Старинные английские ужасы

Автор неизвестен
Старинные английские ужасы

      СТАРИННЫЕ АНГЛИЙСКИЕ УЖАСЫ
      СБОРНИК
      Аноним ПРЕДСКАЗАНИЕ АСТРОЛОГА, или СУДЬБА МАНЬЯКА
      Реджинальд, единственный наследник блестящей семьи Ди Венони, с раннего детства отличался необузданным и порывистым нравом; говорили, что отец его умер от наследственного безумия, и друзья, замечая буйные и таинственные мысли, отражающиеся в глазах своего товарища, и определенную силу его взгляда, утверждали, что ужасная болезнь течет и в жилах молодого Реджинальда. Так ли это было или нет, но только несомненно, что его образ жизни не способствовал исчезновению симптомов сумасшествия. Оставленный в раннем возрасте на воспитание матери, которая после кончины мужа жила в строгом уединении, он мало видел такого, что могло бы отвлечь или оживить его внимание. Мрачный замок, в котором он обитал, был расположен в Швабии на границе Черного Леса. Это был запущенный особняк, построенный по моде тех дней в мрачном готическом стиле. Неподалеку возвышались развалины когда-то известного Рудштейнского замка, от которого теперь осталась лишь разрушенная башня. А вдали пейзаж тонул в загадочном мраке непроходимой чащи Черного Леса.
      Таким было месте, в котором проходила юность Реджинальда. Разнообразие в его одиночество внесло прибытие неожиданного жителя. Некий старик, явно изможденный возрастом и дряхлостью, поселился в разрушенной Рудштейнской башне. Он редко появлялся днем, а из того необычного обстоятельства, что у него в башне горела лампа, селяне довольно естественно заключили, что он посланник дьявола. Рассказ об этом вскоре приобрел большую известность и, достигнув наконец ушей Реджинальда через сплетника-садовника, пробудил его любопытство. Юноша решил представиться мудрецу и установить, чем вызвано его необычное уединение. Воодушевленный таким решением, он тут же покинул замок матери и направился к разрушенной башне, находящейся неподалеку от его поместья. Была мрачная ночь, и казалось, что на крыльях ветра летит дух бури. Когда часы сельской церкви пробили двенадцать, он достиг развалин. Поднявшись по изношенной временем лестнице, шатавшейся при каждом его шаге, он с трудом достиг покоев философа. Дверь была распахнута, а у зарешеченного окна сидел старик. Его внешний вид представлял впечатляющее зрелище. На грудь ложилась длинная белая борода, а хрупкое тело с трудом удерживало астрономическую трубу, направленную в небеса. Книги, исписанные неведомыми кабалистическими символами, в беспорядке валялись на полу. На столе стояла алебастровая ваза с выгравированными знаками Зодиака и кольцами из таинственных букв. На астрологе было одеяние из черного бархата, причудливо расшитое золотом, подпоясанное серебряным ремнем. Редкие кудри трепал ветер, а правая рука сжимала палочку из черного дерева. При появлении незнакомца он встал и изучающе посмотрел на встревоженное лицо Реджинальда.
      - Дитя, родившееся под несчастной звездой! - воскликнул он глухим голосом. - Ты пришел, дабы проникнуть в тайны будущего? Сторонись меня ради своей же жизни или, что много дороже, своего вечного счастья! Ибо я скажу тебе, Реджинальд Ди Венони, что лучше было б, если б ты вообще не рождался, чем узнать тебе о своем конце в том месте, что через годы станет свидетелем твоего падения.
      Зловещим было лицо астролога, когда он произносил эти слова, и они прозвучали в ушах Реджинальда, словно похоронный звон.
      - Я невиновен, отец! - запинаясь, ответил он - Да и нрав не позволяет мне совершать грехи, о которых вы говорите.
      - Ха! - произнес пророк. - Человек в действительности невиновен до самого мгновения его осуждения. Но звезда твоей судьбы уже меркнет на небесах, и счастье горделивой семьи Венони должно вместе с ней сойти на нет. Посмотри на запад! Вот планета, что сияет так ярко на ночном небе. Это звезда, под которой ты родился. Когда в следующий раз ты увидишь ее, падающую вниз, как метеор, через все полушарие, вспомни о словах пророка. Будет совершено кровавое деяние, и ты - тот, кто его содеет!
