«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

У него не было той напускной никчемной строгости по отношению к личному составу, которой отличался Крешков, хотя и не был добродушным простачком, оставлявшим без последствия нарушение дисциплины или халатное отношение к работе. Летать любил. Несмотря на возраст, летал много, наравне с молодыми летчиками. О себе и своей службе в авиации нам не рассказывал. Отдельные отрывочные сведения о его прежней службе доходили до нас от тех, кто знал его ранее. Говорили, например, что в бытность его командиром звена у него в подчинении находился наш нынешний командир дивизии полковник А.В. Кожемякин.

В Туле полк был полностью укомплектован личным составом и материальной частью. Наконец временно исполнявший обязанности начальника штаба капитан Юстратов дождался своего начальника. Им стал майор Шарихин. Вместо погибшего Юдина к нам в АЭ прибыл новый командир капитан Сеничкин, участник боев на Халхин-Голе, носивший ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Там он летал на тяжелом бомбардировщике ТБ-З. Своей боевой работой не кичился, в отличие от многих других, которые любили поговорить о своих ратных делах. Может, помалкивал от скромности, а может, не считал нужным говорить об этом. Было лишь известно, что летал он там ночью. Сами мы ночью не летали, но понимали – в такое время суток поле боя не видно, поэтому и рассказывать ему нам было не о чем. В отношении самолета Ил-2 он сетовал, что на нем нет штурмана, а одному летчику вести ориентировку трудновато.

Во время одного из занятий командование полка ознакомило нас с обстановкой на фронте. Проинформировало, куда полк входит организационно и какие задачи нам предстоит решать. Мы вошли в состав 307-й штурмовой авиационной дивизии (ШАД) 3-го штурмового авиационного корпуса (ШАК). Они вновь сформированы. Дивизией командует полковник Кожемякин, корпусом – М.Л. Горлаченко. Начальниками штабов и начальниками политотделов соответственно были Камынин и Питерских, Колесников и Маченков. Корпус входил в 15-ю воздушную армию (ВА) Брянского фронта, командующий – генерал-лейтенант Науменко. Фронтом командовал генерал-полковник Попов.

В данный момент фронт активных боевых действий не вел, но мы хорошо понимали, что это лето будет тяжелым и нам предстоит серьезная боевая работа. Сейчас же армии обеих сторон готовятся к боевым действиям. В оставшееся до начала боев время нам необходимо как можно лучше к ним подготовиться. Предстоит полностью закончить программу переучивания на Ил-2, научиться бомбить, стрелять, уметь летать по маршруту в строю от пары до полка включительно. Необходимо также тщательно изучить район боевых действий, чтобы хорошо ориентироваться на местности, так как летать придется в сложной обстановке и наверняка при плохой видимости.

Предупредили нас и о том, что надо тщательно маскировать самолеты и сам аэродром, быть готовыми к отражению возможных налетов авиации противника. Как и накануне перебазирования из Чапаевска, за летчиками снова закрепили экипажи. Подойдя к своему самолету, я испытал некоторую неловкость перед своим техником младшим техником-лейтенантом Левиным. Он был офицером, а я продолжал ходить красноармейцем.

Совсем неожиданно Левин быстро подошел ко мне и доложил о готовности самолета. Обычно я всегда сам рапортовал, а тут вдруг докладывают мне. Получалась интересная картина: весь экипаж, в который, кроме Левина, входили механик самолета старший сержант Чернецкий, моторист младший сержант Валя Лалетина, воздушный стрелок младший сержант Федя Шатилов и оружейник младший сержант Алимов, имел воинские звания, а командир не имел право нашить на погоны даже ефрейторские лычки. От остальных я отличался только новыми хромовыми сапогами. Свои «харрикейны» я подарил мотористке. В этот же день нам зачитали приказ, в котором говорилось о том, что отныне мы называемся не пилотами, а летчиками.

Как только подсохло летное поле, мы сразу же приступили к полетам. Перед самостоятельными полетами у всех молодых проверили на спарке технику пилотирования. Сделал это инспектор дивизии майор В.Л. Кириевский, имевший большой опыт инструкторской работы. К самостоятельным полетам он допустил не всех. С некоторыми пришлось повозиться. На мне небольшой перерыв в полетах не сказался. После двух контрольных полетов я сделал два самостоятельных по кругу и один в зону. Во время полета по маршруту у моего контролирующего, командира звена лейтенанта Стегния, на первой трети маршрута сдал мотор.

