Добывайки

      — Мальчик, — Под изобразил руками в воздухе силуэт. — Ну… мальчик…
      — Но в доме же нет… Какой мальчик?
      — Не понимаю. Что значит «какой»? Мальчик в ночной рубашке. Просто мальчик. Ты же знаешь, что такое мальчик.
      — Да, — ответила Хомили. — Я знаю, что такое мальчик. Но вот уже лет двадцать, как в доме нет никаких мальчиков.
      — Не было, — сказал Под, — а теперь есть.
      Хомили молча уставилась на него, и Под храбро встретил ее взгляд.
      — Где он тебя увидел? — спросила наконец Хомили.
      — В классной комнате.
      — А-а… когда ты доставал чашку?
      — Да.
      — У тебя разве нет глаз? — спросила Хомили. — Ты не мог сперва по­смотреть по сторонам?
      — В классной комнате никогда никого не бывает. Больше того, — продолжал он, — и сегодня тоже не было.
      — А где же онбыл?
      — В постели. В детской, или как там она у них зовется. Вот где. Си­дел в постели. А дверь была открыта.
      — Ну, мог бы заглянуть и в детскую.
      — Да как же я мог — на портьере, на полпути от пола!
      — Это там он тебя увидел?
      — Да.
      — С чашкой?
      — Да. Я не мог двинуться ни вверх, ни вниз.
      — Ах, Под, — сказала Хомили. — Не надо было мне тебя пускать. В твои годы…
      — Да нет, не в этом дело, — сказал Под, — ты меня неправильно поня­ла. Наверх я взобрался с легкостью. Взлетел как птичка, можно сказать, и бомбошки не понадобились. А вот потом… — он наклонился к ней. — Когда в руке у меня была чашка, если ты понимаешь, что я имею в ви­ду. — Он снял чашку со стола. — Она не очень-то легкая. Ее можно дер­жать за ручку вот так… но она тянет… или тонет, если так можно вы­разиться, вниз. Ее нужно держать в двух руках. Кусок сыру или ябло­ко — другое дело. Я их просто роняю… толкну, они и упадут, а я слезу потихоньку, да и подберу их. А с чашкой в руке… понимаешь теперь? И когда спускаешься, надо глядеть, куда ставишь ногу. А некоторые бом­бошки на портьере оторваны. Не знаешь, за что и ухватиться, чтобы не упасть…
      — Ах, Под, — проговорила Хомили чуть не плача, — что же ты сде­лал?
      — Ну, — ответил Под, снова садясь, — онвзял у меня чашку.
      — Что?! — в ужасе воскликнула Хомили.
      — Понимаешь, он сидел в постели и смотрел на меня. Я провел там, на портьере, не меньше десяти минут, потому что часы пробили чет­верть…
      — Но что значит — он взял чашку?
      — Ну, он слез с кровати и подошел ко мне. «Я возьму чашку», — ска­зал он.
      — Ой! — выдохнула Хомили, глядя на него во все глаза. — И ты дал ему?
      — Он сам взял, — сказал Под, — да так осторожно… А когда я спу­стился, отдал обратно.
      Хомили закрыла лицо руками.
      — Да не расстраивайся ты так! — взволнованно сказал Под.
      — Он мог тебя поймать! — сдавленным голосом произнесла Хомили, и плечи ее затряслись.
      — Мог. Но он только дал мне обратно чашку. «Возьмите, пожалуй­ста», — сказал он.
      Хомили подняла на него глаза.
      — Что нам теперь делать? — спросила она. Под вздохнул.
      — А что мы можем сделать? Ничего. Разве что…
      — Ах, нет, нет! — воскликнула Хомили. — Только не это. Только не переселяться. Да еще теперь, когда я все здесь так уютно устроила, и часы
      у нас есть, и всякое другое.
      — Ну, часы можно взять с собой, — сказал Под.
      — А Арриэтта? Как насчет нее? Она совсем не такая, как ее двоюрод­ные братья. Она умеет читать, Под, и шить…
      — Онне знает, где мы живем, — сказал Под.
      — Но они ищут! — воскликнула Хомили. — Вспомни Хендрири. Они принесли кошку и…
      — Полно, полно, — сказал Под, — зачем вспоминать прошлое?
      — Но и забывать о нем нельзя. Они принесли кошку и…
      — Верно, — сказал Под, — но Эглтина была совсем другая, чем Арриэтта.
      — Другая? Она была ее ровесница.
      — Они ничего ей не рассказывали, понимаешь? Вот тут-то они и допу­стили ошибку. Они делали перед ней вид, будто на свете нет ничего, кро­ме нашего подполья. Они не рассказывали ей о миссис Драйвер или Крэмпфирле. И уж словечком не обмолвились о кошках.
      — В доме и не было кошки, — напомнила ему Хомили, — пока они не «увидели» Хендрири.
      — Но потом-то она была, — сказал Под. — Детям нужно все говорить, так я считаю, не то они сами начинают разузнавать что к чему.
      — Под, — сердито промолвила Хомили, — мы ведь тоже ничего не рас­сказывали Арриэтте.
      — Ну, она многое знает, — тревожно ответил Под. — У нас же есть ре­шетка в садик.
 