      В этот миг из-за темных облаков, медленно ползущих по тверди, выглянула луна и пролила мягкий свет на землю. На западе была видна одна-единственная яркая заезда. Это была звезда, под которой родился Реджинальд. Он неподвижно уставился на нее, затаив дыхание, и смотрел до тех пор, пока плывущие облака не скрыли из вида ее свет. Меж тем астролог вновь расположился у окна. Он направил свою трубу в небо. Казалось, тело его сотрясают судороги. Пока он изучал небеса, он дважды проводил рукой по лбу и вздрагивал.
      - Лишь несколько дней, - сказал он, - осталось мне жить на земле, а затем мой дух познает вечный покой могилы. Звезда моего рождения тускла и бледна. Она никогда вновь не будет яркой, и старик никогда больше не узнает утешения. Прочь! - продолжал он, взмахом руки гоня Реджинальда. Не тревожь последних мгновений умирающего. Через три дня возвращайся и у основания этих развалин предай земле труп, который найдешь в башне. Прочь!
      Объятый ужасом Реджинальд не смог промолвить в ответ ни слова. Он стоял, словно завороженный. А через несколько мгновений ринулся из башни и возвратился в весьма беспокойном состоянии в мрачный замок матери.
      Прошло три дня, и верный обещанию Реджинальд опять направился к башне. Он достиг ее, когда опускалась ночь, и с трепетом вступил в роковое помещение. Все внутри было безмолвно, лишь звук его шагов отзывался глухим эхом. Ветер вздыхал вокруг развалин, а ворон на зубцах стены уже запел свою песнь смерти. Реджинальд вошел. Астролог, как и прежде, сидел у окна, словно в глубокой рассеянности, а его труба лежала рядом. Боясь потревожить его покой, Реджинальд осторожно подошел к нему. Старик не пошевелился. Ободренный таким неожиданным спокойствием, он сделал еще шаг и посмотрел астрологу в лицо. Его взгляд упал на труп - след от Того, что раньше было жизнью. Охваченный страхом при виде старика, он начисто забыл об обещании и стремглав выбежал из комнаты.
      В течение многих, дней душевная лихорадка не ослабевала. Он часто начинал бредить и в часы безумия говорил с духом Зла, посещавшим его в спальне. Мать была потрясена такими очевидными симптомами душевного расстройства. Она помнила о судьбе мужа и умоляла Реджинальда, если он ценит ее чувства, укрепить свое здоровье путешествием. С большим трудом его убедили покинуть дом своего детства. Увещевания графини наконец возобладали, и он оставил замок Ди Венони ради солнечной страны Италии.
      Время бежало быстро. Постоянная смена впечатлений производила настолько благотворное действие, что от когда-то угрюмого и порывистого характера Венони не осталось и следа. Изредка на душе у юноши было тревожно и мрачно, но разнообразные развлечения оказали влияние на воспоминания о прошлом и сделали его настолько спокойным, насколько позволяла его природа. Он провел за границей уже не один год и все это время писал матери, по-прежнему живущей в замке Ди Венони, и наконец объявил о своем намерении обосноваться в Венеции. Он пробыл в городе лишь несколько месяцев, когда в веселые дни Карнавала его, как иноземного дворянина, представили прекрасной дочери одного дожа. Она была любезна, воспитана и обеспечена всем необходимым для неизменного благополучия. Реджинальд был очарован ее красотой и ослеплен превосходными качествами ее души. Он признался в своей привязанности и был со смущением осведомлен, что это чувство взаимно. Поэтому не оставалось ничего иного, как только попросить ее руки у дожа, к которому тотчас же обратились и умоляли сделать благополучие молодой пары полным. Просьба была удовлетворена, и счастье влюбленных стало совершенным.
      В день Бракосочетания Дворец дожей на площади Святого Марка заполнило блестящее общество. Вся Венеция толпой валила на праздник, и в присутствии самых блистательных дворян Италии Реджинальд граф Ди Венони был удостоен руки Марцелии, дочери дожа. Вечером во Дворце был дан бал. Но молодая чета, желая быть наедине, бежала от веселья и поспешила на гондоле к замку, уже приготовленному для их приема.
