История Средних веков

Первый революционный взрыв произошёл в 1280 году в Ипре, затем голодающие ткачи поднялись по всей стране. Города стали ареной уличных боёв и кровавой резни; в конце концов, враждующие партии обратились за посредничеством к фландрскому графу Гюи де Дампьеру. Граф принял сторону простого народа и допустил ткачей к управлению городами; однако время от времени столкновения возобновлялись, и недовольные графом патриции постоянно призывали на помощь французского короля. Весной 1300 года французская армия вторглась во Фландрию, и патриции открыли французам ворота городов. Король Филипп Красивый прислал во Фландрию своего наместника, обложил города налогами и вернул всю власть богатым. Это вызвало новое восстание, ночью 17 мая 1302 года ткачи Брюгге внезапно ударили в набат и напали на патрициев и французов, тысячи людей были убиты до того, как взошло солнце. Королевская армия двинулась к мятежному городу – и навстречу ей выступило ополчение простого народа. Горожане знали, что пехота никогда ещё не выдерживала атаки рыцарей, и что многих из них ожидает смерть – но братья-францисканцы, пришедшие вместе с народом на поле боя, сумели поддержать их дух. Отступать было некуда – позади протекала многоводная река Лис; ополченцы окружили себя наполненными водой рвами и выставили вперёд копейщиков с длинными пиками. Рвы помешали рыцарям нанести первый сокрушительный удар, а когда они перебрались на другой берег, их встретили плотные ряды горожан, сражавшихся с мужеством отчаяния. Рыцарей сбрасывали в ров, а тех, кто сумел ворваться в ряды восставших, стягивали с седла крючьями на концах пик. Ожесточение восставших было таково, что вопреки обычаю, сброшенных с седла рыцарей не брали в плен; их добивали окованными железом дубинами. По свидетельству хрониста, бежавшие с поля боя рыцари от страха не могли есть; семьсот снятых с убитых золотых шпор были вывешены в соборе соседнего города Куртрэ.

"Битва шпор" при Куртрэ повергла в шок Францию и Европу: впервые в истории рыцарство было побеждено восставшим простонародьем. Король Филипп оказался в отчаянном положении: у него не было ни армии, ни денег, а в Париже шли разговоры о коммуне. В довершение всех бед папа Бонифаций VIII отлучил короля от церкви: папе не нравилось, что Филипп требовал талию с епископов и монастырей. Правда, ещё до "битвы шпор" король собрал на "Генеральные штаты" представителей городов, дворянства и духовенства и заручился их поддержкой против папы. В 1303 году Филипп Красивый отправил в Италию небольшой отряд из наёмников, которые не боялись ни бога, ни дьявола; 7 сентября они ворвались в резиденцию папы в городе Ананьи и, угрожая мечами, потребовали у первосвященника отречься от сана. "Вот вам моя шея, вот вам моя голова, – гордо ответил 86-летний старец, – пусть я умру, но умру папой!" Выслушав ответ, предводитель наёмников Чьяра Колонна наотмашь ударил старика по лицу рукой в железной перчатке. Жестокие унижения довели Бонифация VIII до помешательства, и, хотя горожане Ананьи освободили папу из плена, он вскоре умер.

Избавившись от своего врага, король Филипп приложил все усилия, чтобы собрать талию и снарядить новую армию; в августе 1304 года французы одержали верх в сражении при Мон-ан-Певеле. Фландрия была вынуждена уплатить королю контрибуцию – но власть над городами осталась в руках ткачей. Управляемые народом фландрские города оставались рассадниками смуты, и Филипп Красивый готовился к новой войне; он сумел посадить на папский престол своего сторонника Клемента V и добился переезда папы из Рима в Авиньон на берегу Роны – в этом французском городе папы жили семьдесят лет. Подобно древним императорам "железный король" Филипп стал неограниченным повелителем своей страны, он запретил частные войны и заставил трепетать от страха могущественных баронов. Чтобы завладеть богатствами ордена рыцарей-тамплиеров, он обвинил их в ереси и после пыток отправил на костёр магистра ордена Жака де Молэ. Время от времени король собирал Генеральные штаты, которые покорно принимали все его требования и вводили новые налоги. В 1314 году король объявил о походе против Фландрии, но в разгар приготовлений внезапно скончался: говорили, что он был отравлен тамплиерами, мстившими за своего магистра.

