Хозяин морей (№10) - На краю земли

— Смотрите, доктор, — произнес подошедший к ним Говард, протягивая ему шляпу, наполненную подстреленной птичьей мелочью. — Разве я не пай-мальчик? Нет ни одной одинаковой.

Прислушавшись к общему мнению, Говард прекратил бессмысленный отстрел морских животных. Исключение составляли разве что морские черепахи и дельфины, чье мясо при смешивании с судовыми запасами соленого сала превращалось в превосходные сосиски. Теперь

Говард стал грозой птиц, садившихся на снасти такелажа. Олушам, совам, птицам-фрегатам, бурым пеликанам и ястребам он сворачивал шеи; птиц помельче убивал прутом. Стивен взял птичьи тушки, поскольку не любил убивать живность для своей коллекции сам, однако постарался убедить морского пехотинца знать меру, отбирать лишь нескольких птиц одного вида и запретить своим подчиненным убивать пернатых.

— Вы очень внимательны, мистер Говард, — произнес Стивен. — Я особенно признателен вам за этого желтогрудого крапивника, птицу, которую я не…

— О! — воскликнул отец Мартин. — Я вижу гигантскую черепаху! Двух гигантских черепах! Боже, какие огромные!..

— Где? где?

— Возле опунции.

У высокой опунции ствол был толщиной почти с дерево. Одна из черепах, встав на задние ноги, схватила ветку и стала тянуть ее к себе всем весом мощного куполообразного корпуса. Другая черепаха ухватилась за ту же ветку и тоже тянула ее, но в другую сторону. Отец Мартин воспринял это как пример неправильно понятой взаимной помощи; Стивен — как то, что каждая черепаха преследовала свою цель. Однако, прежде чем они успели выяснить, кто из них прав, ветка переломилась надвое, и каждое из животных удалилось с собственной частью добычи.

— До чего же мне хочется ступить хоть на один из этих островов, — произнес отец Мартин. — Какие открытия можно сделать в каждом разделе зоологии и ботаники! Если отряд рептилий может достичь такого великолепного разнообразия, то чего же можно ожидать от жесткокрылых? От бабочек, от явно брачных растений? Но меня терзает мысль, что корабль может плыть бесконечно долго.

Тут коза Аспазия кинулась к Стивену в поисках защиты. После того как фрегат достиг берегов Альбемарле, ее преследовали маленькие темно-серые зяблики с крепкими клювами, которые садились ей на спину и выщипывали на ней шерсть, чтобы выкладывать свои гнезда. Животное натерпелось от стихий, грома, молний, военных действий, его обижали гардемарины, юнги, собаки, но нынешних мучений коза не могла вытерпеть и всякий раз, едва заслышав негромкое чириканье, бросалась к Стивену.

— Ну что ты! — успокаивал ее доктор. — Такая большая девочка, как тебе не стыдно! — Отогнав зябликов, он продолжал, обращаясь к отцу Мартину: — Вы тоже успокойтесь. Капитан Обри обещал, что, как только закончит поиски «Норфолка», корабль ляжет в дрейф, встанет на якорь, или как там у них называется, и он отпустит нас на берег.

— Как вы меня успокоили! Поистине, я бы не перенес… Смотрите, смотрите, еще одна черепаха. Настоящий голиаф, вон она спускается по склону. Какая величественная поступь!

Оба направили свои подзорные трубы на голиафа, который замер и был освещен так, что можно было пересчитать все пластины его панциря и сравнить их с панцирями тестудо обри, обитающих в Индийском океане, которых Мэтьюрин открыл, описал и дал им название, увековечив имя капитана фрегата, а также с более легкой, покрытой тонкими пластинами черепахой с острова Родригес. Он стал размышлять об островных черепахах, их происхождении и вообще об этом виде животных, очевидно глухих, поскольку они почти всегда хранят молчание, хотя изредка издают громкие крики или шипение. Животные эти яйценосные, они равнодушны к своему молодняку; крокодилы более заботливые родители, но черепахи, как правило, вызывают симпатию и вполне способны на привязанность. Он даже вспомнил примеры привязанности у черепах.

