Год 1942

Решил сам, без приказа высшего командования и даже вопреки приказу командующего фронтом маршала Тимошенко (связь часто нарушалась и связаться с КП фронта нельзя было). Посыпались упреки "растерявшемуся Москаленко". Однако генерал не дал противнику захватить армию в свои клещи. Полки и дивизии шли организованно, с боями заняли новую линию обороны. Несколько позже действия Москаленко получили одобрение командования фронта и Ставки.
      Такие ситуации могли быть и бывали не только в армейском масштабе, но и в корпусах, дивизиях, частях и подразделениях. А ведь в приказе № 227 черным по белому написано: "Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование - ни шагу назад без приказа высшего командования". Конечно, проще всего обойти такие случаи, о которых я рассказывал, но не в наших правилах было уходить от жгучих, острых вопросов фронтовой действительности. Думали, рядили и нашли, как мы считали, разумную формулировку:
      "Обстановка нередко складывается так, что приходится принимать решения, не дожидаясь указания свыше. Чаще всего это случается в трудные дни боев, когда врагу удается выйти своими ударными частями на оперативный простор. Здесь самостоятельность действий командиров, разумная инициатива могут сыграть решающую роль".
      Павленко и фоторепортер Хомзор возвращались с Брянского фронта в Москву. Путь пролегал через село с грозным названием Буреломы. Там Петр Андреевич увидел человека в солдатской гимнастерке и пилотке на вороном коне. В левой руке у него был костыль. Заинтересовался писатель фронтовиком. Остался в Буреломах на целый день и привез для сегодняшнего номера газеты очерк "Инвалид войны". Рассказал о том, как Выродов - так звали героя очерка - возвращался домой с сомнением и тревогой, что теперь, мол, придется перейти на иждивение жены. Но его избрали председателем Буреломского сельсовета, и он развернул кипучую деятельность по устройству жизни на селе, организации помощи фронту.
      Мы, как и Петр Андреевич, сразу почувствовали, сколь важна эта тема, мимо которой, надо признаться, газета до сих пор проходила. Напечатали очерк Павленко, а над очерком поместили фото Выродова.
      Думаю, не надо объяснять, какое значение для фронтовика имела такая публикация. Человек идет в бой. Он знает, что не всем суждено вернуться из него живым. Он готов стоять насмерть ради святого дела - защиты своей Родины. А если он будет ранен, искалечен? Что ему делать, чем заниматься, как жить дальше?
      Не зря, выходит, задержался Павленко в Буреломах!
      20 августа
      "Завоевать победу!" Так называется передовица сегодняшнего номера. В ней говорится:
      "...Немцы платят дорогой, безусловно непосильной для них ценой за каждую пядь советской земли... Потери противника за последние три месяца медленно, но неуклонно подготавливают почву для грядущего разгрома немецких войск. Поэтому законная тревога советских людей и каждого воина Красной Армии за положение на фронте не должна заслонять от нас перспектив войны и не может поколебать нашу веру в победу".
      С передовицей перекликается корреспонденция Высокоостровского "На поле боя северо-восточнее Котельникова". Как писал он мне, это поле у разъезда "74", на полпути от Котельникова к Сталинграду. Спецкор был в боевых частях во время этого сражения. Потом он обошел поле боя и увидел на разъезде у высот и лощин, да и просто в открытой степи множество немецких трупов, а подальше - у кукурузного поля - длинные ряды могил, на которых немцы даже не успели поставить свои обычные кресты: просто положили каски. Увидел он разбитые и сожженные танки, бронетранспортеры, автомашины, пушки. Наш фоторепортер Капустянский, который был с Высокоостровским, все это запечатлел на пленке. Его фотоснимки опубликованы в эти же дни.
      Как уже говорилось, некоторое время назад Центральный Комитет партии рассмотрел состояние политической работы в Красной Армии и указал пути ее дальнейшего улучшения. Среди них - требование, чтобы командиры и политработники, в том числе и высшего звена, лично вели пропаганду и агитацию среди бойцов.
