Из бездны вод - Летопись отечественного подводного флота в мемуарах подводников (Сборник)

      Чтение газетных материалов в то время было, как говорится, статьей особой. Воспроизвести реакцию моряков, которую вызывала иная статья военного времени или очерк, мне не под силу. Все, что печаталось с фронтов, очень часто напрямую переплеталось с мыслями о доме. Представьте себе, что вы родом из Смоленска или из Ростова, и вам в отсеке читают о том, как ведут себя гитлеровцы на оккупированной земле... Я помню, как старший матрос Пантелеймон Кондрицкий закрывал рукой лицо, когда однажды в газете сообщили о зверствах фашистов в Виннице. У Кондрицкого в Винницкой области осталась вся семья. Помню выражение лица матроса Николая Хохлова, когда в сводке Совинформбюро что-то сообщалось о Курской области. Не мог сдержать переживаний рулевой-сигнальщик, мой однофамилец, Павел Мирошниченко - родом из Харьковской области. С какой жадностью слушал каждое сообщение о Ленинграде старшина Михаил Кожарин!
      Казалось бы, трудносопоставимые по масштабам понятия: огромная страна, миллионы людей, втянутых в водоворот войны, тысячи городов, несметное число деревень и тесный отсек "малютки", в котором собралось от силы человек семь-восемь... Но - удивительное дело! В этот отсек, оказывается, вместился весь Союз, вместился самым реальным образом, ибо от каждого находящегося здесь человека вдруг тончайшие нити потянулись на Украину, в Ленинград, в Белоруссию, на Волгу. И ничего удивительного не было в том, что подводники, которые хладнокровно переносили разрывы глубинных бомб над головой, не могли порой сдерживать слез при чтении газетного очерка...
      Перископ мы с Павлом Мирошниченко обнаружили одновременно. Павел нес на мостике вахту, я же, несколько злоупотребив правами представителя штаба бригады, поднялся наверх подышать. Поднялся и на минуту ослеп от яркого солнечного света.
      Каждому подводнику известно это опьянение от воздуха и света. Только пробыв много часов внутри тесной стальной трубы, какой была "малютка", можно наконец прочувствовать, что такое пространство и какая роль отведена ему в жизни человека.
      "Малютка" всплыла, чтобы начать зарядку аккумуляторной батареи, и в это время мы с Павлом увидели по корме с небольшим смещением вправо перископ. Это могла быть только немецкая лодка.
      Зная, что в таких случаях следует команда "срочное погружение", я нырнул вниз, опередив команду на какое-то мгновенье. Через несколько секунд вся верхняя вахта уже была в центральном посту, а сама "малютка" проваливалась под воду. Торпедные аппараты готовились к выстрелу. Терехин намеревался атаковать.
      В подобных случаях командир, как говорят подводники, приводит перископ на корму: то есть маневрирует таким образом, чтобы перископ вражеской лодки оставался строго за кормой. Попасть в корму практически невозможно. Терехин же сразу положил "малютку" лево на борт и развернул ее в лоб немецкой субмарине. Впоследствии этот первый наш маневр безоговорочно был признан ошибочным. В ясной ситуации Терехин поступил вопреки железному правилу, при развороте "малютка" на какое-то время подставила противнику борт...
      * * *
      ...Уже час тянется подводный поединок. За это время мы не раз меняли глубину, приводили противника на корму, уменьшали и прибавляли обороты. Время ползет медленно, дышать все труднее. Торпедные аппараты готовы к выстрелу, но стрелять вслепую Терехин не хочет.
      Я смотрю на Юрия Бойко: он как будто бы спокоен, но вот пальцы... Пальцы выдают инженера-механика, он старается их напрячь, вместо того чтобы расслабить, и от этого они дрожат еще заметнее.
      - Чего дрожишь?
      - Холодно...
      - Кой черт холодно! В июле!- У меня вспотел лоб, но, честно говоря, совсем не от духоты.
      - Не попадут они,- говорю.- Представь себе иголку на дне корыта, а у тебя, скажем, десять маковых зерен... Сколько у тебя шансов попасть в иголку?
