Голодная дорога

— Я собираюсь вступить в армию.

И затем споткнулся о кучу хлама на полу. Мы подбежали, чтобы помочь ему, но он быстро встал сам, увидел наши беспомощные старания и оттолкнул нас. Я полетел в тот угол, где раньше стояли его ботинки. Мама отлетела к кровати. Он прошагал по комнате, раскачиваясь, подхватил свою бутылку огогоро, сделал большой глоток и сказал:

— Как поживает моя семья?

— Мы в порядке, — ответила Мама.

— Хорошо. Сейчас у меня есть кое-какие деньги. Мы можем заплатить ублюдкам кредиторам. Мы всем заплатим. А потом я всех перестреляю.

Он наигранно сымиткровал автоматную очередь.

— Ты голодный? — спросила Мама.

— Я упал в грязь, — сказал Папа. — Я шел по дороге, слегка выпивал, слегка напевал, и вдруг дорога сказала мне: «Следи за собой». А я обругал дорогу. Затем она превратилась в реку, и я поплыл. Потом она опять изменилась и стала огнем, и я вспотел. Она превратилась в тигра, и я убил его одним ударом. И затем она оказалась большой крысой, я закричал на нее, и она убежала, как кредиторы. И потом все стало грязью, и я потерял свой ботинок. Если бы у меня были деньги, я был бы великим человеком.

Мы смотрели на него в растерянности и страхе. Он немного закачался, расправил спину и прошагал к стулу. Он не сел, а встал рядом со стулом, оценивая его, словно врага.

— Ты смотришь на меня, стул, — сказал он. — Ты не хочешь, чтобы я сел на тебя, да? Потому что я упал в грязь, не так ли?

Стул не ответил ничего.

— Я с тобой разговариваю, стул, — сказал он. — Ты думаешь, ты лучше, чем моя кровать? Я говорю с тобой, а ты двигаешься. Кого ты из себя изображаешь, а?

Стул думал над этим вопросом слишком долго, и Папа пнул его ногой без ботинка. Он вскрикнул и снова посмотрел на стул.

— Сядь на кровать, — сказала Мама.

Папа посмотрел на нее ядовито. Потом опять повернулся к стулу.

— Будь спокоен! — сказал он авторитетным тоном.

Стул был спокоен.

— Так-то лучше. Я сейчас собираюсь сесть на тебя, неважно в грязи я или в золоте, ты меня понял? И если ты сдвинешься, я побью тебя.

Он сделал паузу.

— Меня не зря называют Черный Тигр.

Затем он тяжело сел, и стул скрипнул так громко, что на секунду я подумал, что он развалится на части. Стул покосился, и Папа, передразнивая его, поерзал, потом встал, схватил его и со всего размаху швырнул в окно. Но стул отскочил на пол, а окно распахнулось. Москиты и комары стали залетать в комнату, ящерицы поползли по стенам, а крысы выскочили из-под шкафа и беспорядочно забегали по комнате. Папа вконец разошелся, схватил стул и набросился на крыс. Он ударился головой о шкаф, преследуя их. Одна крыса побежала к двери, и он бросился догонять, пытаясь попасть в нее стулом, топая ногами, издавая звуки автоматной очереди.

Какое-то время он находился снаружи, Мама подняла стул и поставила его на обычное место. Прошло немало времени, и Папа появился с чьей-то накидкой, обмотанной вокруг пояса. Он умылся, и вода капала с его волос, и выглядел он как боксер, сошедший с ума. Брюки он положил на плечи. Он вошел на цыпочках, со светлыми глазами, и робко присматривался к нам, словно нам было за что на него сердиться. Он выпил немного воды и попытался закрыть окно, но оно не закрывалось. Он снова попытался. Потом пригрозил ему кулаком и уселся на стул. Вдруг вскочил и, пряча голову, стал наносить боксерские удары. После этого он долго боролся со своими штанами цвета хаки. Его грудь была голой, он уже успел вспотеть, и тело его блестело.

