Дети с улицы Мапу

      - Если не отстанешь от меня, я закричу и расскажу всем, что в монастырь пробралась жидовка, - сдавленным голосом прошипела девочка прямо в лицо Шуле, - Я ненавижу жидов, на них проклятие Иисуса!
      Шуля отпрянула: "Неужели я ошиблась? Если так, то зачем я ей раскрыла, кто я?"
      Долгие часы Шуля ворочалась в постели и не могла заснуть. Утром, когда она проснулась, соседки уже не было в спальне. Шуля увидела ее снова в капелле после молитвы. Там состоялась короткая церемония знакомства: игуменья вызывала каждую девочку, та опускалась перед ней на колени и целовала ее руку.
      - Бируте Мария Магдалена, - вызвала мать-игуменья, - сестры передали мне, что ты уже выбрала себе путь, решила присоединиться к святой семье невест Иисуса. Благословенна будь среди нас!
      Игуменья наклонилась и поцеловала девочку в лоб.
      Когда все выходили из капеллы, Шуля заметила, что девочки нет. Задержавшись в дверях, Шуля заглянула внутрь: Бируте лежала на полу пустой церкви, распластавшись перед распятием.
      И на обеде Шулина новая соседка отсутствовала. На недоуменный вопрос Шули сестра Фелиция ответила, что девочка очень набожна и по случаю перевода сюда, на новое место, дала обет поститься. Она молится, чтобы Святая Дева осветила ей путь на новом месте.
      Только к ужину девочка пришла в сопровождении дежурной монашенки. На бледном лице особенно выделялись выбившиеся из-под чепчика рыжие волосы и темно-карие глаза девочки.
      - Это Бируте Мария Магдалена, - представила ее сестра Фелиция, - хотя она молода, но прилежна, серьезна и усердна в служении Богу, как взрослая монахиня. Она пример для вас.
      "Нет, не ошиблась я, это Ривкеле, а никакая не Бируте Магдалена", - не колебалась больше Шуля: это Ривкеле Виленская с улицы Мапу, она только выросла и возмужала.
      Шуля решила последить за ней и улучить подходящий момент, чтобы поговорить.. Бируте села за стол рядом с ней и поздоровалась легким наклоном головы, как будто сейчас впервые встретились.
      Недели текли за неделями, складываясь в месяцы, и в однообразной жизни монастыря не происходило ничего особенного. "Новых учениц распределили по классам. Каждое утро они тоже отправлялись на работу, а после обеда шли на уроки брата Бонифация. Бируте Магдалена не отличалась на уроках, как Шуля. Когда приходилось на память читать отрывки из Священного писания, она часто спотыкалась. Зато она отличалась на "теоретических беседах", и учитель всегда хвалил ее ответы.
      Молилась она больше взрослых монахинь. Часто можно было ее видеть стоящей на коленях или распростертой ниц перед распятием, она давала все новые обеты и постилась все чаще. Шулю она как будто не замечала: ни разу к ней не обратилась, - обходила ее стороной.
      Шуля тоже перестала искать случая поговорить с ней наедине. Ее ответы по закону Божью и замечания, которые она делала в разговорах с девочками, были Шуле противны. Особенно больно было, что девочка подчеркивала свою ненависть к евреям и оправдывала немцев.
      Однажды Шуля не выдержала и сказала ей: "Ты такая набожная, а ведь Иисус сказал: "Прощай до семидесяти семи раз", - почему же ты оправдываешь убийство евреев ?"
      Бируте ответила, повернувшись к вей спиной:
      - Не семьдесят семь раз евреи согрешили, но гораздо больше. Две тысячи лет прошло с тех пор, как они распяли Господа нашего Иисуса, и все еще не раскаялись. Нет им прощения.
      ВСТРЕЧА
      Весна 1944 года пришла поздно. Город казался погруженным в спокойствие и жил своей повседневной жизнью. Но острый глаз мог заметить, что под покровом уверенности и прочности что-то бурлит.
      Возле продовольственных магазинов вытянулись очереди. То тут, то там собирались группками люди, шептались о чем-то, но завидя военного, тут же расходились, прячась в подворотнях.
