Нетопырь

– Куда теперь? – спросил Харри.

– В цирк! Он как раз на этой улице, а я обещал приятелю как-нибудь заскочить. «Как-нибудь» и значит «сейчас», ведь верно?

Немногочисленная труппа цирка «Энергетик» уже начала свое бесплатное вечернее представление для немногочисленной, но молодой и оживленной аудитории. Раньше, когда в Сиднее еще были трамваи, сказал Эндрю, в этом здании были электростанция и трамвайное депо. А теперь оно походило на музей современности. Две девушки только что закончили номер на трапеции – не особенно эффектный, но заслуживший бурные и искренние аплодисменты.

На манеже одновременно появились огромная гильотина и клоун в пестром костюме и фригийском колпаке по французской революционной моде. На радость ребятишкам, он спотыкался и показывал фокусы. Потом вышел другой клоун, в длинном белом парике, и до Харри постепенно дошло, что он будет изображать Людовика XVI.

– Приговорен к смерти большинством в один голос, – объявил клоун во фригийском колпаке.

Приговоренного быстро возвели на эшафот, и после шумных жалоб и воплей он, к великому веселью детишек, положил голову прямо под нож гильотины. Послышалась барабанная дробь, нож упал, и, ко всеобщему (включая Харри) удивлению, после звука, напоминающего стук топора в лесу, голова монарха отвалилась. Подпрыгивая, она покатилась по сцене и угодила в корзину. Свет погас, а когда зажегся снова, безголовый король стоял на сцене с собственной головой под мышкой. Детской радости не было предела. Свет снова погас, и вот уже на манеже стояла и раскланивалась труппа в полном составе. Представление закончилось. Зрители направились к выходу, а Эндрю и Харри – за сцену. В импровизированной гримерной артисты уже снимали костюмы и смывали грим.

– Отто, поздоровайся с гостем из Норвегии, – прокричал Эндрю.

Один из артистов, тот, что изображал Людовика XVI, обернулся. Без парика и в размытом гриме он выглядел не слишком величественно.

– А, индеец Тука!

– Харри, это Отто Рехтнагель.

Отто изящно протянул руку и щелкнул пальцами, а когда немного растерявшийся Харри слегка пожал ее, изобразил возмущение:

– А поцелуй, красавчик?

– Отто думает, что он – дама. Благородного происхождения, – пояснил Эндрю.

– Брось, Тука. Отто знает, что он мужчина. Что это вы, молодые люди? Не хотите ли убедиться сами?

У Харри покраснели уши. Клоун перевел свои накладные ресницы на Эндрю:

– А твой дружок умеет говорить?

– Прошу прощения. Меня зовут Харри… э-э… Хоули. Мне понравился ваш номер. И костюмы. Очень… натурально. И необычно.

– Людовик номер шестнадцать? Необычно? Да что вы, это же классика жанра. Впервые этот номер был поставлен семьей Яндашевских всего через две недели после подлинной казни в январе 1793 года. Народу понравилось. Народу всегда нравятся публичные казни. Знаете, сколько раз в год американские телеканалы прокручивают убийство Кеннеди?

Харри покачал головой.

Отто задумчиво посмотрел в потолок.

– Без конца.

– Отто считает себя последователем великого Янди Яндашевского.

– Неужели? – В знаменитых клоунских династиях Харри особо не разбирался.

– Тука, я-то думал, твой приятель смыслит, что к чему. Итак, семья Яндашевских была музыкальной комической труппой, которая в начале XX века приехала на гастроли и обосновалась в Австралии. До самой смерти Янди в 71-м они руководили цирком. Я впервые увидел Янди, когда мне было шесть лет. С тех пор я знал, кем стану, когда вырасту. И я им стал.

Грустная клоунская улыбка проступила сквозь грим.

