Севастополь (сборник)

      Задержал нас - вернее, меня - не осмотр. Просто было неудобно ограничиться им и повернуть обратно. В подобных случаях я всегда испытываю странную неловкость при мысли, что я-то отсюда уеду, а люди тут останутся. Разрывы мин на склонах поблизости от блиндажей напоминали о том, что жизнь здесь подвержена риску в значительно большей степени, чем в городе. Свыше полугода защитники Мекензиевых гор жили рядом со смертью. Естественно, что никакие срочные дела не могли оправдать в их глазах наш поспешный отъезд. Тем более, что новый человек на переднем крае прежде всего служил источником дополнительной и свежей информации о жизни в тылу. С точки зрения людей переднего края, Севастополь, разбиваемый бомбами и снарядами, был тылом.
      Беседа о том, о сем неизбежно свелась к одному, что беспокоило каждого.
      - Туго с боеприпасами, товарищ военинженер, - пожаловался пожилой старшина. - Патронов и гранат в обрез.
      Все в один голос поддержали старшину и выжидательно уставились на меня. Я рассказал о том, что предприятия по изготовлению мин, патронов, гранат, размещенные в городских подземельях, продолжают действовать. Производительность штолен далеко не удовлетворяла возраставшие потребности обороны, но сам факт неиссякаемой, пусть недостаточной, помощи приободрил людей. Лица просветлели.
      - Ну, раз мы заговорили о мобилизации внутренних ресурсов, то вот вам практический совет, товарищи, - авторитетно заявил мой коллега. - К чему прибегают испытанные воины, если трудно с боеприпасами? Ухитряются раздобыть у противника. Ведь так?
      - Так-то так, - сдержанно согласился старшина. - А вот как обращаться с фрицевыми штучками?
      Тут меня словно потянули за язык.
      - Были бы штучки. Освоить - дело нехитрое. Мы распрощались и направились к машине.
      - Товарищ военинженер! - окликнули сзади. Вдогонку нам спешил пожилой старшина.
      - Один деликатный вопрос, товарищ военинженер. Вы член партии или непартийный большевик?
      Признаться, этот вопрос озадачил меня.
      - Да, член партии, - сказал я, не догадываясь о намерениях старшины.
      - Тогда прошу вас, как парторг данного подразделения, - продолжал он. Дело опасное, но показать людям пример надо. Ведь не на жизнь, а на смерть бьемся...
      - Короче, старшина, - поторопил я. - Не терплю длинных предисловий. Какое дело?
      - Не подсобите ли секрет найти?
      Старшина протянул мне предмет, очень смахивающий на гранату: черный цилиндр с непомерно длинной, как у лопаты, рукояткой и фарфоровым набалдашником.
      - Где вы откопали такую уродину?
      - поинтересовался я, имея представление о ней не больше, чем старшина.
      - Вторая рота вылазку делала. Перед вашим приездом. Целый склад приволокли. Штук семьсот. Только покажьте, как ее кидать, - упрашивал он, уверенный, что инженер всеведущ и обязан знать гранаты всех систем в мире.
      Гляжу на каверзную штучку с длинной ручкой и соображаю, как с честью выпутаться из этой истории. Признаться, что не умею обращаться, - значит, высмеять себя. Назовут болтунами и меня и коллегу. Вопрос личного самолюбия полбеды. Хуже другое... Действительно, людям обидно: поминутно ожидать начала штурма, сознавать, что нехватка боеприпасов может решить исход боя за Мекензиевы горы в пользу противника - и в то же время иметь уйму трофейных гранат, бесполезных из-за неумения обращаться с ними!.. Старшина обратился ко мне не как младший к старшему, но как коммунист к коммунисту. И ответить ему я был обязан как коммунист.
      Самочувствие было не из приятных, едва я понял, что мне предстоит. Воля руководит нами, когда мы идем навстречу опасности, но желание жить не покидает нас даже в последний миг. Предполагал ли старшина, что проносилось в моих мыслях, пока я беспомощно вертел в руках фашистскую штучку? Думаю, что да. Поэтому он и напомнил мне о долге члена партии.
