Огненное погребение

Владимир «Адольфыч» Нестеренко

Огненное погребение

Огненное погребение

Осень, Крым, раннее утро, небо слегка сереет, едва отделяясь на горизонте от свинцово-серого моря.

Рыбацкая лодка в открытом море, в ней трое рыбаков, они выбирают сеть.

ТИМОХА: Зацепилась, блядь. Колян, присвети.

Андрей зажигает крохотный фонарик, прикрывая его рукой, вдвоем с Тимохой распутывают сеть.

СЕРЫЙ: Не сильно там сверкай, погранцы заметят.

АНДРЕЙ: Да ладно, все тебе погранцы.

СЕРЫЙ: Это у тебя ни разу лодку не отбирали, так ты и…

ТИМОХА: А ну тихо, мужики! Тихо! Слышите?

СЕРЫЙ: Чего?

ТИМОХА: Шторм идет. Слышишь, море гудит?

СЕРЫЙ: Точно, блядь, гудит! Гудит море! И забрались далеко, не дай бог!

ТИМОХА: Мужики, давай быстро. На берегу разберемся.

Тимоха ножом режет сеть, зацепившуюся за винт двигателя. Андрей и Серый быстро выбирают сеть с рыбой, Тимоха пытается завести мотор, тот не за водится. Тимоха рвет на себя трос зажигания.

Да давай, блядь, давай!

* * *

Подмосковье. Раннее утро, темно.

Камера снимает через окуляр прибора ночного видения, из леса, через кусты.

Дождь, в кювете лежит джип, стекол нет, видно, что он несколько раз перевернулся, крыша помята.

На трассе стоит милицейская машина, два милиционера ходят возле джипа, светят фонариками.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Накупили машин, козлы, ездить не купили.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Трасса ровная, на таком самолете…

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Заснул, наверное. Или бухой.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Пошли в машину, будем вызывать.

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: А с этим чего?

Показывает ноутбук, мобильный, еще какие-то вещи, которые он достал из джипа.

ВТОРОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: В деревне спрячем. Хуй его знает, кто он такой (смотрит в документы, подсвечивая себе фонариком). Савелюшкин Артур, блядь, Альбертович. Начальство приедет, вопросы будут. Мобилку оставь.

Картинка сменяется на обычную. Милиционеры в машине, Первый за рулем, заводит машину и едет, Второй говорит в рацию.

«Бамут», «Бамут», я «Тамбов-три». У нас «Воздух», «Воздух», прием.

Голос из рации: «Тамбов-три», «Тамбов-три», подтвердите «Воздух».

«Воздух», один в машине, Савелюшкин Артур Альбертович, госномер (называет номер), 177 регион, джип (называет марку джипа).

Голос из рации: «Тамбов-три», вы на месте?

На месте. Осмотрели все, он с трассы вылетел, дорога чистая.

Голос из рации: «Бамут» «Воздух» принял, ожидайте.

«Тамбов-три», понял, жду на месте.

(Первому) Здесь сверни, и газу, у нас минут двадцать.

Машина сворачивает с трассы на боковую дорогу.

* * *

Город Владимир. Раннее утро, старый частный дом, одноэтажный, с маленькими подслеповатыми окнами.

Широкая металлическая кровать, на ней спит женщина средних лет, цыганка. Внезапно она рывком садится в кровати, смотрит перед собой широко раскрытыми глазами, лицо ее страшно, волосы всклокочены. Она шумно дышит, через несколько секунд негромко зовет.

ЦЫГАНКА: Любка! Спишь?

Из соседней комнаты, отделенной от спальни Цыганки плетенной из веревки занавеской, раздается молодой женский голос.

ЛЮБА: Нет, мам, не сплю.

ЦЫГАНКА: Почему?

ЛЮБА: Приснилось плохое.

ЦЫГАНКА: Приснилось. Нож снился?

ЛЮБА: Не помню.

ЦЫГАНКА: Дура проклятая! Вспоминай!

ЛЮБА: Мам, ну чего ты?

ЦЫГАНКА: Ушел кто-то сейчас. Под ножом ушел.

ЛЮБА: Вспомнила. Снился нож, кривой, не русский. Били меня, не попали.

ЦЫГАНКА: Значит, отец твой ушел, больше некому. Вставай, спать теперь нельзя, теперь попадут, если заснешь.

* * *

Крым, день, море штормит.

К берегу подходит рыбацкая лодка, Андрей и Серый на веслах, Тимоха вычерпывает пластиковым ведром воду из лодки, двигатель не работает.

Подойдя к берегу, рыбаки прыгают в воду, их накрывает волной, они тащат лодку на берег.

С берега в воду прыгает собака, овчарка, плывет к рыбакам, зубами хватает Андрея за руку и плывет к берегу, «спасает».

Рыбаки хватают лодку за борта и вытаскивают на берег волоком подальше от линии прибоя, в лодке плещется вода, плавают сети, бьется рыба.

Крым. Небольшой частный дом на окраине поселка, все запущено, в огороде растет бурьян.

За столом сидят рыбаки, пьют водку, самая простая закуска: огурцы, помидоры, хлеб, лук.

Возле стола лежит овчарка.

ТИМОХА: Ну, мужики, давай за удачу!

СЕРЫЙ: Лучше за нас с Коляном, если б мы не выгребли… Движок-то у тебя, блядь, мертвый!

АНДРЕЙ: Потом за нас. Давай за фарт!

Рыбаки выпивают.

* * *

Подмосковье, день.

На месте аварии стоят несколько милицейских машин, джип грузят на платформу эвакуатора, труп, укутанный в полиэтиленовую пленку, несут в микроавтобус. Крупным планом лицо покойника, у него нет одного глаза, вместо него – опухоль. Второй глаз, ярко-голубой, смотрит в небо. Милиционеры расходятся по машинам, в микроавтобусе оперативно-следственной группы Второй патрульный пишет какие-то бумаги, Первый патрульный разговаривает со Следователем.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Слушай, Рыков, странная картина получается. Вещей у него нет, денег тысяча рублей. Что же он без денег на такой машине путешествовал ночью?

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: А я знаю? Может, он здесь живет рядом, в Жуковке, например. А может, кто-то раньше нас подъехал, мародер.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Может, и живет. А может, мародеры. Все взяли, тысячу нам оставили, на капусту. А может, вы с Сергеевым лишние вещи зацепили. В прокуратуру дело пойдет, а им нашего, мента, упаковать – за счастье. Ну как, ничего не придумал?

ПЕРВЫЙ ПАТРУЛЬНЫЙ: Да что мне придумывать? Вон у Сергеева спрашивайте, я что знал – рассказал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ: Ладно, смотри, чтобы не пожалеть потом. Иди пиши рапорт, пора заканчивать.

* * *

Владимир, частный дом.

Цыганка и Люба сидят за столом, на столе лежат фотографии, старые бумаги, свидетельство о рождении, паспорта. Отдельно – деньги, перетянутые резинкой и завернутые в полиэтилен, рубли, не очень много.

ЦЫГАНКА: Вот тогда мы с ним и познакомились. Он красивый был, деловой, сильный, а я от своих отбилась. Мне шестнадцать лет было, самостоятельная.

ЛЮБА: Вы в Москве познакомились?

ЦЫГАНКА: Нет, в Нижнем. Он там с заводом что-то изобрел, «Волги» продавал куда-то, что-то взамен поставлял, химичил. Жили вместе, недолго, потом ты родилась. Не захотел он со мной возиться, купил этот дом, и поминай, как звали.

ЛЮБА: И больше вы не виделись? Ни разу?

ЦЫГАНКА: Обиделась я на него. Знаешь, что обида наделать может?

ЛЮБА: Знаю, мама.

ЦЫГАНКА: Ну вот, какие уж здесь встречи. Так, слухи иногда доходили. Снился, бывало. А сегодняшнее известие – самое верное. Раз и меня и тебя ножами били – значит, он и ушел, некому больше. Так что поедешь в Москву, найдешь там кого-нибудь, кто его знал. Может, полагается что-нибудь от его богатства и тебе.

ЛЮБА: А ты как без меня? Одна будешь работать?

ЦЫГАНКА: Опасно одной, не буду без нужды. Мне бы самой поехать, да не выйдет.

ЛЮБА: Может, поедем?

ЦЫГАНКА: Отсюда меня только вынести можно, сама знаешь. Звонить будешь, рассказывать. Только смотри мне! Москва не Владимир, там много всяких…

ЛЮБА: Хорошо, мама. А в Москве кого искать?

ЦЫГАНКА: Да кого угодно, с кем он там работал, может, жену его. Хотя мне на развод не приходило ничего. Он ведь тебя записал, перед тем как бросить. Так что ты – законная дочка, все права.

ЛЮБА: Так вот просто прийти и сказать, что я Артура Савелюшкина дочь, давайте деньги?

Цыганка резко, наотмашь бьет Любу по лицу, та закрывает лицо руками, из под ладоней течет кровь.

ЛЮБА: Мама, за что?

Цыганка привстает над столом, в комнате становится темнее.

ЦЫГАНКА: Я тебе сколько говорила?! Ты что, накликать хочешь?! Нельзя по имени покойника звать, а кровного вдвойне!

ЛЮБА: Мама, да может, и не покойник он!

ЦЫГАНКА: Вот езжай в Москву, там и поглядишь. Ушел он, теперь тебе в мир надо вместо него, раз я здесь застряла. Все, хватит реветь. Собирайся. Да зайди к пузатым, силы набери. Не просто он ушел, помогли, и тебя там не ждут, в Москве, не хотят.

Люба выходит из комнаты, Цыганка собирает старые фотографии, смотрит на портретное фото Савелюшкина. На фотографии у него вместо одного глаза – отверстие. Бумага вокруг пожелтела и обуглилась, как будто отверстие прожжено раскаленной иглой. Цыганка всматривается в лицо на фотографии, фото приближается, отверстие внезапно загорается на мгновение серебристым светом, похожим на отблеск на неполированном, матовом ноже. Цыганка убирает фотографию, делая над ней какой-то сложный жест, сложив пальцы в подобие двоеперстия, но средний палец согнут и торчит крючком.