      Была прелестная лунная ночь. Мягкие лучи звезд искрились на серебряной груди Адриатики, а легкие звуки музыки, еще более милые на расстоянии, доносились западным ветром. Тысячи разноцветных фонариков на освещенных площадях города отражались в волнах, а приятный напев гондольеров вторил тихому плеску весел. Сердца влюбленных были полны чувств, колдовской дух этого часа вошел всей своей прелестью в их души. Внезапно тяжелый стон вырвался из переполненного сердца Реджинальда. Он взглянул на западное полушарие, и звезда, в этот миг ярко горевшая над горизонтом, напомнила ему ужасную сцену, свидетелем которой он стал в Рудштейнской башне. Глаза его заискрились безумным блеском, и если б поток слез не пришел ему на помощь, последствия могли бы быть роковыми. Но страстные ласки молодой невесты успокоили возбужденного юношу и вернули его душу в прежнее спокойное состояние.
      Прошло несколько месяцев со дня их свадьбы, и сердце Реджинальда было счастливо. Он любил Марцелию, и был нежно любим. Поэтому ничего не требовалось для полноты их благополучия, кроме присутствия его материграфини. Он написал письмо, умоляя ее приехать и жить у них в Венеции, но в ответ ему было сообщено се духовником, что она тяжело больна и просит сына незамедлительно приехать. Получив это тревожное сообщение, они с Марцелией поспешили в замок Ди Венони. Когда он вошел, графиня была еще жива и встретила его страстным объятием. Но напряжение от неожиданного свидания с сыном было слишком велико для возбужденного духа матери, и она отошла в тот миг, когда сжимала его в своих руках.
      С этого мгновения душа Реджинальда пришла в состояние самого тяжкого уныния. Он проводил мать до могилы, а когда вернулся после похорон домой, у него на лице заметили жуткую улыбку. Замок Ди Венони пробудил врожденную подавленность его духа, а вид разрушенной башни словно накладывал угрюмую печать на его чело. Он целыми днями бродил вне дома, а когда возвращался, его печальный вид тревожил жену. Она делала все, что было в ее силах, чтобы смягчить его тоску, но меланхолия не ослабевала. Порой, когда у него начинался припадок, он в гневе отталкивал ее, но в мгновения нежности смотрел на нее как на прелестное видение исчезнувшего счастья.
      Однажды вечером он прогуливался с ней по селу, его речь стала еще более унылой, чем обычно. Солнце медленно клонилось к закату, их путь обратно в замок лежал через кладбище, где покоился прах графини. Реджинальд сел вместе с Марцелией у могилы и, сорвав несколько цветов, воскликнул:
      - Разве ты не желаешь присоединиться к моей матери, милая девочка? Она: ушла в страну благости... в страну любви и солнца! Если мы счастливы в этом мире, каково же будет наше счастье в ином? Давай полетим, чтобы соединить наше блаженство с ее блаженством, и мера нашей радости будет полна.
      Когда он произносил эти слова, его глаза пылали безумием, а рука, казалось, искала оружие. Встревоженная его видом Марцелия поспешила, взяв его за руку, увести с этого места.
      Солнце меж тем садилось, и вечерние звезды появились во всем своем великолепии. Ярче других светила роковая западная планета, под которой родился Реджинальд. Он с ужасом наблюдал за ней и показал ее Марцелии:
      - В ней длань небес! - возбужденно воскликнул он. - И счастье Венони спешит к закату.
      В этот миг стала видна разрушенная Рудштейнская башня, над которой сияла полная луна.
      - Вот место, - продолжил маньяк, - где должно быть совершено кровавое деяние, и я - тот, кто его содеет! Ноне бойся, бедная девочка, - добавил он более мягким голосом, когда у нее из глаз брызнули слезы, - твой Реджинальд не может причинить тебе вреда. Он может быть несчастен, но никогда не будет виновен!
      С этими словами он вошел в замок и бросился на диван в неуемной душевной тоске.
      Ночь подходила к концу, утро освещало холмы, но оно принесло Реджинальду душевное расстройство. День был неспокойный, в унисон растревоженным чувствам его духа. Он оставил Марцелию на рассвете и не сказал, когда вернется. Но в сумерках, когда она сидела у окна со свинцовым переплетом, играя на арфе любимую венецианскую коанционетту, двери распахнулись, и появился Реджинальд. Его глаза покраснели и были полны глубочайшего... смертельного безумия, а все тело как-то непривычно содрогалось.
      - То не было сном, - воскликнул он, - я видел ее, и она манила меня за собой.
      - Видел кого? - спросила Марцелия, встревоженная его неистовством.
