотоаппаратов наших репортеров, был опубликован в газете. Но снимок был статичен, а в фильме все в движении: и блестящие глаза старушки, и улыбка, и расправлявшиеся морщинки...
      Был Кармен и в Волоколамске в день его освобождения. Перед ним предстала та же трагическая картина, которую вместе со мной видели редактор "Правды" Поспелов и редактор "Известий" Ровинский, побывавшие в тот же день в городе.
      Из статьи Шнейдерова и Крылова читатель узнал, каким нелегким делом, полным опасности, был труд фронтовых кинооператоров, шагавших со своим киноаппаратом "Аймо" вслед за бойцами переднего края. "Однажды, - повествуют они, - пришлось снимать танкистов-гвардейцев генерал-майора Катукова. Вышли мы на исходную позицию танков к опушке леса... Снимаем выход танков, их первые залпы, бежим следом за ними, вражеский огонь вынуждает залечь... Все-таки кое-что сняли..."
      По своей скромности они не подчеркивали, что танкисты-то были прикрыты броней, а кинооператоры были открыты, как говорится, всем огненным ветрам. И сняли они не кое-что, а широкую панораму танковой атаки.
      В полосе "Песня защитников Москвы" из этого фильма. Сочинил ее Алексей Сурков еще в дни битвы за Москву:
      Мы не дрогнем в бою
      За столицу свою 
      Нам родная Москва дорога.
      Нерушимой стеной,
      Обороной стальной
      Разгромим,
      Уничтожим врага.
      На эти стихи была написана музыка, и с экрана она шагнула по стране и всем фронтам.
      Щедро мы дали и кадры из фильма - на первой, второй и третьей полосах: лентами на все шесть колонок...
      23 февраля
      Сегодняшний номер газеты посвящен 24-й годовщине Красной Армии. В центре полосы - приказ наркома обороны СССР Сталина. Начиная с 1925 года такие приказы издавались каждый год. Вначале за подписью Председателя Революционного Военного Совета СССР М. В. Фрунзе, затем - наркома обороны К. Е. Ворошилова. Последний "мирный" приказ - 23 февраля 1941 года - был подписан С. К. Тимошенко. Кстати, приказ отличался от прошлых тем, что требовал в связи с напряженной международной обстановкой, "перед лицом опасности внезапного нападения" высокой мобилизационной готовности войск, чтобы "никакие случайности не смогли нас застать врасплох".
      От кого же надо было ждать "внезапного нападения"? В приказе маршала Тимошенко, естественно, не указывалось. Но каждому из нас в те дни было ясно, что нарком имел в виду именно фашистскую Германию. Вот какой был диссонанс с известным сообщением ТАСС от 14 июня этого же года, в котором опровергались слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР.
      Приказ Сталина подводит итоги восьми месяцев войны, в нем развернута программа дальнейших действий и борьбы народа и армии с немецко-фашистскими захватчиками. В приказе были слова, полные оптимизма: "Не далек тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и села Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит Советский Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена".
      На первой полосе напечатана подборка документов В. И. Ленина, относящихся к периоду гражданской войны и интервенции, точнее, к тому времени, когда обнаглевшие немецкие оккупанты пытались продвинуться на территорию РСФСР. Публиковались они впервые. Приведу один из этих документов:
      "Всем губернским, уездным Совдепам.
      Как поступать в случае нашествия неприятеля на доказавшую свою твердую волю к миру Советскую Социалистическую Российскую Федеративную Республику.
      (Наставление всем местным Совдепам и всему населению.)
      На Украине бывало не раз, что крестьяне и рабочие противились вывозу или уничтожению имущества, надеясь сохранить его для себя. Они оказались жестоко наказанными. Пришельцы захватили все: хлеб, скот, уголь, металлы, машины и увезли к себе. Пример Украины должен послужить страшным уроком для всей России.
