Собирательный образ

      Да и Джордж добрый малый. Хотел узнать, как я без тебя справляюсь, скучаю ли по мужу. Я сказала, что одиноко мне, что девушке иногда и оттянуться не грех, а на ферме с кем оттянешься? Тут один дядюшка Айк, да и тот с рюматизмой. Похоже, Джордж не так меня понял, но я ему все растолковала, по полочкам расклала, и он уразумел, наконец. А потом я ему прямо сказала, что мы потеряем ферму, если по закладной не выплатим. А как выплатить до урожая? С чего? И ещё сказала, что теперь Джорджа повысили, и он вице-президент банка, и не мог бы он пособить малость. Он обещался поглядеть, что можно сделать, на том разговор и кончился, ничего больше не решили. Но все равно я славно провела время и чуток от Айка отдохнула, да ещё Джордж свозил меня пообедать в новый ресторан в городе.
      Как жаль, что ты не банкир, Уолт. Твоя любящая жена Джуди.
      Тюрьма штата, 15 апреля:
      Дорогая Джуди, знаю, тяжко тебе, а тут ещё Айк хворый. Он и здоровый-то не сахар, а когда у него кости ломит, хоть святых выноси. Ну, да господь за все вознаградит, Джуди, поверь, я знаю, что говорю.
      Насчет Джорджа и банковской отсрочки я так скажу. Тебе надо с банка бумагу про отсрочку стребовать, посему, как увидишь Джорджа опять, спроси его про Рути Уоткинс. Я о ней от парня по имени Эрни Тейлор узнал, он тоже тут сидит за торговлю письмами. Он так говорит: ежели я разживусь лишней коровой или бушелем пшеницы, то почему бы их не продать? А он письма продавал, какие раздобыть удавалось. Чем не торговля? Мы с Эрни хорошо ладим, потому что оба сидим безвинно, и не место нам тут, за решеткой. Но вот сидим же. И болтаем обо всем на свете. И однажды Эрни обмолвился о письмах, которые Джордж посылал Рути Уоткинс тайком от жены. Я и подумал: а чего бы и тебе об этих письмах не обмолвиться, когда опять увидишь Джорджа? Письма те у Эрни в тайничке припрятаны. Твой любящий муж Уолт.
      Ферма близ шоссе № 2, графство Хэдли, 22 апреля:
      Дорогой Уолт, Джордж опять возил меня обедать. О чем мы только не болтали! Как ты и велел, помянула добрым словом Рути Уоткинс и про письма тоже сказала, а потом и про закладную, что неплохо бы все на бумаге закрепить. На другой день письмо из банка пришло. Обещаются до осени потерпеть с деньгами, да только не знаю, поможет ли нам это, потому как в другой раз, когда я с Джорджем гулять пошла, новая напасть приключилась. Дядюшка Айк оклемался малость, пошукал в доме и нашел бутылку "белой лошади". На радостях всю и опорожнил, и пришла ему охота на тракторе покататься. Но далеко он не уехал, только до оврага на западном поле. Сам-то Айк почти не пострадал, отделался парой синяков и теперь опять отлеживается, но ты бы видел, что стало с трактором! Как же мне осенью по закладной платить, если теперь плакал наш урожай? А не заплачу, ферму отберут.
      Как же я устала, Уолт! Измучилась вконец, не ровен час, крыша поедет. Ты говоришь, господь вознаградит. Но как? Как? Твоя любящая жена Джуди.
      Тюрьма штата, 28 апреля:
      Дорогая Джуди, я же говорил, потерпеть надо, ибо господь воздает терпеливым. Потому как явился Он мне во сне и сказал, что на южном поле спасение наше. Рек господь, что-де лежит там оно, только и надо, что поискать хорошенько. Так что пущай дядюшка Айк забудет рюматизму свою и приободрится. Мне год всего сидеть осталось, а потом приду и выкопаю то, что лежит там, и все тогда в порядке будет. Твой любящий муж Уолт.