      - Мою мать, - ответил маньяк. - Послушай, я расскажу тебе. Когда я бродил по лесу, мне показалось, что ко мне приблизилась небесная сильфида, явившаяся в образе моей матери. Я бросился к ней, но был задержан мудрецом, указывавшим на западную звезду. Внезапно послышались громкие крики, и сильфида приняла облик демона. Ее фигура вздымалась до страшной высоты, и она с презрением указывала на тебя, да, на тебя, моя Марцелия. В ярости она притащила тебя ко мне. Я схватил тебя... я тебя убил! А глухие стоны разносились полуночным ветром. Был слышен голос злодея Астролога, орущего, словно из склепа: "Судьба свершилась, и жертва может удалиться с честью". Потом мне показалось, что небеса омрачились, и густые капли липкой, сворачивавшейся крови потоками полились из чернеющих на западе туч. В воздухе пролетела звезда, и... призрак моей матери вновь поманил меня.
      Маньяк замолк и стремглав бросился из комнаты. Марцелия последовала за ним и обнаружила его прислонившегося в забытьи к деревянным панелям библиотеки. Нежным движением она взяла его за руку и вывела на свежий воздух. Они гуляли, но обращая внимания на собирающуюся грозу, пока не обнаружили, что находятся у основания Рудштейнской башни. Внезапно маньяк остановился. Видимо, у него в мозгу пронеслась какая-то ужасная мысль. Он схватил Марцелию и на руках понес в роковую комнату. Тщетно она звала на помощь и молила о пощаде.
      - Дорогой Реджинальд, это я, Марцелия, ты, конечно же, не можешь причинить мне вреда.
      Он слышал... но не обращал внимания и ни разу не приостановился, пока не достиг покос смерти. Внезапно исступление сошло с его лица, и появился куда более страшный, но более сдержанный взгляд несомненного сумасшедшего. Он подошел к окну и посмотрел на грозовой лик. Темные тучи плыли над горизонтом, а вдали раздавался глухой гром. На западе все еще была видна роковая звезда, ныне сияющая каким-то болезненным светом. В этот миг блеск молнии озарил всю комнату и отбросил краевое мерцание на скелет, лежащий на полу. Реджипальд испуганно взглянул на него и вспомнил о непохороненном Астрологе. Он подошел к Марцелии и, указывая на восходящую луну, с дрожью в голосе воскликнул:
      - Надвигается темная туча, и, прежде чем вновь засияет это полное светило, ты умрешь. Я буду сопровождать тебя в смерти, и рука об руку мы войдем к нашей матери.
      Бедная девушка просила пощадить ее, но голос ее терялся в гневных раскатах грома. Туча между тем продолжала плыть... она достигла луны, та потускнела, потемнела и в конце концов скрылась во мраке. Маньяк посмотрел на часы и со страшным воплем ринулся к жертве. С убийственной решимостью он схватил ее за горло, в то время как беспомощные руки и полузадушенный голос молили о сострадании. После короткой борьбы глухой хруст возвестил, что жизнь угасла и что убийца держит в своих объятиях труп. Тут рассудок у него прояснился, и по возвращении здравого ума Реджинальд обнаружил, что он в беспамятстве убил Марцелию. Безумие... глубочайшее безумие вновь овладело им. Он засмеялся и, издавая неземные демонические вопли, в яростном порыве бросился вниз головой с вершины башни.
      Наутро тела молодой четы были обнаружены и похоронены в одной могиле. Роковые развалины Рудштейнского замка существуют и поныне. Но теперь их обычно избегают, считая, что они - обиталище духов умерших. День за днем эти развалины медленно осыпаются и служат убежищем лишь ночному ворону да диким зверям. Над ними витают суеверия, а предания населили их всеми ужасами. Странник, проходящий мимо них, вздрагивает, когда видит эту заброшенность, и восклицает, шагая дальше: "Наверняка это место, где может безопасно процветать лишь порок или изуверство, завлекающее заблудшие души".
