История одного предателя

      В терроре кроме террориста-исполнителя необходимо должен существовать террорист-организатор, - тот, кто расчищает дорогу для первого, кто подготовляет возможность его выступления. По ряду причин Савинков стал именно таким террористом-организатором. Не следует думать, что он сам ничем при этом не рисковал. Риск терориста-организатора был очень велик, и каждый раз, когда Савинкова провожали на какое-нибудь "дело", его близкие прощались с ним, как с обреченным: шансов погибнуть у него всегда было больше, чем шансов вернуться невредимым. Но он был очень ловким, талантливым конспиратором и умел выкручиваться из самых трудных положений, - умел спасаться от ареста тогда, когда на его месте девять из десяти его товарищей по Боевой Организации спастись не могли бы. Во многом именно этим своим талантам конспиратора он и был обязан тем, что ему, а не кому- либо другому товарищи поручили функции террориста-организатора ... Все это - несомненно, но с точки зрения результата эго значения не имеет. А результатом было то, что ближайшие друзья Савинкова шли на гибель и отдавали свои жизни, а он оставался жить ... и продолжал провожать на гибель других.
      Хотел он этого или не хотел, но в положении Савинкова каждый обязательно должен был начать думать не о том, как он умрет, а о том, как он убьет, - даже вернее о том, как он сорганизует убийство. Независимо от воли человека, в таких условиях должны были создаваться совсем иные настроения, чем те, которые двигали Сазоновым, Каляевым и др., - настроения профессионального "охотника за черепами", настроения "мастера красного цеха", - если употреблять меткие выражения, которые введены в литературный обиход самим же Савинковым. Террор для него все больше и больше становился самоцелью.
      В. М. Зензинов рассказывает в своих воспоминаниях, как он вместе с А. Р. Гоцем в начале 1906 г. {230} вели спор с Савинковым относительно движущих мотивов их личного поведения. Зензинов и Гоц, - оба прошли курс учения в немецких университетах, были кантианцами по своему философскому мировоззрению и нравственный закон Канта клали в основу своих террористических выводов. "С удивлением, с недоумением, - пишет Зензинов, - мы услышали от Савинкова, что его категорическим императивом является воля Боевой Организации. Напрасно мы ему доказывали, что воля более или менее случайных лиц не может сделаться для человеческого сознания нравственным законом, - что с философской точки зрения это безграмотно, а с моральной - ужасно. Савинков стоял на своем. Интересы Боевой Организации и той террористической деятельности, которую она ведет, стояли для него выше, чем все остальное.
      На этой почве вырастали и все конкретные выводы. Вся партия распадалась на две части: на членов Боевой Организации и на всех прочих. Первые, - ближайшие товарищи по борьбе, - должны были составлять одно тесное неразрывное целое, братский союз на жизнь и на смерть. Вторые, - существа низшего порядка, имели право только восторгаться первыми, помогать им, но ни в коем случае не предъявлять своих требований, не критиковать их действий. Всякая критика Боевой Организации, исходящая от не боевиков, объявлялась оскорблением для "чести" Боевой Организации, и против этой критики все боевики должны выступать сплоченным строем и со всею решительностью. Понятие о "чести" у революционера Савинкова было чисто офицерское, - и оно входило важным составным элементом в ту психологию "революционных кавалергардов", которую воспитывал Азеф внутри Боевой Организации и которая наиболее яркое свое выражение получила как раз в настроениях Савинкова.
      При подобных настроениях Савинкова Азефу не составило труда превратить его в свое послушное {231} орудие и в деле проведения в жизнь "большого плана" Азефа-Герасимова-Столыпина.