      Призыв к любому делу по-настоящему действенен, если он опирается на опыт, пример. Вот и ушла нашим корреспондентам редакционная телеграмма, в ней мы просили их назвать имена членов Военных советов и начальников политорганов фронта и армий, лично занимающихся просвещением своих воинов (хотели их похвалить). Ответ пришел быстро, но, увы, положительного опыта в присланных материалах оказалось совсем мало. Так что пришлось "Красной звезде" выступить с критической статьей "Боевая агитация".
      "Во многих частях и подразделениях агитация до сих пор заброшена... Дело прежде всего в том, что самые опытные, квалифицированные кадры армейского политаппарата все еще, как правило, остаются в стороне от повседневного политического просвещения масс... Даже больше того: среди некоторых товарищей продолжает существовать явно пренебрежительное, барское отношение к агитационной работе. Полные слепой веры в чудодейственную силу бюрократической писанины, такие недальновидные люди чураются трибуны массовой агитации, сводя свою работу к выпуску бесчисленного количества всяких бумаг... Если члены наших Военных советов, комиссары и начальники политотделов по-настоящему хотят поднять дело агитации, они должны прежде всего начать с самих себя, стать пламенными агитаторами".
      Это выступление нашей газеты, хорошо помню, вызвало волнение у работников Главного политического управления. Его начальник А. С. Щербаков позвонил мне и спросил: неужели везде так? Я ответил, что у меня сообщения с пяти фронтов, но можно проверить и на других фронтах. И снова ушла депеша нашим корреспондентам. Картина - та же. И об этом я сообщил Щербакову. Знаю, что был у него после этого основательный разговор с работниками Управления агитации и пропаганды.
      * * *
      Продолжается публикация документов, разоблачающих тех самых новых рабовладельцев, о которых с гневом и ненавистью писали на днях Алексей Толстой и Николай Тихонов. Под общим заголовком "Рынок рабов" напечатаны письма из дому, найденные у убитых гитлеровцев. Вот некоторые из них:
      Солдату Фрицу Греберу пишет мать из Лайбша. Война принесла ей доход на нее работает рабыня с Украины. Фрау Гребер рада войне: "Благодаря войне мы теперь получили хорошую рабочую силу - девку с Украины, ей 21 год. Фрау Леман получила сестру этой девки. Ей 26 лет, но она сильнее нашей. Я смотрела ее мускулы на руках и ногах. Но ничего - наша тоже будет работать".
      Другое письмо. Жена спешит поделиться радостью с солдатом Юзофом Шнеером: "У нас теперь работает украинская девка 19 лет. Будь спокоен, она будет работать. В воскресенье в деревню прибудет еще 20 русских. Я возьму себе несколько штук".
      Жену солдата Карла Вишофа обошли при дележке рабов, она негодует: "Пока нам ничего не дали. Безобразие! Впрочем, я не жалею - это плохая партия... Они совсем не могут работать, так они ослаблены".
      Эти письма немецких жен, благословлявших своих мужей в захватнический поход, на разбой, зверства, грабеж, - еще одно оправдание ненависти, которая выплеснулась в стихах Алексея Суркова:
      Будет гнить он вот здесь, в Долине.
      Или раков кормить в Дону.
      Пусть рыдает жена в Берлине!
      Мне не жалко жену.
      Смоленские партизаны захватили почтовый грузовик карательного отряда гитлеровцев. В машине они нашли объемистые мешки с посылками и письмами. В письмах гитлеровцы с циничной откровенностью и бахвальством делятся своими похождениями. Ефрейтор Феликс Капдельс посылает своему другу письмо, которое нельзя читать без содрогания: "Пошарив в сундуках и организовав хороший ужин, мы стали веселиться. Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением..." Ефрейтор Георг Пфалер без стеснения пишет матери в Саппенфельд: "В маленьком городке мы пробыли три дня... Можешь представить себе, сколько мы съели за три дня. А сколько сундуков и шкафов перерыли, сколько маленьких барышень перепортили... Веселая теперь наша жизнь, не то что в окопах..."
