Аквадор: Герои уничтоженных империй (№3) - Битва Деревьев

– Я не запомню столько имен, – перебил агач.

– Что мы можем сделать для тебя, Эльхант? Ты спас меня, и я хочу…

– Вы можете лететь в лес, спрятаться там и не мешать.

– Эй, остроухий! – позвал Бран, вместе с остальными подходя к ним. – Что стряслось, когда сдох тот, в рогатом шлеме?

Эльхант лишь пожал плечами, затем сказал:

– Для чего мракобестии везли трупы на телегах? Для чего им тела мертвых детей деревьев?

– Да какая разница… – начала Лана, но тут вновь зажурчал голосок Оливии, обиженной тем, что Септанта не обращает внимания на ее попытки познакомиться ближе:

– Они ехали в сторону кладбища.

– Кладбища? – переспросил Эльхант.

Оливия вздернула нос и, быстро взмахивая крылышками, с которых так и сыпались прозрачные листья, подлетела к Руану. Когда настроение фей менялось, листья тоже меняли оттенок – теперь они стали желтыми. Владычица повисла перед красавцем-гортом, оглядывая его с ног до головы, и сказала, будто это он задал вопрос:

– Ведь в лесу старое кладбище, где хоронили своих мертвецов саилы до того, как поселились возле Флэя. Нас везли к нему.

– Для чего? – спросил Руан, слегка улыбаясь и помимо воли поглядывая на вырез туники. Если верить словам рыжего кентавра, Оливия была очень умной.

Она развела полноватыми руками с детскими складочками у запястий.

– Этого мы не знаем.

Маленькая пирси попыталась примоститься на плече Эльханта, он взял ее двумя пальцами за голову и поднес к глазам, рассматривая. Пирси зашипела, выпучив глаза, замотала крыльями – водопад темных капель сыпался с них и растворялся в воздухе, – пытаясь ущипнуть агача за ладонь. Нарядом ей служило короткое платье из паутины, сквозь которое хорошо виднелась смуглая кожа. Эльхант повернул пирси, та заизвивалась, беззвучно разевая крошечный рот, – в отличие от эллиан, разговаривать они не умели – и уперлась пятками в запястье, пытаясь высвободиться.

– Отпусти ее! – возмущенно воскликнула Лана.

Он наконец отпустил фею. Оставляя за собой поток гневных темно-синих хлопьев и грозя Эльханту кулаком, та отлетела, спряталась за спину амазонки и оттуда принялась настороженно наблюдать за агачем, иногда вновь переполняясь гневом и тонко шипя, как маленькая змейка.

Тилви, Данви, Крю, Пуни и прочие из свиты Оливии уже потеряли интерес к Септанте. Две феи устроились на спине Брана – изогнув торс, вождь разговаривал с ними, размахивая руками и показывая, как он сражался с мракобестиями, а они закатывали глаза, сучили голыми ногами (на которые то и дело устремлялся взгляд кентавра) и взвизгивали; часть окружила Оливию, беседующую с Орхаром и Руаном, часть разлетелась.

Про Эльханта забыли, и он побрел к вершине между покореженными стенами. Твердокамень вырастили феи. Они с деревьями были неразлучны и могли жить только в лесах. Это племя состояло лишь из женщин, и другие жители Атланса долгое время задавались вопросом: откуда берутся новые феи? Те хранили тайну и ничего не рассказывали даже друидам, но в конце концов стало известно, что они появляются весной из почек – не из всех и не всегда, а лишь раз в три года и лишь от деревьев определенного вида. Некоторые феи вырастали и превращались в эллиан, другие так и оставались детьми-пирси.

Со всех сторон доносился плач. Множество фей сновало между обугленными останками древесной крепости. Крылатые женщины рыдали, нежно гладя изогнутые черные стволы и провалившиеся от жара колоды. Хрустя еще теплыми углями и разбрасывая пепел носками сапог, Эльхант шел, внимательно глядя под ноги… ему то и дело попадалось брошенное оружие, то меч, то щит, то обгоревший лук, но он не видел ни одного из защитников Твердокамня. Мракобестии уволокли всех, отвезли к старому кладбищу или куда-то еще, – детей деревьев здесь не осталось. Но зачем? Для чего враги забирали трупы, что собирались делать с ними? Неужели в земле не хватает костей? На телегах лежало полторы дюжины тел, Септанта хорошо разглядел их. В основном – эльфы, хотя среди них были и зеленокожие.