* * *

Москва. Дизайнерская, дорогая квартира Савелюшкина.

Молодая, но не юная женщина, Марина, смотрит телевизор, на столике стоит початая бутылка вина, еще одна бутылка пуста.

Марина звонит по мобильному телефону.

МАРИНА: Алло, Саша? Это Марина. Не знаешь, где Артур?… Куда поехал?… Без тебя? Вчера еще?… А далеко?… Нет, все отлично… Да. Привет.

Марина набирает другой номер, он не отвечает, она бросает телефон на диван, наливает себе вина. Внезапно раздается телефонный звонок. Марина смотрит на экран мобильника, улыбается.

Нагулялся, Ара? Нагулялся? Блядонул? Теперь мне звонишь. А я уж заждалась. Уже пьяная. Ну, позвони еще раз. Набери, Ара, набери, может, я в ванной. Или сплю. Умерла, может.

Телефон замолкает. Через минуту опять звонит, Марина снимает трубку.

Алло… Я не поняла… Кто это?… Да, знаю… Какой следователь?… Шутите?… Что?! Артур?! О, господи… Он в больнице?… А где?… Где?! Адрес какой?… Сейчас приеду… Сейчас.

Марина вскакивает и начинает метаться по комнате, набирая телефонный номер.

Саша, приезжай ко мне!… немедленно… Артур попал в аварию… Не знаю! Не знаю ничего, нужно в милицию… Все, я одеваюсь… Саша, быстрее… Я прошу.

* * *

Город Владимир, день.

Люба с небольшой сумкой идет к собору, обходит его против часовой стрелки и заходит внутрь, кланяется у входа и крестится. Камера показывает ее левую руку, она держит ее на ремне сумки так, что безымянный и средний пальцы спрятаны под ремень, а указательный и мизинец лежат на ремне. В церкви она подходит к иконам и стоит возле них, время от времени осеняя себя крестом, левая рука по-прежнему лежит на ремне сумки. Люба избегает проходить под куполом и обходит церковь по кругу. У столика со свечами Люба покупает свечу, зажигает ее и ставит на стол для заупокойных свечей.

Быстро оглянувшись, она пальцами гасит несколько зажженных свечей, вынимает их из подсвечников и прячет в одежде. Перекрестившись, Люба идет к выходу. У выхода ее окликает пожилой Священник.

СВЯЩЕННИК: Что, дочка, хорошо тебе в церкви?

ЛЮБА: Хорошо, батюшка.

СВЯЩЕННИК: То-то раскраснелась, как от вина.

ЛЮБА: Вы о чем, батюшка?

СВЯЩЕННИК: Свечи верни. Не помогут свечи, когда Он на тебя рассердится. И сюда за этим не ходи.

Священник протягивает ладонь, Люба колеблется, Священник смотрит ей в глаза.

Ну!

Люба достает из рукава три свечи и отдает священнику.

Покаяться тебе надо. Ты ведь не ведьма, так, на побегушках.

Люба поворачивается и идет к выходу.

ЛЮБА (через плечо): Перед кем покаяться? Перед каким богом?

Священник отворачивается и идет в глубину храма, женщина, продающая свечи и иконы, услышав последнюю фразу, крестится.

* * *

Крым, день, дом Андрея.

Стол, за столом сидят Андрей, Тимоха и Серый, они крепко выпивши. Овчарка лежит под столом, в тени.

Мужики разделись до пояса, Андрей покрыт шрамами, у Тимохи на плече татуировка – эмблема ВДВ.

СЕРЫЙ: А на Колыме – там как… Нанимают, суки, а потом все делают, чтобы ты сбежал оттуда, до срока, без расчета. Прикинь, двенадцать часов на бульдозере пашешь, если сломался, – не уходишь, со сменщиком остаешься, ремонтируешь. А десятник – палкой чуть что. Так прям по гриве и бьет дрыном, хоть я и не зэк, а вольный. Сезон короткий, все на повышенной. Рама раз треснула у меня, так…

ТИМОХА: Да хорош ты со своей Колымой. Лет двадцать только про Колыму и слышу. Может, Колян чего расскажет?

АНДРЕЙ: А чего рассказывать? На Колыме не был. Жил в Харькове, в армии служил, потом в охране.

ТИМОХА: В ментах?

АНДРЕЙ: Не, в ведомственной. На заводах. Грузы сопровождал, на проходной сидел.

СЕРЫЙ: Хорошо в охране. Делать ни хуя не надо, сиди себе охраняй.

АНДРЕЙ: Точно. Отсидел смену, да и пошло оно все.

ТИМОХА: А к нам чего переехал? Ты не подумай, мужик ты нормальный, я так спрашиваю. Просто.

АНДРЕЙ: Жена ушла, я закладывал, детей нет. Ну и разбился на машине, доктор сказал, надо жизнь менять. По ломанный, на хуй я там нужен, в охране. Продал в Харькове квартиру, купил вот дом, и еще на «Жигули» осталось.

ТИМОХА: Ну, у нас быстро поправишься. Если раньше нас татары отсюда не погонят.

СЕРЫЙ: Какой «погонят»?! Какой «погонят»?! Тимоха, да мы их всех здесь прикопаем, пидарасов. Колян, да ты знаешь, сколько у нас оружия? Не, ты знаешь?

ТИМОХА: Хорош молоть, Серый. Тебе после стакана не на бульдозер, а на танк надо, показал бы тут…

СЕРЫЙ: А че? Давно пора на базаре развернуться танком, татарва одна торгует! И сельсовет сровнять с грунтом!

АНДРЕЙ: Такие страшные эти татары? Тихие вроде, торгуют разным.

СЕРЫЙ: Да ты что?! Это же блядь, ебаная саранча! Как прислали их сюда – не стало житья нам, крымчанам. Всюду лезут, все пиздят, землю захватывают.

ТИМОХА: Да, Колян, татары – это нам всем погибель. Будет как в этой… как в Албании. Расплодятся и всех нас вырежут на хуй.

АНДРЕЙ: У нас там тихо, в Харькове. Ни татар, никого.

СЕРЫЙ: Тихо, блядь… Вы же, хохлы, их сюда и прислали. Кравчук этот ваш, гнида. А у самих – тихо.

ТИМОХА: Это Горбатый еще, с Раечкой своей. Говорят, они ей за это ковер золотой подарили. Из золота вытканный, десять человек в дом заносили, не поднять. Она и сама татарка была, вот и подписала им пропуск. Воевать теперь будем, мы или дети наши. Только мы тут каждый за себя, а они дружные. Вот ты съезди на базар. Там, где русские стоят, цену скинешь или дешевле найдешь. А у татар – никто ни копейки не уступит, и все в одну цену продают. Понятно, в чем дело?

АНДРЕЙ: Понятно. Слушай, Тимоха, а с рыбой-то чего делать?

ТИМОХА: Засоли да повесь. Продать некому, не сезон, мы солим.

АНДРЕЙ: Куда мне столько… И солить я не умею.

СЕРЫЙ: Я тебя научу. Ты бы не собаку, а бабу завел. Она б и пожарила, и засолила.

АНДРЕЙ (смеется): Собаку-то я не заводил. Прибилась щенком, видно, бросил кто. Может, и баба прибьется. Со временем.

Мужики смеются.

* * *

Город Владимир, вокзал, ночь.

Люба покупает билет до Москвы. Она выглядит очень ярко, почти вульгарно, на нее смотрит хмурый патрульный милиционер, Люба улыбается ему, он улыбается в ответ.

* * *

Вагон скоростной электрички, ночь.

Люба идет по вагонам, ищет свободное место. Места есть, но она проходит мимо, рассматривая лица пассажиров. Увидев скромно, но по-городскому одетую Пожилую женщину, Люба проходит мимо нее, заходит в тамбур. В пустом тамбуре она смотрит в окно, как в зеркало, мы видим ее со спины, отражение в темном стекле неуловимо меняется, и из красавицы она превращается в обычную молодую девушку, немного растерянную. Улыбнувшись себе в зеркале, Люба возвращается в вагон, подходит к Пожилой женщине.

ЛЮБА: Извините, у вас свободно?

Люба сидит в кресле, рядом с Пожилой женщиной, они разговаривают.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Это тебе надо в милицию идти, на Петровку. Там они адрес дадут.

ЛЮБА: А как туда добраться?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: На метро. Ты в Москве-то бывала?

ЛЮБА: Нет, Анна Сергеевна, в первый раз еду.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Да как же так, Люба? Ни разу в столице не бывала, стыд-позор, не в Сибири ведь живешь, во Владимире.

ЛЮБА: Да так, все недосуг было. Ну и по телевизору видела, каждый день Москву показывают. А они до которого часа работают, Петровка эта?

Двор дома Любы во Владимире. Цыганка выносит кастрюлю, подходит к собачьей будке, вываливает кашу из кастрюли в миску, цепной пес с жадностью набрасывается на еду. Будка сделана из корпуса старого, еще советского телевизора.

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: С утра надо, сейчас уже все закрыто. Тебе остановиться-то есть где, Люба?

ЛЮБА: На вокзале посижу до утра, Анна Сергеевна, не выгонят меня?

ПОЖИЛАЯ ЖЕНЩИНА: Хочешь, у меня переночуешь? Я одна живу сейчас, сын офицер, дочка замуж вышла, уехала в Германию.

ЛЮБА: Спасибо вам огромное, Анна Сергеевна!

* * *

Квартира Савелюшкина, Москва. День.

В квартире Марина, Саша, Алексей Степанович. Все в темной, траурной одежде. Зеркала, телевизор и другие отражающие поверхности занавешены драпировкой, на столе стоит большой портрет Артура Альбертовича Савелюшкина, в темных очках, с траурной лентой. Вид портрета зловещий.

На столе несколько бутылок, стаканы. Раздается звонок домофона, Марина выходит в прихожую и снимает трубку, на экране появляется Консьерж.