      Ферма близ шоссе № 2, графство Хэдли, 4 мая:
      Дорогой Уолт, уж и не знаю, с чего начать. Пожалуй, расскажу все как было. Тебе известно, что Айк возненавидел лягавых лютою ненавистью после того, как они тебя забрали. И когда позавчера нагрянул шериф с шестью помощниками, Айк попытался их прогнать. Слез с кровати и принялся искать свой дробовик, да только я его надежно спрятала, и тогда Айк начал орать на лягавых, обзывал по-всякому, и в конце концов они его скрутили и веревками связали, чтобы не мешался, так что он и не видел, какое бесчинство лягавые потом устроили. Теперь-то дядюшка снова как огурчик, бегает, что твой пацан, но я никак в толк не возьму, зачем лягавые приходили, да и ты только руками разведешь, как узнаешь, что помощники шерифа учудили.
      Уолт, они всем кагалом на южное поле пошли и день-деньской копались там, а наутро опять нагрянули с лопатами да вилами. Места живого на поле не осталось. Никогда не видела, чтобы шестеро ломов здоровых как один валились с ног от усталости. А уж злые были как черти, материли тебя по-черному. Я их спрашивала, чего ищут, и один из них (кажись, он в тюрьме твоей служит в канцелярии) с досады мне и выдал, что закон о тайне переписки надо бы и на заключенных распространить. Как ты думаешь, Уолт, почему он это сказал? Твоя любящая жена Джуди.
      Тюрьма штата, 7 мая:
      Дорогая Джуди, кстати, о законе. По закону лягавые обязаны порядок навести, если искали чего. Ты сходи к судье, пущай постановление вынесет. А как они южное поле граблями разровняют, так и посевную начинай. Вот и будет нам урожай, и по закладной уплатим. Твой любящий муж Уолт.
      Перевел с англ. А. Шаров
      Дэн Росс
      ЖЕМЧУЖИНЫ ЛИ-ПОНГА
      Мей-Вонг тщательно прикрыл дверь своего кабинета в здании "Бомбейской компании по сбыту диковин и произведений искусства", дабы к нему не вломился случайный визитер. Его громадный силуэт на миг заслонил широкое окно, за которым шумела оживленная улица. Несколько секунд Мей-Вонг вслушивался в заунывную мелодию, которую выводил при помощи тростинки и тыквы заклинатель змей на тротуаре, затем резко задернул жалюзи и с довольным видом разместил свои дородные телеса в исполинском кресле за заваленным бумагами столом красного дерева. Заправив в длинный мундштук сигарету, он прикурил, сделал несколько неглубоких затяжек и снова взглянул на знаменитого художника Гилберта Ренделла, сидевшего напротив. Живописец был грязен, небрит и удручен. Он неловко ерзал в кресле и трясущейся рукой чесал покрытый щетиной подбородок.
      - Надо полагать, вы меня не ждали, - пробормотал он, глядя в пол покрасневшими глазами.
      - Насколько мне помнится, я советовал вам больше не приходить сюда, отчеканил китаец.
      Ренделл поднял голову, продемонстрировав ему немытую прыщавую физиономию, и подался вперед.
      - Я бы и не пришел, кабы не попал в отчаянное положение. Мне надо выбраться отсюда, иначе я погиб. Дайте мне тысячу долларов на обратный билет.
      Мей-Вонг покачал головой.
      - Это бессмысленно, дорогой мистер Ренделл. Наверняка вы помните, что я уже давал вам деньги на возвращение домой. Сколько раз это было? Вы загубили великое дарование. Когда-то я надеялся, что сумею его спасти, но теперь надежда оставила меня.
      Молодой человек ухмыльнулся.
      - Понятно. Вы больше не ждете от меня полотен, и я вас не интересую. Но мои работы принесли вам достаточно, чтобы...
      - Я щедро платил вам за них, - невозмутимо ответил Мей-Вонг. - И продолжал выделять вам значительные средства даже после того, как вы забросили живопись. Но теперь этому конец.
      Бравада Ренделла разом сошла на нет.
      - Мне необходима эта тысяча, - заканючил он.
      - От меня вы ничего не получите, друг мой. - Старый китаец улыбнулся. - Похоже, вы утратили последнюю толику гордости. Полагаю, теперь вы готовы на все, лишь бы вам заплатили.
      - Я хочу бросить пить и наладить свою жизнь.
      - Пустые слова, мистер Ренделл, пустые слова. Вас уже не спасти. Питие определяет ваше сознание. Чтобы раздобыть денег на спиртное, вы пойдете даже на убийство.