      В ряды Боевой Организации Савинков вернулся, конечно, не без чувства горечи, вызванного ее бездействием в эти критические дни: эти ощущения тогда были общи для всех. Он тоже искал объяснения ее неудачам, - и естественно, прежде всего, прислушивался к рассказам Азефа, на которого привык смотреть снизу вверх. Азеф давал свои объяснения. Он говорил и о неудовлетворительности старых методов работы Боевой Организации, и об улучшениях, которые введены в дело полицейской охраны министров и которые не позволяют боевикам подойти близко к последним, - короче, обо всем том, что было намечено по планам Азефа-Герасимова. Но в то же время он играл и на специфических настроениях Савинкова, на его понимании "чести" Боевой Организации, на его раздражении против "штатских" членов Центрального Комитета, которые осмеливаются непочтительно говорить о боевиках. Критические замечания, которые тот или иной из членов Центрального Комитета осмелился сделать в частных разговорах относительно деятельности Боевой Организации, в его рассказах превращались в систематическое дискредитирование этими членами Центрального Комитета руководителей Боевой Организации, во внесение деморализации в среду членов последней. Отдельные указания, которые срывались с уст партийных кассиров в ответ на все более и более возроставшие требования Азефа (действуя согласно разработанному им с Герасимовым плану, Азеф в это время так раздул финансовые требования Боевой Организации, что даже привыкшие к большим расходам последней партийные кассиры начали кряхтеть), - выростали в систематическое притеснение Боевой Организации и в отказы в средствах на ее необходимые расходы.
      Савинков прежде всего уцепился за последние части этих рассказов и ринулся в бой против Центрального Комитета.
      {232} Собрание последнего, на котором был поставлен вопрос с работе Боевой Организации и о претензиях последней против Центрального Комитета, состоялось в сентябре 1906 г. в Финляндии (на Иматре). На этом собрании присутствовали члены Центрального Комитета, - Крафт, Натансон, Панкратов, Слетов, Чернов и Азеф, - и в качестве представителя Боевой Организации Савинков: как и всегда в подобных острых случаях, Азеф заявил, что не может защищать точку зрения Боевой Организации по своей непривычке говорить публично, и потребовал приглашения Савинкова, способного эту точку зрения изложить и защитить. Именно Савинков и начал прения по этому вопросу. В большой, запальчиво-страстной речи он изложил обвинения Боевой Организации против Центрального Комитета. Это был настоящий обвинительный акт. Предупреждая упреки против Боевой Организации за ее недостаточную активность, он предъявил контр-иск к Центральному Комитету и доказывал, что "в неудачах Боевой Организации виновен Центральный Комитет: он не дает средств и достаточно людей для надлежащего развития боевой деятельности, он равнодушно относится к вопросу о терроре и не только не питает внутреннего доверия к руководителям Боевой Организации, но в лице двух своих членов, т. т. Чернова и Слетова, явно дискредитирует Боевую Организацию, отзываясь о ней легко и неуважительно. При таких условиях, - говорил он, Боевая Организация не может продолжать работать. Савинков, при поддержке Азефа, требовал, чтобы Центральный Комитет изменил свое отношение, высказал им полное доверие и, в качестве санкции, предал суду т. т. Чернова и Слетова" (Так излагает речь Савинкова "Заключение Судебно-Следственой Комиссии по делу Азефа" (стр. 51), опираясь на показания опрошенных ею участников указанного собрания. В своих воспоминаниях Савинков скрадывает эти подробности своего тогдашнего выступления.).
      {233} В противном случае Савинков и Азеф отказывались вести боевое дело.
      Обвинения эти поразили своей неожиданностью и необоснованностью. Они не только не отвечали истинным настроениям и всего Центрального Комитета в целом и специально названных его членов в частности, - утверждения, в основе их лежавшие, в ряде случаев просто не соответствовали действительности. Было непонятно, как могли возникнуть подобные лжетолкования, подобные искажения фактов. Прения носили острый характер. Савинков держал себя прямо вызывающе, особенно в отношении Слетова, с которым у него были старые личные счеты: зимою 1903-04 г., в дни первого побега Савинкова из Петербурга, с порученной ему работы над подготовкой покушения против Плеве, Слетов встретил Савинкова в Киеве, - растерянного, почти испуганного, - и составил очень невыгодное о нем мнение, которое и высказал тогда же вслух, доказывая, что набранная Азефом молодежь непригодна для боевого дела и только компрометирует Боевую Организацию. Этот отзыв дошел до Савинкова, - эту заботу взял на себя Азеф, и теперь Савинков вымещал свои старые обиды.
