Эржебет, придя в себя, подбирала подол своей длинной, ставшей липкой сорочки, требовала света и, покрытая стекавшими струйками крови, возвращалась в покои в сопровождении двух старых слуг.
Легенды обобщают слухи, облекая отдельные факты в универсальную и понятную форму. Из-под плаща Жиля де Рэ в подобных случаях выскакивала черная собака, а здесь из-под платья Эржебет появлялась волчица, покорно следовавшая за нею. А вот еще легенда: «И каждый раз, когда Эржебет Батори хотела стать еще белее, она опять начинала купаться в крови». Августинцы, должно быть, приходили в ужас от кровавых оргий в доме напротив, когда по утрам натыкались на небольшие лужицы красноватой воды между камнями, которыми была выложена аллея, где Дорко и Каталина опустошали свои ведра. Но ни монахи, ни другие люди не осмеливались произнести ни слова. Имя графини было слишком известно, слишком хорошо защищено близостью к дому Габсбургов.
Поздно вечером после захода солнца, когда город и магазины освещались фонарями и улицы оживали, Эржебет отправлялась в сопровождении слуг за новыми притираниями для кожи или бархатом, привезенным из Италии.
Она была так прекрасна в своих пышных нарядах и драгоценностях, ступала так по-королевски, что была уверена — ею будут восхищаться, где бы она ни появилась. Она также знала, что люди боятся ее и город полнится всякими слухами о ней. Графиня предпочитала забывать об этом или просто бросала вызов судьбе, абсолютно уверенная в силе имени Батори и воздействия ее собственных чар. Она никогда не выходила без своего сморщенного талисмана, завернутого и спрятанного в красный шелковый мешочек, вшитый в ее корсет рядом с сердцем. Иногда, во время пира, кончиками длинных пальцев она касалась его, обводя глазами гостей-мужчин в поисках знака, который выдал бы, что тот или иной настроен против нее.
Когда Эржебет решила отправиться в Пресбург, это было целое событие, поскольку ей пришлось посетить все семьи, связанные родством с ее собственной семьей, к тому же она была обязана совершить путешествие со всеми подобающими церемониями. И еще было необходимо принять в расчет возможные нападения разбойников, скрывавшихся в лесах около Вага. Выезжала она из Чейте. В течение нескольких дней в близлежащей деревне ожидали ее приезда, и, когда о этом наконец объявили, все слуги и крестьяне собрались на площади, чтобы пожелать графине доброго пути.
Процессию возглавляли пять вооруженных до зубов гайдуков, отлично сидящих в седлах. Затем следовала карета, которую несколько раз вычистили так, что она блестела на солнце, запряженная четверкой лошадей. За каретой тянулись еще пять экипажей, с которыми у слуг не было стольких хлопот, поскольку в них сидели горничные и белошвейки, упираясь ногами в сундуки, наполненные всевозможными припасами и подарками. Подарки состояли из вышивки и кружев, а также бутылок с вином — продукцией собственных виноградников графини. Замыкали конвой еще пять гайдуков, одним своим присутствием подчеркивая высокий ранг путешественницы.
В обязанности Дорко входило надзирать за группой из 12 служанок, белошвеек и горничных. Отъезд происходил без излишней сентиментальности. Накануне Эр-жебет объезжала свои поместья, чтобы установить налог, и, возвращаясь в замок, распределяла работу среди домашних слуг, остававшихся здесь: «И надеюсь, что после возвращения я увижу, что мои распоряжения выполнены». Только такие слова можно было надеяться услышать от Эржебет Батори на прощание.
Проезжая города Трнава и Модра, в Пресбург она обычно прибывала вечером. Из Рацикдорфа, в пяти милях от столицы, уже виднелся высившийся над городом замок. В этом месте один из гайдуков почтительно спрашивал графиню, через какие ворота кортеж въедет в город. Церемониал был постоянным, и ответ всегда следовал один и тот же: «Вы смеете спрашивать это каждый раз, как будто не знаете, через какие ворота я въезжаю!» Хотя в Пресбург вело четверо ворот, короли и знатные феодалы всегда въезжали через одни, по Венской дороге.
