Грех совести

– А вот в ножках хлипкий. Да? Рыбка моя?

– Это меня так повело от твоей неописуемой красоты!

– Михалыч! Не-е-е… Неправильно. Тебя поразило обнаженное тело в паутине вуали! Народ! За мной! Надо смыть с моего тела эту паутину! Генерал! Вы распустили свою прислугу! За диваном пылищи! Фу!

– А ты откуда знаешь? – удивился Михалыч и уставился пьяным глазом на Аллу, сморщив лоб и сдвинув рот набок. Он пытался сделать вид, что дивана не было…

– А я батистовым платочком проверила чистоту казармы, пока ты там пугал пространство химической атакой.

– Хозяйственная ты моя! Надо тебя назначить старшей по казарме.

– По твоей?

– А то по чьей же?!

– А можно я буду работать в ней по совместительству.

– А это как?

– А между моими гастролями. Буду совершать неожиданный налет на твою казарму с о-очень далеко идущими и больши-и-и-ми последствиями.

– Главное, чтобы они зашли не дальше моей спальни!

– А у тебя там конец казармы?

– У меня там всему конец.

– А когда мы пойдем смотреть твой конец… казармы?

– А мы его сейчас помоем хорошенько, чтобы чистенький был, и поведем показывать. – Михалыч хихикнул, развернул Аллу прямо у стола на сто восемьдесят градусов и повел прямо в парилку, правда, почему-то дугой, задев при этом за угол. Гостям он помахал призывно рукой над своей головой и сам себе вдогонку. Все шумной ватагой повскакивали с мест и рванули следом. Первые успевшие набили полную парилку и расселись на полки. Жара в парилке стояла приличная, но Алла уже не очень понимала, сколько было градусов, потому что у нее внутри было явно больше. Градусы рвались наружу и звали на передний край. А передний край был ее язычок. Тем более, что народ-то ждал всегда!

– Надо отмыть паутину с моего тела и моей души. Рекомендую всем. Пригодится ночью. Чистое тело благоухает и зовет…

– Про тело понятно, а что на душу тоже намоталось? – спросил кто-то.

– На душу каждый день наматывается. Периодически душу надо вымывать глыбо-о-кими откровениями, а потом высушивать теплыми отношениями. Насухо! Но с подругой или близким другом. Поэтому нужно выбрать на сегодняшнюю ночь девичью грудь побольше или мужское плечо покрепче и донести свое откровение. Рекомендую.

– А ка-а-ак его донести до девичьей груди, когда оно так и пытается расплескаться? – поинтересовался наш артист, пьяно выговаривая слова.

– А ты его рукой зажми, может, тогда оно не расплескается… по всему пространству? Только по ограниченному… унитазом…

Все дружно захохотали.

– Да я зажима-а-а-ю, а оно рвется наружу.

– Та-а-а-ак! Сро-о-о-чно выпускаем артиста в пространство поширше, а то он наше сейчас «облагоро-о-о-дит» витаминными добавками своего организма, – подхватила Алла, тоже выговаривая слова совсем пьяно, а Михалыч с силой подтолкнул несчастного к выходу. Он сделал это во время, потому что артист тут же «облагородил» пространство за дверью парилки, но в бассейн, слава Богу не попал. Что там было дальше, они не увидели, дверь закрылась.

– Кажется, он попотчевал гостей, как надо? – рассмеялась Алла, и тут же поймала себя на мысли, что в голове у нее все плавает в вине и шампанском, что слова цепляются за язык, и что у нее сейчас тоже может произойти подобная канитель, если она немедленно не выйдет вон отсюда. В парилке ее развезло прилично. Лучше надо было сидеть в бассейне, мелькнула запоздалая мысль. – Я уже в воду! В воду! Кто со мной? – призывно помахала она сразу двумя руками и скатилась с верхней полки, чуть не упав на пол. Ей было нехорошо, а где у Михалыча туалет, она не помнила.