      Заседание тянулось целую ночь, - до утра, - порою превращаясь в настоящее судилище: по требованию Савинкова была устроена даже очная ставка между Черновым и агентом Боевой Организации, Э. М. Лапиной ("тов. Бэла"), в разговоре с которой Чернов якобы допустил оскорбительные для боевиков замечания. Лишь с большим трудом удалось несколько сгладить конфликт. О неудачах Боевой Организации, о необходимости изменить методы ее работы, - на заседании почти совершенно не говорили: в результате маневра Савинкова центр тяжести вопроса был совершенно перемещен. Конечно, руководителям Боевой Организации было вотировано полное доверие, - и, кроме того, в состав Центрального Комитета был введен Савинков: чтобы ее представительство было более {234} полным и чтобы Центральный Комитет не забывал о нуждах террора.
      Это столкновение дало Азефу лишнее подтверждение прочности его положения в Боевой Организации и в Центральном Комитете, и он приступил к проведению последней части намеченного плана похода против Боевой Организации. Именно после этого собрания он начал с особенным старанием обрабатывать наиболее влиятельных членов Центрального Комитета, - прежде всего М. А. Натансона и В. М. Чернова, - стараясь привлечь их на свою сторону. В длинных, "задушевных" беседах, - которые он так любил, - он развивал перед ними свою точку зрения на причины "кризиса Боевой Организации".
      От Савинкова и его выступления на последнем собрании Центрального Комитета он во время этих бесед вполне определенно отмежевывался. Это выступление, говорил он, - свидетельствует о настроениях, которые господствуют среди членов Боевой Организации. Последние видят неудачи, которые преследуют их на каждом шагу, и нервничают, готовы винить в них всех и каждого. Но по существу - дело, конечно, не в поведении Центрального Комитета, не в тех или иных неловких фразах отдельных его членов. Савинков своим выступлением только напрасно обострил вопрос и увел обсуждение от действительного существа дела, - от выяснения действительных причин неудач Боевой Организации. Эти причины лежат в совершенно иной плоскости. Надо иметь смелость взглянуть в глаза правде и признать, что все старые методы работы Боевой Организации устарели: полиция знает их, как свои пять пальцев, и умеет предупреждать покушения. И что самое главное, - на пути этих старых методов ничего нового выдумать вообще невозможно. Нужно искать новые пути. Таковые может дать использование для нужд террора новейших завоеваний техники. Особенные надежды в тот момент Азеф возлагал на подкопы: здесь, - по его мнению, - перед террором открывались большие возможности. Но для этого {235} необходима большая подготовительная работа. И он предлагал "сделать соответствующие выводы": распустить Боевую Организацию и приостановить центральный террор. Конечно, эта приостановка должна носить временный характер. Партия использует ее для подготовки новых, более жестоких ударов: Азеф с Савинковым на время уедут заграницу, займутся там изучением современной техники подрывной работы и через несколько месяцев представят центру доклад о том, что партия может сделать в области центрального террора.
      Азеф прилагал все усилия к тому, чтобы быть по возможности более убедительным, - и был крайне удивлен, когда выяснилось, что на его доводы не поддаются даже те члены Центрального Комитета, которые до сих пор проявляли больше всего склонности идти за ним в вопросах боевой работы. Приостановка террора, - даже временная, - едва ли не всем членам Центрального Комитета казалась вещью совершенно недопустимой, - особенно в тот момент. Многие готовы были согласиться, что старые методы Боевой Организации устарели; что нужен целый ряд организационных перемен. Но о приостановке террора никто не хотел и слышать.
      Более успешной была пропаганда Азефа в рядах Боевой Организации. Савинков пытался, было сопротивляться, выдвигая различные планы. Азеф позволял ему эту игру: все попытки Савинкова, конечно, разбивались о комбинированные действия Азефа и Герасимова, и Савинков с каждым разом все больше и больше убеждался, что его надежды тщетны, что скептицизм Азефа правилен. Подступиться к Столыпину, казалось, действительно не было никакой возможности. По приглашению царя, после покушения, совершенного "максималистами", Столыпин переехал в Зимний Дворец и жил там, - почти никуда не выезжая, - если не считать нерегулярных поездок к Царю в Петергоф. Но и эти поездки были обставлены такими мерами предосторожности, которые делали его {236} недосягаемым для боевиков: он ездил водою, на казенном паровом катере, который подавали в нужные дни прямо к Зимнему Дворцу, на Лебяжью Канавку, так что Столыпину нужно было только перейти узенький тротуар, чтобы очутиться на воде.
