Преданья колдовского мира (№7) - Подменыш

Андрэ Нортон

Подменыш

Летендейл не крепость, окруженная стенами, а скорее просто жилище женщин, которые дают убежище всем, кто его ищет, но в самом начале весны выглядит он довольно мрачно. Снег рваными полосами покрывает землю, и во дворе камни блестят от сырости. В окнах, обращенных на запад, воет и стонет ветер, дергая за рамы пальцами, слишком слабыми, чтобы оторвать их и пробраться внутрь.

Герта прижималась лбом к одной из этих толстых рам. Она прислонилась к широкому подоконнику, словно это облегчало боль, разрывавшую ее живот. Жизнь, которую она носила в себе, будто превратилась в воина, и тот разрывал ее тело в нетерпении вступить в битву с миром.

Ее теперь не оставляли одну. Время от времени к ней подходит женщина и поддерживает ее. Герте она казалась безлицей куклой, существом из сна или скорее темного ночного кошмара, которому нет конца. В руке девушка крепко, так что сглаженные временем края впивались в тело, сжимала свой единственный талисман, амулет Гунноры. Герта не молилась. Разве достигнет молитва Древней Великой, если она направлена из аббатства, посвященного совсем другой силе?

Стиснув зубы, Герта отшатнулась от окна, сделала шаг, другой, но боль снова заставила ее пошатнуться. Не помня как, она оказалась в постели, тело ее изгибалось дугой. Волосы от пота прилипли ко лбу.

— Гуннора! — выкрикнула ли она или это имя прозвучало только в ее сознании? Удар боли, словно копье, пронзающее тело, дергающая боль. Потом…

Мир, конец всякой боли. Она погрузилась в беспамятство.

И в окутавшей ее тьме услышала хриплый смех, злобный смех, угрожающий. И увидела во тьме…

Круг камней, к которым прижимаются… нет, не прижимаются, это только кажется из-за раздувшихся, разбухших тел. Они сидят, повернув чудовищные головы, и смотрят на нее выпуклыми глазами со злобной радостью и торжеством.

Герта вспомнила. И закричала, he взмолилась Древним, а закричала от страха, который она считала ушедшим, похороненным в прошлом.

Она хотела бежать, закрыться руками. Но знала, что даже если закроет глаза, то не спасется. Жабы Гриммердейла! Она безрассудно обратилась к ним, обманула их, и теперь они здесь!

— Миледи… Слова прозвучали слабо, издалека, они не имели никакого отношения к этому ужасу. Но похоже, в них было какое-то заклинание от этих жабьих существ, потому что те исчезли. Герта, истощенная, дрожащая, открыла глаза.

Перед ней в свете двух ламп стояла Ингела, женщина, знающая травы, умеющая лечить. Значит, день, на который Герта смотрела сквозь толстые искажающие стекла, кончился. Ингела прочно держала худую руку девушки. Глаза ее смотрели внимательно и напряженно, темные и чистые под складками головного убора.

Герта собралась с силами. Рот у нее пересох, словно она ела пепел.

— Ребенок? — даже в собственных ушах голос ее прозвучал слабо и хрипло.

— У тебя дочь, леди.

Дочь! На мгновение Герта испытала радость, сердце забилось чаще. Она хотела поднять руки, хотя они и казались закованными в свинец. Выполнилось обещание Гунноры — ребенок, который не будет иметь ничего общего с разбойником, ставшим его отцом. Ребенок Герты, только ее одной!

— Дай ее мне, — голос по-прежнему звучал слабо, но жизнь и воля быстро возвращались. — Дай мне мою дочь!

Женщина не двинулась с места. И в руках ее не было теплого свертка. Девушке показалось, что взгляд женщины стал строже, в нем мелькнуло чувство, которого девушка не смогла разгадать.

Она попыталась приподняться в постели.

— Ребенок умер? — она считала, что задала этот вопрос, не выдав отчаяния, которое рвануло ее так же сильно, как боль перед этим.

