Авантюристы

Ольга Крючкова

Авантюристы

Криминальная мелодрама

ЧАСТЬ 1

ВНУЧКА БОНАПАРТА

Глава 1

Август 1812 год, Смоленск

В городском доме помещика Петра Анисимовича Горюнова царила суета и беспорядок, причиной сего было приближение французской армии к Смоленску. Прислуга срочным порядком упаковывала ценные вещи; супруга Петра Анисимовича, Глафира Сергеевна, дама пышная и решительная во всех отношениях, сотрясала воздух и так весь пропитанный пылью от множества вещей, своим зычным голосом:

– Анфиска! Дашка! Поторопитесь! Уже слышна орудийная канонада! Чего доброго француз застанет нас прямо в доме со всем добром – вот уж будет чем потешиться неприятелю!

Девки переглянулись: попадать в руки ужасным французам им вовсе не хотелось, и они с пущим рвением начали упаковывать барские платья.

Петр Анисимович не поддавался всеобщей суете и панике, он ходил по дому, молча, созерцая удручающую картину: картины сняты и завёрнуты, персидские ковры скатаны в рулоны, посуда упакована, одежда вынута из шкафов и дожидается, когда, наконец, ей займутся неповоротливые Анфиска и Дашка. Слова хозяйки возымели на девок необыкновенное действие, и они с перепугу, упирая сопли и слёзы рукавами ситцевых рубах, а то и вовсе подолом цветастых сарафанов, начали поторапливаться.

– Пётр Анисимович! Душа моя! – проревела Глафира Сергеевна. – Прикажи, голубчик, мужикам загружать ковры, картины и посуду.

Барин ещё раз посмотрел на перевёрнутый вверх дном в суматохе дом, понимая, что может вернуться на одни лишь обугленные головешки, и распорядился:

– Трофим! Загружай!

Управляющий тотчас привёл мужиков, также томимых страхом и сомнениями.

– Барин… – начал один из них, – дозвольте спросить вас.

Пётр Анисимович удивился: о чём вообще можно спрашивать в такой момент?

– Ну что тебе?

– А что ежели энтот хранцуз, лихоманка его подери, дом сожжёт? Али догонит нас с добром-то: чаво делать станем?

Горюнов задумался: подобные мысли не давали ему покоя уже второй день.

– Упаси Господь от такой напасти! Надобно надеяться на нашу армию. Авось, с Божьей помощью всё и образуется.

Мужики переглянулись: ну да, они и забыли, что в России всё решает Его Величество «Авось»!

* * *

– Лизавета! – окликнула Глафира Сергеевна прислугу. – Ну, что ты спишь прямо на ходу? Ты постельное бельё упаковала, как я велела?

– Да барыня, всё как сказано…

Лизавета указала на сундук, доверху нагруженный бельём из отменного фламандского полотна.

– Хорошо…

– Барыня… – начала было Лизавета.

– Говори быстро, не тяни!

– Позвольте остаться, мать уж больно хворая. Не перенесёт она дороги-то до вашего поместья в Горюново.

– Дело твоё. Смотри не пожалей потом, – ответила барыня. – За домом приглядывай, раз уж остаёшься.

– Слушаюсь, Глафира Сергеевна.

В гостиную вошли двое мужиков, они подхватили за боковые кованые ручки сундук с бельём, и потащили грузить в телегу.

Виктор, которого до недавнего времени Глафира Сергеевна, следуя моде, называла на французский манер, произнося имя ненаглядного чада с ударением на последний слог, носился по дому. Прислуга только и успевала, что уворачиваться от чрезмерно активного юноши. Он размахивал отцовской саблей и кричал:

– Подайте мне сюда Наполеона, я выпущу ему кишки!

– Перестань носиться! – одёрнула его мать. – Пятнадцатый год уже, а ты всё в игрушки играешь. Лучше помоги отцу.

Виктор остановился, огорчившись, что его развлечение прервали столь грубым образом, и неохотно поплёлся прочь из гостиной, в надежде, что не встретит отца.