— Что за суматоха у нас на борту? — спросил Стивен, не отрываясь от подзорной трубы: в поле его зрения оказалась целая группа черепах, поднимавшаяся вверх по утоптанной тропе.

— Похоже, заметили какую-то шлюпку, но это не важно, — отвечал отец Мартин. — Как вы полагаете, а нет ли на этом острове жаб? Всем рептилиям я предпочитаю жаб. Причем гигантских!

— Если тут водятся гигантские черепахи, то почему бы не появиться и такой же жабе? Хотя на острове Родригес я не нашел никого из милых вашему сердцу представителей семейства земноводных. Мне с трудом удалось объяснить одному толковому туземцу, что такое лягушка, хотя я очень выразительно подражал ее движениям и издавал кваканье.

— Поберегитесь, сэр, поберегитесь! — взревел ютовый старшина, бесцеремонно расталкивая ученых мужей: звучали дудки, давая сигнал «Всем наверх!», и матросы разбегались по своим местам.

— Послушайте, Беккет, что случилось? — спросил старшину Стивен.

Однако, прежде чем Беккет успел ответить, «Сюрприз» стал плавно поворачивать. Знакомая команда «Руль под ветер!» сменилась другой: «Травить шкоты!», а затем следующей: «Пошел грота-шкот!» Маневр был выполнен безукоризненно, хотя ему мешали установленные на палубе катера. Посмотрев вперед, доктор вдалеке увидел вельбот, спешивший к ним, преодолевая течение.

«Сюрприз» лег на левый галс; хотя приливное течение уже стало идти на спад, вельбот все равно сносило и на сближение ему понадобилось три четверти часа.

Шлюпка приближалась с каждой минутой, в ней находилось шесть гребцов. Их рвение было настолько велико, что, даже находясь в какой-то сотне ярдов от фрегата, они продолжали грести так, что трещали весла, и при этом хором вопили: «Эй, на судне!»

Когда, не веря своему счастью, парни с вельбота, широко улыбаясь, стали подниматься по сброшенному им штормтрапу, выяснилось, что они почти потеряли голос. После того как они выпили два ведра воды, мастер-гарпунер хриплым шепотом, перемежавшимся гортанным смехом, поведал их историю. Это была часть экипажа «Бесстрашного Лиса» из Лондона, которым командовал Джеймс Холланд. Судно занималось промыслом чуть больше двух лет, но удача улыбнулась им только у Галапагосов, где они обнаружили множество китов. В первый же день они загарпунили трех, и шлюпки отправились на охоту, чтобы привезти еще нескольких, но тут опустился туман. Они зацепились за молодого, сильного самца на сорок бочек, который утащил их к северу от скалы Редондо, где их не смогли обнаружить товарищи, чтобы снабдить дополнительными бухтами линя. В конце концов кит утащил за собой гарпун, линь и все прочее, кроме самого вельбота. Им досталось: пришлось дни и ночи выгребать против ветра и течения, не имея ни воды, ни хлеба. И что они увидели, вернувшись назад? Бедного старого «Лиса» буквально рвал на части американский фрегат: он не только снял с него новую фор-стеньгу, но также перегружал из носового и основного трюмов китовый жир и спермацет на другое лондонское китобойное судно — «Амелию». К счастью, время было вечернее, вельбот шел со стороны берега, и его не заметили. Мастер-гарпунер бывал в здешних водах раньше и изучил остров. Они смогли укрыться в небольшой бухте, спрятать шлюпку среди плавника и забраться в старое пиратское убежище. Там нашлось немного воды, которая, правда, оказалась солоноватой; рядом было множество черепах и игуан, к тому же начали откладывать яйца олуши, так что в целом питались они неплохо, хотя и страдали от жажды. Вскоре они увидели, как американский фрегат прощается с «Амелией». Подняв звездно-полосатый флаг, она взяла курс на зюйд-тень-ост. На следующий день американцы погрузили на свое судно сотни две черепах, подожгли «Лиса» и, подняв якорь, вышли из пролива на запад. Экипаж вельбота бросился было тушить пожар, но полдюжины бочек с ворванью были проломлены, жир струился по палубе, и огонь был такой силы, что к нему невозможно было подступиться. Капитан сможет увидеть обугленный остов китобоя, если пройдет по проливу: «Лис» сел на риф к северу от бухты Бэнкса, сразу за якорной стоянкой.