Папа выглядел очень мощно. Его большие плечи трещали от мускулов, похожих на горные холмы, шея была толстая. Я раньше никогда не замечал, что у него такие квадратные челюсти и такой высокий лоб. Нос у него был больше, чем я о нем помнил, и на лице щетина. Его мускулы впечатляюще пульсировали. Такое быстрое превращение удивило меня.

Он все не мог угомониться и продолжал двигаться, делая выпады в воздух слева и справа. Он почти не замечал нас. Мы не спускали с него глаз. Он выглядел дико и пугающе. В конце концов он сел и закрыл глаза. Затем встряхнул головой и осмотрелся по сторонам. Свеча осветила ярость на его лице. Он сказал потолку:

— Я сегодня перетаскал много грузов, пока моя шея и спина, и моя душа не сломались. Я бросил на землю свою ношу и сказал: «Больше никогда!» Но я ничего не заработал, а у меня есть семья, которую я должен кормить, и я снова взял свою ношу и сказал: «Должно быть, есть какой-то другой способ заработать деньги». И подумал, что мне надо идти в армию. Потом я встретил своего родственника, Аку, и занял у него деньги.

Он снова замолчал и закрыл глаза.

— Как поживает Аку?

— Хорошо.

— А его жена?

— Отлично.

— Видел ли ты их детей?

— Нет.

Затем Папа поднял ногу, чтобы положить ее, как обычно, на стол, но нога повисла в воздухе.

— А что случилось со столом? — спросил он, открывая глаза, с ногой, зависшей в воздухе. — Он стоял здесь, помнится мне.

Он поставил ноги на землю и начал искать наш стол. Он осмотрел комнату, заглянул под кровать, посмотрел за шкафом. Он вышел на улицу и снова зашел. Мы молчали.

— Где стол?

Мы не сказали ничего. Он поглядел на меня, а потом на Маму, как будто мы его разыгрываем.

— Где он? Он что, погулять вышел? Или вы спрятали его? Или вы продали его, чтобы купить еды? Его украли? Что с ним случилось, а?

Он завелся. Его мускулы заиграли на спине, и челюсти задвигались в ярости. Наше молчание еще больше вывело его из себя, и он заставил Маму рассказать, что случилось. Затем он просто обезумел. Он застонал, как пойманный лев, встал во весь свой титанический рост, выскочил из комнаты и стал изливать свое бешенство так громко, что, казалось, на нас сошли все громы и молнии.

Его ярость разбудила все поселение. Он колошматил в двери кредиторов и метался взад и вперед по коридору, требуя вернуть имущество, которое у него украли кредиторы. Проснулись и начали плакать дети. В комнатах стали загораться огни, и один за другим у дверей появлялись люди с испуганным выражением на лицах. Мужчины держали мачете в руках, а у одного был пневматический пистолет. Женщины засуетились, спрашивая: «Что случилось?»

Их мужья окриками звали женщин обратно. Папа продолжал неистовствовать, обвиняя кредиторов в том, что они обобрали его до нитки. Один из них вышел и сказал:

— Я не взял ничего. Я сказал, что буду ждать, когда ты вернешься.

— Кто тогда украл мою мебель?

Кредитор, заикаясь, ответил:

— Я ничего не брал.

Папа отсчитал деньги, отдал ему и продолжил свою неистовую кампанию против оставшихся двоих кредиторов.

— Сейчас они прячутся за юбки своих жен и тем не менее среди бела дня они УГРОЖАЛИ моей ЖЕНЕ и СЫНУ и УКРАЛИ ВСЕ МОИ ВЕЩИ! Они просто КРЫСЫ, ТРУСЫ, ВОРЫ И ПОДЛЕЦЫ. Пусть они выйдут и скажут, что это НЕ ТАК.

Когда люди поняли, что происходит, они поспешили обратно в свои дома. Огни гасли один за другим. Только два самых старших съемщика вышли, чтобы попытаться урезонить Папу. Но он не слушал их и продолжал кричать. Один или двое мужчин, прячась в темноте комнаты, говорили:

— Да это Черный Тигр. Он пьян.

