В летаргию и обратно

Закрывает свой пост и жестом приглашает нас следовать за собой. Мы оказываемся в небольшой комнате с флагом Италии, двумя столами, несколькими стульями и кулером с питьевой водой. Пограничник показывает нам на стулья и объясняет задержание необходимостью установить наши личности. Далее просит приготовить паспорта – полиция снимет с них копии.

– И какова процедура установления личности?

– Будем связываться с консульством в Киеве и выяснять, на каком основании вы получили визы.

Когда он уходит, Виктор свирепо смотрит на Дарью, видно, что он очень хочет ей что-то сказать, однако сдерживается. Та опускает глаза. Я тоже молчу.

Мы не должны сидеть здесь долго, размышляю я. В Италию нас пригласила известная компания с серьезной репутацией, все необходимые документы оформлены, гостиница забронирована и проплачена, обратные авиабилеты на руках. Единственная сейчас возможная задержка – это консульство. Если кто-нибудь действительно будет звонить туда, то пусть лишь оно сейчас работает, ведь сегодня пятница и уже почти пять вечера.

Вообще-то, Виктор и Дарья – не только первое и второе лица в нашей компании, но и пара. Они вместе живут, хоть в агентстве уже давно сплетничают, что между ними не все гладко. Поговаривают даже, что Дарья подумывает об открытии собственного агентства за спиной у Виктора. И если это правда, можно легко догадаться, откуда она возьмет своих первых клиентов.

Лично я не захотела работать вместе с Антоном. А такой опыт у нас был – и не вполне удачный. Тогда это вызывало сплетни и кривотолки за нашими спинами. И в целом, думается мне, совместная работа почти всегда автоматически означает постоянные совещания – и в офисе, и дома. А там, глядишь, кроме работы и разговаривать станет не о чем (слава богу, до такой стадии мы с Антоном не дошли). Тем более мне не нравится ситуация, когда мой парень является еще и моим непосредственным боссом. Здесь мне даже неудобно поставить себя на его место: работа есть работа, и бывают разные моменты, а боясь обидеть сотрудника, ни задачу толком не поставить, ни распоряжения отдать, ни настоять как главное ответственное лицо на том, что считаешь правильным… Пара обречена стать начальником и подчиненным, и если кого-то это не устраивает – расстается.

Виктор и Дарья, похоже, попали в ловушку совместной работы. И мне снова пришло в голову, что я здесь неслучайно – но вовсе не потому, что буду играть роль переводчика. А как гарантия того, что эти двое скоропостижно не расстанутся и компания переживет их командировку.

Дарья тем временем говорит:

– Мало того что надо пройти через массу унижений – показать все мыслимые и немыслимые справки: о браках, доходах, расходах, – так еще и невозможно толком пройти паспортный контроль. Это возмутительно! Мы же нормальные люди и никакого отношения к нелегалам, желающим остаться здесь, не имеем.

– И вообще, – чуть позже раздраженно добавляет Дарья, – я хочу кофе. Но вынуждена сидеть здесь по их милости, черт их побери.

– Вот и помалкивала бы, идиотка!.. Никто тебя за язык не тянул, – шипит ей в ответ Виктор. Они уже даже не удосуживаются при мне изображать взаимопонимание.

Я слушаю вопли Дарьи молча. Меня, признаться, всегда раздражала позиция «это все они, я здесь ни при чем». Они нас задержали, они нас не выпускают, они выставляют бюрократические преграды при получении визы… Они, они, они. А я – белая и пушистая, поэтому мне все всё должны. Должны глупые шутки-провокации пропускать мимо ушей, должны сами пригласить в их перенаселенную страну, столь лакомую для иммиграции, должны предоставить кофе. Должны. Странная позиция – «мне должны». Нелепая и небезопасная. И вовсе не потому, что есть риск напороться на вот такого несговорчивого пограничника.

Спустя три часа сидения в аэропорту и получасовой поездки в город мы наконец поселяемся в отель. Наш «Бончиани» расположен в двухстах метрах от главной площади Дуомо с самым грандиозным собором Флоренции Санта-Мария-дель-Фьоре, колокольни и баптистерия.