      Слушает. И другие слушают. И я готов уже дальше развивать свою "теорию вероятности", но в этот момент из глубины начинает нарастать шелестящий шум. И слова сами сворачиваются во мне. В отсеке безмолвие, какого не бывает в природе.
      Шум этот очень похож на шум приближающегося поезда. Очень привычный для человеческого уха. Обычно такой шум не вызывает чувства опасности: отойди подальше от рельсов, и все. Однако представьте себе, что курьерский поезд, сойдя с рельсов, гоняется за вами во всех мыслимых направлениях и нет у него другой цели, как догнать и раздавить вас. Жуткий сон...
      Это не сон. Это - реальность. Каждый из нас застыл, приложив ухо к шпангоуту,- мы слушаем приближающийся заунывный шум.
      Немец уже выпустил по нашей "малютке" четыре торпеды. Мы уклонились. Теперь он носится рядом, очевидно пытаясь отправить нас на дно таранным ударом. Для этого немецкой лодке достаточно задеть нас своим носом, но трудно попасть в "малютку"! Выручает Иван Шахов - это единственный человек, ровный голос которого беспрерывно слышен в центральном посту: он докладывает пеленги. Но и без докладов акустика немецкую лодку хорошо слышно. Сейчас она проходит у нас над головами. Сколько метров отделяет нас от нее? Семь? Пять? Может, три?
      Шум начинает стихать - лодка удаляется. Сейчас она развернется, прослушает горизонт. Хоть двигаемся мы на самых малых оборотах, но шумок все-таки есть... Вот она и кидается на этот шумок. Когда стальная акула проходит рядом, возникает неудержимое желание пустить торпеду. Но у нас их всего две, и командир бережет торпеды.
      Безотчетно твержу про себя присловье комдива Колышкина: "Не догонишь... не догонишь... А догонишь - не возьмешь!" В такие моменты он еще любит напевать свою "коронную" песню - "растут фиалки, ароматные цветы...". Насчет фиалок не привилось это у меня, наверное, из-за отсутствия вокальных данных, а вот присловье не сходит с языка. В устах Колышкина слова "а догонишь - не возьмешь!" имели магический смысл. Сколько подводников слышали их в тот момент, когда лодку подбрасывало под водой от близких разрывов! Не было такой "щуки" или "малютки", на которой бы Колышкин не ходил в поход. За ним укрепилась слава не только талантливого боевого комдива, но и отчаянно везучего человека. По меньшей мере полбригады могло бы подтвердить верную примету: если Колышкин идет в поход, лодка обязательно вернется. Ну, а с пустыми руками, само собой, Колышкин возвращаться не привык... Забегая вперед, скажу, что и в самом деле за всю войну ни одна глубинная бомба не попала ни в одну из тех лодок, на борту которых находился в тот момент Колышкин. Только по возвращении переносил свой чемоданчик на новую лодку и отправлялся в очередной поход. Почти всех товарищей потерял в этой войне, но самого его смерть миновала. Все прошел. Все! Он да Морозов - "малюточный дед", совершивший двадцать семь боевых походов. Два непотопляемых комдива, два подводника с такими судьбами, что никакого воображения придумать такое не хватит...
      Нет с нами на "М-173" ни "малюточного деда", ни Ивана Александровича Колышкина. Я "проверяю" всесильность заклинания "а догонишь - не возьмешь!", и пока действует... Хоть у фашистов лодка - не сравнить с нашей (и торпед раз в пять больше, и скорость выше, и запас электроэнергии побогаче), а ничего они с нами сделать не могут. Вот опять рядом прошли, да промазали!
      А шумит, вражина, так, что, кажется, пальцем можно показать, куда надо выстрелить... Это какой-то зуд... Ну, влепи же ему, командир, вот он, рядом! Все взгляды обращены к Терехину. Уже все без исключения не в силах бороться с искушением "влепить", только командир - тот самый разухабистый флагманский минер, который так часто в мыслях "брал не по чину",- сохраняет хладнокровие и вообще ведет себя так, словно у него и нет этих двух торпед. Я понимаю, что ощущение очевидной близости противника противоречиво: опасность реальная, а данных для атаки нет. И желание "стрельнуть" идет от чувства близкой опасности. Но как слаба эта трезвая мысль! Ее биение едва-едва фиксируется сознанием, она кажется помехой...