— Нет, — только теперь Ингела пошевелилась. Герта озадаченно смотрела, как женщина наклонилась и подняла с постели сверток, который издал неожиданный пронзительный крик протеста против заключения в одеяле.

Не умер — тогда что же? Что-то зловещее проскользнуло в том, как встретила женщина ее вопрос. Герта была в этом уверена. Она протянула руки, заставляя их не дрожать, готовая встретить любое зло.

Ребенок вовсе не был мертв. Он яростно сражался с пеленками. Герта схватила сверток и решительно откинула простыню, чтобы взглянуть на то, что обещала ей Гуннора, на ребенка, который будет принадлежать только ей.

Но едва она увидела маленькое сморщенное покрасневшее тело новорожденной, как все поняла! Лишь на мгновение Герта ощутила отвращение, как будто хотела изрыгнуть зло, спавшее в ней с момента зачатия новой жизни.

Перед ней лежало доказательство ее греха, ее связи с силами зла, древнего и могучего зла, и эта кара пала не на нее, а на ребенка. Она видела уродливое лицо. Девочка смотрела на Герту, ее хриплые крики прекратились. Взгляд выпуклых глаз вонзался в нее, как будто маленькое существо знало, чья судьба так его искалечила. Кожа младенца шелушилась коричневатыми чешуйками. Жабы, да, это их знак.

Герта яростно прижала к себе девочку, вызывающе взглянув на женщину.

Ингела сделала рукой ритуальный жест, предотвращающий зло, губы ее шептали слова молитвы, но так тихо, что Герта их не слышала. Женщина, подхватив рукой молитвенные кольца на поясе, перебирала их одно за другим.

— Подменыш! — из-за госпожи показалась служанка, о присутствии которой Герта и не подозревала. Это слово сразу насторожило Герту.

— Это моя дочь, — медленно и отчетливо заявила она, беря на себя в этот момент все, что изуродовало ребенка, всю тяжесть греха, который в своем безумии привел ее к такой судьбе. — Это моя дочь Эльфанор, я провозглашаю ее своим ребенком, рожденным моим телом, она принадлежит моему клану.

Эльфанор? Герта удивилась этому имени. Откуда оно к ней пришло? Она раньше никогда его не слышала. А что касается других слов признания ребенка, то они теряли теперь всякий смысл. Клана у нее нет, семьи нет, и никакой лорд не поднимет ребенка в центре своего зала на всеобщее обозрение.

Она совершенно одинока, тем более из-за проклятия, наложенного на ребенка. Слушая звон молитвенных колец, которые перебирала Ингела, Герта поняла, что дочь ее уже осуждена, и она вместе с нею.

Упрямая гордость, позволившая ей отразить все требования семьи, которую она больше не назовет своей, заставившая замыслить месть, которая так зло теперь отразилась на ней самой, эта гордость — по-прежнему ее щит и оружие.

— Это моя дочь, — твердо повторила она, глядя прямо в глаза женщине, готовая отразить любое возражение.

— Подменыш… — опять это ужасное, проклятое слово. Ингела быстро отвернулась, властно взглянула на служанку и отдала рад приказов. Та отошла, торопливо принялась убирать грязные простыни, налила воды в ведро. И выбежала из комнаты. Ингела снова заняла место у постели и спокойно встретила вызывающий взгляд Герты.

— Ребенок… — начала она медленно. Герта чуть приподняла подбородок. Никогда, никому, ни одной живой душе не выкажет она свою печаль и боль.

— … проклят. Это ты хочешь сказать? Если и так, то проклятие на мне, и мне отвечать.

Ингела не проявила никакой обиды при этих словах, которые в таком месте могли бы посчитаться богохульством. Последователи Пламени учат, что грех ставит свой знак на грешнике. Слова Герты можно было считать признанием.

— Зло укрепляется, когда его семена поливают и холят, — все также медленно проговорила Ингела. Но в ее взгляде, устремленном на Герту, не было осуждения.