– А как вы друг с другом? – спросил Харри. Эндрю и Отто переглянулись. По их выражению Он понял, что ляпнул что-то не то. – В смысле – познакомились… Ну, полицейский и клоун… не совсем…

– Это долгая история, – ответил Эндрю. – Мы, можно сказать, росли вместе. Отто, разумеется, маму родную бы продал за кусок моей задницы, но я с детства бегал за девчонками и вел себя как мерзкий гетеросексуал. Наверное, дурная наследственность или окружающая среда, как думаешь, Отто?

Эндрю рассмеялся, но Отто жестом заставил его заткнуться.

– Не было бы у тебя денег и работы, и твоя попка досталась бы мне, – посетовал он. Харри посмотрел вокруг: другие члены труппы, казалось, не обращали на их разговор никакого внимания. Одна из девушек, выступавших на трапеции, подмигнула полицейскому.

– Мы с Харри собираемся вечерком прогуляться до «Олбери». Составишь компанию?

– Ты же знаешь, Тука, я туда больше ни ногой, – раздраженно бросил Отто.

– Пересиль себя, Отто. Ведь жизнь продолжается.

– Ты имеешь в виду, продолжается у других. А моя остановилась здесь, именно здесь. Любовь гибнет, и я вместе с ней. – Он театрально приложил руку ко лбу.

– Как хочешь.

– К тому же мне надо заскочить домой – покормить Вальдорфа. Идите без меня, я, может, подойду попозже.

– До свидания. – Харри чмокнул протянутую ему руку.

– До скорого свидания, красавчик!

Солнце уже зашло, когда они нашли автостоянку на Оксфорд-стрит в Паддингтоне, рядом с парком. У входа красовалась табличка «Green Park», хотя трава уже пожухла и стала коричневой, и кроме беседки в самом центре, зеленого там ничего не было. Под деревом валялся пожилой абориген. Одежда изодрана в клочья, а сам до того грязный, что казался скорее серым, чем черным. Завидев Эндрю, он приветственно помахал рукой, но тот никак не отреагировал.

В баре «Олбери» народу было столько, что полицейские с трудом протиснулись в стеклянные двери. Харри постоял у входа, разглядывая пеструю толпу посетителей. Кого здесь только не было, но больше всего молодых людей: рокеров в потертых куртках, «яппи» в строгих костюмах, «художников» с бородками и коктейлями, симпатичных белобрысых и белозубых поклонников серфинга и чернокожих эм-си – как их назвал Эндрю, «байкиз». Посреди бара в полном разгаре было шоу с участием длинноногих девиц в чересчур откровенных темно-красных нарядах. Они скакали вокруг Стойки и под фонограмму пели «I will survive» Глории Гейнор. Время от времени они подменяли тех, «то обслуживал посетителей, подмигивая и откровенно заигрывая с ними.

Растолкав посетителей локтями, Харри подошел к стойке и сделал заказ.

– Сию минуту, милашка! – пробасила официантка в римском шлеме и лукаво ухмыльнулась.

– Слушай, мы с тобой что, единственные в этом городе, у кого нормальная ориентация? – спросил Харри, возвращаясь к напарнику с пивом и стаканом сока.

– После Сан-Франциско здесь самое большое в мире скопление голубых, – признал Эндрю. – В сельской местности у нас извращенцев не слишком жалуют. Ну вот деревенские педерасты и тянутся в Сидней со всей Австралии. Да и не только с Австралии – со всего мира.

Они подошли к другой стойке в глубине бара, и Эндрю обратился к девушке, стоявшей к ним спиной. У девушки были рыжие волосы – таких рыжих Харри в жизни не видел. Они доходили до задних карманов обтягивающих джинсов, однако не скрывали стройную спину и округлые бедра. Девушка обернулась и улыбнулась ослепительно-белой улыбкой. У нее были красивые, тонкие черты лица, небесно-голубые глаза и бесчисленные веснушки. Обидно, если она окажется мужчиной, подумал Харри.

– Привет, это опять я. – Эндрю старался перекричать громоподобное диско семидесятых. – Помните, я спрашивал про Ингер. Есть время поговорить?