      Фашист опять меняет тактику - я слышу доклад акустика: "Пошла..." Значит, у немца нервишки пожиже, чем у нашего командира: решил пострелять... Ну что ж - может, это к лучшему.
      Теперь мы слышим другой шум - ровный, сверлящий. Жж-жшшш... Словно тяжелый жук налетает... В этот миг все так и застывают кто где стоит: торпеда - сама смерть - проносится рядом... Жж-жшшш - это она жужжит в нескольких метрах за бортом. Подслеповата, правда, на наше счастье... Пятый раз мы провожаем ее не дыша... Нам еще повезло, что у немца обычные парогазовые торпеды. Были б магнитно-акустические - пиши пропало... Может, поэтому немец и взбесился и стал носиться как угорелый...
      - Правильно говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать,вздыхает штурман Катькалов.
      Это, без сомнений, абсолютная истина, которая комментария не требует. Потому и бережет Терехин торпеды.
      В эти минуты я невольно вспоминаю командира лодки "М-176" Бондаревича. Вероятно, каждый вспоминает. Его лодка попала точно в такую же ситуацию, никуда от воспоминаний не деться. Только одно дело - слушать рассказ товарищей в базе...
      "М-176" шла в надводном положении, когда сигнальщик увидел рубку лодки противника. Лодка большая - примерно такого же класса, как наши "катюши". Немцы тоже заметили "малютку". Обе субмарины тут же погрузились, и началась четырехчасовая дуэль.
      Когда "малютка" Бондаревича погружалась, над ней пронеслись две торпеды. А вскоре акустик "М-176" Адамюк доложил о приближении еще двух торпед. Бондаревич уклонился и от них. После этого немец перестал стрелять и долго маневрировал, пытаясь перехитрить командира "М-176". Но в игре на выжидание шансы у немца оставались нулевые: Бондаревича нельзя было спровоцировать на необдуманный поступок. Этот скромный и сдержанный человек обладал поразительным хладнокровием.
      После часового маневрирования немец выпустил еще две торпеды. Так же безрезультатно произвел он седьмой и восьмой выстрелы. Девятый. И, наконец, десятый.
      Немец разоружился. Теперь, даже если на стеллажах у него лежали запасные торпеды, ему надо было отходить, чтобы перезарядить аппараты. А может быть, пришла ему пора всплывать, потому что разрядилась аккумуляторная батарея. Трудно решать за противника, еще труднее - гадать. Скорее всего, вражеский командир подумал, что у советской лодки нет торпед. Поэтому он отошел недалеко.
      Адамюк доложил о том, что немец всплывает. Бондаревич тут же подвсплыл под перископ. Немецкая лодка качалась рядом. Курсовой угол оказался подходящим для атаки. Не мешкая ни секунды, Бондаревич произвел залп. Раздался сильнейший взрыв. Некоторое время Адамюк еще прослушивал бульканье - лопались на поверхности пузыри воздуха,- но вскоре прекратилось и оно.
      Это был редкий поединок и редкая победа. А в следующем походе Бондаревич погиб...
      И теперь вот, не прошло и полутора месяцев, разразилась еще одна подобная дуэль, в которой надеется победить Терехин. У него хватит терпения дать немцу разрядиться. И хватит умения потопить. Если... хватит энергии нашей "малютки". Мы ведь зарядиться не успели: немец подловил нас, едва мы начали зарядку. Если немец начнет экономить торпеды - нам придется всплывать. А тот, кто всплывет первым, будет потоплен. Если б на нашей "малютке" был установлен "спрут"! Это простое, но очень важное устройство стали внедрять позже. "Спрут"прибор-автомат, который держит лодку без движения на заданной глубине. Иногда, скажем - при изменении плотности воды, лодка самостоятельно начинает всплывать - тогда "спрут" автоматически принимает в уравнительную цистерну столько литров воды, сколько требуется для компенсации положительной плавучести. И держит лодку на заданной глубине. Или откачивает несколько литров, по необходимости. Работает "спрут" практически бесшумно. Винт не вращается, лодка не прослушивается - будто нет ее. Попробуй ее найти! А энергия, драгоценнейшая энергия, экономится...