Пятница, вечер, впереди несколько свободных дней в сердце Тосканы, а значит меня ждет много прекрасной архитектуры, великолепных скульптур, достояния галереи Уфицци, романтики моста Веккьо и красавицы реки Арно, превосходной кухни и отличного вина.

И ни одной мысли об Антоне: даю себе слово. Мне нужна передышка.

Виктору и Дарье я объявлю, что использую свое законное право на три свободных дня – два дня и один вечер, если точнее. С ними я решила не церемониться.

Когда через час мы с Виктором и Дарьей встретились в лобби отеля, я говорю им:

– Ну, все, коллеги, наши пути до понедельника расходятся. Вам – туда, мне – сюда, – я активно жестикулирую, показывая, куда именно собираюсь направиться. И уже делаю шаг в сторону выхода, всем своим видом показывая, что это решенный вопрос и переговоров не будет.

– Погоди, – окликает меня Виктор. Вижу, что мою манипуляцию «мы с вами раздельно» он раскусил, но отдать мне прямое начальственное распоряжение, чтобы я их сопровождала в свое свободное время, обещанное им самим, по-видимому, духу не хватает. Поэтому он тоже хитрит, делая тон вкрадчиво-просящим: – Может, ты нам поможешь освоиться? Сходим в ресторан, вместе поужинаем, а потом каждый пойдет гулять, куда захочет.

Когда долгое время работаешь офисным планктоном, интриги коллег или боссов, откровенные и завуалированные манипуляции и желание заставить сделать так, как им выгодно, видишь невооруженным глазом. Фактически пребывание в офисе становится игрой «кто кого»: кто кого поставит на место, нежно или не очень заставит что-либо сделать, явно или неявно выставит в выгодном (или невыгодном) свете, кто кого подсидит и так далее. Зачастую для успешного функционирования в офисе преуспеть в этом искусстве не менее (а нередко и более) важно, чем показать себя профессионалом своего дела. Я все это ненавижу – ни когда манипулируют мной, ни когда это приходится делать самой. Хотя, если быть уж до конца откровенной, манипулировать самой мне все же нравится больше, поскольку это априори более выигрышная позиция. Да и заставляю я, явно или скрыто, кого-то сделать то, что надо, не в своих личных целях, а почти всегда «во имя проекта». Так я себя, во всяком случае, оправдываю.

Настороженные глаза Виктора и контрастирующий со взглядом вкрадчивый тон просьбы помочь заказать в ресторане ужин уже включают меня в эту игру «кто кого», и я соглашаюсь. Но одновременно задумываюсь, какую выгоду или уступку от директора мне можно потребовать в ответ.

Мы идем в сторону пьяцца Дуомо. Меня страшно тянет пробежаться по улицам, за которыми я соскучилась за четыре года со времени последнего приезда, обойти вокруг и провести рукой по старинной кладке третьего по величине собора мира, заглянуть на площадь Синьории, проведать церковь Санта-Кроче, где покоятся Да Винчи, Макиавелли, Микеланджело, взобраться на холм – на пьяцца Микеланджело, откуда Флоренция видна как на ладони… Но у Дарьи снова круглые как пятаки глаза от флорентийских бутиков и надписей «Sale 70 %», а Виктор смешно шевелит ноздрями и одновременно прикрывает глаза, втягивая в себя ароматы, доносящиеся из кондитерских и тратторий, мимо которых мы проходим. Стекла его очков блестят на вечернем солнце.

Я наблюдаю за ними двумя, и мне наконец приходит на ум выгода: если я сегодня дарю им свой вечер, то в воскресенье махну в Рим. На целый день. За счет компании. Эта мысль рождается совершенно неожиданно, но чем больше я ее обдумываю, тем больше она мне нравится. Я уже несколько раз бывала в Италии, но в отличие от Флоренции посетить Рим, этот чудесный город на семи холмах, мне не довелось. Пару дней назад, накануне отъезда, когда я встретилась с Кирой и поделилась планами о предстоящей командировке в Италию, которая отвлечет меня от мыслей об Антоне, подруга мечтательно закатила глаза и изрекла: «Иногда мне вовсе без причин, без повода так хочется чего-то вечного и прекрасного… Так хочется в Рим».