Рыжая посерьезнела, кивнула и, сказав что-то своим напарникам, пошла в курилку за кухней.

– Что-нибудь нашли? – спросила она по-английски. Одной этой фразы хватило, чтобы Харри понял: она куда лучше говорит по-шведски.

– Однажды я встретил старика, – сказал Харри по-норвежски. Девушка удивленно посмотрела на него. – Он плавал по Амазонке. После того как он сказал мне три слова по-португальски, я понял, что он швед. Он прожил там тридцать лет. А я ни слова не знаю по-португальски.

Удивление девушки сменилось звонким смехом, напомнившим Харри пение лесной птицы.

– Ar det varkligen sa uppenbart? [8] – спросила она спокойным низким голосом, слегка грассируя.

– Интонация, – объяснил Харри. – Вы никак не можете отвыкнуть от своей интонации.

– Ребята, вы что, знакомы? – услышали они английскую речь. Эндрю с подозрением смотрел на них.

Харри взглянул на девушку.

– Да нет, – ответила та.

А жаль, подумал Харри про себя.

Ее звали Биргитта Энквист, она прожила в Австралии уже четыре года и год проработала в баре «Олбери».

– Ну разумеется, мы иногда болтали на работе, но близкими подругами не были – она как-то держалась в стороне. Мы иногда всей толпой выбирались в город погулять. Ингер ездила с нами, но особо себя там не проявляла. Когда пришла сюда устраиваться, она только-только съехала от своего парня в Ньютауне. Насколько мне известно, они долго были вместе, но это все. И еще – она очень любила находить в жизни что-то новое.

– А вы не представляете, с кем из своих знакомых она чаще всего встречалась? – спросил Эндрю.

– Сказать по правде, нет. Я же говорю, она особенно о себе не распространялась. Да и мне это было не слишком интересно. В октябре она ездила в Квинсленд и там повстречалась с какими-то ребятами, потом поддерживала с ними контакт. Может, и парня она там подцепила – он как-то заходил сюда. Но ведь об этом я уже рассказывала? – Ее голос звучал вопросительно.

– Да, да, я знаю, фрекен Энквист, просто хочу, чтобы это услышал мой норвежский коллега, а заодно и посмотрел, где работала Ингер. Может быть, мы здесь, в сиднейской полиции, чего-то не заметили, и на это нам укажет Харри Хоули – лучший следователь Норвегии.

Харри закашлялся.

– А кто такой «мистер Бин»? – наконец спросил он не своим голосом.

– «Мистер Бин»? – Биргитта удивленно посмотрела на полицейских.

– Ну, не актер Роуен Аткинсон, а тот, который, по-вашему, на него похож.

– А-а, «мистер Бин»! – Биргитта снова залилась своим звонким смехом. Как он ей идет, подумал Харри. – Это наш управляющий Алекс. Он всегда опаздывает.

– У нас есть основания полагать, что он интересовался Ингер.

– Да, она ему нравилась. И не только она – большинство девушек, работающих в баре, изнывают от его навязчивых ухаживаний. Мы еще называем его Камбалой. А кличку «мистер Бин» придумала Ингер. Ему, бедняге, тоже нелегко: за тридцать, живет с матерью, и вряд ли что-нибудь изменится. Но управляющий он хороший. И человек безобидный, если это вас интересует.

– А вы откуда знаете?

Биргитта почесала нос:

– Ну, по нему видно.

Харри сделал вид, будто записывает ее слова.

– А вы не вспомните кого-нибудь из знакомых Ингер, по кому было бы видно другое?

– Сюда много народу ходит. Не все ведь педики. Ингер многим нравилась, она красивая. Была. Но вот так чтобы вспомнить… Пожалуй…

– Да-да?

– Да нет, ничего.

– В рапорте сказано, что в ночь убийства Ингер была здесь. Вы не знаете, она договаривалась встретиться с кем-нибудь после работы или собиралась сразу пойти домой?