      Нас окружили пехотинцы. Я скомандовал:
      - Разойтись! Укрыться в траншеях! Не к чему рисковать всем, если эта штучка с сюрпризом.
      Да простится мне эта маленькая хитрость. Предположение о сюрпризе - то есть о приспособлении, которым немцы снабжали свои мины, а иногда и новые гранаты, чтобы лишить возможности разоружить их и расшифровать их систему, было вполне правдоподобным. Если граната взорвется раньше, чем овладею ее секретом, кто возьмет на себя смелость упрекнуть военного инженера в неумении обращаться с ней? Объяснят просто: сюрприз...
      Ощущая на себе множество взглядов, я занялся окаянной штучкой.
      Труднее всего найти, с чего начать... Снаружи она была гладкой. Никаких переводных рычажков... Спокойствие и внимательность. Не торопиться, но и не медлить... Длинная рукоятка, судя по ее легкости, была полой и, вероятно, скрывала в себе механизм зарядки. А с какой стати приделан фарфоровый набалдашник?.. Пригнан втугую. Не вынимается. Попробуем покрутить. Ага, поддается, значит, на резьбе... Стоп! Не здесь ли таится сюрприз? Отвинтишь и "прощай, девки, прощай, бабы"... Чуточку осторожности и размышлений... "Оригинальный способ самоубийства", как изволил выразиться мой коллега, уходя к машине... Чудак-человек! Он-таки ничего и не понял в этой истории. Ни тогда, ни позже, когда не без его содействия меня взялись было прорабатывать за "безрассудство". Понадобилось вмешательство члена Военного Совета, чтобы мой коллега по отделу и еще кое-кто оставили меня в покое...
      Прошу прощения, немного отвлекся...
      Так вот, я принялся отвинчивать фарфоровый набалдашник, не в силах преодолеть отвратительное ощущение. Отвинчиваю, а у самого тоже гайка отвинчивается...
      Понятно! Система детской хлопушки в гранате современного образца: с внутренней, нижней стороны к набалдашнику прикреплен тонкий шкертик; видимо, идет к взрывателю... Попробуем полегоньку выбрать слабину. Так. Теперь стоп! Все понятно. И между прочим, удобно для метальщика...
      - Внимание! - предупредил я. - Запоминайте. Первое: отвинчиваете фарфоровый шарик. Второе: подбираете слабину, пока шнур не натянется, и продолжаете держать шарик в левой руке. Третье и четвертое вместе: дергаете шнур за шарик и...
      На моем счету были призы флотских соревнований, но этот бросок, безусловно, перекрыл предыдущие рекорды. Граната вонзилась в землю далеко впереди. В глазах замелькала дрожащая рукоятка. Дым взрыва поглотил ее.
      Для усвоения этого, в сущности незамысловатого, устройства я пригласил желающих попрактиковаться.
      Думаете, на том закончилось?.. Не успел шофер включить мотор, как сквозь фырканье его послышалось:
      - Товарищ военинженер, погодите!
      К машине подбежал пехотинец и положил мне на колени круглую, "порепанную", как называют на юге, то есть в шипах продольных и поперечных нарезов, штучку, вроде нашей "лимонки".
      - Вчера конфисковали, - тяжело дыша, сообщил он. - Пятьсот огурчиков. Может, покажете?
      Вот тут я опешил. Умеет же судьба допекать, кого захочет!.. Вылез из машины.
      - Что же вы через час по чайной ложке? Тащите сразу, если еще есть.
      - Так еще нема. А то бы с удовольствием.
      - Ну, нема, так нема...
      И я вторично зашагал на площадку перед окопами.
      К счастью, вторая штучка оказалась столь же примитивной. Обошлось.
      В общей сложности защитники Мекензиевых гор приобрели тысячу двести гранат и не преминули использовать их.