— Да, я пьян, — громко ответил Папа. — Но это не помешает мне проклясть вооруженных грабителей.

Он продолжал требовать, чтобы кредиторы немедленно возвратили ему всю мебель или же он разобьет двери и сожжет их дома.

— Он безумен, — сказал кто-то.

— Да, я безумен! Я безумный Тигр, и я все тут подожгу, если эти вооруженные грабители не возвратят мои вещи сейчас же.

Двое старейшин сделали еще одну попытку успокоить Папу. Но он отшвырнул их и продолжал изрыгать проклятия, страшный, как зверь.

Где-то в бараке начали ссориться муж с женой. Через какое-то время дверь открылась, и один из кредиторов робко вышел, неся в руках стол. С поникшей головой он подошел к нашей комнате, и голос Папы с ног до головы обливал его презрением. Кредитор поставил стол у двери и поспешил к себе в комнату, но Папа загородил ему дорогу и сказал:

— Ты оттуда его взял, а, ворюга?

— Я не ворюга, ты должен мне деньги.

— Ты оттуда его взял?

Кредитор вернулся и поднял стол. Я был готов открыть ему дверь, но Папа закричал:

— Не открывай дверь этому ТРУСУ!

Кредитор поставил стол, сам открыл дверь, внес в комнату стол и снова вышел.

— Что с моими деньгами? — спросил он вполголоса, проходя мимо Папы.

После короткой паузы Папа швырнул его деньги на пол.

— Вот твои деньги, трус.

Кредитор переводил взгляд с денег, лежащих на полу, на Папу, возвышающегося над ним. Затем он нагнулся и подобрал деньги.

— Деньги убьют тебя, — сказал ему Папа. — Ты пил мое пиво, ел мою еду, и из-за этой ничтожной суммы ты ведешь себя как крыса?

Кредитор заторопился к себе в комнату и закрыл дверь. Слышно было, как он ругается с женой. Потом огни в их комнате потухли.

Папа смущенно стоял в центре прохода, немного обезоруженный отсутствием сопротивления. Он уже шел обратно к нам, когда показался третий кредитор, который тащил ботинки.

— Ты тоже! — закричал Папа, становясь в наступательную позицию. — Так это ты украл мои ботинки!

Третий кредитор вбежал к нам в комнату, поставил ботинки и вышел. Папа стоял перед ним, широко расставив ноги. Настала тишина. Петушки закукарекали. Затем Папа швырнул деньги на пол, и третий кредитор без лишних слов их подобрал, поспешил к себе в комнату и затворил дверь.

Папа стоял, крепко упершись ногами в пол, ожидая какой-нибудь провокации. Он уже начал уходить, когда жена третьего кредитора сказала из комнаты:

— Если ты такой сильный, почему бы тебе не пойти в армию?

— Если я пойду в армию, — ответил Папа, — твой муж будет первым человеком, которого я застрелю.

Я задрожал.

Папа ждал, что кто-нибудь выйдет для разговора, но больше никто не появился. По проходу пошел гулять ветер. С ним прилетели москиты. Тишина углублялась, и все дома слились с темнотой. Заплакал ребенок, кто-то шлепнул его, и он заплакал еще громче. Проснулись другие дети и заплакали, но постепенно один за другим они стали затихать, и все поселение погрузилось в сон. Папа вернулся к нам.

Он сел на стул. Его ботинки стояли на прежнем месте с той лишь разницей, что третий кредитор намеренно выставил носки ботинок так, что все дырки были напоказ. Стол стоял немного не там, и я его поставил на нужное место. Папа положил на стол ноги и зажег сигарету.

Мама все еще сидела на кровати с окаменевшим лицом и запавшими глазами, положив руки на голову, словно она только что была свидетелем начавшейся трагедии.

Ноги Папы дурно пахли, и я заметил, что его ботинок развалился.

— Нет ли у нас еды? — спросил Папа мягким голосом.

