Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Черепаха

ModernLib.Net / Отечественная проза / Николаева Олеся / Черепаха - Чтение (Весь текст)
Автор: Николаева Олеся
Жанр: Отечественная проза

 

 


Николаева Олеся
Черепаха

      Олеся Николаева
      Черепаха
      Ну и попутчик же мне тогда попался, этот Эн с Точкой! Думала - приличный человек, бывший структуралист, ученик Лотмана, поэт (Самойлов когда-то его поминал: "Приезжал ко мне из Тарту Эн с Точкой, читал стихи, неплохие"). Ну а кроме того - профессор, завкафедрой русской литературы, а он...
      Ехали мы с ним в командировку от Литинститута аж в Албанию - налаживать культурные связи, читать лекции, везли две коробки русских книг. Был конец мая 1994-го. Жара ужасная. Вагон набит челночниками, бесконечные границы: Россия Украина, Украина - Молдавия, Молдавия - Румыния, Румыния - Болгария... Алчные таможенники, агрессивные пограничники. Визги женщин, у которых изымают контрабанду... Там, в Софии, нас встречала машина русского посла в Албании и перевозила в Тирану через всю Македонию. Опять: Болгария - Македония, Македония - Албания...
      В вагоне мы и познакомились, до этого я никогда его не видела: полненький, с брюшком, очки, залысины, пухленькие короткие ручки. Одним словом, шляпа, интеллигент несчастный. Все время отчего-то волновался, поеживался, озирался.
      Нас не досматривали, мы - делегация. У нас об этом специальная бумага с печатью, у нас особые визы, выданные МИДом. Каждый раз, когда заглядывал кто-нибудь из таможенников-пограничников, Эн с Точкой шебуршил в папке своими маленькими ручками и протягивал им нашу охранную грамоту:
      - Делегация. Я - глава.
      Те смотрели бумагу, порой даже брали под козырек и не приставали.
      - Волнуетесь? - спросил Эн с Точкой, лишь поезд тронулся. - Я волнуюсь. Все-таки заграница. Всякое может случиться, провокации... Первый раз еду. Вот, взял в дорогу все необходимое.
      Полез под полку, не поленился, достал туристский брезентовый рюкзак, извлек из него военный бинокль, котелок, алюминиевую кружку с ложкой и старенький транзистор "Спидола".
      Как только пересекли границу бывшего СССР, неотрывно глядел в бинокль на скудные румынские земли.
      - А наши степи просторней.
      Потом - на поросшие лесами горы Болгарии:
      - А у нас Саяны выше.
      Увидел, что я читаю Томаса Манна, кажется, "Иосиф и его братья":
      - А наш Толстой лучше.
      Сидел, крутил старенькую "Спидолу", ловя вести из Отечества. Та шипела, свистела, нечленораздельно клокотала.
      - Вы протокол хорошо знаете? - спросил, когда мы подъезжали к Софии.
      - Какой еще протокол? - удивилась я.
      - Ну что куда носить. Я вон целый чемодан с собой везу, костюмы, галстуки. Завтра днем у нас встреча с послом - так как, по протоколу одеваться или можно без?
      - Без, - успокоила его я. - Тридцать градусов в тени, какой еще протокол.
      - Ну смотрите, чтоб я лицом в грязь не ударил. И не отходите от меня. Я языков не знаю. Заблужусь. Могут быть провокации. Там сейчас американское влияние. Всякое может быть.
      Так он и ходил за мною потом повсюду хвостом. Я - в магазин, он - в магазин, я - обедать, он - обедать, я - в уборную, и он туда же.
      За первым же ужином объявил мне:
      - Мы с вами по разные стороны баррикад. Вы в каком Союзе писателей "российском" или "России"?
      Честно говоря, я и не знала, как именно он называется. Потом поняла, что он имеет в виду:
      - Я, по всей видимости, в "жидо-масонском". А вы, наверное, в "фашистском"?
      - Почему? - удивился он. - Я там, где Владимир Иванович Гусев. Это - самый лучший Союз писателей. А вы - в другом. Вы - где Наталья Иванова. Вот я и говорю, что мы по разные стороны баррикад.
      Ну и, честно говоря, баррикады - не баррикады, но некоторая конфронтация у нас действительно возникла. Еще бы, лекции читал он примерно так:
      - В России сейчас ужасная ситуация. До чего ведь дошло - Фадеев, Горький, Серафимович, Фурманов - в полном загоне. А Булгакову, Набокову, Платонову зеленый свет.
      Албанцы негодовали.
      - Как, неужели Серафимовича не печатают! Непостижимо!
      Окружали нас плотной стеной, интересовались:
      - А когда к нам Валентина Терешкова приедет? А как поживает Марина Ладынина? А как здоровье Клары Лучко?