      Поэтому при попытке врага перейти в наступление местное население обязано под руководством своих Советов строжайше соблюдать следующий приказ:
      В первую голову вывозить боевые запасы. Все, что не будет вывезено, должно быть подожжено и взорвано.
      Зерно и муку увозить или зарывать в землю. Чего нельзя зарыть уничтожать.
      Скот угонять.
      Машины вывозить целиком или по частям. Если нельзя увезти - разрушать.
      Невывезенные металлы - закапывать в землю.
      Паровозы и вагоны угонять вперед.
      Рельсы разбирать.
      Мосты минировать и взрывать.
      Леса и посевы за спиной неприятеля сжигать..."
      Я привел выдержку из ленинской директивы вот почему.
      Мои современники, конечно, хорошо помнят выступление Сталина 3 июля сорок первого года. В нем предлагалось при отступлении действовать точно так же: "При вынужденном отходе частей Красной Армии... все ценное имущество... которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться".
      Вспоминаю, с какой болью воспринимали наши люди этот тяжелый, суровый, но безусловно необходимый приказ. Как же это выводить из строя, уничтожать то, что было создано за наши пятилетки неимоверным, титаническим трудом? Были и такие соображения: скоро, мол, вернемся, зачем тогда начинать все сначала? Известно, что многим нашим предприятиям удалось вывезти свое оборудование на восток и в невиданно короткий срок пустить его в ход. А что не успели - уничтожали, взрывали, сжигали. Но в газетах об этом - ни слова. Может, потому, что просто рука не подымалась писать, не хотелось растравлять душевные раны наших людей... Но и молчать нельзя. И вот, когда вернулся с фронта наш спецкор Николай Денисов и рассказал, с какой болью мы сами, своими руками вынуждены были при отступлении взорвать плотину Днепрогэса, чему он сам был свидетелем, мы обратились к Алексею Толстому с просьбой написать статью, в которой прямо и откровенно сказать о тех жертвах, на которые мы сознательно идем, уничтожая все, что нельзя вывезти в тыл страны. Публикация этой статьи, писал я Алексею Николаевичу, "вызовет еще большую ненависть к гитлеризму..." И вот появилась на страницах нашей газеты его статья "Кровь народа". Статья, полная горечи, но сильная верой в нашу победу, статья, которая, как писал Толстой в своей автобиографии, в числе двух других получила "наибольший резонанс".
      Алексей Николаевич напомнил, что не раз русскому народу приходилось во имя спасения Родины идти на величайшие жертвы. Так было в дни нашествия Наполеона. "Зажигая древнюю Москву, чтобы один пепел достался наполеоновской двунадесятиязычной армии, русские спасли свою святыню - Отечество: сохранен будет корень - высохнут слезы, заживут раны, и миллионы золотых рук - камень за камнем - заново сложат Москву, богаче прежней".
      Так было и в годы гражданской войны. С великих жертв началась жизнь молодой Советской Республики. Писатель напомнил, что, пригрозив Москве ультиматумом, немцы потребовали передачи им Черноморского флота. В ответ на это черноморские моряки вывели весь флот на рейд в Новороссийске и потопили его.
      Так и ныне. "Наши жертвы велики... - писал Толстой. - Мы взорвали все шахты Криворожья, превратили в груды развалин верфи в Николаеве. В городах днепрогэсского индустриального узла взорваны электростанции... Мы сами уничтожили один из мощных узлов металлургии и промышленности. Немцам не досталось ничего, - развалины, пустые корпуса пустых заводов... Уничтожая своими руками эти огромные ценности, созданные священным трудом народов нашего Союза для своего грядущего счастья, мы не вытирали слез, у нас их нет, их иссушила ненависть. И клятва наша: "За гибель - гибель!"
      Правда, эта статья не сразу увидела свет. Обычно статьи Толстого, когда бы мы их ни получали, даже поздно ночью, тут же шли в номер. Но горькая и суровая правда этой статьи кое-кого испугала, и она была снята с полосы. "В сообщениях Совинформбюро ничего об этом не говорилось" - вот и весь резон. И только через три дня, в кризисные для Москвы дни, когда события показали, что не имеем права скрывать трудностей и жертв, мы ее напечатали.