      На нашей "малютке" нет "спрута". Мы работаем на самом малом ходу, и боцман, управляя горизонтальными рулями, время от времени жалуется, что лодка тяжела и рулей слушается плохо. Тогда старшина Катарин и матрос Стотченко поддифферентовывают лодку ручным насосом.
      Ходим.
      Акустик по-прежнему выдает пеленги.
      Шум приближается справа.
      - Лево на борт!- немедленно реагирует Терехин. И вслед за этим:- Боцман, ныряй на полсотни!
      Для "малютки"- это глубина, близкая к предельной.
      От обжатия корпуса лодка тяжелеет и может провалиться. На всякий случай у нас есть запас воздуха высокого давления.
      Электрики каждые четверть часа докладывают о напряжении и плотности аккумуляторной батареи. Чудес не бывает: плотность падает.
      Немец снова проходит рядом. Мы переглядываемся, словно спрашивая друг у друга: собирается он стрелять или нет? Сколько он будет так носиться?! Только со зла или по неопытности можно рассчитывать таранить "малютку" под водой... Вряд ли большими лодками у немцев командуют новички... Скорее всего - тянет время, чтобы заставить нас всплыть.
      Этого немца я никак не могу представить себе в человеческом обличье: что-то абстрактное вырисовывается, черномундирное...
      Выше нас - сверлящий ровный шум.
      - Пятая!
      Ж-жж-шш-ш...
      Прошла...
      - Шестая!
      Жж-жшш-шш-ш...
      Этот звук, который был слышен более отчетливо, чем предыдущий, пронес мимо нас весь холод морских глубин. Через несколько секунд доклад боцмана: глубина пятьдесят метров. Сюда торпедой не достанешь.
      Шесть торпед... Значит, носовые аппараты он разрядил. Уже легче! Теперь будет стрелять кормовыми... Но немец почему-то не стреляет.
      Мы меняем глубину: подвсплываем.
      Уже бесполезно прикладывать ухо к шпангоуту: только акустик слышит далекий затихающий шум.
      Терехин быстро всплывает под перископ. Горизонт чист. Ушел немец.
      Совсем ушел.
      Поединок окончен.
      Разговоры начнутся позже. А в первые минуты мы только смотрим друг на друга. Такие полтора часа объединяют на всю жизнь...
      Когда мы всплыли, батареи были полностью разряжены. Едва зарядились приказ возвращаться в базу. Отозвали с позиции и "щуку" Видяева. Как и мы, Видяев вернулся с неизрасходованным боезапасом.
      Терехин хмурился: он впервые возвращался с неизрасходованными торпедами, и это изрядно портило ему настроение.
      - Просто я такой невезучий,- сказал я ему.- В следующий раз пойдешь без меня и обязательно потопишь...
      Сказал - и стало неловко. Не то чтобы примета какая была или что-нибудь в этом роде. Неловко мне стало при мысли, что я таким вот допотопным способом пытаюсь как бы утешить... Кого?! Командира, какого еще надо поискать! Я даже расстроился от своей бестактности. Уставился в сторону и тут только заметил: уже в базу входим... Посмотрел на Терехина, а он улыбается! Широкая терехинская улыбка, знакомая, привычная.
      Встретили нас равнодушно и поход оценили хорошо. Только всыпали командиру при разборе за то, что в самом начале развернул "малютку" носом на немца, а не привел перископ на корму. Не понимал он разве, что допускает оплошность?