КОНСЬЕРЖ: Добрый день. Здесь девушка пришла, говорит, что к Савелюшкину.

МАРИНА: Какая еще девушка?

КОНСЬЕРЖ: Молодая. Дать трубочку?

МАРИНА: Пусть заходит, какая разница.

КОНСЬЕРЖ: Хорошо, запускаю.

Лифт, современный, с зеркалом во всю стену. Люба поднимается в лифте, глядя в зеркало, играет лицом, корчит гримасы, затем проделывает тот же трюк, что и в электричке, меняет лицо с привлекательного на беззащитное.

МАРИНА: Не хватило нам в жизни блядей, после смерти ходят.

САША: Ну да… Как в анекдоте: «Артур еще дома, но венки уже вынесли».

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Саша, ты бы постеснялся. Юмор твой…

САША: А чего? Ему уже все равно.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Похороним, тогда посмеемся. Спляшешь, если желание будет.

В дверь звонят, Марина идет открывать.

* * *

Крым, день, рынок.

Андрей идет между рядов с хозяйственными товарами, в руке у него моток проволоки, в другой руке – ведро, в котором лежат инструменты, плоскогубцы, гвозди, еще что-то.

Выйдя из хозяйственных рядов, он проходит мимо салона игровых автоматов, убогого павильона, обшитого белым пластиковым сайдингом и украшенного рекламными надписями. На аляповатой вывеске изображено колесо рулетки, четыре туза, силуэт обнаженной женщины и название: «ЦИКЛОН-А». Дверь павильона распахивается, из нее выталкивают Кабана, полноватого, седого человека средних лет, одетого достаточно просто, в джинсы и спортивную куртку неизвестной фирмы. Следом за Кабаном выходят три человека: два охранника, одетые в спортивные костюмы, и Хозяин, в костюме, красной рубахе, без галстука, и лаковых туфлях с длинными, загнутыми кверху носками.

Все – татары.

КАБАН: Вы чего, волоебы?!

ХОЗЯИН (с акцентом): Сюда больше не приходи, понял? Нет денег, автомат поломан.

КАБАН: Ты, хуйло, ты чего?! Всадить баблос – так нормальный, а выкатать – поломан?!

Первый охранник толкает Кабана ладонью в лицо. Кабан падает с невысокого крыльца, вскакивает и бросается на охранника. Ударив охранника кулаком в пах, Кабан запрыгивает ему на спину и бьет несколько раз, с размаху, внутренней частью кулака, по голове, в ухо, охранник закрывается руками.

На, петух! На! На! На!

Второй охранник хватает Кабана сзади за шею и оттаскивает от Первого охранника, Хозяин неловко – мешает большой живот – бьет Кабана ногой. Пер вый охранник приходит в себя и бросается к Кабану, который пытается освободиться от захвата.

АНДРЕЙ: Эй, вы! А ну отпустили!

ХОЗЯИН: Ты чего хочешь?

АНДРЕЙ: Отпустили его, быстро!

Первый охранник поворачивается к Андрею и делает шаг в его сторону.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК: Пошел на хуй, черт!

Андрей, разжав кулаки, бросает проволоку и ведро, очень быстро, приставным шагом подскакивает к охраннику, носком передней ноги зацепляет переднюю ногу охранника, тот теряет равновесие, той же ногой Андрюха бьет его в пах и, сменив в прыжке ноги, бьет в пах второй ногой. Первый охранник сгибается, приседает, затем валится на бок, сжавшись в «позу зародыша», зажав руки между ногами. Не отвлекаясь на него, Андрюха так же, приставным шагом, подскакивает к Хозяину и бьет его левой рукой, ладонью, местом между большим и указательными пальцами, расставленными в виде рогатки, в кадык, захватывает кадык, рвет на себя, затем этой же рукой, отпустив горло Хозяина, растопыренными пальцами бьет в глаза и, приблизившись вплотную, бьет его локтем в челюсть. Хозяин падает, ударяется головой о бордюр, бледнеет и храпит. Второй охранник отпускает Кабана.

ВТОРОЙ ОХРАННИК: Э, все, мужики, все! Все нормально!

Кабан с разворота бьет его коленом в пах, тот отлетает и выбивает спиной витрину павильона, падает внутрь, осколки витринного стекла в крови.

КАБАН: Теперь, блядь, нормально!

Из павильона выбегают посетители. Андрей бросается бежать, Кабан бежит за ним. Добежав до забора, они перемахивают его, бегут по территории заброшенного завода, перелезают через еще один забор, бегут переулком, сворачивают на безлюдную улицу.

КАБАН (задыхаясь): Все, хорош, не найдут.

АНДРЕЙ: До кладбища добежим, вон, на горке.

КАБАН: Сейчас… Дай отдышаться… Не могу…

АНДРЕЙ: Ты, Саня, со спортом не дружишь. Напрягись, сто метров осталось.

Кабан изумленно смотрит на Андрея.

* * *

Забегаловка у кладбища, навес, столики. Вывеска: «Тихий уголок».

Посетителей нет, Андрей и Кабан сидят за столиком без скатерти, водка в графине, закуски нет, пакет сока.

КАБАН: Андрюха! Давай, братан, за встречу!

АНДРЕЙ: За встречу!

Выпивают.

Только я не Андрюха. Я Коля. Николай Иванович, а по-простому, по колхозному, – Колян.

КАБАН: Понял. Сколько не виделись, Николай Иваныч?

АНДРЕЙ: Не помню. Узнал сразу, а когда последний раз виделись, – не помню.

КАБАН: Я десятку сидел. На воле три года. Получается, тринадцать лет.

АНДРЕЙ: Меньше. Я к тебе на зону приезжал, с Рыжим и Ежом, помнишь? Двенадцать.

КАБАН: Точно. Ежа еще на свиданку не пустили, он, черт бухой, по ходу мусора послал. Говорили, тебя увалили. Там (машет головой). За бугром. В цинке привезли.

АНДРЕЙ: Про цинк гонят, говорили, что прикопали, как собаку, в лесу.

КАБАН (наливает): Чудеса. Здесь, в Крыму, случайно встретить, да еще в таких вот обстоятельствах. В стесненных.

АНДРЕЙ: Случай. Хуже, когда терпилу встречаешь. Ты его забыл давно, а он тебя помнит.

Кабан смеется.

Ладно, Саня, разбиваем понт, мне еще машину забрать надо, собака там у меня, воет, наверное.

КАБАН: Запиши телефон. Мы еще пошпилим неделю и дальше поедем. Давай увидимся, посидим в нормальном месте, с женой познакомлю.

АНДРЕЙ: Диктуй.

КАБАН: Сейчас (достает коммуникатор, нажимает кнопки). Я так не помню.

* * *

Москва, кладбище.

Заезжает похоронная процессия. Катафалк, несколько легковых автомобилей, похоронных автобусов нет, людей немного.

Видно, как выносят гроб, четыре венка, за гробом идут Марина, Люба, Саша, Алексей Степанович, еще несколько человек. Марина и Люба в трауре, рыдают.

Картинка меняется, вид на похоронную процессию через объектив видеокамеры, которая снимает через затемненное стекло автомобиля, припаркованного вдалеке от могилы, камера наезжает.

ГОЛОС: ЗА КАДРОМ (с легким южным акцентом): А это кто там идет с его любовницей?

ДРУГОЙ ГОЛОС: Телка какая-то. Не видел раньше.

Камера увеличивает и показывает Любу, она идет рядом с Мариной, но в отличие от нее – не плачет, у Любы спокойное лицо, время от времени она вытирает сухие глаза платком.

* * *

Комната для переговоров, большой стол красного дерева, плазменный телевизор, дорогой дизайн.

Цвета в интерьере – похоронные, металлизированные краски, красно-коричневые, с золотом, стены.

На столе стоит портрет Савелюшкина с траурной лентой.

За столом – Саша, Марина, Алексей Степанович и Николай Михайлович.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, господа, похоронив Артура Альбертовича, пора нам самим понять, на каком свете мы находимся.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Собрание миноритарных акционеров предлагаю считать открытым.

САША: Я не акционер. Может, я пойду?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Саша, мы тоже не акционеры. Артур все, что у нас было, оформлял на себя. У меня пять процентов в фирме и у Николая – пять, а на балансе имущество – два компьютера и автомобиль «Волга».

САША: А куда же все делось?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот здесь мы рассчитываем на твою помощь. Ты же водитель был, всегда с Артуром, думаю, больше нашего знаешь. Ты и Марина.

МАРИНА: Не знаю я ничего. Квартира, где мы жили, на Артуре, офис этот – в аренде, на год с правом продления. Я только судилась по его делам, вот и вся юридическая помощь. Смешно сказать, пять лет с ним, не знаю ничего.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Говорил я покойному, надо «в белую» работать, закончилось время. Давно говорил.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Практически все свои активы Артур вложил в землю. Два участка в Москве, под застройку. Семь десятых и полтора гектара.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У него еще в Жуковке участок, и в Геленджике дом.

МАРИНА: Давайте сначала определимся, для кого мы выясняем. Все имущество – не наше. Дочь объявилась. В гости к папе приехала, познакомиться, случайно захватила с собой свидетельство о браке между Артуром и ее мамой, Екатериной Григорьевной Мурши. И как результат этого брака – свидетельство о рождении Савелюшкиной Любови Артуровны. И паспорт.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Марина, я тебя понимаю. Ты с ней общаешься, она в твоей квартире живет. Что Люба думает, наследница?

МАРИНА: Николай Михайлович, у меня квартира своя, отцовская, в Химках. А Люба пускай хоть завтра открывает наследство, через полгода получит эту, на Остоженке, в собственность. Я завтра перееду.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это она тебе так говорит? Съезжай – и все на этом?

МАРИНА: Да не говорит она ничего. Спать я там не могу, все время кошмары снятся. То Артур окровавленный, то вообще не пойми что, просыпаюсь полумертвая, как и не спала.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может быть, попьешь что-нибудь успокаивающее?