— После того как американец вышел из пролива, он направился на чистый вест? — спросил Джек Обри.

— Видите ли, сэр, — отозвался мастер-гарпунер. — Пожалуй, курс был один румб к зюйду от веста. Мы с Томасом Мозесом снова поднялись в укрытие и следили, как американец шел в сторону горизонта курсом вест-тень-зюйд — прямым, как стрела. На фоки грот-мачте он нес брамсели.

— Он шел к Маркизским островам?

— Совершенно верно, сэр. С полдюжины наших ребят проживают там, а с ними несколько янки. Сандвичевы острова нынче не те, что были когда-то, а Новая Зеландия — вообще жуть, не успеешь ступить на берег, как тебя сразу же сожрут.

— Превосходно, очень хорошо! Мистер Моуэт, этих людей нужно внести в судовую роль. Это отличные моряки, я уверен, нужно записать их матросами первого класса. Мистер Адамс выдаст им койки, постельные принадлежности, посуду. На пару дней они будут освобождены от работы, пусть приходят в себя. Мистер Аллен, мы выйдем из пролива, как только изменится направление приливного течения, и направимся к Маркизам.

— Черепах грузить не будем?

— Нам не до черепах. Мы и так сэкономили судовые припасы, так что разнообразия ради обойдемся без кулинарных изысков. Нет-нет. Неприятель опередил нас на восемнадцать суток, так что нельзя тратить ни минуты на черепашатину, икру или чай со сливками. — С этими словами он, очень довольный, спустился вниз. Через несколько минут в капитанскую каюту ворвался Стивен.

— Когда же мы сделаем остановку? — вскричал он. — Вы обещали сделать остановку!

— Обещание было обусловлено обстоятельствами службы, а они изменились. Послушайте, Стивен, на меня работают прилив, течение и ветер. Мой противник имеет выигрыш во времени, так что нельзя терять ни секунды. Ловить букашек и вялить ящериц — дело интересное, но имеет ли оно отношение к поставленной перед нами задаче? Посудите сами.

— Бэнкс, к вашему сведению, был доставлен в Отахейте для того, чтобы следить за прохождением Венеры через меридиан, хотя астрономические наблюдения к победной реляции не подошьешь!

— Вы забываете, что Бэнкс заплатил владельцу «Индевора» и что в то время мы не находились в состоянии войны. Задачей «Индевора» были лишь научные исследования.

Этого Стивен не знал, отчего он еще больше рассердился, но взял себя в руки и произнес:

— Насколько я могу судить, вы намерены дойти до конца этого длинного острова, что слева от нас, чтобы выйти в море с другой его стороны. — Джек Обри в ответ небрежно кивнул. — Если же мы с отцом Мартином пройдем через остров пешком, то окажемся на его другой стороне гораздо раньше корабля. Пропорция один к десяти. Небольшая шлюпка могла бы высадить нас без всякого труда и затем вернуться назад. Мы бы шли очень быстро, задерживаясь лишь для того, чтобы произвести ценные открытия источников пресной воды, залежей минералов, противоцинготных растений и тому подобного.

