О'Доннелл К М
Как я их обследую
К.О'ДОННЕЛ
КАК Я ИХ ОБСЛЕДУЮ
Перевод И. Гуровой
"... если так будет продолжаться и дальше, то, на мой взгляд, к 2000 году все население страны разделится на тех, кто получает пособие по безработице, и тех, кто его выдает. Середины, по-моему, быть не может. Достаточно ознакомиться со статистическими данными..."
Окружной инспектор департамента
социального обеспечения города
Нью-Йорка. Январь 1964 года
Чтобы добраться до этого типа, мне пришлось влезть на пятый этаж. Черт знает что, можете мне поверить. Невеселенькое место - эти старомодные трущобы. А уж дорожки на ступеньках! Вековой давности и скользкие, как черт знает что. Но я не жалуюсь. У каждой работы есть свои минусы.
Я несколько раз постучал в дверь и услышал, как он там ворчит и покряхтывает. Старая история - они не любят, когда их подымают с постели. Я подождал, а потом забарабанил в дверь кулаком и раза два выругался. Никогда не надо позволять им думать, будто они что-то значат.
Это помогло. Дверь приотворилась, и в щель высунулась голова и плечи. Он был небольшого роста, подтянутый, с ясными глазами. И выглядел моложе, чем мне казалось, когда я читал его заявление.
- Что вам надо? - спросил он. Угрюмо. Опасливо. Обычная история.
Я показал ему черную тетрадь, которую держал в одной руке, и мою служебную карточку, которую держал в другой.
- Государственная инспекция. Обследование в связи с вашим заявлением.
- Но я же подал его только вчера. Я думал, что на предварительное рассмотрение требуется не меньше недели.
- Это новый метод. Мы стараемся не задерживать рассмотрения новых заявлений, а потому собираем данные заранее.
Тут я несколько отклонился от истины: просто его заявление заинтересовало меня сразу же, как только его положили на мой стол. Хотя каждый год через мои руки проходят сотни, этот обещал что-то новенькое.
- Ну хорошо, войдите, - сказал он и открыл дверь.
Я вошел. Комната была гнусная, неописуемо гнусная. Эти люди живут как свиньи, просто трудно поверить. Мусор по всем углам, смятая газета, объедки. Ну и прочее в том же роде. Этому невозможно найти оправдание. Он заметил мой взгляд и сказал:
- Я совем деморализован. Ну и внутреннему хаосу начинает соответствовать внешний беспорядок.
Интеллигент. Я кивнул, открыл тетрадь и, осторожно ступая, вышел на середину комнаты, чтобы начать опрос. Мы никогда не садимся там, где сидели эти люди. Остерегайтесь крыс и насекомых! Так нас инструктируют.
- Я должен задать вам несколько вопросов, - сказал я. Во-первых, имя, адрес и так далее - все точно так, как указано в заявлении? Джон Стейнер, 36 лет, адрес этот?
- У вас же все это есть. Вчера у меня взяли все данные.
- Но мы обязаны проверить, действительно ли человек один и тот же, - сказал я. - Иногда они подсылают вместо себя кого-нибудь другого, сочиняют целую биографию. Мы должны охранять интересы налогоплательщиков.
Прежде чем он опомнился, я достал дактилоскоп, открыл, взял его за запястье, прижал его большой палец к подушечке с тушью, а потом к карточке под крышкой и убрал дактилоскоп.
- Согласно правилам, - сказал я.
- Да, - ответил он, - полное обезличивание индивида - вот что это такое. Неужели вы не могли сначала предупредить меня, что вы собираетесь делать?
- Некоторые возражают, - сказал я. - Они понимают, что попались.
Я открыл его анкету и, поглядывая на него, прочел описание. Оно довольно точно отвечало его внешности.
- Ну, а теперь несколько вопросов, - сказал я.
- С вашего разрешения я сяду.
- Вы больны? Не можете стоять? Вам нужно отдохнуть?
- Ничего подобного, - сказал он. - Просто я предпочитаю сидеть, когда со мной разговаривают.
- Если вы очень больны, то, возможно, мы сумеем поместить вас в категорию получающих полную компенсацию. Никакой разницы для вас и больше денег для нас, - сказал я.
- Я не болен. Просто у меня угнетенное настроение. Впрочем, для вас это не составляет никакой разницы.