* * *

Лизавета, стараясь не привлекать к себе внимания, «вынырнула» из господского дома, впрочем, на неё всё равно никто бы из господ или прислуги не обратил внимания. Не до того было.

Однако её неожиданно окликнули:

– Лиза!

Девушка обернулась – навстречу шёл Фрол, кучер соседского помещика Сазонова. Пётр Анисимович Горюнов давно приятельствовал с Сазоновым. А прислуга – тем паче.

– Фролушка! – девушка бросилась к своему возлюбленному. – Господи, что теперь будет-то?.. – она не выдержала и залилась слезами.

Кучер обнял сою пассию, попытавшись успокоить:

– Ничего, побьём хранцузов! Не сумневайся… – он привлёк Лизу и поцеловал в губы. – Уезжаю я с барином и его семьёй в Нижние Вешки, туды хранцузы, могёт не доберутся.

Девушка всхлипнула.

– Я остаюсь здесь…

– Как? – удивился Фрол. – Зачем?

– Мать совсем плохая, того гляди помрёт. Кто её похоронит как не я? Прощай, Фролушка, свидимся ли ещё? – Лиза снова заплакала. – Коли нет, знай – любый ты мне всегда был…

Кучер растрогался, прослезился и ещё раз привлёк к себе возлюбленную.

– Свидимся, не сумневайся…

Он отстранил от себя девушку и быстро ушёл со двора. Та так и осталась стоять, не замечая ничего вокруг себя – слёзы застилали её глаза.

…Лиза вошла в комнату, в ней царил полумрак, мать лежала на лавке, прикрытая меховым зимнем салопом и, несмотря на это, её трясло от лихорадки.

– Доченька… – простонала она. – Чаво такой крик-то стоит?

– Господа уезжают в поместье Горюново, что восточнее города, думают хранцузы туды не дойдут, – пояснила Лиза.

– И ты поезжай… Всё равно помру, чаво тебе при мне делать-то…

– Матушка! – девушка упала на колени перед скромным ложем больной родительницы и залилась слезами. – Как вы без меня-то?

– Ничего… Поезжай… – настаивала мать.

Но Лиза твёрдо знала: она останется в доме, подле матери.

* * *

Когда французы заняли Смоленск, оставленный русскими войсками, то расположили ставку в доме помещика Горюнова, как одном из самых лучших в городе. В это время Лиза стояла на коленях перед усопшей матерью.

Молодой мужчина в сине-белом мундире вошёл в тёмную комнату прислуги. Увидев молодую привлекательную девицу, убитую горем, подле умершей женщины, француз повёл себя благородно, распорядившись помочь несчастной русской с достойными похоронами. Сама же Лиза вернулась к прежним своим обязанностям: стирке и уборке в барских комнатах, занимаемых теперь главнокомандующим армии Наполеоном Бонапартом и его штабом.

Очнувшись от горя, спустя несколько дней, Лиза, наконец, вернулась к действительности, осознав, что в городе и в доме вовсю хозяйничают французы, а она, как ни в чём ни бывало, выполняет свою прежнюю работу.

Когда она увидела человека, небольшого росла, крепкого на вид, даже можно сказать коренастого, с лёгким брюшком, видневшимся из-под зелёного мундира, увешанного всевозможными орденами, она поняла, что незнакомец и есть главный француз. Как его там звать-то?.. Кажись, Бонапарт. Отчего Лиза догадалась о статусе этого полного коротышки, она и сама не знала. Возможно по наитию, а может и оттого, что все вокруг него вели себя слишком уж подобострастно.

Девушка подумала: «Толстый, маленький, невзрачный… Похож на управляющего помещика Сазонова, что проворовался два года назад и тот прогнал его с позором с глаз долой… Отчего этого Бонапарта все так боятся?..»

С такими мыслями она стирала батистовые рубашки французских генералов, проявляя по привычке усердие, которое было замечено денщиком одного из важных особ, и тот в награду подарил девушке золотой луидор[1].