— Стивен, — отвечал Джек Обри. — Если бы ветер и течение действовали против нас, то я бы сказал «да», но это не так. Я обязан сказать «нет». — Высадка обоих ученых в полосе прибоя оказалась бы хлопотным делом, а прием их на западной стороне острова мог стать и вовсе невозможным. Что же касается «очень быстрой ходьбы» двух одуревших натурфилософов по заброшенному в океане острову, где полно растений и животных, неизвестных науке, то она могла продолжаться до тех пор, пока фрегат не сел бы на мель. Джек Обри хорошо помнил, как когда-то Мэтьюрин, потеряв всякий счет времени, застрял на берегу из-за какой-то мадейрской мокрицы. Однако капитан был огорчен из-за того, что друг разочарован, — это он ощущал особенно остро, видя за его спиной близкие берега островов. Еще больше он огорчился, увидев на обычно бесстрастном лице Стивена гневное выражение и услышав резкие слова:

— Хорошо, сэр. По-видимому, мне придется подчиниться силе. Я должен довольствоваться тем, что являюсь лишь винтиком военной машины, которая нацелена на разрушение, пренебрегает любыми открытиями и не в состоянии уделить науке и пяти минут. Не стану говорить о злоупотреблении властью; замечу только, что я, со своей стороны, считаю, что обещание следует выполнять, и должен признаться, что до настоящего времени мне никогда не приходило в голову, что вы можете придерживаться иного мнения или не умеете держать слово.

— Обещание мое было условным, — возразил Джек Обри. — Я командую кораблем Его Величества, а не частной яхтой. Вы забываетесь. — Затем с улыбкой, более любезным тоном добавил: — Но хочу сказать вам, Стивен, что буду держаться как можно ближе к берегу, и вы сможете наблюдать за обитателями островов с помощью моего лучшего ахроматического прибора. — С этими словами он протянул руку, чтобы взять великолепный, с пятью линзами «Доллон» — инструмент, который Стивену не разрешалось использовать из-за его привычки ронять подзорные трубы в воду.

— Можете засунуть свой ахроматический прибор в… — начал было Стивен, но тут же осекся и, взяв себя в руки, продолжил: — Вы очень добры, но у меня есть свой. Больше не стану вас беспокоить.

Доктор был страшно сердит: предложенное им решение — одна короткая сторона треугольника против двух огромной длины — казалось ему неоспоримым. Особенно его сердило то, что практически все, а не только старые друзья, вроде Бондена и Киллика, а также занимавшего привилегированное положение Джо Плейса (который буквально помыкал человеком, вскрывшим ему череп, и постоянно враждовал с Роджерсом, потерявшим всего-навсего руку), окружали его добротой и вниманием. Стивен всегда гордился тем, что умел сохранять volto sciolto, pensieri stretti note 26 гораздо лучше многих, а тут какая-то малограмотная матросня вздумала утешать его в беде, которой, как он полагал, никто не должен был заметить.

Он со злорадством наблюдал за тем, что, несмотря на смену направления приливного течения, «Сюрприз» обходил остров очень медленно, потому что дважды поднимался встречный ветер. Фрегат миновал две отличные отмели, куда шлюпка вполне смогла бы высадить их, а затем забрать: первая находилась в бухте за рифом, на котором застрял почерневший остов китобоя. Совершенно очевидно, что они с отцом Мартином могли бы даже на четвереньках переползти через остров и все равно прийти вовремя. «В два раза быстрее!» — бормотал он, от досады колотя по планширю.

Стивен проследил за тем, как размытый, затянутый облаками остров исчез за кормой, и лег рано, закончив свои обычные молитвы молитвой для исправления озлобленного состояния ума, и теперь лежал с работой Боэция «De Consolatione Philosophiae» note 27 и двумя унциями настойки опия.

Несмотря на это, когда в два часа ночи Падин разбудил его и медленно, с большим трудом сказал ему по-ирландски и по-французски, что мистер Блекни проглотил четырехфунтовое ядро картечи, Стивен проснулся не в духе.

— Не морочьте мне голову, — отозвался доктор. — Этот гаденыш врет, втирает очки, ломает комедию ради того, чтобы несколько дней бить баклуши. Что ж, я пропишу ему лекарство — век будет жалеть, что на свет родился.