      С чего я начал?.. Да, насчет храбрости. Возбуждение помешало мне понаблюдать за собой со стороны, однако хорошо помню, что настоящий-то страх я испытал в минуту отъезда с Мекензиевых гор. Не запоздалый страх перед пережитым. Нет. Больше всего я боялся, что сквозь фырканье мотора снова услышу голос, зовущий меня, что перед машиной опять вынырнет пожилой старшина или кто-нибудь из пехотинцев, протянет незнакомую мне очередную штучку и в третий раз попросит объяснить секрет... Было вполне достаточно двух сюрпризов, преподнесенных судьбой в тот день.
      В солнечный мартовский день 1942 года расположенные под Севастополем фашистские дальнобойные орудия начали обстрел бухты, где стоял" наши катера-охотники.
      Один из снарядов разорвался на стенке. Осколок пробил борт катера, проник в моторное отделение. Загорелся бензин. Огонь все ближе подползал к корме, где хранился запас глубинных бомб. Взорвавшись, они могли уничтожить другие корабли, стоящие в бухте.
      Сквозь огонь на пылающий катер бросился краснофлотец рулевой Иван Голубец. Не думая о смертельной опасности, мужественный моряк начал сбрасывать за борт большие глубинные бомбы.
      Когда обожженный, задыхающийся в дыму, Голубец стал освобождать катер и от малых бомб, огонь уже бушевал по всей палубе...
      Взрыв!
      Но теперь его сила была незначительной.
      Уцелели стоявшие рядом корабли, не пострадали люди. Их спас ценой своей жизни славный патриот нашей социалистической Отчизны комсомолец Иван Голубец.
      Советское правительство посмертно присвоило участнику севастопольской обороны черноморскому моряку Ивану Карповичу Голубцу звание Героя Советского Союза.
      Леонид Соболев
      Морская душа
      Из фронтовых записей
      Шутливое и ласковое это прозвище краснофлотской тельняшки, давно бытовавшее на флоте, приобрело в Великой Отечественной войне новый смысл, глубокий и героический.
      В пыльных одесских окопах, в сосновом высоком лесу под Ленинградом, в снегах на подступах к Москве, в путаных зарослях севастопольского горного дубняка - везде видел я сквозь распахнутый как бы случайно ворот защитной шинели, ватника, полушубка или гимнастерки родные сине-белые полоски "морской души". Носить ее под любой формой, в которую оденет моряка война, стало неписанным законом, традицией. И, как всякая традиция, рожденная в боях, "морская душа" - полосатая тельняшка - означает многое.
      Так уже повелось со времен гражданской войны, от орлиного племени матросов революции: когда на фронте нарастает опасная угроза, Красный флот шлет на сушу всех, кого может, и моряки встречают врага в самых тяжелых местах.
      Их узнают на фронте по этим сине-белым полоскам, прикрывающим широкую грудь, где гневом и ненавистью горит гордая за флот душа моряка, - веселая и отважная краснофлотская душа, готовая к отчаянному порой поступку, незнакомая с паникой и унынием, честная и верная душа большевика, комсомольца, преданного сына родины.
      Морская душа - это решительность, находчивость, упрямая отвага и неколебимая стойкость. Это веселая удаль, презрение к смерти, давняя матросская ярость, лютая ненависть к врагу. Морская душа - это нелицемерная боевая дружба, готовность поддержать в бою товарища, спасти раненого, грудью защитить командира и комиссара.
      Морская душа - это высокое самолюбие людей, стремящихся везде быть первыми и лучшими. Это - удивительное обаяние веселого, уверенного в себе и удачливого человека, немножко любующегося собой, немножко пристрастного к эффектности, к блеску, к красному словцу. Ничего плохого в этом "немножко" нет. В этой приподнятости, в слегка нарочитом блеске - одна причина, хорошая и простая: гордость за свою ленточку, за имя своего корабля, гордость за слово "краснофлотец", овеянное славой легендарных подвигов матросов гражданской войны.