      С улиц города уже исчезли люди с эмблемой черепа на шапках, совсем не стало видно молодежи. Время от времени жителей пугал гул летящего самолета, и глаза со страхом поднимались к небу.
      Гордое спокойствие на лицах литовцев сменилось мрачной тревогой. И чем; меньше становилось на улицах людей в литовской фирме - серой, с узкой, желтой каймой - тем чаще встречались немецкие мундиры: коричневые и светло-зеленые. Только походка немцев стала торопливее, будто они боялись опоздать на поезд. Часто с оглушительным шумом и ревом сирены проносились автомобили и исчезали за поворотом.
      Известия с восточного фронта были для немцев неутешительны. Большинство больниц были очищены от штатских больных и отданы военным. Караванами шли машины и составы, полные раненых. Иногда их разгружали в городе, чаще отправляли дальше на запад. Ходили слухи, что леса полны дезертиров. По дорогам, проходящим близ леса, не проехать: там хозяйничают шайки вооруженных бандитов.
      Известия проникали и в монастырь. Иногда кое-что срывалось и с уст сестры Терезы. Она в последнее время стала молчаливее, и лишь изредка находила свободное время для Шули.
      Как-то раз сестра Тереза не вернулась с работы. Что с ней случилось? В монастыре об этом не говорили.
      Сестра Фелиция угрюмо промолчала, когда Шуля спросила ее о Терезе.
      Иногда, когда воспитанницы проходили по городу, тишину улицы вдруг разрывал треск выстрелов, и люди спешили скрыться во дворах и подворотнях. Одна Шуля не торопилась. Всякое такое происшествие возбуждало в ней тайные надежды. Она вспоминала тот зимний вечер, когда Анатолий бежал из их дома и когда она потеряла мать.
      Однажды сестра Фелиция сказала Шуле, что, игуменье известно ее желание стать медсестрой, и с завтрашнего дня она будет ходить на работу в больницу. Вместе с Шулей послали и Бируте Магдалену. Сопровождала их одна из взрослых монашек.
      Теперь они возвращались в монастырь поздно вечером. До смерти усталые после двенадцати часов непрерывной работы, они ужинали, торопливо молились, падали в кровать и моментально засыпали.
      Групповые прогулки по городским улицам стали редкими, но Шуля по ним не скучала. Слишком уставала на работе.
      Однажды в воскресенье, в час, когда толпы людей выходили из костела, Шуля, проходя по улице вместе с соученицами, заметила на тротуаре мальчика, одетого в рыжий деревенский полушубок. Он стоял в стороне, засунув руки в карманы. Шуля уже почти прошла мимо, как мальчик повернулся, и их взгляды встретились.
      - Шмулик! - у Шули внутри все дрогнуло от радости и внезапного страха. Она с трудом подавила рвавшийся из груди радостный крик.
      Шуля заметила, что мальчик побледнел и сделал шаг ей навстречу. Это длилось всего один миг. Тут же на лице его появилась маска безразличия, он отвернулся и стал смотреть по сторонам, как деревенский житель, впервые попавший на оживленную городскую улицу.
      Шедшие сзади пары подтолкнули Шулю в спину. Оглянувшись, девочка увидела, что Шмулнк идет вслед за ней.
      Из открытых ворот выехала машина и загородила дорогу. Колонна девочек остановилась. Шуля заметила, что и мальчик тоже остановился.
      - Нет! Это, несомненно, Шмулик, и он идет за мной.
      Повернувшись, она увидела, что мальчик вытащил из кармана полоску бумаги, насыпал на нее махорки и свернул цыгарку - совсем как взрослый. Затаив дыхание, Шуля следила за каждым его движением.
      Мальчик закурил цыгарку, подошел поближе к рядам девочек, и, торопливо глянув Шуле в лицо, как бы невзначай уронил на тротуар коробок спичек. Затем он быстрыми шагами прошел вперед и исчез в боковой улочке. Шуля вытащила ногу из туфля, который был ей чуть великоват, и остановилась, чтобы снова надеть его. Наклонившись, она подняла спичечный коробок и сунула его в карман платья. Спустя несколько минут она уже стояла в воротах монастыря. Какое-то внутреннее чувство заставило ее еще раз оглянутся назад. В воротах одного из домов стоял Шмулик и провожал взглядом девочек, входивших во двор монастыря.