Но когда Стивен увидел несчастного «гаденыша» — бледного, перепуганного, с виноватым видом сидевшего возле фонаря на палубе кубрика — и узнал, что ядро было одним из девяти, составлявших заряд четырехфунтовой пушки баркаса, он тотчас бросился за желудочным зондом и влил в Блекни огромное количество теплой соленой воды, добавив в нее немного рома. После этого дюжие матросы схватили Блекни за пятки и перевернули его вниз головой. Заслышав между мучительными спазмами стук металла в тазу, доктор с удовольствием подумал о том, что не только спас пациента от верной смерти, но и — на какое-то время — избавил его от тяги к спиртному.

Несмотря на полный успех, на следующий день доктор все еще чувствовал себя мизантропом, и когда Адамс заметил, что на обед в офицерскую кают-компанию будет приглашен капитан и меню будет необыкновенным — чем-то вроде угощения у лорд-мэра, — он отозвался: «Да неужели?» — всем своим видом давая понять, что это не доставит ему никакого удовольствия. «Я помню, с каким видом этот бонвиван околачивался в порту», — пробормотал он про себя, косо посматривая на Джека с мостика на подветренном борту, в то время как «Сюрприз» плавно рассекал простиравшиеся до бесконечно далекого горизонта голубые воды Тихого океана. «Видел, как он самым бесстыдным образом распускал свой павлиний хвост в поисках какой-нибудь девки. Так же поступал и Нельсон, вкупе с прочими капитанами и адмиралами, которые всегда готовы задрать податливый подол. При виде причинного места они сразу забывают про долг перед Его Величеством. О долге вспоминают лишь тогда, когда речь идет о науке или каком-то полезном открытии. Да пропади он пропадом, этот фальшивый лицемер. Но, возможно, он не догадывается о своей фальши — pravum est cor omnium — в сердце гнездится порок, и изучить его невозможно. Воистину — чужая душа потемки!»

Несмотря на мрачный и мстительный характер, Стивен был воспитан в лучших традициях гостеприимства. Капитан был гостем кают-компании, и судовому врачу не пристало сидеть молча и дуться, как мышь на крупу. Принудив себя произнести четыре учтивые фразы, после подобающей паузы Стивен, низко поклонившись, изрек:

— Позвольте выпить с вами этот бокал вина, сэр.

— От всей души поздравляю вас, доктор, со спасением юного Блекни, — кланяясь в ответ, сказал капитан. — Не знаю, как бы мы сумели объяснить нашему старому приятелю, что его сын умудрился погибнуть от картечи, которая не сделала ни единой дырки в его теле. К тому же я не имею в виду французскую или американскую картечь.

— Как это его угораздило проглотить такой крупный предмет? — удивился отец Мартин.

— Когда я был безусым гардемарином и кто-то из юнцов болтал слишком много, мы заставляли его держать во рту картечь, — отозвался Джек Обри. — Мы называли ее пробкой для фонтана красноречия. Мне кажется, что Блекни просто пришлось заткнуть фонтан.

— Позволите передать вам кусочек бонито, сэр? — обратился к нему Говард, сидевший в центре стола.

— Будьте настолько добры. Великолепная рыба бонито, просто великолепная. Только ее бы и ел.

— Нынче утром я поймал семь штук, сэр, сидя на бизань-руслене и забрасывая снасть в край кильватерной струи. Одного я отослал в лазарет, еще одного — в мичманский кубрик, три штуки своим морским пехотинцам, а лучшую рыбу оставил для нас.

— Великолепно, великолепно, — снова повторил Джек.

Обед получился действительно великолепный: лучшая зеленая черепаха, вкуснейший кальмар, ночью упавший на палубу, всевозможная рыба, пирог из дельфиньего мяса и, в довершение всего, огромное блюдо из дичи — галапагосских чирков, по вкусу не отличимых от настоящих чирков. Их наловил сетью сержант, подчиненный Говарда, бывший браконьер. Стивен не без досады заметил, что по мере того, как он закусывал и пил, его учтивость становилась все менее искусственной, его преднамеренно доброжелательное выражение лица все больше походило на непринужденную улыбку. Он опасался, что начнет получать удовольствие от трапезы.