Посадку он произвел в поле на колеса. Я сделал над ним два круга, засек на карте место посадки и продолжил полет. Передатчика у меня на самолете не было (их в то время ставили только на машинах ведущих), поэтому о вынужденной Стегния я доложил только после посадки на своем аэродроме. Хромов к моему докладу отнесся с недоверием, видимо, подумал: «Вряд ли молодой летчик в первом самостоятельном полете по маршруту мог точно определить место посадки». Чтобы убедиться, там ли он сидит, где я указал, послал на У-2 опытного летчика, заместителя командира 1-й АЭ лейтенанта Богданова. Вскоре тот вернулся и в задней кабине привез Стегния. Командиру полка он доложил, что место посадки было указано точно. Хромов подозвал меня к себе и похвалил за отличную ориентировку.

К сожалению, наша подготовка не обошлась без летных происшествий. Они происходили во всех эскадрильях. Самой тяжелой была катастрофа в 1-й эскадрилье. Погиб командир звена лейтенант Зверев. Во время тренировочного полета на полигон он ввел самолет в крутое пикирование, из которого стал резко выводить на малой высоте. Машина при этом перевернулась на спину и в таком положении нырнула под углом в озеро. Вместе с летчиком погиб и его воздушный стрелок. Там они и лежат до сего времени.

Во 2-й эскадрилье летчик сержант Смоленцев на полигоне тоже при выводе самолета из пикирования почувствовал, что машина валится влево, и тут же, бросив взгляд на плоскость, увидел, что часть обшивки, ближе к консоли, сорвало. С большим трудом он удержал самолет от переворота на спину, дотянул до аэродрома и благополучно сел. «Вначале хотел прыгать, но потом решил, что рано. Машина еще держится, слушается рулей. И вот долетел», – говорил он после того, как начал приходить в себя после всего случившегося.

Этот случай взбудоражил и летчиков, и инженерно-технический состав. Все понимали: обшивка оторвалась, скорее всего, по вине завода-изготовителя. Машина только что поступила с одного из авиазаводов. Об этом случае доложили вышестоящему командованию. Поступило распоряжение: временно, до выяснения причины срыва обшивки, полеты на этой серии машин прекратить. Вскоре с завода прибыла бригада специалистов. Она установила причину срыва.

Все произошло по вине завода, который в погоне за увеличением количества выпускаемых машин пошел на нарушение технологического процесса: недостаточно хорошо просушенную фанеру пустили в дело. Весной, когда солнце стало сильно пригревать, фанера высохла, покоробилась, и клей перестал держать. При осмотре остальных машин в полку, да, по всей вероятности, не только у нас, было обнаружено еще несколько самолетов с подобными дефектами.

После исправления заводского брака полеты возобновились. Случаев срыва обшивки больше не было. Не получали мы больше и бракованных машин с заводов. К сожалению, несколько подобных случаев имели место и в других частях, и не все они завершились благополучно. В какой-то степени работников заводов можно понять: не со злым умыслом они выпускали брак. Стремясь выполнить план, дать фронту больше продукции, они допустили нарушение технологического процесса, которое, вероятно, казалось им незначительным. Случаи выпуска дефектных машин имели место не только на заводах, выпускавших штурмовики.

В корпусе, которым командовал Савицкий, срыв обшивки крыла вследствие нарушения заводской технологии стоил жизни отличному летчику капитану Тарасову. Во время боев на Кубани он вместе со своим ведомым лейтенантом Калугиным посадил на нашем аэродроме «мессершмитт».

В нашей эскадрилье имел место еще один случай, едва не закончившийся тяжелым летным происшествием. Старший летчик младший лейтенант Б. Воронов со своим напарником сержантом Е. Медведевым при выполнении учебного полета на отработку противоистребительного маневра «ножницы» столкнулись и чудом остались живы. Кто из них больше виноват, установить не удалось. При столкновении хвостовой частью самолета Воронова у самолета Медведева была содрана краска на части крыла. Произошло это на высоте не более 70-метров. К счастью, обоим летчикам удалось совершить благополучную посадку. Докладывать о столкновении они не стали. Мы бы об этом так и не узнали, если бы не содранная краска на самолете Медведева и несколько необычное поведение летчиков. Как только оба сели, то сразу стали осматривать свои машины – один нижнюю часть фюзеляжа, другой, ползая по плоскости, крыло.

