Марш Турецкого - На исходе последнего часа

      В прихожей она остановилась и, приблизив лицо к уху Рейна, тихо спросила:
      - Вы сослуживец?
      - Да, - на всякий случай ответил он.
      - Хорошо.
      Рейн скорее догадался по движению губ, чем расслышал.
      "Да что тут происходит?"
      Ответ пришел сам собой, когда женщина открыла перед ним дверь в комнату и мягко подтолкнула внутрь. Рейн оказался в самой большой комнате квартиры. Их еще некоторые гордо называют "залой".
      По периметру стен сидели люди со скорбными лицами. В руках у женщин белели платочки. Но самое главное - в центре на голом столе стоял обитый черным крепом гроб! Рейн остановился как вкопанный. Этого он никак не ожидал.
      - Ну что же вы, - снова дотронулась до его локтя женщина. - Подойдите к матери.
      "Если бы еще знать, кто из них мать. И кто покойник. Неужели это Игорь Бурцев скончался? Очень интересно".
      Женщина снова взяла Рейна за руку и подвела к сидящей на диванчике сухонькой старушке, которая то и дело прикладывала к глазам кружевной платок. Прошептав ей что-то на ухо, женщина указала глазами на Рейна. Старушка кивнула и протянула ему свою ручонку.
      - Примите мои глубокие соболезнования, - проговорил Рейн, легонько пожимая ее.
      - Все это так неожиданно, так неожиданно... - снова заплакала старушка.
      Женщина чуть-чуть сжала локоть Рейна, давая понять, что соболезнования закончены. Он медленно отошел в другой конец комнаты и сел на свободный стул. По дороге он успел разглядеть покойника.
      Это был молодой парень, лет двадцати трех. Среднего роста, блондин.
      "Видимо, это действительно Бурцев. Ну и дела... Знать бы еще, от чего он умер?"
      Время от времени в комнату входили новые люди, ведомые все той же женщиной с покрасневшими глазами. Их вначале подводили к матери, а потом усаживали на свободные стулья. В свою очередь, другие, отсидев положенное, удалялись. Таким образом, происходила своеобразная смена караула.
      "Интересно, когда настанет моя очередь выйти отсюда?" -подумал Рейн. Ему очень хотелось присоединиться к группе родственников и друзей у подъезда и постараться выведать причину смерти Бурцева.
      Присутствующие хранили глубокое молчание. Минут через пятнадцать, когда Рейн совсем уж собрался выйти из комнаты, внезапно вошло несколько человек, осторожно держа крышку от гроба. Все поднялись со своих мест. Рейн заметил, что крышку не стали прибивать наглухо.
      "Значит, прощание с покойным состоится на кладбище, - заключил он. Мне тоже надо обязательно попасть туда. Помнится, во многих детективных романах часто все выяснялось именно во время похорон".
      Когда все стали выходить, в прихожей Рейн заметил одну интересную деталь. Телефонная трубка аппарата, стоящего на тумбочке, была снята и лежала рядом.
      "Вот почему я так долго не мог дозвониться".
      Рейн поотстал от толпы родственников, взял трубку и приложил ее к уху, но не услышал даже отбойных гудков. Он несколько раз нажал на рычаг, но и это не возымело никакого действия.
      - Телефон не работает, - раздался за его спиной голос все той же вездесущей женщины в черном. - С того самого дня... Мать велела отключить... - И она залилась слезами.
      Рейн не понимал ровным счетом ничего.
      Гроб долго спускали с девятого этажа по узким лестничным пролетам. Внизу уже ждали автобусы. Рейн поспешил занять место в одном из них, и когда гроб погрузили в черный "рафик", выполнявший роль катафалка, процессия медленно тронулась.
      Почему-то во время всех похорон, на которых когда-либо был Рейн, обязательно шел дождь. Поэтому, наверно, погребальная церемония у него ассоциировалась с пасмурной погодой, пронизывающим холодом и обувью, измазанной в глине. Эти похороны не были исключением. За окном автобуса накрапывал мелкий противный дождик, добавляя грусти в невеселую атмосферу.
      К большому сожалению Рейна, соседнее место осталось незанятым. Если бы там сидел кто-нибудь из родственников или друзей Бурцева, можно было бы попытаться выведать какие-то сведения. Теперь же приходилось прислушиваться к разговорам вокруг.
      - Да, - качая головой, говорила пожилая женщина за спиной Рейна. Совсем молодой парень!
      - И не говорите, - поддакивала ей соседка. - И двадцати пяти еще не исполнилось.
      - Вот ведь как бывает...
      - Бог дал, Бог и взял.
      - Матери-то какое горе!
      - И не говорите...
      Весь дальнейший разговор шел в том же бесперспективном для Рейна ключе. Поэтому он попытался прислушаться к соседям спереди. Это были двое ровесников Бурцева.
      - А у него мои конспекты остались. А завтра экзамен... Как ты думаешь, забрать их уже никак нельзя?
      - Неудобно мать беспокоить в такой день.
      В итоге Рейну удалось выяснить, что Бурцев учился в Финансовой академии. Прямо скажем, негусто. Как назло, никто не обсуждал причину его смерти. Рейн уже собрался задать сидящим сзади тетушкам прямой вопрос, когда автобус остановился у ворот кладбища и все заторопились к выходу. Лишь один раз краем уха он услышал: "Ифаркт".
      "Что за ерунда? В таком возрасте не умирают от инфаркта".
      Еще в мединституте преподаватель по курсу кардиологии говорил им: "Запомните, если пациенту меньше тридцати, ищите причину сердечных болезней где-то в другом месте. Сердце просто физически не может износиться за такой маленький срок, оно рассчитано на сто лет".
      Откуда-то появился небольшой духовой оркестр, музыканты все как один для защиты от дождя напялили на головы прозрачные полиэтиленовые пакеты, отчего производили несколько странное впечатление. Остальные ограничились предусмотрительно захваченными зонтами. У Рейна зонта не было, и он очень быстро вымок до нитки.
      Через несколько минут, когда гроб извлекли из "рафика", печальная процессия медленно двинулась по скользкой глинистой дорожке в глубь кладбища. Оркестр внезапно заиграл что-то очень нестройное и фальшивое, и только при очень большом желании можно было распознать похоронный марш Шопена.
      Шли довольно долго. Сначала миновали старую часть, с черными гранитными обелисками, на которых были выбиты трогательные эпитафии в стихах, затем потянулись пирамидальные стелы со звездами на верхушках, перемежаемые редкими металлическими крестами, покрытыми облупившейся краской. Потом крестов стало больше, зато поредела растительность. В конце концов они вышли на совершенно голый участок, почти не занятый могилами. Здесь и остановились возле свежевырытой ямы, которую могильщики предусмотрительно закрыли полиэтиленовой пленкой, чтобы не заливало.
      Пока процессия шла к месту захоронения, Рейн потихоньку пробился к самому гробу. Вдруг он почувствовал, что кто-то тычет ему в спину. Это была все та же заплаканная женщина.
      - Вот, - она протягивала ему большой черный зонт. - Сейчас откроют крышку гроба. Подержите зонт над покойным. Нельзя, чтобы он вымок.
      Пришлось подчиниться.
      Вскоре появился священник в сопровождении нескольких старушек, которые сразу же тихонько запели.
      Гроб поставили на специальную железную раму и открыли. Мать и остальные родственницы громко зарыдали, а священник запел низким грудным голосом.
      Дождь все усиливался, и Рейн теперь был очень рад, что ему поручили держать зонт, который защищал не только покойника, но и его самого.
      Пока шло отпевание, Рейн хорошенько разглядел Бурцева. На лице никаких следов болезней, совершенно молодая, почти юная кожа. Никаких признаков синюшности, которая сразу выдает больного после смерти. Даже сейчас, на холодном ветру, кожа не приобрела мертвенно-восковой бледности. Но самое главное - это губы. Опытный врач по губам трупа может прочитать всю его "историю болезни". Так вот, губы Бурцева были нормального, сине-фиолетового цвета. По всем признакам он производил впечатление совершенно здорового человека.
      "Конечно, - размышлял Рейн, - это нельзя утверждать наверняка. Но то, что у парня никогда не было проблем с сердцем, я, пожалуй, могу подтвердить даже под присягой. Хорошо бы, конечно, зрачки посмотреть..."
      Священник закончил отпевание, и родственники стали по очереди подходить к гробу. Дождь все усиливался, и процедура прощания проходила довольно быстро. Только старушка мать долго не хотела отходить от тела. Ее стали торопить, и вдруг она что-то громко закричала и уцепилась за голову сына, сбив в сторону подушку, на которой она лежала. Старушку стали успокаивать и потихоньку уводить от гроба. И тут Рейн заметил в глубине левого уха покойного небольшую язвочку.
      Возможно, он бы не обратил на нее внимания, но наметанный взгляд врача сразу заметил необычный вид этой ранки. В середине маленького, со спичечную головку, воспаления ясно выделялась белая точка. Такая ранка могла появиться, например, если ткнуть в ухо раскаленной докрасна спицей, и сразу же ее отдернуть. Место ожога сразу побелеет, а область вокруг через некоторое время воспалится. Ранка была совершенно свежая. Но в любом случае она конечно же не могла быть причиной смерти.
      Гроб заколотили и быстро, чтобы в могилу не натекло воды, засыпали землей. Холмик покрыли пластмассовыми венками. Земля вокруг могилы уже превратилась в непролазную грязь, и родственники поспешили обратно к автобусам.
      По дороге к воротам кладбища Рейн набрался смелости и спросил у одной из тетушек:
      - Скажите, от чего умер Игорь?
      - А вы не знаете? - удивилась она. - От сердечного приступа. Так, во всяком случае, сказал врач. Видно, разнервничался сильно. У него какие-то неприятности на работе были. Вы-то наверное в курсе. Вы же тоже в порту работаете? Тоже стюардом на пароме?
      Рейн чуть не подпрыгнул от неожиданности, но виду не подал.
      - Ну вот, - продолжала тетушка, - а между нами говоря, какая у двадцатитрехлетнего парня сердечная недостаточность? Откуда? Вот ведь жизнь какая пошла. Я так думаю, все болезни от нервов. И Игорь от нервов умер. Мать говорит, по телефону разговаривал - и умер. - И она полезла в сумку за платочком. - Ему недавно кто-то телефон подарил... Этот... Как его? Который без провода? Он еще называется как-то странно. Что-то связанное с пчелами.
      - С пчелами? Сотовый?
      - Точно, сотовый. Напридумывали дряни всякой. Один вред от этих штучек...
      - А кто подарил?
      - Не знаю... Говорят, подруга его, Дита...
      Когда Рейн возвращался к себе в гостиницу, было уже совсем темно. Он безумно устал, ботинки и нижние края брюк были облеплены комьями глины, но все-таки день прошел не зря. Удалось установить, что Бурцев работал в порту, а значит, мог иметь какое-то отношение к катастрофе. Кроме того, его неожиданная и загадочная смерть вызывала большие подозрения. Рейн чувствовал, что напал на след.
      - Который час, не подскажете?
      В Таллине теперь редко когда можно было услышать на улице русскую речь. Даже не владеющие языком старались говорить с акцентом. Вопрос прозвучал неожиданно еще и потому, что задавший его был скрыт в тени огромного платана, растущего здесь, видимо, с самого дня основания города.
      Рейн посмотрел на часы, но ответить не успел. Чьи-то стальные пальцы схватили его за горло и уволокли в темноту...
      "РЫЖУХА"
      - Вячеслав Георгиевич, Владивосток на связи, - раздался из селектора голос Маши.
      Поляк нервно схватил трубку. После нескольких секунд треска, бульканья и жужжания в ней раздался голос Гиббона:
      - Слушаю.
      - Это я, - сказал Поляк.
      - А-а, привет-привет, как поживаешь?
      - Нормально... Ты лучше скажи, где "рыжуха".
      - Ну-у, кто же такие вещи по телефону выясняет? Сам понимаешь...
      "Что-то произошло", - подумал Поляк.
      - Объясни в двух словах.
      В трубке замолчали. Поляку показалось, что Гиббон с кем-то разговаривает.
      - Ты знаешь, - наконец сказал он, - лучше бы нам встретиться.
      - Ну прилетай.
      - Не могу. Дела, знаешь...
      - У нас с тобой одно дело! - чуть ли не выкрикнул в трубку Поляк.
      - Ну не скажи. Пока ты там в Таллине роскошествуешь, у меня сплошные неурядицы. Вот недавно вертолет свалился...
      - Как это - свалился? Ты что, с ума сошел? У меня уже все заряжено!
      - Не знаю... Думаю, у тебя хлопот с твоим паромом по самое не могу...
      - Ах ты старая сволочь! - не удержался Поляков. - Ты забыл, что...
      Гиббон хмыкнул:
      - Если ты чем-то недоволен, мы можем прервать наше взаимовыгодное сотрудничество.
      Поляк сцепил зубы.