      ...Дело в том, что албанцы когда-то так любили русский народ, что называли детей по фамилиям видных советских деятелей. В пятидесятые-шестидесятые годы по албанским улицам и ущельям бегали мальчишки, откликавшиеся на имена Чуйков и Чапаев, Жуков и Жданов. Потом Энвер Ходжа обвинил Советский Союз в оппортунизме, и всех местных Кировых и Молотовых, Гагариных и Горьких стали сажать и расстреливать. Если кто из них и уцелел, сейчас им было под пятьдесят. Они-то особенно радушно зазывали нас в гости, дружно пели "Катюшу" и возмущались, что у нас собираются выкинуть Ленина из Мавзолея.
      - Это акт вандализма! - говорили они и ставили нам в пример египтян, до сих пор содержащих своих фараонов в отведенных для них гробницах.
      - Мнение народа, - довольно кивал мне на них Эн с Точкой. - Видите, народ не с вами, а с нами. Народ не потерпит.
      А сам от меня - ни на шаг: мало ли что, еще украдут.
      - Да что у вас красть? - поражалась я. - Носовой платок? Зубочистку?
      - Меня, меня самого могут украсть как главу русской делегации. А потом выкуп будут требовать у России! - с достоинством отвечал он.
      Я все дивилась и спрашивала про себя: ну и при чем тут Самойлов? И где там Лотман?
      А он все ходил за мной, все проявлял классовую бдительность, бубнил, заклинал:
      - А у нас лучше. Товары - качественнее. Продукты - натуральнее. Что это вы покупаете? Кофейник? Да у меня таких кофейников дома... пять. Это - кока-кола? Не пейте! Наш лимонад - лучше.
      Я вспомнила, как одно время у моих детей была нянька. И вот она время от времени подбиралась ко мне и с лучезарной улыбкой говорила:
      - Олеся, какая же все-таки Мария Ильинична Ульянова была замечательная женщина!
      В конце концов, мы были вынуждены с ней расстаться, и она писала на меня доносы в Союз писателей, что я не имею никакого уважения к семье Ульяновых. Секретарша Марь Иванна мне их потом зачитывала по телефону.
      Ну и здесь я не выдержала заклинаний, надерзила этому Эн с Точкой:
      - Не понимаю, как вас там в вашем Союзе писателей держат? Неужели не поминают структуралистское прошлое? Или просто - гоняют за пивом. Признайтесь, а? Ведь они не могут вас принимать всерьез. Отчество у вас басурманское и выговор подозрительный.
      Хмыкнул, поджал губы, обиделся. Наконец, подыскал аргумент:
      - Почему же для хорошего человека и за пивом не сбегать? Владимир Иванович Гусев - очень хороший человек.
      Больше он со мною не разговаривал, то есть продолжал что-то бормотать, но уже не мне, а куда-то в пространство, хмыкал себе под нос, жестикулировал, восклицал.
      После того, как Советский Союз обвинили в оппортунизме, всю страну покрыли бетонные доты, угрожающее число которых подползло к миллиону, так что каждая албанская семья, в случае чего, если к ней ненароком вдруг протянется из темноты "братская рука помощи", могла окопаться в персональном укреплении и вести оттуда прицельный огонь по отзывчивому "старшему брату". Разлюбив русских, албанцы тогда тут же полюбили китайцев, и Желтый Брат научил их раскопать горы в форме террас, чтобы на них можно было с легкостью выращивать солнцелюбивый виноград и тучные злаки. Доверчивые албанцы вышли на многолетний субботник и изрыли свои скалы так, что они легли ступенями, спускающимися в преисподнюю и восходящими к свету. Но братья с берегов полноводной Янцзы и преизобильной Хуанхэ ничего не сказали об оросительных системах, которые могли бы питать под палящим солнцем молодые посевы. И вскоре скалистые лестницы заросли колючками и бурьяном.
      Говорят, еще совсем недавно в албанских горах шумел густой лес и пели птицы. Но в одну из зим сюда пришли коммунисты и вырубили леса "на растопку", оставив после себя лысые горы в складках террас и пупырях дотов.
      Эн с Точкой лазал между дотами, гладил горячий бетонный панцирь, пытался даже усесться сверху - шофер его подсаживал, фотографировал - то с напряженно-серьезным, даже идейным лицом, то с туристической улыбкой, то с биноклем у глаз. Это чтобы потом Эн с Точкой мог показывать фотокарточки родным и близким: "А это я за границей".
      - Ваши соратники по Интернационалу постарались! - съехидничала я, указывая Эн с Точкой на тоскливый разор.
      - А ваши американцы покупают себе Албанию своей пепси-колой! - огрызнулся он.