МАРИНА: Да я пью, не помогает.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, Марина, я правильно понимаю, что документы на сделку с участками через тебя не проходили?

МАРИНА: Нет документов никаких. Сейф есть, в квартире, его вскрыть надо. В присутствии наследницы.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Ключ от сейфа где? У следователя?

МАРИНА: Кодовый замок, нет ключа, следователь о сейфе не знает. У Артура еще в банке была ячейка, может быть, там документы.

САША: Я так понимаю эти речи, что как Артур Альбертович разбился, остались мы ни с чем? Зарплаты не будет?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: В этом месяце будет, а дальше – все в наших руках. Я с Артуром пять лет работал, Николай – семь.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Восемь.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Восемь. Наработки есть, будем продолжать дело.

МАРИНА: Я сегодня же увольняюсь. Вы директор, Алексей Степанович, я вам заявление и напишу.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Почему?

МАРИНА: Присваивать имущество Артура не хочу. Смерть есть смерть, а закон есть закон. Есть наследница, пусть она и занимается.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Марина, а разве я сказал, что мы наследницу обделим? Наоборот. Нам же лучше, чтобы Любовь Артуровна разыскала наследство, вступила во владение. А мы ей поможем правильно распорядиться, продолжить дело отца. Может быть, возглавить фирму.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Совершенно верно. Артур любил, когда никто целой картинки не видит, кроме него, разумеется. Будем друг друга дополнять, пока всей ситуацией не овладеем. А с Любой нужно поговорить, объяснить ей. Дело в том, что участки под застройку – не факт что выделены. То есть деньги Артур уплатил, а вот документы, решения – должен был получить на днях. Никто не отзвонился, ни Костомаров, ни помощники его, ни адвокат этот, Левандовский. На похороны никто не пришел.

САША: Правильно. Я тоже на похоронах думал, где это они все. Ни из «ЕСД» никого, ни Феликса Борисовича.

А я, считай, каждый день к ним ездил, то документы, то еще что.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Понятно. Артур успешно все продал, и на новый цикл, на скупку. За неделю до смерти. Вот они и ждут, кто к ним за деньгами придет.

* * *

Крым, сторожка санатория, ночь.

В сторожке мебель обшарпанная и старая, стол, стул, топчан с подушкой и одеялом, дисковый телефон. На столе початая бутылка водки, закуска на газете, банка консервов, помидор. У входа вешалка с алюминиевыми крючками, на ней висит резиновая дубинка. На спинках двух стульев натянута сеть, Андрей возится с ней, чинит, разговаривая сам с собой. Дверь в сторожку открыта.

АНДРЕЙ: Блядь, еще две дырки. Что здесь плавает, чтобы таких дыр навертеть? Плавает по дну, хуй поймаешь хоть одну… Ну а что было делать? В международном розыске, и урки тоже, не разобравшись (передразнивает кого-то): «Кровь воровская на руках, под лед беспредельную рожу». Как Зорро балабановский – джихад РУБОПу объявить? Или подсесть где-нибудь, в Киеве, например? Лет на пять. Вон, Кабан подсел, во что превратился. А был красавец. На суде сказал, мол, искренне сожалеет, что пистолет заклинило. В качестве последнего слова…

Раздается лай собаки. Андрей очень быстро гасит свет, одновременно снимает с вешалки дубинку и, со гнувшись, выскальзывает из сторожки. К воротам подъезжает автомобиль, его не видно, свет фар слепит. Автомобиль сигналит несколько раз, затем раздается пьяный голос Директора санатория, похоже, он принадлежит отставнику, военному пенсионеру, начальственный голос человека, привыкшего командовать.

ДИРЕКТОР: Сторож! Ты где? Хоронько! Сторож!

Из тени появляется Андрей, открывает калитку.

Директор санатория подходит к Андрею, видны два силуэта в свете фар.

Хоронько, я, блядь, сколько ждать буду?

АНДРЕЙ: Добрый вечер, Антон Петрович!

ДИРЕКТОР: Я в следующий раз сигналить не буду, понял? Зайду да из ведра оболью. Помоями. Понял, нет?

АНДРЕЙ: Все шутите, Антон Петрович.

ДИРЕКТОР: Не шучу. Понял, Хоронько? На голову надену.

АНДРЕЙ (другим тоном, недобро): Нет у меня помоев. Разве что с собой привезешь.

ДИРЕКТОР: Ты на работе – значит, работай. А не спи, блядь. Понял?

АНДРЕЙ: Да я давно понял.

ДИРЕКТОР: Вот так вот. Открывай.

Андрей открывает створку ворот, машина заезжает на территорию, виден водитель и две женщины на заднем сиденье. Андрей закрывает ворота и смотрит вслед автомобилю.

АНДРЕЙ: Эх, Тоша, опасный ты человек. Самоликвидатор. (Собаке.) Строгий у нас хозяин, Эльза. Страшный. А если нос ему отрезать, так вообще в ужасах можно будет снимать.

Андрей возвращается в строжку, пытается снова вернуться к починке сети, потом внезапно сгребает сеть и швыряет ее в угол.

На хуй это макраме колхозное.

* * *

Ресторан, столик, отделенный от зала небольшой перегородкой. За столом сидят Алексей Степанович и Николай Михайлович.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот пусть она и предпринимает меры по взысканию. А мы посмотрим.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: На что посмотрим?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Посмотрим, чем закончится. И поможем распорядиться полученными деньгами.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Смеешься?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Почему? Может, и взыщет что-нибудь. А может быть, сгинет в свой Владимир или еще куда. Скажи, Леша, ты что-то теряешь?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Уже все потерял. Сколько там получается?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У «ЕСД» – шесть миллионов, у Костомарова – три. И у Феликса полтора где-то.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Может, с ними встретиться, переговорить? Два миллиона пусть вернут, и мы о них забываем?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Я уже встречался.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: И что?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Попросили больше не беспокоить. С разной степенью вежливости.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Следовало ожидать.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Теперь то же самое следует проделать и с Любой, объехать их всех. Езжай ты, мне неудобно по второму кругу.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: А потом что?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: А потом, после того как вам откажут, я Любе посоветую один способ, как деньги получить. Вот пусть и занимается, вместо того чтобы у нас интересоваться, где ее наследство.

* * *

Москва, кафе, за столиком Люба и Саша.

САША: Ну что, поехали, отвезу тебя домой? У меня дел сегодня еще…

ЛЮБА: Сейчас поедем. Слушай, Саша, а в Москве что, никто не работает?

САША: То есть как это?

ЛЮБА: Ну, что они все то по улицам ездят, то в кафе сидят?

Саша смеется.

Раздается звонок мобильного телефона, Люба отвечает на звонок. Говорит по-цыгански.

Мамочка, здравствуй! Все хорошо. Всех нашла. Хитрые они. Нет, слабенькие. Слуги. А эта ничего, хорошая, любовница его. Мы с ней подружились. Из квартиры я ее выжила, дружба крепче будет. Я посмотрю еще, денег много, но они не у этих, у других. Может, приедешь? Тут весело. Хорошо, мама. Я позвоню. (Саше.) Ну все. Поехали домой.

САША: Ты на каком это языке разговаривала?

ЛЮБА: На сербском. У меня мать сербиянка.

* * *

Кабинет директора фирмы «ЕСД». За столом сидит директор, Павел Иванович Дыбенко, Алексей Степанович и Люба.

ДЫБЕНКО: Рад бы помочь, Алексей Степанович, но – увы, нечем. Нечем. Покойный Артур Альбертович перечислил на наш счет пять миллионов. Рублей, разумеется. Больше никаких денег нам никто не передавал. Документы ваши я посмотрел. Это внутренние документы вашей фирмы, уважаемый Алексей Степанович, и выдать шесть миллионов долларов на основании внутренних документов другой фирмы – нонсенс.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Павел Иванович, из оффшора Савелюшкина переводили деньги на ваш оффшор. Буквально за день до гибели Артура Альбертовича.

ДЫБЕНКО: Алексей Степанович, вы заблуждаетесь. У меня и оффшора нет никакого, а был ли такой у Савелюшкина и куда он деньги перевел – здесь уж вам виднее. Не понимаю, почему мы возвращаемся к этому разговору, я ведь Николаю Михайловичу уже дал исчерпывающий ответ. (Смотрит на часы.) Прошу простить, но через пятнадцать минут у меня важная встреча.

В процессе беседы Люба незаметно берет со стола авторучку Дыбенко и прячет в сумочку.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Спасибо, Павел Иванович, что уделили время. А что с пятью миллионами этими?

ДЫБЕНКО: Сегодня же распоряжусь, вернем. К сожалению, сделка не состоялась, искренне жаль. И очень жаль Артура, надежный был партнер, умнейший человек – и в миг не стало. Судьба.

Дыбенко встает из-за стола, Люба с Алексеем Степановичем тоже встают и прощаются. Люба с Алексеем Степановичем выходят из офиса «ЕСД» и идут к автомобилю.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Ну вот, Люба, всех объехали. Везде одно и то же.

ЛЮБА: Этого директора Павел зовут? Не как-нибудь по-другому?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Павел Иванович Дыбенко. И в документах так, а что?

ЛЮБА: Так просто спросила. Мы теперь куда?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Нас в офисе ждут.

Люба и Алексей Степанович садятся в машину. За рулем Саша.

САША: Ну, что Дыбенко сказал?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Сказал, что на зарплату и на бензин денег даст.

САША: Ну хоть что-то по плюсам!

Люба открывает сумочку, перебирает в ней вещи, камера заглядывает внутрь, видна ручка, украденная со стола Дыбенко, зажигалка и визитная карточка:

«Левандовский Феликс Борисович, адвокат».

* * *

Офис Савелюшкина, кабинет Николая Михайловича, в интерьере – портрет Савелюшкина с траурной лентой. Кабинет обставлен просто по сравнению с пафосной комнатой переговоров.

В кабинете Люба и Николай Михайлович.