— Ты знаешь мою историю, — хрипло сказала Герта. Эльфанор у нее на руках лежала спокойно, прикрыв большие выпуклые глаза, как будто все слышала и понимала. — Да, я пыталась навлечь зло на своего врага, того, кто осквернил меня. Я открыто и добровольно обратилась к Древним за помощью в этом зле, и наполняла меня тогда только ненависть. Но злое деяние не свершилось. Я боролась за того, кого отправила к Жабам. И он остался жив.

— Но ведь это был не тот человек. Так ты сказала, — напомнила ей Ингела.

— Это я узнала только потом. Уже после того, как боролась за него. И вот это… — она прижала к себе маленькое тело. — Не знаю, какая древняя наука, колдовство или сила проникли в мое тело и заменили жизнь, которую я вынашивала, на это. Эльфанор — моя, и на мне вся тяжесть ноши, — может, не стоило этого говорить в таком месте, но ей хотелось сохранить хоть слабую надежду. — И, может быть, если одна сила принесла зло, то другая его исправит.

Снова Ингела пошевелила кольцами.

— Ты говоришь неправильно. Здесь мы следуем истинному учению. Ты уже видела, что бывает с теми, кто обращается к тому, во что мы не верим.

— Правда, — Герта сдержала дрожь от внутреннего холода, который охватил ее не в ответ на этот выговор. И в то же время подумала. «Мои мысли не смогут оградить нас стеной. Есть силы и силы».

Она высвободила руку, нашла на груди амулет Гунноры. Снова вспомнила, как побывала в ее святилище, неся в себе ребенка, ища помощи. Как во сне, а может, и не во сне, была приветливо встречена, как пообещали удовлетворить ее просьбу. Потому что Герта верила в Эльфанор действительно нет ничего от отца, девочка целиком принадлежит ей.

Проходили дни, но Герта не говорила о том, что собирается делать. Она хорошо знала, что ее ребенок стал предметом многих слухов и что ее поздравляли с благополучными родами только по обычаю.

Неожиданно с юга подули теплые ветры. Растаявший снег впитался в землю, и она просохла. Начиналась ранняя весна. Большую часть времени Герта проводила в своей комнате, голова ее была занята больше, чем руки, хотя она нянчила дочь и заботилась о ней одна, отказываясь от помощи тех, кто, как она знала, считал ребенка проклятым.

Через четыре недели, приняв решение, она попросила свидания с аббатиссой.

Держа на руках ребенка, она провела церемонию приветствия во внутренней гостиной, бегло вспоминая, каким непохожим казалось все, когда она впервые появилась здесь. Тогда она была спокойна и довольна — теперь она знает, каким ложным оказалось это спокойствие и довольство. Она на мгновение ухватилась за это воспоминание, но потом отбросила его. Герта не дура, она понимает, что приходится платить за свою глупость, а может, придется платить всю жизнь.

— Говорят, леди Герта, ты хочешь уехать из Летендейла, — аббатисса — невысокая женщина — неподвижно сидела на стуле из потемневшего от времени дерева, с высокой спинкой, стул весь был покрыт резными символами Пламени. Подозрения оставили Герту. Может, она не умеет судить о мотивах и мыслях других людей, но здесь она не чувствует ни злобы, ни обвинения, только искреннюю озабоченность.

— Я должна, — ответила она, садясь на край стула, на который указала ей аббатисса, и прижимая к себе Эльфанор. Девочка никогда не плакала, когда Герта держала ее. Она лежала неподвижно, не отрывая взгляда от лица матери. Герта старалась не отыскивать в этих слишком больших глазах отражения тех болотных огней, которые она видела в других глазах, столь похожих на эти. — Ваше преподобие, для меня,… и для моего ребенка нет места за этими стенами.

— Тебе так сказали? — сразу же резко спросила аббатисса.

— Такое не нужно говорить. Нет, никто не сказал мне недобрых слов. Но это правда. Из-за меня тень зла упала на это место, которое должно оставаться святым и мирным.