Поскольку кортеж находился у противоположной окраины города, ему пришлось сделать полукруг. Наконец длинная процессия на полном скаку исчезла под воротами Видрица. Это были почетные ворота. За ними следовала крепостная стена, окружавшая большой город внутри.
Дальше дорога шла через гетто. Маленькие железные ворота приходилось всякий раз открывать, потому что после захода солнца евреям не разрешалось выходить в город. В гетто преобладала совершенно иная публика. Там нельзя было встретить ни одного христианина, мужчины носили длинные бороды, женщины с бледными лицами ходили с распущенными волосами, и все обитатели были в потрепанной, засаленной одежде. Они низко кланялись проезжавшей мимо Эржебет, но ее вооруженная стража заставляла их отскакивать назад.
Затем кортеж следовал по «длинной дороге», которая фактически соединяла ворота Видрица с воротами Лау-ринска. Неподалеку от последних высилась башня, в которой допрашивались преступники. Она зловеще вздымалась над кварталом тюрем и страданий. Неподалеку находился большой постоялый двор «Дикарь» для иностранных дипломатов и тех венгерских вельмож, у которых в Пресбурге не было владений.
У Эржебет Батори таковые были, но после тишины Чейте она предпочитала оживленную жизнь в «Дикаре». Она заранее нанимала для себя целый этаж.
Гайдуки сносили огромные сундуки с вещами и подарками на отведенный для графини этаж. Очень скоро начинали появляться посыльные от разных благородных семейств. Освеженная и тщательно одетая, графиня принимала их в главном покое своих апартаментов. Эмиссары приносили письма, в которых Эржебет Батори умоляли почтить своим благородным присутствием дом такого-то и такого-то. Она всегда отказывала, с благодарностью и по очень веским причинам, польщенная приглашениями, но предпочитавшая сохранять свободу и абсолютную власть в пределах своих апартаментов. Хозяин постоялого двора всегда знал, кто сейчас находится в Пресбурге, а кого в городе нет, и был хорошо осведомлен обо всех последних сплетнях. Его информация представляла ценность, и Эржебет не пренебрегала расспросами людей низкого сословия, поскольку они находились ближе к жизни улицы и знали скрытые мотивы бесчисленных событий и таким образом могли быть весьма полезны для графини в ее собственных тайных планах, поскольку и в номерах постоялого двора, и на балах, где она проводила много вечеров, Эржебет постоянно была одержима одними и теми же темными и тайными мыслями.
Гайдуки, слуги и Дорко жили в нижней части двора, у конюшен, и там вели жизнь гораздо более интересную, чем в Чейте. Гайдуки, например, посещали харчевни. Они были хорошо одеты и не страдали от отсутствия денег. Дорко посылала их в те места, где можно было найти крестьянских девушек, пришедших в город в поисках работы, которых потом беспрепятственно увозили в Чейте. Однажды таким образом мегера наняла десять девушек. Других она выбирала среди служанок и белошвеек в домах друзей Эржебет.
В «Дикаре» графиня больше не вела деревенский образ жизни, подобный чейтскому. Она подолгу апатично возлежала в своей постели, из которой поднималась только затем, чтобы пргрузиться в ароматизированные ванны или одеться. Она одевалась по моде венского двора, оставив от провинциального костюма только плоский слоеный воротник, какие носили все знатные дамы при дворе. Затем, величественная и блистающая драгоценностями, она садилась в роскошную карету и отправлялась наносить визит какой-либо из семей своих родственников. Дворцы знати по большей части располагались вдоль длинной улицы, тянувшейся параллельно Дунаю. У входа в дом, где Эржебет уже ждали, ливрейные гайдуки, стоящие в два ряда, держали факелы. Среди гостей начиналось сильное волнение, когда объявляли о приезде Эржебет Батори, — настолько это событие было сенсационным. Ее легендарная белизна, одиночество, которое она так неуклонно соблюдала в Чейте с начала своего вдовства, — все это было непонятным и интригующим, как и все, относившееся к ней. Хозяева дворца приветствовали входящую графиню словами: «Как долго вас не было с нами, о солнце Чейте!» Это произносилось по-латыни, как требовал обычай. Эржебет блестяще отвечала на том же языке. Остальное время все присутствовавшие беседовали по-немецки, а не по-венгерски.