      Американцы действительно начинали уже "покупать" Албанию: нам с нашей "культурной программой" было не угнаться за ними. В университете студенты, изучавшие английский, были снабжены компьютерами и новейшими программами, в то время как на русском отделении - кривились допотопные парты и со стен смотрели выцветшие стенды с Лениным и Горьким. Что мы могли им предложить? Две коробки подержанных и довольно случайно подобранных русских книг?..
      Как-то вечером, в гостях, под песню о том, как "паренька приметили, и в забой отправился парень молодой", исполненную хором албанских товарищей, мой спутник расслабился и, по всей видимости, преизрядно "принял на грудь", потому что вдруг расчувствовался и стал мне рассказывать, как он ходил в приближенных Лотмана и как ему за это всыпали под первое число: вызывали куда следует, а кроме того - рассыпали набор его первой "модернистской" книги стихов. Мне стало его жаль. Еще бы - вон как пуганули его, беднягу. Даже в партию вступил. И так его разморило, что он вдруг и на Союз писателей свой попер, и перед кем?
      - В общем-то хамы они там, - признался он. - Унизительно с ними иногда бывает...
      Как-то я с ним внутренне примирилась. Подумала, нехристианское это дело осуждать. Может, подумала, человек он вполне хороший, а вот - боится теперь, трепещет...
      Утро, очевидно, застало его врасплох: должно быть, в ужасе он вспоминал свои ночные откровения. Во всяком случае, он вдруг сделался чрезвычайно суров ко мне, вовсе перестал со мной разговаривать и теперь поступал как бы мне наперекор, как бы даже назло. Если я брала в ресторане рыбу, он - котлету. Если я - компот, он - кисель. Я - сыр, он - колбасу, а ведь раньше ни на йоту не отклонялся от моего рациона. Я даже подозревала, что он держит меня не только за телохранителя, но и за дегустатора: я съем кусочек, тогда и он съест. Я сделаю глоток, и он сделает. Но теперь - шалишь! Независимый человек, ест то, что сам пожелает.
      Нас повезли на Адриатическое море, я полезла купаться, он забился в кусты:
      - Наше Черное море лучше.
      Я вылезла из воды и забралась под куст, чтобы укрыться от палящих лучей он вылез на солнце.
      - Вы обгорите, - сказала я. - Идите лучше в тень.
      - Не пойду! Даже не уговаривайте!
      Так и сидел на полдневном солнцепеке часа два. Сгорел, как ветошка. На следующий день покрылся волдырями, я предложила ему крем для лица.
      - У меня свое.
      ...Ну и пожалуйста!
      ...На шоссе я нашла средиземноморскую черепаху. Она лежала, в ужасе втянув под панцирь голову и лапки. Желтая, выпуклая, красавица. Возьму домой, решила я.
      Он глянул лениво, отвернулся, недовольный.
      - А у моих сынишек такая уже есть. Даже две таких.
      Вот и хорошо. Меж тем пора было пускаться в обратный путь. Албания Македония, Македония - Болгария. Там дальше на поезде: Болгария - Румыния, Румыния - Молдавия, Молдавия - Украина, Украина - Россия.
      В Софии я купила в поезд кое-какой еды и очень много воды и соков. Душно, поезд грязный, допотопный, медленный. Сели в купе.
      - Хотите пить?
      Эн с Точкой покачал головой:
      - Совсем даже не хочется. А эти соки все искусственные, отрава. Там одни консерванты.
      Ехали-ехали, наконец его припекло. Взял котелок, кружку, пошел по вагону, стал нацеживать воду для питья. Вода была теплая, мутная.
      - Ой, не берите, не пейте, - сказала проводница. - Это только написано, что она питьевая. Заболеете.
      - А ничего! - он махнул рукой. - У меня марганцовка есть. Я кину кристаллик, и вся зараза уйдет. Всегда в дорогу с собой беру.
      Пришел в купе с котелком, шарахнул марганцовки, сидит, попивает. Достал из рюкзака банку говяжьей тушенки, вскрыл перочинным ножом, знай ест своей дорожной вилкой. Жир теплый, капает.
      Я к нему со своими припасами:
      - У меня есть сыр, хлеб, йогурты... Берите, ешьте. Я покупала для нас двоих.
      Не дрогнул. От классового врага - ни крошки.
      - А зачем? У меня свое. Тушенка - еще из дома. Жена дала.
      ...Так и ехали. Под полкой - отчаянно скреблась золотистая черепаха. Я спрятала ее в коробке с травой. Накрошила туда сырку, яблочка. Она освоилась, мордочку и лапки высунула, рвалась на волю. Говорят, что эти черепахи, где бы ни оказались, всегда безошибочно ползут в сторону своего Средиземного моря. Больше всего я боялась, что ее засечет таможня. Но как только входили таможенники и пограничники, она тут же затихала. Они заглядывали под полку, коробка и коробка. А мы - делегация.
      Наконец, уже на самой последней границе - кажется, в Могилеве, вошел дюжий молодой пограничник:
      - Ваши паспорта.