ЛЮБА: То есть получить эти деньги нельзя никак?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Этих денег в природе нет. Отец любил серые схемы, черные. Понимаешь, о чем я говорю?

ЛЮБА: Понимаю. Я у вас здесь уже научилась немного.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Артур был мастером таких комбинаций, да вот видишь, не предусмотрел. По закону – нельзя.

ЛЮБА: А папа вопросы такие как-то решал?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Способы, которыми твой отец вопросы решал, вместе с ним ушли. Я этими делами не занимался, да и никто из нас.

ЛЮБА: Может быть, можно к кому-нибудь обратиться? Я в газете видела объявление: «Долги собираем».

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это не те долги. Такие долги по объявлению не соберешь. Хотя… Знаешь, Люба, могу, наверное, тебе помочь. Был у отца один знакомый специалист. Правда, не видел я его давно, но найти можно.

ЛЮБА: А что за человек?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Надежный человек. Он пропал куда-то, но этим летом я его случайно встретил. В Крыму, в санатории.

ЛЮБА: Вы ему позвоните?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Дело в том, что я его видел, а он меня – нет. Семью фотографировал, он случайно в кадр попал. Я фотографии пересматривал и узнал его, да это уже в Москве было. Вот, посмотри.

Крупным планом фотография женщины с двумя детьми на фоне кактусовой аллеи. На заднем плане виден Андрей, он в форме, с дубинкой на поясе, искоса глядит в камеру, взгляд настороженный, недобрый.

ЛЮБА: Это ехать надо туда, раз телефона нет?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Ну да… Бери Сашу и езжайте с ним в Крым. Скажешь, что ты дочь Артура Альбертовича. Может быть, он так не вспомнит, скажешь, что у отца прозвище было, Снайпер. На меня сошлешься. Поезжай, там сейчас хорошо, тепло, заодно и развеешься, ты ведь дальше Владимира не бывала?

ЛЮБА: В Нижнем была, один раз.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот и посмотришь, как оно, на юге. Здесь мы сами попробуем, что возможно, сохранить, а пока хотим предложить тебе небольшую сумму, пенсию за отца.

ЛЮБА: Пенсию?

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Да. Пять тысяч долларов в месяц. Будешь, как в кассу, первого числа лично ко мне приходить и получать.

ЛЮБА: Николай Михайлович, вы мне сначала отдайте те деньги, что вам «ЕСД» перечислит, а потом уже о пенсии поговорим? Хорошо?

* * *

Квартира Савелюшкина. Люба задергивает шторы на окнах, садится перед зеркалом в спальне.

Достает украденные в офисах предметы – ручку Дыбенко, зажигалку Костомарова и визитку Левандовского, раскладывает перед собой. Затем достает из сумочки телефон и набирает номер.

ЛЮБА (Говорит по-цыгански.): Мама, здравствуй! Как ты?

ЦЫГАНКА: Все хорошо. Что сделала?

ЛЮБА: Видела этих, у кого деньги. Не хотят отдавать.

ЦЫГАНКА: Много денег?

ЛЮБА: Десять миллионов.

ЦЫГАНКА: Много. Не отдадут. Какие они?

ЛЮБА: Двое слабые, как эти, слуги. Умные. А один сильный. Хитрый и сильный.

ЦЫГАНКА: И у него больше всего наших денег?

ЛЮБА: Да.

ЦЫГАНКА: Он и убил. Что слуги говорят?

ЛЮБА: Говорят, что есть человек, который может заставить этих деньги вернуть. В Крыму он. Непонятно говорят, боятся его. Фотографию дали.

ЦЫГАНКА: И что?

ЛЮБА: Красивый.

ЦЫГАНКА: Молодой?

ЛЮБА: Нет, старый. Как отец.

ЦЫГАНКА: Что от тебя хотят?

ЛЮБА: Чтобы я поехала в Крым и его позвала.

ЦЫГАНКА: Делай, что они говорят.

ЛЮБА: Хорошо, мама. А с этими что делать? У кого деньги?

ЦЫГАНКА: Что хочешь, то и сделай. Только без жертвы, на своей крови.

ЛЮБА: Хорошо, мама. Я завтра поеду, оттуда уже позвоню.

ЦЫГАНКА: Хорошо. Будь умной.

Люба кладет телефон рядом с зеркалом, затем берет в руки визитку Левандовского.

ЛЮБА: Что ж ты, Феликс? Долг не отдал, а глазами мне в самые потроха заглянул? Теперь только глазами и сможешь.

* * *

Кабинет Николая Михайловича. Входит Алексей Степанович, видно, что он встревожен, говорит быстро и сбивчиво.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Слушай, мне звонили сейчас.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Кто?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Не знаю. На второй мобильный. Номер четыре человека знают.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: И?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Сказали, чтобы тихо был. И передать остальным, тебе то есть.

НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Что делать будешь? Заявишь?

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ (отрицательно качает головой): Нет. Я лучше тихо буду.

* * *

Автомобиль, за рулем Саша, Люба на заднем сиденье. Ночь, полнолуние.

Люба на заднем сиденье возится со своей сумкой, достает пустую стеклянную бутылку, высыпает туда соль из пакета, потом достает из сумки несколько упаковок из-под канцелярских кнопок.

В одной – кнопки, она пересыпает их в бутылку, в другой – иглы, она сыпет их туда же, в третьей – булавки. Пересыпав все из упаковок, она наливает в бутылку воду из другой бутылки, пластиковой.

ЛЮБА: Саша, остановись на минутку, за перекрестком.

САША: Не вопрос, Любасик, не вопрос.

Машина останавливается, Люба выходит. Зайдя в кусты, она садится на корточки, достает из сумки бутылку, отвинчивает пробку. Из сумки достает ручку Дыбенко и опускает ее в бутылку. Затем прокалывает себе палец иглой и выдавливает несколько капель крови в бутылку.

ЛЮБА (шепчет): На боль, на хворь, на проклятье, как иглы плоть рвут, так рви, болезнь, печень Павла, как соль рану ест, ешь, болезнь, сердце Павла, как вода кипит, кипи кровь в жилах Павла, на боль, на хворь, на проклятие.

Бутылка, которую Люба держит двумя руками, начинает дрожать. Вода мутнеет, пенится, потом закипает, бутылка светится холодным, призрачным светом. Люба вскакивает, начинает вращаться вокруг себя, бросает бутылку, как бросают диск в легкой атлетике, и, не озираясь, идет к машине. Бутылка вылетает из кустов и разбивается на перекрестке, поднимается легкое облачко пара. Люба садится в машину, там играет музыка, горит свет, Саша ничего не видел.

САША: Ну что, порядок? Поехали?

ЛЮБА: Поехали. Саша, а можешь музыку тише сделать? Спать хочу, умираю.

Люба ложится на заднее сиденье и неподвижно лежит с открытыми глазами, лицо ее бледнеет, стареет, приобретает изможденный вид.

* * *

Крым, дом Андрея, день.

Во дворе Андрей и Серый, его сосед. Они чинят забор, кое-как стягивают проволокой.

СЕРЫЙ: А лагеря там, блядь, страшные. Туда всех урок загнали, при Сталине, и всех политических.

АНДРЕЙ: А ты там чего делал?

СЕРЫЙ: Давай молоток. Я ж тебе сто раз рассказывал – работал там, по договору. Оргнабор, пятнадцать лет по Северам. Я когда оттуда ехал – тузом был. Семьдесят восемь тысяч рублей у меня было на сберкнижке. Четыре дома мог купить. Двухэтажных. А доехал – все сгорели, через месяц даже на мотоцикл не хватило.

АНДРЕЙ: Да, было такое. Выходит, зря пахал?

СЕРЫЙ: Месяц черный ходил, не жрал, не спал, пил только. Если б тогда народ поднялся – первым бы побежал хребты им ломить.

АНДРЕЙ: Кому – «им»?

СЕРЫЙ: Власти этой ебаной. Сельсовету.

АНДРЕЙ: Сельсовет у тебя деньги забрал?

СЕРЫЙ: А куда я, мужик, могу дотянуться? До сельсовета только.

АНДРЕЙ: Понятно. Вроде, стоит забор?

СЕРЫЙ: Постоит еще немного. Жаль, бляди, колхоз разогнали, теперь все покупать надо, доску – купи, гвоздь – купи. Я б тебе при колхозе за бутылку такой бы забор захуярил!

АНДРЕЙ: На хуй мне забор при колхозе? Колхоз бы меня сам оградил. Так ты там про Колыму говорил. Про политических.

СЕРЫЙ: А хули политические? Урки из них сразу голубых сделали, так и жили. Пахан был в лагере да охранник. Охранник отдельно жил, рация у него, спирт, аптека. А все остальное – сами зэки. Три кило золота сдали – все живы, два кило – пахана расстреляли, четыре кило – оленина, спирт, тулупы. Вот как тогда было.

АНДРЕЙ: Хорошо тогда было. Каждый свой интерес знал. Пахан – чтоб не разменяли, вертухай – чтоб не съели, с голодухи. Вместе с рацией и аптекой.

СЕРЫЙ: Точно. Народ страх потерял, вот так все и пошло проебом.

К дому Андрея подъезжает автомобиль, за рулем Саша, Люба на переднем сиденье. Люба выходит из машины и подходит к калитке, стоит возле нее, во двор не заходит.

Это к тебе? Поздновато уже отдыхать.

АНДРЕЙ: Может, спросить чего хотят. Сейчас узнаем.

СЕРЫЙ: Не, я пошел, мне еще зверей кормить (берет принесенный с собой молоток, кусачки и идет через калитку к своему дому).

АНДРЕЙ: Серый! Вечером заходи, обмоем забор.

СЕРЫЙ: А как же, зайду, дело благородное.

Андрей подходит к стоящей у другой калитки, на улицу, Любе.

ЛЮБА: Добрый вечер!

АНДРЕЙ: Добрый.

ЛЮБА: Я к вам по делу, из Москвы.

АНДРЕЙ: Откуда?