— Мы должны стремиться к миру. Святость не нам провозглашать, — ответила аббатисса. — Но куда же ты поедешь? Лорд Нордендейла…

Герта сделала быстрый жест.

— Ваше преподобие, он был добр ко мне, хотя имел полное право перерезать мне горло. Я навлекла на него такую опасность, какую редко приходится встречать человеку. Ты ведь знаешь мою историю, как я просила помощи в мести у существ, чья природа — сама тьма, а потом завлекла лорда в их сеть.

— Но ты ведь и сражалась за него, — медленно проговорила аббатисса. — Разве ты не верила, сражаясь за него, что он опозорил тебя?

— Да. Но какое это имеет значение? Если бы я обратила против него свой кинжал, я была бы в своем праве, — прежний стыд и ненависть вернулись к ней при этом воспоминании. — Но ни один человек, каков бы ни был его грех, не должен быть отдан древнему злу.

— Но он не стал винить тебя. Напротив, оказал тебе честь за то, что ты сражалась против стыда. Этот Тристан говорил со мной перед отъездом, и разве с тех пор не приезжали сюда дважды его посыльные, подтверждая, что он совершил задуманное, принял под свою команду лишившихся предводителя жителей Нордендейла, принес мир и надежду другим, что он хочет, чтобы ты стала его леди, и будет оказывать тебе все почести. Он сильный человек, жесткий в своих правилах, но так же хорош, как сталь, которой он владеет. Как же он? Ты поедешь к нему?

— К нему в последнюю очередь, ваше преподобие. Он только что стал лордом. Он сильный и смелый человек, но если возьмет жену с «подменышем», у него начнутся неприятности, как вода поднимается у перегородившего ручей камня. И со временем все равно затопит его. Нет, я не поеду в Нордендейл. И покорно прошу Ваше Преподобие не слать вестников Лорду Тристану. И если он или его посыльный появятся здесь, скажите, что я вернулась к своей семье.

— Ты сама говорила, что у тебя нет семьи, — резко возразила аббатисса. — Ложь, даже ради добра, здесь недопустима.

— Леди аббатисса, я по своей воле противопоставила себя остальным людям. И пойду туда, где, вероятно, мое место.

— В Пустыню? Но это означает смерть. Добровольно искать смерти — тоже грех. Герта покачала головой.

— Нет, если бы я хотела идти той дорогой, то ушла бы много месяцев назад. Я иду не умирать, а искать ответ. И если поиски приведут меня в странные места, что ж, придется идти туда.

— Пути Прежних никогда не были нашими. В этом поиске ты подвергаешь опасности большее, чем свое тело.

— Леди, я подвергла себя опасности много месяцев назад. Ты считаешь,

— лицо девушки вспыхнуло, глаза загорелись, как у боевого сокола, готового устремиться на добычу, — ты считаешь, что я не должна сражаться за этого ребенка? Есть места, в которых зло появилось раньше, чем здесь поселился человек, но есть места мира и добра. Разве не правда, что небольшая порция опасной травы может исцелить тело, победить болезнь, вызванную той же травой? Если на поиски уйдет вся моя жизнь, я все равно буду искать.

Аббатисса долго не отвечала. Она изучала лицо Герты, как будто силой воли могла проникнуть в ее мысли.

— Выбор твой, — медленно сказала она. — Мы не пользуемся странными силами, но иногда Пламя дает нам предвидение, как у Мудрой Женщины, глядящей в свою чашу предсказаний. Не знаю, почему, но верю, что если можно помочь в твоем желании снять проклятие, такая помощь тебе будет оказана.

— А если приедет Лорд Тристан? — Герта перевела дыхание. Она никак не рассчитывала услышать такое признание от женщины, поглощенной ритуалами, которые отвергают иные и древние силы.

— Ему будет сказана правда. Что ты родила ребенка, за будущее которого нужно бороться, и что ты отправилась бороться, а куда, мы не знаем. Не знаю, примет ли он наши слова. Решать ему. Не могу благословить твой поиск, но как верущий в одно желает добра верующему в другое, так и я желаю тебе добра, леди Герта. Ты храбра, твоя воля как лезвие меча, побывавшего во многих битвах мира, но все еще прочного и острого.

