Перстень Борджа (Петр Кукань - 2)

      - Весьма наслышан,- холодно произнес Петр, обращаясь к молодому человеку.Полагаю, вас привело ко мне дело, не допускающее отлагательств, ибо способ, каким вы добились разрешения войти в этот дом, применяется очень редко и, если его соотносить со здешними обычаями, просто неприемлем. Говорите, я слушаю.
      Молодой плейбой некоторое время мялся, посылал Джербино умолящие взгляды, прося его взять слово, но, ничего не добившись - ибо Джербино, наоборот, крепко сжал губы в тоненькую ниточку,- начал говорить, всячески избегая при этом встретиться взглядом с Петром, который внимательно, в упор на него смотрел.
      - Да, дело и впрямь не терпит отлагательств, поскольку речь идет о наследстве моего дяди. Старый дядюшка отказал мне все свое состояние, однако другой достойный старик, то есть папа Римский, наложил на все запрет и посадил в дядюшкины конторы своих людей.
      Когда Марио Пакионе, все так же уныло глядя в окно, сообщил эту потрясающую новость, левая половина его красивого лица вдруг исказилась безобразной судорожной усмешкой.
      - Все это чрезвычайно прискорбно,- отозвался Петр.- Однако мне неясно, почему вы делитесь этим со мной? Неужели вы проделали путешествие из Италии в Турцию только затем, чтоб рассказать мне о трудностях получения дядюшкиного наследства?
      - И да, и нет,- ответил молодой плейбой.- Но думаю, наш Джербино растолкует вам дело лучше меня.
      - Нет уж, выкладывайте сами,- возразил величественный старец.- Это ваши дела. А я тут лишь для того, чтоб подтвердить Его Превосходительству господину да Кукану, что вы тот, за кого себя выдаете.
      Тут молодой плейбой принялся упорно твердить, по-прежнему избегая встречаться с Петром взглядом, что, по его мнению, дело это касается не его одного, но и интересов Его Превосходительства господина да Кукана, и даже интересов Османской империи, где Его Превосходительство господин да Кукан достиг высокого положения. Насколько ему, Марио, известно. Его Превосходительство господин да Кукан пользовался услугами почившего в бозе Лодовико Пакионе для перевозок военного снаряжения, так отныне это станет, вероятно, невозможным, поскольку конторы теперь в руках папских долгополых.
      - Вы хотите сказать, чиновников курии? - перебил его Петр.
      - Да, именно чиновников курии,- охотно поправился молодой Пакионе. И продолжал, что, стало быть, теперь уже и в интересах Его Превосходительства господина да Кукана сделать так, чтоб состояние дяди досталось тому, кому завещано, то есть попало в его, племянника, руки. Старый господин, то есть папа Римский, дал-де молодому плейбою понять, что он готов вернуть ему имущество дяди, но при одном условии.
      - При каком же?
      - Если докажу, что я совсем не такое уж ничтожество, каким меня несправедливо считают,- сказал молодой плейбой.- Если я совершу нечто полезное для общества и отличусь в служении на благо человечества и так далее. Словом, если совершу что-то необыкновенное.
      - Что же это может быть? - спросил Петр.