      Анна Петиция Барбольд
      РЫЦАРЬ БЕРТРАН
      Рыцарь Бертран повернул своего скакуна в низину, надеясь пересечь мрачные болота до вечернего звона. Но прежде чем он проделал половину пути, он был сбит с толку множеством разветвляющихся тропинок. Не в силах ничего разглядеть, кроме окружающего его бурого вереска, он совсем потерял направление и не знал, куда ему следует двигаться. В таком положении и застигла его ночь. То была такая ночь, когда луна бросает сквозь черные тучи лишь слабый отблеск света. Порой она появлялась во всем великолепии из-за своей завесы, лишь на миг открывая перед несчастным Бертраном вид широко раскинувшейся пустынной местности. Надежда и врожденная смелость пока вынуждали его двигаться вперед, но наконец усиливающаяся темнота да усталость тела и души победили: страшась сдвинуться с твердой почвы и опасаясь невидимых трясин и ям, он в отчаянии спешился и упал на землю. Но недолго пребывал рыцарь в таком состоянии: его слуха достиг зловещий звон далекого колокола. Он встал и, повернувшись на звук, различил тусклый мерцающий огонек. В тот же миг Бертран взял коня под уздцы и осторожно направился в сторону огня. Совершив тяжелый переход, он остановился у рва с водой, окружавшего строение, из которого исходил свет. При вспышке лунного света он увидел большой старинный особняк с башнями по углам и широким подъездом посредине. На всем лежала заметная печать времени. Крыша во многих местах рухнула, зубцы на башнях наполовину обвалились, а окна были разбиты. Подъемный мост через развалины ворот вел во двор. Рыцарь Бертран вошел на него, и тут свет, исходивший из окна одной из башен, мелькнул и исчез. В тот же миг луна нырнула в черную тучу, и ночь стала еще темнее, чем прежде. Царила полная тишина.
      Рыцарь Бертран привязал коня под навесом и, подойдя к зданию, тихо и медленно зашагал вдоль него. Все было спокойно, как в царстве смерти.
      Он заглянул в окна, но ничего не смог различить и непроницаемой тьме. Немного поразмыслив, он взошел на крыльцо и, взяв в руку громоздкий дверной молоток, поднял его и после некоторых колебаний громко постучал.
      Звук глухо пронесся по всему особняку.
      И все затихло... Следующий удар был более смелым и громким... Опять ничего... Он стукнул в третий раз, и в третий раз все было тихо. Тогда он отошел на несколько шагов, дабы взглянуть, не виден ли где в доме свет. И свет вновь появился в том же самом месте, но быстро исчез, как и прежде... В тот же миг с башни раздался зловещий звон. Сердце Бертрана в страхе остановилось - на какое-то время он замер, затем ужас вынудил его сделать несколько поспешных шагов к своему коню... но стыд остановил его бегство, и, движимый чувством чести и непреодолимым желанием положить конец сему приключению, он возвратился на крыльцо. Укрепив свою душу решимостью, он одной рукой обнажил меч, а другой поднял на дверях запор. Тяжелая створка, заскрипев на петлях, с неохотой поддалась - он нажал на нее плечом и с трудом открыл, отпустил ее и шагнул вперед, дверь тут же с громоподобным ударом захлопнулась. У рыцаря Бертрана кровь застыла в жилах - он обернулся, чтобы найти дверь, но не сразу его трясущиеся руки нащупали ее. Но даже, собрав все свои силы, он не смог открыть ее вновь. После нескольких безуспешных попыток он оглянулся и увидел в дальнем конце коридора широкую лестницу, а на ней - бледно-голубое пламя, бросавшее на все помещение печальный отсвет. Рыцарь Бертран вновь собрался с духом и двинулся к пламени. Оно отдалилось. Он подошел к лестнице и после мимолетного раздумья стал подниматься. Рыцарь медленно поднимался, пока не вступил в широкую галерею. Пламя двинулось вдоль нее, и в безмолвном ужасе, ступая как можно тише, ибо его пугал даже звук собственных шагов, Бертран последовал за ним. Оно привело его к другой лестнице, а затем исчезло. В тот же миг с башни прозвучал еще рдян удар - рыцарь Бертран ощутил его всем своим сердцем. Теперь он находился в полной темноте. Вытянув перед собой руки, он начал подниматься по второй лестнице. Его левого запястья коснулась мертвенно-холодная рука и, крепко ухватившись, с силой потащила вперед. Бертран пытался освободиться, да не мог, и тогда он нанес яростный удар мечом. В тот же миг его слух пронзил громкий крик, и его руке осталась недвижная кисть мертвеца.