      Когда я спустился в типографию, увидел у одного из линотипов рабочих наборного цеха. Линотипист, получивший эти материалы для набора, прежде чем приступить к работе, собрал людей и стал читать их. Люди стояли с сжатыми кулаками, и из их уст сыпались ругань и проклятия но адресу фашистов.
      Так было и на фронте...
      * * *
      Давно гремит боевая слава о командире полка истребителей майоре Иване Клещеве. Впечатляют не только две, ставшие нам известными цифры: он сбил 16 вражеских самолетов в одиночном бою и 32 - в групповом. Поражает, что этому командиру полка от роду всего 23 года! Естественным было наше желание рассказать о нем.
      Как раз в эти дни я встретился с писателем Борисом Лавреневым. Он служил на Севере, писал о моряках и морских летчиках. И вот, как бы невзначай, говорю ему:
      - Борис Андреевич! Не наскучило вам работать на Севере, в глубокой тиши? Нет ли у вас желания съездить на горячую точку, на Дон? И тема есть. Тоже о летчиках, только сухопутных...
      Мне показалось, что писатель даже обиделся за свой "тихий" фронт. Ведь он воевал на "морских охотниках" - какая там может быть тишина! Но согласие дал. Выписали ему командировку, и он отбыл на Дон, в район Клетской, где и воевал полк Клещева.
      Пробыл в полку несколько суток и на страницах газеты в очерке "Полк майора Клещева" рассказал все, что видел. Не буду пересказывать этот очерк, написанный с эмоциональной насыщенностью, приведу несколько выдержек:
      "Из маленького полукруглого окопчика, прикрывая ладонью от нестерпимого солнечного блеска прищуренные синие глаза, майор Клещев следит, как уносятся навстречу врагу его питомцы и боевые друзья. Командир полка истребительной авиации Иван Клещев очень молод... Его опаленное солнцем красное от загара лицо не утратило еще мальчишеской округлости. Но на груди командира полка сверкают два ордена Красного Знамени, орден Ленина и Золотая Звезда.
      В двадцать три года нелегко командовать полком. Но Клещев справляется. У него все качества хорошего командира - знание своего дела, спокойствие, беспредельная личная храбрость, организаторский дар. В полку у него авторитет, его любят и уважают.
      Из окопчика раздается голос связиста: "Товарищ майор... передают". Клещев ныряет в окопчик, к рации. Радиосвязь - конек командира полка. Она налажена у него образцово. Не только наземная связь с командованием, но и воздушная со своими летчиками. Он добился того, что на дистанциях в 100-120 километров ни на секунду не прекращается связь между находящимися в воздухе самолетами и командным пунктом полка.
      Вот и сейчас он слушает короткий, деловой разговор двух своих летчиков, уже вступивших в бой с противником. Два летчика - Карначенок и Избинский преследуют немецкие "юнкерсы" и ведут лаконичную беседу, из которой командиру полка так ясен ход боя, как если бы он сам был в воздухе. Говорит двадцатилетний Карначенок. Майор ясно представляет себе, что делает сейчас его воспитанник:
      "Юнкерс" идет влево... захожу в хвост... вижу вспышки пулеметов... бью по левой плоскости... загорелся мотор... пикирует, чтобы сбить пламя... преследую... даю очередь... отломалась плоскость... закопал немца".
      Командир полка улыбается. Вот так и должны работать его ребята. Быстро и чисто"...
      А ведь Лавренев уловил очень важное обстоятельство. Не секрет, что в первые месяцы войны, да и сейчас радиосредства в авиационных частях порой недооценивались, не всегда использовались!