У тебя есть лошадь, которую оставил тебе Лорд Тристан; советую тебе принять ее, хотя твоя гордость может потребовать отказа. Мы дадим тебе еще вьючного пони, их у нас много, их приводят беженцы. Многие из них не выживают и не оставляют родственников, которые унаследовали бы их добро. Дадим тебе припасов и дорожную одежду. Можешь выбрать, что хочешь, в наших кладовых.

Я пожелала тебе добра, — аббатисса помолчала. — Но не могу добавить чар благословения: там, куда ты идешь, они могут оказаться не помощью, а помехой. И не спрашиваю, в каком направлении ты поедешь, хотя посоветую не ехать открытыми дорогами: эта земля в хаосе, и многие лишившиеся предводителей люди охотятся на ней сами по себе.

— Леди аббатисса, ты дала мне гораздо больше, чем я осмеливалась бы просить, — Герта встала. — И, может быть, самый большой твой дар то, что ты не сказала; «Не уезжай, это бесполезно!»

Аббатисса слегка улыбнулась.

— А если бы я так сказала, и развела руки, и воспользовалась своей властью — впрочем, ты не дочь этой крыши, и у меня нет над тобой власти, — разве ты послушала бы меня? Нет, я знаю, что ты много думала и считаешь это долгом своей жизни. Да будет так. Мы сами выбираем свои дороги, и многие это делают гораздо беззаботнее, чем ты.

Герта стояла очень прямо. В этой женщине есть что-то такое: в других обстоятельствах они могли бы стать друзьями. На мгновение она подумала, каково было бы стать «дочерью» в этом мирном жилище. Но это была беглая мысль. И Герта повторила старое прощание путника:

— За еду и крышу благодарю и благословляю. Пусть все будет хорошо в этом месте, а я снова отправляюсь в дорогу. Аббатисса слегка наклонила голову.

— Иди с миром, леди Герта. И да найти тебе все, что ищешь, — и хотя она отказала в благословлении пламени, все же подняла руку и начертала какой-то знак в воздухе между ними.

Так Герта и Эльфанор ушли из этого места мира. Аббатисса была щедра. Герта сидела боком на лошади, на которой ее привез сюда Тристан; из вещей, оставленных беженцами, она взяла широкие, похожие на юбку брюки, в которых благородные леди ездят на охоту. Лошадь была не очень видная, небольшого роста; Герта была уверена, что в ней течет кровь диких горных лошадей. Но именно таких подбирают для трудного пути.

Чуть позади на узде шел еще меньшего размера пони, с вьюками на спине. К поясу Герты был привязан длинный нож-кинжал, который она также отыскала среди вещей в кладовой. К седлу она прицепила короткое копье для охоты на кабана с прочным наконечником, острым, как игла. Эльфанор ехала в похожей на колыбель корзине за спиной Герты, так что руки у девушки оставались свободными и она могла управлять обоими животными.

Она выехала ранним утром, потому что хотела миновать дороги до того, как на них появится много путников, и углубиться в холмы, как и советовала ей аббатисса. Земля поистине была полна людьми без вожаков и разбойниками. Многие лорды погибли в войне, их владения достались слабым, которые теперь оказываются легкой добычей для проходимцев. Только такие люди, как Тристан, могут в конце концов привести в порядок этот хаос. Герта подумала об этом, но потом отогнала подобные мысли. То, что она могла бы встать рядом с ним, может быть, помочь ему, — это фантастический рисунок из дыма, и мрачная правда ее ноши быстро разгоняет этот рисунок.

Еще до того, как солнце поднялось высоко, Герта съехала с дороги и углубилась в путаницу тропинок, которые вились между камней, выглядевших так, будто это случайный результат камнепадов; однако после тщательных расспросов в аббатстве Герта выяснила, что на самом деле это преграды или полуприкрытые ворота, которые скрывают начало иной, гораздо более древней дороги.