      - Я должен добиться освобождения несчастного графа О** с его свитой,сказал молодой плейбой.- Папе официально нанесено оскорбление, и в ответ на этот неприятный инцидент он может только протестовать, но это едва ли поможет. Таким образом, я должен попытаться разжалобить Вас, господин да Кукан. Я понимаю, это тяжкое бремя папа взвалил на меня, чтоб от меня избавиться, но я сказал себе: Марио, будь мужчиной и попытайся добиться цели, больше ты уже ничего не можешь испортить, все и без того здорово испорчено, а ведь дело в конце концов не такое уж и безнадежное. Насколько мне известно. Ваше Превосходительство, Вы располагаете такой властью, что достаточно Вам замолвить словечко, и все станет на место. Скажите, Вам трудно это сделать? Всего-навсего шевельнуть пальцем. Если Вы это сделаете, все будет в наилучшем порядке. Все будут рады, все будут довольны,- и папа, и граф О**, а я получу свое наследство, и все это пойдет на пользу и Вам, Ваше Превосходительство, потому что дядюшкина фирма оказывала Вам важные услуги, а ведь он был заодно с пиратами. Вы думаете, я не знаю? А я, как только стану шефом фирмы Пакионе, наполовину снижу для Вас транспортный тариф и, добавлю еще кое-что; бога ради, Ваше Превосходительство, я в отчаянном положении, ведь я рассчитывал на это наследство и потому еще при жизни дяди наделал такое количество долгов, которое мне нечем теперь оплатить. Если Вы поможете мне, Ваше Превосходительство, я буду счастлив выложить Вам, скажем, сто тысяч золотых цехинов. Сто тысяч цехинов, черт побери, это ведь денежки, о которых стоит поразмыслить. Так что, по рукам?
      Он протянул Петру руку, но тот сделал вид, что этого не заметил.
      - Я ждал,- сказал Петр,- что папа окажет на меня давление в связи с арестом посольства, однако меня удивляет, что он выбрал посредника столь наивного, как вы. Мне абсолютно не понятно, почему я обязан помогать вам в деле получения оказавшегося под угрозой наследства, почему я должен влиять на Его Величество, советуя отказаться от мер предосторожности, которые он ввел по причинам, конечно, очень серьезным и которые должно уважать. Тем самым я считаю вопрос закрытым, и мне остается только поблагодарить вас за удовольствие, доставленное вашим визитом.
      - Вы находите, что я наивен,- жалобно произнес молодой Пакионе.- Да, наверное, я наивен; правда, я умею фехтовать и ездить верхом, умею охотиться и стрелять, но дипломатия для меня - лес темный. Вот поэтому я и взял себе в помощники старого Джерби-но, про которого в Страмбе говорят, что хитрее его нет в целом мире, но он, вероятно, подавлен величием Вашего Превосходительства и, как Вы могли убедиться, за все это время даже рта не открыл. И все-таки дело мое правое, клянусь пятью ранами Христа, и если бы кто-нибудь изложил его лучше, чем это могу сделать я, то наверняка. Ваше Превосходительство, Вы позволили бы себя уговорить.
      Величественный старец раздвинул, наконец, тонкую ниточку губ, скрытую в белоснежной гуще его леонардовой бороды.
      - Нет, не позволил бы,- проговорил он.- Господин да Кукан не позволил бы себя уговорить, и поэтому я молчал. Ждал, пока вы выговоритесь, Пакионе, поскольку знал, что иначе вы не успокоитесь; я прекрасно понимал, что вы напрасно тратите слова, ибо речь идет о вещах столь серьезных, что интересы одной незначительной личности, какой являетесь вы, не могут приниматься в расчет. Папская делегация была взята под арест в контексте новой, опасной для Европы концепции, в связи с определенным политическим поворотом, который Его Превосходительство господин да Кукан начал проводить в жизнь с тех пор, как добился исключительного влияния на правительство Его Величества султана Османской империи, а поэтому смешивать в разговоре эти серьезные, чрезвычайно важные проблемы с вопросом о каком-то дядюшкином наследстве, пусть даже огромном, право слово, как метко заметил Его Превосходительство, крайне наивно.
      - Тогда зачем же мы сюда приехали? - удивленно воскликнул молодой распутник.
      - Его Превосходительство господина да Кукана,- продолжал Джербино,- как европейца, возможно, заинтересует мнение серьезных и беспристрастных людей из европейских кругов - церковных и светских, которые с интересом и тревогой наблюдают за тем политическим курсом, который он проводит. Их мнение, которое я возьму на себя смелость высказать,- однозначно: Его Превосходительство совершает трагическую ошибку.