      Сегодня особенно горячий день у полка. Командование приказало майору Клещеву: "Ни один вражеский бомбардировщик не должен быть допущен к реке". Уже семь крупных воздушных боев провел сегодня полк, отбивая немецкие бомбардировщики от переправы. А немцы все лезут. И снова рассказ писателя:
      "Майор Клещев бежит к своему самолету. Командир полка сам ведет своих ребят. Уже немало немецких самолетов рухнуло с утра пылающими обломками на сухую степную землю, но немцы не унимаются.
      - Хотите еще? Получайте! - говорит Клещев, направляя свою машину на бомбардировщик врага, и нажимает гашетку. У переправы за работой истребителей следит командир группы полковник В. Сталин.
      Рушится вниз расстрелянный майором Клещевым "юнкерс". Падают, разламываясь и брызжа огнем, два "мессершмитта". Немцев и на этот раз не допустили к переправе. Начальник штаба докладывает майору:
      - Сбито тридцать четыре вражеских самолета... Ни один бомбардировщик к переправе не прорвался...
      Трудовой день истребительного полка закончен..."
      Над очерком, на три колонки, выразительная фотография: "Герой Советского Союза майор И. Н. Клещев". А на фюзеляже крупные звезды - по числу сбитых Клещевым самолетов: одна, две, три... десять... Все не поместились на этой стороне, звезды перекочевали на правую сторону фюзеляжа, там еще осталось место для будущих звезд...
      В начале сентября у Клещева побывал наш авиатор Денисов и привез его статью "Як" в воздушных боях", занявшую в газете почти подвал. Сердцевина статьи - о преимуществах наших "яков" перед "мессершмиттами". А сказать об этом тоже было важно. "Одно время, - заметил Клещев, - кое у кого из летчиков сложилось впечатление, что "яки" по сравнению с "мессершмиттами" несколько ограничены в маневре, особенно в вертикальном на определенных высотах..."
      Он своим опытом доказал, что это не так. Концовка статьи: за последние месяцы полк сбил 98 вражеских самолетов!
      * * *
      Пришла печальная весть. Позвонил мне Василий Сталин и сказал, что погиб Клещев, просил напечатать некролог, передал текст.
      Должен сказать, что с некрологами о погибших воинах дело непростое. Выло прямое указание Сталина: не печатать их. Верховный объяснил:
      - Слишком много потерь... Не будем радовать Гитлера...
      Вот и весь резон!
      А ведь были такие потери, о которых молчать нельзя. Погиб прославленный командир кавалерийского корпуса Лев Доватор. Погиб летчик-истребитель Тимур Фрунзе. Погиб командир пулеметной роты Рубен Ибаррури, сын Долорес Ибаррури... Но разрешения написать об этом не получили. Всего несколько раз "прорвались" некрологи на страницы "Красной звезды": о гибели начальника политуправления Западного фронта дивизионного комиссара Лестева, командира дивизии генерала И. В. Панфилова, начальника управления Генштаба полковника Сергея Котрелева. Но подписали их Жуков, Василевский, Мехлис. Замечаний от Верховного по этому поводу не было, увидел, вероятно, подписи и примирился.
      А вот теперь напечатали некролог, посвященный Клещеву. Он был подписан Василием Сталиным. Если будут "шишки", посчитали мы, поделим их пополам.
      Почему нужен был этот запрет? Ведь написали мы о гибели 28 панфиловцев у разъезда Дубосеково. Почему же надо было умалчивать о тех, чьи имена были столь популярны в армии и народе?! Но в "дискуссию" с Верховным мы не вступили. Запрет есть запрет. Так тогда было.
      Но что мы себе позволяли, не спрашивая ни у кого разрешения, так это публиковать некрологи и статьи, посвященные погибшим на фронте краснозвездовцам: Евгению Петрову. Александру Шуэру, Семену Анохину... Уверены были, что это нам никто уж не запретит...