Прежние, некогда населявшие Долины, предпочитали дороги, которые поднимались на вершины холмов, а не вились долинами. Именно такой путь несколько месяцев назад привел ее вначале к святилищу Гунноры, а потом и к жилищу Жаб. Теперь Герте нужно было вернуться к святилищу. Только Гуннора может дать ей какие-нибудь указания. Потому что Великая Женщина любила детей и благосклонно относилась к их нуждам. Поможет ли она проклятой… Нет, твердо сказала себе Герта, согрешила она, а не ребенок. И потому расплачиваться тоже должна она. Она приняла бы на себя чешуйчатую кожу, выпуклые глаза — все то, что поразило Эльфанор. И надеялась, что Гуннора пошлет ей сон и расскажет, как этого достичь.

Герта ехала медленно, временами останавливалась, слезала с седла, кормила и пеленала Эльфанор. Девочка не плакала. И это ее молчание выглядело довольно странно. Герта заметила, что иногда эти круглые глаза смотрели на мир как-то не по-человечески. Не может ребенок такого возраста смотреть на окружающее так пристально.

Хотя древняя дорога проходит по вершинам, те, кто ее создавал, позаботились, чтобы путников нелегко было заметить. Со стороны долин дорогу закрывали густые кусты и деревья, иногда они уступали место вертикальным разбитым скалам, сливающимся с местностью, так что и по ним нельзя заметить дорогу.

Герта и девочка провели ночь в месте, которое могло быть специально подготовленным для лагеря, потому что тут скалы наклонились друг к другу, концы их соединялись, образуя подобие крыши.

Здесь была даже яма, почерневшая от многих костров; Герта уложила в нее хворост и сухой мох, которые заранее собрала, разожгла костер и села возле него, взяв ребенка на руки. В огонь она бросила горсть сухих листьев, которые ей дала Ингела. И теперь от костра исходил свежий чистый запах. Но не ради него Герта бросала травы. Их комбинация должна не подпустить к лагерю темные сны. Запах прочищает голову, и об этом знают те, кто разбирается в растениях. А Герта нуждается в этом.

Путешествие по старинной дороге снова отдало ее во власть все еще существующих древних сил. И она должна использовать любые средства защиты от зла.

Лошади тоже подошли поближе к огню и ели зерно, которое Герта достала из мешков. Отпустить их свободно пастись она не решалась. Но поблизости была вода, ключ, питавший небольшой ручей; лошадь и пони шумно напились, а сама Герта промыла две бутылки, наполнила их заново и утолила собственную жажду после сухого дорожного хлеба.

Спала она урывками, потому что сама включила в себе внутреннего страха, который пробуждал ее время от времени, и она подбрасывала дров в костер; рядом с рукой все время лежали наготове нож и копье.

Хоть Герта и старалась облегчить себе путь, тело ее болело. На рассвете, лежа между камнями, она уже больше не могла спать и думала о направлении, в котором двинется дальше.

Дорога продолжалась, то опускаясь в неглубокую долину, то снова поднимаясь вверх. Герта проезжала скалы, на которых были вырезаны странные символы, вырезаны так глубоко, что даже время не смогло полностью стереть их.

На четвертый день дорога разделилась, одна ветвь ее повернула на юг. Герта никого не видела, хотя раз или два, приближаясь к долинам, слышали звуки шагов других путников. И при каждом таком звуке замирала с бьющимся сердцем.

Герта поехала по северной дороге и стала искать знакомые ориентиры. Если она права, именно по этой дороге несколько месяцев назад она направлялась к святилищу Гунноры. И теперь следовало найти какую-нибудь скалу или участок местности, которые она помнит.

У развилки не оказалось подходящего места для лагеря. Дул ветер, холодный, без всяких признаков весенней мягкости. Герта сняла колыбель с седла и поставила ее перед собой, прикрыв плащом, чтобы хоть немного защитить ребенка.