– Твою глубокую мысль уже давно надо было высказать! Вот актер чуть, чуть передержал свою мысль в мозгах и уже охренительная история получилась, – вставил Петрович.

По паркету около бассейна задом на них надвигался солдатик с половой тряпкой. Он убирал «красоты русской земли» из артистических закромов.

– Я давно-о-о знаю, что актер всегда говорит чужими словами, но что он и пугает чужим закусоном, я не знала! Таку-у-у-ю хорошую закусь перевел! – сокрушалась Алла громко, стараясь шутками отвлечь свой собственный организм и не последовать следом за примером. Она старательно обошла солдатика, пытаясь идти ровно. Она пошла по самой кромке бассейна, покачиваясь и держа баланс, когда сбоку налетела Лина и с визгом столкнула ее прямо в воду. Народ тут же подхватил шутку и стал толкать друг друга и посыпал с визгом следом. Брызги стояли со всех сторон, когда она вынырнула на поверхность. Было не глубоко, до груди. От прохладной воды внутри все как-то быстро успокоилось. Алле стало ужасно весело и смешно, она рассмеялась от всей души и вдруг оказалась в объятьях генерала, который выскочил из воды, как пробка из взболтанного шампанского прямо около ее груди, даже задев оба соска, но зацепившись руками за талию. Он обхватил ее руками и крепко прижал к себе. Он тоже смеялся. Струйки воды стекали с носа и затекали прямо в рот, от чего Михалыч стал плеваться прямо ей в лицо, как кит полосатик. Это было еще смешнее. Они оба стали хохотать на весь бассейн, в лицо друг другу, захлебываясь и водой, и своими собственными слезами от этого хохота…

Потом была еще одна парилка, еще один бассейн, застолье, шутки, анекдоты, подколы и коллективное пение. Петь она была не мастерица, медведь в детстве помешал принять в душу русскую да и любую другую песню. Тогда Алла побрела искать спальню…

С этого момента память делала зигзаг, а попросту провал…

Михалыч храпел так громко и прямо на ухо, что Алла спросонья не сразу поняла, где находится? Одна волосатая рука пережала ей горло, навалившись именно на «адамово яблоко». У женщин его не видать, но сейчас она очень откровенно почувствовала его. Может быть, именно от этого она и проснулась. Вторая рука покоилась на груди и тоже мешала дышать. На животе красовалась коленка, а вторая нога перегородила путь к свободе ниже ее коленки. Михалыч по-хозяйски навалил свое тело прямо на ее тело и чувствовал себя прекрасно! А храпел! Как он храпел!

Алла давно жила одна и мужской храп прямо на ухо, прямо с утра, да еще и на больную голову – это было слишком! Она стала освобождать себя из плена. Самое первое – сняла руку с горла и сразу вздохнула полной грудью, потом аккуратно переложила его массивную и от этого очень тяжелую руку со своего живота, на кровать, а уже потом выбиралась из хитросплетения ног…

Дверь в спальню была закрыта, а ее интересовал туалет. «Херши» требовало свободы и отлива. Алла пошла в разведку. Одна из дверей открыла тайну и выдала ванную комнату, обрадовав красивым, нежно сиреневым унитазом. Алла сидела на нем, как на троне и рассматривала интерьер и этой комнаты, и спальни через открытую дверь. Генерал был явно не бедненький, да и вкус у его бывшей жены был что надо! И ванная комната, и спальня были обставлены очень красиво и даже изысканно. Все выдержано в приятных, нежно сиреневых тонах, с добавкой немного зелени в абстрактном, травянистом рисунке тонких штор, немного охры в плитке на стенах ванной и на обоях в спальне, чуть золота в отделочных кантиках на высоте метра от пола и в спальне, и в ванной тоже. Хотя там были и обои, а в ванной плитка, но рисунок был подобран один и тот же. Это было очень красиво, не так, как в ее маленькой хрущобе однокомнатного варианта.