Во время пиров в ее честь пели сочиненные цыганами песни, прославлявшие ее красоту.
7
Пышные празднества по случаю замужества Юдит Турзо, второй дочери герцога Дьердя Турзо, и его родства с Эржебет Батори через его вторую жену Эржебет Чобор были устроены в ноябре 1607 года. Вопреки принятому обычаю — как правило, свадьбы играли весной — Юдит Турзо выходила замуж, когда начинались долгие студеные ночи.
Событие это происходило в замке Биче, на реке Ваг. Под сенью замка по склону холма теснились дома деревни дровосеков, а по берегам реки стояли длинные штабели бревен из лесов Татр. Еще во времена старого герцога Георгия Турзо этот старинный замок был захвачен и отдан на откуп разбойникам. Назначенный ими выкуп никак нельзя было назвать скромным: 80 тысяч флоринов. Но так как старый герцог владел всеми золотыми приисками в окрестностях, то разорен он был совсем ненадолго. Покидая замок, разбойники подожгли его, и половина сгорела дотла. Так представился случай перестроить замок, и он был превращен в роскошный дом, полный изящных вещей и праздничного шума. Влюбленный в свою вторую жену, Дьердь Турзо хотел, чтобы она была счастлива во время его долгих отъездов из Биче.
Несмотря на то что роскошь была привычна для Эржебет Батори, поездки в Бичевар каждый раз производили на нее глубокое впечатление. Приглашения, которые она принимала, распространялись также и на всю ее семью.
Герцог, будучи отцом нескольких дочерей, специально построил замок подходящим для свадеб. Его главной особенностью была бальная комната — высокое и очень просторное помещение с множеством окон. На первом этаже располагался обширный зал с голыми каменными стенами, балки здесь были выкрашены яркими красками в итальянском стиле, стены задрапированы бархатом с красными узорами. В одном конце зала помещался длинный стол, вокруг которого были расставлены скамьи с разложенными на них подушками. Спальни были маленькие, за исключением свадебной комнаты, где друг напротив друга располагались два камина и посередине — огромная кровать под балдахином с плотно закрывающимися занавесями. В этой комнате, несмотря на огонь, полные свечей канделябры и разложенные по полу медвежьи шкуры, всегда царил холод.
Комната, которую занимала Эржебет, также была просторна и холодна, а свет был такой слабый, что она с трудом видела свое лицо, накладывая перед зеркалом косметику.
Исторические хроники Венгрии сохранили детальную запись расходов на свадьбу Юдит Турзо, которая собрала несколько сотен гостей, живших в замке девять месяцев в ожидании рождения первого ребенка. Шумные застолья прерывались медвежьей охотой, днем проводились турниры. Соревновались в меткости стрельбы из арбалета, играли в мяч, а вечерами — в шахматы.
Ничего из этого не интересовало Эржебет Батори. Иногда ранним утром она уезжала поохотиться, позавтракав теплым хлебом, который макала в горячее крепкое вино, приготовленное с сахаром, гвоздикой и корицей.
Возвратившись в замок, она усаживалась перед зеркалом за столик для туалета, доставала свои богемские опалы, жемчуг и гранаты, шпильки для волос и цепочки из золотых шариков и эмали. Она еще не успела разделить свои драгоценности между детьми, только подарила кое-что Анне, старшей дочери. Фрейлины, прислуживавшие графине с особой осторожностью, приносили ей маленькие горшочки с притираниями для тела, обветренного на лесном воздухе.