 

 
      — Она не знает об Эглтине. Она не знает, что значит, когда тебя «увидят».
      — Ну что ж, когда-нибудь расскажем ей. Мы ведь всегда собирались это сделать. К чему спешить?
      Хомили поднялась с места.
      — Под, — произнесла она. — Мы расскажем ей все сегодня.
 

Глава пятая

      Арриэтта не спала. Она лежала под своим вязаным одеялом, уставившись в потолок. Это был очень интересный потолок. Отец смастерил для Арриэтты спальню из двух коробок из-под сигар, и на потолке были нарисованы прекрасные дамы в развевающихся газовых платьях, которые дули в трубы, на фоне ярко-голубого неба. Внизу зеленели перистые пальмы и крошечные белые домики стояли вокруг площади… Это была великолеп­ная картина, особенно когда горела свеча, но сегодня Арриэтта глядела на нее, не видя. Стенки коробки из-под сигар не очень толсты, и Арриэтта, слышала родительские голоса, то поднимавшиеся чуть не до крика, то падавшие до шепота. Она слышала свое имя, слышала, как Хомили вос­кликнула: «Орехи и ягоды — вот вся их еда!» — а спустя немного — встревоженный вопрос: «Что же нам делать?!».
      Когда Хомили подошла к ее кровати, Арриэтта послушно закуталась в одеяло и пошлепала босиком в теплую кухню. Она села на низкую ска­меечку и, обхватив колени руками, поглядела сперва на отца, затем на мать. Хомили подошла к ней и, опустившись на колени, обняла худень­кие плечи.
      — Арриэтта, — торжественно начала она, — ты знаешь о том, что там, наверху?
      — О чем — о том? — спросила Арриэтта.
      — Ты знаешь о двух великанах?
      — Да, — сказала Арриэтта. — Старая тетя Софи и миссис Драйвер.
      — Верно, — сказала Хомили. — И Крэмпфирл в саду. — Она положи­ла загрубевшую от работы ладонь на стиснутые руки Арриэтты. — Ты знаешь о дяде Хендрири?
      Арриэтта задумалась.
      — Он уехал на край света, — сказала она.
      — Переселился, — поправила ее Хомили, — на другую квартиру. С тетей Люпи и детьми. В барсучью нору… дыру в склоне, где растет боярышник. А почему он это сделал, как ты думаешь?
      — О! — воскликнула Арриэтта, и лицо ее просияло. — Чтобы быть на воздухе… лежать на солнышке… бегать по траве… качаться на ветках, как птицы… высасывать из цветов мед…
      — Глупости, Арриэтта, — сердито вскричала Хомили, — это дурные привычки! И у твоего дяди Хендрири ревматизм. Он переселился, — про­должала она, делая ударение на этом слове, — потому что его «увидели».
      — О!.. — воскликнула Арриэтта.
      — Его «видела» двадцать третьего апреля тысяча восемьсот девяносто второго года Роза Пикхэтчет в гостиной, на полочке над камином. Надо же было выбрать такое место! — добавила вдруг Хомили удивленно, словно говоря сама с собой.
      — О!.. — опять воскликнула Арриэтта.
      — Я никогда ни от кого не слышала, никто не счел нужным мне со­общить, почему он вообще туда забрался. Все, что там стоит, говорит твой отец, видно с пола или с ручек бюро, если стать боком и держаться за ключ. Так отец и поступает, если заходит в гостиную.
      — Говорили, он полез за пилюлями от печени, — сказал Под.
      — Что ты имеешь в виду? — удивленно воскликнула Хомили.
      — Пилюлями от печени для Люпи, — устало объяснил Под. — Кто-то пустил слух, — продолжал он, — что на каминной полке в гостиной лежат пилюли от печени…