Решено – Рим!

А Виктор и Дарья тем временем начинают ссориться:

– Бутиков со скидками полным-полно в Киеве. Мы же сюда не на шопинг приехали, – шипит Виктор гневно, обращаясь к Дарье, но демонстративно глядя в другую сторону. К слову, в последнее время, «шипеть» и «Виктор» почему-то сплелись в моем мозгу в стойкую ассоциацию.

– А тебе лишь бы поесть. Ты постоянно думаешь только желудком, – не лезет за словом в карман Дарья.

Мне совершенно неинтересно быть миротворцем при этой парочке, но если уж я дарю им этот вечер, то не хочу присутствовать при выяснении отношений. И еще: я, как и Дарья, тоже заинтригована флорентийскими бутиками и вовсе не прочь быстро пробежаться по ним (пока чтобы просто поглазеть). Поэтому говорю Виктору:

– Сразу за углом, если пройти в арку, – траттория, насколько я помню. Причем в ней едят преимущественно местные, а не туристы, а значит и кухня, и цены соответствующие. Предлагаю поужинать там. А преодолевая эти двести метров до еды, мы можем быстро заглядывать в бутики и сканировать их взглядом, что здесь есть интересного, чтобы потом вернуться.

Виктор и Дарья напряженно молчат. И тогда я решаю добавить все то, о чем только что думала:

– Вообще, я очень не хочу присутствовать при ваших ссорах и сглаживать углы, так что будьте добры. И после этого ужина наши с вами дороги расходятся – у каждого свои маршруты.

Интересное дело: вся эта ситуация – с Антоном, с этой поездкой, с ощущением того, что позволяю себя использовать, – разозлила меня, и теперь мне совершенно все равно, что обо мне подумают другие, в частности эти двое – боссы агентства. Более того, прямолинейность и высказывание напрямик собственных пожеланий и интересов мне очень нравится. Нравится быть злой – в этом состоянии, оказывается, много свободы!..

Мы с Дарьей заходим в ближайший обувной магазин и озираемся на пороге. Виктор остается на улице.

Пока я оглядываю полки, Дарья умудряется примерить первые туфли – на одной ноге у нее уже напялено что-то невероятно розовое с пухом и стразами. Она откидывается на диване на локоть и, словно открытый шлагбаум, выставляет одну ногу вверх.

– Ну как?

В это время стеклянная дверь магазина резко распахивается и с улицы забегает парень – худой, с заросшим лицом и всклокоченными темными волосами. У него массивные очки от солнца, поэтому черт лица не разглядеть. Темноволосый в прыжке подскакивает к Дарье, хватает ее сумочку, которую та беспечно отложила в сторону, чтобы не мешала любоваться розовым пухом на ноге, и выбегает на улицу. Через пару мгновений парень смешивается с толпой многочисленных туристов. Изумленная Дарья остается сидеть с одной поднятой над головой ногой. Ее рот открыт, а глаза вглядываются в толпу зевак, гуляющих по улице. Затем глаза сужаются, нога падает и Дарья вопит:

– О боже! Что это? Где Виктор?! Меня ограбили!

В окно витрины видно, как к магазину подходит Виктор и жестикулирует, мол, ну что вы там, когда закончите? «Пора в тратторию» – крутит пальцем Виктор, изображая «за углом».

После его появления Дарью подбрасывает на диване, и она в одной розовой туфле вылетает на улицу, отталкивает удивленного Виктора и бежит в направлении, в котором скрылся грабитель.

– Сос! – кричит Дарья. – Меня ограбили! Сумка! Держите вора!