Она подводила глаза жирной сажей из жженой скорлупы лесных орехов и натирала свои изогнутые губы красной краской. Теперь Эржебет была готова выйти в праздничный зал, где столы уже были покрыты скатертями с золотым шитьем. Турзо окидывал ее задумчивым взглядом. Возможно, перед тем как герцог женился второй раз, у них был роман, конец которому положила любовь Дьердя Турзо ко своей жене. Он обменивался с Эржебет короткими письмами на венгерском и немецком языках, приглашал ее в свой дом в Вене. Неизвестно, принимала ли она его приглашения, но зато известно, что она звала его к себе в Чейте и он приезжал туда.
Герцогу Турзо, изображенному на портретах с длинной бородой, было в то время 50 лет; но жизнь преждевременно состарила его. Сначала он был обычным человеком, склонным впадать в гнев. Став герцогом в 1609 году, он десять лет провел в битвах с турками, затем начались политические волнения, и амбиции не позволили ему остаться в стороне. Тем не менее благородный характер заставлял его ненавидеть интриги.
Он жил в Биче, но служебные дела часто призывали его в Пресбург, столицу Верхней Венгрии. Его главным помощником был секретарь, Дьердь Заводски, сын мелкопоместного дворянина из деревни Заводье, получивший тем не менее хорошее образование. Он постоянно был осведомлен обо всех событиях и интригах, что вместе с присущими ему наблюдательностью и благоразумием делало его незаменимым человеком для Турзо. Одним лишь взглядом он сдерживал вспыльчивого герцога, когда спор заходил слишком далеко. Именно Заводски занимался делами, связанными с замужеством Юдит Турзо, всеми расходами и покупками.
Герцог желал видеть свою дочь счастливой и хотел, чтобы вся Европа видела, сколь богаты дочь Турзо и Эржебет Чобор. Она выходила замуж за Андраша Якучика, графа Урсатича и Прескача в Верхней Венгрии.
8800 флоринов было уплачено в Вене за драгоценности, ткани, платья и мебель. 20 самых известных в области поваров наняли на кухню, потому что герцог ожидал приезда именитых особ, королевских посланцев и принцев из соседних земель.
Для встречи гостей был набран отряд из 400 солдат в голубой форме гайдуков Турзо. Ожидали архиепископа Калоча из Грана, шестерых гостей из Моравии и Богемии, четверых знаменитых австрийцев и пятерых дам и господ из Польши, восьмерых церковных прелатов, 36 членов парламента, представителей 13 крупных городов и 17 городов поменьше, представителей эрцгерцога Максимилиана и эрцгерцога Фердинанда. На территории, прилегающей к Биче, нужно было разместить 2600 слуг и 4300 лошадей.
Принц Силезии, Йохан Кристиан, должен был прибыть лично, что было большой честью, поскольку он вел уединенную жизнь, более подобающую монаху, нежели сановнику, и светским развлечениям предпочитал изучение духовных вопросов. Он прибыл с большой свитой, позади его экипажа скакали 20 гайдуков.
И был еще один гость, которого Турзо меньше всего желал бы видеть: протеже короля-католика Матиаша, кардинал Франсуа Форгач. Кардинал был давнишним недругом протестантов; политическая клика, к которой он принадлежал, желала его присутствия и постоянно замышляла заместить протестанта Турзо католиком Форгачом.