Он добрался до вершины, где чернел обрубок главной крепостной башни, напоминающий ствол очень широкого дерева. Внутри были пустоты – коридоры и кольцевые галереи с бойницами. Положив ладонь на шершавую поверхность обугленного дерева, Эльхант повернулся, разглядывая склон, руины, повозки и фигуры у подножия, поляну и лес… Телеги отведут ближе к реке, тела тех, кто лежит на них, и тех, кто погиб в схватке с мертвоживыми, предадут огню – так дети деревьев и четвероногие хоронят своих мертвецов, если поблизости нет друида, который может пропеть песнь земли и провести ритуал захоронения. Вместе с дымом погребального костра души воспарят к небесам, чтобы после упасть и впитаться в землю…

Кто правит мракобестиями? И для чего им трупы тех, кого они убили? Возможно ли, чтобы кто-то сумел оживить Горака? И что произошло, когда Кучек раздавил голову черного? Чье-то сознание вышло из тела… сознание того, кто этим телом управлял. Агач тогда понял, что враг заметил его, выделил из толпы эльфов. Эти белесые призрачные волокна, будто трупные черви, живущие в плоти черного… Они – магия. Они заставляют врагов двигаться, с их помощью повелитель мракобестий командует своими подданными. Может ли это быть Горак? И если да, то кто поднял из земли его самого? Друиды – могущественные колдуны. Даже барды и филиды могут декламировать заклинания-песни, которые изменяют окружающее, ну а друиды умеют еще много чего… Но зачем какому-то сыну омелы оживлять хана? При мысли о седобородых чародеях пальцы Эльханта сжались на рукояти кэлгора.

Он хлопнул себя по бедру и тряхнул головой. Хан Горак вернулся из земли мертвых. Как такое могло произойти – сейчас несущественно, важно другое: что с этим делать теперь?

Раздался еле слышный шелест, и Септанта обернулся. Поэми, фея из свиты владычицы, с глазами, напоминающими два бездонных темно-синих лесных озера, и, видимо, вторая по величине ума после Оливии, повисла перед Эльхантом, быстро взмахивая прозрачными крыльями. Листья слетали с них, мягко падали на землю и пропадали. Когда агач окинул ее взглядом, алые губы Поэми изогнулись в жалкой улыбке.

– Это место наполнено печалью… – произнесла она. – Все мертво.

Септанта пожал плечами, не зная, что отвечать на это. Печаль… нет, он не ощущал печали. Но зато хорошо чувствовал странную мощь, пронизывающую землю. Холм напитывала магия, он будто дрожал, не в силах вместить ее.

– Вы любите деревья? – спросил Эльхант.

– Любим… – фея смущенно отвела взгляд. – Да, это так. Я хочу поблагодарить тебя, воин…

– Владычица уже благодарила меня.

– Она лишь сказала слова, а я хочу… – Поэми подлетела ближе, широко расставив маленькие ручки, положила их на плечи Эльханта. Он увидел прямо перед собой ее лицо, круглые щеки, курносый нос и глаза, в которых можно утонуть… Если бы только Эльхант не являлся великаном в сравнении с феей, а так озера ее глаз были слишком мелки для него. Агач ощутил дыхание – земляника, лесные орехи и прелая листва, – а потом Поэми поцеловала его, легко коснулась губами губ и сразу отлетела.

– Не следует долго оставаться здесь, – произнесла она. – Пока еще сила крепости не ушла в землю.

– Это та сила, которую вы вложили в Твердокамень, чтобы вырастить его? – спросил Эльхант. – Что будет с нею дальше?

– Она разойдется во все стороны и через корни вольется обратно в деревья.

– Обратно?

– Да. Мы берем силу у деревьев и возвращаем ее им.

– Если так, какой смысл…

– Смысл? – Она чуть нахмурилась. – Что значит «смысл»? Я не знаю этого слова. Сила течет по кругу, а когда проходит через нас, она меняется и обновляется. Благодаря ей… – эллиан смолкла.

– Благодаря ей из почек вырастают новые феи? – уточнил Эльхант. – Сила леса – как мужское семя?

Поэми вспыхнула, сыплющиеся с крыльев листья пожелтели – но продлилось это недолго. Ее нрав был куда более мягок, чем у владычицы, и фея лишь отвернулась, пытаясь скрыть смущение.

– Как мракобестии смогли поджечь Твердокамень? – спросил Септанта. – Я слышал, дерево фей почти не горит.

– Они использовали магию.

От подножия холма доносился скрип телег, ржание и голоса, но у вершины, среди обгорелых стволов и вылезших из земли треснувших корней, стояла тишина.