      Савинков проектировал забросать этот катер бомбами в тот момент, когда он будет проходить под одним из мостов через Неву, - но выяснилось, что мосты в эти моменты тщательно охраняются, катер мчится под ними полной скоростью, а потому не было никаких шансов на то, что второпях брошенные бомбы, - если их вообще удастся бросить, - попадут в цель. Тогда Савинков выдвинул план открытого нападения группы боевиков на Столыпина в тот момент, когда тот переходит через тротуар к катеру. Но и этот план отпал: охрана министра в этом пункте была многочисленна, боевики прорваться смогли бы только после настоящего сражения, а Столыпин при первом же выстреле, несомненно, имел полную возможность скрыться назад, в подъезд неприступного Зимнего Дворца.
      Так один за другим рушились все выдвигаемые Савинковым проекты, а сам Савинков окончательно перешел на сторону Азефа. В октябре должно было состояться собрание Центрального Комитета; вслед за тем открывалась вторая сессия Совета Партии. Азеф и Савинков решили выступить на них с заявлением о своей совместной отставке. Азеф был уверен в успехе и ручался Герасимову, что на Совете будет принято решение о приостановке центрального террора.
      Немедленно же все члены Боевой Организации, находившиеся на работе в Петербурге, были сняты со своих постов и вызваны в Финляндию. Здесь, в штаб-квартире Боевой Организации, которая помещалась в "Отеле Туристов" на Иматре, состоялось совещание всех членов Боевой Организации. Присутствовало человек около 20. Азеф почти со всеми вел предварительные разговоры и лично ознакомил с мотивами принятого решения. На общем совещании те же мотивы изложил Савинков. Формально он и Азеф {237} предоставляли на усмотрение Организации решить вопрос, присоединится ли она к ним или будет продолжать вести работу самостоятельно и после их ухода. Но фактически всем своим авторитетом они давили на Организацию в направлении присоединения ее к их решению об общей отставке. Их выступления произвели большое впечатление. Те, у кого были сомнения в правильности предлагаемого решения, колебались выступать против тех, в ком они уже давно привыкли видеть общепризнанных вождей Организации. Большинство согласилось с их доводами, и одна из участниц совещания, Вал. Попова, сочла своим долгом публично засвидетельствовать свое глубокое уважение к руководителям Организации, которые "так глубоко взглянули на положение дела и так безоговорочно приняли на себя ответственность за последние неудачи". Формального решения это совещание, по-видимому, никакого не приняло, но общий итог его был таков что на последовавшем собрании Центрального Комитета Азеф и Савинков свой взгляд о необходимости временной приостановки центрального террора излагали не в качестве своего только личного взгляда, а как позицию всей Боевой Организации в целом.
      Это собрание Центрального Комитета состоялось в том же "Отеле Туристов". В нем приняли участие члены Центр. Комитета Аргунов, Крафт, Натансон, Ракитников, Слетов, Чернов, - и, конечно, оба представителя Боевой Организации, Азеф и Савинков. Последний сделал обстоятельный доклад о причинах неудач Боевой Организации и заявил, что последняя в своем полном составе не видит возможности продолжать работу дальше.
      Разговоры, которые Савинков и Азеф вели в течение предшествовавших недель с рядом членов Центрального Комитета во многом должны были их подготовить к такому заявлению Боевой Организации, но тем не менее оно прозвучало неожиданно категорично и произвело ошеломляющее впечатление. Из членов Центрального Комитета, кажется, ни один не считал {238} возможным приостановку центрального террора в момент наивысшего расцвета террора правительственного: с их точки зрения это было и политически, и психологически недопустимо. Разгорелись страстные дебаты. Делались всевозможные попытки переубедить руководителей Боевой Организации, но последние были непреклонны. Тогда Центральный Комитет решил пойти на прямые переговоры с общим собранием всех боевиков: мера, которой до того момента история социалистов-революционеров не знала, так как она свидетельствовала о желании Центрального Комитета поднять восстание членов Боевой Организации против ее признанных руководителей, - против Азефа и Савинкова.