Смерть "железного короля" привела к смуте во Франции: осмелевшие бароны объединились и потребовали от нового короля Людовика X (1314-16) восстановления своих привилегий – в том числе права на ведение частных войн. Затем начался голод, какого ещё не знала Франция; крестьяне толкли в ступах кору деревьев и пекли из этой муки хлеб. Голод был признаком начавшегося Сжатия: за XIII век население Франции увеличилось почти вдвое и достигло 18 миллионов; большая часть лесов была раскорчёвана под пашню – но земли всё равно не хватало. Тысячи безземельных крестьян были готовы работать за кусок хлеба, и рабство утратило всякий смысл – тем более в годы голода. Короли Франции и раньше из христианского милосердия освобождали своих крестьян – теперь они призвали всех своих вассалов дать крестьянам свободу. "Так как по естественному праву каждый должен родиться свободным, – гласил указ Людовика X, – но некоторым обычаем, с незапамятных времён установленным, множество нашего простого народа впало в рабство и другие зависимые состояния, мы, принимая во внимание, что королевство наше называется королевством франков ("свободных"), повелеваем, чтобы всюду в королевстве нашем… такие состояния несвободы приведены были к свободе…"

Возможно, что перед глазами диктовавшего указ Людовика стояла сцена из воспоминаний его прадеда: толпы горожан и крестьян, стоявшие вдоль дороги на Париж, и бедняки, молящиеся за своего короля… Конечно, освобождение проводилось за выкуп, и не все вассалы последовали королевскому примеру – но всё же в последующие десятилетия большая часть французских крестьян получила свободу – и они молились за своего короля.

Людовику не пришлось услышать эти молитвы; он умер – вероятно от яда – в 1316 году. Его преемники стали свидетелями нового взрыва фландрской революции – на этот раз на борьбу поднялись крестьяне, которые изгнали сеньоров и поделили их земли. Францисканские монахи ходили по деревням и проповедовали против господ; повсюду горели дворянские замки. Ткачи Брюгге примкнули к восставшим крестьянам и выслали на помощь им своё ополчение, а сеньоры призвали на помощь французского короля. В августе 1328 года у горы Кассель произошло решающее сражение; восставшие были разбиты, и французская армия заняла фландрские города.

Революция потерпела поражение, в города вернулись патриции, в деревни – дворяне. Стены городов были срыты, тысячи восставших повешены, четвертованы, удушены в темницах. Спасаясь от казней, ткачи бежали в Англию; множество парусных лодок ночами пересекали пролив и выгружали на берег людей, их нехитрый скарб и самое ценное, что они могли взять с собой – доставшиеся от отцов ткацкие станки. Вместе с ткачами переселялась из Фландрии в Англию вся суконная промышленность; через столетие фландрское ремесло погибло под ударами английских конкурентов. Опустошённая террором, войнами и чумой Фландрия снова превратилась в сельскую страну, среди которой, подобно призракам, возвышались зарастающие бурьяном полумёртвые города – останки погибшей цивилизации. Каналы Брюгге занесло песком, огромные башни, некогда охранявшие вход в порт, смотрели на море пустыми глазницами, и только нищие рыбаки, ловившие в проливе сельдей, могли рассказать путнику о былых временах, о сотнях кораблей, теснившихся у причалов, и о тысячах купцов, толпившихся в торговых рядах.

"Умолк шум веселящихся, затихли звуки гуслей, уже не пьют вино с песнями; горько вино для пьющих его. Разрушен опустевший город, все дома заперты и нельзя войти…"

ИСТОРИЯ АНГЛИИ

"Ни один свободный человек не

может быть схвачен, посажен в

тюрьму, лишён имущества, иначе

как по законному приговору пэров."