Алла стала искать свою одежду, но в спальне были только их голые тела и больше ничего. Нужно было что-то на себя нацепить. В ванной на крючке висел большой махровый халат, но только один. Алла укуталась в него с головой, потому что он был очень большой и длинный. Запахнувшись как можно плотнее, она вышла в коридор и потащила халат за собой, как шлейф у платья. Что было вчера, она помнила, но не совсем четко, не до конца… Точнее, помнила смутно. Все сливалось в бесконечный хохот, гвалт, еду, питье, поцелуйчики, бассейн, баню и все… А что было дальше? Было у нее что-то с генералом или нет? Это было неизвестно. Если взять за отправную точку общую кровать, то что-то должно было быть, но внутри ее организма не было никаких ощущений. Сидя на унитазе в ванной комнате она ничего не чувствовала. А может, она пользовалась ванной комнатой ночью? Может быть, может быть, но это тоже была тайна покрытая мраком…

В коридоре оказалось четыре двери. За одной из них была еще одна общая ванная комната с унитазом, но нежно голубого цвета. За второй дверью в спальне белого цвета, со всякими художественно-позолоченными выкрутасами и с такими же прочными, как и в спальне генерала, шторами, только молочно-кофейного цвета спала какая-то пара, издалека плохо просматриваемая. За третьей дверью на кровати сидела Лина и тупо смотрела в пространство. Видочек у нее был жуткий! Помятый и размазанный. Алла окинула взглядом и эту спальню. Она была вся под дуб. Массивная и крепкая. Даже шторы и обои были выдержаны в классических бежевых тонах. Шторы были толстыми и тоже массивными, набивными, с ламбрекенами и кистями. Красиво. Генеральский дом ей очень нравился.

– Лина! Привет. Ты что тут одна сидишь?

– Петровича жду, – очень медленно и через силу сказала Лина. – Он пошел за шампанским.

– А ты что так сидишь, как мертвая?

– Я боюсь головой пошевелить, а то отвалится.

– А повернуть ее ты можешь?

– Не-а.

– Тогда так скажи. Ты про вчера чего помнишь?

– А что ты хочешь спросить? – все так же, не поворачивая головы, спросила Лина.

– У меня с генералом чего было или как?

– Этого я не знаю, но из спальни ты кричала на весь коридор!

– Ну и крикливая же я по этому делу! Значит, было.

– Наверное, было, потому что ты долго кричала. А Петрович тебя мне в пример приводил, поэтому я и помню.

– Да-а-а-а! Стыдоба-а-а-а!

– А что стыдоба? Зато вчера как хорошо было!

– Вчера-то хорошо, а вот сегодня…

– А сегодня пройдет и будет завтра…

– Все-таки ты умнеешь прямо на глазах.

– Давай опохмелимся и поедем домой. Мой организм хочет спать и не менее суток…

– Да мой тоже не может отказаться от такой сладкой перспективы…

Ростов-на-Дону

Банная эпопея была позавчера, а уже сегодня Алла летела в самолете на гастроли в Ростов на Дону. Отлежаться после бани ей не дали. Не успела перешагнуть порог собственной квартиры, как злой телефон накинулся, что было мочи и заорал разными голосами. Звонили все кому не лень. Подружки, знакомые, ребята из коллектива. Но тут позвонили еще и из «Росконцерта» и предложили неожиданные гастроли в Ростов на Дону, а потом и в Севастополь. Туда планировался другой коллектив, но произошло ЧП, у кого-то кто-то помер и коллектив застревал в Москве на какое-то время. Нужна была равнозначная замена, вот и предложили их коллектив, как не самый плохой. Ну и кто бы отказался, когда все коллективы сидели без работы в связи с громким словом Перестройка?