После осмотра Медведев, усевшись на передней кромке крыла, закурил. Воронов, также закурив, подошел к Медведеву. Это говорило о том, что они находятся в возбужденном состоянии и, потеряв над собой контроль, забыли о категорическом запрете курить рядом с самолетом. Со сдвинутыми на затылок мокрыми от пота шлемофонами стали потихоньку о чем-то говорить.

Подошедший к самолету старший техник эскадрильи техник-лейтенант Растихин, бросив взгляд на плоскость, сразу понял, в чем дело. «Что, лизнули друг друга? И еще молчите! Надо доложить командиру эскадрильи», – строгим голосом сказал он. Осмотрев самолеты, спросил: «На какой высоте это произошло?» И, услышав ответ, произнес: «Да, ребята, вы, видно, в сорочке родились». Этот случай явился наглядным примером, насколько надо быть внимательным и серьезным при выполнении полетных заданий.

На этом аэродроме и я допустил оплошность, о чем по сей день вспоминаю с досадой за свое легкомыслие. В один из жарких майских дней я вместе с летчиками своей эскадрильи пошел купаться на Упу. Вместо того чтобы в незнакомом месте зайти в воду медленно, я решил показать ребятам, как лихо умею нырять с папиросой во рту и, вынырнув, продолжать курить, хотя и не был курящим. Сделать это хотел просто так, хохмы ради. С крутого обрывистого берега нырнул «солдатиком» и сразу же почувствовал резкую боль между пальцами левой ноги. Пальцы я порезал до кости. Кровь лилась ручьем. Ребята, осматривая дно, нашли винтовку, стоявшую вертикально в иле, с прикрепленным австрийским штыком. Он-то и попал между пальцами. Хорошо еще, что прыгнул ногами вперед.

Через несколько дней меня вызвал Хромов. Кроме него, в комнате находился уполномоченный особого отдела. Я не знал, зачем меня вызвали, но, видя, как на меня смотрит особист, невольно насторожился. «Лазарев! Что у тебя с ногой? Почему прихрамываешь?» – строгим голосом спросил Хромов. Тут уполномоченный, слегка наклонившись к Хромову, что-то тихо ему сказал.

Это еще больше укрепило мое предположение в причастности к моему вызову этого неусыпного стража бдительности. После небольшой паузы Хромов тем же тоном продолжил: «Воевать не хочешь, скрытое дезертирство проявляешь? Скоро начнутся бои, а ты в кусты прятаться! Зачем повредил себе ногу? За трусость отдам под трибунал. Будешь знать тогда, как дезертировать!» Эти слова больно обожгли меня. Как только не стыдно этому особняку, который во всех видит одних дезертиров или шпионов?! Стало очень обидно. Хотелось подойти и ударить этого гада.

Пока Хромов ругал меня, особняк, не скрывая злорадства, посматривал на меня и разными репликами еще больше заводил комполка. Дождавшись, когда он закончит, я попросил разрешения рассказать ему, как все было. В конце я сказал, что на боль никому не жаловался, от полетов не отказывался, летал и буду летать. После моих объяснений строгость тона у комполка спала. Мне показалось, что он понял меня. Перед тем как отпустить, советовал не отвлекаться от основных дел, беречь себя и больше думать о предстоящей боевой работе. После этого инцидента я при встрече с уполномоченным перестал с ним здороваться. Через неделю этого мерзавца убрали из полка.

Незадолго до перебазирования на полевой аэродром к нам в полк прибыл командир корпуса генерал Горлаченко. Весь личный состав находился на аэродроме и работал на матчасти. Идя по стоянке, он обратил внимание на то, что в полку нарушается его приказ, запрещавший находиться в кабинах самолетов лицам, не имеющим отношения к подготовке самолета к полету. При этом Горлаченко указал на вылезавшего из кабины красноармейца, одетого в шинель. «Вы кто будете и чем занимались в кабине?» – обратился он к немного смутившемуся парню.

«Летчик, командир экипажа красноармеец Долгий, занимался кабинным тренажем», – отрапортовал он. «А почему вы, Долгий, показываете плохой пример своим подчиненным? Одеты с нарушением формы одежды? На погонах нет знаков различия». Горлаченко не придал значения тому, что Долгий при рапорте уже указал свое звание – красноармеец, и, возможно, посчитал, что тот сделал это умышленно, чтобы звание соответствовало погонам на его шинели.