      С бьющимся от нетерпения сердцем Шуля побежала в туалет и открыла коробок. Внутри на донышке было написано карандашом:
      "Жду тебя в 10 вечера. Приходи".
      В десять вечера... В десять... Шуля знала, что у нее нет никакой возможности выйти в это время за ворота монастыря. Они запираются в девять. И если даже она сможет выйти, то как вернуться? Однако она должна встретиться со Шмуликом, должна поговорить с ним !
      Мозг Шули лихорадочно работал. С трудом она заставила себя съесть обед, чтобы не привлекать внимания соседок по столу.
      Она решила, что в восемь часов она выскользнет из монастыря, пойдет в больницу, в которой она работает - повод для этого всегда можно найти, и в десять будет стоять на месте встречи. .
      Но где оно, это место? Она медленно пойдет по улице. Наверняка, он где-нибудь будет ждать...
      В половине десятого Шуля уже шагала по улице погруженного во мрак города. Впервые с тех пор, что она попала в монастырь, находится она так поздно на пустой улице.
      Навстречу медленно шагал полицейский. Бросил на нее мимолетный взгляд и прошел дальше. Вот уже и монастырь высится перед нею.
      Ее охватил страх: неужели ей только показалось? Может, Шмулик вообще не придет? А может, попался?
      - Шуля! - услышала она вдруг голос позади. - Не оглядывайся, не смотри на меня. Иди к развалинам.
      Это был голос Шмулика. Она бы узнала его из сотни других голосов. Вся дрожа от волнения, свернула Шуля в боковую улочку. Там был целый ряд разрушенных во время бомбежки домов.
      Приблизившись ко второму дому, Шуля заметила, как в развалины нырнула человеческая фигура. Она отпрянула, охваченная страхом: а вдруг кто-то следит за ней?
      - Сюда, Шуля, сюда, - услышала она голос Шмулика. Секунду оба без слов стояли друг против друга, а потом, зарыдав, крепко обнялись. Шмулик гладил волосы девочки. Он не мог сказать ни слова.
      Охваченная радостью встречи, Шуля не заметила мужчины, молча смотревшего на них.
      - Да это же моя сестра милосердия Оните! - услышала вдруг Шуля радостный возглас из тьмы развалин.
      Не успела она оглянуться, как очутилась в крепких объятиях Анатолия Хакима.
      В ПАРТИЗАНСКИХ ЛЕСАХ
      Что произошло со Шмуликом после того, Как партизаны подобрали его на опушке леса?
      Глотнув водки, которую ему протянул один из парней, Шмулик заснул глубоким сном. Когда проснулся, обнаружил, что лежит в бревенчатой землянке. В центре землянки стояла железная бочка, распространявшая вокруг себя жар. Сквозь маленькую дверцу в бочке был виден пылающий огонь. "Партизанская печка", - улыбнулся мальчик счастливой улыбкой, глядя на скачущие по полу красные отблески.
      Блаженное тепло распространилось по всему телу. После тяжелых месяцев, проведенных в деревне, он наслаждался теперь теплом и покоем.
      Сначала он боялся пошевелить рукой или ногой, чтобы не растаял чудесный сон и он не оказался один-одиношенек под студеным зимним небом. Однако чем больше он осматривался вокруг, тем крепче становилась уверенность, что это не сон и не привидение. Осторожно вытащил он из-под тулупа руку и дотронулся до стены. Самая настоящая, реальная стена. Сосновое бревно, можно даже отколупнуть с него ногтями кору. А вот и окошко, правда, совсем крошечное - форточка, но и сквозь него проникает внутрь свет. Глаза ищут вход в землянку.
      Сбоку от крошечной форточки Шмулик рассмотрел несколько земляных ступеней, ведущих вверх, но входа так и не увидел.
      Усталость овладела им, и он снова уснул.
      - Эй, парень, сколько же ты собираешься спать? Партизанка не для сонь! - вдруг услышал он над собой насмешливый голос.