      Джербино помолчал, надеясь, что Петр попросит уточнить, в чем состоит допущенная им трагическая ошибка, но Петр не спросил ничего. Однако Джербино показалось, Петр уже не настаивал на своем consiliu abeundi, то есть на своем предложении удалиться, которое он уже высказал обоим ночным визитерам, поэтому Джербино продолжал:
      - Европа больна. Ваше Превосходительство, подвержена десяткам смертных недугов, а ваш способ лечения, состоящий в том, чтобы подвергнуть ее еще одной смертельной опасности, возродив османскую агрессивность, иначе говоря, угрожать Европе, снедаемой внутренними недугами, еще и внешней опасностью,такое лечение означает страшный риск, который может обернуться непоправимой трагедией. Я знаком с письмом, которое послал своей королеве здешний секретарь французского посольства, в нем он излагает содержание неофициальной беседы с Вами. Королева-регентша, испугавшись, предоставила копию этого письма в распоряжение Ватикана, равно как императору австрийскому и королю испанскому, так что и я имел возможность пробежать его глазами и поэтому знаю, о чем говорю. Я взываю не только к Вашей рассудительности, Ваше Превосходительство, но прежде всего к Вашему европеизму, когда обращаюсь к вам с просьбой разрядить напряжение, которое вызвано политическим курсом, проводимым Вами, и начать с акта освобождения из-под ареста графа О** и его посольства.
      - Вы, так же как и ваш молодой подопечный, напрасно теряете время. Мне смешно видеть вас, именно вас, в роли апостола мира и согласия. Во имя какой высокой идеи пять лет назад вы способствовали интригам Гамбарини? И та роль, которую вы играли, когда в бытность мою хозяином острова Монте-Кьяра Гамбарини предал меня второй раз, мне тоже до сих пор совсем неясна. На кого вы теперь работаете? Кто заплатил вам за то, чтобы вы читали мне нотации теперь?
      - Я, нищий аптекарь и плохо оплачиваемый подеста ветшающего городишки Страмбы, конечно, не могу позволить себе роскошь дипломатических акций на свой страх и риск,- ответил Джербино,- и не вижу, к чему мне скрывать, что в данный момент я нахожусь на службе Его Святейшества. Но о том, что упомянутый Гамбарини, я хочу сказать. Его Преосвященство кардинал Гамбарини, предал Вас не один раз, но дважды, мне ничего не известно.
      - Несущественно, довольно и того, что это известно мне.
      Петр помолчал, а потом задал вопрос, который обрадовал обоих его посетителей.
      - Что делает Гамбарини при французском дворе?
      - К сожалению, то же, что и до сих пор: безобразничает,- ответил Джербино.- С тем лишь различием, что Его Преосвященство уже не мальчик, но зрелый мужчина, и сидит не в Страмбе, а в Париже, и посему его козни много серьезнее и опаснее, чем прежде, несколько лет тому назад, когда он вернулся на родину. Мне горько и больно об этом говорить, потому что я - страмбский подеста, а род Гамбарини с незапамятных времен был гордостью нашего города; воистину, именно блеск этой фамилии и привел к тому, что я склонился на его сторону и так или иначе время от времени оказывал ему помощь и делом, и советом. К сожалению, тогда мне не было известно то, что я знаю теперь, а именно - что Джованни Гамбарини недостойный потомок великих предков. И если Ваше предположение. Ваше Превосходительство, о его участии в нападении на островок Монте-Кьяра справедливо...
      - Это не предположение, а твердое знание,- перебил Джербино Петр.
      - ...в таком случае,- невозмутимо продолжал величественный старец Джербино,- действительно странно, можно сказать, фатально, что его замыслы и поступки находятся во всегдашнем противоречии с замыслами и деяниями Вашего Превосходительства.
      - Не понимаю,- сказал Петр.- Каким образом он очутился при французском дворе?