      Возвращаясь к директиве Ленина, я вспоминаю, что очень жалел, что не знал ее в октябре сорок первого года. Нам бы легче было, как говорят газетчики, "пробивать" статью Толстого. В директиве Ильича все было сказано категорически, решительно и безоговорочно!
      Это я говорю о прошлом, правда, совсем недавнем прошлом - сорок первом годе. В те дни казалось: вопрос этот утратил свою актуальность. Оказалось не так...
      * * *
      Несомненно обратила на себя внимание читателей большая, трехколонная, статья генерал-полковника, командарма конников, чьи клинки звенели еще на фронтах гражданской войны, а ныне командующего кавалерией Красной Армии Оки Ивановича Городовикова "Советская конница - гроза немецких захватчиков". Он рассказал, как в эту войну сражается наша кавалерия, о рейдах знаменитых кавалерийских корпусов генералов Л. М. Доватора, П. А. Белова, слава которых гремела уже с первых месяцев войны.
      О работе Ставки Верховного Главнокомандования мы прямо ничего не печатали. Все это было за семью замками. Только однажды в статье К. К. Рокоссовского, опубликованной в ноябре сорок первого года, было рассказано о разговоре Сталина с командармом. Нам пришлось немало поволноваться, пока получили разрешение Сталина опубликовать статью. После этого мы осмелели. И вот в статье Городовикова появились такие строки:
      "Еще в начале войны меня как-то вызвал к себе товарищ Сталин.
      - Помните. - сказал он, - как в 20-м году вы ходили в рейд на Каховку?
      Я ответил, что хорошо помню. Речь шла о походе 2-й Конной армии в Северную Таврию, в тыл Врангелю.
      - Так вот, - продолжал товарищ Сталин, - надо сейчас организовать конные группы и идти в тыл, бить немцев с тыла".
      Так начались знаменитые рейды Доватора, Белова...
      В сегодняшнем же номере опубликована статья генерал-лейтенанта авиации И. Петрова "Авиация наступает". И здесь тоже приоткрывается страница работы Ставки. Петров рассказывает:
      "26 ноября прошлого года перед началом нашего наступления меня вызвал товарищ Сталин. Речь шла о том, каким образом обеспечить с воздуха прорыв нашими войсками укрепленной полосы немцев к северу от Москвы... Товарищ Сталин сказал:
      - Помните Брянск? Сейчас надо действовать так же. Чтобы разгромить врага, надо бить его непрерывно днем и ночью, волна за волной, не давая ему опомниться, уничтожая его опорные пункты, лишив его возможности подводить резервы. Вся ваша боевая работа должна проходить в теснейшем взаимодействии с наземными войсками".
      Сталин имел в виду сентябрьское наступление войск Брянского фронта, когда свыше пятисот самолетов обеспечивали успех начального периода наступления.
      Напечатали все это мы уже "самовольно", без согласования со Ставкой. Сошло...
      * * *
      Выступили в праздничном номере и наши писатели и поэты: Николай Тихонов, Илья Эренбург, Алексей Сурков. Статья Эренбурга называется "Мужество". Написанная с глубоким проникновением в саму суть понятия мужества, она построена на противопоставлении советских воинов фашистским воякам. О мужестве нашего воина:
      "Мужество не случайность, не свойство - свойством бывает врожденная и безудержная отвага. Мужество - добродетель. Мужество - высшая ступень человеческого сознания, как любовь и как мудрость. Оно вызревает в сердце народа, как вызревает пшеница на горячем солнце...
      Мужество - это любовь к жизни, такая любовь, что частная судьба становится бледной, неощутимой... Если суждено ему расстаться с жизнью, он сделает это не как покоренный смертью, но как победитель смерти. Он знает, что будет жить в близких..."