      Шмулик проснулся, открыл глаза и рывком сел на постели.
      - Чего испугался? Ты что - трус? Перед Шмуликом стоял тот самый усатый смуглолицый парень, которого товарищи называли "Толик".
      - Как дела, милок, - ласково спросил он. - Ну, успел отдохнуть малость? Вот я принес тебе обед.
      Он протянул Шмулику жестяной походный котелок, полный густых щей, в которых плавали куски мяса. Улыбаясь, он смотрел на мальчика, поглощавшего еду е голодной жадностью.
      - Пойдем, парень, представлю тебя командиру, - сказал он.
      Шмулик растерялся.
      - Что мне сказать командиру? Не выгонит он меня ?
      - Будем надеяться, что нет. Анатолий опять улыбнулся.
      Шмулик было собрался слезть с постели, но едва высунув ступни ног, скривился от боли: отмороженные пальцы ног отогрелись под одеялом и теперь горели огнем.
      - Что с тобой, малыш? - заботливо спросил Анатолий, всматриваясь в яйцо мальчика.
      - Ноги отморожены, не могу встать.
      Анатолий взглянул на его ноги и ничего не сказал. Быстро вышел из землянки н вскоре вернулся с еще одним партизаном.
      Шмулик широко раскрыл глаза: из-под теплой кубанки на воротник полушубка падали каштановые локоны.
      - Лиза, посмотри-ка ноги мальчугана, - обратился к ней Анатолий, становясь на колени, чтобы снять с ног Шмулика тряпки, прилипшие к ранам. Лиза раскрыла полевую сумку и достала из нее несколько бутылочек, ножницы и бинт.
      - Мне нужна теплая вода, - сказала она, глядя на прилипшие тряпки, каждое прикосновение к которым причиняло Шмулику боль. Мальчик терпеливо сносил мучение.
      - Ничего, я сам сниму, - сказал он и потянул за тряпку. Тряпка отодралась вместе с кожей, открыв глубокую рану, гноящуюся и дурно пахнущую.
      Лицо Лизы потемнело.
      - Плохо дело, - сказала она. Промыв и забинтовав рану, она велела Шмулику оставаться в постели.
      - Когда же я смогу встать? - спросил он с беспокойством. - Не годится мне отлеживаться здесь, я хочу воевать с немцами.
      Лиза и Анатолий, глянув на Шмулика, прыснули со смеху. Шмулик покраснел.
      - Что они смеются надо мной? - подумал он. - Разве я сказал глупость?
      - Ничего, друг мой, еще навоюешься, - Лиза похлопала его по плечу. Через два дня я приду менять повязку. До тех пор лежи тихо и не мочи ноги, слышишь?
      Шмулик посмотрел на девушку. Она показалась ему очень юной. "Не намного старше меня, - подумал он, - а уже настоящая партизанка. А я?.."
      Он, не отрываясь, смотрел на Лизу. Если бы не ее длинные волосы, она, высокая и стройная, выглядела бы совсем как парень. Мужская одежда шла ей.
      - Будь здоров, браток, поправляйся скорей, - повторила она, и Шмулик уловил тень беспокойства на ее лице.
      - Кто она, эта еврейская девушка? Как она попала в партизаны? размышлял он, оставшись один.
      Почти две недели Шмулик был прикован к постели. Ногти на пальцах ног слезли, и раны заживали медленно. Когда Анатолия не было в землянке, ухаживали за Шмуликом Лиза и друзья Анатолия.
      Шмулик уже успел познакомиться со многими евреями-партизанами, а также и с неевреями. В землянке кроме Анатолия жило еще трое парней: двое русских и один еврей. Но лишь изредка случалось им собираться вместе. Всегда кто-нибудь отсутствовал: то уходил на задание, то стоял на посту.
      В отряде было четырнадцать евреев-партизан. Анатолий командовал взводом. Из евреев-партизан особенно привязался Шмулик к Гедалье и Ошеру двум неразлучным друзьям. Они вместе ходили на задания, вместе возвращались в землянку отдыхать, вместе являлись на кухню обедать. Но постоянно вели между собой громкие бесконечные споры.