      Понимал. Но дистанция, по его расчету, позволяла сделать этот маневр: немец находился по меньшей мере в двадцати кабельтовых. Минуты три-четыре нужно торпеде, чтобы преодолеть такую дистанцию - да и то при условии, что залп будет моментальным. Но за это время и "малютка" успеет завершить разворот. А кроме того, немец ведь должен хоть какой-то расчет произвести: не в упор же стреляет... Это, конечно, не оправдание ошибочного маневра: по всем тактическим канонам Терехин поступил неправильно. Но... он хотел атаковать первым: предстоял тяжелейший поединок с лодкой, которая во всех отношениях была сильнее нас, тем более что мы не успели зарядить батарею. И Терехин решил использовать микрошанс: а вдруг немец оплошает, вдруг замешкается и сам подставит борт? И он сразу решил нацелиться. В аппаратах всего две торпеды! Но ведь этого достаточно, чтобы отправить вражескую лодку на дно. Раз достаточно - значит, надо попытаться.
      ...Они не вернулись из следующего, августовского, похода.
      За тридцать пять лет, прошедших со дня окончания войны, казалось бы, давным-давно растворилась во времени судьба маленького корабля, одного из сотен, а вместе с ним и судьбы двадцати моряков - коммунистов и комсомольцев; всего два десятка из миллионов, воевавших на море и на суше. Ничего подобного! Перед памятью время бессильно. Тридцать восемь лет прошло, как "М-173" числится погибшей. А в памяти живущих она и поныне остается той "малюткой" с удивительной, почти человеческой судьбой. Зайдите в музей Краснознаменного флота в Североморске, побывайте в комнате боевой славы соединения подводных лодок, в школьных музеях Москвы, Мурманска, Киева, других городов, и вы это почувствуете.
      З. Арванов. Рождение традиции
      Зармайр Мамиконович Арванов, контр-адмирал. В годы Великой Отечественной войны служил командиром лично-артиллерийской боевой части на подводной лодке "К-2", затем командовал подводной лодкой "К-21".
      Первый боевой поход "К-2" начался 7 августа и закончился 31 августа 1941 года. Командовал лодкой опытный моряк капитан 3 ранга Василий Прокопьевич Уткин, пришедший на под-плав с торгового флота; комиссаром был Дмитрий Павлович Иванов; помощником командира - мой однокашник Григорий Иванович Галаган (мы вместе учились пять лет в ВМУ имени Фрунзе); штурманом - старший лейтенант Дмитрий Семенович Масич (позже он был назначен дивизионным штурманом); командиром минно-торпедной группы - лейтенант Владимир Леонардович Ужаровский; инженером-механиком лодки - Борис Лукич Фурманец. Командиром минно-артиллерийской боевой части был я.
      В поход с нами пошел командир дивизиона подводных лодок капитан 2 ранга Магомет Имадутдинович Гаджиев.
      Первый боевой поход... Сколько огорчений он принес нам! Двадцать пять суток мы патрулировали у северных берегов Норвегии в районе Тана-фьорда. Полярный день не давал нам возможности нормально провести зарядку аккумуляторной батареи: авиация противника по нескольку раз за время зарядки загоняла нас под воду. Лодка обнаружила и атаковала за весь поход восемь кораблей, стреляя каждый раз одной торпедой,- и все мимо цели; дважды в надводном положении атаковала противника артиллерией- и тоже безрезультатно.
      Не стану сейчас, чтоб не быть умником задним числом, писать о причинах наших первых неудач. Скажу только, что мы слишком недооценивали противника...
      Итак, 31 августа "К-2" возвратилась в Полярное. Нас встречал командующий флотом контр-адмирал Арсений Григорьевич Головко.
      После доклада командира он поздравил с завершением первого боевого похода и сказал: "Несмотря на то что боевой счет вы не открыли, ваши действия заставили противника снять свои надводные корабли с набеговых операций у наших берегов и поставить их на сопровождение своих транспортов. Разведка докладывает: ваши, хотя и неудачные, артиллерийские атаки произвели большое впечатление на противника; немец понял, что период безнаказанного плавания транспортов кончился; они уже сейчас начали сосредоточивать свои суда в Тана-фьорде, куда они следуют пока в одиночном порядке, пользуясь закрытыми с моря проливами, а из Тана-фьорда идут в Варангер-фьорд уже в составе конвоя. Этот отрезок их пути проходит в открытом море вдоль берегов. Скоро, товарищ Гаджиев,- продолжал командующий,- лодки вашего дивизиона активными минными постановками в этих проливах и там не дадут им спокойно жить".