      Это высокое духовное качество отсутствует в армии захватчиков:
      "Есть в немецкой армии и трусы и смельчаки. Нет в германской армии подлинного мужества. Человек, который привык притеснять других, не может защищать своей свободы. Человек, который привык подтверждать свое право кнутом, не может защищать своего достоинства. Мы видели упорство немецких дивизий, засевших в наших городах, удаль того или иного немецкого танкиста, спортивный азарт немецких летчиков. Но мы не видели в немецкой армии мужества..."
      Воистину огненная публицистика!
      27 февраля
      Два дня тому назад под рубрикой "В последний час" напечатано сообщение: "Наши части окружили 16-ю немецкую армию. Наши трофеи".
      Эта рубрика всегда была радостным событием. Но если в декабре и январе она появлялась почти каждые два-три дня, то сегодняшняя - первая за весь февраль. Было это сообщение необычным. Окружение! Не новое слово на страницах газеты. Вначале оно появилось в первые месяцы войны, когда немало наших частей, соединений и даже армий оказались во вражеском кольце. А в дни нашего наступления порой шли уже материалы об окружении подразделений и отдельных частей противника. Это было окружение тактического характера. А вот сегодня, впервые за войну, сообщение 6 том, что в клещи взята целая армия! Первое оперативное окружение врага!
      Естественно, что для освещения этой операции в газете было сделано все возможное. Прежде всего, напечатана статья нашего специального корреспондента полковника Викентия Дермана, занявшая полполосы, "Как была окружена 16-я немецкая армия". Обстоятельная статья опытного в прошлом штабиста. Любопытен рассказ и о том, что происходило на той, вражеской стороне. Это сделано настолько подробно и основательно, что кто-то из наших работников, готовивший рукопись Дермана в набор, заметил:
      - Он что, сидел там, в штабе немецкой армии, и все видел своими глазами?
      Не был там, конечно, Дерман. Но он основательно покопался в материалах разведывательных отделов штаба фронта, армий, дивизий, перечитал уйму трофейных документов, был на допросах пленных офицеров и солдат. Словом, то, что он написал, не было плодом фантазии.
      Хочу отметить, что статья написана сдержанно, без "шапкозакидательства".
      Известно было, что Ставка требовала немедленно начать разгром окруженной вражеской группировки, как можно быстрее ее ликвидировать, чтобы оказать помощь Ленинградскому и Волховскому фронтам в прорыве блокады Ленинграда. Задача была чрезвычайно сложной. Нашим войскам приходилось наступать в трудной лесисто-болотной местности, материально-техническое обеспечение соединений было слабым, командование фронтами и армий не имело опыта таких операций. Это видел и знал наш спецкор Дерман и не спешил бить в литавры. Говоря об успехах наших войск, он подчеркивал, что это лишь первый этап боев в районе Старой Руссы. Сдержанность корреспондента в освещении событий была позже оценена по достоинству.
      Кстати отмечу, что была окружена не вся 16-я армия, а лишь ее 2-й армейский корпус. Но мы в данном случае следовали официальной версии. Сейчас не могу точно объяснить, почему в сводке было преувеличение: то ли донесение в Ставку было неточным, то ли в самой Ставке решено было погромче объявить об этой операции.
      За статьей Дермана следовали другие материалы наших спецкоров. Здесь работал старший политрук Ефим Гехман. Когда началась операция, он правильно определил, где надлежит быть ему, корреспонденту "Красной звезды". В одну из ночей наша дивизия вышла на лед озера Ильмень. Сделав но озеру большой круг к устью реки Ловать по ее руслу, она устремилась в глубокий тыл врага, к Старой Руссе. Это был трудный марш-бросок по льду, пройти пришлось 50 километров. В боевых порядках пехоты шагал Гехман. Он написал живой очерк, который и поспел в сегодняшний номер. Из его рассказа мы и узнали о броске дивизии. Узнали, что в головном подразделении войск шагал партизан с историческим именем Иван Грозный. Он вырос в этих краях, знал каждую тропку и уверенно вывел наши части к намеченному пункту.