ЛЮБА: Из Москвы. Вам привет от Николая Михайловича.

АНДРЕЙ: Спасибо, и ему кланяйтесь. А какого Николай Михайловича?

ЛЮБА: Савелюшкина, Артура Альбертовича, бухгалтера. Не помните такого?

АНДРЕЙ: Путаешь ты что-то, красавица. Не знаю такого, да и в Москве никогда не был.

ЛЮБА: Вы же Андрей?

АНДРЕЙ: Может, и Андрей. Но до сегодняшнего дня Николаем был.

ЛЮБА: А Снайпера такого – знаете?

АНДРЕЙ (смеется): Снайпера? Знал одного, в Афгане. Двоих даже, правда, второй стрелял плохо, одно название, что снайпер. Да что мы стоим, пошли в дом. И мужа зови.

ЛЮБА: Это водитель.

АНДРЕЙ: Ну, да без разницы. Сейчас, я там приберу вещи, а то бардак, один живу. А собаку вы не бойтесь, не кусается.

Андрей заходит в дом, Люба подходит к машине, говорит что-то Саше. Тот выходит из машины, потягивается и вместе с Любой заходит во двор.

* * *

Дом Андрея, вечер.

Бедная обстановка, видно, что ремонта в доме не было много лет. Металлические, с сеткой, кровати, несколько стульев, стол, телевизор. На стене висит репродукция – «Апофеоз войны» Верещагина, пирамиды из человеческих черепов.

Андрей быстро задергивает шторы на окнах, улыбаясь, смотрит на входную дверь.

Заходит Саша, за ним Люба.

САША: Добрый вечер. Лабунский, Александр (протягивает руку).

АНДРЕЙ: Так вроде здоровались?

Андрей протягивает свою руку, но вместо рукопожатия хватает Сашу за большой палец, резко выворачивает и рвет на себя. Саша от боли растерялся, Андрей, зацепив его ногой за ногу, выводит Сашу из равновесия, проскальзывает ему за спину и бьет ступней под колено. Саша падает на одно колено, Андрей хватает его двумя руками за плечи, за одежду, рвет на себя и одновременно бьет коленом между лопаток, а затем локтем по голове, вложив в удар вес тела, сверху вниз. Саша падает, не подавая признаков жизни. Перепрыгнув через него, Андрей хватает Любу, отступившую на шаг в коридор, за руку, тянет за нее и, развернув спиной, захватывает шею в ключ, лицо Любы краснеет, она вырывается, вцепившись двумя руками в руку Андрея, пытается разорвать захват.

Тихо, овца.

Андрей нажимает сильнее, Люба теряет сознание.

* * *

Москва, ресторан. За столиком сидит Дыбенко, еще несколько человек, ужинают.

Внезапно Дыбенко морщится, встает и идет в туалет. В туалете он смотрит на себя в зеркало, лоб его покрыт испариной, лицо бледное. Заходит в кабинку, его рвет.

Крупно: лицо Дыбенко, он смотрит в унитаз выпученными от ужаса глазами.

В унитазе сгустки крови.

* * *

Дом Андрея, вечер.

Он сидит на стуле, на полу перед ним сидит связанная скотчем по рукам и ногам Люба.

АНДРЕЙ: Давай теперь все сначала. Значит, ты дочка Снайпера. Так?

ЛЮБА: Да.

АНДРЕЙ: И отца своего не видела никогда и не знала?

ЛЮБА: Да.

АНДРЕЙ: А Снайпера убили. Так?

ЛЮБА: Да.

АНДРЕЙ: А ты откуда знаешь, убили или нет?

ЛЮБА: Ну, я так думаю. Ему должны были много.

АНДРЕЙ: Понятно. И эти лупиздни дают мои координаты тебе, девчонке, которая им всем – никто?

ЛЮБА: Я сама попросила его подсказать, к кому обратиться. Чтоб так это им не оставить.

АНДРЕЙ: Понятно. Не оставить. Я ведь его узнал, счетовода. Думал, он меня не узнал, с целым выводком был, думал, не до меня ему. Как сердце чуяло – добром не кончится. Пожалел карася, вот теперь имею… И чего мне теперь с вами делать?

ЛЮБА: Отпустите нас. И помогите деньги вернуть. Я же не знала ничего. Бухгалтер сказал, что вы специалист, что отцу помогали когда-то. А сейчас у вас дела плохи, сторожем работаете…

АНДРЕЙ: Работаю, как лох, сутки через двое. Тише воды, ниже травы. Как встречу в сезон мурчащих, так мимо прохожу, не оглядываюсь. Дом этот купил, развалюху, сдавал жильцам летом. Две тысячи баксов за сезон снял, год на них теперь жить. Собаку завел, рыбу ловлю с мужиками. Водку пью, сам с собой базарю. Тут ты появляешься, с этим полупокером крашеным, и все летит к матери. Кстати, мать-то у тебя жива? Лариса?

ЛЮБА: Катерина. Жива.

АНДРЕЙ: Катерина. Кремень баба. Не сиделось тебе, малолетке дурной, у мамаши под юбкой. Знаешь, местные, они не закапывают. Земля трудная, суглинок с гравием, только кайлом и возьмешь. Местные жмура в лодку грузят и на километр от берега уходят. Там глубина, никакой водолаз не найдет. И все. Понимаешь? Все! (Приближает свое лицо к лицу Любы.) Если тебя московские какие-нибудь прислали, скажи сейчас. Потом поздно будет, не прощу.

Люба выдерживает взгляд, не отводит глаз.

ЛЮБА: Не знаю я никого в Москве, никто не посылал. Сама я, одна.

АНДРЕЙ: Ладно. Давай еще раз рассказывай, подробно, про Снайпера, про Николая, про мать твою…

* * *

В доме у Андрея, за столом сидят Люба, Саша и Андрей. На столе водка, городская закуска, колбаса, сыр, консервы.

АНДРЕЙ (Саше): А ты чего не пьешь, рэкетир?

САША: Голова болит.

АНДРЕЙ: Сам виноват.

САША: В смысле?

АНДРЕЙ: Смотри, какой ты здоровый. Вот представь, заходит к тебе в дом такой вот шкаф, кто, что – не знаешь. Чего делать? Только бить, отбиваться сил не хватит.

САША: Да я и не подумал бы никогда.

АНДРЕЙ: Ты же у Снайпера телохранителем был?

САША: У кого?

АНДРЕЙ: У Артура.

САША: Водителем, ну, иногда он говорил с ним куда-то поехать, на встречи там, и все. У меня и оружия не было никогда.

АНДРЕЙ: Оно и правильно. Одно несчастье от этого железа. Ну, давай выпей двести грамм, и спать, к утру поправишься.

Андрей наливает Саше стакан водки, наливает Любе и себе, чокаются.

За встречу!

Выпивают, Саша встает, Андрей останавливает его жестом.

Давай, земляк, еще стакашек накати, сон крепче будет.

Андрей наливает Саше стакан водки, плеснул себе на дно стакана, Любе не наливает вообще. Выпивают, Саша встает и уходит в другую комнату. Андрей закрывает дверь в комнату, куда ушел Саша, на ключ. Люба и Андрей за столом. Они разговаривают шепотом, голова к голове.

Ну хорошо, допустим, я тебе поверил. Дальше что?

ЛЮБА: Поедем с нами в Москву.

АНДРЕЙ: Один я там не решу ничего. Людей нужно найти, инструменты. А главное – деньги нужны.

ЛЮБА: Деньги есть.

АНДРЕЙ: Сколько?

ЛЮБА: Сто тысяч.

АНДРЕЙ: Хватит. Когда сделаем – мне половина от всего, что получим.

ЛЮБА: Там почти десять миллионов.

АНДРЕЙ: Вот и хорошо. Согласна?

ЛЮБА: Согласна.

АНДРЕЙ (еще тише): Водитель твой – что знает?

ЛЮБА (тоже тихо): О вас – ничего. Я ему не верю, скользкий он какой-то.

АНДРЕЙ: Точно, скользкий. Холуй, да как бы и не хуже.

Андрей наливает Любе водки, наливает себе, чокаются, выпивают.

Забыл совсем. Соседа приглашу посидеть, забор обмыть. Иди спать.

Андрей встает из-за стола, открывает дверь в соседнюю комнату, пропускает туда Любу, затем запирает дверь на ключ и выходит из дому.

* * *

Дом Андрея, ночь.

За столом Серый и Андрей. Под столом пустые бутылки, они допивают последнюю.

АНДРЕЙ: Давай за нас, за мужиков!

СЕРЫЙ: Давай! На нас все стоит, все держится!

Выпивают.

АНДРЕЙ: Слушай, Серый, ты говорил, у вас там оружия не меряно. Помнишь, после рыбалки сидели?

СЕРЫЙ: Был разговор. А тебе на хуя?

АНДРЕЙ: Да надо. Прикинул, а и впрямь, придут нас татары резать, а у меня ничего.

СЕРЫЙ: Ну так найди себе. У меня не склад, раздавать.

АНДРЕЙ: Мне племянник вот, Сашка, денег привез, дом они продали, сестра умерла. Может, я у тебя куплю?

СЕРЫЙ: Дорого будет стоить.

АНДРЕЙ: Ничего. Сколько скажешь.

СЕРЫЙ: Пошли тогда, посмотришь. Фонарь возьми.

Серый и Андрей идут во двор к Серому, лезут на чердак.

В свете фонаря Серый роется в хламе, раскапывает большой сверток.

Свети сюда.

Серый разворачивает брезентовый сверток, плащ-палатку. В свертке лежат три автомата – АКС, ППШ и немецкий, «Эрма». Кроме автоматов, там еще какой-то металлический хлам, немецкая граната на деревянной рукояти, дымовая шашка и т. п. Андрей присаживается на корточки и отдает фонарь Серому, берет каждый автомат, осматривает, разбирает.

АНДРЕЙ: А патроны есть?

СЕРЫЙ: Нету.

АНДРЕЙ: Ну, и как вы воевать собрались, горемыки, без патронов?