      - Это произошло в результате странного стечения обстоятельств,- проговорил величественный старец.- Года два назад наша великая певица La bella Olympia была приглашена петь в Париж ко двору. Ее выступление, как и всегда, имело большой успех, и когда после концерта утихли овации, которыми избалованные парижане наградили нашу артистку, королева-регентша оказала ей честь, пригласив приблизиться к трону, и долго ласково с ней разговаривала. Ее Величество, как известно, итальянка и любит порадовать себя звучанием родной речи. Наша славная Олимпия, помимо всего прочего, упомянула, что недавно концертировала в Страмбе у вдовствующей герцогини Дианы. "Ах, герцогиня Диана,- молвила Ее Величество,- несколько лет назад она послала мне замечательное средство для рук, перчатки из мягкой кожи, пропитанные каким-то особым составом". Помнится, эту мазь я сам имел честь изготовить по рецепту, перешедшему ко мне от предков, благодаря ей даже самая грубая и запущенная кожа...
      - Ну дальше, дальше,- прервал его Петр.- Что было дальше?
      - Так вот. Ее Величество королева-регентша,- продолжал Джербино,благодаря встрече с Прекрасной Олимпией вспомнившая о герцогине Диане, послала ей записочку с просьбой прислать еще одну пару косметических перчаток, точно таких, как прежние, которые она уже однажды получала от нее и которые тогда еще бы! - обнаружили свои превосходные свойства. Разумеется, герцогиня Диана чуть не надорвалась от усердия, и я вынужден был тут же приняться за свою фармацевтику, которую давно было забросил, чтобы получить необходимые ингридиенты, а когда перчатки были готовы, герцогиня вручила их кардиналу Гамбарини, чтобы тот, не мешкая, отправился в Париж и передал их Ее Величеству. Кардинал взялся осуществить эту заманчивую миссию с огромным удовольствием и справился с ней с большим успехом, о чем можно судить по тому, что обратно из Парижа он уже не вернулся. Этот прелестный юноша умеет себя держать в придворных кругах, он итальянец, и не удивительно, что Ее Величество королева-регентша пришла от него в восторг и сделала его своим личным духовником.
      Петр тяжело вздохнул.
      - Джованни Гамбарини - духовник королевы Франции! Прав был один английский драматург - запамятовал его имя,- сказавший, что жизнь - это история, рассказанная глупцом. Ну, и как быть дальше? Вы только что заметили, насколько фатален тот факт, что замыслы и поступки Джованни Гамбарини - и тут уж ничего не поделаешь! - всегда противоречат тому, что замышляю и делаю я!
      - Увы, но это так,- сказал Джербино.- Пусть Ваше Превосходительство примет во внимание, что Франция в последние годы играет решающую роль в вопросе сохранения европейского мира, о чем и Ваше Превосходительство печется по-своему, на свой жесткий манер, как мы здесь уже говорили. Вашему Превосходительству наверное известно, что в хорошо информированных кругах полагают, будто война между протестантами и католиками начнется в ближайшие годы, как только в двадцать первом году истечет срок действия договора между Испанией и Голландией. Вся Европа вооружается и готовится к неслыханному кровопролитию. В этой отчаянной ситуации Европу может спасти лишь сильная Франция с мудрым правительством во главе, только она сможет оказать самое решительное сопротивление агрессивным замыслам испанских и австрийских Габсбургов.
      - А также турецкий бич, который заставит рассорившиеся народы Европы объединиться и жить в мире,- добавил Петр.
      - Я. не хочу с Вами спорить по данному вопросу, свое мнение я уже высказал,- возразил Джербино.- Однако, как бы там ни было, но прибегать к этому отчаянному, а для старой Европы с ее культурой еще и весьма постыдному средству было бы излишне, если бы конфликт уладился без вмешательства Турции. Все это, как я уже сказал, зависит, разумеется, лишь от мощи и решимости Франции. Однако правительство королевы-регентши можно считать каким угодно, только не сильньш и не мудрым. Королеве-регентше недостает собственной точки зрения, и вместо того чтобы продолжать вести традиционную для Франции антиавстрийскую и антииспанскую политику, которую особенно энергично осуществлял ее трагически погибший супруг,- рискну заметить, что, по мнению хорошо осведомленных политиков, это постыдное убийство не обошлось без участия самой королевы,- так вот, вместо этого она, напротив, заискивает перед испанцами и австрийцами, прислушиваясь к нашептываниям окруживших ее советников-изменников, в большинстве своем - горько признаться - итальянцев, а самый известный во французском обществе и самый среда них ненавидимый - некто Кончини, просто мужик с улицы, говорят, бывший лакей.