Мама протянула ему еду. Папа помыл руки, пригласил нас присоединиться к нему и начал есть. Мой голод как рукой сняло, и Мама тоже не хотела есть. Папа ел один. У него разыгрался аппетит, и когда он закончил, на тарелке остались одни обглоданные кости. Тогда голод вернулся ко мне, и я пожалел, что не поел вместе с Папой.

Мама помыла тарелки. Я протер стол и расстелил свой мат. Папа зажег еще одну сигарету и москитную спираль и сел. Он продолжал курить, и только когда я уже засыпал, я заметил, что одна ножка у стула сломана. Папа заснул на трехногом стуле, и я видел, что челюсть его отвисла и лицо успокоилось. Он проснулся от внезапного падения. Я притворился, что ничего не заметил. Он встал, что-то бубня себе под нос. Потом задул свечу и улегся к Маме в кровать.

* * *

На следующее утро в поселении с нами никто не разговаривал. Папа ушел на работу и потому спасся от кривотолков, которые нас везде сопровождали, и молчания, которым нас встретили, когда мы вышли во двор. Мама переносила все терпеливо. Она приветствовала всех людей, встречавшихся ей, и ее лицо оставалось спокойным, если ей не отвечали. Она переносила все стойко, как будто так с ней обращались всю ее жизнь. Мне было тяжелее. Дети глядели на меня с кислыми физиономиями и ясно давали понять, что им не нравится моя компания. Все поселковые люди были единодушны в неприятии нас.

Мы ели кашу с хлебом в комнате, когда Мама сказала:

— С сегодняшнего дня я торгую на рынке. Одна женщина предложила мне арендовать ее столик. Я больше не буду торговать с лотка.

Я был рад этой новости. Мама причесала меня.

— А сейчас иди в школу. Затем будь у Мадам Кото в баре, пока я не приду за тобой, понял?

— Да, Мама.

— Я запру дверь, а ключ возьму с собой, чтобы никто не сделал нам ничего плохого, пока нас не будет.

Я кивнул. Но едва мы собрались идти, как в дверь постучали. Мама открыла дверь и увидела лендлорда.

— Скажите своему мужу, — начал он, не поздоровавшись, — что если он еще раз повторит то, что было прошлой ночью, я вышвырну его отсюда. Мне наплевать, что его зовут Черный Сверчок. Я сам лев. Если это потребуется, я пошлю своих мальчиков проучить его как следует. Если он еще раз причинит мне неприятности, если он еще раз возьмет у кого-нибудь деньги в этом поселении, если он будет угрожать сжечь мои дома, то пусть лучше убирается и поищет себе другого лендлорда, ты меня слышишь?

Мама не ответила ничего. Ее лицо оставалось каменным. Лендлорд прошелся по проходу, и мы увидели, как он заходит в комнату второго кредитора. Вскоре он появился с двумя другими кредиторами. Лендлорд, окруженный женщинами и детьми, пустился в пространную речь о том, как сложно строить новые дома, о съемщиках, еще худших, чем Папа, которых он уничтожил, и о том, сколько у него власти.

— Если еще кто-то причинит мне неприятности, — сказал он, размахивая фетишем, — я покажу ему, что беда — мое второе имя. Тигр или не Тигр, это мое поселение. Я не крал деньги, чтобы его построить!

И затем в сопровождении женщин и детей он зашагал прочь.

* * *

Какое-то время Мама подождала в комнате, затем вышла на улицу с лотком на голове. Я пошел с ней. Она закрыла дверь и, не дожидаясь меня, чтобы проводить до развилки, быстрым шагом устремилась в сторону, противоположную той, в которую ушел лендлорд. Она не стала выкрикивать свои товары, и я смотрел, как она исчезает из моего поля зрения.