Великая Хартия Вольностей.

Теперь нам нужно вернуться на три столетия назад, когда ещё не было ни городов, ни ремёсел, и остров Британия был покрыт густыми лесами. Среди лесов кое-где встречались деревни, монастыри и бревенчатые усадьбы англосаксов; на северо-востоке острова жили датчане, одно время владевшие всей страной, а на западе – потомки древнего кельтского населения, валлийцы. В середине XI века при короле Эдуарде Исповеднике, англосаксы освободились от датского владычества, но на смену одной опасности пришла другая – на господство над Англией стали претендовать норманны, обосновавшиеся по ту сторону пролива, в Нормандии. В 1066 году, после смерти Эдуарда, англичане избрали своим королём графа Гарольда, но нормандский герцог Вильгельм не признал этого избрания и, собрав большую армию, высадился в Англии. В октябре 1066 года рыцари Вильгельма наголову разгромили англосаксов, укрепившихся на холме Сенлак; Гарольд пал в битве, два месяца спустя Вильгельм был коронован в Лондоне короной английских королей.

Норманны, завоевавшие Англию, были непохожи на своих одетых в шкуры и вооружённых секирами предков, которые полтора века назад высадились на побережье Нормандии. Правнуки гордых викингов забыли язык своих дедов и превратились во франкских рыцарей; они не умели плавать по морям, но яростно рубились в конном бою. Нормандские герцоги научились управлять государством и с готовностью прислушивались к словам учёных епископов, передававших заветы Карла Великого. В то время, как в распавшемся государстве Каролингов царила анархия, герцоги умели поддерживать дисциплину среди своих вассалов и запрещали им строить замки и вести частные войны. Покорив Британию огнём и мечом, Вильгельм, прозванный Завоевателем, выделил феоды своим баронам, но сумел сдержать их алчность и дал всем почувствовать сильную руку короля. Подобно древним императорам, он проводил переписи и посылал чиновников собирать налоги; королевские замки высились по всей стране, внушая страх не только непокорным англосаксам, но и норманнским баронам.

Это было неспокойное время; норманны завладели поместьями и заставили крестьян отбывать барщину – но англосаксы не смирились. В густых лесах продолжали скрываться отряды "разбойников", и лихие молодцы вроде Робин Гуда неутомимо подкарауливали врагов. Англосаксы до такой степени ненавидели рыцарей, что во время баронских мятежей с готовностью снаряжали ополченцев на подмогу королю. В 1135 году, после смерти бездетного короля Генриха I (1100-1135), началась война за престол; воспользовавшись безвластием, бароны стали строить замки и грабить чужие деревни – на какое-то время Англия погрузилась в анархию, подобную той, которая царила на континенте. Только в 1154 году враждующие партии согласились признать наследником престола графа Генриха Анжуйского, крупнейшего вассала французского короля, владетеля всей Западной Франции.

Генрих II (1154-89) сумел смирить баронов и разрушить их замки; он правил железной рукой, лично решал все дела и беспрестанно разъезжал по стране, проверяя своих чиновников-шерифов. Генрих ввел королевские суды, забравшие часть дел у сеньоров и церкви – и вступил в конфликт с протестовавшим против этого архиепископом Фомой Бекетом. Спор был столь яростным, что король не сдержался и воскликнул: "Неужели нет никого, кто избавил бы меня от этого попа!" Придворные поняли это как приказ, и вскоре архиепископ был убит у алтаря собора в Кентербери. Папа отлучил от церкви всю Англию, и королю пришлось пройти унизительный ритуал покаяния; он встал на колени перед гробницей Фомы и во искупление греха подвергся ударам бича. Это унижение подорвало авторитет короля, начались мятежи, в которых принимали участие даже сыновья Генриха – король умер, так и не примирившись с ними.