"Для вас" он почти выкрикнул. Без этой угрюмой враждебности дело никогда не обходится. И если извлекать из нее удовольствие, ее можно считать только плюсом. Я так и считаю. Отлично уточняет наше положение по отношению друг к другу. Ненависть означает страх и уважение, а я люблю, когда меня боятся и уважают.
Он сел на старый стул посредине комнаты. Проеденная молью обивка, ощущение крохотной ползающей жизни под ветхой кожей и так далее. Он закурил сигарету и выбросил спичку в окно.
- Нет, - сказал я, - никаких сигарет.
- Простите, не понял.
- Я не люблю, когда курят, - сказал я. - И люди в моем присутствии не курят. Во всяком случае, люди, подающие заявления о пособии. Погасите ее.
- Нет.
- Выбросьте ее, - сказал я.
- Не выброшу, я люблю курить, - голос его стал визгливым.
- Чудесно, - сказал я. - Я ухожу. Мы проведем это по графе "взятые назад заявления".
Он уставился на меня. И понял, что я говорю серьезно. Помедлив, он выбросил сигарету в окно.
- Так-то лучше, - сказал я.
- А ведь вы наслаждаетесь этим, верно?
- Чем?
- Властью. Агрессивным характером вашей работы, Она открывает перед вами определенные возможности, дает выход вашему...
- Хватит, - сказал я. - Анализ моего характера мне не требуется. И мы сразу покончим со всем, если вы не заткнетесь.
Поскольку он проиграл первый бой, вторая схватка не затянулась. Он опустил глаза.
- Профессиональное образование? - спросил я.
- Социолог, - сказал он.
- Ну конечно!
- Это же все есть в анкете, которую я вчера заполнил, добавил он.
- Я уже вам сказал, что проводку здесь мое собственное обследование. Отдел приема заявлений и инспекционный отдел вещи совершенно разные. Собственно говоря, для меня вы вообще не существуете, пока не докажете мне обратного. Почему вы подали заявление о пособии?
- Как вы думаете, почему? Я безработный.
- А на что вы жили до того, как подали заявление?
Он посмотрел на меня почти умоляюще.
- Я же все это уже объяснял, - повторил он. - Я же вам сказал.
- "Обследователь единолично решает правомерность и необходимость выдачи пособия. Отдел приема передает заявления обследователю для выяснения обстоятельств и вынесения заключения". Достаточно? Или процитировать дальше?
- Нет, - сказал он.
Наверное, вот тут я его и сломил. Он словно осел на стуле и весь ушел в себя, не замечая, что по рукам у него что-то ползает. С ним оказалось справиться легче, чем с большинством из них. Вспомнив его анкетные данные, я даже удивился. Однако, если учесть ситуацию в целом, именно они-то все и объясняли.
- Я пятнадцать лет работал в "Программе Бловелта", - сказал он. - С тех самых пор, как получил диплом. На прошлой неделе работы по "Программе" были прекращены, и я остался без средств к существованию.
"Программа Бловелта" была одним из тех маленьких мыльных пузырей, которые время от времени создает правительство, и служила основным источником средств существования для психологов и социологов. Даже я о ней слышал. Они занимались исследованиями генеалогии, видоизменением наследственных черт и так далее. В основном это сводилось к обработке архивных материалов и систематизации статистических данных. Но в прошлом году конгресс наконец решил, что будет проще и дешевле посадить их всех на пособие по безработице. Вот в эти-то крохотные рамки и укладывалась вся жизнь Стейнера. Никому не нужная. Абсолютно никому не нужная.
- Вы пытались найти другое занятие?
Это был удар ниже пояса. Ответ мог быть только один. Даже Стейнер знал это. Он выдавил из себя улыбку:
- Вы шутите? - сказал он.
- Итак, теперь вам требуется государственное пособие? Пособие по безработице?
- А вы можете предложить мне какой-нибудь другой выход? спросил он.
На "какой-нибудь" его голос стал чуть пронзительнее. Я таки поставил его на место, в этом можно было не сомневаться. Самое обычное обследование.
- Ну, человеку, который работал в "Программе Бловелта", наверное, не так трудно найти работу. А чернорабочим вы пробовали устроиться?
- Списки кандидатов заполнены вперед на десять лет. Вы это знаете не хуже меня.
Конечно, я это знал.
- Есть ли у вас родственники, которые могли бы содержать вас?
- Мои родители умерли. Моя сестра восемнадцать лет живет на пособие по безработице. Где находится моя бывшая жена, я не знаю.
- Вы были женаты?
- Я все это объяснил вчера.