В самолете Алла всегда садилась в кресло в самом конце салона, если там были пустые места. Там она думала и дремала. Почему-то под монотонный гул самолета думалось лучше всего, периодически погружаясь в дрему. Сегодня она тоже думала. Думала про Сашу, как мелькнувшую по горизонту ее жизни комету, про генерала, удивительного человека вдруг возникшего ниоткуда. Генерал ей нравился по-настоящему. Он был какой-то надежный и действительно настоящий. Правда, она по сегодняшний день не могла разобраться внутри себя, было у нее что-то с генералом или нет? Он вел себя так, как будто было все! Она не стала его в этом разубеждать, так же как и себя. Если он хотел, чтобы было, пускай так и будет. Но у женщины всегда было внутренне чувство, которое точно сообщало ей, что же было. Ниточка какая-то протягивалась, что ли? Или биополя завязывались узелочком на память, или где-то глубоко внутри тебя появлялось ощущение, что этот человек тебе уже не чужой. А вот этого у нее с генералом и не произошло. Не было такого чувства. С Сашкой было, а с генералом не было.

Уже три дня, как генерал появился в поле ее зрения и не собирался оттуда исчезать. Он звонил каждый час, смешил ее по телефону всякими вольностями и затягивал в кровать. Но в кровать-то у них и не получалось. То телефонная белиберда с утра и до вечера, то теперь вот эта гастрольная поездка на целых две недели…

В коллективе тоже отношения были не совсем понятные. С одной стороны, ребята нормальные, почти все, кроме барабанщика Петруччио, а с другой – они какие-то странные. Ведут себя, как бабы. В коллективе сплетни захлестнули все мыслимые и немыслимые горизонты, а главным болтуном выступал все тот же барабанщик. Славке Берзину он завидовал что ли? А все остальные слушали, повторяли и тоже завидовали? Или злились на него? Непонятно. Но сами же его распустили, все позволяли, чего же теперь злиться? Мода у них в коллективе странная. Вечером Славка обходил все номера своих музыкантов и рассматривал женский контингент, заводимый в номера на ночь. Та, которая понравилась, выбиралась сразу же. Он тут же отсылал своего же музыканта погулять по улице, даже не удосужившись увести дамочку к себе.

Конечно же, это хамство полнейшее, но они же сами позволили такое хамство возвести в постоянку? Сами. Ну и что теперь обижаться? На кого? На самих себя? А потом ходят по номерам и Славке кости моют. И так привыкли мыть, что теперь и друг другу моют. И ей тоже, наверное, моют. Интересно, что они про нее говорят? Наверное, говорят, что страшная и старая. Это точно. А что еще они могут говорить? Она на них не злилась. Что можно взять с советского артиста, у которого жизнь и так шибко неказиста. А ничего. Они же слабые мужики, только и всего. Они же не бабы. В постсоветской действительности сильными оказались только бабы. Значит, нужно простить слабому полу, мужикам, и их глупость, и бабью любовь к сплетням. Нужно просто прикалываться внутри себя на этих никчемных и непотребных мужиков. Слабый пол…

Может, правда попробовать Славку в кровать затащить? Может, он тогда не будет на нее бросаться, как макака на банановое дерево. Не будет придираться по любому поводу и ругаться из-за каждой зацепки, как продавщица времен застоя. Хотя, с другой стороны, можно действительно какую-нибудь заразу поймать. Но не может же Славка не соблюдать элементарные правила гигиены? Должен быть чистый. Так ей, по крайней мере, казалось…

В аэропорту их встречал местный администратор Володя. Нормальный администратор, только какой-то нудный и скучный человек. Каких сейчас только не повылезало из непонятно каких закромов, вот раньше были администраторы, так администраторы! Не чета сегодняшним.

Пока грузились в автобус, Володя ходил сзади за ее спиной и все нудил и нудил, пока не достал до печенок. Она смотрела на Володю, смотрела, а потом решила его немножко подрессировать. А что? Если мы не расскажем про наших корифеев, не потыкаем носом молодежь, то кто же еще уму разуму научит? Это решение требовало участия всего коллектива, поэтому она взялась подбадривать и Володю, и ребят, вызывая на общий разговор.

– Володенька! Что вы такой ску-у-у-чный, как водопроводная труба. Льете воду в одну сторону, на сток. А надо жить как-то веселее. И себя за штаны в светлое будущее и нам настроение поднимать. Артисты люди особенно ранимые. Надо к артисту относиться хорошо! Встречать его улыбкой и ласками. Он и так бедный, жизнью прижатый к кулисам до переломанного носа и хронических соплей. Вы должны вспоминать наших старых администраторов и учиться у них.