      25 августа
      Эти дни особенно тревожные. Немецко-фашистские войска прорвались к Волге севернее Сталинграда. Так обозначен район боев в сводках Совинформбюро и репортажах наших корреспондентов. Противник захватил поселок Рынок. На карте видно, что это уже сам Сталинград, его окраина у Тракторного завода. В Генштабе мне сказали, что дела совсем плохие - противнику удалось отрезать нашу 62-ю армию от остальных войск фронта. А сам Сталинград превращен в руины - в течение одних только суток немцы произвели над городом более двух тысяч самолето-вылетов. Налеты не прекращаются.
      В своем репортаже Высокоостровский пишет: "Немцы сосредоточили здесь огромное количество мотопехоты и артиллерии". Он не назвал цифр и тогда еще и не мог назвать. Они стали известны позже: по количеству артиллерии и авиации враг здесь превосходил нас в два раза, в танках - в четыре раза.
      Не менее тревожное сообщение Михаила Черных с Северо-Кавказского фронта: "Под напором численно превосходящего противника наши части отошли на юго-восток... Бои перенеслись в предгорья. Прорвавшись к подножью гор, немцы стремятся продвинуться дальше. Сейчас на ряде участков бои идут за горные перевалы..."
      Вчера вечером я был в Генштабе у Бокова. Он объяснил, что, хотя наши войска остановили немцев в предгорьях западной части Главного Кавказского хребта и планы гитлеровского командования по окружению и разгрому советских войск между Доном и предгорьями Кавказского хребта сорвались, обстановка продолжает оставаться чрезвычайно напряженной. На Грозненском направлении враг угрожает прорывом к Грозному и Махачкале. В центральной части Главного Кавказского хребта ему удалось захватить Клухорский перевал и создать угрозу прорыва к Черному морю и в район Кутаиси. В западной части Северного Кавказа противник создал угрозу прорыва к Новороссийску, Туапсе и Сухуми...
      Вернувшись в редакцию, я перво-наперво послал телеграммы нашим корреспондентам по Северо-Кавказскому фронту с требованием присылать побольше материалов о боях в горах. Затем усадил полковника Хитрова за статью "Оборона в предгорьях Северного Кавказа", а Галактионова - за передовицу, которая была напечатана под лаконичным, но точным заголовком "В горах". Есть в ней такие строки:
      "Предгорья и горы Северного Кавказа имеют большие возможности выбора выгодных для обороны рубежей. Наши части обязаны полностью использовать это обстоятельство для борьбы с врагом. При этом нужно помнить золотое военное правило: никакое естественное препятствие не является непреодолимым, если оно не защищено в достаточной степени огнем и живой силой... В горных условиях оборону, больше чем где бы то ни было, необходимо сочетать со смелым наступательным обходным маневром и контратаками".
      Трояновский вместе с Прокофьевым и Слесаревым передвинулись в Краснодар. Еще перед отъездом у нас состоялся разговор: главное - побывать в частях и соединениях, сражающихся с врагом, - это требует приказ № 227, и написать о них.
      Прибыл Трояновский в Краснодар, на командный пункт Северо-Кавказского фронта. На второй день его принял командующий фронтом С. М. Буденный. Разговор комфронта со спецкором был откровенным. Оставлены Ростов-на-Дону, Батайск. Враг подошел к Сальску и рвется к Ставрополю. Здесь он собрал большой кулак. У противника огромное превосходство в танках. Рассказал маршал и о принимаемых мерах по срыву замыслов генералов вермахта. В заключение Семен Михайлович посоветовал Трояновскому и его товарищам съездить в 17-й Кубанский кавалерийский корпус:
      - Им командует генерал Кириченко. Зло, здорово воюют кубанские и донские казаки с врагом. На первый взгляд может показаться нелепым: кавалерия против танков, - объясняет комфронта. - Но в корпусе тоже есть танки. Правда, мало их еще пока, но Кириченко умело использует боевые машины. Выше всяких похвал действует артиллерия.