      Морская душа - это огромная любовь к жизни. Трус не любит жизни: он только боится ее потерять. Трус не борется за свою жизнь: он только охраняет ее. Трус всегда пассивен, - именно отсутствие действия и губит его жалкую, никому не нужную жизнь. Отважный, наоборот, любит жизнь страстно и действенно. Он борется за нее со всем мужеством, стойкостью и выдумкой человека, который отлично понимает, что лучший способ остаться в бою живым - это быть смелее, хитрее и быстрее врага.
      Морская душа - это стремление, к победе. Сила моряков неудержима, настойчива, целеустремленна. Поэтому-то враг и зовет моряков на суше "черной тучей", "черными дьяволами".
      Если они идут в атаку - то с тем, чтобы опрокинуть врага во что бы то ни стало.
      Если они в обороне - они держатся до последнего, изумляя врага немыслимой, непонятной ему стойкостью.
      И когда моряки гибнут в бою, они гибнут так, что врагу становится страшно: моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой.
      В ней - в отважной, мужественной и гордой морской душе - один из источников победы.
      Федя с наганом
      В раскаленные дни второго - декабрьского - штурма Севастополя из города приходили на фронт подкрепления. Краснофлотцы из порта к базы, юные добровольцы и пожилые рабочие, выздоровевшие (или сделавшие вид, что выздоровели) раненые - все, кто мог драться, вскакивали на грузовики и, промчавшись по горной дороге под тяжкими разрывами снарядов, прыгали в окопы.
      В тот день в морском полку потеряли счет немецким атакам. После пятой или шестой моряки сами кинулись в контратаку на высоту, откуда немцы били по полку фланговым огнем. В одной из траншей, поворачивая против фашистов их же замолкший и оставленный здесь пулемет, краснофлотцы нашли возле него тело советского бойца.
      Он был в каске, в защитной гимнастерке. Но когда, в поисках документов, расстегнули ворот, - под ним увидели знакомые сине-белые полоски флотской тельняшки. И молча сняли моряки свои бескозырки, обводя глазами место неравного боя.
      Кругом валялись трупы фашистов - весь пулеметный расчет и те, кто, видимо, подбежал сюда на выручку. В груди унтер-офицера торчал немецкий штык. Откинутой рукой погибший моряк сжимал немецкую гранату. Вражеский автомат, все пули которого были выпущены в фашистов, лежал рядом. За пояс был заткнут пустой наган, аккуратно прикрепленный к кобуре ремешком.
      И тогда кто-то негромко сказал:
      - Это, верно, тот... Федя с наганом...
      В полку он появился перед самой контратакой, и спутники запомнили его именно по этому нагану, вызвавшему в машине множество шуток. Прямо с грузовика он бросился в бой, догоняя моряков полка. В первые минуты его видели впереди: размахивая своим наганом, он что-то кричал, оборачиваясь, и молодое его лицо горело яростным восторгом атаки. Кто-то заметил потом, что в руках его появилась немецкая винтовка и что, наклонив ее штык вперед, он ринулся один, в рост, к пулеметному гнезду.
      Теперь, найдя его здесь, возле отбитого им пулемета, среди десятка убитых фашистов, краснофлотцы поняли, что сделал в бою безвестный черноморский моряк, который так и вошел в историю обороны Севастополя под именем "Феди с наганом".
      Фамилии его не узнали: документы были неразличимо залиты кровью, лицо изуродовано выстрелом в упор.
      О нем знали одно: он был моряком. Это рассказали сине-белые полоски тельняшки, под которыми кипела смелая и гневная морская душа, пока ярость и отвага не выплеснули ее из крепкого тела.
      Привычное дело
      Передний склон высоты 127,5, расположенный у хутора Мекензи, обозначался загадочной фразой: "Где старшина второй статьи на танке катался".
      В начале марта в одном из боев за Севастополь морской полк перешел в контратаку на высоту 127,5. Атака поддерживалась танками и артиллерией Приморской армии. Высота была опоясана тремя ярусами немецких окопов и дзотов. Бой шел у нижнего яруса, артиллерия била по вершине, парализуя огонь фашистов, танки ползали вдоль склона, подавляя огневые точки противника.