– Да я готов учиться, только где они? – промямлил Володя и повесил на лицо выражение начитанного умника.

– Да! Жаль, что вам их уже не увидеть. Ребята! Вы хоть помните, какие были раньше администраторы! – неожиданно сама для себя разгорячилась Алла. – Помните? Слава, а ты?

– Ну а как жа ж! Артист для администратора был с большой буквы Артист! Он его любил и уважал! Я, например, еще застал Эдика Смольного! Вот это был администратор!

– Да! Эдик это да! А какие примочки он устраивал? А! Хотите, расскажу?

– Давай, трави! – с заднего сидения выкрикнул Петя барабанщик.

– Во! Пожалуйста! Трави! Сейчас даже разговаривать разучились! Забыли закулисный жаргон. Берлять, друшлять, сурлять… Ладно. Травлю. Хотите, я вам расскажу про знаменитые стадионы Эдуарда Смольного и что это такое! Рассказать?

– Рассказать, рассказать!

– Хорошо! На примере одного большого сборняка. Начиналось это все так. Брался среднестатистический город, например Самара, или Саратов, или Волгоград или тому подобное. В него приезжал господин Смольный и направлял свои стопы в Исполком данного города.

– А почему в Исполком? – спросил кто-то.

– А потому! Если убедить Власть и переманить на свою сторону, никакие запреты и «органы» не страшны! На что только не сподвигал Эдик Смольный местного высокого чиновника! Мог доказать, что белое – это черное, а черное – это белое, или что Первый Секретарь города Саратова есть Принц Монако, только монакцы об этом еще не знают, а сам секретарь не залезал в архивы и плохо помнил свое «генекологическое» древо!

– А для чего? – подыграли из чрева автобуса с юморной интонацией.

– А ему нужно было получить разрешение на «чес», – подхватила Алла интонацию. – Это совершенно гениальное изобретение советской эстрадной школы и многие флагманы этого движения сейчас незаслуженно забыты, так же, как и Эдуард Смольный!

– Эдик Смольный!!! Это звучало так гордо! Это был Адмирал Советской эстрады! – вставил Славик. – Как он воровал! Как воровал!!! И как гениально! И что характерно, воровал не только для себя! Его пытались посадить, как господина Фунта (уж не молод был детина), при Сталине, при Берия, при, кто там еще после них был? Я уже всех и не помню. То есть при всех, ну и конечно при Брежневе. Просто в те времена это называлось воровством, а так работал весь мир.

– Тогда бедному нашему артисту, отпахавшему трех-четырех часовой концерт и принесшему в казну не один миллион рублей с него, платили голую ставку. Ставка составляла семнадцать рублей и сорок копеек у Народного артиста, а у простого саксофониста, или там у гитариста – три рубля восемьдесят копеек, – дополнила Алла.

– А Эдик так не думал. Он думал, что Артист это звучит ГОРДО и вознаграждаться должно не СТЫДНО!!! Наша Алла тоже может ого-го, но она могла бы быть его ученицей ну, скажем, второго класса. А теперь представьте, на какие подвиги мог воодушевить больших партийных начальников наш уважаемый Адмирал Советской Эстрады, опираясь на наши знания про Аллюнчика? А? Представляете? Отвечаю! На любые! – не унимался Слава.

– Ты меня хвалишь или обзываешь, я что-то не поняла?

– Конечно, хвалю! Ты у нас главный таран эстрады! А для нас вообще незаменимый человек!