Я тоже выбегаю на улицу и вижу, как Дарье удается выследить вора – теперь среди толпы туристов и зевак видно удаляющегося темноволосого парня и бегущую за ним Дарью. Надежды нет, но я тоже бросаюсь вслед за этими двумя – такой наглый грабеж среди бела дня просто возмутителен. И еще неизвестно, что Дарья носила в своей сумке: а что если там паспорт и другие документы?…

Тем временем темноволосый подбегает к мопеду, прислоненному к стене баптистерия, и, оседлав его, скрывается в одной из узких запутанных улиц Флоренции. Подоспевшая через пару секунд Дарья гневно стучит розовым каблуком по тому месту, где только что стоял мопед, и рассерженно сплевывает. От некупленной розовой туфли отскакивают пара стекляшек, катятся по мостовой и остаются там лежать, сияя на закатном солнце.

Я подбегаю к Дарье, почти одновременно со мной подскакивает Виктор. Мы растеряны. Лоб Виктора рассекают две резкие вертикальные морщины.

– Как это случилось?

Дарья рассказывает.

– А у тебя в сумке…?

– Да…

Да, у Дарьи в сумке был паспорт с визой, авиабилеты в Киев для нее и Виктора, кошелек с наличностью (сумма небольшая) и банковские карты (сумма большая). Мобильный телефон.

У Дарьи в сумке было все.

Мы сидим на ступенях траттории, Виктор кричит на Дарью, Дарья кричит на Виктора и плачет. Остаток вечера проводим в звонках в банки для блокировки карт и в авиакомпанию для восстановления обратных билетов – это все, что мы сейчас можем. Паспортом должно заниматься консульство, а оно до понедельника закрыто. Завтра с самого утра мы решаем идти в полицейский участок и писать заявление о грабеже. Это не поможет нам найти преступника, однако наверняка должно помочь в идентификации личности и восстановлении документа для пересечения границы.

Теперь пора поесть, и мы заходим в тратторию.

А еще через два часа сильно повеселевшая от тосканского вина, моцареллы и рыбы на гриле Дарья сообщает, что ей пора в номер, иначе она скоро потеряет лицо.

Из траттории мы выходим в обнимку, пошатываясь, громко и пьяно хохоча. Перед тем как вернуться в отель, размякшая Дарья возвращается в бутик и, протягивая растерянной продавщице потрепанную розовую туфлю, нескладно то ли ругается, то ли извиняется.

– Спасибо, синьорина, мы уже хотели заявлять в полицию, – перевожу я ответ продавца.

– Идите к черту!.. Меня ограбили. И-ик!..

– Сожалею, но туфля в плохом состоянии, вам придется за нее заплатить.

Виктор молча платит за пух и стразы, выволакивает Дарью из магазина и тащит в отель.

– Завтра я еду в Рим! – кричу я им вслед. – Потрачу свои командировочные!..

Когда их проглатывает массивная дверь отеля, я наконец остаюсь одна и решаю прогуляться по своему любимому маршруту во Флоренции. Теперь, правда, вечернему.

Суббота, 3 июля: Флоренция

Без десяти восемь утра мы уже подходим к полицейскому участку. Он еще закрыт. Кругом безлюдно.

Справа нарастает гул. По узкой улочке, с трудом продвигаясь между близко расположенными фасадами домов, пробирается поливочная машина – освежить город, пока июльская жара не разморила все вокруг. Издали складывается впечатление, что машина продвигается ползком – настолько ей узко и некомфортно среди великолепия пятисотлетних зданий.

Когда машина оказывается рядом с нами, кованые ворота полицейского участка открываются, затем отворяется массивная дверь во дворе. Спасаясь от брызг, мы буквально впрыгиваем внутрь здания, которое ранее не иначе служило дворцом. Сегодня мы первые посетители.

– Слушаю вас, – обращается к нам по-итальянски карабинер.

– Вы говорите по-английски? – спрашиваю я.

– Немного. Слушаю.

Я сажусь за стол напротив полицейского (Виктор с Дарьей сидят на стульях чуть поодаль) и рассказываю, что Дарью вчера ограбили в магазине обуви по улице Панзани, 22. Примерно в девятнадцать тридцать вечера. И добавляю детали: как все произошло, что именно украли и как выглядел тот парень.