Я побрел без денег и без единого куска хлеба. Мне не хотелось идти в школу. Я уже сильно опоздал и знал, что буду публично наказан, что меня выпорют в присутствии всех и заставят стоять на коленях на солнце. Вместо школы я пошел к линии домов. Со своими стульями к ограде вышли поселковые женщины, они расчесывали волосы и сплетничали. От них я впервые услышал, какие сплетни ходят вокруг Мадам Кото. Женщины осуждающе говорили о наших с ней отношениях. Они говорили и зло сверкали на меня глазами. Они сказали о Мадам Кото, что она похоронила трех мужей и семерых детей и что она — ведьма, которая пожирает детей, когда они еще находятся у нее во чреве. Они сказали, что она настоящая виновница того, что дети в нашем поселке не растут, что они все время болеют, что мужчинам не удается продвинуться по службе и что у женщин в нашем поселении бывают выкидыши. Они сказали, что она заколдовывает мужей, соблазняет молодых юнцов и отравляет детей. Они говорили, что она соблазняет всех своей бородкой, что каждый день она вырывает из нее по волоску и кладет его в пальмовое вино, которое продает, и в перечный суп, который готовит, поэтому мужчины просаживают в ее баре все деньги, забывая о своих голодающих семьях. Они говорили, что она может свести с ума мужчину за одну ночь и что сама она принадлежит к тайному обществу, члены которого летают по воздуху, когда луна полная. Я устал слушать все, что они болтали о Мадам Кото и решил, что лучше б я пошел в школу и был публично наказан.

Когда ранним вечером я пришел в бар Мадам Кото, он был еще закрыт. Я постучался, но никто мне не открыл. Я немного подождал. Мужчина на одной ноге и на костылях, сделанных из живых веток, подошел ко мне.

— Закрыто, да? Она его заперла? — спросил он.

— Не знаю.

— Обидно, — ответил он.

Его волосы были в песке, лицо искажено так, будто однажды он стал свидетелем великого зла. Обрубок ноги был замотан в грязное тряпье. Он посмотрел на доску объявлений, сплюнул и побрел прочь. Я пошел на задний двор. Там горел костер. Котел Мадам Кото с перечным супом вовсю кипел. Поднимающийся от него пар был похож на измученного джинна. Вдали, в зарослях буша было скрыто массивное тело Мадам Кото. Сначала я подумал, что она занята чем-то интимным, и посмотрел в другую сторону. Но когда я взглянул снова, она уже была на ногах и изучала белые бусы, которые зарыла в землю ночью и сейчас отрыла. Она появилась из буша с острой мотыгой в одной руке и белыми бусами в другой.

— На что ты так смотришь? — грубо спросила она, пряча бусы.

— Ни на что.

Она поспешила в свою комнату.

Когда я увидел ее снова, белые бусы висели на шее. Она подошла к огню и бросила в котел нужные специи. Суп издал любопытный свист, почти протестуя, но вскоре бодро забулькал в своем котле. Затем из него пошла пена и перевалила через край, почти затушив огонь. Мадам Кото сказала супу:

— Уймись!

Огонь притих. И к моему удивлению суп успокоился, как будто он и не кипел.

— Бар закрыт? — спросил я.

— Да.

— А что случилось?

Она ничего не ответила. Суп вновь забурлил. Из котла повалила зеленая пена, суп забурлил как-то уродливо, клейкими пузырями, и когда пузыри стали лопаться, в воздухе поплыли сильные ароматы.

— Что вы кладете в суп?

— Демонов, — ответила она, смотря на меня пристально.

— Чтобы привлечь посетителей?

Она снова уставилась на меня, и в глазах ее горело любопытство.

— Откуда у тебя эти мысли?

— Ниоткуда.

— Так почему ты спрашиваешь?

— Просто спрашиваю.

— Не задавай так много вопросов, понял?

Я кивнул.

— Ты голодный?

Да, я был голодный, но я сказал: «нет». Она манерно улыбнулась, что не сделало ее менее пугающей, и сказала:

— Смотри за супом, я скоро приду.

Она пошла в направлении своей комнаты и как только она ушла, горшок зашипел и стал переполняться.

— Уймись, — сказал я.

Суп забурлил и мощная волна пены перелилась через края. Прежде чем я смог что-то сделать, пена полностью затушила огонь, замочила дрова, и суп потек зеленым ручейком по песку.

— Мадам Кото! Огонь погас, — позвал я ее.