– Тогда не перебивай! Так вот. Сватовство, считайте, состоялось. Теперь город должен был чуть-чуть повариться в своем соку… усваивая рекламные афиши. А затем начиналось самое главное. За десять дней до начала фестиваля с какой-нибудь потрясающей афишей, связанной или с названием города, или с историей, или с годовщиной от… или с близлежащей датой, или что либо экзотическое вроде поддержания порабощенных негров в Уганде или Чаде, приезжал наш Адмирал. И за десять дней поднимались дивизии, танки, вертолеты, конная милиция, или что там было в городе конное? Пионеры и школьники, ветераны, местные фольклорные коллективы, или не фольклорные, или духовые, и вообще, все что было в этом городе… Участвовали («заряжались») все площадки, включая самые небольшие. Смысл в чем (а суть в чем?) – а в том, чтобы каждый житель города посмотрел фестиваль, то есть попроще – деньгу в кассу принес!

И вот начиналось само действо! Начиналось прямо с утра. Все площадки города, большие и маленькие, все жители его просыпались под музыку. Она гремела бравурными маршами, фольклорными русскими перепевками и частушками приличного содержания. Духовые оркестры, фольклорные коллективы, детские хоры, местная художественная самодеятельность озвучивала улицы очумевшего от нахлынувшего счастья и музыки, тихого провинциального городка эпохи Развитого Социализма. И радость, для которой нет предела, утихомириваясь на улицах, переливалась в помещения, с началом грандиозного концерта, я бы даже сказала Концертища! Он начинался одновременно на всех этих «заряженных» сценах. Не успел, например, Николай Караченцов отпеть в ДК «им. Ленина» (а ДК «им. Ленина» был в каждом уважающем себя захолустье, даже если это колхозный сарай), на одном конце города, как тут же мчался на поджидавшей его у входа в ДК «Волге» на другой конец города в ДК «им. Калинина». Оттуда на стадион, навстречу ему мчался наш вечный Д’Артаньян, Михаил Боярский, или певица Толкунова. А затем на открытый стадион. А затем на закрытый стадион. А затем на какой либо завод, где цех побольше и народу набежит соответственно.

– И так все участники и по кругу, и по кругу… а Эдик дирижирует, – не унимался Славка. – Но это еще не все! На открытом стадионе, как на самой большой площадке, которая еще и, как правило, надстраивалась и увеличивалась в посадочно-стоячих местах, начиналось… Летали вертолеты и самолеты, оттуда сыпался, прямо на очумевшие и оглохшие с раннего утра, головы зрителей, десант. По стадиону проходили полки, часто переодетые под сорок первый год. Шли танки, потому что без освящения нашей Великой Отечественной и Священной никакой партийный шишка не рискнул бы своей шкурой и карьерой, читай – партбилетом… Следом за всем за этим на стадион вылетали тройки. Шли заслуженные хлеборобы и механизаторы, пионеры и школьники. Заслуженные пенсионеры и ветераны. И так далее и так далее… Во все это были вкраплены бриллиантами Звезды Советской Эстрады, и Цирка! Вы же знаете, что Советский цирк циркее всех цирков! Первой, второй, третьей. Были и пятой, десятой величины и НЕ звезданутые. Всякого народу было, ну очень много! – воодушевленно рассказывал Слава, блестя глазами.

– А по центру футбольного поля, как правило, строилась концертная площадка, на которой стояло пару-тройку сводных хоров, – подхватывала эстафету Алла. – Перед ними, или вокруг, в зависимости от сценария, танцевало танцевального народу, который двигался по кругу, во всяко-разно-национальных и современных костюмах. А во главе всей этой цветовой какофонии гремел голос Эдуарда Смольного:

– А сейчас на зеленое поле стадиона выезжают на лихих скакунах наши знаменитые «Неуловимые мстители»! Встречайте их бурей аплодисментов!!! Уррра-а-а!!!

И толпа орала на весь стадион задыхаясь от счастья!

– Ну а если выходили или выезжали на таком же лихом скакуне или каком-нибудь забугорном открытом «Кадиллаке», в то время полузапретные Алла Пугачева или Валерий Леонтьев, тут уж и говорить не о чем…

– Ал! А помнишь самую знаменитую хохму, которая была у Эдика с одним самым знаменитым артистом?

– Ты про Него? – и Алла подняла палец вверх.