СЕРЫЙ: Да где ж я тебе патроны возьму? Стволы эти от ребят остались. Были тут одни. Все побережье вот так (сжимает кулак) держали!

АНДРЕЙ: Понятно. Сгинули вместе с патронами. «Калаш» возьму. За сколько отдашь?

СЕРЫЙ: За пятьсот.

АНДРЕЙ: Годится. Дам штуку, ППШ еще возьму и гранату. Идет?

СЕРЫЙ: Идет.

АНДРЕЙ: Пойдем в дом, рассчитаюсь. И еще одно, Серый…

СЕРЫЙ: Чего?

АНДРЕЙ: Я тут домой отъеду, в Харьков. Ты Эльзу корми и за домом присматривай. Денег тебе оставлю.

СЕРЫЙ Присмотрю. А надолго?

АНДРЕЙ: Точно не знаю, может, на месяц. Утрясти там надо с наследством, долги собрать.

СЕРЫЙ: Присмотрю, не переживай. Долги – это надо. Жаль, мне никто ни хуя не должен.

* * *

Утро, дом Андрея. Андрей, Люба и Саша стоят во дворе.

АНДРЕЙ: Так что, Саня, езжай себе спокойно в Москву. Скажешь там Николаю, пусть квартиру снимет, в доме попроще, без вахтера. Ну и вообще, привет ему передавай, от тезки.

САША: Хорошо, передам.

АНДРЕЙ: А мы с Любой сами доберемся, на поезде. Через неделю-две ждите, позвоним.

Прощаются, Саша заводит машину и уезжает. Андрей смотрит ему вслед, сплевывает, потом достает телефон и набирает номер.

Привет!… Узнал?… Точно, я, Колян… Ну что, шпилевой, гастроль закончил?… Давай, а как же… А там где вас искать?… Хорошо… После обеда наберу, давай.

ЛЮБА: Мы уезжаем?

АНДРЕЙ: Да. И сюда уже не вернемся. Иди за вещами.

Люба уходит в дом, Андрей зовет собаку. Собака, не покидавшая будку с приезда Любы и Саши, подходит к хозяину. Андрей приседает на корточки.

Ну, Эльза, будь здорова. Может, увидимся. А не увидимся – тоже не беда. Ты женщина молодая, здоровая, воспитанная. Зубастая. Не пропадешь.

Собака протягивает лапу Андрею, он играет с собакой. Из дому выходит Люба с сумкой, Эльза рычит.

Рычишь. Я б тоже рычал, да деньги нужны. Не моя это жизнь, Эльза, – так, придуривался, строил из себя хозяина.

Андрей треплет собаку по холке, Эльза рычит и, поджимая хвост, возвращается в будку.

* * *

Андрей с Любой в машине.

Они едут по осеннему Крыму, деревья вдоль дороги слегка тронуты желтым и красным, золотая осень. Постепенно степь переходит в поросшие лесом горы, они проезжают мимо одинокой церкви, стоящей на скале, и спускаются вниз, к морю.

Перед ними большой город, машина останавливается у частного дома. На заборе приколочена табличка: «ул. Мемзера, 13». Андрей достает мобильный и набирает номер.

АНДРЕЙ: Ну, мы подъезжаем. Выходи, минут через десять.

ЛЮБА: К кому мы приехали?

АНДРЕЙ: Приятель мой один. Давно не виделись – может, поможет нам, а может, и нет.

Из калитки выходит Кабан, оглядывается, видит машину, присматривается, потом смеется и идет к машине.

КАБАН (заглядывая в салон затемненной машины через окно): Привет, дядя Коля! Узнаю прикол, кто кого первый увидит.

* * *

Задний двор частного дома. Кабан и Андрей сидят за столом, в тени деревьев, и разговаривают.

КАБАН: Так уже никто не работает.

АНДРЕЙ: Знаю. Но, может, пролезть, если на рывок, быстро.

КАБАН: А сколько там?

АНДРЕЙ: Реально – лимон.

КАБАН: Вообще?

АНДРЕЙ: Десять. Реально рвануть лимон, может, два.

КАБАН: А есть железо? Колеса? Мы вдвоем будем делать?

АНДРЕЙ: Ну, ты начал вопросы задавать. Раньше не задавал.

КАБАН: Раньше я у хозяйки на карьере норму не давал, девять кубов гранита, отбить и загрузить.

АНДРЕЙ: Инструмент есть, без патронов, и не то. Колеса голимые, мутные, через границу нельзя. Вдвоем не сделаем, еще двоих нужно.

КАБАН: Понятно. А эту ты давно знаешь?

АНДРЕЙ: Позавчера увидел.

КАБАН: Может, все эти миллионы – фонарь, буттер?

АНДРЕЙ: Не буттер. Якобы она дочка одного там. Делового. Нет его, то ли разбился, то ли разбили.

КАБАН: А того ты знал?

АНДРЕЙ: Знал. Одноглазый, Снайпер погремуха. Работал с ним, потом потерял. Такой надежный был, как для барыги.

КАБАН: Похожа дочка на него?

АНДРЕЙ: Нет. На мать похожа, помню ее, цыганку. Одно лицо. Хотя, хуй знает, они мне все, индейцы, в одну масть.

КАБАН: А с собой чего ее таскаешь?

АНДРЕЙ: А куда ее девать? В Москву отправить – так пока соберемся, неизвестно, что ей в башню постучит. Может, передумает да вломит, от греха. Пусть пока с нами побудет, под рукой, там посмотрим. А может, и помощь от нее будет, что-то в ней есть такое, человеческое. Говорит, не хочет так просто это дело оставлять, с папашей, есть характер.

КАБАН: Ты давно один?

АНДРЕЙ: Всю жизнь.

КАБАН (смеется): Без бабы?

АНДРЕЙ: Года два. А чего?

КАБАН: Понятно. Ну что, согласен я. Мне эти автоматы заебанные настопиздили, веришь, во! (Подносит два пальца, расставленных рогаткой, к кадыку.) Дохода нет, все вытоптано, я аж в Крым забрался, всю Россию объездил, мусора раз пять потроха отбивали, хорошо, что предъявить нечего. Три года катаю, только и хватает – на жизнь и на синьку. Мне бы жену куда-нибудь спулить, и пацан тут еще один, шпилить поехал в Севастополь, наладить их – и я хоть завтра.

АНДРЕЙ: Завтра и надо. Пацан нормальный?

КАБАН: Из новых, малолетка. Развести, обвести, прокинуть. В ствол заглянет – ужаснется.

АНДРЕЙ: Не годится.

КАБАН: Есть у меня двое. Местные, работал с ними. Эти нормальные.

АНДРЕЙ: Посмотреть на них.

КАБАН: Вечером наберу, подъедут.

Раздается звонок мобильного, Кабан берет трубку.

Нашел? Хорошо…Сейчас подключусь…(Андрею.) Я зашпилю, на полчаса где-то делов?

* * *

Летняя кухня на веранде, накрытый стол, водка. За столом сидят Андрей, Люба и Ксения, жена Кабана.

У Ксении вид отставной танцовщицы стриптиза, агрессивный макияж, лицо опухшее, алкоголическое, брови слишком высоко татуированные, от этого лицо Ксении приобрело кукольный, удивленный вид.

КСЕНИЯ: Да где ж он там, блядь…

АНДРЕЙ (Любе): Сходи позови Саню. А то вон Ксюха уже газует не на шутку.

Люба выходит из-за стола, идет во двор. Двор, Люба подходит к сидящему на лавочке Кабану, тот держит в руке коммуникатор и смотрит на экран.

ЛЮБА: Саша, вас там зовут…

КАБАН: Дальше!

ЛЮБА: Э-э… Вас там жена зовет.

КАБАН: Дальше!

ЛЮБА: И Андрей. А жена газует. Не на шутку.

КАБАН: Стоп, сбрасывай! Шесть тысяч получилось, возьми у них, сколько есть, и на базу.

Поворачивается лицом к Любе, на том ухе, которое она не могла видеть, закреплен «Bluetooth».

Чего тебе?

ЛЮБА: Пойдемте ужинать.

КАБАН: Ксюха косая уже?

ЛЮБА: Нет, вас ждут. (Показывает рукой на коммуникатор.) А это что?

КАБАН: Игра такая. Знаешь, в шахматы, по переписке?

ЛЮБА: Знаю.

КАБАН: Вот то же самое, только в карты. (Протягивает Любе коммуникатор, как фокусник карту, когда предлагает ее запомнить, на экране заставка «POKER. Hattab edition».)

* * *

Вечер, пустынный пляж, сезон окончен, от летних кафе остались каркасы из металлических труб, на набережной маленького поселка стоит автомобиль, играет музыка. На каменном парапете набережной сидят два человека: Китай, огромный, атлетического сложения, и Гитлер, маленький, худощавый. Оба в возрасте, с сединой. Они курят папиросу с травой, неторопливо беседуют.

КИТАЙ: Ну и какого хуя мы здесь столько сидим?

ГИТЛЕР: Кабана ждем.

КИТАЙ: Долго он что-то.

ГИТЛЕР: Это мы покурили, тебе долго.

КИТАЙ: Опять с ним барыги не рассчитываются?

ГИТЛЕР: Хорошо бы, бабла поднимем.

КИТАЙ: Кто спорит.

ГИТЛЕР: Ты книгу прочел?

КИТАЙ: Начал. Херомантия сплошная.

ГИТЛЕР: Да ну, какая там херомантия. Не живи прошлым, не живи будущим, живи сейчас. Правильная книга.

КИТАЙ: Я так всю жизнь живу, без этого цыгана.

ГИТЛЕР: Он не цыган, он брахман. Вон они, подъехали.

По набережной едет машина Андрея, останавливается, из нее выходят Андрей и Кабан.

КАБАН: Привет, пацаны!

ГИТЛЕР: Привет.

Китай и Гитлер медленно встают с парапета, здороваются.

КАБАН: Это Коля.

Андрей здоровается с Китаем и Гитлером.