«Товарищ генерал, мне не положено никаких знаков различия. Я рядовой пилот и звание мое – красноармеец». «Вы что, разжалованы?» – переспросил генерал. «Никак нет, звание нам в школе не присвоили, вот и ходим рядовыми». – «Так вы что, не один такой, раз говорите «мы»? – допытывался генерал. «Да, мы почти все рядовые», – бойко ответил Долгий. «Товарищ Хромов, вы знаете, что у вас в полку летчики не имеют командных званий?» – «Так точно!» – по-строевому ответил командир полка. «А ведь школы уже с марта выпускают летчиков младшими лейтенантами. Почему они не имеют даже сержантских званий? Чтобы сегодня же им приказом по полку присвоили звания», – строго сказал Горлаченко.

Я не был свидетелем этого разговора. Наша эскадрилья находилась на другом конце аэродрома, и мы вообще не знали, что к нам прибыл командир корпуса. Об этом разговоре мы узнали уже в столовой, где обычно сообщались все новости. После обеда всех рядовых летчиков построили перед штабом полка, где зачитали приказ о присвоении нам воинских званий. Через полчаса я нашил на свои погоны красные ленточки, став сержантом. После выпуска из школы этого звания пришлось ждать почти год. В свободное от занятий время я, как командир экипажа, мог ежедневно увольняться в город.

На следующий день, находясь в увольнении, я шел по переходному мосту через железнодорожные пути. Вижу, навстречу мне идет симпатичная девушка в военной форме с погонами младшего сержанта. Подойдя ближе и забыв, что я уже сержант, лихо козырнул ей первым. Девушка, видя это, мгновенно с испуганным видом резко подняла руку к головному убору. Только тут до меня дошло, что я уже не рядовой.

В Туле мы летали много. К самолету я привык. Летать на нем нравилось, неплохо научился выполнять расчет на посадку. Не у всех она получалась мягкой. Большинство сажало машину с «плюшком» и даже с «плюхом», что грозило поломкой самолета. Не знаю почему, но у меня профиль посадки был ровным, с плавным подводом к земле, хотя всех нас учили по одной методе, с немного высоковатым подходом к земле и посадкой с небольшим «плюшком». На это обратил внимание капитан Сухих и на полковом разборе полетов похвалил меня, что для него было не свойственно. Удивились мы и его самокритике. Он прямо сказал, что сам сажает самолет с «плюхом», как и большинство летчиков полка. Хромов летал стабильно, тренировочных полетов выполнял не так много, но все посадки делал отлично. По их уверенному выполнению чувствовалось, что он имеет большой опыт летной работы.

Хорошо и уверенно летал заместитель командира 1-й эскадрильи лейтенант Богданов. За две недели до перебазирования он был повышен в должности – стал начальником воздушно-стрелковой службы полка и одновременно повышен в воинском звании до старшего лейтенанта. К середине июня полк полностью закончил подготовку к боевым действиям. За это время я хорошо прочувствовал самолет, летал без всякого напряжения и готов был летать на боевые задания. С нетерпением ждал начала настоящей работы. По тем полевым учениям, которые проводились наземными войсками, где отрабатывались различные этапы боевых действий во взаимодействии со штурмовой авиацией, мы поняли, что и они заканчивают подготовку к боям. В одном из таких учений принимала участие и наша эскадрилья.

Летный состав полка, не участвовавший в полете, находился на полигоне. Летчики должны были наблюдать, как будет поражать цели наша эскадрилья. Я был среди зрителей. Вместе с нами находились пехотные командиры, генералы. Кульминационным моментом учений для нас должен был стать авиаудар. Подходит назначенное время, а группы нет. Генералы и все, кто имел часы, посматривают на них. Пехота ухмыляется. Наши командиры недоумевают. Высказывают возможные причины. Но вот наконец из-за леса в плотном строю появляется группа, но на цель не выходит, а пролетает примерно в полутора километрах от нас, делает три больших круга вокруг полигона и уходит в направлении аэродрома.

Все ясно: Сеничкин обмишурился по времени, опоздал на восемь минут и цель не нашел. Не помог ему и его заместитель Марченко. По приезде домой наше предположение оправдалось. Хотя это и не был настоящий вылет на задание, но он получился комом. Как выяснится позже, конфуз не был случайным и свидетельствовал о недостаточной подготовке командира эскадрильи в качестве ведущего. Этот полет стал доказательством его неумения хорошо ориентироваться в полете и находить цель.