      Один из танков вышел из боя: на нем был тяжело ранен командир. Танк спустился со склона и остановился у санчасти. Не успели санитары вытащить из люка раненого, как из кустов подошел к танку рослый моряк с повязкой на левой руке, видимо только что наложенной. Оценив обстановку и поняв, что танк без командира вынужден оставаться вне боя, он ловко забрался в танк.
      - Давай прямо на высотку, не ночевать же тут, - сказал он водителю и, заметив его колебание, авторитетно добавил: - Давай, давай! Я - старшина второй статьи, сам катера водил, дело привычное... Полный вперед!..
      Танк помчался на склон. Он переполз и первый и второй ярусы немецких окопов, взобрался на вершину и добрых двадцать минут танцевал там, крутясь, поливая из пулеметов и пушки, давя фашистов гусеницами в их норах. Рядом вставали разрывы наших снарядов, - артиллерия никак не предполагала появления нашего танка на вершине. Потом танк скатился с высоты так же стремительно, как взобрался туда, и покатил прямо к кустам, где сидели корректировщики артиллерии.
      И тут старшина второй статьи изложил лейтенанту свою претензию:
      - Товарищ лейтенант, нельзя ли батареям перенести огонь? Я бы там всех фашистов передавил, как клопов, а вы кроете, спасу нет. Сорвали мне операцию...
      Но, узнав с огорчением, что его прогулка на вершину мешает заградительному огню, моряк смущенно выскочил из танка и сожалеюще похлопал ладонью по его броне:
      - Жалко, товарищ лейтенант, хороша машина... Ну, извините, что поднапутал...
      И, подкинув здоровой рукой немецкий автомат (с которым он так и путешествовал в танке), он исчез в кустах. Только о нем и узнали, что он "старшина второй статьи", да запомнили сине-белые полоски "морской души" тельняшки, мелькнувшей в вырезе ватника, закопченного дымом и замазанного кровью.
      Вечером мы пытались найти его среди бойцов, чтобы узнать, кто был этот решительный и отважный моряк, но военком полка, смеясь, покачал головой:
      - Бесполезное занятие. Он, небось, теперь мучается, что не по тактике воевал, и ни за что не признается. А делов на вершинке наделал: танкисты рассказали, что одно пулеметное гнездо он с землей смешал: приказал на нем крутиться, а сам из люка высунулся и здоровой рукой и" автомата кругом поливает... Морская душа, точно...
      И миномет бил...
      В разведке под Севастополем трое краснофлотцев вышли на минометную немецкую батарею. Они бросили в окоп несколько гранат и перестреляли разбегающихся гитлеровцев. Батарея замолкла.
      Казалось, можно было бы возвращаться, - не каждый день бывает такая удача. Но миномет был цел, и рядом лежало несколько ящиков мин.
      - А что, хлопцы, - раздумчиво сказал Абращук, - мабудь, трошки покидаемся по немцу?
      Он взялся наводить, Колесник - подносить ящики с минами, а третий разведчик, армянин Хастян, встал к миномету заряжающим.
      Немецкие мины полетели в немецкие траншеи, и все пошло хорошо. Наконец фашисты догадались, что по ним бьет их же собственный миномет. На троих моряков посыпались снаряды и мины.
      Казалось бы, пора было подорвать миномет и оставить окоп. Но моряки заметили, что их батальон, воспользовавшись неожиданной поддержкой миномета, поднялся в атаку. Тогда они решили бить по немецким траншеям, пока хватит немецких мин.
      И миномет бил по фашистам. Все ближе и все чаще рвались рядом с моряками немецкие снаряды. Разрывы стали обсыпать краснофлотцев землей, осколки визжать над ухом. Колесник упал: его ранило в ноги. Перевязавшись, он ползком продолжал подтаскивать к Хастяну ящики с минами.