Король Матиаш в то время пребывал в нерешительности. Несмотря на то что он поручил кардиналу Фор-гачу осторожно выяснить причины некоторых странных событий, происходивших в Верхней Венгрии и связывавшихся с именем графини Надашди, он намеревался еще и лично поговорить об этом деле с Турзо, потребовав от того подробного доклада. Зная о тесных семейных связях между герцогом и графиней, король опасался излишней мягкосердечности со стороны герцога. Еще раньше Турзо и сам собирался поручить Заводски выяснить, что за слухи ходят вокруг графини Эржебет. Безусловно, Форгач ненавидел ее уже хотя бы за то, что она была протестанткой, и еще потому, что поговаривали, будто она занимается колдовством. Тем не менее во время праздника именно Эржебет удостоилась наиболее лестных комплиментов. Эржебет Чобор оказала ей почести в соответствии с ее титулом, но, очевидно, только лишь из-за титула. На самом деле все ее страшились. Что-то было в ее поведении такое, что одно ее присутствие, когда она танцевала или ела, вызывало необъяснимое неприятие, от всего существа исходило чувство такого глубокого одиночества, которое одним вдовством невозможно было объяснить.
В большой общей комнате на первом этаже танцы продолжались всю ночь. Оркестр состоял из цыган и флейтистов, специально привезенных из Италии. Там были флейты, цимбалы, рожки, волынки и кобожи — венгерские гитары. Было очень холодно, кто-то все время входил и выходил, двери были почти постоянно открыты, и поэтому все гости были тепло одеты. Вино в больших кувшинах из красного фаянса ходило по кругу, горячее вино со специями разливали в кубки из серебра и золота. У каждого мужчины на поясе висел кинжал в ножнах красного бархата, а шляпы были украшены перьями ястребов. Они носили ожерелья из кованого золота, а застежки на их накидках были усыпаны сверкающими драгоценными камнями. На каждом были сапо— . ги из тончайшей кожи, так что звук шагов был приглушен, и все же музыка, возбужденные голоса и звон бокалов производили неимоверный шум.
Свадьба дочери герцога Дьердя Турзо произвела такое глубокое впечатление на летописцев того времени, что даже записи бесчисленных меню дошли до нас почти через четыре столетия.
В середине длинного стола, который вместе со скамьями составлял всю меблировку зала, стояли три серебряных подноса с серебряными же тарелками. Стаканы были наполнены, но обычно никто не пил до второй перемены блюд, и дамы, несмотря на то что пользовались большой свободой, не должны были чрезмерно увлекаться крепкими венгерскими винами. Соус ели, макая в него хлеб, и рядом с каждым гостем лежала коврига, которой хватало надолго. Было модно есть быстро, так сказать, по-мужски. Для мяса нужны были сильные челюсти. Повара не жалели соли, лука, чеснока, перца и шафрана. Подавались в виде приправы также семена мака, голубая нигелия из Дамаска и шалфей.
Во время пиршества певцы развлекали гостей напевами на различных языках и диалектах, но больше всего венгерскими песнями и балладами, скорее меланхоличными, чем веселыми.
Слегка наклонившись вперед, Турзо логлядывал на величественную Эржебет, сидевшую за столом тремя местами ниже него, и если он и выглядел задумчивым в такие мгновения, то лишь потому, что опасался необходимости в скором времени изменить свое отношение к ней. В ее неизменно прекрасном лице он пытался разглядеть предательские знаки вампиризма, о котором глухо шептались все вокруг. Никаких проявлений жестокости в поведении Эржебет он не замечал, но и мягкости ей недоставало. Никогда на лице ее не было и тени улыбки или веселья, и всем была известна ее надменность. У нее были дети; но все они были далеко от нее. Она могла бы жить со своей родней, Миклошем Зриньи и Анной, или взять к себе в Чейте сына Пала, которому едва исполнилось десять лет, но жила одна, окруженная внушавшей чувства ужаса прислугой. Когда герцог спрашивал кого-нибудь об этом, никто не отвечал ему, кроме родственников, уклончиво говоривших о ее болезни, испокон веку поражавшей род Батори и сделавшей ее отчужденной. И герцог, в прошлом, несомненно, имевший особые причины для внимания к ней, теперь колебался перед грозной смесью наследственного безумия и дьявольского вмешательства; он спрашивал себя, не есть ли все это, в конце концов, лишь преувеличенные злыми деревенскими языками проявления тяжелого характера и женских капризов?
