Живая Литература - Живая Литература. Произведения из лонг-листа премии. Сезон 2011-2012

прозрачный воздух горьковатый

в любовной судороге пью.

* * *

Итак родиться в Молдавии, чтоб душу отдать в Америке

Где-то в больнице в Бруклине от моря невдалеке.

В железной её стерильности неуместны истерики,

И вены переплетаются на пожелтевшей руке.

А может быть лучше где-нибудь в израильском поселении

Пулю поймать залётную по дороге домой.

Услышать во сне тягучее на древнем иврите пение,

Когда трава пробивается сквозь ржавый песок зимой.

Но мне бы хотелось всё-таки, уже ни о чём не ведая,

Заснуть на Скулянском кладбище, где не хоронят давно.

Трава там почти до пояса. У памятника беседуя,

Присядут два молдаванина и выпьют своё вино.

Александр Закуренко

В декабре, – говорят, – в декабре,

На заре, – отвечаю, – на зорьке,

На амбаре, на досках, на корке

Крови спекшейся, и на коре…

По реке, – говорят, – по воде,

На плотах, – отвечаю, – на веслах,

Елях спиленных, срубленных соснах,

Душах стылых, постылой беде.

А стихи, – говорят, – а слова,

В мерзлоту, – отвечаю, – в туманы,

И летят журавлей караваны,

И ахейская льется листва.

Времена, времена, – говорят,

В пустоту, – отвечаю, – в беспамять,

На Дунае, на Волге, на Каме,

И кивают. И молча стоят.

Стремнина, череда островов,

Камень, покрытый лесом,

Базальтовый мур, под собственным весом

Расслоившийся среди рек и ветров.

Здесь бы и жить, ловить рыбу,

Ходить на моторке, кормить чаек,

Мимо плывущий паром встречая,

Думать о том, что и мы могли бы

С нашего острова с женой перебраться

На материк, где твёрже почва,

А здесь только раз в месяц почта

И не с кем, кроме травы, общаться.

Хотя по ночам маяк мигает,

Ухнет филин, со сна, должно быть,

Со лба стирая сажу и копоть,

Сидим у костра, у мира с края.

И что нам чужая жизнь двойная,

Где нет тишины, воды, листьев,

Чайка над нами с утра зависнет,

Небо, что колыбель, качая.

* * *

Взять, уехать бы в никуда,

Где холмы и реки составляют одну линию,

Где слово «вода» и есть вода

Глубокая, синяя.

Там деревья дольше живут, чем мы,

А трава выше бегущей собаки,

И не хватит белка, белил, сурьмы,

Чтоб замазать перепады, где взлёты и буераки.

Дорогие озёра, стойбища сна!

Сосны, лёгкие, как птенцы

цапли, вспыхивающей, что блесна.

Золотых колосьев венцы.

Старой мельницы круговорот,

Ряска двигающихся болот,

В глубине сырой поворот,

Взмах, прощающий от ворот.

Что ж, прощай и ты, человечий костяк,

Привечай нас, сырой песок.

Дом для тёплой жилки – висок,

Гроб, где крови поток обмяк.

Тосканской зыбкости верблюжья

колыбель,

Растаивающая прядь.

Чем ближе смерть, прозрачнее

свирель,

Жирнее почвы пядь.

И эти кипарисы, и гора,

и удлиненный жест

Армады среди моря, и жара:

овечьих мест

Средь одуванчиков, левкоя, резеды,

Среди сгорающих олив.

Губам потрескавшимся б

горсточку воды.

Свод ночью так высок

(чуть вздрогнет под рукой)

и молчалив.

* * *

Как качаются льды

На волне, над волной,

Среди черной воды

Под луной золотой.

Белых чаек прибой

(Желтых зданий тюрьма,

На Неве, над Невой

Умирает зима), —

Как безжалостны их

Шепот, гомон, – и плач

Петропавловских игл,

И судачь не судачь

(Если сходит с ума

без нее этот град), —

обветшала сума

четверть века назад,

Остаются огни

Над рекой, над судьбой,

И мерцают они

Как прибой, как отбой.

* * *

Он умер от инфаркта.

Хрустального певца

Позолотилась карта

В преддверии конца.

Как малые побеги

Однажды написал.

Пахучий храм телеги,

Небесный сеновал.

Душа-жалейка плачет,

Как чайка на песке,

То, бедная, судачит,

То голосит в тоске.

Молчит душа-гречанка,

Мигает ей звезда.

Уходят с полустанка

На небо поезда.

10.04.02

* * *

Сиплый пар, петербургская хлябь

И воздушная сфера вокзала.

По Неве предрассветная рябь,

Как предсмертная поступь портала.

Чудный город, родной и сквозной,

Отраженья воды и гранита,

В жёлтых окнах над чёрной рекой

Облаков серебристая свита.

И когда паровозный гудок

Вдруг вплетается в траурный полдень,

Будто поезд ушёл на восток,

А на западе время не помнят,

Умолкает шарманка, ларец

Открывается, полн лепестками.