В начале вечера по склонам холма двинулись тени. Но Герта продолжала двигаться, потому что пока не находила места для отдыха. И вот, уже почти перестав надеяться, она увидела здание, которое искала. Из двери, на которой висел выкованный из железа символ Гунноры — сноп, перевязанный ветвью фруктового дерева, — виднелся свет.

Лошадь, шедшая с опущенной головой, вдруг заржала. Сзади отозвался пони. Герта сама произнесла голосом, хриплым от холода и долгого молчания:

— Удачи этому дому и тем, кто живет в нем.

Дверь раскололась, половинки скользнули в стены. Вперед устремился золотой свет. Лошадь не дала Герте возможности колебаться, она прошла в дверь и остановилась во внешнем помещении, а не на настоящем дворе. Оба животных казались спокойными и довольными, словно пришли к себе домой.

Герда, с затекшим онемелым телом, чувствуя, словно проехала целую вечность, спешилась.

«Входи с миром».

Голос доносился из воздуха. Герта вспомнила, что так же было и в ее первое посещение святилища. Она с сомнением посмотрела на лошадь и пони. С них нужно снять груз. Они хорошо поработали и заслужили отдых.

«Входи, — перед ней открылась вторая дверь. — За добрыми животными присмотрят, как и за всеми, кто приходит с миром».

Герту уже заполнило ощущение тепла, освобождения от тяжести. Она больше не колебалась и прошла вперед. У второй двери достала из ножен длинный кинжал и оставила его на полу, потому что в зал Гунноры не входят с оружием.

Вторая комната была точно такой, какой она ее помнила: стол с едой, все готово для подкрепления путника. Зашевелилась в своей корзине Эл фанор, испустив негромкий мяукающий крик. Большие глаза опять смотрели в лицо матери, и никогда еще Герта не была так уверена, что в этом маленьком изуродованном теле живет разум, гораздо более древний, чем плоть и кости.

Она ожидала протестов ребенка, а может, и того, кто обитает в этой комнате. Можно ли приносить проклятое существо в свет, противоположность этого проклятия? Но кроме первого крика, Эльфанор не испустила ни звука, и других ответов тоже не было. Герта опустилась на стул, левой рукой держа девочку, а правую протянула и взяла кубок, от которого поднимался пар: согретое вино, приправленное травами, привет путнику после долгого дня пути по холоду.

Она выпила. И стала есть густую похлебку, сытную пищу, наполнявшую тело силой, успокаивающую мысли; ни разу после посещения святилища она не испытывала такого удовлетворения едой.

Наевшись, она откинулась в кресле и заговорила, обращаясь к огням двух ламп, освещавших комнату.

— Тому, кто дал еду, благодарность от чистого сердца. Благодарность за приют. Той, что правит здесь… — тут Герта заколебалась. Она не могла подобрать нужных слов. И впервые ясно осознала, что сделала. В это место мира и света она принесла грех и зло — собственный грех и собственное зло!

По другую сторону стола открылась вторая дверь. За ней свет был более тусклый. И комнату заполнил аромат цветов, как в самый разгар лета, послышался безголосый шепот, какой можно услышать на берегу веселого ручья, гудение довольных пчел, занятых сбором урожая, легкое дуновение ветерка, шевелящего цветущие ветви.

Та, что живет здесь, кажется, не осуждает ее, как осуждает себя она сама. В сердце Герты вспыхнул легкий огонек надежды. Волоча загрязненную в дороге юбку, она пошла вперед, не медленно и неохотно, но как человек, знающий свою цель и стремящийся к ней.

Ее окружили щупальца дыма, аромат стал сильнее. И Герте показалось, что он приобрел материальные очертания, навстречу ей двинулось множество рук. Спотыкаясь, чуть одурманенная сильным ароматом, Герта наткнулась на лежанку. И тяжело легла на нее. Глаза ее закрылись.