Наследник Генриха, Ричард по прозвищу Львиное Сердце, был блестящим рыцарем, но плохим правителем: едва вступив на престол, он оставил страну и отправился в крестовый поход. Это был знаменитый Третий Крестовый поход, в котором три европейских государя, Ричард I, Филипп II и Фридрих Барбаросса, пытались отвоевать недавно захваченный мусульманами Иерусалим. Поход был неудачным; император Фридрих умер в пути, и его солдаты повернули назад; Ричард и Филипп поссорились между собой, король Франции вскоре вернулся на родину, и Ричарду со своими воинами пришлось вести неравные бои с полчищами мусульман. Прославившись геройскими подвигами, но ничего не добившись, король отправился в обратный путь, однако по дороге попал в плен к своему врагу, австрийскому герцогу Леопольду. Брат Ричарда Иоанн не торопился собирать выкуп, и королю пришлось провести в темнице два года, – однако, вернувшись в Англию, он уже через месяц покинул её, чтобы сражаться с Филиппом II и, в конце концов, погибнуть от случайной стрелы, выпущенной с башни осаждённого замка.

Наследовавший Ричарду Иоанн (1199-1216) был прозван Безземельным потому, что в своё время Генрих II не выделил ему удела – однако теперь он стал королём Англии и старался, по мере возможности, продолжить дело отца. Тяжёлая война с Филиппом II требовала от страны мобилизации всех сил, и Иоанн увеличил платежи, взимаемые с баронов и церкви. Это вызвало новый конфликт с папой – тем более, что римские первосвященники давно вели борьбу за право инвеституры епископов и связанные с ним доходы. До сих пор их главными противниками были императоры, но вот Империя оказалась поверженной, и настала очередь отлучения для английских королей. В 1209 году папа отлучил Иоанна от церкви, а затем поручил королю Франции организовать против него крестовый поход. На берегу Ла-Манша собралась огромная армия крестоносцев, и Иоанн поспешил принять все требования папы; он принял поставленного им архиепископа и признал себя вассалом Рима. Это уронило авторитет короля и многие бароны отказались следовать за ним на войну; в 1214 году англичане и их союзники были разгромлены французами при Бувине. Вернувшись в Англию, посрамлённый король стал требовать "щитовые деньги" у уклонившихся от похода баронов – в ответ бароны подняли мятеж и пошли на Лондон. Никто не хотел воевать, и никто не хотел платить налоги – король был оставлен всеми, у него осталось только семь верных рыцарей. 15 июня 1215 года Иоанн подписал все требования, которые предъявили ему бароны, – этот документ назывался Великой Хартией Вольностей.

Спустя много веков, в Новое Время, "Великую Хартию Вольностей" стали считать основанием английской свободы и демократии. "Ни один свободный человек, – говорилось в Хартии, – не может быть схвачен, посажен в тюрьму, лишён имущества, иначе, как по законному приговору пэров или по закону страны". Однако в Англии XIII века было мало "свободных людей", а привилегией суда пэров – "равных" -пользовались лишь бароны. Хартия была договором, перечислявшим "вольности" баронов и ограничивавшим права короля – в том числе право на взимание податей и "щитовых денег": дополнительные сборы могли производиться только с согласия съезда знати. Съезды знати были старой германской традицией, ведущей начало ещё от "майских полей"; они бытовали во всех европейских королевствах и назывались в Германии сеймами, во Франции штатами, а в Англии сначала уитенагемотами, а позже – "парламентами", "собраниями, в которых говорят". Сильные короли диктовали этим "парламентам" свою волю, а слабые подчинялись им – всё дело было лишь в силе королевской власти.

Сын Иоанна Генрих III (1216-72) на словах признавал "Великую Хартию", но на деле постоянно нарушал её статьи – это вызвало новую войну между баронами и королём. После мира, заключённого в 1267 году, королям пришлось считаться с парламентом, в который были постепенно включены представители городов и мелкого рыцарства. Попытки править самостоятельно вызывали новые восстания; в 1326 году король Эдуард II был захвачен в плен, низложен и зверски убит баронами.