      Появление советских войск в тылу оказалось для неприятеля совершенно неожиданным. Рассказал Гехман и такой эпизод. Когда к деревне Медведно подошел наш лыжный отряд, из дома вышел офицер. Он на немецком языке спросил, из какого полка прибыла команда. Ответ офицеру не удалось услышать...
      * * *
      Выделяется в номере очерк Александра Полякова "От Урала до Старой Руссы", первый из восьми его очерков, которые будут печататься день за днем.
      Имя батальонного комиссара Александра Полякова хорошо известно в армии и стране. Его очерки "В тылу врага", публиковавшиеся почти в течение всего августа, были первыми, которые рассказали, что наши дивизии, оказавшись в окружении, доблестно сражались с немцами и выбрались из вражеского кольца.
      В конце сорок первого года Поляков зашел ко мне с интересным замыслом. Он хотел бы поехать в Челябинск, на эвакуированный из Ленинграда Кировский завод, где делаются танки "КВ", посмотреть, как трудятся кировцы, а затем вместе с танкистами выехать на фронт, проследить их путь от завода до передовых позиций. Идея эта понравилась нам. Прежде всего, материалов о работе тыла было у нас не густо. К тому же немцы по радио передавали, что они якобы уничтожили Кировский завод.
      Поляков сразу же получил командировку в Челябинск. Пробыл там немало.
      Ему повезло. Он встретился с директором завода И. М. Зальцманом, недавно награжденным Золотой Звездой Героя Социалистического Труда за выпуск этих танков. Директор повел его по цехам, показал, как рождаются танки "КВ", которые немцы, ошеломленные их грозной силой, назвали "мамонтами". Оказывается, директор завода тоже знал о той передаче из Берлина. Он заметил:
      - Они раструбили на весь мир, что уничтожили Кировский завод. Теперь почувствовали, что наш завод живет и здравствует. И еще не то узнают...
      Встретился Поляков со стахановкой Верой Курдюк, шлифовальщицей. Она получила горькую весть о гибели на фронте мужа, лейтенанта. И несмотря на жестокое горе, ни на час не оставляла свой станок. Это, сказала она, моя месть немцам за убитого мужа. Была у корреспондента беседа с лаборанткой Татьяной Фрунзе - дочерью полководца. Завод посетил К. Е. Ворошилов. Записал в свой дневник Поляков примечательный разговор Климента Ефремовича с рабочими, свидетелем которого он был:
      "Проходя между станками в моторном цехе, Ворошилов увидел около одного из них старого мастера. В синей куртке, с измерительными приборами в боковом кармане, старик выделялся своим суровым лицом и большими черными усами.
      - Послушай, дружище, - обратился к нему Ворошилов, - не Худяков будешь?
      - Я самый, товарищ Ворошилов!
      - Ах, усач ты этакий, как сюда попал?
      - Моторы к танкам делаем. С Украины эвакуированы.
      Худяков - старый член партии, партизан - долгое время был в отряде Ворошилова. Маршал и мастер вспомнили, как однажды на Украине они отстреливались из грузовика от беляков.
      - Так вот, снова времена боевые наступили, нажимать надо, - говорит Ворошилов.
      - С полным удовольствием, - отвечает Худяков, - только бы вот туда, на фронт поближе.
      - Я тебе дам на фронт. Отставить такие разговоры! А разве здесь не фронт?
      - Оно верно, конечно. Только больно хочется своими руками немца прощупать.
      - Ничего, есть помоложе тебя, пусть прощупают. Поди, у самого есть кто-нибудь там.
      - Как же, сын Василий!
      - Что делает?
      - Танкист на "КВ".
      - Так чего же тебе, старый усач, еще надо? Отец танки делает, а сын на них дерется. Ты же молодец, да и только..."
      Прежде чем напечатать этот эпизод, я позвонил Ворошилову, зачитал диалог, записанный Поляковым, и спросил: "Все ли точно, можно печатать?" Климент Ефремович засмеялся: "Все верно. Только "усачом" я его назвал, а "старым" - не помню. Все равно, печатайте так".