Свет, золотой, как осенние яблоки, богатый, как то золото, что ценят люди. Он поднимается от пола и уходит высоко вверх, и Герта, как ни задирает голову, не может увидеть его вершины. Герта видит только, что столб света не сплошной, хотя взгляд ее не способен проникнуть сквозь него. Свет пульсирует в ритме биения ее сердца.

И хоть этот столб прекрасен, есть в нем что-то страшное, почти грозное. Герта, не отдавая себе отчета, преклоняется перед ним. Она хочет протянуть руки, просить прощения; но руки ее не отрываются от того, что она несет. И она отводит глаза от света и смотрит на свою ношу.

Ребенок, человеческий ребенок, с подлинно человеческой внешностью, но темный, мрачно темный. И на нем свет столба пробуждает ответ, искру, ясную и золотистую.

— Леди… — Герта не думает, что говорит вслух. В этом месте слова исходят прямо от сердца, от самой сердцевины разума, и в них может быть только истина. — Я согрешила против жизни, которая есть добро. И пусть наказан будет не ребенок, а я. Невинные не должны страдать из-за виновных.

Свет вспыхивает так ярко, что обжигает ей зрение. Бегут слезы. Или это слезы, которые она не выплакала с тех пор, как люди совершили над ней зло и поймали в эту грязную сеть?

Герта ждет ответа. И когда не получает его, в ней пробуждается страх. Ей приходится призвать всю свою силу и храбрость, чтобы не закрывать глаза и продолжать смотреть на этот обжигающий свет. Она дрожит, ей кажется, что ее охватывает холод, отрезает ее не только от милости света, но и вообще от жизни всех остальных людей.

Она начинает плакать. Если ее ждет смерть, тогда…

— Не ребенок! — ее слова не просьба, а скорее требование. И тут же она пугается еще больше, потому что здесь не требуют, здесь только умоляют и молятся.

Свет мгновенно исчезает. И Герта видит что-то еще…

Перся ней скалы, размещенные определенным образом. Они образуют колесо. Она словно висит в воздухе над этим колесом. И хоть с поверхности оно выглядит подругому, Герта узнает, что видит. Она дважды видела это место. Обиталище Жаб.

Дьявольские зеленоватые огоньки расцветают на скалах. Герта опасается, что вот-вот они устремятся к ней, что всякая защита, которая могла у нее быть от этих Темных, теперь оставила ее.

Но они как будто не подозревают о ней, если это действительно Жабы. Девушка начинается двигаться, словно у нее есть крылья и она медленно и размеренно машет ими. Она движется над скалами к центру круга. И видит еще кое-что. Посередине нескольких путей, ведущих в паутину Жаб, прямо в центре прохода (словно закрывая эти проходы) стоят камни, которые светятся легким голубоватым светом. Три прохода закрыты, но три остаются открытыми. И тут в сознании Герты вспыхивают сведения, которые она как будто знала всегда, которые просто спали в ее мозгу, а теперь проснулись.

Когда-то Жабы Гриммердейла были заключены в своем колесе, они не могли беспокоить сны людей, не могли привлекать к себе неразумных, как она, или злых людей. И они должны быть заключены снова. Герта перевела дыхание. Если такова возложенная на нее задача, она готова.

И тут же она получила предупреждение. Из-за того, что она уже пыталась использовать Жаб в своих целях, она уязвима перед ними. И для нее приблизиться к ним — это риск смерти, худшей, чем любая неудача или телесные страдания. Поэтому она должна сделать выбор. Спасет ли она Эльфанор? Даже в этом она не может быть уверена, может только надеяться, но надежда эта сильна. Надежда поведет ее, станет ее едой и питьем, ее отдыхом и освобождением. И Герта уцепилась за нее со всей своей силой воли.

Снова девушке предстояли ветры высот. Когда она проснулась, ее ждала добрая еда. Во внешнем помещении она нашла своих лошадей, накормленных, оседланных, навьюченных, готовых к пути. Солнце уже коснулось вершин холмов, и девушка выступила, на этот раз двигаясь на восток и стараясь избегать заселенных долин.