– Идем, – повторила Поэми.

Эльхант пошел вниз. Он приблизился к Лане, разговаривавшей с Оливией, и сказал:

– Монфор приказал стать в Твердокамне и дожидаться подхода войска. Но крепости больше нет. Значит, надо сделать ее вновь. – Агач глянул на Оливию. – Владычица, вы должны вырастить новую.

Несколько порхающих неподалеку эллиан ахнули. Оливия воскликнула:

– Чтобы ее опять сожгли? Деревья живые, великая печаль поселилась в наших сердцах…

– Ты хотела отблагодарить нас за то, что твоих подданных спасли от смерти? – перебил Септанта. – А меня – за то, что спас тебя? Если бы ты была эльфийкой, твоя благодарность могла бы выглядеть иначе. Но ты – фея. Вырасти новый Твердокамень.

– Это же большая крепость! Воссоздать такую… потребуется много времени и много сил.

– Ну так соберите все свои силы, – велел Эльхант.

Владычица вспыхнула, пухлые щеки ее порозовели, а хлопья, летящие с крыльев, налились красным цветом… Потом она сказала:

– Хорошо, дикарь. Мы попробуем вырастить крепость на этом же холме. Наша сила осталась в его склонах, ею можно воспользоваться… Мы сделаем это. Но вы не должны ничего видеть… Уйдите все.

Глава 5

– Не понимаю, – произнес Эльхант. – Почему она заставила нас уйти?

Отряд расположился не слишком далеко от холма, но так, чтобы его скрыли деревья. Эллианы прогнали и пирси, теперь крылатые создания сидели на ветвях, на плечах эльфов и кентавров, порхали среди листвы. Кучек уже долгое время стоял неподвижно – может, спал, хотя глаза оставались открытыми. Рядом похрапывал, свесив руки вдоль боков и склонив голову на грудь, юный кентавр.

Эльхант заметил ту пирси, которую рассматривал на склоне холма, – она, кажется, решила, что агач является воплощением всего самого ужасного, что есть в этом лучшем из миров, и за ним надо неотрывно наблюдать. Фея сидела в траве и пялилась на Септанту темными глазенками, а когда он поворачивал голову, тихо шипя, приседала, прячась на некоторое время, после чего высовывалась вновь.

Покинув холм, они расставили охрану, чтобы не наскочили нежданно орки или мракобестии, и принялись ждать. Септанта устроился под деревом, привалившись к стволу, ощущая, как волны незримой силы накатывают со стороны Твердокамня. Он будто стоял по пояс в реке с сильным течением – чувствовал нечто мягкое, но мощное, что расходилось от холма.

– Почему они не хотят, чтобы мы видели это? – повторил он.

Растянувшийся на траве Орхар, не открывая глаз, что-то пробурчал, а Бран, беседовавший с Ланой и сидом гортов, повернулся к Эльханту.

– Для фей это – все равно что для нас уединяться с хорошей кобылкой. Надо делать, когда никто не видит! – Бран заржал, и Орхар ухмыльнулся.

– Поглядеть, что за холмом… – задумчиво добавил кентавр. – От Твердокамня недалеко до кладбища.

– Вам самим на кладбище соваться нельзя, – возразил Эльхант.

– Никто про это и не говорил, остроухий. Поглядим лишь, чтобы мракобестий не было в округе. Скучаю на месте стоять. Пандос!

Юный жеребец всхрапнул и раскрыл глаза.

– Вокруг холма поскачем. Собери еще с полдюжины четвероногих. Остальные пусть здесь остаются.

Септанта заметил, как нахмурилась Лана. Рыжий не спрашивал разрешения – ни у агача, ни у амазонки, ни у Руана – он не принял их главенства в невольно объединившемся отряде четвероногих и двуногих. Они были союзниками, не больше. У кентавров слишком независимый нрав, чтобы подчиняться кому-то из других племен. Более развитые и менее жестокие, чем орки, они все же были ближе к последним, чем к детям деревьев.

Но амазонка сдержалась, не сказала ни слова, когда семеро кентавров с Браном во главе покинули место стоянки. Раньше Лана немедленно доводила до сведения окружающих все, что думает и чувствует по поводу происходящего, но за последнее время стала немного сдержаннее. Казалось, она размышляет о чем-то таком, о чем еще никогда не размышляла.

Эльхант пристально разглядывал Кучека.

– Давно он служит у Монфора? – спросил агач. – Откуда он взялся?

Лана села рядом на траву, поджав ноги.