– А про кого? Конечно про Него! – и Славка тоже поднял глаза к небу. Называть не будем. Именно в одну такую компанию в городе Волгограде это и произошло. Эдик, как всегда, кричал в микрофон и на весь стадион:

– Дорогие товарищи!!! Приветствуем нашего горячо любимого… без имени… УРРРА-А-А!!!

– Ну, стадион, конечно, бурно приветствует, опять же задыхаясь от счастья! – Алла опять взяла инициативу в свои руки и очень эмоционально стала рассказывать дальше. – Тут на дорожку стадиона вылетает тройка лошадей, впряженная в старинную бричку. А в бричке стоит ОН с микрофоном в руке. Он начинает петь, и вдруг на дорожку выскакивает Эдик Смольный. Бричка как раз мимо проезжала. Эдик выхватывает из толпы зрителей девочку с самым громадным бантом, какой только был на всем этом стадионе и с таким же громадным букетом и сует ее ЕМУ в руки. Тот, бедный, от неожиданности чуть микрофон не проглотил. А девочка, то ли бантом, то ли букетом сбивает несчастному накладку на голове и она съезжает на один глаз. ОН не может ее поправить, в одной руке у него микрофон, в другой ребенок с громадным букетом и таким же бантом. Накладка норовит съехать на нос, а ОН пытается задвинуть ее микрофоном обратно на темечко… Какое уж тут пение? Хотя наша знаменитость с такой луженой глоткой, про которую Валентин Гафт правильно сказал:

– Как нельзя остановить бегущего бизона, так нельзя остановить поющего… ЕГО… – и тот чуть с нот не сбился…

А зритель, он как рот еще с утра распялил, так и сидел музыкой оболваненный и оглушенный. Он ничего и не понял, и не удивился, за этими бантами и букетами. Но что творилось за кулисами!!! За кулисами артисты повально катались по земле от хохота…

– ОН не разговаривал с Эдиком несколько месяцев… – закончил рассказ Славка, вылупив для наглядности глаза из орбит, и покатился со смеху.

Автобус тоже укатывался до самой гостиницы.

– Вот о чем болтают артисты, находясь в движении между пунктом А и пунктом Б, а не о флирте. Кошмар!!! А по нормальной, зрительской теории должно же быть наоборот! – подытожила Алла, выходя из автобуса около гостиницы прямо в лицо Володе.

А о чем в это время думают новые администраторы, интересно бы узнать…

Остров зеленый

Аллино дорожное внушение имело свои последствия. После первого концерта Володя подошел к ней за кулисами и, скромно потупив глаза, пригласил всех на шашлык, на берег Дона прямо после концерта.

– Я уже все заказал. Нас там ждут.

– Как ждут? Скоро же уже ночь надвинется.

– На юге ночь надвигается поздно. А потом. Именно ночью и есть самый кайф! Поехали.

– Ну, раз так, спрошу у ребят, – выдала Алла, хотя прекрасно знала свою актерскую братию. На халяву поедут все и даже девчонок постараются прихватить. Ночь, полночь, утро, не имело значения.

Она оказалась права. Набился полный автобус, включая девчонок. Алла всегда садилась в автобус последняя, потому что самые «блатные места» в автобусе были впереди, на соседнем с водителем месте, справа по ходу движения. Старая артистическая примета гласила: если в артистическом автобусе кто-то ехал на этих местах, значит, он был в коллективе самый главный. Алла была не самая главная, она это знала, но и за блатное место сражалась долго, пока не отвоевала.

Она вошла, внимательно окинула автобус взглядом, зацепила количество девиц, кто с кем уселся, и кивнула водителю головой. Можно было ехать. Веселить эту публику она не собиралась, поэтому уселась на свое место, молча уставилась в окно на проплывающий мимо город, мелькающий в глаза осколками сверкающего, заходящего солнца из оконных стекол, и стала слушать затылком все, что происходило сзади…

– А хотите, я вам расскажу про место, куда мы едем? Место удивительное и даже где-то мистическое, – приступил Володя к процедуре веселения.