Конечно, герцог не мог знать, что если на протяжении недель Эржебет выглядела спокойной и,даже раскованной, то это означало, что мысли ее были заняты воспоминаниями об ужасных подробностях своих недавних преступлений, а в темных глубинах ее души зрели новые планы, еще более жестокие.
Вплоть до последнего времени перед отъездом в Биче она применяла к своим жертвам иглы, ножи, хлысты и докрасна раскаленные кочерги. Обмазывала обнаженных девушек медом и, со связанными за спиной руками, приказывала увести в лес, и там в дневную жару они становились добычей ос и муравьев, прежде чем ночью их пожирали дикие звери. Когда девушки из горных деревень, сильные физически и обладавшие крепкими нервами, все же падали в обморок во время истязаний, она приказывала Дорко поджечь свернутую промасленную бумагу между их ног, чтобы, как она выражалась, «разбудить их». Но сейчас стояла студеная морозная зима, и она замирала в предвкушении удовольствия отдать свои жертвы во власть мрачной силы снега и льда.
И вот, сидя за пиршественным столом, она мысленно в деталях перебирала последний случай.
Это произошло несколько недель назад. Эржебет ехала в Биче на свадьбу Юдит Турзо по главной дороге, где снег не был так глубок, и сновавшие маленькие зверьки хотя и были уже покрыты шерстью цвета слоновой кости, но все еще носили на себе следы бурой краски поздней осени. Внутри кареты, устланной медвежьими шкурами и меховыми покрывалами, было тепло. Укутанная шкурами куниц, как распушившийся по случаю зимы роскошный зверь, Эржебет дремала. Ее очень удручала необходимость ехать на свадьбу только потому, что это было ее родственной обязанностью, по целым неделям вести жизнь почетного гостя, никогда не оставаясь одной, находясь в окружении незнакомых слуг, которые в любую минуту могли войти в ее комнату. Не говоря уже о самой хозяйке, которая всюду могла ходить беспрепятственно. Утомленная тряской путешествия в Биче, она была так раздражена, что ощущала приближение знакомых ей странных и пугающих симптомов, которые в семье Батори всегда возникали в случае противоречия их желаниям или перед приступами гнева. Без всякой причины она велела разыскать и привести к ней одну из молодых служанок, сопровождавших ее в дороге, даже припомнила имя девушки. В полубредовом состоянии перед ее глазами проходила вереница лиц молодых деревенских девушек, тех, кого она отмечала про себя, пока они отчитывались об уборке в комнатах или в саду. Более того, при ней постоянно был список их имен. Итак, немедленно именно эта, и никакая другая, должна была стать сегодня жертвой.
Девушка явилась в слезах. Ее втолкнули в карету прямо перед графиней, которая сейчас же набросилась на нее и принялась ее яростно кусать и щипать всюду, куда только могла дотянуться. Как обычно бывало прежде и как часто происходило потом, когда графиня предавалась своему садистскому распутству, она и на этот раз впала в порочный экстаз, которого так сильно жаждала.