По ночам немецкая авиация периодически производила налеты на Тулу. Во время налетов мы отсиживались, кто где мог, но больше в щелях. Однажды наш адъютант, капитан Бескоровайный, опередив всех, первым нырнул в щель. В эту же щель стали прыгать и девушки. О том, что под ними лежит Бескоровайный, они поняли по тем вздохам с присвистом, которые у него появлялись в моменты возбуждения. «Товарищ капитан, мы вас не придавили?» – озабоченно спросила одна из них. «Нет, только можно бы и полегче прыгать, я уже не молод». Утром в столовой за столом девушек слышался смех. Вспоминали, как прыгали на него. Незадолго до перелета полка он уехал на какие-то курсы и в полк больше не вернулся. С его уходом я почувствовал облегчение.

Для передачи боевого опыта в полк иногда прибывали летчики из других частей. Из их рассказов я уяснил, как надо выполнять противозенитный маневр, что такое держать самолет «на ноге» и для чего это нужно. Когда начинать делать скольжение. На каком удалении зенитки противника открывают огонь по нашим самолетам. Насколько важно огневое взаимодействие в группе при отражении истребителей противника. Когда группа должна идти в плотном строю, а когда в рассредоточенном. При этом я понял, что наши ведущие не умеют быстро собирать группу после ухода от цели.

Я знал, насколько трудно догонять ведущего, когда он идет на большой скорости за счет больших оборотов двигателя. В затягивании сбора ведущие упрекали своих ведомых, которые якобы не умеют на развороте срезать маршрут и быстро догонять их. В конце июня вся дивизия перебазировалась ближе к линии фронта. Но аэродромы, на которые мы сели, не были еще действующими. Это перебазирование делалось с целью дезинформации противника.

Полк перелетел на аэродром Ивлево, который находился в нескольких километрах от города Богородицк. Летное поле нам не понравилось, так как было очень неровным. Местные жители рассказали нам о жестокости немецких летчиков, которые базировались здесь в 1941 году. Когда под ударами Красной Армии немцы начали отступать, они пустили слух, что меняют место базирования и перелетают на другой аэродром. Затем посадили в бомболюки местных девушек легкого поведения, пожелавших улететь с ними. После взлета они открыли бомболюки и сбросили недалеко от аэродрома живой груз. Так фашисты отплатили своим любовницам.

В Ивлеве наш полк простоял всего несколько дней. Здесь всем летчикам-сержантам зачитали приказ о присвоении им офицерских званий. Я спорол с погон недавно пришитые лычки сержанта и вместо них пришил одну продольную красную полоску, называемую «просвет», на которую прикрепил маленькую самодельную звездочку. На следующий день командир дивизии вручил нам полковое знамя и сказал несколько напутственных слов.

С ответным словом выступил командир полка: «Принимая это знамя, святыню полка, мы клянемся и заверяем вас и в вашем лице командование дивизии, корпуса и воздушной армии выполнять боевые задания настойчиво с наибольшей отдачей сил в меру своих способностей, возможностей и умения и, не щадя своей жизни, бить врага. Будем хранить это знамя до последнего дыхания, пока будет биться сердце однополчан. Не допустим бесчестия и позора – потери этой святыни. Под этим знаменем будем сражаться с врагом не хуже других частей вверенной в ваше командование дивизии. Думаю, что своими клятвенными словами выражаю желание всего личного состава полка, которым мне доверили командовать».

Церемония закончилась торжественным маршем перед развернутым знаменем. С его вручением полк считался полностью подготовленным к боевой работе. Закончился июнь, а на фронте тишина. Обе стороны выжидают благоприятный момент для начала активных боевых действий. Наше Верховное командование, наученное горьким опытом прошлогоднего лета, провело, как нам стало известно по информации, сообщенной нам работниками вышестоящего штаба, довольно большую подготовительную работу, чтобы избежать ошибок. И все же всех нас волновал вопрос: неужели немцы опять упредят нас и на каких-то участках опять будут наступать? По той напряженности, которая исходила от тех, кто курировал полк, чувствовалось, что вот-вот, со дня на день, они где-то начнутся. К самолетам подвезли боекомплект бомб, РСов, снаряженные ленты для пушек и пулеметов. Для лучшего изучения предполагаемого района боевых действий поступило распоряжение поэскадрильно облететь линию фронта.