      И миномет бил по фашистам, бил яростно и непрерывно. Снова в самом окопе грохнул немецкий снаряд. Хастяну оторвало кисть руки. Моряки перетянули ему руку бинтом, остановили кровь. Он встал, шатаясь, протянул здоровую руку за очередной миной, которую подал ему с земли подползший Колесник, и опустил ее в ствол.
      И миномет бил по фашистам.
      Он бил до тех пор, пока до окопа не добежали краснофлотцы, ринувшиеся в атаку.
      Даже видавшие виды севастопольские бойцы ахнули при виде трех окровавленных моряков, методически и настойчиво посылавших неприятелю мину за миной: один - безногий, другой - безрукий, третий - неразличимо перемазанный кровью и землей.
      Раненых тотчас понесли в тыл, а Абращук сказал: - Эх, расстроили нашу компанию... Ну, становись к миномету желающие... Тут еще полный ящик, бей по левой траншее, а я вперед пойду!
      Он подобрал немецкий автомат и бросился вслед за атакующими моряками.
      "Пушка без мушки"
      Как известно, на каждом корабле имеется своя достопримечательность, которой на нем гордятся и которой обязательно прихвастнут перед гостями. Это или особые грузовые стрелы неповторимых очертаний, напоминающие неуклюжий летательный аппарат и называющиеся поэтому "крыльями холопа", или необыкновенный штормовой коридор от носа до кормы, каким угощают вас на лидере "Н", ручаясь, что по нему вы пройдете в любую погоду, не замочив подошв. Иной раз это скромный краснофлотец по первому году службы, оказывающийся чемпионом мира по плаванью, иногда, наоборот, замшелый, поросший седой травой корабельный плотник, служащий на флоте с нахимовских времен.
      Морская часть на берегу во всем похожа на корабль. Поэтому в той "бригаде морской пехоты, которой командовал под Севастополем полковник Жидилов, оказалась своя достопримечательность.
      Это была "пушка без мушки".
      О ней накопилось столько легенд, что нельзя уже было понять, где тут правда, где неистребимая флотская подначка, где уважительное восхищение и где просто зависть соседних морских частей, что не они выдумали это необыкновенное и примечательное оружие.
      Кто-то уверял меня, что полковник взял эту пушку в Музее севастопольской обороны. Кто-то пошел дальше - и утверждал, что "пушка без мушки" палила еще по Мамаю, на Куликовом поле. Но, видимо, вспомнив, что тогда еще не было огнестрельного оружия, спохватился и сказал, что исторически это не доказано, но то, что пушка эта завезена в Крым Потемкиным, - уж, конечно, неоспоримый факт.
      О ней говорили еще, что она срастается по ночам сама, вроде сказочного дракона, который будучи разрублен на куски, терпеливо приклеивает к телу отдельные части организма, поругиваясь, что никак не может отыскать в темноте нужной детали - глаза или правой лапы. Впрочем, рассказы этого сорта родились из показаний пленных немцев: примерно так они говорили о какой-то "бессмертной пушке" под Итальянским кладбищем, которую они никак не могут уничтожить ни снарядами, ни минами.
      Все это так меня заинтересовало, что специально для этого я выехал в бригаду, чтобы посмотреть "пушку без мушки" и собрать о ней точные сведения. Вот вполне проверенный материал об этой диковине, за правдивость которого я ручаюсь своей репутацией.
      Где-то в Евпатории на складе Металлома полковник Жидилов еще осенью наткнулся на четыре орудия. Это были вполне приличные орудия, - каждое на двух добротных колесах, каждое со стволом и даже с замком. Самым ценным их качеством, привлекшим внимание полковника, было то, что к ним прекрасно подошли 76-миллиметровые снаряды от зениток, которых в бригаде было хоть пруд пруди. Недостатком же их была некоторая устарелость конструкции (образец 1900 года) и отсутствие прицелов.