      Внешне они были разные: Гедалья - высокий, широкоплечий богатырь, с большой круглой головой на короткой шее. Он славился в отряде как отличный пулеметчик. Говорил он сдержанно, глубоким приятным баритоном. Он не любил рассказывать о своем прошлом. Но все знали, что до войны он учился в ешиботе.
      Как-то партизаны начали подшучивать над бывшим ешиботником, Гедалья встал и, не говоря ни слова, исчез в лесу. Вернулся он лишь на заре, когда его взвод должен был принять охрану лагеря.
      Его друзья-евреи знали, что если в канун субботы Гедалья был свободен, он исчезал на часок в чаще леса. Он уединяется, чтобы "чуток" помолиться, шептались ребята.
      Командир ценил его смелость и не раз после вылазки объявлял ему благодарность в приказах по отряду и представлял к награде.
      Гедалья любил петь. Вечерами у костра плыл над лесом глубокий его баритон. Друзьям-евреям иногда удавалось уговорить его затянуть "а земерл", и тогда звучали в землянке задушевные хасидские мелодии, молитвы или народные песни.
      Но Гедалья редко доставлял им это удовольствие. Чаще всего он обрывал их уговоры русской партизанской песней.
      Ошер был совсем другой. Маленький и щуплый, с мелкими чертами лица, он выглядел рядом с Гедальей как мальчишка порывистый и нервный. Он ходил мелкими быстрыми шажками, как барышня. Волосы у него были гладкие, редкие. Разговорчивый, он много рассказывал о своем местечке и о семье, о своем детстве и о своих подвигах. Иной раз он, забывал, что рассказывал раньше, и придумывал новый вариант, отличавшийся от предыдущего.
      Товарищи подшучивали над ним, но любили его слушать. Ошер был мастер рассказывать. Особенно удачно он описывал быт местечка, рассказывал анекдоты из местечковой жизни. Слушатели были довольны, смеялись и на какое-то время забывали, что все это уже ушло далеко в прошлое.
      Но еще больше удовольствия рассказы доставляли его русским друзьям. Они не были знакомы с еврейским бытом, и наивно верили его побасенкам.
      До войны Ошер был портным, но теперь он остерегался вспоминать об этом. Когда друзьям хотелось подразнить его, они звали его "портняжка". Ошер обижался, огрызался сердито, но быстро отходил и вновь принимался рассказывать.
      Теперь он исполнял обязанности "второго номера" в пулеметном расчете Гедальи, т. е. носил пулеметные диски. Он привязался к Гедалье и ходил за ним как тень. Ошер не отличался храбростью, но в час опасности не отставал от Гедальи. И не раз друг спасал пулеметчика от смерти.
      Среди русских партизан особенно полюбился Шмулику Алешка - "хохол". Высокий парень с густой светлой шевелюрой, озорные волосы падали на лоб, доставая до маленького вздернутого носа, Алешка попал сюда с севера. Родом он был, собственно, из-под Ленинграда, и товарищи его, как и он сам, не знали, почему пристала к нему кличка "хохол".
      Алешка был душой отряда. Веселый и живой, всегда готовый поддержать песню или пуститься в пляс. Он играл на баяне, который раздобыл в одной из вылазок. В любом походе, даже во время утомительного отступления при облавах, которые немцы частенько устраивали, он нес баян на плече вместе с винтовкой.
      Алешка был во взводе Анатолия. Он тоже привязался к молчаливому Гедалье и жил вместе с двумя друзьями в одной землянке.
      Когда ноги Шмулика зажили настолько, что он уже мог ходить, к нему пришел Анатолий, хлопнул его по плечу и сказал:
      - Хватить бездельничать, парень, пришло твое время !
      Шмулик вскочил.
      - А винтовку мне дадут? - поднял он на Анатолия блестящие от радости глаза.
      - Не спеши, парень, - усмехнулся тот, - винтовку так быстро не дают. Да зачем тебе оружие? Тебя в хозвзвод назначили. Пойдешь на кухню помогать Гале-поварихе.