      - Об этом Кончини я уже слышал,- заметил Петр.
      - Еще бы,- подтвердил Джербино.- О нем все наслышаны, и всякому известно, что после смерти несчастного короля Генриха истинным правителем Франции стал именно он, Кончини. В последние год или два влияние этого человека значительно упало, возможно, потому, что королева раскусила, наконец, его несносный характер, а может, он ей просто разонра-вился, и она перевела его на запасной путь, но Франция от этой перемены ничего не выиграла, потому как на место Кончини тихой сапой пролез наш милейший кардинал Джованни Гамбарини; как духовное лицо, он проявляет к грешкам королевы явную снисходительность и печется прежде всего о том, чтоб она как можно дольше держалась у кормила власти, а ее подрастающий сынок Людовик Тринадцатый, с кем она обходится как с ребенком и что ни день хлещет по заднице, и далее воспитывался в бесправии и оставался в неведении. Разумеется, при таких обстоятельствах надеяться на решительное и спасительное заступничество Франции бессмысленно, и ясно как божий день, что сложившаяся ситуация предоставляет Габсбургам последнюю возможность разорвать Францию на куски. Изречение, которое только что пришло на ум Вашему Превосходительству, совершенно справедливо. Жизнь и впрямь история, рассказанная глупцом. И то, что негодяй типа Гамбарини оказался в настоящий момент барометром в делах европейского порядка и мира,- это, действительно, серьезное осложнение, которого ни один человек в здравом уме и твердой памяти не мог предвидеть.
      Величественный старец кивнул своему молодому протеже, давая понять, что пора уходить, и, поднявшись, в изысканных выражениях поблагодарил Петра за любезный прием и в заключение еще раз выразил свое сожаление по поводу того, что его и Пакионе миссия оказалась напрасной, ибо Его Превосходительство господина да Кукана, очевидно, невозможно склонить к освобождению папской делегации, содержащейся под стражей, и тем поднять авторитет Его Святейшества, настолько покачнувшийся после этого инцидента, что все пасторские послания и воззвания, каковыми униженный и осмеянный папа пытается примирить рассорившихся христиан, неизменно остаются гласом вопиющего в пустыне.
      - Не верю,- сказал Петр.- Согласно полученным мною сведениям, папа, напротив, сам стремится как можно быстрее развязать войну, чтобы протестантские страны были поставлены на колени еще в пору его понтификата.
      Джербино скорбно опустил голову.
      - Сожалею, что это мнение Вашего Превосходительства было мне неизвестно,сказал он вдруг потухшим, усталым, сиплым голосом.- Если бы я знал о нем заранее, я не предпринял бы утомительного и, как теперь выяснилось, заведомо напрасного путешествия из Италии в Стамбул.
      Ночные посетители откланялись.
      - Это фиаско,- сказал молодой плейбой, проходя вместе с Джербино мимо стражников-янычар.
      Со стороны греческого и еврейского кварталов, пылавших десятками пожаров, зарево которых окрашивало волны Босфора в кровавый цвет, в холодной ночи раздавались отчаянные вопли убиваемых и истязаемых людей: это мусульмане-фанатики устроили вооруженный налет, дабы наказать неверных за то, что, по слухам, они саботируют общенациональную патриотическую акцию, предпринятую Петром Куканем.