      После небольшой паузы Буденный с улыбкой, спрятанной в усах, добавил:
      - Не думайте, что Буденный посылает вас к кавалеристам из пристрастия к этому роду войск. В данном случае я беспристрастен. Действия корпуса очень высоко оцениваются не только нами, штабом фронта, но и Москвой. А потом, очень важно убедительно опровергнуть фашистскую брехню о том, что будто кубанские казаки встречают гитлеровцев... хлебом-солью. Сталью встречают они врага. И всегда будут встречать только так...
      Корреспонденты сразу выехали на фронт, в корпус Кириченко. Увидели, как доблестно сражаются казаки, и написали об этом. А через несколько дней на имя Трояновского была передана моя телеграмма: "Очерки и статьи вашей группы о казаках Кириченко прозвучали громко по всей стране. Через Совинформбюро перепечатаны газетами Англии и Америки. Вызвали злобную радиореплику Геббельса. Ждем новых материалов".
      В те же дни "Красная звезда" опубликовала передовую статью "Воевать, как воюют казаки под командованием генерала Кириченко". Заголовок, конечно, длинноват, зато сразу же раскрывал главную идею статьи.
      * * *
      Прислал Трояновский интересную корреспонденцию "Казачий край", рисующую картину того, что происходит сейчас в прифронтовых станицах. К линии фронта спешат воинские части, среди них отряды казаков-добровольцев. Грузовики везут оружие, боеприпасы. Но встречное движение еще больше. Без конца идут стада коров, овец, свиней, коз, волов. На юг уходят беженцы, их много: кажется, весь Дон и Кубань поднялись и устремились к Кавказским горам. Горестная картина, так знакомая по лету сорок первого года!
      На одном из перегонов корреспонденты встретили беженцев из-под Батайска. Вот какой разговор состоялся с одним из них - седым казаком Николаем Дмитриевичем Онуприенко:
      - Нам не пристало в плену быть. Наши казаки на всех войнах побывали, а в плен не ходили...
      У казака на груди четыре Георгиевских креста и орден Красного Знамени. Его дочь шепотом поясняет:
      - Они их надели, как война с немцами началась...
      Все пять наград Онуприенко получил за войну с немцами.
      - На кресты смотрите? - спрашивает Николай Дмитриевич. - Пять наград от России имею. Если бы не восьмой десяток, пошел бы за шестой наградой...
      У казака три сына. Все трое на войне. Уехал казак Онуприенко из родного хутора. Не хочет с немцами жить.
      - Но приеду все-таки обратно. Долго не должны пробыть они у нас. Весь народ поднялся против немцев. Не устоит немец...
      И еще разговор был у спецкоров. С казачкой Пелагеей Дмитриевной Калиниченко. Этот разговор был внушительный и строгий. Зашли во двор. Во дворе следы запустения. В саду не собраны яблоки, переспевают сливы.
      - Некогда? - спросили корреспонденты у казачки.
      - Да нет. Руки не поднимаются на работу. Для кого стараться? Для немцев? Пусть они сдохнут все до одного, чтобы я для них старалась...
      И вдруг, после небольшой паузы, казачка накинулась на корреспондентов:
      - Долго будете отступать? Много еще нашей земли отдадите?..
      Наши спецкоры стояли, ошеломленные резкостью ее тона. Но обвиняла она всех, кто уходит на юг, оставляя на поругание наши города и села. Не пожалела и своего мужа. Он тоже воюет:
      - Если увидите моего чоловика, скажите ему, что если будет бежать, откажусь от него, на порог не пущу...
      Этот разговор вошел в очерк "Казачий край". При первой нашей встрече с Трояновским я вспомнил эту корреспонденцию и слова казачки. Спецкор признался:
      - Написать-то - написал, но совсем не был уверен, что напечатаете.
      - Почему же? Ведь слова казачки перекликались с тем, что было сказано по адресу наших войск в приказе № 227. Кстати, - спросил я, - сказали ей, что вы не пулеметчики и не автоматчики, а корреспонденты центральной военной газеты?