К этому полету мы готовились, как к настоящему боевому вылету. Ведь он проходил у самой линии боевого соприкосновения. Полностью зарядили пушки и пулеметы. Проиграли варианты отражения атак истребителей на случай, если они появятся. Эскадрилью повел комэск Сеничкин. Погода была отличной. Светило солнце, видимость 30–35 километров. Территория противника просматривалась отлично. Сверху были хорошо видны траншеи противника. Однако наши неопытные глаза не видели таких объектов, как, например, артиллерия или минометы на огневых позициях. Почти все линии траншей были видны только на безлесной местности. Как мы только подходили к лесу, так сразу их теряли. Ничего поучительного для нас, рядовых летчиков, этот полет не дал. Мы больше смотрели на своих ведущих. Установка для нас была одна: держаться своего места в строю и не отрываться ни на метр.

Все летчики ее выполнили, за исключением недавно прибывшего в полк молодого летчика младшего лейтенанта Б. Портненко. Он держался настолько далеко от группы, что фактически шел в одиночку. Как потом выяснилось, он боялся близко подходить к нам. До самого конца войны Портненко так и не сумел ни разу нормально пройти в строю. И что самое удивительное, держась все время на очень больших дистанциях и интервалах от строя, он должен был бы первым подвергаться атаке истребителей противника, но я не помню случая, чтобы он хоть раз был ими атакован. Ни разу не был сбит, не было на его самолете и серьезных повреждений, с которыми обычно прилетали летчики, хорошо державшиеся в строю. Никто из ведущих не хотел брать его в свою группу. В живых он остался, скорее всего, потому, что летал мало, а также благодаря своей счастливой участи. Ему просто повезло. Так, видно, на роду написано.

За день до начала боевой работы полк снова перебазировался. Новый аэродром назывался Райские Выселки. Находился он в Тульской области в 12–15 километрах от города Плавск. Сразу после посадки самолеты замаскировали – затащили хвостами в лес и сверху накрыли ветками. Для большей скрытности личному составу категорически запретили выходить на летное поле. Само поле замаскировали под пашню. Вместе с нами на этом же аэродроме базировался 211-й штурмовой полк нашей дивизии, который имел боевой опыт, а его командир даже воевал в Испании. Он был награжден орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени. Забегая вперед, замечу, что свой первый боевой вылет я выполнил именно в этом полку.

Брянский фронт. Начало боевой работы

О том, что в районе Орловско-Курского выступа начались активные боевые действия, мы узнали в конце дня 5 июля. Полк в этот день боевой работы не вел, однако весь личный состав находился в готовности номер один. Весь день мы просидели в кабинах, ожидая команды на взлет. Из сводок Информбюро стало известно, что упорные бои ведутся южнее Орла. Упоминались фамилии командующих фронтами. О характере боев нам не сообщали. Мы не знали, кто наступает, а кто обороняется. О том, что немцы начали рвать нашу оборону, узнали только на третий или четвертый день. Большие надежды немцы возлагали на массовое применение новых тяжелых танков и самолетов.

К летней кампании 1943 года Красная Армия уже имела все необходимое для перехода в наступление в районе Курского выступа. И когда советская разведка установила подготовку противником большого наступления, на совещании в Ставке было принято решение о переходе к преднамеренной, заранее спланированной обороне с целью измотать и обескровить врага, а затем, перейдя в контрнаступление, завершить его разгром и развернуть общее наступление на Юго-Западном и Западном стратегических направлениях.

Первым с нашего аэродрома на боевое задание вылетел 211-й полк. Вылет прошел не совсем удачно. Несколько экипажей не вернулось с задания. Наш полк включился в боевую работу на следующий день. 1-ю эскадрилью водил сам комэск капитан Байматов. С задания вернулись все. Многие самолеты получили повреждения от зенитного огня. Любопытства ради я подошел посмотреть и, конечно же, поговорить с летчиками. Многие находились в возбужденном состоянии. Так же выглядели и воздушные стрелки. На наши вопросы ничего путного сказать не могли. Некоторые, посматривая на нас с гордым видом, говорили: «Слетайте, тогда и узнаете, как бьют зенитки». Мы осмотрели пробоины на поврежденных самолетах и ушли от них с неприятным чувством.

