Афган: Последняя война СССР - Войсковые разведчики в Афгане. Записки начальника разведки дивизии

Это была местная «духовская» группа, их основная база была километрах в 10 в горах, там жили еще 10–12 человек. Сейчас они приехали проведать родителей, помыться и взять продукты.

Все дружно валили на главаря, который был утром нами убит. Говорили, что ничего они плохого властям не делали, просто прятались от призыва в армию.

Это были первые живые душманы, которых я увидел. Они дрожали от страха, понимая, что им, захваченным с оружием в руках, рассчитывать на снисхождение не приходится. Кроме того, они ожидали от нас пыток и издевательств, о которых им прожужжала уши их пропаганда. Допросив захваченных, я передал их Абду-Халику. Царандоевцы тоже задержали до полутора десятка подозрительных.

На следующий день, взяв одного из захваченных душманов, мы с переводчиком полетели на вертолетах на их базу и вдребезги ее разбомбили.

Как показывает этот пример, эффект был только тогда, когда была достигнута внезапность. Иногда для достижения этого применяли вертолетные десанты. Правда, начальство шло на это неохотно, так как была высока опасность поражения вертолета при посадке и на взлете. Такие случаи были не единичными.

28 апреля в день пятилетия Саурской (Апрельской) революции я с Намозом (переводчиком) был на мероприятиях в центре Кундуза на площади, которую все афганцы называли «Чавка» (Круг). Играла музыка, было много народу. Ждали прибытия руководителей провинции.

Мы стояли около БТР, я с интересом рассматривал толпу. До этого мне не приходилось видеть афганцев на празднике: как они поют, танцуют, играют на национальных инструментах. Естественно, что были одни мужчины, а женскую часть населения представляли ученицы женского лицея в длинных черных форменных платьях и белых колготках.

Вдруг раздался сильный хлопок, похожий на выстрел. Все схватились за оружие. Что, где? Смотрю, шагах в 20 от меня стоит прислоненный к стене велосипед, на багажнике которого привязан небольшой тюк. Тюк этот разорван и слегка дымится. Тут же подбежали афганцы из ХАД (госбезопасность), размотали этот тюк и нашли в нем килограмма 1,5 тротила, будильник, провода, батарейки, электродетонатор.

Все ясно – самодельное взрывное устройство. В назначенное время оно сработало, но детонатор не был вставлен в гнездо тротиловой шашки. Детонатор в нужное время выстрелил, но заряд не взорвался.

Одно из двух: либо незакрепленный детонатор выпал из заряда, пока его везли к месту диверсии, либо душманы, местные жители, решили таким образом попугать своих земляков. Вот, мол, мы какие – все можем, но убивать пока никого не будем, только предупреждаем.

Я мысленно представил, что бы тут стало, взорвись этот заряд. Скорее всего, моя афганская война на этом бы и закончилась, шансов остаться в живых не было. Заряд был прислонен к стене, и вся сила взрыва была направлена на нас. Настроение у меня от этого испортилось, и смотреть на праздник уже не хотелось. Мы сели на БТР и поехали в гарнизон. Народ потихоньку стал разбегаться.

Но не тут-то было. Солдаты Царандоя пошли по дворам и стали опять сгонять людей на стадион, где начинались основные мероприятия. Только собрали, душманы ударили по стадиону из миномета. Положили 5–6 мин прямо на футбольное поле. Убитые, раненые, паника, народ в страхе разбегается! Вот так мы встретили этот праздник.

А вообще эти минометные обстрелы были самым большим злом в диверсионно-террористической деятельности душманов. Во-первых – внезапность, во-вторых – высокая плотность огня, в-третьих – безнаказанность.

Делается это так. Днем по городу ходит, как правило, обычный крестьянин, иногда и довольно пожилой. Это душманский минометчик, определить его можно только подвергнув обыску. Блокнот, карандаш и компас – вот его улики.