      - Нет, не сказали. Разве это было бы оправданием?
      - Ну что ж, - согласился я. - Точка зрения у нас одинаковая.
      И действительно, каждый из нас, где бы ни находился, чувствовал свою долю ответственности и вины за все происходящее на фронте...
      Илья Эренбург выступил со статьей "Пора!". Он в полный голос говорит о наших поражениях: "Мы не боимся правды. Мы знаем, что мы потеряли за эти месяцы. Мы знаем, как тяжелы колосья Кубани. Мы видим, как горит нефть Майкопа... Трудно нам было после зимних побед снова отведать горечь отступления. Трудно и тошно. Но горе разъело старые раны, и весь наш народ не может дольше терпеть..." Эта горькая правда звала в бой, придавала новые силы, закаляла. Надеждой и верой прозвучали его слова:
      "Один трус сказал мне: "Напрасно говорили зимой, что миф о непобедимости германской армии развеян. Ведь немцы снова идут вперед"...
      Никто никогда не говорил, что немцы не могут побеждать. Мы говорили, что немцев можно победить. Зимой это увидели все и прежде всего сами немцы. Лавры - это лавры, а синяки - это синяки. Только трус может теперь назвать армию Гитлера "непобедимой". Она одержала на Юге ряд побед, но от этого она не стала непобедимой..."
      Алексей Сурков прислал два стихотворения. Одно из них "На меже" - о пахаре, который поджег выращенную им рожь, чтобы она не досталась врагу. Второе - "Россия" - перекликается со статьей Эренбурга: оно о силе духа нашего народа, крепнущего в годину суровых испытаний:
      Все как прежде, как в древние войны,
      Поселенцы уходят в леса,
      И звучат в деревнях беспокойных
      Причитающих баб голоса...
      Пусть зашли чужеземцы далече
      В шири русских лесов и полей,
      Жив народ наш. От сечи до сечи
      Мы становимся крепче и злей...
      От обиды, утраты и боли
      Не ступилось ни сердце, ни меч,
      С Куликова старинного поля
      Веет ветер невиданных сеч.
      27 августа
      Опубликовано обширное сообщение Совинформбюро под рубрикой "В последний час": "Дней пятнадцать тому назад войска Западного и Калининского фронтов на Ржевском и Гжатско-Вяземском направлениях частью сил перешли в наступление.
      Ударом наших войск в первые же дни наступления оборона противника была прорвана на фронте протяжением 115 километров... Фронт немецких войск на указанных направлениях отброшен на 40-50 километров.
      По 20 августа нашими войсками освобождено 610 населенных пунктов, в их числе города Зубцов, Карманово, Погорелое Городище".
      О готовящейся операции, которая потом получила название Ржевско-Сычевской, я, конечно, знал. В один из выходных для газеты дней рано утром я умчался в Перхушково, к Г. К. Жукову. Георгия Константиновича я не застал, он был в войсках: замаскировав свои генеральские звезды простым плащом, лазит на передовых позициях в районе главного направления намечающегося удара. Эту его привычку все посмотреть своими глазами я хорошо знал еще по Халхин-Голу. Не раз встречал его на НП полков и в окопах. Кстати, таким его запечатлел на Халхе своей "лейкой" Виктор Темин, и этот снимок сейчас лежит передо мной, напоминая о тех незабываемых днях: в неприглядном плаще, смотрит в стереотрубу, беседует с командирами и бойцами, словом, внешне не командующий фронтом, а лейтенант!
      Дождался я Жукова лишь к вечеру. В "предбаннике" было немало ожидавших приема. Но увидев меня, потянул в свой кабинет и с добродушной улыбкой сказал:
      - Ты всегда на горячее...