      - Возможно, - после недолгого молчания ответил Ренделл.
      Мей-Вонг безмолвно смотрел на него. Глаза китайца казались стеклянными. Наконец он сказал:
      - Да, вполне возможно. Пожалуй, мы с вами все-таки сумеем договориться, если вы согласитесь выполнить одно мое поручение весьма щекотливого свойства. Вам придется убить человека.
      Ренделл обмяк. Китаец невозмутимо попыхивал сигаретой, глядя на него.
      Наконец молодой художник устало спросил:
      - Сколько?
      - Три тысячи долларов.
      - Маловато за человеческую жизнь.
      - Я не шучу, - холодно проговорил Мей-Вонг. - За жизнь, может быть, и маловато, но за смерть вполне достаточно. Именно столько я и намерен заплатить.
      Впервые с начала разговора Ренделл посмотрел в глаза китайца.
      - А я намерен заработать этот гонорар, - ответил он. - Кого надо спровадить к праотцам?
      - Вы его не знаете. Для вас это будет чем-то вроде разрушения некоего символа. Его зовут Хань-Ли, он живет в горах Гонконга и владеет знаменитыми жемчужинами Ли-Понга. Я пытался купить их у него, но Хань-Ли заявил, что не расстанется с жемчужинами, пока жив. Значит, мистер Ренделл, его жизнь должна оборваться. - Мей-Вонг отложил в сторону мундштук. - Задача непростая, но у вас будет помощник. В Гонконге живет мой близкий друг, англичанин по имени Джон Макдональд. Он - сосед Хань-Ли, и от него вы получите окончательные инструкции. Макдональду можно доверять, и его помощь будет неоценима.
      Гилберт Ренделл встал. Хмель почти улетучился.
      - Давайте уточним детали. Я сажусь на пароход, плыву в Гонконг, поднимаюсь в горы и нахожу этого вашего Макдональда...
      - Джона Макдональда. Он передаст вам запертую и запечатанную шкатулку с инструкциями. - Мей-Вонг выдвинул ящик стола, достал маленький ключик и протянул его художнику. - Держите. Это ключ от шкатулки.
      - Значит, выполняя ваши инструкции и следуя подсказкам Макдональда, я отыскиваю этого Хань-Ли и убиваю его? Похоже, дельце несложное.
      Мей-Вонг передернул плечами.
      - Хань-Ли коварен и очень силен. Но и вы когда-то были умны и даровиты, мистер Ренделл.
      - У меня есть одно преимущество: я не вызову подозрений Хань-Ли, и мне будет нетрудно всадить пулю ему в спину. - Молодой человек невесело усмехнулся и подошел к окну.
      - Есть и другие способы, - ответил Мей-Вонг, доставая из стола маленькую эмалированную коробочку и нажимая на нее. Из коробочки с резким щелчком выскочило острое как бритва зловещее лезвие. Китаец молниеносно метнул нож, и тот впился в стену. Эмалированная рукоятка задрожала в нескольких дюймах от головы Ренделла. - Почему бы вам не взять с собой эту игрушку? - Продолжал Мей-Вонг. - Попробуйте научиться управляться с ней. Это бесшумное и смертоносное оружие, специально созданное для того, чтобы застать жертву врасплох. Куда лучше вульгарного пистолета. К тому же, у Хань-Ли очень хитрое завещание. Все имущество достанется его супруге, но лишь в том случае, если он умрет естественной смертью или покончит с собой, либо повесившись, либо перерезав себе вены. Если же он погибнет от пули или яда, наследство достанется благотворительным учреждениям. Считается, что повесить человека насильно или перерезать ему вены против воли невозможно, разве что на него нападет целая шайка. Но где шайка, там много шума, а нам это не нужно. Хань-Ли знает, что его супруга симпатизирует мне и что мы тайно встречались в Бомбее, и опасается покушения, отсюда и странные условия завещания. После его смерти она наверняка передаст жемчужины мне. Любовь - великая сила. Но и вам понадобится вся ваша сила. Когда-то вы были неплохим спортсменом.