      Он отбросил ее и с отчаянной доблестью ринулся вперед. Лестница стала уже и начала извиваться, на пути то и дело встречались проломы и отвалившиеся камни. Ступени становились все короче и наконец уперлись в низкую железную дверь. Рыцарь Бертран толчком открыл ее - она вела в извилистый проход, размеры которого позволяли человеку пробираться лишь на четвереньках. Слабого света было достаточно, чтобы разглядеть его. Рыцарь Бертран вполз туда. Под сводчатым потолком раздался низкий приглушенный стон. Бертран двинулся вперед и, достигнув первого поворота, различил то же самое голубое пламя, что вело его прежде. Он последовал за ним. Проход внезапно превратился в высокую галерею, средь коей возник некий призрак в полном боевом облачении. Угрожающе выставив перед собой окровавленный обрубок кисти, он взмахнул мечом, зажатым в другой руке. Рыцарь Бертран бесстрашно бросился вперед, чтобы нанести сокрушительный удар: но призрак в тот же миг исчез, уронив тяжелый железный ключ. Пламя теперь полыхало над створками дверей в конце галереи. Рыцарь Бертран подошел, вставил в медный замок ключ и с трудом его повернул - в тот же миг двери распахнулись, открыв огромное помещение, в дальнем конце которого на катафалке покоился гроб, а по обе стороны его горело по свече. Вдоль стен комнаты стояли изваяния из черного мрамора, одетые по-мавритански и державшие в правой руке по огромной сабле. При появлении рыцаря они одновременно приняли угрожающие позы. Тут крышка гроба открылась, и раздался удар колокола. Пламя по-прежнему мерцало впереди, и рыцарь Бертран с решимостью последовал за ним, пока не оказался шагах в шести от гроба. Из него вдруг поднялась дама в саване и в черном покрывале и протянула к нему руки. В то же время изваяния звякнули саблями и шагнули вперед. Рыцарь Бертран бросился к даме и сжал ее в своих объятиях - та же отбросила покрывало и поцеловала его в губы. И в тот же миг все здание зашаталось, как при землетрясении, и с ужасающим грохотом развалилось на части. Рыцарь Бертран внезапно потерял сознание, а придя в себя, обнаружил, что сидит на бархатном диване в великолепной комнате, освещенной светильниками из чистого хрусталя с бесчисленными свечами. Посредине находился роскошный накрытый стол. При звуках этой музыки открылись двери, и появилась дама несравненной красы, сияя с изумительным великолепием, в окружении хоровода веселых нимф, более прелестных, нежели грации. Она полошла к рыцарю и, упав на колени, поблагодарила его как своего освободителя. Нимфы возложили на голову Бертрана венок, а дама подвела к столу и села рядом. Нимфы разместились вокруг, а вошедшая в зал несметная череда слуг начала подавать изысканные яства, и непрестанно играла восхитительная музыка. Рыцарь Бертран от удивления даже не мог говорить - он мог выражать свое почтение лишь учтивыми взглядами и жестами.
      1773
      Аноним МОНАХ В УЖАСЕ, или КОНКЛАВ МЕРТВЕЦОВ
      Триста с лишним лет назад, когда Крейцбергская обитель была в самом расцвете, один из живших в ней монахов, желая выяснить все о грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище, посетил его глубокой ночью с целью провести исследование на сей страшный предмет. Когда он открыл дверь склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа ризничего, монах отошел за высокий алтарь и стал ждать, когда тот уйдет. Однако ризничий не появлялся; монах, устав от ожидания, в конце концов спустился во неровным ступеням, ведущим в мрачные глубины. Как только он достиг самой нижней ступени, то сразу понял, что хорошо знакомая обстановка претерпела полное превращение. Он давно привык к посещениям склепа. Посему он знал убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью и все здесь было знакомо его взору. Какой же ужас охватил его, когда он понял, что обстановка, которая всего лишь этим утром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная!
      Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял вместилище тьмы и лишь он позволял монаху видеть.
      По обе стороны от него нетленные тела давным-давно похороненных братьев сидели в гробах без крышек, а их холодные лучистые глаза смотрели на него с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы были сцеплены на груди, а члены неподвижны. Это зрелище поразило бы самого отважного человека. Сердце монаха дрогнуло, хотя он был философом, да еще к тому же и скептиком.
      В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом, словно за столом, сидели три монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любознательный брат хорошо знал их лица. Землистый оттенок щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые, глаза испускали, как ему казалось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим столом, словно испытывая сильную боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни звука, склеп был погружен в безмолвие, его жуткие обитатели неподвижны, как изваяния.