Лиза посмотрела на странную монетку, обратив внимание на то, что «главный француз» и тот профиль, что отображён на монете весьма схожи между собой. И подумала: неужто сам Бонапарт и есть?.. После чего сунула подарочек в карман передника, поклонилась щедрому денщику, на всякий случай: как знать вернётся ли барин али нет, а тут вроде как пристроилась…

Француз ещё долго стоял, разглядывая полногрудую русскую девицу, явно наслаждаясь её красотой и прелестями, видневшимися из расстегнувшийся ситцевой рубашки. В тот же вечер денщик пришёл в маленькую комнатку Лизы, показывая всем своим видом, чего именно хочет от неё. Девушка уступила. А что же ей оставалось делать? Как говорится, победителям достаётся всё, и женщины побеждённых в том числе. Француз даже в постели с русской крепостной девкой оставался французом, был страстен и даже галантен. Лиза была сражена наповал его отношением, постоянно сравнивая своего нового любовника с Фролом. Любила ли она Фрола? Пожалуй, что – да. Но столько изменилось с тех пор… Казалось, Фрол был в другой жизни… А теперь вот рядом лежит француз, и весьма не дурён собой…

Через некоторое время Лиза встревожилась: положенные женские дни не начались. Не начались они и позже… Девушка поняла, что беременна: но от кого? Мысли путались: «От Фрола… Уж сколь времени с ним жила – почти три месяца, а то и больше. А если от хранцуза… Нет, не может того быть…» Но факт оставался фактом: отцовство пребывало под сомнением, хорошо хоть мать всегда доподлинно известна.

* * *

Французы, оставив в гарнизон в Смоленске для поддержания порядка, двинулись дальше на Москву. Лиза не задумывалась над тем – французам ли стирать, или русскому, своему барину. Её волновал живот, который начал расти, и стал весьма заметен. Она достала из сундука сарафан покойной матери и, примерив его, решила так в нём и остаться, по крайней мере, пошире будет, скрывая пикантные подробности её тела.

Генеральский денщик, подаривший ей золотой луидор, также последовал в Москву за своим господином, на этом скоротечный роман француза и русской крепостной девки закончился.

Лиза надеялась, что неприятеля всё же побьют: вернётся её добрый хозяин, а за ним и Сазонов появится…. Что тогда она скажет своему ненаглядному Фролу? А то и скажет, мол, ребёнок твой – не сомневайся… А, если не поверит? Не может быть! Непременно поверит!

Время шло, на дворе стояла зима. Живот рос, ребёнок начал шевелиться и переворачиваться. В один прекрасный день, едва забрезжил рассвет, Лиза проснулась. Пропели первые петухи… В городе началась паника: французский гарнизон засуетился, она выглянула в оконце домика для прислуги, и увидела, что те спешно покидают город. Затем на улице что-то загрохотало. То ли множество лошадей пронеслось, то ли орудия прокатили – Лиза так и не поняла.

Она почувствовала запах гари, и в маленькое оконце увидела как на соседней улице занялся столб дыма, затем ещё один, и ещё… Вдруг она заметила, что трое французов поджигают дом её благодетеля. Лиза испугалась: что же будет? Что она скажет Петру Анисимовичу, когда тот вернётся? – прости, барин, мол не сберегла твоего дома… А, что она могла сделать-то? Вон их сколько окаянных врагов, а она – всего лишь слабая женщина, да ещё и в тяжести.

Языки пламени лизали барский дом, вырываясь из окон. Лиза, наблюдая за сей печальной картиной, заплакала навзрыд. Поднялся ветер, искры полетели на домик для прислуги; крыша, крытая соломой, мгновенно занялась. Молодая женщина услышала, как затрещали деревянные балки, затем в комнату повалил чёрный едкий дым. Она закашлялась. Недолго думая, схватив кое-какие вещи, попавшиеся под руку, она завязала их в большой шерстяной платок и бросилась прочь на улицу.

Кругом царила неразбериха. Французы мародёрствовали, поджигали дома, расстреливали случайно попавшихся горожан, и спешно отступали. Тут же Лиза увидела, как враги расстреливают трёх мужиков, принадлежавших Сазонову. Она удивилась: отчего они не уехали с хозяином? Видимо, тоже оставались приглядывать за брошенным хозяйством… И вот чем закончился этот пригляд.