Пока ее спутники толпились вокруг кареты хозяйки, которая все еще была не в себе, крестьянская девушка бесшумно выскользнула на мягкий снег из ужасной, скрывающей вампира повозки, и она унеслась прочь, сливаясь с горизонтом, уже серым в этот короткий зимний день. И так она останется там, пока не спустится ночь, и в привычных ей сумерках будет прикладывать к своим ужасным ранам снег и прислушиваться к леденящим душу крикам рыскающих в ночном лесу хищников. Но темная масса удалявшейся по дороге кареты, внезапно замедлила движение. Клубы мрака заколыхались, и вдруг ярко вспыхнули факелы. Молодая крестьянка вскочила на ноги и прямиком по полю побежала прочь. Скоро ее догнали и снова втащили в карету, где уже поджидали Дорко и Йо Илона. Дорко прикрикнула на служанку, но графиня, склонившись вперед, что-то коротко шепнула ей на ухо. Когда уже подъезжали к замку в Илаве, слуги отправились к замерзшей канаве, ощетинившейся по краям сухим камышом, чтобы набрать воды из-подо льда. Йо Илона сорвала с молодой служанки одежду, итеперь обнаженная девушка стояла на снегу вкругу света факелов. На нее стали лить воду, которая тут же замерзала. Эржебет оставалась в карете и смотрела на зрелище через открытую дверь. Из последних сил девушка попыталась вырваться, податься поближе к теплу факелов, но тут на нее снова вылили воду. Она не могла даже упасть и стояла, окаменев, как сталагмит, и сквозь лед были видны застывшие в беззвучном крике синие губы.
Ее похоронили в поле, на обочине дороги. Труп зарыли неглубоко в землю, под корнями диких тюльпанов и голубых гиацинтов, которые зацветут поздней весной.
В планы Эржебет не входило повторять подобные экзекуции за Илавой, где они были уже слишком близко от Биче, а во владениях Турзо она не собиралась выставлять свои кровавые развлечения наобщее обозрение.
Девушка, убитая под Илавой, не была единственной, умерщвленной таким способом. Впоследствии эту изощренную пытку Эржебет каждую зиму повторяла в обледенелых купальнях и во дворах замков, принадлежащих Батори, в Лека, стоявшем высоко на горных склонах, в Керечуре, в Чейте.
Потому-то и смотрел Турзо с таким пристальным вниманием на свою прекрасную кузину, невозмутимо восседавшую за праздничным столом. Ведь слухи о произошедшем у Илавы, по дороге в Бичевар, распространились среди соседей со скоростью лесного пожара.
Мажордом Эржебет Бенедик Дезео был надежен, как и вся дьявольская троица. Но слуги графини, каждый день пьянствовавшие под лестницей вместе с прислугой замка Биче, плели самые жуткие истории, чтобы скоротать долгие зимние вечера. Это происходило каждую ночь, когда Йо Илона и Дорко были заняты приготовлениями госпожи ко сну.
Так вокруг Эржебет Батори стягивалось невидимое кольцо ужаса.
По возвращении графини в замок в Верхней Венгрии соседние деревни одна за другой отказывались предоставлять девушек для ее свиты. Не помогали уже те надежные уловки, на которые обычно шли Дорко и Йо Илона. Их проклятое везение отвернулось от них. Напрасно сулили они новую одежду, тщетно расхваливали выпадавшую на долю девушек честь состоять при такой знатной семье. Стало ясно, что пора начинать поиски в областях, еще не уплативших свою страшную дань, и в таких отдаленных краях, откуда бы девушки добирались целый месяц. Теперь старухи уже не отваживались дважды заезжать в одну и ту же деревню. Слухи бежали впереди них. Говорили уже, что графиня ухитрялась совершать убийства даже в тех домах, куда ее приглашали в гости. Эржебет была полностью поглощена своей страшной охотой. Она, подчиняясь своей привычке к немедленному исполнению желаний, и теперь требовала, чтобы в трех или четырех замках, состоявших в ее владении, постоянно было бы наготове по нескольку девушек. Для поиска «служанок» наняли множество женщин самого разного возраста. Занимавшиеся этим делом Отваш и Барзоня, например, знали все. А было ли известно остальным женщинам, например жене пекаря Чабо, какая страшная участь ожидала молодых крестьянок? Они завидовали новой накидке и юбке своей товарки, полученным за очередную жертву, отправленную в замок. Некоторые из девушек видели графиню только издалека, во дворе, когда она отправлялась на охоту, они оставались служить в кухне или прачечной, пока не приходил день, когда их вызывали в комнату графини. По какому жребию выбирала она их имена из своего длинного списка? Это осталось тайной, но известно, что наружная привлекательность имела для нее большое значение. Когда во время их путешествий хозяйка выделяла среди других ту или иную девушку, Йо Илона обычно делала все возможное, чтобы уговорить ее оставить свою деревню и присоединиться к ним. Она даже отправлялась в деревни, чтобы уговорить матерей отпустить девушек в услужение к графине.