– Она забрала с кухни остатки еды, сказала, для псины. Я и не знала, что у нее есть собака, поэтому спросила, куда она собирается. Она сказала, что домой. Больше я ничего не знаю.

– Дьявол, – пробормотал Харри. И в ответ на недоуменный взгляд Биргитты пояснил: – У ее домовладельца есть тасманийский дьявол. Значит, эту тварь надо было чем-нибудь умаслить, чтобы проскочить в дом целой и невредимой.

Поблагодарив Биргитту, полицейские уже собирались уходить, когда девушка сказала:

– Мы здесь, в «Олбери», все очень сожалеем о том, что произошло. Как там ее родители?

– Да боюсь, не очень хорошо, – ответил Харри. – Естественно, оба в шоке. И винят себя в том, что позволили ей сюда уехать. Гроб с телом отправят в Норвегию завтра. Если хотите послать цветы на похороны, я могу дать вам адрес в Осло.

– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.

Харри хотелось спросить еще кое о чем, но решил, что это будет неуместно после беседы о смерти и похоронах. Напоследок он поймал ее улыбку, и долго еще она сияла у него перед глазами.

– Черт! – пробормотал он. – А, была не была.

В баре гремела музыка «Walking On Sunshine», и все трансвеститы, а также некоторые гости дергались под нее, забравшись на стойку бара.

– В таких местах, как «Олбери», печали и скорби не задерживаются, – заметил Эндрю.

– Неудивительно, – отозвался Харри. – Жизнь продолжается.

Попросив Эндрю подождать, он вернулся в бар и помахал рукой Биргитте:

– Прошу прощения, еще один вопрос.

– Да?

Харри сделал глубокий вдох. Он уже пожалел, что сказал это, но отступать было поздно.

– Вы не знаете, здесь есть какой-нибудь хороший тайский ресторан?

Биргитта задумалась:

– Да-а… есть, на Бент-стрит, в Сити. Знаете, где это? Говорят, очень даже приличный.

– Раз так, не могли бы вы сходить туда со мной?

Как-то глупо звучит, подумал Харри. И непрофессионально. Даже слишком. Биргитта обреченно вздохнула. Но Харри понял, что это – начало. К тому же она улыбнулась.

– Вы часто так делаете, господин следователь?

– Бывает.

– И как, срабатывает?

– В плане статистики? Не очень.

Она рассмеялась и с интересом посмотрела на Харри. Потом пожала плечами.

– А почему бы и нет? Среда у меня выходной. Встречаемся в девять. И платишь ты, snutjavel. [9]

3

Епископ, боксер и медуза

Когда Харри открыл глаза, было всего три часа ночи. Он попытался заснуть снова, но не мог отвлечься от мыслей о странном убийстве Ингер Холтер и о том, что сейчас в Осло восемь вечера. К тому же он вспоминал веснушчатое лицо, которое видел всего пару минут, а потом чувствовал себя последним дураком.

– Ну и олух ты, Холе! – ругал он себя шепотом в темноте.

В шесть часов он понял, что надо вставать. Приняв освежающий душ, Харри вышел навстречу неяркому небу и утреннему солнцу и стал искать, где бы позавтракать. Со стороны Сити доносился гул, но городская суета пока еще не достигла своего пика. У района Кингз-Кросс был свой шарм, свое очарование небрежности, и Харри заметил, что идет, напевая какой-то веселый мотивчик. На улицах пусто, если не считать нескольких загулявшихся полуночников, спящей парочки, мило устроившейся под одеялом на лестнице, и легко одетой бледной проститутки, заступившей на утреннюю смену.

Возле ресторанчика у обочины стоял его владелец и мыл тротуар. В замечательном настроении Харри заказал ветчину и тост и расправился с завтраком, глядя, как легкий ветерок заигрывает с салфеткой на столе.