На ступеньках расцветший венец

Перед дверью, закрытой не нами.

19.06.02

* * *

За окном моим куст сирени,

А поётся всё тяжелей,

И кузнечик сверчит без лени

О судьбе моей.

Улетели недавно птицы.

В ожидании холодов

Листьям падающим снится

Воскрешенье плодов.

Расцветай же, бутон пятипалый,

Возвращайтесь, птицы, домой.

За друзей ушедших, усталых,

Пропоёте вы упокой.

Щебетанье, щелчки и пенье,

Стрекотание кузнеца,

Увяданье цветов сирени —

Это всё отголоски Творца.

И другого пути не бывает,

И пейзаж-то один, и день.

Увядает, себя убивает,

И опять расцветает сирень.

* * *

Сирень расцветает в неспешном саду,

Трепещут слова, словно рябь на пруду,

И ветер кудрявый, касаясь осоки,

Легко замирает на ноте высокой.

О чём этот ветер и листьевшептанье?

Тут камни живые и мертвая тайна.

О вечной любви, о внезапной разлуке,

О чёрной земле, замирающей в муке?

О птицах парящих, о лилии влажной,

О том что мгновенно, нетленно, неважно?

О иве, склонившей седое обличье,

О мире подземном, о возгласах птичьих?

О лёгкой слезе, задрожавшей на розе,

Поэзии тихой, умолкнувшей прозе?

В белом домике вдруг загорается свет,

Красный круг говорит: «Он тут».

И выходит спасатель, в жилет одет,

И к нему мертвеца несут.

Заплелись в волосах мертвеца рачки,

И моллюски в устах его,

И белесой коркой покрыты зрачки —

Льдом средь дантовых берегов.

В чёрном старом саду стоит тишина,

Кипарисы-солдаты молчат.

«Он спасет или нет?» – бормочет волна,

И летучие мыши кричат.

И берет спасатель ладонь свою,

И прикладывает к груди,

И трещат цикады, сверчки поют:

«Все мы грешны, суди не суди,

Но поем и знаем – таков улов,

Потому как назначено так.

Почему ж человек к смерти готов,

Умирать человек мастак?»

И павлины гундосят свое во тьме,

И стаканы у пьяниц звенят,

И тяжелые волны по спинам камней,

Как щенки, доползают до пят.

И Спасатель плачет над мертвецом,

И маяк, как архангела свет,

Наклоняясь огромным чистым лицом

Утверждает, что смерти нет.

И летит в темноту спасательный круг,

И мертвец открывает глаза,

И огромное море светится вдруг,

Словно золото и бирюза.

Светлана Максимова

* * *

«Глоток вина смягчает сердце», —

сказал мне так седой цыган.

Он с уха сдернул полумесяц

и уронил серьгу в стакан.

Мы были с ним знакомы с детства

как мальчик с девочкой… И что ж…

Глоток вина смягчает сердце

и в сердце входит, словно нож.

Мои вы белые цыгане,

седые до корней волос,

ведь я была любима вами,

как ландыш дикий у колес.

Дитя, подкинутое Богом,

белей беленой конопли.

Собрали мне судьбу по крохам

и на бездомье обрекли.

И стало мне родней бездомье,

чем тот сгоревший отчий дом.

Есть теплый пепел на ладони

в рукопожатии моем.

И тот, кто руку не отдернет,

к губам ладони поднесет —

он, как в пылающий терновник,

в судьбу мою навек войдет.

* * *

Притчи птицы Феникс тем и хороши,

Что не всем понятны.

Всякий пепел мира для ее души

Родимые пятна.

Чем пониже пепел тот к земле приник

Тем и животворней.

Вот стоит, шатается пьяненький старик,

Курит на платформе.

Ждет он электричку.

Едет до Тайнинской.

Зажигает спичку,

Говорит таинственно

С маленькой старушкой,

Прикурившей рядом:

«Хоть чучелом, хоть тушкой —

А лететь-то надо.»

Стряхивают пепел,

Шепчут: свят-свят-свят…

И во чистом небе

В Индию летят.

* * *

Все восемь блаженств ей садились на плечи,

Как птицы, клюющие сердце и печень.

Она же лишь клетку пустую везла

И два за спиною простынных узла.

Он был в этой клетке по счету восьмым,

И пил он, и ел ее слезы, как дым,

И ныл, аки янгол, до самых Мытищ,

Что жаждущ, и страждущ, и духом он нищ.

А после он допил все капельки слез,

И вышел, и клетку пустую унес.

Ее разбудил на рассвете старик

И крикнул, что поезд загнали в тупик.

Тогда она ношу зубами взяла

И два развязала пустынных узла.

И руки свои вознесла к небесам.

И молвил оттуда рожденный ей сам:

Блажен же ты будешь рожденный в пути,

Которому некуда больше идти,

Которому некого больше любить,

И чью пуповину, как будто бы нить,

Старуха в сожженной деревне сучит

Из тех пепелищ, где не птица кричит,

А восемь блаженств, никого не найдя,

Все плачут и плачут, как будто дитя.