      - Хо-хо! - вскричал Ренделл. - Значит, вас коробит при мысли о том, что задуманное вами убийство может показаться кому-то вульгарным? - Он выдернул изящный и смертельно опасный нож из стены, убрал лезвие в рукоятку и сунул оружие в карман. - А как я получу мои три тысячи?
      - Заберете у меня, когда привезете жемчужины Ли-Понга. Они нужны мне самое позднее через девять недель.
      - Девять недель? Этого должно хватить с лихвой. Но что будет, если я захочу оставить жемчужины себе?
      - Это слишком большой риск, мистер Ренделл. Вы не сможете их сбыть. Мей-Вонг широко улыбнулся. - Пожалуй, вам лучше всецело довериться мне.
      Ренделл вспомнил об этом разговоре лишь спустя четверо суток, когда пробудился от пьяного сна и сел на своей грязной продавленной кровати. Голова кружилась, в тесной каморке было жарко и душно. Помимо кровати, тут стояли только рукомойник да эльмира - восточная разновидность простенького платяного шкафа. Ренделл полез в карман за сигаретами, но его рука наткнулась на эмалированную коробочку, хранившую смертоносное лезвие. Увидев её, художник мало-помалу вспомнил, какую сделку заключил с китайцем, и осознал, что у него на ладони лежит орудие убийства.
      Ренделл выпустил лезвие и встал, опираясь на спинку железной кровати. Бадья с водой стояла в дальнем углу, футах в восьми. Художник занес руку и прицелился, готовясь метнуть кинжал, но в этот миг бадья словно растаяла в тумане, а рука затряслась. Ренделл попытался совладать с дрожью, но не смог и понял, что в своем нынешнем состоянии не сумеет направить страшное лезвие точно в цель. Да какое там направить! Сейчас он не способен даже умыться. Хань-Ли играючи пришибет такого убийцу, и все дела.
      Осознав эту горькую истину, Ренделл не на шутку встревожился и поспешно убрал нож в карман. Он покинул мерзкую камору и выполз на улицу. Немилосердное солнце на миг ослепило его; запекшиеся губы горели огнем. Пора приступать к дневному возлиянию. Ренделл решил взяться за это дело всерьез. Бар за углом наверняка набит битком, и там всегда отираются американские туристы, у которых можно выклянчить стопочку.
      Ренделл нетвердым шагом двинулся по узкой улочке, проталкиваясь сквозь толпу. Внезапно на пути возник дряхлый нищий с водянистыми глазами и плаксиво запел: "Бакшиш! Бакшиш!" Отпихнув его прочь, художник подошел к двери бара, но внезапно стал как вкопанный: он впервые увидел резные позолоченные часы над входом в заведение. Время. Время уходит. У него осталось чуть больше восьми недель. Ренделл вспомнил, как тряслась его рука, сжимавшая эмалированную рукоятку кинжала. Нет, пожалуй, сейчас лучше обойтись без выпивки. Пора начинать готовиться к встрече с проклятым Хань-Ли.
      Ренделл вернулся в свою конуру и мерил её шагами, пока не начало смеркаться. Его мучила жажда - новый настырный враг, которого предстояло одолеть. Художник провел ночь в муках, не сомкнув глаз и со страхом ожидая рассвета, когда желание промочить горло станет непреодолимым. Он знал это по опыту. Но знал и другое: придется оставаться трезвым до тех пор, пока не прекратится дрожь в руках. К тому времени и разум вновь обретет давно утраченную остроту. Надо быть в форме, чтобы прикончить Хань-Ли, не подвергая опасности собственную жизнь и замаскировав убийство под самоубийство.
      Ренделл промучился ещё неделю. Горло горело, все тело ломило, но он не пил. И чувствовал, как растет его ненависть к Мей-Вонгу, этому жалкому торговцу чужими дарованиями. В сознании художника китаец превратился в коварного беса, исчадие ада, мерзкое чудовище, обманувшее его, лишившее последних крох достоинства. Когда настал день отплытия, Ренделл поднялся на борт парохода с лицом, перекошенным от боли. С тех пор, как он остановился у дверей бара и повернул назад, он не пил ничего крепче кофе, поэтому немного набрался сил и сумел наняться на судно матросом: ведь заплатить за билет ему было нечем.