      Мальчик насупился. Грустно поплелся он за Анатолием, который, почувствовав, что парнишка повесил нос, стал его утешать:
      - Ты, друг, не волнуйся. Это временно, пока совсем не выздоровеешь. Да и босой ты. Сначала нужно раздобыть тебе сапоги. Он показал на ноги Шмулика, все еще обмотанные кусками брезента, чтобы не промокали в талом снегу.
      "БОМБЕЖКА"
      Вот уже несколько недель Шмулик помогает на кухне: собирает сухой хворост для растопки, колет дрова, носит воду, а большей частью сидит и чистит картошку. Настроение у него мрачное. Не такой он представлял себе жизнь в партизанах.
      - Будто снова у Федьки, - изливал он обиду Алешке. В присутствии Анатолия он был сдержаннее: видел в нем командира, да и тот сохранял в отношениях с ним некоторую дистанцию, хотя мальчик полюбился ему.
      Как-то раз на кухне появился Алешка. Несмотря на возмущенные крики Гали, схватил со сковороды порядочный кусок мяса н прошептал на ухо Шмулику:
      - Нынче ночью идем на "бомбежку", возьмем тебя с собой и раздобудем тебе сапоги. Смотри только не проболтайся, что я тебе рассказал. ("Бомбежками" в отряде называли налеты на какую-нибудь враждебную партизанам деревню, чтобы раздобыть продукты и одежду).
      Весь день Шмулик ходил сам не свой. Анатолия он не видел и не мог удостовериться, правду ли сказал Алешка.
      Но когда вечером он вернулся в землянку, неожиданно появился его командир и, улыбаясь, окликнул его :
      - Готовься, парень, выходим!
      В один миг Шмулик был за дверью, бегом промчался вслед за Анатолием между двумя рядами землянок, которые теперь, когда талый снег капал с покатых крыш, похожи были на большие собачьи конуры.
      В конце лагеря стояла телега, запряженная парой лошадей. В телеге уже сидела медсестра Лиза. У нее кончился запас перевязочных материалов, и она ехала, чтобы раздобыть льняного полотна для перевязок. Рядом с ней развалился Алешка, который на этот раз был кучером.
      Впереди телеги и за ней шагали группы парней, вооруженных винтовками и автоматами. Последним шел пулеметчик Гедалья и его "адъютант" Ошер. Шмулик попросился было к идущим, но ему приказали лезть на телегу. Последние дни зимы. Развезло дороги, и колеса телеги то и дело погружаются в грязь. Из леса вышли после полуночи. Небо затянуло тучами, и уже на расстоянии нескольких метров ничего не видно.
      Спустя час группа вышла на мощеную дорогу, и стало легче двигаться. Алешка хлестнул лошадей, а пешие ускорили шаг.
      Когда шли по лесу, переговаривались, шутили, смеялись. Теперь шагали в молчании. Только скрип колес да шаги партизан нарушали ночную тишину.
      - Куда мы идем? - шепнул Шмулик на ухо Алешке.
      - Кажется, в деревню К., - прошептал Алешка.
      Сердце Шмулика забилось. Деревня К. - рядом с Дроздами, и ее жители участвовали в истреблении евреев в ближнем местечке. Они охотились за евреями, выходившими из местечек в поисках еды, сдирали с них одежду, стаскивали обувь и выдавали немцам.
      Деревня К. была меньше, чем Дрозды, дома стояли на большом расстоянии друг от друга, и потому легче было их окружить.
      Под утро группа добралась до одной из дружественных деревень. Здесь Анатолий решил остановиться и только с наступлением ночи двигаться дальше.
      Выставили дозоры у околицы деревни. Свободные от наряда партизаны разошлись по домам. Анатолий, Алешка и Шмулик вошли в один из первых домов. Постучали в окно и стали ждать. Через некоторое время послышался изнутри испуганный голос:
      - Кто там ?
      - Это я, Алешка. Открой, хозяйка.
      Дверь скрипнула, на пороге стояла молодая крестьянка.
      - Здравствуй, командир, - обратилась она к Анатолию. - Здоров, Алешка! Давно уже не появлялись в наших местах.
      - А блины будут? - Алешка обнял хозяйку за талию. - А горло всполоснуть тоже?