– Что-то рановато, Хоули, – сказал Маккормак. – Ну и правильно: мозг лучше всего работает утром, между половиной седьмого и одиннадцатью. А потом уже толку не жди. К тому же с утра тут тихо. Зато в девять начинается такой бедлам, что я простой мысли в голове удержать не могу. Ты, думаю, тоже. А вот у сына в комнате вечно гремит магнитофон. Говорит, в тишине он не может делать уроки. Представляешь?

– …

– Но вчера я решил, что с меня хватит, вошел к нему и вырубил эту адскую машину. А он кричит: «Я иначе не могу сосредоточиться!» Я ему сказал, что нормальные люди так не читают. А он мину скорчил: «Люди, папуля, бывают разные!» Ну что с него взять, в его-то возрасте?

Маккормак приумолк и посмотрел на фотографию на своем столе.

– А у тебя есть дети, Хоули? Нет? Я вот иногда задаюсь вопросом: чего я, собственно говоря, достиг в жизни? Кстати, в какой дыре тебя поселили?

– Отель «Кресент» на Кингз-Кросс, сэр.

– Ну да, Кингз-Кросс. Ты не первый норвежец, которому довелось там пожить. Пару лет назад сюда с официальным визитом приезжал епископ Норвегии или вроде того – не помню, как по имени. Но помню, его ребята заказали ему номер в отеле на Кингз-Кросс. Решили, что «Кингз-Кросс» – это «Царский крест» или что-нибудь еще в библейском духе. Ну, значит, приезжает он туда, сразу же попадает на глаза местным шлюхам, и одна из них подходит к нему и делает довольно откровенное предложение. Бьюсь об заклад, епископ выписался из отеля еще до того, как туда занесли его чемоданы…

Маккормак смеялся, пока на глазах не выступили слезы.

– Вот оно как, Хоули. Ну так чем думаешь заняться сегодня?

– Думал взглянуть на тело Ингер Холтер, пока его не отправили в Норвегию, сэр.

– Дождись Кенсингтона – он проводит тебя до морга. Но ты ведь читал копию отчета о вскрытии?

– Да, конечно, просто я…

– Просто – что?

Отвернувшись к окну, Маккормак пробормотал что-то, что Харри принял за одобрение.

На улице было плюс двадцать восемь, а в подвале морга Южного Сиднея – плюс восемь.

– Много нового узнал? – спросил Эндрю, поплотнее запахиваясь в пиджак.

– Да в общем-то нет. – Харри смотрел на останки Ингер Холтер. Лицо при падении относительно не пострадало. Да, кончик носа разбит, на одной щеке – заметная вмятина, но никаких сомнений в том, что это лицо той самой улыбающейся девушки с фотографии, приложенной к полицейскому отчету. Вокруг шеи черные отметины, по всему телу – синяки, раны и несколько глубоких порезов, а в одном месте видна белая кость.

– Родители хотят посмотреть на снимки. Норвежский посол пытался их отговорить, но адвокат настоял. Не думаю, что матери стоит видеть дочь в таком виде, – покачал головой Эндрю.

Харри взял лупу и стал внимательно изучать синяки на шее.

– Душили голыми руками. Это не так-то просто. Убийце либо силы не занимать, либо он одержим жаждой убийства.

– Или есть опыт в подобных делах.

Харри посмотрел на Эндрю.

– В смысле?

– У нее нет ни кожи под ногтями, ни волос убийцы на одежде, по рукам не скажешь, что она отбивалась. Она погибла так быстро, что почти не успела оказать сопротивление.

– Вы с похожим уже сталкивались?

Эндрю пожал плечами:

– Поработай здесь с мое – любое убийство будет на что-то похоже.

Да нет, подумал Харри. Как раз наоборот. Чем дольше работаешь, тем больше убеждаешься, что в каждом убийстве есть свои детали и нюансы, делающие его непохожим на остальные.

Эндрю посмотрел на часы:

– Через полчаса утреннее совещание. Надо поторапливаться.