Какой у него нежный рот,

у того, кто играет на австралийской трубе.

Он листок агавы губами берет,

вырастающий из ноты «ре».

В австралийских джунглях есть такие цветы

с завязанными глазами и раскрытым ртом.

Они в полночь с Богом говорят на «ты»,

но молчат о том,

какой у него нежный взгляд

у того, кто играет на австралийской трубе.

Сквозь него все птицы и звери глядят

и жемчужной каплей сверкает яд

на прокушенной детской губе.

Чтоб никто не посмел украсть поцелуй

Ни на ноте «ми», ни на ноте «ре»,

кроме девы тайных воздушных струй.

что живет в австралийской трубе.

* * *

Погоди… еще о самом главном

Я скажу тебе – глаза в глаза…

Изогнулась вся улыбкой фавна

В окнах виноградная лоза.

Если умирать – умрем на юге!

Под ногами – музыка горит!

Колокольчик медный в рваном ухе

У цыгана пьяного звенит.

Так живешь себе светло и славно,

Бережешь и честь свою, и сан,

Но приходит гость с улыбкой фавна.

– Странник, – говорит, а сам, а сам…

Голубей пускает он из уха,

И звенит, звенит его серьга.

И поклоны бьет ему старуха,

А на нем – козлиные рога.

Да и весь увит он виноградом,

И с рогами дьвольски хорош.

Он поет, что верным будет братом,

А продаст, наверно, ни за грош.

На порог бы прежде не пустила,

Ну, а тут забыла срам и стыд.

И откуда в нем такая сила?!

Под ногами музыка горит!

Отчего, о Боже, с нею вместе

Так не страшно и на страшный суд?

Отчего из той козлиной шерсти

Ангельские крылья девы ткут?!

Нам уже на север нет возврата,

Там сожгут нас, верно, за грехи.

Ну, а здесь царицей винограда

Ты меня со смехом нареки.

Потому что север к нам коварен,

И не скрыться от суровых глаз.

А на юге все мы – божьи твари,

А на юге Бог возлюбит нас.

А простит, уж верно, и подавно,

Ведь грехов-то – музыка одна!

Ангел с молодой улыбкой фавна

Наливает красного вина!

* * *

Но в добрый, но в самый счастливый наш час

На Невском играет божественный джаз.

Трубач бородат и взъерошен.

Он к небу развернут своей бородой.

И в небо впечатан он вместе с трубой

Счастливой смеющейся рожей.

И ангелы шумно толпятся над ним.

Лишь ноту берет – и рыдают они

От счастья: «Гуляем! Гуляем!»

Мы катимся вниз, пропадаем, горим,

Но все же ведет нас причудливый ритм

По белым хребтам Гималаев.

Ах, нищая птица! Ах, птица – змея!

Он снова трубу поднимает, смеясь.

Он первый трубач Петербурга!

Куда он зовет нас над темной Невой?

Он солнце вдыхает – и нота его

Возносится, как Джомолунгма!

* * *

На Невском пахнет морем, тиной

И флорентийскою тоской…

Да почему же флорентийской?..

Ну, а какою?.. А какой?!

Не все ль равно, как назовемся

Под звук Архангельской трубы,

В каких каналах тонут весла

Сомнамбулической судьбы,

Где на руках меня носили

И заливали в купола…

Как будто я жила в России…

Как будто я, вообще, жила!

Как пес бродячий воет сердце

На Петербургскую метель.

Нам не видать иных Венеции,

Их упоительных смертей

С клубничным запахом заката,

С ночными розами зимы,

Где породнились мы когда-то

Великим праздником чумы.

Наверно, в этом и игра вся —

Когда на счете: «раз… два… три…»

Душа с соломинкой пространства

Над пеной космоса мудрит.

И все глядит недоуменно

На этот радужный пузырь.

И называет поименно:

Нью-Йорк, Венеция, Сибирь…

И просыпается единой

В какой судьбе?.. В стране какой?..

На Невском пахнет морем, тиной

И флорентийскою тоской…

* * *

Что же делать? Ничего не делать.

Быть живым, как голуби и овцы.

И любить смуглеющее тело

Все равно под чьим горячим солнцем.

И бродить по гулким дебрям сада,

Не вступая ни в какие торги

Со страною, выпавшей в осадок,

Словно в алхимической реторте.

* * *

Как же любила тебя я безумно.

Право, смешно даже вспомнить… И вот

Ангел, похожий на детский рисунок,

Между страницами жизни поет.

Что с ним поделаешь, что с ним попишешь?

Книгой захлопнешь мартовский снег…

Каждое слово кажется лишним

В книге без слов… И напрасен побег —

Примечания

1

Вторая речка – река под Владивостоком, также название лагеря, где умер О.Мандельштам (прим. публикатора)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.