      Представителями Центрального Комитета для этих переговоров были выбраны Натансон, Чернов и, кажется. Слетов. Азеф и Савинков были явно возмущены этой апелляцией Центрального Комитета к общему собранию боевиков, но формально протестовать против нее, конечно, не имели никакой возможности.
      На собрании боевиков из делегатов говорил главным образом Чернов, подробно изложивший те мотивы, которые заставили Центральный Комитет считать совершенно недопустимой приостановку центрального террора. По рассказу Чернова, он к большому своему изумлению по отдельным репликам присутствующих уже очень скоро понял, что члены Боевой Организации далеко не так единодушны в своей солидаризации с Азефом и Савинковым, как это можно было вывести из рассказов последних. Начавшиеся прения не только показали, что такой солидарности действительно нет, но и обнаружили наличие у ряда членов Боевой Организации недовольства бюрократическим централизмом, введенным в Организацию Азефом и Савинковым. Первым в этом смысле высказался Влад. Вноровский, - брат погибшего при покушении на Дубасова. Он считал, что причиной последних неудач Боевой Организации является прежде всего полное подавление личной инициативы боевиков, введенное {239} Азефом, и настаивал на перестройке Организации на демократических началах. С большим раздражением на Вноровского обрушился Савинков, но Вноровский нашел некоторых сторонников. Ряд других боевиков, даже не солидарных с Вноровским, согласились с тем, что политическая обстановка не позволяет партии приостановить террор. Единый фронт всех членов Боевой Организации был, таким образом, неожиданно быстро разбит, и для Центрального Комитета стало ясно, что уход Азефа и Савинкова еще не означает ухода от работы всех боевиков.
      Центральный Комитет, заслушав сообщение об этом собрании боевиков и еще раз убедившись, что решение Азефа и Савинкова во всяком случае непоколебимо, постановил, принять их личные отставки. Боевую Организацию объявил распущенной, но из тех ее членов, которые выразили желание продолжать работу в терроре, создал особый "Боевой Отряд при Центральном Комитете", который с точки зрения своего положения в партии пользовался значительно меньшими правами, чем старая Боевая Организация.
      Во главе этого Отряда встал Зильберберг. Бывший студент-математик, обладавший большими математическими способностями (Арестованный в феврале 1907 г. и приговоренный к смертной казни, он последние дни перед приведением этого приговора в исполнение увлекся математической проблемой деления угла на три равных части, и написал небольшой трактат на эту тему, который он послал в Академию Наук. Департамент Полиции не счел возможным передать рукопись по назначению, хотя ничего не относящегося к теме в оной, конечно, не было. Рукопись была конфискована и хранилась архивах Департамента. Только после революции 1917 она была оттуда извлечена и опубликована.), он был незаурядным организатором и очень смелым террористом. Но с самого начала своей террористической работы он подпал под исключительное влияние Савинкова и Азефа, и во время всех переговоров с Центральным Комитетом стоял полностью на их стороне.
      Он в частности одним из первых заявил об отказе работать под {240} руководством Слетова. Поэтому нет никакого сомнения в том, что позднейшее изменение решения и согласие руководить Боевым Отрядом им было сделано также с согласия Азефа и Савинкова. Поступая так, он сам, конечно, руководствовался соображениями о пользе боевой работы: поскольку не было полной приостановки центрального террора, необходимость которой он вслед за Азефом и Савинковым защищал; поскольку часть членов Организации борьбу все же продолжала, постольку он считал себя обязанным все свои силы и опыт отдать этой борьбе. Но мотивы Азефа, когда он давал Зильбербергу свое согласие на его работу в Отряде, были, конечно, совершенно иными: не имея возможности теперь же вернуться к боевой работе и взять обратно свой отказ (вопрос был поставлен слишком остро, чтобы существовала возможность такого отступления), Азеф заботился о том, чтобы в его отсутствии во главе действующих террористов стоял, во всяком случае, человек, ему полностью доверяющий, от которого он имел бы возможность постоянно узнавать все нужные детали относительно боевой работы.