Как-то раз это произошло в доме Каты Надашди. В тот день Илона вернулась, победно ведя за собой целую компанию здоровых и легкомысленных девушек из Егера, готовых отправиться в Чейте.
После того как умер граф Ференц Надашди, дьявольские силы полностью одержали верх над сознанием и душой его вдовы. Нередко ночами она уходила в лесную чащу и выла там на луну, а когда возвращалась обратно, неизменно сопровождаемая своими верными черными кошками, надевала на голову корону из черных и серебряных листьев шалфея и белены и танцевала со своей тенью, вызывая в воображении образ древнего божества.
Никто не знал об Эржебет всего. Она была «лесной ведьмой». По соседству с Шарваром в то время жила старая колдунья, которая часто наблюдала за тем, как графиня скачет верхом, вытаптывая крестьянские посевы. Ее звали Анна, но, по никому не ведомой причине, она называла себя Дарвуля. Эта желчная и совершенно бессердечная старуха была настоящим исчадием ада.
У этого кладезя колдовских познаний и набиралась графиня своей дьявольской силы, навсегда повенчавшись со всем тем, что было ядовитым и смертельным. Благодаря Дарвуле ее безумие принесло вскоре спелые плоды. Дарвуля добилась этого посредством колдовства, заботливо очищая с помощью самых низких средств избранный ею для графини путь от препятствий, опасаясь, что у Эржебет не хватит сил преодолеть их. В подвальной комнате, похожей на склеп, Дарвуля терпеливо чертила тайные знаки, подсказанные ей колдовским чутьем. Зачарованная Эржебет смотрела, как, пробуждая силы зла, колдунья творит перед ней свое собственное волшебство, и это было единственное таинство, к которому она хотела бы причаститься.
С появлением Дарвули в замке окончательно воцарилась атмосфера бесконечных слез и страданий. Как-то раз Каталина, а может быть, и Йо Илона внезапно почувствовала жалость к узницам, в ожидании своей участи запертых в клетки, и покормила их. Приболевшая в тот день графиня узнала через Дарвулю об этом и вызвала виновную к себе в спальню, где та на себе испытала укус чудовища.
Пастор из Чейте Поникенус, не отличавшийся большой смелостью, смертельно боялся Дарвулю и особенно ее черных котов. Черная кошка, перебежавшая дорогу, считалась плохой приметой. Между тем замок был переполнен этими тварями, и, увидав, как они во все стороны снуют перед ним на лестнице, пастор пугался до умопомрачения и позже на суде свидетельствовал, что они не раз кусали его за ноги.
Для крестьян Верхней Венгрии было обычным надрываться на работе, уподобляясь тягловому скоту. Они носили в деревянных бадьях воду из реки высоко на холм, в замок, чистили дворы и пропалывали клумбы с фиалками и розовыми кустами, ухаживали за обвивавшим стены диким виноградом, зеленоватые соцветия которого наполняли воздух тяжелым ароматом, стирали многочисленные скатерти и постельное белье. Из этих людей, живших хуже деревенской скотины, грубых дома, но боязливых в замке, способных руками удержать волка, но падавших ниц при виде графини, она истребила не менее шести с половиной сотен. Излишне упоминать о том, что, нанимаясь на службу в замок, никто из них заранее не мог предположить, какие страшные наказания будут нести они даже за самые небольшие проступки. Они поступали, как кошки или сороки, не упуская случая стащить все, что плохо лежит или выглядит съедобным.