Он определяет цели для обстрела и огневые позиции для миномета. Найдя цель (объекты администрации властей, казармы армии и милиции, промышленные предприятия, комендатура и т. д.), он выбирает позицию для миномета с удобными подходами и путями отхода.

Отмечает ее каким-то знаком (камень, кучка камней), от огневой позиции при помощи компаса снимает азимут на цель. Дальность до нее определяет на глаз, а иногда измеряет и шагами. Данные записывает в блокнот. Причем записи всегда кодированные, замаскированные под хозяйственные. И так 2–3 огневых позиции и 6–7 целей.

Ночью в город прибывает легковая машина, обычно типа ГАЗ-69 (грузовой вариант), там миномет, мины и группа из 4–5 человек: это минометчик и обслуга.

Развернув миномет, в течение нескольких минут производится 5—10 выстрелов по избранной цели, далее миномет сворачивается и машина переезжает на другую огневую позицию. Там то же самое. Иногда в течение ночи душманы выпускали 40–50 мин.

Точность стрельбы была, конечно, невысока, но потери были. Кроме того, психологический фактор постоянной угрозы минометного обстрела.

Надо сказать, что наши крупные гарнизоны минометным обстрелам практически не подвергались: боевое охранение не позволяло приблизиться к гарнизону, а небольшая дальность стрельбы 60—82-мм минометов – 1,5–3 км, позволяла обстреливать только мелкие наши гарнизоны или объекты в городе.

Как ни пытались мы бороться с этим злом – ничего не получалось. Технические приборы артиллерийской разведки местонахождение минометов малого калибра не могли установить, а засады в местах возможных позиций не приносили результатов. Каждого же крестьянина на улице не обыщешь.

Начиная с 1985 года у душманов появилось новое оружие, более эффективное – 107-мм неуправляемые реактивные снаряды китайского производства. Эти снаряды запускались прямо с земли, в качестве пусковой установки использовались мешки с песком, чтобы придать им нужный угол возвышения. Это оружие имело гораздо большую дальность стрельбы, чем минометы, примерно 7–8 км. Однако, имея большое рассеивание и неточную наводку, снаряды редко попадали в цель, а имели скорее психологическое, чем огневое воздействие.

В конце июля 1983 года произошла смена командования в разведке. По замене прибыл новый командир разведывательного батальона – майор Валерий Николаевич Тихонов. Ну всем хорош! Высокий, спортивный, энергичный.

Правда, настораживало, что он из «репрессированных». То есть был старшим офицером РУ штаба ЛенВО, потом снят с должности и назначен командиром разведбата в Вологду, где прослужил около года. Закончил разведфак Академии им. Фрунзе в 1979 году, в один год со мной. Причина понижения в должности – развод с женой. Я думаю, что не это было главной причиной, мало ли кто с кем разводился. За это с должности не снимают. Однако больше об этом спрашивать не стал.

Через 2 дня в дивизию прибыл с проверкой руководитель оперативной группы МО СССР маршал С.Л. Соколов, естественно, с группой инспекторов.

Это было серьезным испытанием для нас, так как он, обладая очень широкими полномочиями, мог снять с должности кого угодно, включая и командира дивизии. И практически после каждой его инспекции кто-то «слетал» с должности.

Я был первым, кто отчитывался перед ним. Далее заместитель командира по тылу, потом командир дивизии.

Всё! Больше ему никто был не нужен. Это только в мирное время начальник разведки в штабе «старший куда пошлют», на войне же, где разведка важнейший вид боевого обеспечения, к ней и ее начальнику отношение совсем другое.

Я, конечно, волновался: перед таким высоким начальником мне еще не приходилось выступать. Но мое серьезное отношение к «канцелярщине», о которой я говорил ранее, за полгода дало свои положительные результаты.

Захожу в кабинет комдива, под мышкой целая кипа документов. Представляюсь. За столом сидит загоревший дочерна старик, в афганской военной форме без погон, беспрерывно курит длинные черные сигареты.