Она вернулась, посмотрела на огонь, увидела, что суп окрашивает песок в цвет прелой травы, и сказала:

— Что ты с ним делал?

— Ничего.

Она наклонилась и вновь разожгла огонь, подув на дрова. Я смотрел на мягкие складки на ее шее. Она встала.

— Не трогай его, — сказала она и уже была готова пойти к себе, когда мы вдруг услышали какой-то шум у входа в бар.

Двое мужчин, один толстый, с перебинтованной шеей, другой солидный, опирающийся на синюю трость, стучали в дверь бара.

— Мадам, вы еще не открыты? Мы хотим отведать пальмового вина и вашего знаменитого перечного супа.

— Пока закрыто. Приходите позже.

Они были явно разочарованы и, сказав что-то про то, как люди несерьезно относятся к своему бизнесу, ушли.

— От таких жди только бед, — сказала Мадам Кото и ушла к себе принять свою обычную ванну, прежде чем начнут стекаться вечерние посетители.

* * *

Я смотрел за супом. Мне стало очень жарко от огня и адского солнца. Мне надоел этот суп. Он кипел довольно ровно. Он больше не бурлил и, кажется, в нем уже не осталось демонов. У бара то и дело появлялся какой-нибудь нетерпеливый посетитель и принимался колотить в дверь, и мне приходилось идти и говорить ему, что бар еще закрыт. Было видно, что у них сильно пересохло в горле и языки только что не свисали на плечи, когда они смотрели на меня. Вскоре я убедился, что с супом больше ничего не случится, и вышел прогуляться по просекам охладить свой пыл.

Медленно, но верно, день за днем и месяц за месяцем, вырубали просеки. Заросли выжигали, высокую траву срезали, пни выкорчевывали. Район менялся. Места, где росли густой буш и низкие деревья, становились открытыми пространствами с мягким речным песком. Я слышал звуки где-то работающих землечерпалок, разных машин, которые строили дороги, вырубали леса, и песни, которые запевали в такт рабочие, напрягая мускулы. Каждый день район становился немного другим. Дома возникали там, где еще недавно был лес. Там, где вчера дети играли в прятки, сейчас лежали кучи песка и стояли фундаменты домов. На деревьях висели знаки и доски объявлений. Мир менялся, и я шел и гадал, есть ли в нем хоть что-то постоянное.

Много времени ушло у меня на то, чтобы дойти до леса. Казалось, что сами деревья отступили, чувствуя, что они проигрывают спор с человеческими существами. Чем дальше я шел, тем больше я замечал перемен. Земля везде была покрыта белым песком. Тут и там лежали груды битых кирпичей с цементом. Дальше по дороге попадались кучи сухих экскрементов. Их запах входил в состав воздуха. Я встал под поникшим бамбуковым деревом и передо мной возник кот. Он посмотрел на меня и пошел в лес. Я последовал за ним, и мы подошли к вырубке, усеянной листьями и всходами каучуковых деревьев. Здесь было очень прохладно, и казалось, что так пахнет тело Великой Матери. Перешептывались насекомые и вокруг голосили птицы. Пробежала антилопа со своим выводком. Я лег и уснул. Я спал не долго, когда услышал свое имя, разносящееся эхом по лесу. Я вспомнил о Мадам Кото и поспешил в бар. Когда я пришел на двор, пламя уже было погашено, и горшок передвинут с очага на пол. Мадам Кото вышла из своей комнаты, и я сказал:

— Я думал, вы моетесь.

— Моюсь? С чего это? Где ты был?

— Играл.

— Где?

— На просеках. Я думал что вы…

— …моетесь. Пошли!

Я последовал за ней. Она открыла заднюю дверь бара. В баре посветлело, и со столов начали разбегаться ящерицы. Скользкий геккон вскочил на стену. В баре был страшный беспорядок. Его было почти не узнать. На полу растеклась рвота, скамейки разбросаны и перевернуты, столы сдвинуты со своих мест, везде валялись рыбьи и куриные кости, разлитое пальмовое вино дурно пахло и над ним летали мухи, по стенам ползали колонны муравьев. Все помещение выглядело разоренным. Оно напоминало ограбленный и обезлюдевший рынок.