КИТАЙ: Витя.

ГИТЛЕР: Вася.

КАБАН: Как дела, босота?

ГИТЛЕР: Блестяще.

Смеются.

Чего маяковал? Проигранные не кроятся?

КАБАН: Не, Вася, не угадал. Серьезная делюга.

* * *

Дом на улице Мемзера, Люба, Ксения и молодой человек, огненно-рыжий, по кличке Чижик. Ксения и Чижик пьяны, сидят за столом, допивают остатки водки.

КСЕНИЯ: Ты, рыжий, не гони, понял? Ты меня еще не знаешь.

ЧИЖИК: Да знаю я тебя. Чем больше узнаю, тем больше кумарит. Вон, с ней побазарь, она тебя еще не знает.

КСЕНИЯ (Любе): Чего лыбишься, ты? Я, блядь, вижу! Ты на моего засматриваешься, курица. Смотри, коза, допрыгаешься.

ЛЮБА: Ксюша, попустись.

КСЕНИЯ: Чего? Ты кому это говоришь, ты, ложкомойка? (Хватает со стола вилку.) Я тебе сейчас…

ЛЮБА: Ксюша, попустись, я мужиками не интересуюсь.

ЧИЖИК (смеется): Опа! А кем же, а? Кем интересуешься?

ЛЮБА: Пацанами, молодыми. Только ты чахлый, а я сильных люблю.

КСЕНИЯ: Да хорош тут, ты, тварь! (Встает, теряет равновесие, падает на стул.)

ЛЮБА: Слушайте, пошли спать, что ли? А то со стульев попадаете, поломаете себе.

Люба привстает со своего стула, делает руками странное движение, как будто собирает что-то рассыпанное со стола, невидимую крупу, потом это «рассыпанное» толкает в сторону Ксении.

КСЕНИЯ:Че ты машешь, а? Че ты…

Внезапно Ксения падает назад вместе со стулом и остается лежать в таком положении.

ЧИЖИК: Ха, у Ксюхи автостоп сработал. Так и будет до утра втыкать.

ЛЮБА: Чижик, отнеси ее в комнату и сам спать ложись, я пока уберусь.

* * *

Набережная, ночь, Гитлер, Китай, Андрей и Кабан сидят на корточках в каркасе, оставшемся от летнего кафе, в свете фар машины. Гитлер забивает папиросу травой, действует автоматически, не отвлекаясь от беседы.

КИТАЙ: Я в такие подарки не верю.

АНДРЕЙ: А кто сказал, что подарок?

ГИТЛЕР: Какой там подарок… Торба.

КАБАН: Чего ты так думаешь?

ГИТЛЕР: Ездил уже когда-то в Питер получать… Всемером уехали, вернулись вдвоем.

АНДРЕЙ: Бывает и так. Я тоже ездил получал и живым возвращался.

КАБАН: Ну да… Как вспомню, чего творили, не знаю, смеяться или плакать.

ГИТЛЕР: Смейся, раз живой.

АНДРЕЙ: Вижу, не доверяете мне. Что напрягает?

КИТАЙ: Ну, посуди сам, братуха. Приезжаешь на пылесосе (мотает головой в сторону машины Андрея), говоришь о лямах каких-то космических. Лямы в Москве, непонятно у кого, получить нереально, нужно по разгону выступать.

ГИТЛЕР: По разбою можно и здесь кого-нибудь обуть, в се зон жирные клопы заезжают.

АНДРЕЙ: Ладно, урки, еще раз жевану, сначала. Я сам из Москвы, жизнь ту знаю. С малолетки в движухе, в Европе работал, в Польше, в Венгрии, в Чехии, в Португалии. Вижу, делюга живая. У терпил средства есть, и заявлений, если чисто делать, не будет. Одного сделаем, остальные сами бабло отдадут. Принять лавэ есть кому, целая контора, так что нам всего и делов – одного закошмарить. А и заявят – не беда, рванем и свалим, пока мусора выяснять будут, кто да что. Глушить никого не будем, пуганем только.

КИТАЙ: Ну… А говоришь, стволы нужны боевые. Может, пугачи возьмем? Раз только закошмарить?

ГИТЛЕР: Скажи, Коля, а на расходы деньги есть или за свои все?

АНДРЕЙ: Есть.

ГИТЛЕР: Тоже в Москве?

Андрей смеется, затем достает из кармана пачку долларов, показывает и снова прячет в карман.

Уже ближе.

АНДРЕЙ: Если согласны, дам по десятке, прямо сейчас. Не пролезет в Москве – значит, расход. Соскочите по ходу – придется вернуть.

ГИТЛЕР: Коля, ты не понимаешь. Мы не соскочим. Непонятно, если возьмем этот космос, миллиарды, когда и как расчет будет?

КАБАН: Пацаны, вы ж со мной работали раньше. Были вопросы?

КИТАЙ: Мы с тобой работали как? Не платят тебе выигрыш, мы барыгу штормим. И суммы… Штука, редко – две.

КАБАН: Че-то я тебя не понимаю, Витек. Давно для пацана сумма роль играет? Что штука, что лимон – слово есть слово.

ГИТЛЕР: Саня, хорош за понятия растирать. Всякое видели, и мы, и вы. Вон, половина при понятиях в депутатах сейчас, а вторую половину крабы доедают.

АНДРЕЙ: Ну, вы согласны или нет? Если согласны – кричите, не согласны – поедем с Саней дальше.

КИТАЙ: Я согласен, просто понять нужно, с кем и во что ныряем.

КАБАН: Давно Колька знаю. Куда угодно с ним впишусь.

ГИТЛЕР: Я так же за Китая могу сказать. Дело в том, Саня, что тебя-то мы мало знаем.

АНДРЕЙ: Я за себя могу намек дать. Года три назад в Москве увалили некоторых, особо мурчащих. Слышали?

ГИТЛЕР: До нас, бывает, не доходят московские новости.

АНДРЕЙ: Такого Васю Копейку – слышал?

ГИТЛЕР: Допустим.

АНДРЕЙ: Мирзу Усоева?

ГИТЛЕР: Ну.

АНДРЕЙ: Ну и, до кучи, Русика Ростовского.

КИТАЙ: Вроде, их Петеля увалил. Мстил за какие-то дела, чуть ли не за бабу.

АНДРЕЙ: Не за бабу – за беспредел и блядство. Я с ним работал, с Андрюхой. После этого жизни не стало, пришлось сюда, на Украину, перебираться. Без делов, без маз, в федеральном розыске.

КИТАЙ: Известная канитель, не думал, что жизнь сведет… А сам Андрюха?

АНДРЕЙ: Потерялся. Говорят, мусора увалили и в лесу каком-то прикопали.

ГИТЛЕР: Я так понимаю, ты только исполнял? А без стрельбы работал?

КАБАН: Пацаны, говорю вам, знаю я его. Работали вместе, у Толи Магадана, тогда еще. Я подсел на червонец, потерял из виду, а вот встретил случайно.

АНДРЕЙ: Хватит порожняки гонять. Нужны стволы. Короткие, рабочие, с патронами. Неделю здесь будем готовиться. А может, и больше – посмотрим. Потом в Рос сию валим. Наша половина, что получим – все дерибаним сразу. С нами еще телка будет.

ГИТЛЕР: На хуя телка? Как махновцы, с гармошкой и бабами?

АНДРЕЙ: Надо так, оставить не с кем. По-другому не будет. Доберемся до Москвы – посмотрим, что делать. Может, ничего делать и не будем, на месте решим. Согласны?

КИТАЙ: Вписываюсь.

ГИТЛЕР: Согласен.

АНДРЕЙ: Тогда сразу и поехали, заберем девчонку и за стволами. Есть у вас, где недельку пожить, чтоб никого рядом не было?

КИТАЙ: Есть. В горах, там сторож сидит, на поле. Место тихое, раньше лагеря были, чечены тренировались.

АНДРЕЙ: А сейчас куда подевались?

ГИТЛЕР: А чего им здесь делать, война кончилась. В Одессу свалили или к вам, в Москву.

* * *

Автомобиль, в нем Андрей и Кабан.

АНДРЕЙ: Тяжелые они какие-то. Заднюю не включат в Москве?

КАБАН: Не включат, уверен. Делали вещи. Должен мне там был один хозяин салона, в прошлом году, отказался выигрыш платить…

* * *

Пустынная бухта, глубокая осень или зима, ветер, волны.

По тропинке спускаются три человека, Гитлер, за ним Потерпевший, замыкает процессию Китай, в руке у Китая деревенские вилы без черенка, как только Потерпевший останавливается на крутой тропинке в скалах, Китай несильно колет его вилами, тот идет вперед.

У Гитлера в руках спасательный круг с надписью «Эсфирь-2».

Подведя Потерпевшего к берегу, Гитлер надевает на него спасательный круг, после чего Китай дает пинка, Потерпевший падает в воду и барахтается, пытаясь выбраться из воды на скользкие камни.

Гитлер и Китай собирают небольшие камешки и швыряют в Потерпевшего. Тот плывет от берега, волны прибивают его обратно.

ГИТЛЕР (кричит): Ну что, хуйло, кроиться будешь?

ПОТЕРПЕВШИЙ: Буду!

ГИТЛЕР: Плыви сюда!

ПОТЕРПЕВШИЙ: Ноги свело, не могу!!!

Китай раздевается, прыгает в воду, подплывает к посиневшему от холода Потерпевшему и буксирует его к берегу…

* * *

Автомобиль, Андрей и Кабан. Андрей смеется.

КАБАН: Это их сумма убила, давно забыли, когда больше трешки в руках держали. Идейные, откуда сейчас у идейных бабло?

АНДРЕЙ: С приколом работают. Со скуки?

КАБАН: Ну да. Вася этот, Гитлер, он больше придумать (открывает бутылку пива, делает глоток). А Китай – исполнить. С детства кенты, подельники и все такое.

АНДРЕЙ: Пиво на хуй.

КАБАН: Чего это?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.