Женщина с перепуга бросилась на задний двор, прямиком в земляной погреб, где обыкновенно хранились соленья и варенья. Удивительно, но он был цел и невредим. Лиза разгребла снег, затем прелую листву и, нащупав дверное кольцо, резко рванула его на себя, открыв небольшую спасительную дверцу.

В погребе царил полумрак, свет пробивался лишь через специальные отдушины, устроенные для того, чтобы избежать затхлого запаха и плесени. Лиза тотчас, не размышляя, спустилась в своё убежище и плотно затворила дверцу.

Спустя мгновенье она услышала громкую французскую речь, затем враги надрывно кричали, послышался топот ног… и всё разом стихло. Ей стало страшно: неужели весь город сгорел? И она осталась одна-одинёшенька?

Лиза устала, почувствовав, что её одолевает сон. Она развязала свои нехитрые пожитки, завернулась в большой цветастый платок и уснула. Снился Фрол, он улыбался, призывно протягивая к ней руки: «Лиза! Лизонька!» Но она убегала прочь от своего возлюбленного, сама не зная почему. Фрол настигал её, крича прямо в ухо: «Ага! Блудница, ты ещё и брюхата! Небось, от хранцуза одехолоном надушенного?!»

Лиза очнулась, ребёнок зашевелился в её чреве и, видимо, перевернулся. Она плотнее закуталась в платок, и снова заснула, почувствовав во сне острый приступ голода.

Сколько времени прошло, Лиза не знала, голод нещадно подводил живот. Оглядевшись, в подвале царил полумрак, она обнаружила, что может не беспокоиться о хлебе насущном: запасов хватит как минимум на месяц.

Женщина подошла к кадке с капустой, открыла крышку и зацепила горсть рукой: вполне съедобно решила она. Рядом с капустой стояли небольшие бочонки с огурцами, мочеными яблоками и маринованными грибами. Лиза открыла каждый из них и сняла пробу.

Глава 2

Лиза провела в подвале примерно несколько дней, и когда она вышла из своего тайного убежища, вовсю светило яркое солнце. Над городом стоял смрад от пожарищ. Она направилась к барскому дому, обнаружив на его месте лишь обугленные брёвна и почерневшие кирпичные стены. Она взглянула на всю эту безрадостную картину и заплакала. Поодаль, за изгородью лежали расстрелянные сазоновские мужики. Лиза побоялась подходить к окровавленным телам, всё равно она не смогла бы похоронить их.

Она решила пройтись вокруг дома, точнее – того, что от него осталось. В одном из разбитых окон она увидела мёртвую кухарку. Часть правая лица и тела несчастной обгорели. Картина была ужасающей…

Лиза почувствовала тошноту, её вырвало, голова закружилась, ноги обмякли, сознание провалилось в бездну.

– …Гляди-ка, наша Лизка! – прокричал дворовый мужик. – Петр Анисимович, батюшка! Так энто она, точно она!

Горюнов вернулся на пепелище своего дома, предусмотрительно оставив жену и сына в поместье. Едав узнав, что неприятель оставил город, барин решил проведать родовое гнездо. Увы, его ожидал полный разор.

– Тимофей, посмотри, жива ли она, бедняжка, – распорядился барин.

– Кажись, жива…

Сознание медленно возвращалось к Лизавете.

– Чаво, девка, напугалась сердечная? – участливо поинтересовался управляющий. Та же смотрела на мужика невидящим взором. – Лизка, очнись! Я это ж я – Тимофей! Барин-то вернулся…

Женщина окончательно очнулась. Тимофей помог ей подняться с земли. Она огляделась: действительно, вон управляющий, а вон и барин – отец родной, стоит.

– Чаво с ней делать-то? – поинтересовался Тимофей.

– С девкой-то? Да в поместье её надобно отправить. Она и так натерпелась, – сказал барин. – А дом надобно заново строить, лес покупать, плотников нанимать. М-да… Строительство встанет в копеечку.