– Так… – слушая меня, слегка постукивает пальцами по столу карабинер. – Вы – переводчик?

– Да.

– Кто вы трое, откуда, с какой целью и когда въехали на территорию Италии? Сколько здесь пробудете?

У меня легкое дежавю – о цели нашего визита меня недавно уже спрашивали. Тогда это закончилось трехчасовым ожиданием в полицейском участке аэропорта. На сей раз Дарья хоть и догадалась, о чем расспрашивает участковый, но благоразумно промолчала. Я объясняю, кто мы и зачем приехали. Полицейский записывает.

– Должен вас предупредить, что шансы найти преступника за три дня вашего пребывания ничтожно малы. Мы, конечно, опросим сотрудников магазина, который вы указали, однако, повторюсь, шансов практически нет. Но согласно порядку вы напишете заявление о произошедшем. Будет составлен протокол.

Виктор и Дарья согласно кивают. Я тоже соглашаюсь.

– Заявителем будет потерпевшая, – полицейский кивает в сторону Дарьи. – Но писать заявление, как переводчик, будете вы, – говорит он, обращаясь лично ко мне. – Вы напишете, она подпишет. Кроме того, вы – свидетель по делу, как и парень. Пишите, – протягивает он мне лист бумаги и ручку.

Полицейский диктует, я записываю: начальнику такого-то участка полиции города Флоренции от гражданки Украины Дарьи Остапенко, адрес регистрации в Украине, паспорт номер, в присутствии свидетелей, их паспорта номер…

Я ищу в своей сумке паспорт, чтобы посмотреть номер, вытягиваю его, кладу раскрытым перед собой и снова перевожу взгляд на лист бумаги. В это время замечаю, как указательный и средний пальцы полицейского, еще минуту назад высокомерно-нетерпеливо постукивающие по столу, игриво шагают в мою сторону и замирают недалеко от края листа бумаги. Я, не поднимая головы, смотрю на них. Пальцы протопали еще пару сантиметров и забрели на белый лист. Я невольно улыбаюсь и искоса посматриваю на полицейского: угольные брови выгнулись, в уголках глаз пляшут чертики, строгий рот вот-вот растянется в улыбке. Он со мной флиртует!..

Улыбаюсь в ответ, даже немного строю глазки, но пишу дальше. Я знаю: флирт в Италии – вовсе не приглашение продолжить знакомство. Это норма общения – он здесь разлит в воздухе. Через пару дней к этому привыкаешь, но поначалу улыбчивые и расслабленные люди непривычно контрастируют с почти всегда насупленными с незнакомцами моими соотечественниками.

Наконец полицейский принимает от меня заявление, несколько раз его перечитывает, вновь строго сдвинув брови на переносице, далее просит подписать бумагу вначале Дарью, затем Виктора и меня и удаляется. Через пару минут выносит копию нашего заявления со штампом полицейского участка и вручает ее нам. С этой бумагой мы и должны в понедельник прийти в консульство.

На сегодня – все. Мы свободны. Я наконец свободна от этих двоих.

4 июля: Рим. День ничегонеделанья (dolce far niente)

Я отъезжаю от вокзала Санта-Мария-Новелла на поезде «Интерсити», который через три часа доставит меня в Рим. У меня с собой ручка, блокнот и ноутбук. Я готова отложить тоску по Антону, много думать о своей новой жизни (вернуться к мыслям, зародившимся в Одессе, а затем прерванным), впитывать много новых впечатлений и много записывать. Сегодня хочу не просто мечтать «ой, как хочется жить по-другому и, например, быть писательницей», а ощутить себя ею. Примерить ту профессию и образ жизни, о которых я так много рассуждаю.

Вообще-то, ехать в один из самых старых городов мира, чтобы поразмышлять о своей новой жизни, как-то парадоксально. Но сейчас мои размышления будут кардинально отличаться от одесских. На меня никто и ничего не давит (Антон не в счет – сегодня у меня от него выходной), мне не надо принимать решение срочно и под нажимом (например, Антона (и снова – Антон!)), и вообще, я могу ничего и не предпринимать, если захочу. Просто созерцать, слушать себя, свою интуицию, тело. И любоваться проплывающими пейзажами за окном.