      * * *
      "К-2" готовилась к следующему боевому походу. Мы стояли в Полярном у пирса и принимали топливо, продукты, грузили торпеды и мины. Весь личный состав приводил свои заведования в порядок, причем впервые никаких планов для этих работ не составлялось, море и война потребовали от каждого подготовить свои механизмы так, чтобы они не подвели в море.
      Как раз в это время и мы, и все находящиеся на пирсе увидели странную картину. После боевого похода в Екатерининскую гавань входила английская подводная лодка "Тайгрис" (в июле на Северный флот прибыли три английские подводные лодки, которые, базируясь на Полярное, проводили операции у берегов Северной Норвегии), подняв на своей мачте два фашистских флага с ненавистной нам свастикой. Это означало, как разъяснил присутствующим представитель английского командования, что лодка потопила два корабля противника. Откровенно говоря, никому из советских моряков такое оповещение о победе не понравилось.
      Наши войска в то время отступали на всех фронтах, и в сводках Совинформбюро ничего утешительного не было, а здесь еще эти фашистские флаги.
      - Мы должны наши победы отмечать иначе!- сказал я Гаджиеву.- Хотя бы салютом из пушки.
      - Нужно прежде иметь победу, а потом думать, как ее отмечать,- ответил он. (Наш неудачный поход не давал покоя комдиву.)
      В те же дни произошел и малоприятный для меня случай.
      На нашей лодке, стоявшей у пирса, из офицеров были только инженер-механик Борис Лукич Фурманец и я, когда объявили воздушную тревогу.
      Артрасчет быстро занял места у пушек. Когда я выбежал на мостик, командиры орудий доложили: "Боевой пост к бою готов!" Осмотревшись, я обнаружил "Ю-88", он летел с юга на север вдали от гавани; определил элементы его движения. Прошли секунды, и наводчики доложили: "Цель поймана!" Спрашивать разрешения стрелять было не у кого, я открыл огонь из обеих 100-миллиметровых пушек дистанционными снарядами. Увлекшись стрельбой, я не обратил внимания на то, что кроме нашей лодки ни корабли, ни береговые зенитные батареи огня по самолету не открывали. Самолет мы, конечно, не сбили, но снаряды рвались от него близко.
      Как оказалось после, за время нашего пребывания в море был издан приказ командующего флотом, определяющий порядок отражения в гавани воздушного противника: лодкам, как и всем кораблям, в этом случае стрелять не нужно было, тем более самолет летел далеко и непосредственной угрозы для кораблей в базе не представлял. Приказ этот до меня доведен не был, и, естественно, обнаружив противника и почувствовав полную самостоятельность, я открыл стрельбу.
      Лодка сразу же оказалась в центре внимания. На пирс "для выяснения" прибежал флагманский артиллерист бригады Владимир Перегудов. Комфлот запросил оперативного дежурного: "Кто у вас там стрелял?" Узнав, что стреляла "К-2", Головко передал Гаджиеву: "Этому бомбардиру Арванову объявляю выговор за бесполезную стрельбу в гавани".
      Воздушная тревога длилась несколько минут, и за это время я успел и покомандовать, и пострелять, и получить фитиль. Командир лодки и комдив вызвали меня к себе и пропесочили. Комдив сказал: "Фитиль командующий тебе правильно дал, но это не значит, что ты не должен проявлять инициативу в использовании доверенного тебе оружия..."
      * * *
      7 сентября мы начали второй боевой поход. На нашей лодке вышли командир дивизиона Гаджиев и военком бригады Козлов.
      На следующий день лодка скрытно подошла к базе противника Вардё и выполнила первую задачу - выставила минное заграждение.