– Мы тогда были в Пределе Тверди, близ островов Троицы. Корабельщики Стир-Пайка приплыли туда, отец с ними совещался: думали создать флот, чтобы плавать вдоль побережья. Пограничники видели орков на лодках, выдолбленных из бревен. Вдруг зеленокожие попытаются обогнуть Атланс по воде? Мы стали лагерем у берега, прибыли корабельщики, они говорили… Потом, ночью, отец вышел из шатра – и увидел плот, совсем небольшой. Он качался на волнах неподалеку от берега. Отец вошел в воду, ухватил плот и вытащил на сушу. Там лежал Кучек. Наверное, он плыл через какое-то очень жаркое место. Глина потрескалась и пропиталась солью. Отец позвал знахаря. Никто не знал, как лечить големов, ведь мы никогда не видели их…

– В Гравийской пустоши мы иногда находили вырезанные из дерева фигурки, – сказал Септанта. – А посреди руин Скребунов есть статуя голема. И резьба на стенах, а еще слова на древнем языке. Друиды переводили их – «големус». Хотя те фигуры не совсем такие. У Кучека есть голова, а они вроде как безголовые.

– Да. Мы даже не знали, жив он или мертв. Он не шевелился, не дышал… потом уже мы поняли, что он вообще не дышит. Филид, который был с нами, вымазал его густой настойкой, та смягчила глину. Утром Кучек пришел в себя. Но он ничего не помнит… или говорит, что не помнит о том, что было с ним раньше и как попал на плот.

– И он стал служить твоему отцу?

– Да. Он сам вызвался.

Эльхант открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут его окатило волной дрожи. От холма донеслись необычные звуки. Так же, как вой, который издал умирающий черный, они не были слышны ушами, но ощущались разумом. Септанта привстал, потом опустился на колени, сжав кулаки и склонив голову, глядя в землю и ощущая пустоту в груди.

– Что с тобой? – спросила Лана.

Она удивленно наблюдала за дикарем – сдержанный и слегка отстраненный, он впервые проявил слабость. Узкое лицо агача побледнело и осунулось. Раньше он двигался быстро, порывисто, теперь же стал вялым, будто сонным.

– Что такое? – повторила Лана, опускаясь рядом на корточки.

Септанта некоторое время молчал, затем медленно поднял руку и ткнул пальцем в сторону холма.

– Там происходит такое, чего я не понимаю…

– Да они просто колдуют… – удивилась амазонка.

– Колдуют… Это незнакомая магия, сыны омелы делают это не так. Сила фей… слишком необычна.

Лана покачала головой, глядя на деревья, за которыми скрывался холм.

– Ты и вправду чувствуешь магию. Наверное, ты можешь стать друидом.

Эльхант вновь сел, тяжело привалился к стволу. Плещущаяся вокруг холма магия фей пронизывала его тело, покачивала, будто сухую ветку на речных волнах.

– Нет, не могу. Альвар… Отец пытался научить. Чувствую… Да, чувствую, иногда вижу ее. Но не могу, даже как бард – повторить созданное другими заклятье, даже на это неспособен. Могу запомнить, хотя и с трудом, могу произнести, но ничего не происходит, слова не становятся магией. И песни сынов омелы плохо держатся в голове. Меня беспокоит эта сила. То, что делают феи.

– Но почему? Что в ней такого? Феи издавна живут в лесах и всегда помогали нам, если мы просили…

Эльхант поднял руку, и Лана замолчала, когда он приложил ладонь ко лбу.

– Я знаю, что все просто, – произнес агач с закрытыми глазами. – Есть ты, есть другие. Среди них есть свои, есть враги. Своим надо помогать, врагов – убивать. Тебе остается лишь решить, как это делать, и все. Но из-за… – он медленно повел рукой в сторону холма. – Из-за этого начинаю понимать: есть что-то еще. Под всем… Под всем спрятано что-то темное и непонятное. Сложное…

– Мадред, – сказала Лана. – Друиды говорят: Артар – все мужи, Мара – жены, а Мадред – то темное, что есть в каждом сыне и каждой дочери Высокого Древа.

Они замолчали, думая каждый о своем. Для Ланы, чья мать умерла сразу после родов, воспитывавшейся сначала среди неразговорчивых и суровых мужей-доиров, а после – среди еще более суровых питшей, жизнь так же представлялась простой и ясной. Она не видела ничего необычного в магии фей, не верила в восставшего из праха Горака… но она знала сынов омелы, знала, на что они способны.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.