– С привидениями? – спросил кто-то из музыкантов.

– И с привидениями. И с другими, прямо чисто мистическими примочками…

– Я обожаю привидения! – это подал голос Славик. – А привидения у вас мужики только есть или есть и местные красавицы?

– У нас там всяких хватает. Так рассказывать?

– Давай! Давай! – подали голос с конца автобуса.

– Так вот, – загадочно начал Володя, – место, куда мы едем, называется остров Зеленый. Хотя и мало похож на остров, потому что к нему идет наплывной мост. Это главная ростовская зона отдыха. Между прочим, самое тихое место в Ростове-на-Дону. В-Ростове-Папе. – Володя сделал голосом ударение на слове «папа», как бы выделил его с большой буквы. – Там у нас никто и никогда не дерется.

– Привидений боятся?

– Может, и привидений. Кто его знает? Но, во всяком случае, это место, где все друг друга любят.

– Мы для этого и взяли с собой девчонок. Да-а-а-а! Для любви, – это уже был голос Гоши, бас-гитариста.

– Ну так вот. Зеленый пытались заселить три раза еще с довоенного времени, но каждый раз прямо какая-то мистическая сила все останавливала. Сначала решили построить железнодорожный тоннель. А когда проект был готов, вдруг из Москвы скомандовали – отбой. Второй раз Сталин объявил на юге нашей страны стройку века – оздоровительные комплексы на берегу и опять что-то где-то только по нашему острову не срослось – изменили прямо на стадии готового проекта. А должно было быть несколько санаториев и пионерских лагерей. Третий раз весь Зеленый засадили тополями, озеленяли равнинный юг России. От тех тополей остались только палки-елки. Не прижились, хотя в Ростове тополя растут лучше, чем где. Даже во время войны он вел себя странно. Его охраняла одна рота, от которой осталось три человека, а немцев было тьма тьмущая, но не смогли взять.

– Так вот тогда привидения и сработали. Тоже Родину защищали. По-своему.

– Я не знаю, что там сработало, но, одна-а-а-ко…

– И это все? Ты про привидения расскажи!

– Дело тут не в привидениях. Дело в другом. В какой-то отдельной мистике!!! Еще до войны, когда мой папа был пацаном, на острове что-то удивительное происходило. Где-то в тридцатые годы как-то рыбаки на баркасах пристали к острову, чтобы переночевать, а на зорьке перегородить Дон сетями. Ночью начался дождь, рыбаки и отправились под кусточки, в глубь острова, а баркасы отчалили домой. И вдруг что-то как ухнет, и дерево около них рухнуло, как подкошенное, а из-под дерева облако всплыло, светящееся! И поплыло медленно, медленно… Они от страху чуть не того! А потом еще несколько деревьев так же рухнуло, со спецэффектами и по рыбацким плащам дождичек вдарил. Только похож он был не на дождь, а на град и, что характерно, не таял! Во-о-о-о!

– А они там перед этим не напились, случаем?

– Какое напились! Они до самого утра зубами стучали от страху. А когда за ними вернулись все пять баркасов и причалили к этому берегу, то двое были без сознания, а остальных мутило, шатало, они задыхались и жаловались на боли в груди! А один просто поседел! Во так вот!

– И что же это было?

– А кто его знает. Только потом на острове НКВД маячило, и въезд на остров перекрыли. Но наши-то пацаны были любопытные и на остров пробрались-таки. Так вот. Они нашли там ямищу метров двадцать на двадцать и мелкую крупу по всей земле, похожую на металлическую. А когда затушили костер, около которого грелись, то эти крупинки спаялись в сплав, похожий на свинец. Тяжеленный такой кусище. Мой папаня сделал из него грузило для удочек, но когда забросил в речку, грузило всплыло! Они тогда тоже так сильно испугались, что даже никому из взрослых не рассказали.

– Так что же все-таки там случилось, объясни толком?

– Говорят что там в тридцатые годы летающая тарелка упала.