      — Вот как? — задумчиво проговорила Хомили. Я никогда об этом не слышала. Ну и все равно это был глупый и безрассудный поступок, нико­му не нужный риск. Оттуда не спустишься иначе как по шнуру от коло­кольчика. Говорят, Роза смахнула с него пыль метелочкой, и он стоял так неподвижно рядом с фарфоровым купидоном, что она ни за что не обрати­ла бы на него внимания, если бы он не чихнул. Она была еще недавно в доме и не знала всех статуэток. Она так завизжала, что мы услышали ее даже здесь, под кухней. После того ее было не заставить вытирать пыль — разве только со столов и стульев.
      — Я редко захожу в гостиную, — вставил словечко Под. — Не стоит труда. Там все стоит на своем месте, и если что пропадет, они сразу заме­тят. Конечно, бывает, остается что-нибудь на столе или на полу возле сту­ла, но только если там были гости, а у них давно уж не бывает гостей… лет десять или двенадцать. Я могу сейчас, не сходя с места, перечислить тебе все, что есть в гостиной, начиная с горки у окна до…
      — А сколько в этой горке красивых вещиц, — прервала его Хомили, — и многие из литого серебра. Там есть серебряная скрипка со струнами и смычком… как раз под рост нашей Арриэтте.
      — Что толку в вещах, — сказал Под, — которые лежат под стеклом.
      — А разве ты не можешь разбить стекло? — спросила Арриэтта. — Са­мый уголочек, чуть-чуть ударить, крошечный ку… — Голос ее прервался, она увидела, с каким удивлением, даже ужасом смотрит на нее отец.
      — Послушай-ка, Арриэтта, — начала сердито Хомили, но тут же взяла себя в руки и ласково похлопала дочку по плечу. — Она же не понимает, что такое — добывать, — объяснила она Поду. — Она не виновата. — Хо­мили снова обернулась к Арриэтте. — Чтобы добывать, нужна сноровка, это своего рода искусство. Из всех семейств, которые жили в этом доме, остались мы одни, и знаешь почему? Потому что твой отец — самый искус­ный из всех добываек, искуснее его в наших краях не было с… ну, со времен, когда еще твой дедушка жил на свете. Даже твоя тетя Люпи не могла этого отрицать. Когда он был помоложе, я своими глазами видела, как он прошел весь обеденный стол из конца в конец уже после того, как прозвучал гонг к ужину, и взял с каждого блюда орех, или конфету, или еще что-нибудь из десерта и спустился по складке скатерти до того, как в дверь вошел первый человек. Просто так, для забавы, да, Под?
      Под слегка улыбнулся.
      — Смысла-то в этом не было, — сказал он.
      — Пусть, а все ж таки кто, кроме тебя, отважился бы на это?
      — Я был тогда моложе, — вздохнул Под и повернулся к Арриэтте. — Мы не ломаем ничего и не бьем, дочка, так не делается. Это уже не будет называться «добывать».
      — Тогда мы были богатые, — сказала Хомили. —Ах, какие у нас во­дились красивые вещи! Ты еще крошкой была, Арриэтта, ты не помнишь. У нас был ореховый гарнитур из кукольного домика, и набор рюмок из зе­леного стекла, и музыкальная табакерка. К нам приходили родственники, и мы устраивали балы. Помнишь, Под? И не только родственники. У нас бывали даже Клавесины. Все бывали, кроме этих Надкаминных из каби­нета. Мы танцевали тогда до упаду, а молодежь чуть не до утра сидела у решетки. Наша табакерка играла три песенки: «Клементина», «Боже, спаси королеву» и «Почтовый галоп». Все нам завидовали тогда, даже Надкаминные.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.