… Взирай на паруса,

Влекомые силой невидимой ветра,

И рассекай череду валов,

Навстречу кораблю бегущих, — продекламировал Моуэт во время паузы, когда наполнялись бокалы — в течение некоторого времени они с отцом Мартином беседовали о поэзии. — Вот что я имею в виду.

— Это вы написали, Моуэт? — поинтересовался Джек Обри.

— Нет, сэр, — отвечал Моуэт. — Совсем другой парень.

— «Влекомые силой невидимой ветра», — повторил Мейтленд. — А вот говорят, что свиньи умеют видеть ветер.

— Минутку, господа, — воскликнул раскрасневшийся Говард, подняв руку и оглядывая всех блестящими глазами. — Вы должны извинить меня. Я редко говорю впопад. Во всяком случае, во время нынешнего плавания со мной этого не случалось, разве только близ устья Ла Платы. С вашего позволения, сэр, — он поклонился капитану, — расскажу вам следующую историю. В бухте Корк жила одна старушка. У нее в домишке была всего одна комната. Купила она однажды свинью — свинью, вот в чем соль. Ее спросили: «А что же ты станешь делать со зловонием?» Ведь свинье не было другого места, кроме как в старушкиной каморке. «Что делать, что делать! — отвечала она. — Пусть привыкает к зловонию». Она, ясное дело, имела в виду…

Но объяснения Говарда потонули во взрыве хохота, причем первым прыснул Киллик, стоявший за спиной у капитана.

— «Пусть привыкает к зловонию», — повторил Джек Обри и, откинувшись назад, захохотал еще громче, отчего у него побагровело лицо и глаза стали голубее обычного. — Боже мой, боже мой! — произнес он наконец, вытирая глаза платком. — В этой юдоли слез человеку полезно время от времени веселиться.

После того как все поуспокоились, казначей посмотрел на старшего офицера и спросил:

— Отрывок, который вы процитировали, это была поэзия? До того, как начался разговор про свинью?

— Да, поэзия, — отозвался Моуэт.

— Но стихи эти не рифмовались, — заметил Адамс. — Я повторил их про себя, и они не рифмовались. Будь здесь Роуэн, он бы стукнул вашего поэта по черепу. Его стихи всегда рифмуются. Вот отличный пример:

Раздался жуткий грохот корабля,

Упали все, кто находился у руля.

— По-моему, есть столько же видов поэзии, сколько и видов парусного вооружения, — заметил штурман.

— Совершенно верно, — согласился Стивен. — Вы помните того милого Ахмеда Смита, секретаря мистера Стэнхоупа по восточным вопросам, с которым мы ездили в Кампонг? Он рассказал мне о любопытной форме стиха, название которого я забыл, хотя один пример его я запомнил:

Смоковница растет на опушке леса,

На берегу лежат в диком беспорядке рыбачьи сети;

Правда, что я сижу у тебя на колене,

Но это не значит, что ты можешь позволять себе другие вольности.

— А по-малайски эти стихи рифмовались? — помолчав, спросил казначей.

— Да, — отвечал Стивен. — Первая и третья строка.

Появление пирога помешало ему закончить фразу.

Это был совершенно великолепный пирог, который внесли с законной гордостью и встретили аплодисментами.

— Что это такое? — воскликнул Джек Обри.

— Мы так и думали, что вы удивитесь, сэр, — ответил Моуэт. — Это плавучий остров, вернее архипелаг.

— Да это же Галапагосы! — произнес капитан. — Вот Альбемарле, вот Нарборо, а вот Чатам и Худ… Я даже не представлял себе, что кто-нибудь из нашего экипажа способен создать такое произведение — это шедевр, клянусь честью, достойный флагманского корабля.

— Его изготовил один из китобоев, сэр. Прежде чем стать моряком, он был кондитером в Данциге.