Начальником следственной группы был Ларри Уодкинс, выпускник юридического факультета, стремительно взбежавший по карьерной лестнице. Губы тонкие, волосы редкие. Говорит кратко, быстро и по делу, не заботясь о ненужных интонациях и прилагательных.

– Да и о вежливости, – признался Эндрю. – Опытный следователь, но не из тех, кого просишь позвонить родителям, когда дочь находят мертвой. К тому же он, когда нервничает, начинает ругаться.

Правая рука Уодкинса – Сергей Лебье, подтянутый югослав с бритой головой и острой бородкой, что делало его похожим на Мефистофеля в костюме. Вообще-то Эндрю недолюбливал людей, которые слишком заботятся о своей внешности.

– Но Лебье – совсем другое дело. Он не павлин, просто хочет выглядеть аккуратно. А еще у него есть привычка во время разговора изучать свои ногти. Но не чтобы кого-то задеть. А в обеденный перерыв он чистит свои туфли. И разговаривать особо не любит: ни о себе, ни о чем-либо другом.

Самым младшим в команде был Юн Суэ – невысокий сухощавый паренек с неизменной улыбкой. Его семья приехала в Австралию из Китая тридцать лет тому назад. А лет десять назад, когда Суэ было девятнадцать, родители решили съездить на родину и не вернулись. Дед говорил, что сын «ввязался в политику», но не распространялся на эту тему. Суэ так и не узнал, что же с ними произошло. Теперь на нем были старики и двое младших братьев, поэтому он работал по двенадцать часов в сутки, из которых по меньшей мере десять улыбался.

– Если знаешь тупую шутку – расскажи ее Суэ. Он смеется надо всем, – говорил Эндрю по дороге.

Итак, все они собрались в тесной комнатушке с жалобно скрипящим вентилятором под потолком. Уодкинс встал у доски и представил Харри остальным.

– Наш норвежский коллега перевел письмо, найденное в квартире Ингер. Что ты можешь о нем рассказать, Хоул?

– Хоу-ли.

– Прошу прощения, Хоули.

– Ну, она пишет о человеке по имени Эванс. И судя по всему, именно его она держит за руку на фотографии над письменным столом.

– Мы проверили, – сказал Лебье. – Похоже, что это Эванс Уайт.

– Вот как? – Уодкинс удивленно поднял тонкую бровь.

– О нем нам известно не так много. Родители приехали из Штатов в конце шестидесятых и получили вид на жительство. Тогда это не было проблемой, – добавил Лебье. – Так или иначе, они колесили по стране, практикуя вегетарианство и балуясь марихуаной и ЛСД, по тем временам дело обычное. Потом родился Эванс, родители развелись, и когда парню было восемнадцать, отец уехал обратно в Штаты. Мать занимается знахарством, сайентологией и всякого рода мистикой. На каком-то ранчо на Золотом берегу она открыла свое заведение, так называемый «Хрустальный храм», и там продает туристам и духовным искателям камни-амулеты и всякое привозное барахло из Таиланда. В восемнадцать лет Эванс решил заняться тем же, что и большинство австралийских подростков, – он посмотрел на Харри. – То есть ничем.

Эндрю откинулся на спинку кресла и громко пробурчал:

– Да, хорошо просто бродить по Австралии, заниматься серфингом и жить на деньги налогоплательщиков. Отличная социальная система, отличный климат. Отличная у нас страна! – И он снова сел прямо.

– У него уже давно нет определенного места жительства, – продолжил Лебье. – Но нам известно, что не так давно он обитал где-то на окраине Сиднея вместе с «белой рванью». Однако те, у кого мы спрашивали, говорят, он куда-то запропал. Его ни разу не арестовывали. Так что единственное его фото, какое у нас есть, – фотография на паспорт, который он получил в тринадцать.

– Да вы волшебники, – заметил Харри. – Это ж как вам удалось по одной фотографии и имени так быстро отыскать парня среди восемнадцати миллионов?

Лебье кивнул на Кенсингтона.