У меня давно не было свидания с самой собой. Очень давно. Я уже даже забыла, как это здорово. Несколько лет назад, еще до встречи с Антоном, я, бывало, любила оставаться одна, вызывать расслабление во всем теле и в каждой отдельной его части – в руках, ногах, голове, шеи, корпусе, – и у меня всегда наступала странная легкость и невесомость. Восприятие обострялось, я видела себя как будто со стороны и одновременно изнутри, заглядывала в потайные уголки души. И спрашивала. Спрашивала саму себя, чего мне хочется или не хочется, что радует или заботит, стоит ли идти и в каком именно направлении или, наоборот, необходимо сделать паузу. Я получала ответы на свои вопросы, успокаивалась, в голове прояснялось. Это состояние было очень вдохновляющим. Я называла его медитацией, хотя, как происходит настоящая медитация, не имею понятия – никогда не посещала занятий йогой. Мое расслабление и вопросы с ответами пришли ко мне спонтанно однажды, когда я долго не могла уснуть, а потом впала в состояние странного забытья, где-то между сном и явью. Забытье мне тогда понравилось, впоследствии я начала возвращать его намеренно, и оно стало мощным источником энергии. И еще уверенности, что поступаю правильно. Либо, если все же поступала неправильно, точно знала, зачем это делала.

Но вот уже три года ничего такого у меня не получалось. Я жила так, как будто позволила себе внушить «ты должна жить вот так-то и так-то», а то, что сама хочу на самом деле, от меня постоянно ускользало.

Если взглянуть правде в глаза, спокойно и без истерик, в этом внушении «ты должна жить вот так» присутствовал и Антон. Оглядываясь назад, понимаю: его напор «ты должна писать» и «ты должна пересмотреть свою – нашу – жизнь», с одной стороны, был очень полезен – я все-таки созрела ее пересмотреть. Но с другой стороны, именно этот напор и заставил меня понять: изменения внутри меня не могут происходить потому, что я должна. Они не пойдут мне на пользу, если я должна. Должна идти на поводу (у своего парня, например). Или должна уступить, подчиниться, сделать то, чего от меня ждут, – то есть сменить прежнее «должна» на новое.

Тоска по Антону меня захлестывает сумасшедшая, но именно сейчас, в этом поезде, по пути в Рим я вдруг осознала: хорошо, что Антона сейчас рядом нет. Хорошо, что у нас возникла пауза. Хорошо, что я сейчас одна. Ведь если я кому и должна, то только себе.

* * *

Громада Колизея вырастает прямо перед выходом из метро. Я невольно издаю стон, не ожидая увидеть его так близко и… так повседневно: позади меня вполне современный туннель, ведущий в метро, а впереди – грандиозный двухтысячелетний амфитеатр. Соседство, от которого захватывает дух.

То же самое, по-видимому, ощущают и другие туристы, коих в Риме больше, чем жителей: я слышу одновременно несколько восхищенных возгласов людей, которые, как и я, только что вышли из подземки.

Перехожу на другую сторону улицы и приближаюсь к колоссу. Даже в нынешнем состоянии, без верхнего яруса и позолоты, коей сверкал при жизни, этот памятник поражает – грандиозностью постройки, временем и сохранностью. Вот это жизнелюбие – выстоять столько веков и после стольких разрушений!

Иду по улице, где покоятся древние развалины, и не могу оторваться от фотоаппарата – завораживают многочисленные императорские форумы, которые и сегодня отлично демонстрируют мощь римских императоров – Веспасиана, Цезаря, Августа… Мой путеводитель, в который заглядываю раз за разом, утверждает, что две тысячи лет назад здесь сильные мира общались с простыми смертными. Рассматривая сохранившихся каменных исполинов, даже сейчас легко представить, как один патриций говорит другому: «Завтра увидимся на форуме» (и забавно, что сегодня это означает совершенно другое, вроде «давай поболтаем о том о сем на нашем портале»). Могу лишь догадываться, насколько сексуальным был Юлий Цезарь при жизни, ведь даже отлитая из металла статуя, которую я вижу чуть дальше по улице, собирает целую очередь женщин, чтобы только постоять рядом, дотронуться и сфотографироваться с великим императором. Некоторые после вспышки камеры еще на пару мгновений задерживаются возле памятника и благоговейно всматриваются в волевые черты.