      - Будет, будет и горелка, - засмеялась хозяйка, вырываясь из объятий. - Сейчас разожгу печку.
      - А где хозяин?
      - Дома, где ж ему быть? Пошел к лошадям.
      - Нельзя ли затопить баню?
      - Отчего же. Сейчас мой придет и все сделает.
      Видно было, что Алешка не раз бывал здесь и чувствует себя в этой хате дома.
      - А это тоже партизан? - спросила молодая женщина, насмешливо глянув на замотанные ноги Шмулика.
      Мальчик застеснялся, забился в угол и спрятал свои ноги под стол.
      Анатолий знал, что крестьяне с большим уважением относятся к хорошей одежде и отличному оружию партизан. Чтобы подбодрить Шмулика, выглядевшего совсем несчастным в своей изношенной одежде, он сказал: - Ничего, хозяйка, вот на обратном пути заглянем к тебе, посмотришь, какого партизана тебе приведем!
      После обильной еды парни отправились вместе с хозяином в баню. Давно уже Шмулик не мылся по-настоящему: с мылом и не жалея горячей воды. А когда надел чистое белье, почувствовал, как будто у него выросла новая кожа. Белая льняная рубашка, которую он получил, была в заплатах, рукава длинны и широки, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи?
      В сумерки группа двинулась дальше. После дня отдыха в деревне силы вернулись к Шмулику, и настроение у него было хорошее. Они долго шагали по проселочной дороге, пока вышли на шоссе. Тут Анатолий скомандовал остановиться. Телегу с лошадьми оставили молодому парнишке, который сопровождал их из деревни, а сами пошли дальше пешком. Шмулик сразу заметил, как посерьезнели лица его товарищей. Они шагали молча, посматривая по сторонам дороги.
      Во главе группы шел Анатолий, рядом с ним - Гедалья и Ошер. У Шмулика болели ноги. Обмотки промокли, и комья грязи налипли на них. Анатолий заметил, что мальчику трудно идти, остановил отряд. Сели на обочине, вытянув ноги.
      - Что, парень, не так-то легко быть партизаном? - усмехнулся Анатолий.
      Шмулик покраснел и насупился.
      Опять двинулись вдоль дороги и вскоре добрались до открытого поля. Только кое-где по обеим сторонам еще чернели голые кроны деревьев.
      Партизаны свернули с шоссе и пошли по узкой тропинке, углубились в чашу, и дошли до берега реки.
      - Ну, ребята, погреемся немного перед холодной баней?
      Анатолий вытащил из сумки флягу в поднес к губам. За ним выпили и остальные. У Ошера нашлась вторая фляжка, тоже полная. Глотнув, он поднес ее к губам Шмулика:
      - Пей, парень, без этого не выдержишь.
      Шмулик хлебнул, горло и внутренности обожгло огнем. Это был самогон. Крепкий, неочищенный, с противным запахом. Шмулика потянуло на рвоту. Он нагнулся и напился холодной воды из речки.
      Парни, подняв оружие над головой, один за другим входили в воду. Мальчик поколебался мгновение и прыгнул вслед за ними.
      Речка была неглубокой. Вода доходила Шмулику до пояса.
      - Почему я не чувствую холода, Петька? - спросил Шмулик.
      - Почему? Ой, и дурак же ты! Разве не знаешь, что у партизана собачье тело?
      Теперь они поднимались по черному торфянику. По обе стороны видны большие ямы, полные мутной воды, и по бокам их - ряды черных кирпичей.
      Шли медленно, стараясь не упасть в какую-нибудь из ям. И снова шоссе, и лес по обе стороны. Но вот показался Алешка, которого послали вперед в разведку. Он что-то шепнул на ухо Анатолию.
      - Ложись! - приказывает командир. Послышался грохот колес и на шоссе показалась телега, на телеге трое мужчин: двое вооружены винтовками. Телега прокатилась совсем рядом и исчезла за поворотом.
      - Жаль, - вздыхает Алешка, - эти двое - местные полицаи. Могли мы прихлопнуть их.
      Шмулик понимает, что нельзя было сейчас стрелять: слишком близко к деревне. Все дело с "бомбежкой" может провалиться.