      Любопытный монах охотно покинул бы ужасное появление и вернулся в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления. Но он не мог сдвинуться с места, чувствуя, будто бы врос в пол. И хотя ему удалось обернуться, вход в склеп, к своему безграничному удивлению и испугу, он не смог найти и был не в силах понять, как отсюда выбраться. Он замер без движения. Наконец старший из сидевших за столом монахов сделал ему знак приблизиться. Неверными шагами он преодолел путь до стола и наконец предстал перед старшим, и тут же другие монахи подняли на него недвижные взгляды, от которых стыла кровь. Он не знал, что делать, и едва не лишился чувств. Казалось, Небеса покинули его за неверие. В этот миг сомнения и страха монах вспомнил о молитве и, как только сотворил ее, ощутил в себе неведомую доселе уверенность. Он взглянул на книгу перед мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застежками. Ее название было написано сверху на каждой странице: "Liber Obidientiae".
      Больше ему ничего прочитать не удалось. Тогда он посмотрел сначала в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза его собратьев. Затем он окинул взглядом остальных покойников во всех видимых сквозь мрак гробах. К нему вернулись дар речи и решимость. Он обратился к жутким созданиям, перед которыми стоял, на языке духовных пастырей.
      - Pax vobis, - так он сказал. - Мир вам.
      - Hie nulla pax, - вздохнув, ответствовал самый древний глухим дрожащим голосом. - Здесь нет мира.
      Говоря это, он указал себе на грудь, и монах, бросив туда взгляд, узрел его сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но его не сжигает. В испуге он отвернулся, но не прекратил своих речей.
      - Pax vobis, in homine Domini, - сказал он вновь. - Мир вам, во имя Господне.
      - Hic nоn pax, - послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. - Нет здесь мира.
      Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, он узрел то же живое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монах отвел взгляд и обратился к сидящему посредине.
      - Pax vobis, in homine Domini, - продолжил он.
      При этих словах тот, к которому они были обращены, поднял голову, простер руку и, захлопнув книгу, изрек:
      - Говори. Твое дело спрашивать, а мое - отвечать.
      Монах почувствовал уверенность и прилив смелости.
      - Кто вы? - спросил он. - Кто вы такие?
      - Нам не ведомо! - был ответ. - Увы! Нам не ведомо!
      - Нам не ведомо, нам не ведомо! - эхом отозвались унылые голоса обитателей склепа.
      - Что вы здесь делаете? - продолжил вопрошающий.
      - Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе!
      - Горе! Горе! - прозвучало со всех сторон.
      Монах был в ужасе, но все же продолжил:
      - Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступление, заслуживающее такой кары?
      Как только он задал этот вопрос, земля под ним затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у его ног, восстало множество скелетов.
      - Они - наши жертвы, - ответствовал старший монах, - они пострадали от рук наших. Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать.
      - Как долго? - спросил монах.
      - Веки вечные! - был ответ.
      - Веки вечные, веки вечные! - замерло в склепе.
      - Помилуй нас, Бог! - вот все, что смог воскликнуть монах.
      Скелеты исчезли, могилы над ними сомкнулись. Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму.
      Придя в чувство, монах обнаружил, что лежит у алтаря. Брезжил весенний рассвет, и ему захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе в келью из боязни, что его застанут здесь.
      Впредь он избегал тщеты философии, гласит легенда, и, посвящая свое время поискам истинного знания и расширению мощи, величия и славы церкви, умер в благоухании святости и был похоронен в том самом склепе, где его тело все еще можно увидеть. 1798
      Аноним ПЛЯСКА МЕРТВЕЦОВ
      Много веков тому назад, если верить древней германской хронике, один престарелый бродячий волынщик обосновался в маленьком силезском городке Нейссе. Он жил добропорядочно и тихо и поначалу играл свои напевы лишь для собственного удовольствия. Но это продолжалось недолго, поскольку соседи всегда были рады послушать музыку и теплыми летними вечерами стали собираться у его дома, когда волынщик вызывал к жизни веселые звуки. А потом мастер Вилливальд перезнакомился со всеми от мала до велика, был обласкан и стал жить в довольстве и благоденствии. Влюбленные встречались у его дома, а местные щеголи в то время посвятили своим возлюбленным много дурных стихов, на писание которых потратили немало драгоценного времени.
      Они были его постоянными заказчиками на чувствительные песенки и заглушали их нежные пассажи глубокими вздохами. Пожилые горожане приглашали мастера на свои торжественные вечеринки. И ни одна невеста не считала пир по случаю бракосочетания удавшимся, если мастер Виллибальд не играл на нем свадебной пляски собственного сочинения.