* * *

Вскоре Лиза прибыла в Горюново. Глафира Сергеевна встретила свою крепостную, словно родную.

– Ах, бедняжка! Как только ты там уцелела-то? – искренне сокрушалась она. – Мы такого здесь про французов наслушались. Отправляйся в девичью, я же распоряжусь тебя помыть и выдать новую одежду, эта уж больно грязна.

– Благодарствуйте, барыня… – пролепетала Лиза.

– Ну, ладно уж, иди милая…

Лизавета пребывала, словно в тумане. Здешние крепостные девки, преисполненные искреннего сочувствия, помогли страдалице помыться в просторной кадке, разумеется, заметив её изрядно округлившийся живот. Старшая из девок, поставленная барыней для соблюдения приличий и порядка, сразу же направилась к своей благодетельнице и, поклонившись, доложила: Лизавета – в тяжести, судя по всему, пребывает месяце на четвёртом-пятом, не меньше.

Глафира Сергеевна опешила, но быстро взяла себя в руки:

– Дело молодое. Наверняка, она ещё согрешила до взятия Смоленска. Надо бы с ней потолковать по-матерински. Зови Лизавету ко мне.

Лиза, обряженная в новую голубую ситцевую рубашку и поплиновый цветастый сарафан, явилась перед строгим взором барыни.

– Лиза, скажи мне всю правду. С кем была ты из наших дворовых мужиков? Ты понимаешь, о чём я говорю?

Молодуха кивнула.

– Понимаю, барыня… Ни с кем не была…

Глафира Сергеевна вскинула брови от удивления:

– Помилуй, но ты же – в тяжести!

– Точно так, барыня. Но не от нашего мужика, от сазоновского…

Хозяйка ещё более удивилась:

– Право за вами молодыми не уследишь! И от кого же?

– От кучера Фрола, – призналась Лиза.

– Ах, вот оно что-о-о, – протянула Глафира Сергеевна. – Не мудрено, помещик Сазонов приятельствует с Петром Анисимовичем. Вы не раз виделись и … – она не стала заканчивать свою мысль. – Ничего, я напишу Сазонову в Нижние Вешки. Правда, придётся отдать тебя… Да ну, ладно, сговоримся с Сазоновым… Иди и ни о чём не беспокойся, без мужа не останешься.

Сердобольная Глафира Сергеевна отписала письмо лично Сазонову, поведав ему историю своей крепостной. Сазонов тотчас же, по прочтении письма, вызвал к себе Фрола и велел сознаться: имел ли тот плотскую связь с Лизаветой, что из барского дома Горюновых? Тот скрывать не стал, отпираться не было смысла:

– Было дело, барин, любилися, покуда хранцуз Смоленск не пожог.

– Так, так… Стало быть, сознаёшься, что девку испортил? – наседал хозяин.

– Как испортил? В каком енто смысле? – не понял Фрол.

– Да в таком, что Лизавета сия, в тяжести, месяце на четвёртом-пятом, как пишет Глафира Сергеевна.

– Я…я… – мямлил кучер. Отцовство ему признавать вовсе не хотелось. Мало ли что было, да и не вязалось что-то. – А может, это дитё-то вовсе не моё! Вот! Она в городе сколь времени была без меня, почитай, месяцев пять! И чаво там было, не ведомо! В доме Горюновых хранцузы стояли! Так кто ж знает – кто ей рябёночка-то заделал…

Сазонов с осуждением смотрел на своего кучера:

– Ну и мерзавец ты, Фрол! Выпороть бы тебя солёными розгами. Пётр Анисимович мне давний друг и что я ему скажу: мои, дескать, мужики брюхатят ваших девок так ради забавы?! А потом, мол, французы виноваты?!

– Лучше розги! Меня ж потом весь город засмеёт! Не хочу я на ней жениться!

Сазонов усмехнулся:

– А я вот велю тебе, и женишься.