      - Фиаско? Естественно. А вы надеялись на успех? - спросил Джербино, усаживаясь с молодым плейбоем в поджидавшую их карету.- Наш визит был заведомо обречен на провал, и, если бы на карту не были поставлены такие огромные деньги, на него не стоило бы и соглашаться. Пьетро Кукан - безумец, каких мало, но, на мой взгляд, не такой уж законченный, чтобы позволить себя увлечь рискованным путешествием во Францию и подставить голову вашим палачам только лишь потому, что до него дошли слухи о новых происках Джованни Гамбарини. Об абсолютной невероятности успеха нашей миссии я вас честно предупреждал и отправился вместе с вами только тогда, когда вы заявили, что, несмотря ни на что, намерены рискнуть, ибо делать вам больше нечего. Но - если не считать этой небольшой оговорки - в остальном результат нашего визита весьма обнадеживающий. Кукан, разумеется, не догадался, что нам нет ровно никакого дела до освобождения папской делегации, а важен Гамбарини, и только Гамбарини. Нам повезло, по-моему, в том, что Кукан основательно осведомлен об участии Гамбарини в афере с островком Монте-Кьяра, так что мне не пришлось брать на себя труд убеждать его в этом, я даже позволил себе роскошь высказать несколько ничего не означавших учтивых сомнений. А историйка, которую я повесил ему на уши, обладает одним огромным, неоценимым достоинством.
      - Каким же? - спросил молодой плейбой.
      - Она почти правдива,- ответил Джербино.- Кукан, несомненно, захочет ее проверить, а поскольку основные факты соответствуют действительности, никто не сможет опровергнуть ее в принципе. И то обстоятельство, что о пребывании Гамбарини при французском дворе он прознал сам, независимо от нас, дорого стоит. О том, что на самом деле Гамбарини ни в коей мере не играет в жизни французской королевы столь значительной роли, как я расписал,- нам тревожиться не приходится. Взгляды на то, как королева относится к молодому исповеднику, могут быть различны. Еще один козырь я вижу в том, что Кукан - человек очень мужественный и честный, и если мне удалось основательно пощекотать его ахиллесову пяту, то он наверняка попытается свернуть Гамбарини шею собственными руками и отправится к нему самолично вместо того, чтобы прибегнуть к услугам профессиональных головорезов. Так что пока все рассчитано верно. И нам остается только одно - отплыть домой и ждать.
      Так они и поступили. Спустя полтора месяца на террасу бывшего дворца Гамбарини рухнул голубь, которого Джербино оставил в Стамбуле в руках надежного шпиона, нанятого на деньги молодого плейбоя,- на редкость удачный экземпляр из породы тех голубей, что разводил зловещей памяти дьявол, capitano di giustizia. Птица, насмерть измученная долгим перелетом, потребовавшим около двадцати часов, перенесла через море привязанный к ножке непромокаемый футляр с зашифрованным известием, которое - если перевести его на вразумительный язык - можно было прочесть следующим образом:
      Отплыл этот вторник Вендетте переодет матросом направление Марсель.
      АХИЛЛЕСОВА ПЯТА ПЕТРА КУКАНЯ ИЗ КУКАНИ
      Мы предполагаем, и не без оснований, что отъезд Петра разрешился не так легко и отнюдь не просто. Понятно, что Петр исчез из Стамбула не без соизволения султана, ибо, поступив так, он навсегда отрезал бы себе пути к возвращению и таким образом загубил бы и расстроил все, чего здесь - к великой, как знаем, пользе и на благо человечества - достиг. Когда Петр впервые объявил султану, что ему крайне необходимо на несколько месяцев съездить в Европу, дабы устроить там кое-какие свои личные, совершенно неотложные дела, которые ему дороже жизни. Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, в порыве гнева надкусил чашечку из зеленоватого фарфора метар-бани, из которой в этот момент пил кофе, и швырнул осколки Петру в голову. И хотя после этого он долго извинялся и собственным платочком стер со щек Петра кофейную гущу, которой его забрызгал, однако о том, чтобы удовлетворить его желание, даже не заикнулся.