Постепенно в стране устанавливалось баронское правление, бароны строили замки и порабощали крестьян в своих поместьях. В XIII веке фландрские города стали платить большие деньги за английский хлеб – и сеньоры стали создавать хлебные плантации, заставляя крестьян работать на барщине. "Они преследуют нас, как собаки преследуют зайцев на холме", – жаловался крестьянин в старинной песне. Барщина считалась рабской повинностью, и в XIII столетии появились документы о массовых порабощениях, о признании перед лицом суда несвободным населения целых деревень.

В конце концов, в Англии произошло то же, что и во Франции – с опозданием на два столетия. Англия приняла характерный облик феодального общества – бессильные короли, могучие замки сеньоров и нищие деревни рабов. Правда, Англия не долго сохраняла этот облик – в XIV веке, так же, как и на континенте, на острове началось Сжатие. Перенаселение заставило сеньоров отпускать своих крестьян на заработки, рабочие руки теперь ничего не стоили, и стало выгоднее нанимать подёнщиков, нежели содержать весь год барщинных рабов. В начале XIV века многие сеньоры отказались от барщины, и их крестьяне фактически получили свободу – хотя формально они оставались рабами. Многие в поисках работы ушли в города, и в стране оживилась городская жизнь – хотя английские города не могли сравниться со "знатными" городами соседней Фландрии. Единственным значительным городом-коммуной был Лондон, в котором насчитывалось около 20 тысяч жителей, и было несколько построенных приглашёнными французскими мастерами готических церквей. В Оксфорде местный епископ основал университет, где готовили учёных богословов и где в XIII веке преподавал знаменитый астролог и алхимик Роджер Бэкон. Бэкон жил в башне, на вершине которой ночами проводил свои наблюдения, что-то измерял и чертил с помощью странных приборов – его считали колдуном и суеверно боялись. Он составил трактат, в котором в нарочито туманных, понятных лишь посвящённым, фразах писал о секрете пороха и увеличительных стёкол; он учил определять местонахождение с помощью широты и долготы. В конце концов, Бэкона обвинили в колдовстве и заточили в тюрьму, откуда он вышел лишь незадолго до смерти.

Англия была страной на краю цивилизованного мира, и, если на юге острова были города и университеты, то на севере и западе простирались суровые плоскогорья, где жили воинственные полуварварские племена кельтов. В городах Уэльса было мало плодородных земель, и кельты-валлийцы вели жизнь пастухов; так же как скандинавы, они издавна привыкли сражаться за пастбища и проводили жизнь в межклановых распрях или в войнах с англичанами. У валлийцев не было рыцарей, но они были отменными стрелками из лука; у них были луки в рост человека, из которых они делали по десять выстрелов в минуту, пробивая латы на расстоянии в двести шагов. Валлийцы тренировались в стрельбе всю жизнь, и достигали такого искусства, что могли за сотню шагов поразить монету; это были прирождённые воины, и англичанам, в конце концов, удалось завоевать Уэльс лишь потому, что местные кланы постоянно враждовали друг с другом. Валлийские лучники охотно нанимались в королевскую армию, и в XIV веке, когда бароны не хотели воевать за короля, английская армия состояла в значительной степени из валлийцев. В 1337 году король Эдуард III объявил войну Франции; так же, как и французские короли, он мечтал овладеть богатыми фландрскими городами. Англичане уничтожили в битве при Слейсе французский флот и в 1346 году высадились в Нормандии, опустошив эту провинцию. Французский король Филипп VI собрал рыцарей со всей Франции и с огромным войском выступил против англичан, которые, не принимая боя, уходили на север, во Фландрию. 26 августа французы настигли английскую армию на равнине близ города Кресси. С утра шёл дождь, но после полудня выглянуло солнце, оно светило в лицо французам и отражалось в их полированных стальных панцирях…

СОЛНЦЕ КРЕССИ

Стрелы опускались и вонзались

так густо, словно шёл снег…

Хроника Фруассара.