— Что произошло? — спросил я.

— Такие вот клиенты, — коротко ответила Мадам.

Мы принялись наводить уборку. Я подмел пол и смел всех муравьев. Мы передвинули столы. Она посыпала песком рвоту и вымела ее во двор. Мы переставили скамейки. Я побрызгал пол водой и снова все подмел. Те места, куда помочился сумасшедший, все равно остались зеленоватыми. Косоглазые духи исчезли. Когда мы двигали столы, Мадам Кото пукнула. Я был потрясен этим внезапным неприличным звуком. Она и виду не подала, что я заметил. Она побрызгала раствором на места, где была рвота и затем открыла входную дверь, чтобы вошел свежий воздух. И только потом пошла мыться.

Ветер так и не вошел в бар, было очень душно и чувствовалось зловоние Мадам Кото. Я вышел прогуляться и когда вернулся, этот запах прошел. Я сидел в своем углу, пока Мадам Кото воевала со своими калабашами и тыквинами. Какие-то ее подруги пришли повидаться с ней по пути с рынка.

— А вот и муженек моей дочери, — сказала одна из них, пройдя мимо меня с подносом на голове.

На дворе они судачили о политике, о громилах в политике, о том, как начальники и бизнесмены сорят деньгами, устраивая праздники и вечеринки. Мадам Кото покормила их, они помолились за ее процветание и ушли. Их голоса, удаляясь по улице, звучали низко и сладко.

* * *

Спустился вечер, но бар все еще оставался пуст. Никто не пришел; я заснул и проснулся из-за ящерицы, которая упала со стены. Я встал и увидел мужчину, сидевшего за столиком. Один глаз у него был провален, и нижняя губа была неестественно толстой. Он говорил тяжелым медленным голосом, словно слова были слишком объемны, чтобы легко скатываться с его большой губы.

— Значит, так вы обслуживаете клиентов? — спросил он.

Я позвал Мадам Кото. Она пришла, и человек сказал:

— Не пришли ли еще мои друзья?

— Какие такие друзья?

— Мои друзья.

— Никто еще не подошел. Вы хотите пальмового вина?

— Я буду пить только, когда придут мои друзья. У них все деньги.

— Я могу обслужить вас, — сказала Мадам Кото, — а когда они придут, то они заплатят.

— Я лучше подожду, — настоял мужчина.

Мадам Кото ушла. Мужчина сел прямо. Затем он закрыл свой единственный хороший глаз, заплывший глаз был открыт. Вскоре мужчина заснул и начал храпеть.

Некоторое время я внимательно смотрел на него, пока не услышал, что в баре вдруг стало полно народа. Я огляделся, и не увидел никого, кроме мужчины. Но бар был заполнен пьяными голосами спорщиков, смехом, едкой бранью и неудержимым весельем сильно пьющих людей. Я пошел и сказал об этом Мадам Кото.

— Чушь! — ответила она, следуя за мной.

Но когда мы пришли, эти голоса уже материализовались.

— Полно народа, — ответила она, изучая меня.

Я был удивлен; но когда я присел, мое удивление перешло в изумление. Люди в баре были страннее, чем когда-либо мне доводилось видеть. Группа, рассевшаяся вокруг человека с заплывшим глазом, выглядела почти как он сам: заплывшие глаза и большие губы в кровоподтеках. Сначала я подумал, что все они боксеры. Затем я заметил, что у двоих из них только по одной руке, а у первого человека на руках по три пальца. На каждом из них он носил кольцо. Они говорили громко, но их голоса были непропорционально мощными по сравнению с движениями губ.

Напротив них сидели двое мужчин, одинаково одетые в агбада* из материи с отпечатанными рыбами. Оба они носили кепки и очень темные очки. Я был уверен, что они слепые, но они разговаривали и жестикулировали так, будто имели перед глазами нормальную картину. Мужчина за другим столиком сидел в одиночестве. У него на руке не было больших пальцев, и его голова, удивительно искривленная, как клубень ямса, была совершенно лысой. Он носил наручные часы, которые громко тикали, и когда он зевнул, я увидел, что у него нет зубов, несмотря на то, что выглядел он очень молодо.