      И только когда Петр у него на глазах начал сохнуть и желтеть - в самом деле, цвет его привлекательного лица, помимо серо-зеленых кругов, образовавшихся от бессонницы под глазами, все больше и больше приобретал желтый оттенок, причем - и это было хуже всего - Его Ученость совершенно утратил свой деятельный интерес к государственным делам, равно как изобретательность и остроумие, чем прежде умел приободрять султана и вдохновлять его - только тогда Владыка Двух Святых Городов, рассудив, что самый любимый его фаворит, столь неожиданно преобразившийся в брюзгливые тридцать три несчастья, для него теперь все равно что пустое место, однажды сам вернулся к неприятному вопросу, которого до сих пор избегал, и обратился к Петру со словами:
      - Право, не понимаю я тебя, милый Абдулла, а чего я не понимаю, того и не люблю, ибо это не пристало Моему Достоинству. Ты сохнешь, словно тебя снедает неразделенная любовь, но это, право, последнее, что я мог бы ожидать от тебя, кто проявил себя образцовым и верным супругом темноокой Лейлы,- можно сказать, даже чересчур образцовым и слишком верным, чем это подобает твоему сану "Ученость Моего Величества" и твоему положению, ибо ты мелеешь иметь много больше женщин, чем одну. Известно, что никакая любовь не выдерживает разлуки более чем на полгода, ведь с глаз долой - из сердца вон; по какой же такой европейской юбке - о, борода Пророка! - ты, много лет проживший вне Европы, можешь еще страдать столь страшно, что стал бледной тенью себя самого?
      - Не любовь томит меня, а ее противоположность, ненависть,- ответствовал Петр.- Я не открою для Вас ничего нового, о мой добрый король, если признаю, что любовь и ненависть - две родственные страсти, различные только в том, что ненависть человечнее любви, ибо - в отличие от любви - опирается на доводы рассудка, и сильнее любви, поскольку не зависит от пространства и времени, выдерживая самую долгую разлуку.
      Султан, довольный, прикрыл глаза.
      - Славно сказано, изящно и остроумно. А кого, признайся, ты ненавидишь так, что даже заметно поглупел и обычное красноречие возвращается к тебе лишь тогда, когда ты говоришь о ненависти?
      - Одного негодяя, имя которого, даже если бы я его назвал, ровно ничего не сказало бы Вам, мой счастливый король,- ответил Петр.- Моя ненависть к нему родилась из любви, ведь он был моим единственным и самым любимым другом, и длится она уже почти шесть лет, но, вместо того чтобы утихнуть, все растет и растет, питаемая его новыми и новыми изменами. Кроме всего прочего, это он подстроил так, чтобы перстень Борджа попал из его рук в руки папы, а от папы в руки Вашего Величества. Султан оттопырил нижнюю губу.
      - Ай-яй-яй, вот теперь я вижу, это очень серьезно. Тот перстень, что я недавно с отвращением и гневом отшвырнул прочь, был приложен к письму, в котором папа представлял мне полное право поступать с островом Монте-Кьяра как мне заблагорассудится. Выходит, и тут у твоего друга-недруга рыльце в пушку.
      - Выходит, так, мой повелитель,- согласился Петр.- Из-за него, по его вине я три года провел под землей, во тьме и смраде, и даже в конце концов возрадовался тому, что могу жить именно там, ибо печаль и тоска, поселившиеся в моем сердце, были столь непомерны, что общество мерзких скорпионов и прочих насекомых, которые искали убежища в моих лохмотьях, поцелуи пиявок, высасывавших силу моих мускулов и костей, чумное дыхание гнилостных вод и беспрестанная война с крысами, которых я научился уничтожать голыми руками,все это было для меня милее общения с людьми. Таковы, мой всемогущий повелитель, оказались последствия предательства, которое Джованни - так зовут этого негодяя - совершил по отношению ко мне; но он и не подозревает, что его измена повлекла за собой несчастье столь страшное, что, будь в мире Бог, небеса почернели бы над ним, а из туч пролился бы кровавый дождь: погибло сокровище, которое было доверено мне для того, чтобы я употребил его на дело спасения рода Адамова.