— А я отметил параллели и меридианы, — сказал штурман. — Они сделаны из густого сиропа, то же самое и экватор, только линии вдвое толще и подкрашены портвейном.

— Галапагосы, — произнес Джек Обри, разглядывая острова. — Настоящий макет для военных игр: показаны даже скала Редондо и Заколдованный Остров Каули, причем точно. Подумать только, мы так и не побывали ни на одном из них… Такова уж у нас профессия…

— Ты, словно Божий суд, неумолим, о Долг, — не удержался от цитаты Моуэт.

Но Джек Обри, разглядывая архипелаг, покачивавшийся вместе с судном, не слышал его и продолжал:

— Хочу сказать вам, господа, что, если мы выполним то, что нам предстоит сделать, и окажемся в этих местах, мы останемся в бухте мистера Аллена на острове Джеймса на несколько дней, и каждый сможет бродить по нему, сколько его душе угодно.

— Вы не отведаете кусочек архипелага, сэр, пока он не развалился? — спросил Моуэт.

— Не решаюсь испортить такое произведение искусства, — отозвался Джек Обри. — Но если мы не должны отказываться от пирога, — произнес он, взглянув внимательным взором на экватор, — то, думаю, надо пересечь эту линию.

Линия, линия, день за днем. Они шли на запад вдоль линии экватора или же чуть южнее ее. Очень скоро позади остались пингвины и тюлени, береговые птицы и почти вся рыба; вместе с ними исчезли мрак, холодное течение и низко нависшие облака. Теперь они, рассекая темно-синие воды, постоянно менявшие оттенок, плыли под бледно-голубым куполом неба, на котором время от времени в вышине появлялись белые перистые облака. Но плыли они вовсе не быстро. Несмотря на великолепный набор парусов, предназначенных для благоприятной погоды, — поставленные вверху и внизу лисели и бом-брамсели, — «Сюрприз» редко проходил от одной съемки координат до другой свыше сотни миль. Почти каждый день где-то после полудня ветер ослабевал часа на два-три, порою он стихал вовсе, и пирамида парусов печально обвисала, огромные пространства воды становились гладкими. И лишь изредка морскую гладь оживляли кашалоты, которые, держась на большом расстоянии друг от друга, двигались огромными стаями в двести-триста голов к берегам Перу. Каждый вечер со сменой вахты фрегат убирал все паруса, кроме марселей: несмотря на кроткую дневную погоду, ночью возможны шквалы.

Здешние воды были не изучены кораблями королевского флота — Байрон, Уоллис и Кук держались гораздо южнее или гораздо севернее, — и это медленное продвижение по казавшемуся бескрайним морю могло бы достать Джека Обри до самой печенки, если бы он не узнал от штурмана, что в этих краях солнце начинает отходить от линии тропика и что «Норфолк» ползет с такой же черепашьей скоростью. Аллен вел продолжительные разговоры с мастером-гарпунером — средних лет мужчиной по имени Хогг, который трижды побывал на Маркизах и дважды на Сандвичевых островах. Его опыт стал большим подспорьем для всей команды. Конечно, они спешили, но не так, как могли бы спешить, заметив преследуемое судно. В свежую погоду они не мочили паруса, поскольку знали, что «Норфолк» будет двигаться с еще более умеренной скоростью и когда доберется до Маркизов, то много времени потратит на плавание среди островов в поисках британских китобойных шхун. Действительно, нельзя было терять ни минуты, но и чересчур торопиться не следовало.

Снова, причем с поразительной быстротой, жизнь на корабле вошла в привычное, размеренное русло, и моряки «Сюрприза» вспоминали далекие и мучительно холодные дни сильно к югу от мыса Горн и даже злополучное плавание вдоль берегов Чили и Перу как посещение иного мира.

Каждое утро солнце вставало точно за кормой фрегата; оно озаряло чисто выдраенные палубы, которые вскоре оказывались скрытыми от взоров светила тентами. Хотя тут был не жаркий Гвинейский залив, где вар пузырился в палубных швах и смола капала сверху, тем более не Красное море — век бы его не видать, — температура достигала восьмидесяти градусов по Фаренгейту, и тень никому бы не помешала. Все ходили в парусиновых рубахах, переодевая их лишь в случае приглашения в капитанскую каюту, но мичманам и туда разрешалось надевать кашемировые жилеты.