      Начался поиск вражеских кораблей.
      11 сентября утром на вахте в боевой рубке у перископов стоял я, на вертикальном руле, здесь же в боевой рубке,- рулевой Вакуленко, вахтенным гидроакустиком был Савин, в центральном посту на вахте - командир БЧ-5 Фурманец. Две боевые смены отдыхали: по распорядку дня для личного состава условно наступила ночь; дневной распорядок выполнялся ночью, когда шла зарядка батареи. (Одновременно во время зарядки батареи производились все работы по подготовке лодки к подводному плаванию: подкачка воздуха высокого давления, перезарядка торпед, вентилирование отсеков, осушение трюмов, приготовление пищи и ее прием. Так что ночью спать было некогда.)
      В 10 часов при очередном подъеме перископа я обнаружил транспорт, идущий на запад вдоль берега. Объявил торпедную атаку и начал маневрировать. Передав управление лодкой прибывшему командиру, вслед за которым в рубку поднялись Гаджиев и Козлов, я побежал в первый отсек на свой командный пост.
      В первом отсеке торпедисты уже готовили носовые торпедные аппараты к стрельбе. Еще минута - и главный старшина Дряпиков доложил: "Носовые аппараты готовы к выстрелу!" Я в свою очередь доложил в центральный пост и прильнул к переговорной трубе, боясь пропустить команды "Аппараты - товсь!" и "Аппараты пли!" Но по переговорной трубе был слышен громкий разговор комдива и командира, а команд все не было. Я уже начал сомневаться в правильности моих первоначальных действий, когда открылась переборочная дверь и из второго отсека кто-то из матросов почти шепотом передал мне (всякая громко переданная фраза при таком напряжении могла быть принята за приказание стрелять): "Товарищ лейтенант, вас срочно требуют в рубку".
      Я бросился в боевую рубку и увидел рассерженного комдива. Гаджиев спросил:
      - Расстрелять артиллерией транспорт сможешь?
      - Так точно!- быстро ответил я, а потом добавил:- Разрешите посмотреть в перископ и определить дистанцию.
      - Действуй, лейтенант, действуй быстрее. Упускать его - это преступление,сказал комдив и дал приказание командиру лодки: - Артиллерийская тревога для носовой стомиллиметровой пушки, курс на транспорт, срочно всплывать, после всплытия обоим дизелям полный ход.
      Определив дистанцию, я быстро нашел по таблицам стрельбы данные на прицел и целик и с биноклем на шее готов был выйти на мостик. Артиллерийский расчет уже собрался в центральном посту: командир орудия - старшина 2-й статьи Голдин, заряжающий - моторист матрос Дикий, наводчики - торпедист матрос Пышный и минер - старший матрос Шевяков, установщики прицела - электрики Костин и Гущин, подносчик снарядов Жидких.
      Через 50 секунд после всплытия на прицелах были установлены данные стрельбы, наводчики громко доложили: "Цель поймана!", а командир орудия Голдин зарядил пушку фугасным снарядом.
      "Товсь".
      Командой "Залп!" я открыл огонь по транспорту.
      Первый снаряд - недолет. Откорректировал прицел. Перелет. Еще поправка - и третий залп накрыл цель. Стрельба пошла на полную скорострельность. Все снаряды попадали в цель. С транспорта начали отвечать трассирующими снарядами из крупнокалиберного пулемета, но дистанция для таких пулеметов была еще слишком велика.
      Бой происходил поблизости от Вардё, и сигнальщик Степушкин, наблюдая окружающую обстановку, громко докладывал: "На берегу вытягивают из ангара гидросамолет!..", "Гидросамолет спускают на воду!", "Самолет взлетает!"...
      Лодка неслась полным ходом на транспорт, мотористы выжимали из машин все, что могли, старшина группы мотористов мичман Воронов недаром гордился своими подчиненными.
      Управляя огнем, я присел у поручней носового мостика и, не отрывая глаз от бинокля, наблюдал за транспортом. На нем начался пожар, он стал заметно крениться на правый борт и садиться на корму. Стоявший за моей спиной комдив говорил: "Добивай гада! Добивай его, Арванов! Добивай до конца!"