– Эндрю узнал город на фотографии. Копию фотографии мы отправили в местный полицейский участок, и они выдали нам имя. Оказалось, что там парень «занимает положение в определенных кругах». В переводе на нормальный язык это значит, что он – один из наркобаронов, торгует марихуаной.

– Судя по всему, городок совсем небольшой, – предположил Харри.

– Нимбин, свыше тысячи жителей, – сообщил Эндрю. – Основным занятием было молочное животноводство, до тех пор пока в 1973 году Австралийское национальное студенческое общество не надумало провести так называемый фестиваль «Аквариус». – На лицах у присутствующих появились ухмылки. – Собственно говоря, лозунгами фестиваля были идеализм, альтернативный образ жизни, возврат к природе и все такое прочее. Газеты только и писали, что о студентах, которые ходили нагишом и занимались сексом направо и налево, не считаясь с приличиями. Праздник длился десять дней, но кое у кого он затянулся. Почва в окрестностях Нимбина плодородная. Для всего. И сейчас я, если можно так выразиться, сомневаюсь, что молочное животноводство там по-прежнему важнейшая статья дохода. На главной улице, в пятидесяти метрах от полицейского участка, находится самый открытый в Австралии рынок, где торгуют марихуаной. Не удивлюсь, если и ЛСД.

– Так или иначе, – подытожил Лебье, – Эванса, если верить полиции, недавно видели в Нимбине.

– В настоящее время губернатор Нового Южного Уэльса развернул борьбу с наркотиками, – вставил Уодкинс. – Должно быть, правительство заставило его ужесточить меры против растущей наркомании.

– Точно, – кивнул Лебье. – Полиция делает аэрофотосъемку полей, засеянных коноплей.

– К делу, – сказал Уодкинс. – Нужно найти этого парня. Кенсингтон, ты, похоже, неплохо ориентируешься в тех краях, а вам, Хоули, будет интересно поездить по Австралии. Маккормак позвонит в Нимбин, предупредит о вашем приезде. Юн, продолжай стучать по клавиатуре и искать, искать, искать. Let's make some good! [10]

– Let's have some dinner, [11] – бросил Эндрю.

Смешавшись с туристами, они сели на монорельс до бухты Дарлинг, сошли в Харборсайде и расположились на обед в кафе под открытым небом с видом на залив.

Мимо продефилировали длинные ноги на высоких шпильках. Эндрю не постеснялся охнуть и присвистнуть, обратив на себя внимание посетителей. Харри покачал головой.

– Как поживает твой друг Отто?

– Ну… Места себе не находит. Ему предпочли женщину. Говорит, если у твоего любовника кроме тебя есть женщина, он останется с ней, а не с тобой. Не беда, ему не впервой. Как-нибудь переживет.

Харри показалось, что на него упала пара капель. Он удивленно взглянул на небо – и правда, с северо-запада незаметно подкралась тяжелая грозовая туча.

– А как ты узнал Нимбин по фотографии какого-то дома?

– Нимбин? Забыл тебе сказать: я старый хиппи, – осклабился Эндрю. – Всем известно, что те, кто хвастает, будто помнит фестиваль «Аквариус», на самом деле врут. Ну я-то во всяком случае помню дома на главной улице. И ощущение, как будто оказался в бандитском городке из вестерна, раскрашенном каким-то психом в сиреневый и золотой. Думаю, эти цвета застряли в моем подсознании, так на меня подействовало их сочетание. И я сразу вспомнил про них, увидев ту фотографию.

После обеда Уодкинс созвал еще одно совещание. На этот раз кое-что интересное удалось найти Юн Суэ.

– Я просмотрел все нераскрытые убийства в Новом Южном Уэльсе за последние десять лет и нашел четыре похожих на наше. Трупы найдены в глухих местах: два в мусорных кучах, один – на опушке леса, возле шоссе, и еще один всплыл в реке Дарлинг. Женщины сперва были изнасилованы и убиты в другом месте, а потом выброшены. И что самое важное – все до одной задушены и у всех на шее были синяки от пальцев.