      Незнакомая и тяжелая работа принесла странное удовлетворение. Она изматывала, и благодаря этому Ренделл, наконец, стал засыпать по ночам. Заводить друзей он не хотел и коротал досуг на койке, с книгой в руках. Несколько раз ему предлагали выпить за знакомство, но лишь однажды Ренделл поколебался секунду-другую, прежде чем отказаться.
      Вскоре дни перестали казаться ему черными, зато ночи наполнились тревожными кошмарными сновидениями, которые делались все назойливее по мере того, как Ренделл осваивал искусство обращения со страшным ножом и достигал подлинного совершенства.
      Он пытался представить, каков из себя этот Хань-Ли, и всякий раз перед мысленным взором вставал образ старого седобородого китайца, скорее всего, истинного джентльмена, прекрасно воспитанного и образованного. И с каждым днем Ренделл подбиралься все ближе к Гонконгу и к тому мгновению, когда одаренный художник превратится в настоящего наемного убийцу. Вновь обретя здоровье и ясность мысли, Ренделл в душе восставал против этого неизбежного превращения. Как же мог он столь низко пасть? Неужели и впрямь готов лишить человека жизни?
      Когда Ренделл ступил на берег Гонконга, его охватил тошнотворный страх. До истечения отпущенного срока оставалось всего три недели. Нет, подумал он, наверняка есть какой-нибудь выход, какой-то способ увильнуть и не выполнить гнусное поручение.
      Он без труда узнал, где живет Джон Макдональд, сообщник Мей-Вонга, и отправился в горы. После дневного пешего перехода Ренделл приблизился к роскошному бунгало, где его по-мальчишески радостно приветствовал веселый седовласый англичанин.
      - Чертовски приятно видеть новое лицо, - воскликнул Джон Макдональд, энергично тряся руку Ренделла. - Мей-Вонг написал мне, что вы едете. У меня есть для вас шкатулка.
      Ренделл пытливо разглядывал радушного хозяина. Ему с трудом верилось, что этот милый человек - участник преступного сговора. Но, похоже, план начинал осуществляться: ведь шкатулка и впрямь здесь.
      Макдональд ввел гостя в комнату, подошел к письменному столу и взял с него шкатулку. Ренделл с опаской принял небольшой легкий ящичек.
      - Что там? - спросил он. Макдональд покачал головой.
      - Понятия не имею. Ее доставили пару дней назад.
      Ренделл сунул шкатулку подмышку.
      - Но вы хотя бы слышали о Хань-Ли?
      - Хань-Ли? Разумеется. Тут о нем каждая собака наслышана.
      - И вам известно, что Мей-Вонг прислал меня сюда, чтобы свести счеты с Хань-Ли и привезти жемчужины Ли-Понга?
      Макдональд вытаращил глаза.
      - Как же вы намереваетесь свести счеты с Хань-Ли? - удивился он. Хань-Ли - злой дух местных крестьян, что-то вроде шайтана у мусульман.
      - Весьма меткое определение, - ответил Ренделл. - Полагаю, мы с вами и впрямь можем рассматривать Хань-Ли как носителя зла.
      - Да это просто местное суеверие, ему много веков... Постойте, жемчужины Ли-Понга? А вот это звучит более осмысленно. Идемте со мной.
      Макдональд вывел художника на широкое заднее крыльцо. Отсюда взору открывалось захватывающее дух зрелище: величавые серые горы, а возле их подножий - три дивных озера. Это было воплощенное композиционное совершенство. Это была сама красота. Такая натура вдохновит на шедевр любого живописца. Ренделл почувствовал, как в душе пробуждается давно и почти безнадежно забытое волнение.
      Макдональд усмехнулся.
      - Перед вами знаменитые жемчужины Ли-Понга, - объявил он. - Так называются эти три озера. Возможно, вы как-то ухитритесь прикончить злого духа Хань-Ли, но согласитесь, что увезти с собой жемчужины Ли-Понга будет посложнее. Боюсь, Мей-Вонг просто сыграл с вами одну из своих шуток. Друг мой, из вас сделали дурачка.
      Ренделл не мог оторвать глаз от восхитительного пейзажа.
      - Напротив, - тихо сказал он. - Мей-Вонг превратил меня из дурака в человека. - Художник поставил шкатулку на бамбуковый столик и, отыскав ключ, открыл её. Тюбики с красками, палитра, кисти, холст - все было на месте. Ренделл поднял голову и взглянул на Макдональда. В глазах молодого человека загорелись огоньки. - Вы заблуждаетесь насчет этих жемчужин, сэр. Уж я найду способ увезти их с собой.
      Перевел с англ. А. Шаров Джеффри Хадсон ЧТО ТЫ ПОЧУВСТВОВАЛ?
      Питер Финни промчался мимо очаровательной секретарши и влетел в роскошный кабинет доктора Эйка.
      - Подонок! - выпалил он. - Грязный вонючий подонок!
      Доктор Эйк удивился, но виду не подал. Взглянув на часы, он невозмутимо заметил:
      - Что-то ты нынче рановато, Питер. Что-нибудь случилось?
      - Ты чертовски прав, грязный заскорузлый пруссак!
      Доктор Эйк задумчиво погладил свою козлиную бородку и кивнул в сторону черной кушетки.
      - Хочешь, поговорим об этом?
      - Нет, не хочу! - взревел Финни и отвесил кушетке пинок. - Надоело мне это пустомельство, обрыдло изливать тебе душу за сто долларов в час. Кабы я знал про вас с Глорией... - Он умолк и сжал кулаки.
      - Присядь, - спокойно проговорил доктор Эйк. - Ты слишком взволнован.
      - А ты чего ожидал, вшивый гад?
      - Пока не могу сказать, - ответил доктор Эйк. - Может, попробуем разобраться?
      - А чего тут разбираться? Я уже и так во всем разобрался. По вторникам и четвергам в "Эль-Греко". Моя так называемая благоверная говорит, что ездит играть в бридж, а на самом деле вы с ней забиваетесь в отдельную кабинку в "Эль-Греко", правильно?
      - Да ты успокойся...
      - Не хочу я успокаиваться!
      - Чего же ты хочешь?
      - Убить тебя хочу, вот чего! - Финни выхватил из кармана черный пистолет с коротким стволом.
      - Как давно ты испытываешь это желание? - осведомился доктор Эйк.
      - Со вчерашнего дня. С семи часов вечера, потому что именно тогда я узнал правду.
      - Узнал правду... - эхом откликнулся доктор Эйк.
      - Да, тварь бородатая! Узнал, чем занимается моя женушка по вторникам и четвергам. Конечно, мне следовало догадаться раньше, коль скоро Глория никогда не была заядлой картежницей. А впрочем, что говорить? Ты, засранец, и сам все знаешь!
      - Объясни толком, что стряслось, - попросил доктор Эйк.
      - Вчера мы припозднились со съемками "Питера и Джорджа", - начал Финни. - Осветитель заболел, а новый ничего не знает, вот мы и работали, как сонные мухи, сорвали график, и все такое. Короче, провозились до семи вечера.
      - Что ты почувствовал, когда понял, что работа затягивается?
      - Злость я почувствовал, вот что! Я не статист, а кинозвезда, меня нельзя задерживать! - Финли уселся на кушетку и положил пистолет рядом. Короче, отсняли. Я устал, и тут Джордж предложил промочить горло. Мне хотелось домой: Глория волнуется, когда я езжу по шоссе. Я уже семь раз в аварии попадал, как тебе известно. Но Джордж настоял, и мы зашли в "Эль-Греко". Это на углу Уилшир и Льюис. Впрочем, тебе ли не знать, сосиска ты недожаренная!
      - Что ты имеешь в виду? - спросил доктор Эйк.
      - А вот что. Покуда мы заливали за воротник, тамошний буфетчик заливал приезжей деревенщине, какие знаменитости заходят к нему опрокинуть рюмочку. Плел им про Пола Ньюмэна и Энджи Дикинсон, а потом и говорит: к нему, мол, захаживает сама Глория Старр. Тут-то я и навострил уши.
      - Навострил... - отозвался доктор Эйк.
      - Вот именно, выродок болотный. А буфетчик знай себе распинается: какая она красавица, эта Глория Старр, какая соблазнительная, да ещё и человек хороший. А про мужа её - ни словечка.
      - И что ты почувствовал?
      - Взбесился я, - ответил Финни, ложась на кушетку и поглаживая пистолетом по животу. - Да и как не взбеситься? Глория уже полтора года ничего не делает. После "Пляжа на заре" ни разу нигде не снялась. Фильм и сборов не сделал, и шедевром не был. А я - в главной роли в крупнейшем телесериале "Питер и Джордж". И вот, сидим мы с Джорджем в пивнушке, любимцы сорока двух процентов телезрителей, а этот гад буфетчик ни разу про нас не слыхал!
      - И что ты почувствовал?
      - Что ненавижу его со всеми потрохами, вот что! Поганец! Плетет про Пола Ньюмэна и Стива Маккуина, какие они великие актеры! А ведь все знают, что они и играть-то не умеют. Гоняют на мотоциклах голыми по пояс и зыркают в камеру, вот и все их лицедейство. Считается, что у них соблазнительный вид, и жены их тоже соблазнительные. Ну, и что с того?
      - Соблазнительные жены... - повторил доктор Эйк.
      - Вот-вот. Можно подумать, моя не соблазнительна. Соблазнительнее не бывает. Бюст - четвертый номер, и стоит торчком. Ты не можешь не признать, что она и впрямь заводит.
      - И какие чувства это у тебя вызывает?
      - Прекрасные, - ответил Финни. - То есть, раньше вызывало, пока я не узнал от буфетчика, что по вторникам и четвергам Глория приходит в "Эль-Греко" с каким-то бородатым толстяком.
      Он сел и медленно сжал рукоятку пистолета. Доктор Эйк сделал вид, будто не заметил этого движения.
      - Не совсем понимаю, - нахмурившись, сказал он.
      - Все ты понимаешь, козел двумордый.
      - Значит, когда буфетчик упомянул бородатого толстяка, ты решил, что речь идет обо мне?
      - Ничего я не решил. Просто припомнил, кто из моих знакомых подонки. Потом - кто из этих подонков имеет мясистые телеса и носит козлиную бородку. Вот ты и получился.
      - Ты полагаешь, что сделал правомерный вывод? - спросил доктор Эйк.
      - Да.
      - И что было дальше?
      - Я сказал Джорджу, что убью мерзкого сукина сына.
      - Что ты почувствовал, когда злился на меня?
      - Ничего хорошего. Мои чувства будут куда слаще, когда я всажу пулю в твое толстое пузо.
      - Почему ты считаешь меня толстым? - с неподдельным любопытством спросил доктор Эйк.
      - Потому что ты и есть толстяк. Самодовольный раздутый немецкий боров.
      - Ты всегда считал меня жирным?
      - Нет. Кажется, до сих пор ни разу не замечал этого. Не обращал внимания. Но теперь вижу: ты - грузный, жирный, сальный негодяй.
      - Значит, твое мнение обо мне изменилось совсем недавно?
      - Ты чертовски прав, шмат прогорклого сала!
      - Вообще-то фамилия у меня голландская, а не немецкая, - сказал доктор Эйк. - И я совсем не толстый. Ростом я под метр девяносто, а вес у меня меньше центнера. Я просто плотный. Вот почему ты никогда не считал меня толстяком.
      - Ошибаешься, - заявил Питер Финни. - Я не считал тебя толстяком просто потому, что никогда не обращал на тебя внимания, вошь ты небритая.
      - Двадцать процентов мужчин, живущих в Лос-Анджелесе, имеют избыточный вес, - сказал доктор Эйк. - И многие местные толстяки носят бороды.
      - Это не имеет значения, - заявил Питер. - Потому что ты и есть тот гаденыш.
      Доктор Эйк смиренно вздохнул.
      - Ты заблуждаешься, Питер. Ты просто убедил себя, что это так.
      - Я точно знаю, что это так.
      Доктор Эйк покачал головой.
      - Ты был зол как черт, когда вошел в бар, - сказал он. - Болтовня буфетчика уязвила тебя. Но потом, когда тот же самый буфетчик, который, по твоим собственным словам, ничего не знает, упомянул имя твоей жены и брякнул, что-де она встречается с каким-то таинственным бородатым толстяком, ты сразу же подумал, что этот толстяк - твой психоаналитик. Почему?