- Я вам сказал, что для меня никаких "вчера" не существует. Когда вы женились?
- В две тысячи пятнадцатом году. Я не видел ее начиная с две тысячи двадцать первого года. Кажется, она эмигрировала.
- Вы хотите сказать, что она уехала за границу?
- Да, именно. Мы не сошлись характерами.
- Ей не нравилась "Программа Бловелта"?
Он уставился на меня.
- А кому она нравилась? Это же все было высосано из пальца. И она не выдержала. Она сказала, что я должен либо покончить с собой, либо уехать за границу. А я не сделал ни того ни другого. Я думал, что работы по "Программе" будут продолжаться вечно.
Ну, я тоже так думал, пока конгресс в прошлом году не взбрыкнулся. И многое из того, что должно было бы продолжаться вечно, прекратилось навсегда. Мне захотелось сказать ему это, но сказал я только:
- Ну, пожалуй, все. Когда понадобится, мы с вами свяжемся.
- Вы хотите сказать, что я получу пособие?
- Я хочу сказать, что я кончил предварительное обследование. Теперь я должен вернуться в отдел и составить заключение, после того как я обследую еще многих. Когда я приму решение, вас о нем поставят в известность.
- Но послушайте, - сказал он, наклоняясь в мою сторону. Разве вы не поняли? У меня нет денег. Мне нечего есть. Я снял эту комнату на прошлой неделе и сказал хозяину, что скоро буду получать пособие. Я должен ему за квартиру, мне не к кому обратиться.
- Вам придется подождать своей очереди.
- Но я не ел уже три дня...
- У вас есть вода, - сказал я, указывая на ржавый кран в углу, под которым стояло ведро. - Ее хватит, чтобы заполнить желудок. Вы продержитесь.
Потом, потому что мне не так уж хотелось совсем стереть его в порошок, я добавил:
- Видите ли, мне надо обслужить еще многих, и вам придется подождать своей очереди. У всех положение тяжелое.
Это его сбило.
- Да, - сказал он, кивнув, - у всех положение тяжелое.
- Такова моя работа, понимаете? Тут нет ничего личного.
- У вас есть работа, - сказал он с горечью.
- Вы не знаете, как часто я думаю, что предпочел бы жить на пособие и чтобы моей работой занимались люди вроде вас. Это не такое уж удовольствие, можете мне поверить. Ответственность, нервотрепка. Не то чтобы кто-нибудь мне был чем-нибудь обязан, вы понимаете? Но мне приходится нелегко. Я работаю по десять часов в день.
- И вам это чертовски нравится, - сказал он.
- Что-что?
- Я сказал, что это, наверное очень нелегко. Я вам сочувствую.
- Так-то лучше, - сказал я.
Обследование было окончено, и мой интерес пропал. Я извлек из него все удовольствие, какое только можно было. Я закрыл тетрадь, спрятал карандаш и пошел к двери.
- Какие-нибудь вопросы? - спросил я.
- Никаких. Только один: когда я начну получать деньги?
- Когда у меня до этого дойдут руки, - ответил я. На прощание я еще раз оглянулся на него, и это было приятно - застывшая в отчаянии фигура в просвете закрывающейся двери. Он медленно поднес ладонь к лицу, но я захлопнул дверь еще до того, как она прижалась к глазам.
Вниз я спускался, перепрыгивая через две ступеньки. На улице я сунул тетрадь и дактилоскоп в перчаточник моей машины и решил выпить пива, перед тем как отправиться к следующему сукину сыну. Забегаловка под вывеской "У Джо" была полна опособленных, да и буфетчика я тоже вышколил - он наливал и наливал, а я не платил и не платил. Один из опособленных начал лезть ко мне с разговорами - спросил, не могу ли я устроить его в бюро: он, дескать, дипломированный врач и, может быть, для него найдется какое-нибудь дело. Ну, и смеха ради я сказал ему, что у нас врачей сейчас полный комплект, но что существует одно интересное правительственное начинание - "Программа Бловелта" - и там нужны люди. Я посоветовал ему не теряться и нажимать, нажимать. Наверное он понял - во всяком случае, отошел и оставил меня в покое. А пиво было такое хорошее, а меня окружали таким благоговейным уважением, что я махнул рукой на работу и так наклюкался, что до машины меня тащили четверо опособленных. Я сказал им мой адрес, и один из них отвез меня домой. Чем-то ведь он мне обязан.
Все они мне обязаны.
А ну их к черту!