Фрол упал на колени перед барином:

– Помилуй, отец родной! – он перекрестился и лбом ударился прямо в деревянный пол. – За что позор мне такой?! Да и вам в дому на кой нужны сплетни-то?

Сазонов задумался: а действительно – на кой? Подумаешь, девку обрюхатели! Небось, не без её же ведома и желания…

– Ладно, отпишу Глафире Сергеевне, что ты женился месяц назад на моей дворовой девке.

– Батюшка, на любой женюсь, на которую укажешь… – подобострастно заверил Фрол.

* * *

Глафира Сергеевна прочитала письмо помещика Сазонова и пришла в неописуемое возмущение, тотчас велев явить перед своими ясными очами Лизавету. Та вошла в покои барыни, переваливаясь как утка, живот за последнюю неделю на сытых харчах вырос ещё больше.

Хозяйка цепким взором смерила свою крепостную, гневно потрясая письмом:

– Фрол твой женился по распоряжению барина на некой дворовой девке! Так что Лизавета…

Молодуха всё поняла и залилась слезами:

– Стало быть, баструка[2] на свет Божий рожу-у-у, – протянула она, утирая сопли рукавом рубахи.

После разговора с барыней Лизавета стала задумчивой и молчаливой. Дворовые же девки постоянно донимали её подковырками и вопросами, всем было до смерти интересно: кто же отец?

Наконец, в одно прекрасное время несчастная не выдержала и выдала такое, что у девок, занимавшихся шитьём в горнице, округлились глаза. На очередную подковырку, исходящую от гадостной Анфиски, Лизавета нагло заявила:

– А чаво тебе до отца-то? Чай ты ему за ненадобностью с таким – то вороньем носом да кривыми ногами. Я вчерась видала твои коромысла в бане-то. Полюбовник-то мой, хранцузский, на прощанье подарил мне золотую монетку, во смотрите! – она извлекла луидор из кармана сарафана и протянула на ладошке всем на обозрение.

Девки замерли. Старшая крепостная вообще лишилась дара речи и непроизвольно потянулась за французским подарком. Она внимательно разглядела монету и, наконец, спросила:

– Лизка, а кто на ней, на монетке-то? Чаво за барин такой важный?

– Так он самый и есть – император ихний хранцузский, Бонапартом зовётся. Я ему рубашки батистовые стирала да в покоях прибиралась, вот и согрешили… Такой мужик видный: как устоишь супротив него?

Девки разом охнули: Лизка ждёт ребёнка от самого Бонапарта!

Та же и глазом не повела, посмеиваясь про себя над глупыми бабами. Вскоре об этом разговоре узнала Глафира Сергеевна и окончательно растерялась:

– Этого только не хватало! Теперь весь Смоленск узнает, что в моём доме живёт ребёнок Наполеона! Господи, что будет с Петром Анисимовичем, его же удар хватит…

Глафира Сергеевна отписала мужу письмо в Смоленск, где тот всё ещё занимался строительством дома. Удар барина не хватил, но новость сия вызвала бурную реакцию. Он не отрицал подобную возможность, в городе было известно всем, что в его доме располагался штаб французов и останавливался сам Наполеон Бонапарт. Петр Анисимович, как истинный патриот велел жене избавиться от младенца, скажем, утопить или ещё чего… Барыня же возмутилась и в очередном письме укорила мужа за неоправданную жестокость, ведь Лизавета ни в чём не виновата, а согрешила она против своего желания, мол, заставили её или взяли силой, поди известно о жестокостях неприятеля, наслышаны уже.

Пётр Анисимович смягчился, решив, что пусть живёт наполеоновское семя в его доме, будет о чём с гостями посудачить.

Постепенно все начали верить в россказни о Бонапарте, уверовала даже сама Лизавета. В положенный срок у неё родилась дочь, которую нарекли Евдокией. Окружающие приглядывались к ней, особенно Петр Анисимович Горюнов, который специально нашёл портрет Бонапарта и в итоге решил, что девочка как две капли воды на него похожа.