      В яркое морозное уральское утро пять тяжелых "КВ" вышли из заводских ворот и направились в учебный центр. Колонну ведет лейтенант Астахов. Он уже воевал, был ранен и теперь снова - на фронт. В его экипажах фронтовики и новобранцы из трактористов, шоферов, державших в мирное время руль мирных машин. Быстро они освоили боевую технику. Примечательный факт, которого раньше не знали. На заводе за десять дней до выхода на танкодром экипажи закреплялись за так называемыми "коробками" - броневыми остовами будущих танков. С этого момента вся жизнь танкистов была связана с этими "коробками". Вместе с рабочими завода они участвовали в сборке и монтаже своих танков. А затем - дни и ночи учебы. Учились тому, что нужно на войне.
      Поляков - с ними, он вжился в будни танкодрома, днюет и ночует с танкистами. Об этом и рассказано во втором очерке "Учебный танковый центр".
      Закончилась учеба. Танки погрузили на платформы. Теплые проводы. Пришли все - директор и рабочие, родные и знакомые. Прощание с женами, нежное и суровое. Астахов остроумной репликой успокаивает Леночку, свою жену, смуглую, с большими глазами, полными слез:
      - Нудь бодрой, Леночка. У нас, танкистов, говорят, что слезами, даже горючими, не заправишься...
      Эшелон мчит без остановки, минуя города и села, станции и полустанки. Две тысячи километров за двое суток! По тем скоростям - быстрее быстрого. Мощный паровоз останавливается только на "водопой". В такие минуты к поезду бегут взрослые и дети. Танки зачехлены, но не скроешь их: не иголки.
      Люди догадываются, какой груз стоит на платформах. А тут еще художник из красноармейцев на наружных дверях теплушки повесил большой плакат: танк мамонт с хоботом - вместо пушки схватил Гитлера и скрутил его в три погибели, а лапами-гусеницами давит волчьи стаи фашистов. А под плакатом огромными буквами подпись: "Раздавим советским мамонтом фашистских волков!"
      Так родился третий очерк, который Поляков назвал "Броневой экспресс". В нем рассказывается о жизни и быте теплушек, чувствах и переживаниях их пассажиров.
      Прибыли в Москву. Пока меняли паровоз, переводили эшелон на другой путь, Поляков и заскочил в редакцию. Отчитался за минувшие дни. Едут на Северо-Западный фронт. Почему? И спрашивать не надо было: подкрепление в район Старой Руссы. Зная, что Поляков не совсем еще оправился от ранения, полученного в походе по тылам врага, предупредили:
      - Доведете "свои" танки до передовых позиций и дальше не соваться...
      Идут один за другим его очерки "На фронте", "Ледовый марш", "Через болота и льды". Прекрасно написан рассказ о ледовом марше пяти "КВ". Танковый батальон получил приказ прорваться в глубь обороны противника на 40 с лишним километров и атаковать его с фланга в районе Старой Руссы. Это был героический бросок по льду Ильменя, еле выдержавшему тяжесть машин. Речные переправы - там лед потоньше, без настила не пройти; один из танков соседних подразделений, пытавшийся форсировать реку, ушел под лед по самую башню. А тут невольно подвели саперы: заготовленные две тысячи бревен не поспели. Время бежит, за ночь надо переправиться. Что делать? Решили разобрать заборы и брошенные деревянные избы соседних деревушек. Так и сделали. Танки уже на другом берегу. Потом еще одна речная переправа, и еще одна, и пятая - самая широкая, в 300 метров, и уже под артиллерийским и авиационным огнем врага. Все одолели пять "КВ"!
      Кстати, по поводу тех заборов и крестьянских изб, разобранных для настила. Вспоминаю, что, когда я вычитывал очерк "Ледовый марш", ко мне прибежал кто-то из работников секретариата и высказал сомнение: