Золотая коллекция Фридриха Незнанского - Криминальные прогулки

      Инга дрожащей рукой взяла шприц и подняла его над собой. Он был заполнен мутноватым раствором, при взгляде на который она сразу поняла, что ее не обманули.
      - Так... - вытянула она левую руку, сплошь покрытую коричневыми "веснушками", оставшимися от прежних уколов. - Сейчас...
      Инга несколько раз сжала и разжала кулак, чтобы спрятанная глубоко под кожей предплечья вена проявилась и можно было вогнать в нее иглу. Но ничего не вышло. Кожа так и осталась белой.
      - Вот черт...
      Инга сжала от досады зубы и попыталась найти вену методом тыка. Воткнув шприц в миллиметре от последней, трехдневной давности ранки, она потянула на себя поршень, надеясь, что внутрь одноразового пластикового цилиндра хлынет темная кровь, обнаруживая тем самым найденную вену.
      Но нет. Кровь не пошла.
      Инга ткнула иглу в другое место и снова оттянула поршень.
      - Опять мимо... - прошептала она.
      Так продолжалось несколько минут. Наконец, с седьмой попытки у нее получилось. Почти черная кровь впрыснулась в цилиндр и смешалась с раствором.
      - Коктейль "кровавая мэри"... - улыбнулась бледными губами Инга. Вкусно...
      И она решительно вогнала содержимое шприца в вену.
      Ждать пришлось недолго. Очень скоро стены подвала раздвинулись и сами собой окрасились в нежно-розовый цвет, пол оказался устелен лепестками цветов, а ее рваная майка и джинсы превратились в восхитительное подвенечное платье, в котором она выходила замуж за Игоря.
      - Но где же он? - спросила сама себя Инга, оглядываясь по сторонам и не находя мужа в этом большущем зале, заполненном каким-то неземным искрящимся светом. - Он, наверное, там... - посмотрела она вверх. - Выше...
      И, легко оттолкнувшись носками изящных туфелек, она взмахнула тонкими руками и взлетела сквозь растворившийся перед ней потолок ввысь, где ждал ее Игорь.
      - Здравствуй! - улыбнулся он ей. - Где же ты была так долго?
      - Я спала... - ответила Инга и виновато добавила: - Представляешь, мне приснилось, будто я ушла от тебя...
      - Ушла? - удивился Игорь.
      - Да...
      И она тоже улыбнулась и покачала головой, словно поражаясь: "Нет, ну какая же глупость может присниться!"
      - Прости меня... - сказала она Игорю.
      Инга решила ничего не говорить ему про страшный подвал, в котором она очутилась. Этот сон уже ушел, и она надеялась, что он больше никогда не вернется...
      Игорь ласково погладил ее по волосам, взял за руку, и вместе они полетели куда-то высоко-высоко, выше звезд...
      А потом Инга решила показать мужу тот чудесный розовый зал, в котором она была недавно... Она, играя, вырвалась от Игоря и устремилась вниз, маня его за собой:
      - Спускайся ко мне! Спускайся!
      Но Игорь отчего-то испугался за нее и стал кричать:
      - Не надо! Остановись!
      А она не слушала и смеялась:
      - Ну скорей же! Скорей!
      Тогда он погнался за ней и уже почти настиг, почти схватил за край платья, но она выскользнула и соскочила в зал, неожиданно больно ударившись обо что-то виском...
      - Обо что это я так? - потирая ушибленное место, огляделась она вокруг и вдруг увидела, что стены зала из розовых становятся грязно-серыми, лепестки цветов под ногами превращаются в какие-то вонючие тряпки, а ее великолепное подвенечное платье приобретает вид драной майки и джинсов. Она с ужасом посмотрела вверх, и в этот момент над стенами возник потолок, отрезав от Инги вот-вот уже готового спасти ее Игоря. И в глаза ее снова ударил свет лампочки...
      Турецкий подъехал на своей "семерке" к желтоватой пятиэтажке, где на первом этаже, в квартирке окнами во двор, и проживал пенсионер Кудряшов. Когда Александр, припарковавший машину у подъезда, вылезал наружу, Николай Степанович как раз пил чай на своей кухне. Находясь еще у Игоря, Турецкий по телефону предупредил Кудряшова о своем визите, и теперь тот внимательно осматривал каждого подъезжающего или подходящего к дому, игнорируя только старух, детей и курсирующих между винным магазином и дворовой беседкой пьяниц.
      - Это вы из Генпрокуратуры? - высунулся он в распахнутое окно, едва Турецкий приблизился к крыльцу.
      - Да, - ответил тот. - А как вы узнали?
      - А у вас под лобовым стеклом талона техосмотра нет. Не удосужились вы, видать, его пройти. Простых смертных за это крепко штрафуют, только самые отчаянные нарушители рискуют так вот гонять, а вы на нарушителя не похожи, человек вроде приличный, отсюда вывод - не тварь дрожащая, а право имеете! А! Каково! Наблюдательный я, правда?
      Техталон Турецкий прятал в бардачке. Чтобы его не свистнули из паркуемой на ночь у дома машины, - такое уже бывало. Ухарей-то, не прошедших осмотр, вокруг вон сколько! Умыкнут чужой талончик и ездят с ним... Но пенсионеру Александр об этом не сказал. Зачем разочаровывать человека? И правда ведь наблюдательный! Узнал-таки в нем следователя! Ошибочным путем, но узнал! Правда, несколько резануло кудряшовское "человек вы вроде приличный", но... ладно уж! Неудачно выразился... Бывает...
      Когда Турецкий зашел в подъезд и поднялся по ступенькам на площадку первого этажа, пенсионер, пулей прилетевший с кухни, уже открывал ему дверь:
      - Прошу!
      Александр прошел в квартиру. Пенсионер незаметно покосился на его ботинки, словно прикидывая - переобувать визитера в тапки или нет, и в конце концов решил не переобувать. Может, сробел, оценив значительность протянутого ему удостоверения, а может, просто ботинки у Турецкого были чистые.
      - Чайку?
      - Можно, - кивнул Турецкий и двинулся вслед за Николаем Степановичем на кухню.
      Там, за ароматным "Липтоном" в пакетиках Кудряшов самым подробнейшим образом и рассказал "важняку" обо всем, чему был свидетелем. Турецкий слушал внимательно, в нескольких местах переспросил кое-что для уточнения, выпил две чашки чая с вишневым вареньем и на предложение: "Ну что, по третьей?" - ответил: "Не откажусь!"
      По словам Николая Степановича выходило, что на встречу с красно-черным мужчиной Инга приехала сама и вначале разговаривала с ним охотно и приветливо, а потом вдруг между ними то ли ссора какая-то произошла, то ли еще что, а только трясти ее вдруг начало как от злости, и этот "гусь" стукнул ей кулаком в висок и, обмякшую, запихнул в машину.
      - Я бы и раньше заявил! - сокрушался пенсионер. - Да движок у меня не фурычил. Я на электрику грешил, а дело, оказывается, в карбюраторе было!
      - А внешность этого мужчины вы хорошо запомнили? - спросил Турецкий.
      - Хорошо! - твердо сказал Николай Степанович. - Как живой передо мной стоит!
      "Значит, фоторобот будет..." - отметил про себя Турецкий.
      - Могу хоть сейчас его описать! - продолжал Кудряшов. - Лицо у него такое... такое... - Он замешкался в поисках нужного слова и вдруг несколько даже ошеломленно произнес: - Так ведь это... На гусиную морду оно и похоже! Точно! На гусиную!
      - Как это?
      - Ну как... Обыкновенно! Нос длинный и приплюснутый на конце, глазки мелкие и расставлены широко, лоб узкий...
      "Во память!" - восхитился Турецкий.
      Пенсионер погладил бороду и усмехнулся:
      - То-то я его сразу "гусем" окрестил!
      - Да уж! Вы и вправду человек наблюдательный! - похвалил его "важняк".
      - Ну! - аж зарделся Кудряшов. - Почитай двадцать семь годков вахтером в гостинице оттрубил. Триста жильцов! И каждый день кто-то выбывал, кто-то прибывал, а я всех в лицо запоминал. И карту гостя показывать не надо! Вижу, что свой, - заходь! Столько народу мимо меня прошло - жуть! И народные артисты, и хоккеисты, и директора всякие важные, и, наоборот, экспедиторы задрипанные... Все! Могу прямо с первого взгляда на человека сказать, кто такой и чем занимается! Вот про вас же сказал!
      Турецкий вспомнил про спрятанный в бардачке техталон, но снова решил не разочаровывать Николая Степановича и спросил:
      - И про "гуся" можете это сказать?
      Кудряшов решительно тряхнул головой:
      - А что? И про "гуся" могу!
      - Ну и кто он?
      - Он-то? - Пенсионер, прищурившись, посмотрел куда-то в сторону, прикидывая что-то в уме, потом откинулся на табуретке и, прислонившись спиной к стоящему позади холодильнику, очень уверенно заявил: - Бандит он, вот кто!
      Молчавший до этого старенький холодильник тут же одобрительно заурчал, поддерживая хозяина.
      "Важняк" оперся локтями на стол:
      - Почему вы так решили?
      Николай Степанович подался чуть вперед и просто ответил:
      - Да рожа у него бандитская, вот почему!
      Прозвучало это очень убедительно. Было видно, что если бы обсуждаемый сейчас человек зашел в гостиницу в бытность Кудряшова вахтером, то Николай Степанович долго и придирчиво изучал бы его гостевую карту, надеясь найти хоть что-то, из-за чего можно было бы не пустить обладателя бандитской рожи внутрь, а не найдя ничего и пропустив-таки подозрительного гражданина, так же долго и придирчиво смотрел бы ему вслед, думая про себя: "Ну погоди у меня... Вот поведешь вечером проститутку в номер, я такой хай подниму!"
      - А вы не съездите со мной на то место, где все произошло? - спросил Турецкий.
      Пенсионер аж подскочил:
      - Конечно!
      - Ну что же... - сказал "важняк". - Тогда не будем мешкать!
      Вите Корневу не везло никогда и нигде. Ни в детском саду, где он любил тайком отрывать лапки оглушенным газеткой мухам, а воспитательница постоянно ловила его за этим занятием, ни в школе, где на подложенные им на стулья буфета кнопки вместо учеников младших классов садились ученики старших классов и били после этого Витю кулаками промеж широко расставленных глаз, ни в армии, откуда он отчаянно пытался комиссоваться, закосив под чокнутого, а комиссовался, и в самом деле чокнувшись на почве этого своего желания.
      - Шизофрения! - такой сделала вывод дивизионная медкомиссия, обследовав рядового Корнева, который, раздевшись догола, бегал по территории части со штык-ножом в руках и кричал:
      - Я Чингачгук!
      - Ты идиот! - сказал ему тогда старшина, и медкомиссия в общем-то согласилась с мнением этого не очень образованного, но зато очень проницательного солдатского наставника.
      И поехал Витя домой с белым билетом.
      Само собой, что на хорошую работу устроиться ему было, мягко скажем, трудновато. Начальники отдела кадров предприятий, куда он обращался, подыскивая щадящие выражения, объясняли примостившемуся на краешке кресла через стол от них Вите:
      - Видите ли... Работа в нашей организации сопряжена с большими физическими и психическими нагрузками... Даже очень здоровые люди и то далеко не всегда соответствуют предъявляемым нами требованиям... А уж тем более... - Тут они как бы осекались и многозначительно смотрели на Корнева, а потом добавляли: - Поймите, мы заботимся в первую очередь о вашем здоровье...
      Хозяева частных фирм церемонились меньше.
      - Дураков не берем! - коротко заявляли они и делали знак охраннику вывести посетителя на улицу и больше никогда и ни под каким видом не пускать его сюда.
      А Витя был не дурак. Шизофреник - это да. Но не дурак. Если б дурак, так разве он переживал бы так сильно свои неудачи? Нет, конечно. Он бы плюнул на все, устроился бы куда-нибудь дворником и довольствовался копеечной зарплатой плюс бутылкой дешевой водки в день.
      Но Витя так не хотел.
      - Я не дурак! - цедил он сквозь зубы, проходя по улицам родной Тулы и с ненавистью провожая взглядом сверкающие иномарки "новых русских", несущихся то ли в свои отделанные по евростандарту офисы, то ли в облепившие город трех-четырехэтажные особняки с колоннами, галереями и прочими наворотами. - Не дурак! - кричал им вслед Витя.
      "Дур-р-рак!" - урчали двигатели иномарок.
      - Нет! - злился он.
      "Да-а-а! Да-а-а!" - выстрелами из выхлопных труб отвечали машины.
      Витя в бессильной ярости сжимал кулаки и с горечью думал: "Вот если бы хоть кто-то, хоть один человек знал, что я не дурак, то мне было бы легче..."
      И этим человеком, по его мысли, должна была стать женщина. Не какая-то определенная, никакой определенной у него на примете не было, а вообще женщина. Но обязательно не очень высокая и склонная к полноте. И блондинка. Да-да, непременно блондинка. Непременно!
      Но и женщины его не любили. И не только вожделенные полноватые блондинки - о них и речи не шло. Даже и привокзальные шмары, когда он с трудом наскребал на них деньги, оказывали ему услуги безо всякой охоты и с видимым пренебрежением. Плату с него они всегда брали вперед, а потом еще некоторое время, поджав губы, рассматривали мятые купюры, как будто раздумывая, стоит ли все-таки из-за такой мелочи отдаваться этому козлу.
      И это при том, что он платил им больше, чем другие клиенты!
      "Неужели я такой страшный? - спрашивал Витя сам себя, когда стоял у зеркала в домике, доставшемся ему в наследство от умерших родителей-алкоголиков. И приходил к пристрастному, конечно, но все равно граничащему с объективностью выводу: - Да нет! Я, можно сказать, даже красавец!"
      Так почему же тогда?!
      Однажды он не выдержал и задал этот вопрос шлюхе. Это произошло сразу после того, как он отлепился от нее в одном из темных привокзальных закоулков. Шлюха натягивала штаны и мучилась с заевшей "молнией" на ширинке. Услышав это "почему?", она отвлеклась от своего занятия и ответила:
      - А от тебя зло идет!
      - Какое зло? - не понял он.
      - Как от этого... - наморщила лоб шлюха. - Как от Фредди Крюгера, во!
      Витя ожидал, что она засмеется или хотя бы усмехнется, как после удачной шутки, но шлюха только хмуро глянула на него и вернулась к непокорному замочку.
      Тогда усмехнулся он. Но усмехнулся как-то странно.
      - Ты что это? - насторожилась она.
      А он подошел к ней и быстро впихнул в ее розовые трусы недокуренную сигарету, после чего резким движением закрыл-таки "молнию".
      - Ой-ой-ой! - взвизгнула от боли шлюха, пытаясь теперь уже расстегнуть ширинку.
      Но у нее ничего не получилось: замок застрял еще крепче, чем раньше. Тогда она, чтобы не терять времени, просунула руку под застегнутый уже ремень и принялась шарить там - в интимных глубинах. Ее ладонь вспучила эластичную ткань брюк и металась там, словно несчастный крот, у которого под землей непостижимым образом случился пожар. Наконец окурок был нащупан длинными пальцами, и ладонь шлюхи, оттягивая ткань штанов сантиметров на десять, дернулась наружу. Но не тут-то было. Витя вдруг схватил шлюху за локоть и с силой пихнул ее руку обратно. Потом надавил на снова оказавшуюся в интимных глубинах ладонь и удерживал ее в таком положении никак не меньше минуты.
      - А-а!!! - орала, извиваясь, шлюха.
      - Я Фредди Крюгер?! - страшно брызгал слюной ей в лицо Витя. - Ну что ж, пусть так! Пусть так!
      Он держал ее руку до тех пор, пока явственно не почувствовал запах паленого мяса.
      - Так-то! - сказал тогда Витя и отправился домой, оставив несчастную жрицу привокзального секса подпрыгивать с выпученными глазами возле грязных мусорных баков.
      Таким он себе понравился.
      Правда, после этого Вите пришлось иметь дело с сутенером покалеченной шлюхи.
      - Ты понимаешь, что испортил ей рабочий орган? - тяжело дыша на него зубной гнилью, спросил тот.
      - И что? - упер руки в бока Витя.
      - Бабки плати, вот что! - взревел сутенер.
      Витя рассвирепел и со всей силы врезал ему носком своего тяжелого ботинка в пах. Орган, по которому попал Витя, был у сутенера не рабочий, но все-таки ценный и оберегаемый, поэтому, сложившись пополам, гнилозубый торговец чужими телами простонал:
      - Ну все, все... Замяли... Только не бей больше...
      Но Витя уже вошел в раж. Расцепив сложенные между ног руки сутенера, он ударил его в то же самое место еще раза три-четыре, испытывая прилив какого-то невероятного наслаждения при виде перекосившегося от жуткой боли лица предводителя вокзальных шлюх.
      - И еще! - лупил он по самому больному месту, как по доске в заборе, которую ему во что бы то ни стало нужно было выбить. - И еще! И еще!
      Сутенер закатил глаза и захрипел. Витя отпустил его руки и позволил ему наконец упасть на заплеванный асфальт.
      - Вот так!
      Он огляделся.
      В стороне визжала обожженная шлюха. Рядом валялся ее шеф, потерявший сознание от нечеловеческих мучений.
      Вите стало так хорошо, как будто он от души наелся любимого шоколадного мороженого.
      Но кайфовал он недолго.
      - Этот? - указывая на удаляющегося Витю, спросили у шлюхи подбежавшие милиционеры.
      - Угу...
      Милиционеры догнали Витю, схватили его под руки и потащили к стоявшему неподалеку черному "форду", за рулем которого сидел какой-то хмурый человек в штатском.
      - Что с ним делать? - спросили у него милиционеры.
      Человек повернул в сторону Вити рябое лицо и равнодушно бросил странную фразу:
      - Да что хотите, то и делайте...
      Витя подумал, что его теперь упекут в камеру. И тут же в его голове возникла спасительная догадка.
      - Вы не имеете права! - с некоторым даже пафосом заявил он. - У меня белый билет!
      Отвернувшийся было человек вдруг быстро и внимательно оглядел Витю с головы до ног и с какой-то непонятной заинтересованностью, мелькнувшей в бесцветных глазах, спросил:
      - Правда?
      - Правда! - почти нагло ответил Витя. И тут же пожалел об этом: "Зря я так выпендриваюсь. Они ведь меня и в дурдом могут сдать!"
      Но в дурдом его не сдали. Рябой человек зачем-то принялся выяснять у Вити, кто он такой и чем занимается, а потом попросил показать паспорт. Витя показал.
      - Тэк-с... - Человек полистал страницы. - Так ты, значит, на самой окраине города живешь?
      - Ну да... - сказал Витя.
      - В частном доме?
      - В частном.
      - И большой участок?
      - Двенадцать соток.
      Человек довольно поцокал языком. Ему отчего-то очень понравилось, что Витя владел участком в двенадцать соток на окраине города.
      - Вот это хорошо! - улыбнулся он. И, достав листок бумаги, переписал Витины данные.
      - А это зачем? - не удержался Витя.
      - Скоро поймешь! - ответил человек и махнул милиционерам: - Отпустите его!
      Те подчинились.
      Витя нерешительно повернулся и сначала медленно, а потом все быстрее зашагал в сторону от вокзала.
      Турецкий повез Николая Степановича на место происшествия на своей красной "семерке". По пути следования пенсионер не уставал восхищаться плавностью хода и ровной работой двигателя машины "важняка": "Не то что моя "копейка"! Трясется и чихает, как больной гриппом с похмелья!" Николай Степанович даже предположил, что автомобиль Турецкого "видать, ремонтируется в спецгараже!", а на удивленный вопрос: "В каком еще спецгараже?" - ответил: "Ну у вас там есть, я знаю... Для шишек! Бесплатный!"
      После того как Турецкий месяц назад разорился на замену движка и амортизаторов в обычном придорожном сервисе, ему было обидно слышать такие слова, но он смолчал.
      - А, к примеру, форсированный движок у вас там можно поставить? - не унимался пенсионер.
      Турецкий вздохнул:
      - Можно.
      - Ух ты! - заблестели глаза Кудряшова. - А не посодействуете, чтоб и мне тоже?
      - Что? - не понял Александр.
      - Ну я говорю, не посодействуете, чтоб и мне форсированный там у вас поставили? Я же вроде как свидетель, расследованию помогаю, и, может, так сказать, в виде исключения и мне бы...
      Никакого бесплатного спецгаража "для шишек" при Генпрокуратуре не было. Но начни сейчас Турецкий это объяснять, пенсионер все равно не поверил бы.
      - Чуть не забыл! - хлопнул себя по лбу Александр. - Форсированные только-только закончились. Теперь другие пошли.
      - Какие?
      Турецкий поднял подбородок и почесал шею:
      - Реактивные.
      - Да ну? - изумился Кудряшов.
      - Ага, - подтвердил Александр. - Их раньше только на истребители ставили, а теперь вот и нам разрешили.
      У пенсионера загорелись глаза.
      Турецкий понял, что перегнул.
      - Но с ними просто беда... - покачал он головой.
      - Что так? - забеспокоился Николай Степанович.
      - Машины взлетать начинают.
      - Ой, мамочки... И высоко?
      - Ну... Где-то на полметра...
      Это не впечатлило Николая Степановича. Очевидно, его движок откалывал и не такие номера.
      - Фигня! - сказал он. - Полметра - фигня. Не страшно! - И, потеряв уже всякое чувство приличия, махнул рукой: - Согласен на реактивный! Ставьте!
      "Как же мне извернуться, чтобы он отвязался?" - подумал Турецкий. Но тут Николай Степанович сам подал ему идею, спросив:
      - А на каком бензине он работает-то?
      "Ага! - усмехнулся про себя Александр. - Ну теперь держись у меня!"
      - На особом, авиационном! - со значением сказал он.
      - И дорогой он? - взволновался Кудряшов.
      - Ужасно дорогой! - радостно посмотрел на него Турецкий. - Ужасно!
      - Да?.. - задумчиво поджал губы пенсионер. С минуту он прикидывал что-то в голове, а потом сказал с сожалением: - Тогда придется вам пока обождать. Вот поднакоплю деньжат, тогда уж и поставите... Идет?
      - Идет! - кивнул Турецкий и вильнул рулем, сворачивая на обочину к придорожному кафе "Двадцать пятый километр".
      Когда они вылезли из машины, Кудряшов тут же начал объяснять, куда именно подъехала "та девушка на джипе" и где в это время сидел на корточках красно-черный мужик.
      - Вот тут? - спросил Турецкий, двигаясь в направлении вытянутой руки пенсионера.
      - Ага!
      Александр осмотрел место. После того случая прошло уже несколько дней, и искать улики на продуваемой всеми ветрами обочине, исполосованной следами протекторов самых разных автомобилей, было конечно же бесполезно. Как и тогда, кафе сегодня оказалось закрыто, и возле него грелись на солнышке две бродячие собаки.
      - А я остановился во-он там! - Крутившийся рядом Николай Степанович указывал на противоположную сторону дороги. - Во-он под тем рекламным щитом
      - Угу... угу... - кивал Александр, а сам внимательно всматривался в выцветшую траву обочины.
      Ничего.
      Ничего, кроме одного застрявшего между листьев подорожника сигаретного фильтра.
      - Ну-ка... - проговорил Турецкий и пригнулся пониже. - Любопытно...
      Фильтр был не просто примят зубами, как это часто бывает, а разжеван, причем разжеван сильно, в бесформенную бахрому, будто кто-то хотел его съесть и уже почти сделал это, но в последний момент передумал и выплюнул.
      Куря, Витя Корнев всегда жевал кончики сигарет. И с фильтром и без фильтра. Причем последние нравились ему даже больше - горечь табака, для многих неприятная, Корневу доставляла удовольствие.
      Наблюдающий за ним психиатр из диспансера сказал, что это, мол, ненормально и свидетельствует об ухудшении Витиного состояния. Витя на словах согласился и даже сделал вид, что обеспокоился (как это, мол, ухудшение, вы уж давайте следите, чтоб все выправилось, таблетки выписывайте или еще что, а иначе зачем вы тут в диспансере сидите и меня на учете держите?). Но сам все переданные ему таблетки выбрасывал, а дома повесил на дверь комнаты нарисованный от руки портрет доктора и метал в него ножи. Попадал часто.
      Именно этим он и занимался в тот день, когда с улицы раздался властный гудок автомобиля. Корнев сначала подумал, что это не ему, и, не сходя с места, снова замахнулся ножом в рожу доктора, которая и так была уже вся в дырках, но снаружи опять посигналили. Только тут Корнев сообразил, что раз его дом единственный на всем пустыре, то гудки могут быть адресованы лишь ему одному.
      Он воткнул нож в стол и двинулся к выходу. Однако по пути все-таки не удержался и плюнул в доктора, пригрозив при этом:
      - Вернусь - глаза выколю!
      Когда он вышел на улицу, то увидел, что у его калитки стоит черный "форд", очень похожий на тот, к которому его подводили на вокзале милиционеры. Витя немного струхнул, но виду решил не показывать. Наоборот, вальяжной походкой и как бы нехотя подошел к калитке и небрежно, одним пальцем поддел держащий ее металлический крючок. Мол, ну и чего ты приехал? У меня, мол, тут перед калиткой доски настелены для чистоты, а ты их все небось передавил своим "фордом". У меня, мол, кот должен скоро прийти с гулянки, а вот увидит издали твой "форд", испугается и улепетнет. И будет шляться по округе голодный. (Насчет кота все было неправдой. Кота Витя где-то полгода назад повесил на растущей за домом яблоне. Повесил просто так, чтобы посмотреть, сколько тот протянет в петле. Витя думал, что минуту. На деле оказалось меньше.) Тем не менее когда Витя подходил к калитке, то вид у него был именно такой - выражающий возмущение судьбой настеленных у калитки досок и несуществующего кота.
      - Ну? - спросил он, шагнув к машине.
      Черное стекло водителя опустилось, и в окне показалось знакомое Вите рябое лицо.
      - Ты один? - спросил мужчина.
      - Ну, - ответил Витя.
      - Не нукай! - Щека мужчины раздраженно дернулась, а глаза сверкнули таким особенным образом, что Витя сразу же и понял: да, на этого лучше не нукать, этот не доктор, этот, если что, может кому угодно сигарету в глотку запихнуть вместе со всей пачкой, плевать - мягкой или твердой.
      - Да я просто... - пролепетал Витя, с которого сразу же слетел весь "вид". - Я в том смысле, что...
      Но мужчина, кажется, не разозлился.
      - В гости-то пригласишь? - неожиданно спросил он вполне дружелюбным тоном.
      Такого Витя не ожидал.
      Гостей у него не было никогда. Когда он был школьником, их отпугивали его родители - алкоголики (вот у них таки да - были гости, только после тех гостей в доме не оставалось даже ложек и кружек, а оставалась несусветная грязь и полный пьяный разгром). После того как родители, прожившие вместе недолгую и несчастливую жизнь, умерли в один день от отравления некачественной водкой, их знакомые еще пытались некоторое время наведываться к Вите, "помянуть стариков", как они говорили, но Витя отказывался пускать их, а одному, самому настырному, даже разбил об голову принесенную им же бутылку.
      Сам же к себе он никого не приглашал. Друзей у него не было, "подруги" не желали далеко отходить от вокзала, чтобы не терять времени, которое можно было потратить на следующего клиента, а та единственная полноватая блондинка, о которой Витя так мечтал, все никак не встречалась ему на жизненном пути и он уже и не знал, встретится ли...
      - Так пустишь или нет? - так и не дождавшись ответа, переспросил рябой человек.
      - Да! - спохватился Витя. - Конечно!
      Рябой человек вылез из машины. Роста он оказался невысокого, имел небольшое брюшко и покатые женские плечи.
      - Андрей Петрович! - быстро протянул он Вите пухленькую ладонь.
      Витя поспешно пожал ее:
      - Очень приятно...
      Затем он провел гостя в дом. Проходя от калитки до крыльца, Андрей Петрович успел очень внимательно осмотреть двор, на пару секунд задержал взгляд на стоящем в дальнем углу небольшом сарае из потемневших гниловатых досок, потом на полуразвалившейся баньке и, наконец, глянул в сторону яблони, на которой Витя, сняв кота, зачем-то оставил веревку с петлей (для следующего, что ли...).
      Витя заметил движение его глаз и испуганно вжал голову в плечи, тут же придумав версию, оправдывающую наличие веревки на дереве: "Скажу, что хотел качели повесить..."
      Но Андрей Петрович не задал ему никакого вопроса, только хмыкнул про себя и, как показалось Вите, понимающе усмехнулся.
      Зайдя в дом, Андрей Петрович сразу же оценил убогость обстановки и, очень удовлетворенно, как будто до конца убедившись в правильности каких-то своих предположений, спросил:
      - Бедствуешь, значит?
      Витя молча развел руками: ну да, мол, бедствую, сами, что ли, не видите...
      Гость довольно бесцеремонно толкнул дверь Витиной комнаты и шагнул внутрь. Там он увидел старый диван с вылезшими кое-где пружинами, платяной шкаф и покосившийся стол, в центр которого был воткнут здоровенный тесак.
      - Из рессоры, что ли, сделал? - кивнул на него Андрей Петрович.
      - Угу... - промычал семенящий за ним Витя.
      В этот момент дверь комнаты заскрипела и, ведомая сквозняком, снова закрылась, явив взору Андрея Петровича пришпиленный к ней кнопками портрет доктора.
      Вите стало не по себе. Продырявленная во многих местах физиономия доктора удивительно напоминала изрытое оспинами лицо Андрея Петровича.
      - Это... это... - Витя лихорадочно искал объяснение тому, откуда и зачем тут этот портрет, но придумать ничего не мог и только беспомощно чесал затылок. - Это... это...
      Андрей Петрович нахмурился. Он моментально понял, как используется Витей этот тесак из рессоры. На мгновение он задумался о чем-то, и по лицу его пробежала тень не то сомнения, не то какой-то смутной тревоги... Однако он тут же отогнал ее и, выдернув тесак из стола, спросил:
      - Все в детские игры играешь?
      В его голосе прозвучала нескрываемая насмешка.
      Вообще-то Витя не выносил, когда над ним смеялись. В школе он жутко злился, когда одноклассники называли его Мак Дак. (Ребята находили, что внешне он очень смахивает на этого мультипликационного утенка.)
      - Мак Дак - му...к! - кричали они, тыча в Витю пальцами и норовя схватить его за длинный, приплюснутый на конце нос. Тогда Витя хватал ближний из этих пальцев и больно заламывал его в суставе.
      - Отпусти! - взвывал одноклассник.
      А крепкий товарищ этого одноклассника тут же бил Витю кулаком в ухо. Витя отпускал палец и хотел убежать, но его удерживали силой и снова тыкали в него пальцами, и он снова хватал эти пальцы, и его снова били...
      - Так, значит, все никак из детства не выйдешь? - повторил вопрос Андрей Петрович.
      Витя вскипел и чуть не сказал что-то дерзкое, но гость упредил его:
      - Ну-ну, не горячись. У меня к тебе дело есть.
      Он сказал это так спокойно и по-деловому, что Витя закрыл уже искривившийся было для выплескивания какой-то резкой фразы рот и, моргая, уставился на Андрея Петровича.
      - Садись! - по-хозяйски сказал тот и указал Вите на пробитый пружинами диван.
      Витя сел и приготовился слушать.
      С места происшествия Турецкий отвез Николая Степановича на Петровку, 38, в экспертно-криминалистическое управление, где со слов пенсионера был составлен фоторобот красно-черного мужика.