На второй или третий день погиб летчик 1-й аэ младший лейтенант Долгий. Тот самый, с которым в Туле беседовал командир корпуса. Самолет был поврежден зенитным огнем и окончательно добит истребителями. Он упал рядом с шоссейной дорогой, на которой атаковал цель, и взорвался. Из-за отсутствия самолетов 2-я и наша 3-я эскадрильи на боевое задание вылетели в район Орла в неполных составах. Как мне ни хотелось, но Сеничкин в боевой расчет меня не включил. На его самолете была обнаружена неисправность, и он полетел на моем.

Во время вынужденной посадки в поле после потери ориентировки он поломал его. Из группы, которую он вел, назад вернулся только один его заместитель лейтенант Марченко. Все остальные расселись по полям. К счастью, блудежка произошла уже над своей территорией. Почти половина машин при посадках получила повреждения. Летчики вернулись через несколько дней, но летать на задание могло практически одно звено из четырех самолетов.

За блудежку Сеничкин был временно отстранен от полетов. Некоторое время он летал рядовым летчиком в группах командира полка или капитана Сухих. Через полторы недели полк со всеми исправными самолетами перелетел на аэродром Болото около города Белев. Соседний 211-й полк продолжал вести работу с Райских Выселок. Я в это время был там же в числе безлошадных летчиков в ожидании прилета машин, оставшихся на Тульском аэродроме.

После нескольких дней ожидания за мной из Болота прилетел У-2 для переброски на новую точку. Однако на следующий день на этом же самолете меня отправили в Тулу, откуда мне предстояло перегнать в Райские Выселки отремонтированный самолет. Наконец-то у меня будет своя машина! Но не тут-то было. Как только я приземлился, ко мне подошел Марченко и спросил: «Как самолет, легок ли в управлении?» Не подумав, к чему может привести мой ответ, сказал: «Машина мне понравилась, легка в управлении». Марченко тут же сел в самолет, решив, видимо, проверить, так ли это.

После взлета он сделал круг над аэродромом, а потом, снизившись до бреющего, прошел над границей летного поля, покачал самолет с крыла на крыло и на той же высоте улетел в Болото. Только тогда до меня дошло, почему он интересовался машиной. После этого я долго чертыхался и ругал себя за допущенную оплошность. И зачем я ему сказал, что самолет отличный? Теперь снова сиди и жди, когда подвернется другая машина. Однако долго ждать не пришлось. На следующий день командир звена лейтенант Стегний перегнал с вынужденной посадки свой отремонтированный Ил-2. Она произошла во время контрольного полета по маршруту в Туле, о чем я уже упоминал. Самолет Стегний в Болото не погнал. «После устранения техником такого-то замечания (точно не помню какого) перегонишь самолет в Болото», – сказал он перед отлетом на У-2 в полк.

Прошло уже две недели, как мы на фронте, а я еще не сделал ни одного боевого вылета. От переживаний, что нахожусь не у дел, на душе тягостно. Мне кажется, что на меня все смотрят с укором, как будто неучастие в боевой работе зависит от меня. На следующий день перед обедом техник доложил об устранении замечаний Стегния. После обеда я зашел в свою палатку, чтобы перед отлетом в Болото забрать свой чемоданчик.

В это время появился незнакомый офицер, как выяснилось, из соседнего полка. «Ты будешь Лазарев?» – обратился он ко мне. «Да, – отвечаю, – в полку я один с такой фамилией». – «Ваш Хромов передал: будешь летать на задания с нашим полком, бери планшет, и пошли к Стародумову». С радостью иду за ним, а в голову вкрадывается какая-то неуверенность: в этом полку я никого не знаю. Однако приказ есть приказ. Отлично понимаю: в полете многое зависит от самого летчика, но необходимо также знать тех, с кем летишь, особенно ведущего. Одно дело, если выполняется обычный полет, и совсем другое, когда летишь на боевое задание, особенно впервые.

Представился командиру полка Стародумову. Он тут же направил меня на зеленую площадку, рядом с КП полка. Там уже сидели в ожидании прихода командира летчики, воздушные стрелки и работники штаба. Стародумов, вспотев от жары, говоря скороговоркой, поставил нам боевую задачу, назвал состав группы и всех строго предупредил: «Хоть семь потов всем пролить, но задачу выполнить обязательно».