      - Потому что ты - он и есть, - упрямо повторил Финни, но пистолет все-таки опустил.
      - И ты ни разу не подумал ни о ком другом? Почему?
      - Ну, не знаю, - помявшись, ответил Финни.
      - Ты пытался вытянуть из буфетчика подробности? Разузнать побольше?
      - Нет.
      - Почему?
      - Не хотелось.
      - Ты не мог не придать случившемуся большого значения и не попытаться все разнюхать.
      - Когда буфетчик заговорил, я сразу же решил, что все ясно как день. Понял, о ком он ведет речь. Во всяком случае, мне так казалось.
      - А теперь?
      - Теперь уж и не знаю. Но, когда я подумал о тебе, мне вспомнился наш прошлый сеанс и мой рассказ о матери, о неумении ладить с людьми, о сомнениях в верности Глории.
      - Почему ты вспомнил об этом?
      - Не знаю.
      - Или не хочешь знать.
      Финни поник головой и погрузился в молчание.
      - По сути дела, - продолжал Эйк, - мы обсуждали твои неурядицы в сфере интимной, правильно? Когда до тебя дошли слухи о неверности жены, твоя тревога усугубилась. Ты разволновался, вот и вспомнил нашу прошлую встречу, во время которой тоже был взволнован.
      - Видать, так, - согласился Финни.
      - Волнение сменилось раздражением, неприязнью, злостью. Мысленно ты стал убийцей.
      - Да.
      - Но на самом деле ты не собирался убивать меня, верно, Питер? Это была лишь фантазия?
      - Наверное.
      - Ты разобрался в причинах?
      Финни сосредоточенно нахмурился.
      - Полагаю, я фантазировал, - сказал он. - Я испытал унижение, когда тот гад заговорил о Глории. Хотел руки на себя наложить, но потом принялся фантазировать и представил, как убиваю тебя.
      Доктор Эйк глубокомысленно кивнул.
      - Похоже, ты хорошо разобрался в себе. Что ты сейчас чувствуешь?
      Финни облегченно вздохнул и прилег на кушетку.
      - Мне гораздо лучше, - сказал он.
      - Вот и хорошо. Хочешь продолжить беседу на эту тему?
      - Нет, - ответил Финни. - Поговорим о чем-нибудь еще.
      Спустя час Питер Финни любезно распрощался с доктором Эйком, извинился за бурное вторжение и, подмигнув очаровательной секретарше, вышел. Доктор тотчас уселся в кресло, задумчиво погладил свою козлиную бородку и, сняв трубку, набрал номер.
      - Дорогая, придется изменить наши планы, - сказал он.
      - С какой стати? - спросила Глория Старр.
      - Питер только что был у меня. Он дознался, что ты встречаешься с кем-то в "Эль-Греко".
      - Он подозревает...
      - Меня? Да. Но я все уладил.
      - Как нам теперь быть?
      - Выждать недельку, а потом встретиться в "Эстрагоне". Ты знаешь, где это?
      - Сердце подскажет, любовничек, - вполголоса ответила Глория.
      - Значит, в обычное время в следующий вторник.
      Повесив трубку, доктор Эйк поднял глаза и увидел стоявшего на пороге Питера Финни. Тот был мрачен как туча, очень сердит и явно готов на убийство. Правая рука его сжимала рукоятку пистолета в кармане пиджака.
      - Питер, - залопотал доктор, - не спеши с выводами. Клянусь тебе, я...
      Финни ухмыльнулся.
      - Я только хотел сказать, что приду на очередной сеанс в следующую пятницу.
      Доктор Эйк попытался взять себя в руки.
      - Здоров ли ты? - беспечно осведомился Финни. - У тебя такой несчатный вид.
      - Да... да, все хорошо.
      - Слава богу. Мне не хотелось бы покидать тебя именно сейчас.
      - То есть?
      - Тебе очень пригодятся эти деньги.
      - Деньги?
      - Да, та сотня в час, что я тебе плачу, и гораздо больше.
      - Не понимаю.
      - А что тут непонятного? Как ты думаешь, почему я уже полгода заливаю в твой нежные ушки нектар "Глория"? Зачем живописую её прелести и постельные навыки? Зачем рассказываю тебе о своей импотенции и о том, что Глория лишена ласки?