      В последних стадиях обсуждения вопроса Азеф личного участия принимать уже не смог: в эти дни он тяжело захворал. У него образовался опасный нарыв в горле и одно время боялись даже за его жизнь: был вызван специалист-профессор, и в течение ряда дней Азеф лежал в постели. Ближайшие его друзья по Центральному Комитету, только что выступавшие против его предложений, чувствовали себя несколько неловко. Они опасались, что Азеф почувствовал в их поведении элементы личного к нему недоверия, и потому наперерыв друг перед другом оказывали ему знаки самого заботливого внимания. Несмотря на болезнь, Азеф живо интересовался всеми подробностями переговоров, равно как и всем ходом работ вскоре затем открывшейся сессии Совета Партии. Приходивших к нему он расспрашивал обо всех подробностях этих заседаний, - но раздражения по поводу своего поражения он скрывать не собирался. Особенно резко он {241} его проявлял по отношению к тем боевикам, которые помогли сорвать налаженный им и Савинковым единый фронт Боевой Организации. Очень выразительный рассказ об этих настроениях Азефа имеется в уже не раз цитированных выше воспоминаниях Вал. Поповой: "Опасность для жизни больного скоро миновала, и я увидела "Ивана Николаевича" (Азефа), когда ему было уже лучше. На дверях его комнаты . . . висело объявление: "Здесь больной, просят соблюдать тишину" ... В один из таких моментов зашла к "Ивану Николаевичу" и я. Он указал мне на ящик маленького столика около кровати и сказал, правда, еще хрипло и с трудом:
      - Там два женских паспорта. Один вы можете взять, - выберите себе, какой более подходит.
      Я взяла паспорт на имя Анны Казимировны Янкайтис. Конечно, в этот момент я и не подозревала, какую опасность для меня представляла эта "товарищеская" услуга Азефа. Затем я простилась с ним. Я чувствовала на себе его упорный, гнетущий взгляд. Было какое-то недовольство и раздражение в этом взгляде, для меня столь непривычном. Он был мне непонятен. "Что же, неужели он так раздражен на то, что мы не признали его аргументов и без него решаемся продолжать работу?" - думалось мне после этого визита".
      Эту "товарищескую" услугу снабжения "хорошими и вполне надежными" паспортами Азеф оказал еще нескольким членам вновь организуемого Боевого Отряда. Им она стоила, действительно, очень дорого: список всех этих паспортов им был передан Герасимову, который, в частности, вполне отчетливо помнит, что в этом списке стояло и имя автора цитированных воспоминаний.
      Это была его месть непослушным, которые помешали выполнить полностью так тщательно продуманный и с таким старанием выполнявшийся план похода против Боевой Организации. Формально последняя {242} была упразднена, - но только формально. Центральный террор партией приостановлен не был. Наоборот, борьба по вопросу о Боевой Организации дала толчок к усиленной концентрации сил на боевом деле. В результате авторам плана большого похода против Боевой Организации, - Азефу, Герасимову и Столыпину, - вскоре пришлось убедиться, что достигнутые ими итоги с их точки зрения были скорее отрицательными.
      {243}
      ГЛАВА XIV
      Террор без Азефа
      Вскоре после окончания работ Совета Партии слегка оправившийся от болезни Азеф уехал заграницу, - отдохнуть и подлечиться. "Я со времен Гершуни в терроре, - говорил он, - и имею право на отдых". Вместе с женой он устроился в Аляссио, на итальянской Ривьере. Жена окружила его заботливым вниманием: "ведь он все время с веревкою на шее ходит", - думала и говорила она о своем муже. Со вниманием и уважением относились к нему и члены небольшой русской колонии, которая подобралась в Аляссио и состояла почти исключительно из старых революционеров, в той или иной степени осведомленных о "заслугах" Азефа перед делом революции. Азеф благодушествовал: отдыхал, гулял, набирался сил, вел "разговоры по душам" о том, как тяжела жизнь вечно травимого полицией революционера-террориста . . . Только изредка он вырывался из этой среды, под предлогом поездок для деловых партийных свиданий. По-видимому, обычно это бывали поездки в соседнее Монте-Карло, чтобы "встряхнуться" от пресных радостей семейного уюта.