      - Я не понял. Тебя что, гонорар не устраивает? Или ты на кого-то другого поработать решил?
      - А вот это уже не твое дело, - жестко сказал Гиббон, - я повторяю прилетай во Владивосток. Поговорим.
      Поляк с силой бросил трубку на рычаг.
      - Маша! - крикнул он изо всех сил.
      Дверь тотчас же открылась.
      - Вячеслав Георгиевич, как вы меня напугали. Селектор же есть.
      - Ты меня еще учить будешь! - рассвирепел Поляк. - Соплячка!
      Маша, привыкшая к нервным приступам своего шефа, стояла молча.
      - Машину! Срочно!
      - Сейчас, - она выбежала из кабинета.
      Поляк вскочил со своего кресла и принялся ходить взад-вперед по кабинету, опрокидывая на ходу стулья и цепляясь за телефонные провода. "Ну, Гиббон, погоди, падла, я до тебя еще доберусь!"
      - Маша! - снова заорал он.
      Секретарша вновь возникла в дверном проеме.
      - Скажи, чтобы самолет приготовили.
      - Хорошо. Куда летим?
      - Скажу в аэропорту.
      - Машина у подъезда, Вячеслав Георгиевич.
      Скоростной лифт мигом спустил Поляка на первый этаж. Выйдя из вестибюля, он обнаружил, что его дожидается оранжевый "ниссан". Пришлось снова возвращаться в офис.
      Маша стойко перенесла поток ругательств, обрушенных на нее шефом. При этом она даже успела принять какой-то факс. Когда запас слов у Поляка иссяк, она сказала:
      - Не было другой машины, Вячеслав Георгиевич.
      - Где мои "мерседесы"?!!
      - Один у главного бухгалтера - он уехал договариваться со шведами. Другой в ремонте. Третий поехал заправляться - вы же знаете, сейчас с бензином напряженка...
      Поляк в бессилии опустился в кресло. Он был одним из самых крупных таллинских бизнесменов, с ним здоровался за руку сам премьер-министр, его состояние оценивалось восьмизначными цифрами в долларах... И ему же подчиненные подсовывают какую-то японскую гадость из-за того, видите ли, что "с бензином напряженка".
      Пришлось ждать, пока шофер вернется из путешествия по бензоколонкам.
      Пообещав уволить всех, Поляк погрузился наконец в "мерседес" и приказал везти в аэропорт.
      Да, с Гиббоном надо было срочно что-то делать. Если он действительно нашел какие-то другие способы сбыта золота, это пробило бы существенную брешь в доходах Поляка.
      Все дело в том, что грузопассажирские перевозки были только милым прикрытием настоящего бизнеса. Нелегальная переправка желтого металла за границу была основной сферой деятельности Поляка. Золото, добываемое на рудниках, сначала доставлялось Гиббону, который превращал песок и самородки в слитки. Потом небольшими партиями оно переправлялось в Москву, где на них ставились настоящие пробы, клейма и все такое. Там же подкупленными чиновниками оформлялись необходимые документы: лицензии, сертификаты и так далее. Конечно, легально через границу с ними соваться было нечего во-первых, явно фуфловое происхождение этих бумаг было видно невооруженным глазом, а во-вторых, подкуп российских пограничников требовал дополнительных вложений, которые в конечном счете повышали себестоимость товара, и Поляк предпочитал действовать иначе. В тайниках, оборудованных в рефрижераторах, перевозящих для фирмы "Прибалтика" говядину, золото доставлялось в Таллин. Здесь все было гораздо проще. Чиновники сквозь пальцы смотрели на вывозимые из России ценности, в крайнем случае требуя небольших взяток. Но чаще Поляк обходился без них. На каждом рейсе его паромов в грузовом трюме перевозилось несколько "упакованных" машин, в шинах, под сиденьями и между обшивкой дверей которых были спрятаны слитки. Машины всякий раз были новые: расчетливый Поляк специально открыл в Стокгольме небольшую фирму, которая по дешевке продавала их шведским безработным и студентам. Дальше все шло как по маслу: в Швеции клиентов, желающих купить качественное русское золото, было полно. Именно для них и были нужны сертификаты и лицензии. Скандинавы очень боялись проблем, связанных с полицией, которая могла заинтересоваться происхождением золота. Деньги, вырученные от продажи, частично оседали в европейских банках, частично переправлялись обратно в Эстонию. Пятнадцать процентов переходили на счета Гиббона.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.