      Первая причина полковника не смутила. Как он утверждал, в войне годится всякое оружие, вопрос лишь в способе его применения. Раз к данным орудиям подходили снаряды и орудия могли стрелять - им и полагалось стрелять по врагу, а не ржаветь бесполезно на складе.
      Вторая причина - отсутствие прицелов и решительная невозможность приспособить к этой древней постройке современные - также была им отведена. Полковник, выслушивая жалобы на капризы техники, обычно отвечал мудрой штурманской поговоркой: "Нет плохих инструментов, есть только плохие штурмана". И он тут же блестяще доказал, что для предполагаемого им применения этих орудий прицелы вовсе не нужны.
      Одну из пушек выкатили на пустырь. Удивляясь перемене судьбы и покряхтывая лафетом, старушка развернулась и уставилась подслеповатым своим жерлом на подбитый бомбой грузовик метрах в двухстах от нее. Наводчик, обученный полковником, присел на корточки и, заглядывая в дуло, как в телескоп, начал командовать морякам, взявшимся за хобот лафета:
      - Правей... Еще чуть правей... Теперь чуточку левей... Стоп!
      Потом замок щелкнул, проглотив патрон, и старая пушка ахнула, сама поразившись своей прыти: грузовик подскочил и повалился на бок.
      Именно так все четыре "пушки без мушки" били впоследствии немецкие машины на шоссе возле Темишева. Их установили в укрытии для защиты отхода бригады, и они исправно повалили девять немецких грузовиков с пехотой, добавив разбегающимся фашистам хорошую порцию шрапнели прямой наводкой. Именно так они били по танкам, и так же работала под Итальянским кладбищем последняя "пушка без мушки". Три остальных погибли в боях, их пришлось оставить при переходе через горы, где тракторы были нужны для более современных орудий. Но четвертую полковник все же довез до Севастополя.
      Здесь ей дали новую задачу: работать как кочующее орудие. Ее устанавливали в двухстах - трехстах метрах от немецких окопов и, выбрав время, когда наша артиллерия начинала бить по неприятелю, добавляли под общий шум и свои снаряды. Маленькие, но злые, они точно ложились в траншеи, пока разъяренные фашисты не распознавали места "пушки без мушки". Тогда на нее сыпался ураган снарядов.
      Ночью моряки откапывали свою "пушку без мушки" из завалившей ее земли, впрягались в нее и без лишнего шума перетаскивали на новое место, поближе к противнику, отрыв рядом надежное укрытие для себя. Враг снова с изумлением получал на голову точные снаряды бессмертной пушки - и все начиналось сначала...
      С гордостью представляя мне свою любимицу, военком бригады бригадный комиссар Ехлаков подчеркнул:
      - Золото, а не пушка! В нее немцы полторы сотни снарядов зараз кладут, а сделать ничего не могут. Расчет в блиндаже покуривает, а ей, голубушке, эта стрельба безопасна. Ты сам посуди: прицела нет, панорамы нет, ломких деталей нет, штурвальчиков разных нет. Есть ствол да колеса. А их только прямым попаданием разобьешь. Когда-то еще прямое будет, а на осколки она чихает с присвистом... Понятно?
      В самом деле, все было понятно.
      В старом равелине
      Эту старинную крепость знает всякий, кто бывал в Севастополе.
      У самого выхода из бухты стоит на Северной стороне каменный форт, отвесно опуская свои высокие стены в лазоревую воду бухты. Почти сто лет тому назад он видел в прозрачной этой воде черные громады восьмидесятичетырехпушечных кораблей, затопленных поперек входа в бухту героями первой севастопольской обороны, и снятые с этих кораблей морские пушки били тогда по врагам из широких его амбразур.
      Во второй севастопольской обороне правнуки нахимовских матросов снова подняли над старым равелином гордое знамя черноморской славы.
      Равелин был очень нужен врагу. Завладев им, фашисты могли окончательно прекратить всякую возможность прохода кораблей и катеров в море. Равелин запирал выход из бухты, и немцы стремились овладеть им как можно скорее.