* * *

Прошли годы. Дочь Елизаветы, Евдокия вышла замуж и нарожала детей. Машенька была младшей дочерью Евдокии, мать родила девочку поздно почти в сорок лет. Девочка была хороша собой и умна не по годам.

Сын Петра Анисимовича Горюнова, Виктор, мужчина уже в почтенных летах, знал о присказке про Наполеона и не сомневался в её правдоподобности. Жена его была бездетна и благоволила к маленькой Машеньке, взяла её в дом, обучала грамоте и всяким светским премудростям. Словом, девочка стала её воспитанницей.

Когда Машеньке исполнилось двенадцать лет, добрая барыня умерла от лихорадки. Девочка очень тосковала по своей благодетельнице. От родной матери она уже отвыкла, да и приноровилась к благородному образу жизни, вовсе не горя желанием прясть и шить с дворовыми девками.

Виктор Петрович Горюнов женился второй раз, несмотря на то, что ему уже давно перевалило за пятьдесят. Но он был богат, а жена – достаточно молода, вдобавок бесприданница, ей недавно исполнилось двадцать пять лет – по тем временам перестарок. Молодая жена происходила из обедневшего дворянского рода, и выгодное замужество фактически спасало её разорившуюся семью от позора бедности.

Новая хозяйка не питала тёплых чувств к воспитаннице покойной барыни, про неё забыли и более не уделяли должного внимания. Первое время девочка была предоставлена сама себе, но молодую хозяйку не устраивало такое положение вещей: крепостная должна работать на благо дома и своих хозяев. И Машеньку отправили к белошвейкам, так как покойная барыня научила её хорошо вышивать. Девочка вела себя смирно, расшивая барское постельное бельё вензелями, цветами и райскими птицами, но прекрасно помнила, что она – наполеоновское семя. За работой время прошло быстро – Маше исполнилось восемнадцать лет.

У четы Горюновых родился сын, к тому времени ему исполнилось пять лет, и молодая барыня решила нанять воспитателя, причём непременно француза.

Глава 3

Сергей Шеффер был потомком одного из драгун, служившего императору Наполеону и осевшего в России после войны. Дед его был тяжело ранен при отступлении и попал в плен. Судьба свела его с молодой, очаровательной русской мещанкой, бездетной вдовой. Бравый драгун, не раздумывая, сделал ей предложение на ядрёной смеси двух языков (русских словечек он уже успел нахвататься вполне) и к своему вящему удивлению понял, что оно принято как нельзя более благосклонно. Дама его сердца имела приличный домик недалеко от Смоленска, почти не пострадавший от военных действий.

Драгун же умел не только шашкой махать, но и был прекрасно осведомлён в торговом деле, отлично разбирался в винах. Недолго думая, сей новоиспечённый мещанин Шеффер открыл небольшой магазинчик, где продавал вина, поставляемые с юга России. Его французское происхождение никого не смущало, вскоре он окончательно обжился в Смоленской губернии и вполне сносно, слегка грассируя на «р», говорил по-русски. Вскоре родился его первенец.

Мальчик рос в любви и достатке. Но после тринадцати лет начал проявлять опасное качество для мужчины: сентиментальность и склонность к романтизму. Их ещё в большей степени унаследовал Сергей, стало быть, внук славного французского драгуна.

Почти в каждой соседской мещанке юноша видел прекрасную даму с таинственной судьбой, и однажды пытаясь проникнуть в тайну одной из них, оконфузился, до смерти напугав молодую особу.

Шеффер-старший решил: хватит валять дурака, да бегать за смазливыми мещанками! И так весь пригород судачит о сыне француза: успел уже ославиться как ловелас! Пора заняться семейным делом, помогать отцу зарабатывать деньги.

Сергей неохотно занялся ремеслом отца и деда, его тяготили обязанности, вереницы бутылок в подвале, назойливые поставщики, требующие погашения задолженностей по векселям… Хотелось романтики, но он молчал и подавлял в себе романтическую склонность, занимаясь ненавистной торговлей.

Однажды Сергей случайно подслушал историю: судачили две пожилые мещанки, мол, в Смоленске, в доме помещика Горюнова, живёт внучка Бонапарта. Она, как две капли воды похожа на него, никаких сомнений – его семя.