Солнце играло в позолоченных шлемах и чеканных гербах, блестело в шёлковых плащах и на остриях копий. Французское рыцарство собралось на праздник, на большой турнир, где не было прекрасных дам, но было целое созвездие графов и герцогов – и даже полуслепой старик, император Иоанн, прибыл сюда, чтобы пару раз взмахнуть мечом – и достойно завершить свой рыцарский путь.

Англичане стояли на вершине длинного холма, как будто не собираясь принять участие в празднике. Их было немного, тысяч двадцать – в три или четыре раза меньше, чем французов. Они выставили вперёд пять рядов лучников, а спешенные рыцари почему-то прятались за спины простонародья. Впрочем, лучники всегда начинали сражение – и французы тоже послали вперёд наёмных генуэзских арбалетчиков. Генуэзцы не проявили себя: они стреляли гораздо медленнее англичан и быстро показали им спины – так что разъярённый король приказал рыцарям бить бегущих. На какой-то момент ряды французов смешались – но вот первая линия рыцарей пошла вперёд. Масса всадников раскачивалась на скаку, как волна, пышные султаны вздымались над блестящими шлемами, и шёлковые накидки крыльями развевались на ветру. Полуслепой Иоанн попросил своих друзей поддержать его, и они, перевязав поводья лошадей, сомкнулись вокруг императора. Внезапно раздался гулкий звук залпа из тысяч луков – и стрелы стали падать густо, как снег. Они пронзали латы, шлемы, щиты – и рыцари сотнями валились под копыта коней. Лошади бесились, почувствовав в себе стрелу, и сбрасывали седоков; весь склон холма был устлан трупами – и мало кто доскакал до линии лучников. Император Иоанн со своими товарищами прорвался к стоявшим за лучниками рыцарям и исполнил свою мечту, нанёс несколько ударов мечом и погиб. Граф Фландрский и граф д'Алансон были найдены на следующий день в окружении своих погибших рыцарей: они не дрогнули и лежали, сжимая мечи, лицом к врагу.

Теперь очередь была за второй линией французов, выстроившейся для атаки. Четыре тысячи рыцарей вели герцог Лотарингский и граф де Блуа; им удалось отбросить английских стрелков, которые укрылись за спинами своих рыцарей – но продолжали стрелять поверх их голов. Французы сбили наземь знамя принца Уэльского, командовавшего первой линией англичан, – но рыцари встали вокруг принца стеной и отбросили французов; герцог Лотарингский и граф де Блуа погибли.

У французов оставалась ещё третья линия рыцарей, которой командовал сам король Филипп. Никто здесь не спрашивал, можно ли поправить дело и не дожидался сигнала атаки: как только поле боя немного расчистилось, французы пошли вперёд. Под королём Филиппом была убита лошадь, и он пересел на другую; соратники стали убеждать короля отказаться от личного участия в битве. "Вы потеряете эту битву, но можете выиграть другую, – говорили они. – Вы одни не сможете помочь горю". Сир де Гэно и маршал де Монморанси взяли королевскую лошадь под узды и вывели её из сечи. Филипп остановился поодаль; уже стемнело, с холма доносился шум битвы, повсюду кричали раненые. Цвет французского рыцарства лежал здесь на поле брани – и многие были ещё живы, и он знал многих из них. Король не мог уйти просто так, он стоял и слушал шум боя, и горестные мысли лежали на его душе. Он понимал, что это – не просто битва, в которой рыцари были расстреляны лучниками, как куропатки. Это был конец рыцарской эпохи, и дальше начиналось другое время, когда господином будет не рыцарь, а плебей с луком в руках.

Он стоял и думал, а вокруг вслепую падали стрелы – как будто шёл снег.

КОНЕЦ ЭПОХИ

Число умиравших в городе днём и ночью

было столь велико, что страшно было

слышать о том, не то, что видеть.

Боккаччо. Декамерон.