      Транспорт тонул.
      Сигнальщик Степушкин доложил: "Самолет идет на лодку!" Продолжать бой было опасно, и командир приказал: "Все вниз! Срочное погружение!"
      Через несколько минут после погружения по лодке один за другим ударили взрывы бомб, сброшенных самолетом. Фашистский летчик немного ошибся, корпус остался неповрежденным; от сотрясения только вырубилась магнитная станция кормовых горизонтальных рулей и лопнули электрические лампочки в седьмом отсеке. Немедленно было включено аварийное освещение и возвращены на место магнитные реле - рули снова заработали.
      Прошло немного времени; самолет, судя по всему, улетел. Вдруг в лодке услышали сильный взрыв, резко отличающийся от взрыва глубинных бомб.
      Командир приказал: "Всплыть под перископ!" Осмотрели горизонт: чисто; транспорт уже успел затонуть. Скорее всего, мы слышали взрыв его котлов. Комдив и военком бригады обошли все отсеки и поздравили личный состав с первой победой над врагом. Командир разрешил выдать на обед всему личному составу по 100 граммов вина... Праздник!
      Во время обеда я обратился к Магомету Имадутдиновичу: "Товарищ комдив, теперь у нас есть победа, мы утопили транспорт артиллерией. Разрешите при возвращении в гавань салютовать холостым снарядом из пушки, которая одержала победу, у нас есть такой снаряд".
      Прищурив добрые глаза, Гаджиев ответил: "Слушай, дорогой, тебе, видимо, мало выговора от комфлота за стрельбу в гавани, так ты еще хочешь заработать несколько суток гауптвахты?" Так ответил комдив, но каждому из нас было ясно, что предложение ему понравилось. "Будем возвращаться в базу - тогда и будем об этом говорить",- добавил Гаджиев.
      Остальные дни патрулирования у берега противника результатов не дали. Начался сильный шторм, и нам пришлось пережидать его в открытом море.
      Вскоре на лодке приняли радиограмму: "Возвратиться в базу тчк К 8.00 19 сентября быть в точке (указана широта и долгота места на подходах к острову Кильдин) тчк Головко"...
      Утром 19 сентября в дымке открылся остров Кильдин.
      Из губы Оленьей навстречу лодке шел быстроходный катер: встречать возвращающиеся подводные лодки с моря в Кольском заливе и сопровождать их в Екатерининскую гавань уже вошло в привычку комбрига - капитана 1 ранга Николая Игнатьевича Виноградова.
      Я посмотрел на Магомета Имадутдиновича грустным взглядом, тот пожал плечами: от него, мол, уже ничего не зависит, комбриг может и запретить стрелять в гавани.
      Катер следует рядом с лодкой.
      Старшина 2-й статьи Голдин уже находится у носовой 100-миллиметровой пушки и незаметно готовит ее к стрельбе. Вскоре лодка входит в Екатерининскую гавань. Виноградов продолжает сопровождать нас на катере. До пирса осталось триста - четыреста метров, когда мотор катера загудел на высоких оборотах, катер ринулся вперед и, Сгоняя лодку, направился к пирсу. Василий Прокопьевич Уткин и Магомет Имадутдинович Гаджиев, улыбаясь, посмотрели на меня, и комдив сказал: "Ну давай, Арванов, стреляй, наступил ваш праздник!"
      12.00. Отдаю приказание Ивану Андреевичу Голдину: "Орудие зарядить!" Орудие заряжается холостым патроном, разворачивается на правый борт, ствол подымается вверх. На пирсе и причалах стоят матросы и офицеры - друзья пришли встречать боевых товарищей. Направляясь к пирсу, где приказано нам швартоваться, по причалу быстро идет командующий флотом вице-адмирал Арсений Григорьевич Головко (постановлением Совнаркома СССР ему три дня тому назад было присвоено это звание): он провожал в боевой поход и встречал каждую лодку всегда, в любое время суток.