Спросил, давно ли я служу в Афганистане, какое имею военное образование. Доложил: «Седьмой месяц, командный факультет Академии бронетанковых войск в 1979 году». Смотрю, взгляд его помягчел. Он сам выпускник нашей Академии, оба его сына тоже ее закончили, младший – на год раньше меня. Говорит: «Ну, танкист, докладывай, только не сильно ври».

Мой довольно четкий доклад, хорошо отработанные карты, журналы учета развединформации, разведывательных полетов авиации, проведения засад и реализаций разведывательных данных – все это произвело благоприятное впечатление на маршала.

Дополнительных вопросов мне он не задал, видимо, был удовлетворен докладом, только пробурчал командиру дивизии: «Что же это, раз вы так все знаете о противнике, почему вяло с ним боретесь?» Ну это вопрос уже не ко мне, я быстро собрал документы и вышел. Только за дверью перевел дух. Офицеры штаба поздравляли меня с успехом, а я все думал, что что-то важное так и не сказал.

Боевые будни продолжались. Засады сменялись «зачистками», патрулирования – рейдами, и далее по кругу. Я уже упоминал, что, по журналу боевых действий 783 орб, разведчики за 365 суток 1983 года умудрились быть на боевых действиях почти 300 суток.

У меня, конечно, был не такой плотный график, но в штабе я тоже появлялся только урывками: спокойнее, когда от начальства подальше, а к опасности привыкаешь.

После нескольких случаев в разведротах, когда молодые солдаты опаздывали с открытием огня на поражение, меня заинтересовал вопрос: а тяжело ли выстрелить в человека?

Однозначно здесь сказать нельзя: зависит от многого и прежде всего от умения хладнокровно действовать в боевой обстановке, ну и конечно, от психологического состояния солдата и его готовности, скажем мягко – к убийству. В армии США, например, действует девиз – «Сначала стреляй, потом разбирайся». Может, это и цинично, но правильно. Если, конечно, жалеешь своего солдата.

В нашей же армии действовал другой принцип: командиры и особенно политработники страшно боялись всяких ЧП. И особенно все, что было связано с гибелью мирного населения. Не скажу, что таких фактов не было, но как в боевой обстановке отличить врага от мирного жителя?

Шли постоянные директивы и приказы, где требовалось исключить такие случаи, и применялись суровые наказания. Ведь писали эти директивы люди, сидевшие более чем за 4 тыс. километров от войны и даже не представлявшие ее условия. И наши заинструктированные солдаты и офицеры иногда теряли свои жизни за промедление в открытии огня.

Очень хорошо помню случай, произошедший летом 1984 года в нашей дивизии.

Мотострелковая рота 395 мсп прочесывала горный район в поисках пропавшего солдата. Искали уже больше недели, жара под 50 градусов, все вымотанные до предела. Рота цепочкой медленно идет по дну ущелья. Командир роты, оглядывая в бинокль окрестности, заметил вверху по склону хижину. Думая, что это жилище пастухов, он посылает двух солдат осмотреть ее. Причем послал не вместе, а с разных направлений, что было вполне тактически грамотно.

Первый солдат, русский по национальности, первым поднялся на площадку, но, услышав выстрелы, спрятался за камень и увидел, что хижина, которую им поручили осмотреть – это окраина кишлака домов в 20–30, который было невозможно разглядеть снизу. Спиной к нему стоит душман и из автомата стреляет в его товарища-таджика, который тоже спрятался за камни и что-то кричит на своем языке «духу».

Так вот, вместо того чтобы просто влепить очередь в спину душману, как это сделал бы любой опытный солдат, наш кричит по-русски «Бросай оружие!». Тот повернулся и, увидев направленный на себя автомат, бросил свой и поднял руки. Солдат-таджик, увидев это, встал из-за камней, подошел к «духу» и начал с ним разговаривать.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.