Выхожу на площадь Венеции и… все. Ноги отказываются идти дальше – мне надо срочно присесть. Рим необходимо принимать дозировано, иначе меня хватит удар. А на надгробии будет высечено «Умерла, не вынеся красоты».

Присаживаюсь на камень и просто наблюдаю, подставив лицо легкому ветру.

Ни одна фотография не может передать атмосферы города. Ни один фильм не способен показать Рим так, как я его сейчас чувствую, – слишком суженый фокус кинопленки, слишком маленькие масштабы, слишком мертвая картинка…

А Риму не до меня. Он живет своей обычной жизнью: вдоль великолепных древних развалин и элегантных палаццо топают и растягиваются на сотни метров многочисленные группы туристов, слышатся десятки разных языков, куда-то идут и едут местные; кто-то по дороге жует, кто-то громко смеется, кого-то зовет, причмокивает, по-особенному, по-римски, жестикулирует, ругается, воркует по телефону… И никто, кажется, не спешит. Автомобилисты притормаживают, пропуская пешеходов, улыбаются им, изредка машут рукой и сигналят клаксонами. Я невольно подслушиваю, как один из гидов делает паузу в экскурсии и объясняет:

– Водители в Риме любят, когда пешеходы с ними общаются: например, улыбаются. Так что, если хотите невредимыми перейти дорогу и увидеть фонтан Треви, уделите водителям внимание. И будьте готовы, они прореагируют вам в ответ.

Что ж, отличный совет – улыбаться друг другу.

Я решаю незаметно присоединиться к этой группе, чтобы не потеряться в лабиринтах улиц, подслушать истории гида и найти фонтан Треви.

Через полчаса мне вновь требуется отдых из-за атаки красоты – Треви прямо предо мной. На крохотной площади перед фонтаном завораживающе красиво. И шумно: толпы людей фотографируются, стоят, сидят, лежат, жуют прямо на площади. В кафе неподалеку я присаживаюсь на краю барного стульчика (больше мест просто нет) и ем пиццу. На вторую половину моего стула облокачивается грузная англичанка солидных лет, она тоже жует пиццу и лениво беседует со своим спутником – сухопарым лысоватым мужчиной.

– Ног не чувствую, – говорит женщина.

– Не беда, дорогая, – успокаивает ее спутник. – Чем дольше мы едим здесь эту пиццу, тем древнее становится Колизей, когда мы наконец дотащимся до него.

Но очень скоро мой мозг отключается: ни пара рядом, выживающая меня с остатков стула, ни духота кафе, ни гам толп туристов возле фонтана меня не смущают – ничего этого я не вижу. Есть только притягательность Вечного города и огромное желание записать свои впечатления. Я быстро делаю наброски – царапаю в блокноте пару главных фраз, которые потом разовью в складный текст, расплачиваюсь и выхожу из кафе – в поисках более удобного для писательства места и навстречу новым впечатлениям.

* * *

Если бы я могла задержать этот вечер подольше!.. Растянуть его на день завтрашний, а может, и еще на несколько.

Сейчас тот прекрасный час, когда день постепенно уступает время вечеру. Спадает зной. Позади остались Пантеон, собор Святого Петра и площадь Испании, брошены монетки во все встречающиеся фонтаны и загаданы желания. Сейчас можно наконец сделать паузу.

Приглушаются звуки машин и суеты, и в свои права вступают звуки иные: более оживленными становятся уличные кафе и рестораны, вокруг них шумят голоса и раздается смех, из-за узости и расставленных кресел древние улицы и площади Рима становятся еще Уже и как будто даже многолюднее, но люди совсем не утомляют, наоборот, за ними интересно наблюдать, они – прекрасный материал для литературных набросков.