      Они вышли из леса. Впереди чернели деревенские избы. Группа залегла у обочины дороги. Двух партизан послали вперед. Вскоре они вернулись.
      Анатолий отдает последние команды:
      - В деревне небольшая охрана, очевидно, придется пострелять. Никому не дать уйти. Брать живым или уничтожать.
      Разделились на три группы. Гедалья с Ошером отправились в обход деревни. Здесь Анатолий поставил пулеметчика Петьку с двумя партизанами. Остальные исчезли между избами. Шмулик следовал за Алешкой и Анатолием. До того как вошли, казалось, вся деревня погружена в сон. Даже деревенские собаки не залаяли.
      Вот подошли к первым избам и тут заблеяла коза. Из-за заборов поднялись три мужских тени и перед ними - два черных пса.
      - Кто здесь?
      - Ложись! - Анатолий придавил плечо Шмулика. Затем скомандовал: "Заходи слева".
      Алешка и еще двое парней бросились вперед.
      Тр-тр-сс..! - засвистели пули.
      Шмулик не почувствовал, как упал под дерево. Тсс... пуля со свистом пролетела мимо него.
      Шмулик поднял голову - он был один под деревом. Стрельба еще продолжалась, но где-то далеко от него. Слышно - строчит пулемет. Где ребята? Что в деревне? В окне избы напротив замигал свет. Со двора доносится шум и голоса людей. Шмулик узнал Алешку и его тройку.
      Мальчик вбежал во двор. В воротах у забора наткнулся на убитого. Мальчик отпрянул назад, перепрыгнул через ров и побежал туда, откуда доносились возгласы партизан. Он нашел Алешку, тот тащил за хвост жирную свинью, а двое его товарищей помогали ему, подгоняя скотину ударами кулаков.
      Свинья оглушительно визжала. Перед хлевом стояли крестьянин и его жена. Мужик молчал, а женщина пронзительно завыла, ломая руки.
      - Эй, Васька, я о тебе позаботился! Видишь? - Алешка помахал парой блестящих сапог перед глазами Шмулика. - Когда закончим, примеришь.
      Шмулик почувствовал, что голова у него идет кругом. Мычание и рев домашней скотины, смешивались с голосами мужиков и плачем женщин и детей. И все это сопровождалось руганью и смехом партизан.
      Налет был совершен очень быстро. Не прошло и часа, как на улице появились две телеги, запряженные парами лошадей. На телегах громоздились мешки с картошкой, бараньи и свиные туши.
      Около одной из повозок Шмулик встретил фельдшерицу Лизу. Она держала под мышкой солидный сверток и пыталась осторожно поместить его между мешками так, чтобы он не запачкался.
      - Это ты, Васька? - улыбнулась она. ему. - Жив-здоров? И в моей помощи не нуждаешься? Отлично!
      Она оглядела его и губы ее скривились:
      - Однако ты все еще оборванец. Ничего себе не раздобыл? Это не дело. Пойдем, - потянула его Лиза.
      Шмулик пошел за ней. Ее высокая стройная фигура, опоясанная широким военным ремнем, из-за которого высовывалась кобура нагана, внушала уважение. Но парнишку сбивал с толку насмешливый взгляд ее глаз.
      "Она смеется надо мной, считает меня ребенком", - подумал он.
      - Эй, открой! - Лиза ударила сапогом в дверь ближайшего дома. Никакого ответа.
      - Что, они там подохли, черт побери! - грубо выругалась она.
      - Эй, открывай! - снова заколотила она сапогом, пока, наконец, не зазвенели стекла маленького оконца.
      Не прошло и нескольких минут, как в окне замигал слабый свет. Дверь отворилась. Испуганная крестьянка в широкой полотняной рубахе, видно, только что с постели, появилась на пороге.
      - Засвети-ка! - по-мужски приказала Лиза. - Не видишь, партизаны в деревне?
      - Вижу я, милок, вижу, не гневайся. . . Скоро горницу осветила керосиновая лампа, поставленная на стол. В углу заплакали дети.
      - Бедные мои детки, больные, - попыталась крестьянка разжалобить незваных гостей, переводя взгляд с Лизы на Шмулика.