      Партийной жизнью, - и в особенности боевой работой, - он ни на минуту не переставал интересоваться. Перед выездом заграницу он виделся со всеми теми членами Боевой Организации, которые {244} собирались продолжать работу в терроре, и получил от них самую подробную информацию обо всех их планах и предположениях, знал состав участников вновь создаваемых боевых групп и т. д.
      Получать информацию он не переставал и в Аляссио: поскольку это позволяли требования осторожности, бывшие соратники Азефа по Боевой Организации сообщали ему обо всех новостях в боевом деле. Но, конечно, сообщать они могли далеко не обо всем. Целый ряд конспиративных подробностей о технических деталях работы доверять бумаге, - при всем желании получить совет "старшего товарища", - было нельзя. Поэтому о многом Азеф узнавал с большим запозданием от случайных приезжих, - часто уже после того, как новые проекты получали свое осуществление на практике.
      Со своей стороны Азеф занялся выполнением обещания, данного Центральному Комитету и изучал вопрос о том, какие из технических изобретений последних лет можно с успехом приложить к боевому делу. Случай помог ему придать вполне конкретную форму разговорам на эту тему: ему сообщили, что один инженер, по фамилии Бухало, уже зарекомендовавший себя рядом талантливых изобретений, работает над проектом воздухоплавательного аппарата; по своим взглядам этот инженер-изобретатель принадлежит к анархистам, но наиболее важным он считает убийство царя и потому готов предоставить свое изобретение целиком в распоряжение Боевой Организации, если последняя конкретно поставит вопрос о цареубийстве. Азеф обеими руками ухватился за это сообщение, специально ездил в Мюнхен, где тогда жил изобретатель, подробно обо всем с ним говорил, проверял его чертежи и вычисления, - и затем авторитетным тоном инженера-специалиста дал свое заключение: Бухало теоретически правильно решил проблему постройки воздухоплавательного аппарата; теперь все дело только за деньгами, которые дали бы ему возможность построить мастерскую и приобрести нужные материалы; если партия даст нужные средства, то аппарат будет {245} сравнительно скоро готов, и тогда цареубийство будет легко осуществимо.
      Эти заявления производили впечатление. Многим они казались вполне правдоподобными: не следует забывать, что то было зимой 1906-07 г. г., - т. е. в период первых быстрых успехов летательных аппаратов тяжелее воздуха, когда возможность изобретения какого-то нового аппарата, который одним ударом решил бы проблему воздухоплавания, казалась более, чем реальной. Этим объясняется та сравнительная легкость, с которой Азефу удалось провести свой план. Необходимые средства, - около 20 тыс. рублей, - были найдены, и под контролем Азефа инженер-изобретатель приступил к своим работам.
      Этот образ жизни и характер осведомленности Азефа определяли содержание и тон его писем к своему полицейскому начальству. Основную информацию о террористических планах и группах он дал Герасимову еще на последнем свидании, перед отъездом заграницу. Теперь он сообщал только отдельные дополнительные детали и указания. Подробно писал он обо всем, что относилось к изобретению Бухало, изображая все это предприятие, как средство для опустошения партийной кассы (Опыты инженера Бухало не дали положительных результатов и он куда-то исчез: об его позднейшей судьбе не имеется никаких сведений. Но из всего этого было бы совершенно неправильно делать вывод о том, что все его проекты были мыльными пузырями. Во всяком случае несомненно, что сам Азеф к ним относился значительно более серьезно, чем он это изображал в письмах к Герасимову: при аресте Азефа летом 1915 г. берлинская полиция нашла в его бумагах все чертежи воздухоплавательного аппарата Бухало и объяснительные к ним записки последнего. Азеф, убегая из Парижа после своего разоблачения, оказывается, не забыл в числе наиболее важных бумаг взять также и эти документы, - а этого он не стал бы делать, если бы считал весь проект Бухало чистым вздором.).
      Изредка передавал известия, приходившие из партийных центров, - но эти известия почти всегда запаздывали и практического интереса для полицейского розыска не представляли.
      {246} Общий же тон всех писем Азефа был благодушно-успокаивающий:
      "Не тревожьтесь, - ничего серьезного не случится!" - этой нотой, по рассказам Герасимова, начиналось и заканчивалось едва ли не каждое письмо Азефа.