Я сижу на площади Навона в одном из таких уличных кафе, расположенном между двумя великолепными фонтанами. На площади выставка картин под открытым небом. Масло, акварель, акрил, разные материалы и техники, различные размеры картин, с витиеватыми рамками и вовсе без рам – картин столько, что глаза разбегаются. Мой взгляд время от времени ловит то один торговец, то другой, каждый из них улыбается и посылает воздушный поцелуй. Я тоже рассеянно улыбаюсь им в ответ. Передо мной бокал вина, раскрытый блокнот и ноутбук. Я думаю.

«Мне тридцать лет, и я не знаю, чего хочу», – печатаю первую фразу своего эссе. «Однако здесь, в Риме, сидя на пьяцца Навона, я…»

Но мои мысли разбредаются, и я не могу закончить фразу. Не могу выразить, что же именно «я на пьяцца Навона», что чувствую, чего хочу. И сейчас мне это кажется таким неважным – чего-то в жизни хотеть. Неважно – думать и искать. Неважно – ставить цели и идти к ним. Не важны ни моя прежняя жизнь, ни будущая. Неважен даже Антон – он сейчас где-то далеко… Все неважно. Есть только летний закат, отблески розоватых лучей на лепнине римских дворцов, голуби на площади, картины, пряные ароматы ужинов в уличных кафе.

В соседнем кафе зазвучала гитара. Поначалу тихонько и вкрадчиво, как будто пробует струны, затем постепенно обретая мощь и силу. Ее ритм завораживает, а страсть пленит и не отпускает до последних аккордов. Два мужских голоса, глубокий хриплый и чистый и ясный, оттеняют гитару, то сливаясь воедино, то расходясь, усиливая и дополняя друг друга.

Я откидываюсь на стуле. Легкий ветер ворошит мои волосы и тихонько шуршит страницами раскрытого блокнота. Я растворяюсь в музыке и летнем римском вечере. Прямо сейчас, сию секунду, даже «быть писательницей» мне кажется совершенно неважным. Далеким и чужим. Все это суета – самореализация, страсти, желания. Все – суета. Важно лишь то, что сейчас есть эта площадь, эта гитара и этот вечер.

День, когда я услышала, что мечты опустошают: понедельник, 5 июля, Флоренция. 22:37

Я лежу в номере отеля и смотрю в потолок. Спать совершенно не хочется. Внизу шумит город: слышатся возгласы, музыка, смех, рев мотороллера. Доносятся перезвоны ложек и тарелок в уличной траттории, ноздри раздражают запахи еды. Все это смешивается с особым затхлым запахом отеля, едва уловимым днем и сгущающимся ночью. И новая дорогая мебель совершенно не может его скрыть. Здание гостиницы старое – утром на стойке я обратила внимание на картины в холле, администратор сказала, что лику Гарибальди, изображенному на одной из них, уже давно перевалило за сотню лет. Отелю же – за четыре столетия. Когда-то это был один из палаццо Медичи.

На лепном потолке пляшут тени, залетающий в приоткрытое окно ветер шелестит шторой. Не хочу спать совершенно. Впечатления предыдущих дней уже улеглись. Новизна стала меркнуть, а суета раздражать. В этой затхлой шумной комнате мои мысли все чаще возвращаются к Антону. Я бежала от них, бежала за тысячи километров, но – ч-черт – от себя не убежишь, как ни банальна эта поговорка. Внутри что-то жжет и царапает, и с каждой минутой это жжение усиливается.

Мне грустно.

Антон. Где ты? Что с тобой? Почему все так между нами?

Мы не виделись и не говорили уже три недели. Ты не глядел на меня своими глубокими глазами, не улыбался, не прикасался… Мы не пили чай, не смотрели вместе вечером фильм, не делились впечатлениями дня. Ни тепла твоих рук, ни бархата глаз. Вместо этого – игра-молчанка. Ты ушел, как в воду канул. Телефоны и почта не отвечают, в соцсетях тебя нет, друзья морозятся, мама хранит молчание и смущается, дескать, разбирайтесь сами.