Другой бы молодой человек не придал бы сплетне ни малейшего значения, но только не Сергей. Он живо заинтересовался сей историей, и обратился к матери:

– Матушка, а не слышали вы о некой девушке, якобы внучке самого Наполеона?

– Да кто ж про неё в Смоленске не слышал?! Это ж Машка, служит у Горюновых в доме. Мать была её крепостной, а дочь теперь в белошвейках! Говорят, ремесло своё освоила отменно. Так вот бабка её, не помню имени, во время войны прислуживала в штабе французов, что располагался в доме этих самых господ. А потом ещё золотую монету всем показывала, якобы сам Бонапарт подарил в награду за любовь и ласку.

Сергей встрепенулся: вот она долгожданная романтика! Он направился в библиотеку отца и отыскал книгу французского автора с портретом Наполеона Бонапарта на первой странице. Дождавшись, когда отец отправится по делам, он облачился в свой лучший сюртук и, прихватив некоторую сумму, по тем временам не малую, пятьсот рублей, направился в Смоленск на поиски таинственного дома Горюновых, где проживала удивительная барышня, будоражившая его богатое воображение.

* * *

Сергей стоял перед домом Горюновых, обдумывая предлог, позволивший ему войти. Неожиданно за воротами показался привратник в зелёной ливрее:

– Вы сударь, видимо, гувернёр-француз, что наняла хозяйка третьего дня?

«Вот она удача, сама идёт в руки», – подумал Сергей и подтвердил:

– Да, я – Серж Шеффер, воспитатель.

– Прошу, сударь, Елена Леонидовна примет вас тотчас же. Она ожидала вас вчера, но вы не приехали, – сообщил словоохотливый привратник.

– Да, знаете ли, смоленские дороги…

– Да, да, сударь, русские дороги погубят кого угодно! Даже Наполеона!

Сергей не раз слышал, что, мол, не русская армия одолела Наполеона, а морозы, ужасные дороги и русский господин «Авось».

Елена Леонидовна была женщиной средних лет, но молодилась, применяя различные косметические ухищрения, ставшие всё более популярными после 1812 года. Сама того не желая, держава-победительница приняла в свои объятия массу французов, так и не вернувшихся на Родину. И надо сказать, чувствовали они себя здесь прекрасно и пользовались особым расположением юных барышень. Мало того, после войны стал всё более популярен французские стиль одежды, духи, одеколоны и различная женская косметика. Так румянами и французской помадой пользовались все уважающие себя юные барышни и зрелые дамы, не смотря на внушительные цены сих непритязательных удовольствий.

Елена Леонидовна расплылась в улыбке: гувернёр был молод, не более двадцати лет, строен, высок и в довершении всего красив. Его каштановые волосы достигали плеч в соответствии с последней французской модой, чуть подвиваясь на концах, что придавало молодому человеку сходство с придворным пажом, правда, несколько перезревшим по возрасту. Его серые глаза излучали доброту и благородство. Елена Леонидовна залюбовалась гувернёром и её прекрасную головку посетили отнюдь не богобоязненные мысли, полные верности супружескому долгу.

– Отчего вы не прибыли вчера, господин… Э-э.

– Серж Шеффер, мадам, – француз галантно поклонился.

– О, да! Серж! Прекрасное имя. Я – Елена Леонидовна Горюнова, хозяйка и мать Митеньки, с которым вы будите заниматься. Виктор Петрович в последнее время постоянно хворает, и все финансовые вопросы буду решать я.

– О, мадам! Дети – моё призвание, – вымолвил самозванец и пришёл в ужас от сказанного: в действительности он понятия не имел что же вообще можно делать с детьми, разве, что сечь розгами за непослушание. – Деньги не имеют значения.

Хозяйка пришла в прекрасное расположение духа:

– Право же, вы – первый человек за всю мою жизнь, не проявляющий интерес к своему будущему жалованью. Но я всё же скажу: оно составит пятьдесят рублей в месяц.