Пожалуй, они были единственными, кто не вполне был доволен возвратом к размеренному морскому порядку. Занятия древнегреческим и латинским языками приостанавливались лишь в самые трудные дни, когда фрегат плыл в пятидесятых и шестидесятых широтах. Теперь же они возобновились с удвоенной силой; у капитана Обри тоже нашлось время для того, чтобы вести гардемаринов по лабиринту навигационной науки. Ночью он заставлял их запоминать названия и величину склонения и прямого восхождения огромного множества звезд, а также измерять угловое расстояние между ними и различными планетами или Луной. У него с Моуэтом появилось время и для того, чтобы учить их, как надо себя вести. Это означало, что следует очень рано вылезать из уютных коек, сменять вахтенных задолго до того, как пробьет судовой колокол, никогда не держать руки в карманах, не облокачиваться о поручни, не прикасаться к салазкам каронад и всегда помогать марсовым вязать рифы.

— Вас называют гардемаринами, — заявил им однажды Моуэт. — Вам предоставляют роскошную постель, кормят на убой, и единственное, что от вас требуется, это помогать марсовым, когда надо вязать рифы. Но что я вижу? За грот-брамселем наблюдают из гальюна…

— О сэр! — воскликнул Несбит, уязвленный несправедливостью замечания. — У меня только однажды вышла промашка.

— … а фор-марсель, по-видимому, сам вяжет на себе рифы, в то время как гард храпит себе где-то внизу, как поросенок. Мне очень жаль наш флот, если им будут командовать такие пердимонокли, как вы, которые думают лишь о жратве да сне и пренебрегают своими обязанностями. Такого я не видел ни на одном корабле и не желаю видеть.

— Эти юнцы слишком заботятся о собственных удобствах, — согласился Джек Обри. — Они не представляют собой ничего, кроме шайки илотов.

— Прошу объяснить мне, какое значение имеет слово «илот» на флотском жаргоне? — поинтересовался Стивен.

— Никакого. Я лишь хочу сказать, что они обыкновенные юные бездельники, маленькие бесенята. Я должен их взбодрить и взбодрю, устрою сатанинскому отродью маленький адусик.

Возможно, такие попытки и предпринимались, но они оказались безуспешными. На «Сюрпризе» была веселая, жизнерадостная компания гардемаринов, где не было «стариков», терроризировавших остальных; и, по крайней мере до сего времени, еды им хватало. Они давно оправились от трудностей крайнего юга, хотя ничто не могло вернуть Уильямсону ни пальцев ног, ни кончиков ушей. У Бойла превосходно срослись ребра, а у Кэлами легкий пушок появился не только на черепе, но и на девичьем подбородке. Несмотря на трудную службу, нелегкие испытания и ежедневную зубрежку, они оставались веселыми ребятами. Мичманы даже научились плавать, чем мог похвастать далеко не каждый старый моряк. Пополудни, когда на судне становилось спокойно, большинство моряков ныряли в мелкий полотняный бассейн, но некоторые купались в море, поскольку с тех пор, как они покинули Галапагосы, ни одной акулы не было замечено поблизости от фрегата.

Это была одна из радостей их западного плавания, второй были состязания по стрельбе из пушек главного калибра или мушкетов, которые проводились почти каждый вечер по боевому расписанию. Но были и другие удовольствия, которые высоко ценились. В первые недели военных моряков веселило поведение китобоев, главным образом мастера-гарпунера Хогга. Он никогда не служил на королевском флоте. Хотя с самого его детства с короткими перерывами шла война, Хогг так и не понюхал пороху. Будучи китобоем и гарпунером, работавшим на южных промыслах, он имел отсрочку от службы, но ему не пришлось ею воспользоваться.