      - Какое же это сокровище? - спросил султан.
      - Материя материй, которая превращала свинец в чистое золото, а при неудаче - в сильное взрывчатое вещество: от его взрыва и исчез с лица земли островок Монте-Кьяра,- ответил Петр.
      Султан причмокнул языком.
      - Если бы я не знал силы твоего разума, я бы сказал, что ты - безумец и несешь чушь. Но как бы там ни было, эту материю я не прочь бы заполучить.
      - Я знал, что вы это скажете. Ваше Величество,- сказал Петр.
      - Однако, несешь ты чушь или нет,- продолжал султан,- речь идет о событиях и обстоятельствах почти четырехлетней давности. Как и почему случилось так, что ты именно теперь снова вспомнил об этом своем Джованни, которому я даже слегка завидую, потому как знаю, что меня. Владыку Двух Святых Городов, ты никогда не будешь любить так, как ненавидишь его, и Мое Величество, добрейшее и справедливейшее, всегда будет для тебя, неблагодарный, намного безразличнее, чем твой подлый Джованни,- так все-таки, как и почему, спрашиваю я, мыслям о нем ты предался именно теперь и с такой силой, что от желания выбить ему зубы и проткнуть брюхо сник и пожелтел?
      - На днях дошли до меня, мой благородный повелитель,- ответил Петр,- что этот хорек, которого я считал обезвреженным и выбывшим из игры, не только не обезврежен, не только не выбыл из игры, но творит в международной политике новые гнусности, в сравнении с которыми прежние просто ерунда.
      Услышав про международную политику, султан снова посуровел.
      - А что это такое - международная политика? - спросил он.- По моему представлению, которое я перенял от своих великих предшественников и предков, международная политика - это уничтожение гяуров огнем и мечом. Ты и сам, Абдулла, возрождая турецкую мощь, начал великое политическое дело. Поэтому я совершил бы огромную политическую ошибку, если бы позволил тебе устраниться от дел, пусть даже на несколько месяцев. Так что не будем больше возвращаться к этому вопросу.
      Однако, понаблюдав еще два дня, как угасает Абдулла, султан сам вернулся к политическим делам.
      - Речь идет не только о том,- сказал султан,- что, если бы я на длительное время отстранил тебя от дел, мне было бы нестерпимо нудно и пусто, ибо некому было бы развлечь меня, показывая, как я уже привык, оборотную сторону вещей. Другое мое опасение в том - и это главное,- что новшества, которые ты завел в моей империи, без твоего умелого ведения и контроля легко расстроить, запутать, совратить с пути истинного; государственная жизнь Османской империи снова станет такой, какой была, пока ты чудовищем не вынырнул из-под земли; янычары забросят свои новые мушкеты и снова схватятся за старинные бунчуки; богачи отзовут из войска своих рабов и улягутся со смазливыми пареньками на пуховые перины, а иноземные учителя новой тактики гораздо раньше, чем ты надеешься, окажутся перед необходимостью излагать свою премудрость пустым скамейкам, занесенным толстым слоем пыли, в классах, затянутых паутиной.
      - Я размышлял об этом,- отозвался Петр.- Служа в должности "Ученость Вашего Величества", я обдумал и взвесил все сомнения, которые неизбежно должны обуревать Вас, мой премудрый властитель. Но тут я полагаюсь на беспредельную власть и могущество Вашего Величества, благосклонного к моим начинаниям и планам.
      - Ну уж нет, меня от этого уволь,- перебил его султан.
      - Кроме того,- продолжал Петр,- я с полной основательностью полагаюсь на верность и смекалку своего друга Ибрагима, который показал себя превосходным главнокомандующим, снискав не только уважение, но и любовь подчиненных, и, наконец, я надеюсь на то, что организационные новшества, которые я внедрил, уже прижились и исправно действуют.