Юн Суэ ослепительно улыбнулся.

Уодкинс откашлялся:

– Тебя малость занесло, Суэ. Удушение – не такой уж редкий способ убийства, если оно сопряжено с изнасилованием. А география, Суэ? Река Дарлинг – это черт-те где! За сто километров от Сиднея.

– Здесь загвоздка, сэр. Я не могу выявить никакой территориальной закономерности.

Вид у Юна был измученный.

– Тогда не думаю, что на основании того, что за десять лет по всей стране были найдены четыре задушенные женщины…

– Еще кое-что, сэр. У всех них светлые волосы. И не просто светлые, а белые.

Лебье тихо присвистнул. За столом стало тихо.

Лицо Уодкинса оставалось недоверчивым:

– Юн, ты можешь сделать кое-какие подсчеты? Посмотри статистику, прикинь, как эти дела с ней соотносятся, насколько они выходят за рамки обычного, чтобы нам не бить тревогу раньше времени. Для большей надежности проверь всю Австралию. Разбери в том числе нераскрытые случаи изнасилования. Может, там что найдется.

– На это уйдет какое-то время. Но я постараюсь, сэр, – снова улыбнулся Юн.

– Хорошо. Кенсингтон и Хоули, почему вы еще не в Нимбине?

– Уезжаем завтра утром, сэр, – ответил Эндрю. – В Литгау свежий случай изнасилования, и я хочу сначала заняться им. Мне кажется, здесь возможна какая-то связь с нашим делом. Мы как раз собирались туда отправиться.

Уодкинс наморщил лоб.

– Литгау? Кенсингтон, мы работаем в команде. А это значит, обсуждаем и координируем наши действия, а не просто мечемся, как нам в голову взбредет. По-моему, мы здесь не обсуждали никакого изнасилования в Литгау.

– У меня просто предчувствие, сэр.

Уодкинс вздохнул:

– Ну да, Маккормак говорит, что у вас какая-то там особая интуиция…

– У нас, аборигенов, связь с миром духов сильнее, чем у вас, бледнолицых.

– В моем отделении, Кенсингтон, подобные соображения в расчет не берутся.

– Я просто пошутил, сэр. Но это дело интересует меня и по другой причине.

Уодкинс покачал головой:

– Ладно, только не пропусти, пожалуйста, утром свой самолет.

По шоссе они доехали до Литгау – промышленного городка с десятью-двенадцатью тысячами жителей, напомнившего Харри большой поселок. Возле полицейского участка горел проблесковый маячок, бросая осколки синего света на стоящий рядом столб.

Начальник полиции принял их радушно. Он оказался добродушным толстяком с немыслимым двойным подбородком и фамилией Ларсен. У него были дальние родственники в Норвегии.

– У вас в Норвегии есть знакомые Ларсены? – спросил он.

– И не один, – ответил Харри.

– Да, бабушка рассказывала, что у нас там большая семья.

– Это точно.

Дело об изнасиловании Ларсен помнил хорошо.

– По счастью, в Литгау такое нечасто. Случилось это в начале ноября. Женщина возвращалась домой с фабрики, с ночной смены. В переулке ее сбили с ног, посадили в машину и увезли. Угрожая жертве ножом, преступник отвез ее в лес у подножия Голубых гор, где изнасиловал на заднем сиденье. Он уже схватил ее за шею и начал душить, когда услышал позади автомобильный сигнал. Водитель ехал в загородный дом и, решив, что помешал влюбленной парочке, не стал выходить из машины. Пока насильник перебирался на переднее сиденье, женщина успела выскочить и бросилась ко второй машине. Насильник понял, что его дело плохо, нажал на газ и уехал.

– Кто-нибудь заметил номер автомобиля?

– Нет, ведь было темно, да и все произошло слишком быстро.

– А женщина успела разглядеть преступника? Обратила внимание на особые приметы?

– Конечно. Ну, то есть… В общем, было темно.