      В последние трагические дни обороны Севастополя семьдесят четыре краснофлотца охраны водного района под командой капитана третьего ранга Евсеева и батальонного комиссара Кулинича дали героическому городу слово держать равелин и выход из бухты. Они поднялись на древние каменные стены с автоматами в руках. В первой же атаке немцев моряки уложили более пятидесяти их автоматчиков, заставив остальных отхлынуть.
      Тогда фашисты бросили на равелин большие силы. На старую крепость пошли танки. Сотни снарядов стали падать на гранитные стены. Эти стены умели когда-то выдерживать удары круглых бомб первой севастопольской осады, но острых и сильных современных снарядов они выдержать не могли.
      Атака за атакой - с фронта и с флангов, танками и пехотой - одна за другой накатывались на равелин, накатывались и разбивались, как волны. В промежутках между атаками на старый форт падали новые сотни снарядов.
      Они пробивали в его стенах огромные бреши, они разбивали гранит, и высокое облако сухой каменной пыли подымалось столбом к синему крымскому небу. Но каждый раз, когда гитлеровцы с гиканьем и воплями победы устремлялись на равелин, из этого облака пыли стучали очереди автоматов и пулеметов, и атака вновь захлебывалась.
      Защитников форта было мало, и каждому приходилось драться за целую роту. На левом фланге стоял одинокий пулемет; возле него был только один моряк комсомолец Компаниец. Шестьдесят немецких автоматчиков хлынули в образовавшийся после обстрела провал стены, рассчитывая ворваться с фланга. Компаниец одной длинной очередью повалил тридцать человек, и остальные откатились.
      Обстрел, атаки, натиск танков продолжались три дня. Трое суток семьдесят четыре моряка противостояли огромным силам и технике врага. За широкими спинами моряков был выход из бухты, там должны были проходить корабли, и равелин надо было держать. Надо...
      И моряки держали равелин трое суток, пока не вышли из бухты все корабли и катера, и ни одному фашисту не удалось пройти через развалины равелина до прозрачной лазоревой воды.
      Стены равелина рушились, обвалы засыпали моряков. Они выползали из-под камней, отряхиваясь, и снова втискивались в щели между развалинами, выискивая цель для каждой своей пули. Раненные, они снова ползли на камни, с трудом таща за собой автомат, и снова били врага.
      Раненым помогал военфельдшер Кусов. Он лежал с автоматом на разрушенной стене и стрелял по фашистам. Его окликали. Он откладывал автомат, перевязывал раненого и снова карабкался на стенку, чтобы отбивать атаку. Так он перевязывал и стрелял, стрелял и перевязывал, пока снаряд, ударивший рядом, не оборвал его мужественной жизни.
      На воде, у стен равелина, обращенных к городу, стояли шлюпки. Можно было сесть в них и оставить равелин. Можно было уйти из этого ада, держаться в котором, казалось, не было уже возможности. Но это означало - отдать врагу выход из бухты. Это означало - отрезать путь тем, кто мог еще уйти из Севастополя.
      И шлюпки стояли у стен равелина в тихой прозрачной воде, прислушиваясь к разрывам снарядов, к долгой речи пулеметов. Они стояли и ждали, и мимо них проходили в море корабли и катера.
      В конце второго дня боя из развалин вышли два моряка с носилками. На носилках лежал комсомолец Грошов, радист, старшина второй статьи. Его откопали из-под стенки, поваленной очередным снарядом, и решили отправить на тот берег. Он лежал в обрывках одежды, и сквозь них синела на неподвижном теле тельняшка, но белые полоски на ней нельзя было различить: весь он был в земле, в едкой пыли раздробленного столетнего гранита.
      У воды он очнулся, приподнял голову и посмотрел на шлюпки.
      - Давай назад, - сказал он хрипло. - Я еще не мертвый, куда тащите? Есть пока силы бить фашистскую погань. Несите назад, ребята...
      Моряки молча шли к шлюпкам.
      - Назад неси, говорю! - крикнул он в бешенстве, приподнимаясь на носилках.