      Листал, листал мой паспорт, то так вертел его, то этак, хмурился, покусывал губу, наконец отчеканил железным голосом:
      - А у вас, товарищ Николаева, нет выездной визы из России. Пройдемте с вещичками до выяснения вашей личности.
      - Как это нет выездной визы? - удивилась я. - Я ведь столько уже границ проехала: Россия - Украина, Украина - Молдавия, Молдавия - Румыния, Румыния Болгария, Болгария - Македония, Македония - Албания и - в обратном порядке. А вы говорите - визы выездной у меня нет.
      - Ничего не знаю, что вы там проехали. Пройдемте. Если будете оказывать сопротивление, занесем это в протокол. - Голос пограничника зазвучал бдительно и зловеще.
      - И что там со мной будет?
      - Ничего, посидите в КПЗ, пока наши люди не выяснят, как вы здесь оказались, а потом, если все в порядке, отправим вас с оказией в Москву.
      Честно говоря, я почти сдалась, так я была ошарашена. Ну и потом - может быть, это голос судьбы: "Вперед, к новым приключениям!". В Могилеве я никогда не была. Там, что ли, произошло отречение Императора Николая? Кроме того, мой духовник любил повторять: "Если что-то не получается по не зависящим от тебя обстоятельствам, значит, Господь приготовил тебе кое-что получше". Вот, не получилось мне по независящим обстоятельствам добраться до Москвы, значит, в Могилеве мне будет лучше. И я почти уже собралась выходить. Но - черепаха! Сейчас я возьму коробку, она начнет скрестись, пограничник ее засечет, контрабанда, да ну, не пойду. У меня через два дня день рождения. Меня родитель и родительница ждут. Муж тоже ждет. Дети. Все-таки вряд ли в могилевском КПЗ мне приготовлено Господом "кое-что получше"! Сомнение огромное меня одолело, вера непроизвольно пошатнулась, нашла кручина. Решила, не пойду и все. Пусть уж волоком меня волокут. Приключения так приключения!
      - Визу получал за меня работник иностранного отдела. В МИДе. И вообще мы делегация, - почти закричала я, обрадовавшись, что нашла для себя зацепку, Эн с Точкой, вы глава делегации, покажите-ка нашу бумагу! Сейчас этот господин убедится.
      И вдруг Эн с Точкой, запустив по-ленински руки себе под мышки и раскачиваясь на полке вперед-назад, вперед-назад, медленно и спокойно произнес:
      - Вы только меня не впутывайте в эту историю. Я тут ни при чем. Вам лучше пройти в отделение, как говорит товарищ.
      - Дайте сюда бумагу! - твердо сказала я.
      Он еще глубже засунул руки и все покачивался, все покачивался:
      - Они ведь знают, что делают, пограничники. Профессионалы. Вам лучше пойти с товарищем, не портить себе протокол.
      Тут я растерялась. Я взяла паспорт и стала почти машинально его листать. Он весь был в визах, штампах, штемпелях... Наконец, в самом конце, я увидела то, что искала.
      - А это что такое? - я сунула под нос пограничнику нужную страницу. Он пригляделся, козырнул, щелкнул каблучками и - был таков. Поезд тронулся. Мы были в России.
      Ну тут уже я закинула ногу на ногу и стала покачиваться туда-сюда, пристально вглядываясь в своего визави. Он сидел сжавшийся, обгорелый, с короткой шеей, в грязной майке, в которой проходил все эти восемь дней вопреки всякому протоколу и назло битком набитому чемодану. Он сидел, нахлебавшийся мутной теплой воды с марганцовкой, закусивший тушенкой без хлеба, и обмирал под моим насмешливым взглядом:
      - Ну что, Эн с Точкой! Сдать меня хотели! В КПЗ! Пограничникам!
      - Может быть, у вас подданство двойное? - заюлил он. - Может, поэтому он хотел вас высадить? Они ведь, пограничники, знают - там в паспортах есть такие знаки, которые дают информацию. Скажите - двойное у вас гражданство? Ну там еще американское или израильское...
      - Угу, - сказала я, не отрываясь глядя на него.
      И он как-то весь сник. Лицо его приняло жалостливое, плаксивое, какое-то бабье выражение, и он произнес дрожащим голосом, в отчаянье:
      - Ну вот, вы теперь, наверное, все про меня Наталье Ивановой расскажете!
      - ???
      - Ну да, все расскажете про меня этой Наталье Ивановой, там, у себя, в своем "Знамени", или где там еще, в Союзе своем писателей!
      Обреченность была написана на его лице.
      - Обязательно расскажу, - расхохоталась я, вытаскивая из коробки расхрабрившуюся черепаху, рвущуюся изо всех сил к своему далекому морю.
      ...Ну вот и выполнила наконец обещание, вот и пришлось к слову.