В чём суть времен и что отличает одну эпоху от другой? Где пролегает черта между прошлым, настоящим и будущим? Древний мир был отделён от средневековья видимой гранью – огнём пожаров и гибелью цивилизации – и всё это было следствием великого Фундаментального Открытия, изобретения седла, стремени и сабли. Эти изобретения попали в руки варваров и породили волну нашествий, стёршую с лица земли древние города и государства; возделанные равнины снова заросли лесами, и мир вернулся к первоистокам. Символом новой эпохи, Средневековья, стал всадник-рыцарь, привставший в стременах и замахнувшийся на врага мечом; рыцари построили замки и закабалили крестьян. Со временем крестьяне распахали новые поля и заселили новые деревни, затем появились города, ремёсла и родилась новая цивилизация. Снова началось Сжатие и голод, и в городах вспыхнули первые революции, а первые абсолютные монархи стали освобождать крестьян. История шла по накатанной дороге, которая называется ДЕМОГРАФИЧЕСКИМ ЦИКЛОМ, население росло, голод повторялся всё чаще, и голодающие снова и снова поднимались на восстания. В этот самый момент появилось новое Фундаментальное Открытие – Большой Лук, породивший новые волны завоеваний. На Востоке новый лук стал оружием варваров-монголов, которые покорили полмира, разрушая города и вырезая целые народы. Тысячи гниющих трупов лежали в полях и на дорогах, распространяя повсюду смертельное дыхание чумы. На Западе Большой Лук нанёс свой первый удар в битве при Кресси – и второго удара уже не понадобилось: его нанесла пришедшая с Востока Чёрная Смерть. Это была катастрофа, какой ещё не видел мир, нечто более страшное, чем нашествие варваров. Великий писатель Боккаччо оставил потомкам описание того, что происходило в те дни во Флоренции; он писал, не будучи уверен, что останется в живых – но ему посчастливилось выжить.

* * *

"Со времён благотворного вочеловечивания Сына Божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший из всех итальянских городов, постигла смертная чума, которая, под влиянием ли небесных светил или по нашим грехам посланная праведным гневом Божьим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно двигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевным образом, и до запада.

Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять своё плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти: здесь в начале болезни у женщин и мужчин являлись в паху или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины яблока или яйца, одни больше, другие меньше; в короткое время эта смертоносная опухоль распространялась от указанных частей тела и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в чёрные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бёдрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась в начале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковыми были и пятна, у кого они показывались; только немногие выздоравливали, и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, и большинство без лихорадочных или других явлений.

Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение со здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И ещё большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносили на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их из стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мёртвые на злополучные тряпки.

Такие происшествия и многие другие, им подобные и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной жестокой цели: избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами; так поступая, думали сохранить себе здоровье. Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают противодействовать злу; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных, а им самим было удобнее… Другие, увлечённые противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять по возможности всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днём и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы знали по слуху, что там всё будет по них и в их удовольствие. Делать это им было легко, ибо все предоставили себя и своё имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался хозяин… При таком бедственном и удручённом состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них оставалось так мало служилого народа, что они не могли отправлять никакой обязанности, почему всякому было позволено делать всё, что заблагорассудится.

Иные были более сурового, хотя, быть может, более верного мнения, говоря, что против заразы нет лучшего средства, как бегство перед ней. Не станем говорить, что один гражданин избегал другого, что один сосед почти не заботился о другом, родственники посещали друг друга редко, или никогда, или виделись издали: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя – племянника, сестра – брата, и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто это были не их дети.

От всего этого и от недостаточности ухода за больными, и от силы заразы, число умиравших в городе днём и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть. При этом не оказывали почёта ни слезам, ни родственным связям, ни сочувствию; наоборот, дело дошло до того, что об умерших людях думали столько же, сколько теперь об околевшей козе. Так как для большого количества тел, которые каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освящённой для погребения земли, особенно, если бы, по старому обычаю, каждому захотели отводить особое место, то вырывали огромные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождали их рядами, как товар на корабле, и засыпали немного землёй, пока не доходила до краёв могилы.