* Агбада — нарядная мужская одежда.

Неподалеку от него сидела женщина, чья кожа была скорее цвета индиго, чем темно-коричневой. Женщина обнажила плечи, не улыбалась и не разговаривала.

Мадам Кото пришла обслужить этих людей.

— Вот мои друзья, — сказал человек с заплывшим глазом.

— Откуда вы родом? — спросила Мадам Кото.

— Отсюда. Из этой страны, из этого города. Здесь мы живем, здесь мы умрем.

Как только он закончил говорить, в бар вошли два альбиноса. Они были в веснушках, с зелеными глазами, и довольно красивые. Их глаза то открывались, то закрывались, словно они не выносили света. Когда они вошли, компания поприветствовала их. Они улыбнулись и заняли места напротив беззубого молодого человека.

— Что вы хотите заказать? — спросила Мадам Кото.

— Пальмовое вино, естественно, и ваш знаменитый перечный суп, — сказал первый человек.

Мадам Кото ушла, чтобы принести вино и суп. В ее отсутствие зашли очень высокие мужчина и женщина. У них были очень длинные ноги, довольно короткое тело, маленькие головы и такие крошечные глаза, что я смог различить их светящиеся точечки, только когда они близко подошли ко мне. Они какое-то время стояли прямо надо мной, и затем, как комические актеры, склонились ко мне, держа прямо свои ноги, и сказали голосами, которые могут быть только у детей:

— Пожалуйста, мы хотим немного перечного супа.

Я побежал и рассказал о них Мадам Кото.

— Оставь меня, я приду!

Я вернулся. Высокая пара сидела за моим столиком. Они сидели прямо и их ноги неуклюже устроились под столом, и я заметил, что у них самые длинные шеи, какие мне только доводилось видеть у людей.

— Вы политики? — спросил я.

— Что? — спросил мужчина детским голоском.

— Политики.

— А что это такое?

— Вы не политики, — сказал я, закрывая тему разговора.

Они продолжали смотреть на меня, и я увидел, что лица у них очень смущенные. Я пытался сидеть рядом, не замечая их, но женщина вынула перо из своей юбки и протянула мне.

— Нет, спасибо, — ответил я.

Она улыбнулась и засунула перо обратно. Мадам Кото появилась с тыквинами пальмового вина, и голоса причудливо взвились в общем ликовании. Я взял у нее стаканы и чашки и раздал их. Когда я поднес чашки людям в темных очках, один из них схватил меня за руку и спросил, как меня зовут.

— Зачем вам?

— Ты нам нравишься. Мы хотим взять тебя с собой.

— Куда?

— Куда угодно.

— Нет.

— Да.

Я попытался вырвать руку, но хватка была очень сильная и костистые пальцы вдавились в мою плоть.

— Нет.

— Да.

Я снова потянул руку, она посинела и стала кровоточить. Я закричал, но голоса в баре были такие громкие, что они полностью перекрыли мой крик. Я нанес удар ногой, промахнулся и поранил большой палец о ножку стола. Затем я вцепился ему в лицо и сорвал его очки. Оба его глаза были совершенно белые. Должно быть, они были сделаны из молока. Они были белые, чистые и неподвижные, как будто они, не сформировавшись, застряли в пустых глазницах.

Я открыл рот, чтобы закричать, но мужчина засмеялся так громко и его рот был такой черный, что я застыл, не издав ни звука. Я не мог двинуться. Я почувствовал себя прикованным, как будто заживо ощутил трупное окоченение. Затем острая боль прошла у меня по спине и закончилась в голове, и я проснулся, обнаружив себя в своем обычном углу, напротив высокой пары с маленькими глазками, смотревшими на меня. Все остальные пили. У всех посетителей на столах стояли дымящиеся котелки с перечным супом. Посетители медленно пили и разговаривали странными голосами.