      Прекрасно понимая, для чего я явился к нему, он сразу же стал меня просвещать. Операция имеет частный характер. Задача ее - срезать Ржевский выступ. Как я понял из объяснения Жукова, главная цель операции - сковать резервы врага, не допустить переброски его войск на юг.
      Немцы создали на этом плацдарме мощный укрепленный район, бои предстоят ожесточенные, на легкую победу рассчитывать на приходится. Надо и нам, газете, действовать. Однако корреспондентские пункты на Западном и Калининском фронтах, тогда "тихих" фронтах, были оголены; спецкоров мы перебросили на Северный Кавказ и в Сталинград. Это я и объяснил Жукову:
      - Грешен перед твоим фронтом. Но сейчас пошлю мощную бригаду Симонова, Суркова. Карпова, фоторепортера Кнорринга.
      - Ну что ж, хорошо, - перебил меня Георгий Константинович. - Только не сейчас, а когда начнутся бои.
      Это было понятно. Появление такой группы корреспондентов не могло пройти незамеченным и не вызвать толки о готовящихся событиях, а это каким-то путем могло дойти и до противника. Внезапность - таково было кредо Жукова. Помню, как искусно он сумел сохранить в тайне от японцев такую большую операцию, как генеральное наступление на Халхин-Голе, закончившееся окружением и уничтожением японской группировки войск. Так Жуков действовал и во время боев за Ельню в сентябре прошлого года. Так и теперь.
      Наши корреспонденты поехали под Ржев только к самому началу нашего наступления. Были на разных участках фронта, в том числе и в частях, наступавших в направлении Погорелое Городище. Через неделю, когда бои затихли, они вернулись в редакцию.
      Появились они у меня не в лучшем виде: заляпанные грязью с ног до головы, на ногах еле держатся, усталые, почерневшие. Все эти дни лили проливные дожди. Деревни разорены, укрыться от дождей негде. А когда возвращались, застревали в нескончаемых пробках. Их не объехать - грунтовые дороги сделались непроходимыми, на обочину не свернешь. Кончилось тем, что корреспонденты бросили "эмку" и шли пешком двадцать километров.
      - Могли бы и не торопиться, - бросил я вызвавшую у них удивление реплику.
      - Как "не торопиться"? Материал - в номер!..
      Реплика же была не случайной. О Ржевско-Сычевской операции до сих пор ни слова. Ставка решила ничего о ней не публиковать до ее завершения. А. Карпов написал статью "Бои за Ржевский плацдарм". Сурков сочинил стихи еще на фронте и в пути. Сдал свои снимки Кнорринг. И лишь сегодня все это напечатано.
      А у Симонова дело не клеилось. Он зашел ко мне на второй день и сказал, что очень туго идет его очерк. Гитлеровцев много наколочено, но и наши потери велики. О главной задаче операции - предотвратить переброску немецких резервов на Юг - все равно не напечатать... Словом, договорились, что он напишет о своих впечатлениях на дорогах войны, в освобожденных селах и городах.
      Через день очерк уже был у меня. В очерке, конечно, есть строки, посвященные разгрому немецких дивизий. Но Симонов описал главным образом картину разрушений, разорения, смерти в деревнях и городах, где и печных труб не осталось. А для того чтобы рассказать то, что он увидел в старом уездном городке Погорелое Городище, достаточно было одной только фразы: "Сейчас он, к сожалению, оправдывает свое название".
      В память писателя врезался такой эпизод:
      "Мы стоим на краю города, около разрушенных домов, среди пепелищ и развалин. Вдруг женщина, рассказывавшая мне о своей страшной жизни за эти семь месяцев, поднимает голову и смотрит вдаль. Долго, упорно смотрит. Я тоже смотрю туда и не вижу ничего особенного: вечернее небо с мягким, красноватым закатом, зеленые луга и темные перелески, как будто обведенные карандашом, - так резко отделены они от вечернего неба. Но женщина смотрит туда долго, долго. И вдруг, без всякой связи с тем, что она рассказывала, говорит очень тихо: