Вестники времен - Творцы апокрифов

– Учили, учили, – буркнул сэр Гисборн, лихорадочно припоминая начатки древнего языка, вбитые в него терпеливыми монахами Ноттингамского аббатства. – Сядь и не мешайся.

Первая фраза, как ни странно, перевелась без особого труда, и Гай, мысленно поблагодарив архиепископа Кентербери за милостивое обхождение без излишних словесных изысков, начал вполголоса читать, перелагая написанный текст с латыни на привычный норманно-французский:

«Шевалье Мишелю де Фармеру, в его же отсутствие вручить рыцарю Гаю Гисборну Ноттингамскому…»

– Куда же наш многомудрый святой отец услал Мишеля? – ехидно поинтересовался Мак-Лауд. – Он и Гуннар должны были ехать по той же дороге, что и мы, и их бы нагнали первыми. Тебе это не кажется странным?

– Не кажется, – отрезал Гай. – Святому отцу виднее! Не отвлекай меня! Вопросы будешь задавать потом. И отодвинься, свет загораживаешь!

Дугал скорчил оскорбленную гримасу, но подвинулся. Сэр Гисборн продолжил единоборство с архиепископской эпистолией:

«Кому бы из вас не попало в руки сие послание – привет и наилучшие пожелания!

С величайшей радостью услышали мы весть о том, что Уильям де Лоншан, расточитель богатств королевства, позоривший доверенное ему место канцлера Британии, не избегнул заслуженной кары, в чем целиком и полностью ваша заслуга.

Однако всякая радость неизбежно омрачена горем, и нынешние времена не являются исключением.

Суть же обрушившегося на нас бедствия кроется в следующих обстоятельствах. Во время произошедших в конце августа месяца в городе Лондоне справедливых возмущений честных горожан против самоуправства господина канцлера и постыдного бегства последнего случилось так, что отведенный под резиденцию де Лоншана замок короны Тауэр, в особенности хранилища рескриптов, указов и прочих важных бумаг, на какое-то время остались без надлежащего надзора. Чем не замедлили воспользоваться как остающиеся пока на свободе союзники и пособники канцлера, так и его противники.

К сожалению, приходится признать, что лица, относящиеся к противникам покойного мэтра Лоншана, тем самым не переходят в ряд сторонников короля и королевского наместника. Эти люди относят себя к противникам любого правящего дома Европы, и причина сего удивительного заявления проста. Они – подданные Константинопольской империи, и, как следствие, изыскивают любые средства, дабы возвысить значение собственной страны, забрызгав при этом грязью все остальные государства и народы.

Некоторое число сиих людей находилось при дворе канцлера в качестве представителей торговых домов, советников и придворных. Есть веские основания предполагать, что мэтр Лоншан также был введен ими в изрядное заблуждение, искренне полагая их за своих сторонников и излишне награждая их своим доверием.

В известный вам день все они таинственным образом исчезли как из Тауэра, так, возможно, и из столицы Англии. Вместе с ними пропала часть уже упоминавшихся документов, по большей части относящихся к личной переписке мэтра Лоншана с сильными и слабыми мира сего.

Розыск, учиненный немедля по открытии пропажи документов, безмерно огорчил наши сердца, заставив задуматься над судьбами многих и многих личностей, занимающих не последнее место в жизни государств Европы. Покойный канцлер, что ни для кого не является тайной, не слишком разбирался в средствах, ведущих к достижению его целей. Пропавшие бумаги таят в себе кончики нитей, управляющих делами королей и их подданных. В руках определенного круга лиц эти рескрипты могут стать опаснее вооруженной армии на границе не готового к достойному отпору соседа. Посему они должны как можно скорее вернуться на свое место… или исчезнуть без следа, что даже предпочтительнее.

К сожалению, никому в точности не известно, сколько именно подданных византийского императора и под какими личинами пребывало в Лондоне. Эти люди обладают врожденным талантом перевоплощения и обмана. Тем не менее, нам удалось заполучить кое-какие сведения, могущие оказаться полезными для вас.

Во-первых, похищенные документы вряд ли будут розданы многим людям с наказом любой ценой довести их до Константинополя. Скорее всего, большая часть беглецов из Лондона не двинется дальше Руана или Парижа, где они могут рассчитывать на помощь и укрытие у обитающих там соотечественников. Архив же поместят в сундуки и отправят в сопровождении отряда доверенных лиц под видом самого невинного груза.

Во-вторых, известны приметы человека, который, скорее всего, станет во главе этого отряда. Он уроженец Аквитании, ему около двадцати пяти лет, среднего роста, светловолос, цвет глаз голубой или серый. Его не раз видели в окружении Лоншана, где он выдавал себя за посредника итальянского торгового дома Риккарди. Имени его, к сожалению, никто не знает, что, впрочем, не имеет особого значения – этот человек способен выдать себя за кого угодно, от простолюдина до принца крови.

И в-третьих. Известно направление, в котором намереваются отбыть злоумышленники. Они держат путь на юг, в графство Лангедок, собираясь достигнуть Тулузы, дабы встретиться там со своими сообщниками и перебраться в Марсель или любой другой порт на Полуденном побережье, откуда смогут беспрепятственно покинуть Европу.

Наша надежда в том, что волей случая или провидением Господним вы сейчас находитесь на тех же дорогах, что и похитители, и, возможно, неподалеку друг от друга. Они покинули Англию почти одновременно с вами, однако им понадобится время, чтобы выработать план действий и натянуть на себя подходящую личину. Скорее всего, они прикинутся торговым обозом, каковых нынче на дорогах превеликое множество.

Итак, господа, постарайтесь разыскать их, хотя, признаться, ваш успех представляется мне маловероятным. Но, как утверждает Его высочество принц Джон, у вас имеется некая везучесть и умение оказаться в нужное время в нужном месте. Ищите подозрительный обоз, чьи владельцы ничем не торгуют и нигде не задерживаются, настойчиво продвигаясь на юг. Если, паче чаяния, вы обнаружите этих людей, не пытайтесь напасть на них и лучше даже не показывайтесь им на глаза. Просто держитесь неподалеку. В Тулузе и Марселе вы можете рассчитывать на помощь и довериться человеку, который скажет вам: «Я из Кентербери». Будьте осторожны – ваша добыча сообразительна, хитра и знает множество потайных нор. Не огорчайтесь, если не наткнетесь на них – значит, не судьба. Наши люди при любом исходе попытаются задержать их на побережье. Помните о своем долге и кланяйтесь там Саладину!

Джон, милостью Божией наместник королевства Английского.

Годфри Клиффорд, архиепископ Кентербери, канцлер Англии.

Писано 29 дня августа 1189 года от Рождества Христова, в замке Винчестер, Лондон, королевство Английское».

– Ты что-нибудь понял? – спросил Гай, закончив чтение.

– Я совершил большую ошибку, связавшись с вами, – отозвался помрачневший Дугал. – Во что вы меня втравили, благородные господа? Нет, не спорю, я наемник, убийца и все такое прочее, но я никогда не встревал в дела королей и всяких там правителей. Себе дороже. Лезешь из шкуры вон, стараясь им угодить, но только они получают свое, тебя же и вздергивают – чтобы не болтал лишнего и не напоминал о том, что необходимо забыть.

– А как насчет службы у Лоншана? – не преминул язвительно напомнить сэр Гисборн.

– Мэтр Уильям был распоследней сволочью, но все же именно он дал нам независимость от вас, сейтов, – отрезал Мак-Лауд. – За все надо расплачиваться. Я заплатил тем, что сколотил и возглавил его охрану. Но сейчас… Ловить неведомо кого, неизвестно где, да еще в Лангедоке! Нет, это не по мне!

– Да чем тебе Лангедок не угодил? – оторопел Гай. – Провинция как провинция. Или тебе там показываться нельзя – изловят и утопят в ближайшем болоте?

Дугал поднял на компаньона удивленный взгляд:

– Ты что, ничего не знаешь?

– Что я должен знать? – насторожился сэр Гисборн. – Ты можешь не говорить загадками?

– Он ничего не знает, – Мак-Лауд оперся локтями на столешницу, водрузил подбородок на сложенные ладони и пристально, не мигая, уставился на ноттингамца. – Собирается ехать в Лангедок и ничего не знает! Послушай-ка меня, сыр рыцарь. Я, конечно, отнюдь не образец добродетели, мало того, я даже не пытаюсь им стать. Могу посмеяться над монахами, над всеми этими роскошными монастырями и их бесценными реликвиями, сляпанными на соседней улице, и не мучиться из-за этого совестью. Возможно, я та самая паршивая овца, что отыщется в любом стаде. Но никогда – слышишь, никогда! – не изменял вере своих отцов и… – он медленно начал подниматься из-за стола. Гай понял, что сейчас обязательно стрясется что-нибудь неладное.

– Дугал, прекрати, – ледяным голосом произнес сэр Гисборн, слегка удивленный столь неожиданной вспышкой ярости. – Сядь!

Окрик подействовал. Шотландец тряхнул головой, точно просыпаясь от дурного сна, и как ни в чем не бывало спросил:

– Так о чем бишь я?

– О Лангедоке и том, почему ты не хочешь туда ехать, – напомнил Гай.

– Это благословенная земля, доставшаяся дурным людям, – значительно произнес Мак-Лауд. – Край еретиков, верящих в равноправие Добра и Зла. Но, что самое досадное, мы можем проехать через него насквозь, и не заметить ничего подозрительного. Вернувшись же домой, ты никому не сможешь рассказать о том, где побывал и что видел, ибо стоит прозвучать названию «Лангедок» – и на тебя уже косятся с подозрением, особенно монахи. Там все имеет второй облик, и в такие края ты хочешь затащить меня, чтобы ловить каких-то типов, уведших бумаги моего бывшего хозяина? Да пропади они все пропадом! Я никуда не поеду!

Интермедия

Откуда можно узнать кое-что интересное о жизни Византийской империи, и где император Андроник Комнин встречает гостя

…Синяя лента Босфора, проложенная древними богами незримая граница между Европой и Азией, убегала между зелеными всхолмьями за горизонт. Босфор, сверкающая нить между стоячими, тяжелыми водами Мраморного моря и прозрачными солеными волнами Эвксинского Понта. Отсюда начиналось Гостеприимное море греков, на берегах которого раскинулись богатая Таврия, далекая загадочная Колхида-Грузия и земли людей, именующих себя «народом русов». Босфор – широкая водная дорога для всех торгующих, плавающих и путешествующих, сокровище дряхлеющей Византийской империи, и блистательный Константинополь – ее бьющееся сердце.

Великая Империя старела. Неспешно, мучительно, неотвратимо. Стареют не только люди, стареют города и государства. Их жизнь неизмеримо дольше людской, но ей тоже суждено когда-нибудь завершиться. Распускается цветок, созревает колос, гнется под тяжестью плодов дерево, и рано или поздно тихим шагом входит в дом непрошеная гостья – осень. Блестит серп жнеца, дождем летят опадающие листья, годовой круг приходит к концу, зима милосердно укрывает следы прошлого, чтобы с началом весны все повторилось вновь.

В Византии осень задержалась надолго. Многим казалось: Империя по-прежнему велика и могущественна, ее крепости неприступны, армия и флот не сравнятся ни с какими в мире, неисчерпаема казна и незыблема власть, что светская, что духовная. Но великая держава день ото дня все больше походила на источенный короедами и непогодой дуб, готовый рухнуть от первого сильного удара топора.

Шесть сотен лет назад арабские племена, поднятые словом неистового пророка Магомета, отсекли от Византии богатейшую провинцию – Персию и все средиземноморское побережье от Газы до Лаодикеи. Правители Константинополя бессильно взирали на крушение мира, завещанного им, наследникам славы Рима. Империя таяла на глазах, как брошенный в воду кусочек льда. Ничего не осталось от былых огромных владений в Берберии и на землях Леванта, сохранилась едва ли двадцатая часть земель в Греции и Болгарии. Сельджуки-турки и арабы жадно смотрят на беззащитные земли Византии, лежащие на полдень от Пролива, и каждый день, месяц, год отщипывают по кусочку то здесь, то там, сдвигая нерушимые некогда границы, захватывая деревеньки и маленькие города. Даже вчерашние варвары, франки, почуяв слабость некогда грозного восточного соседа, становятся все нахальнее и самоувереннее.

Империя еще помнила времена, когда она самоуверенно не считала франков за людей. Дикари в плохо выделанных шкурах, тщетно пытающиеся подражать величию и славе завоеванного ими Рима. Когда они успели стать из говорящих животных разумными созданиями? Она не заметила. К старости она стала медлительной и рассеянной, уделяя внимание незначительным мелочам и упуская из виду главное.

Теперь… Теперь стало слишком поздно.

Франки, сто лет назад явившиеся с огнем и мечом, захватили цветущее побережье Палестины, сделав его своим владением. Они распоряжались повсюду, как хозяева, не замечая или не желая замечать, что их власть призрачна, словно рассветный туман над Босфором. Из пустынь налетали арабы, разбивали «гяуров»-неверных, заставляя их спешно грузиться на корабли и несолоно хлебавши возвращаться по домам или отсиживаться за стенами крепостей. На следующий год франки собирались с силами, и теперь уже сыновья Аллаха терпели поражение, исчезая в вихрях песчаных бурь. Иерусалим, священный город, переходил из рук в руки, точно стершаяся монета на рынке. Короли, халифы и шахи сменяли друг друга, но все также плодоносили корявые оливы и наливался соком благословенный виноград.

Притаившаяся Византия терпеливо ждала.

Рано или поздно настанет миг, когда уклончивые обещания, льстивые слова и звонкие номизмы заставят врагов Империи насмерть схлестнуться между собой. Так было, так будет. Победитель определяется не на поле боя, как наивно полагают по-детски самоуверенные франки, а в тихих потаенных комнатах дворцов, под вкрадчивый шепоток малоприметных личностей. Пусть Империя дряхлеет, пусть ее правители более заботятся о собственных удовольствиях, нежели о благе подданных или безопасности границ, но долетевшее с берегов Босфора слово пока еще что-то значит на этой грешной земле. Пускай оно даже будет тихим, как отдаленный звон медного колокольчика или бормотанье полуночного доносчика. Его услышат.

Те, кто хотят, всегда слышат.

* * *

Укрепления маленького поселка Византия, одной из множества раскиданных по цветущим берегам Эвксинского Понта колоний непоседливых греков, начали строиться более восьми сотен лет назад до пришествия Спасителя. Впрочем, греки основали свою колонию вовсе не на пустом месте. Здесь, на берегу Мраморного моря, где великий пролив разделяет два континента, всегда селились люди. Сегодня эта земля стала владением греков, им предшествовали фригийцы, еще раньше – хетты, а до них? Кто знает? Город стоял тут всегда, с начала времен. Хотя люди до сих пор не могут придти к единому мнению – от какого мгновения следует отчитывать это «начало времен»? С сотворения мира? С изгнания первых людей из Эдема? С вселенского потопа?..

Городок Византий жил своей привычной жизнью. Его разноплеменные обитатели рождались и умирали, торговали, заключали браки и союзы, воевали с пришельцами из-за Пролива или с вечно неспокойных болгарских земель. Захватчики стирали поселок с лица земли, приходилось все возводить заново, но с каждым разом извилистая линия зубчатых стен становилась все протяженнее и протяженнее, город все шире и шире расползался по окрестным холмам из мягкого известняка, словно нарочно предназначенного для того, чтобы вырубать из него плиты для новых домов и новых стен.

Время неспешно текло мимо, вместе с мутовато-зеленой водой Босфора. Приходили и исчезали народы, сменялись правители, Греция уступила свою власть Риму, жестокие и прекрасные боги Эллады ушли своими непостижимыми для смертного разума путями, уступив место Кресту, варвары-готы разорвали в клочья некогда Великую Римскую Империю… В 330 году от рождества Христова над Византием – уже не крохотной колонией, а богатым и прославленным городом – воссияла слава новой столицы Империи. Бывший греческий форпост подарил свое имя величайшему государству, а сам получил другое, в честь неутомимого воителя и собирателя земель, императора Константина Великого.

Еще пятьсот медленных лет унесет Пролив, и на его цветущих берегах вспыхнет очередная война. На этот раз – за передел мира. Наследники будут рвать друг у друга остатки имущества тихо почившей Римской Империи, король франков Карл-Шарлемань, сын Пепина, и базилевс Никифор раздробят некогда единое государство на Восточную и Западную Империи, на владения ромеев-византийцев и франков.

А Босфор все так же струился мимо Винифийских холмов, чьи очертания настолько совершенны, что кажутся созданными не силами природы, но рукой искусного живописца, и по-прежнему мелькали на его глади паруса – белые и полосатые, зеленовато-голубые, в цвет воды, и вызывающе-багровые. Проливу все равно, чем заняты живущие на его берегах люди. Он всего лишь текучая вода, которая, если верить преданиям, смывает все: людские радости и горести, славу и позор, громкие имена и безвестные прозвища. Недаром время сравнивается с течением реки – бесконечной, равнодушной, неудержимой реки.

Река времен подхватила с отмелей и увлекла за собой бурную молодость древней греческой колонии, оставив взамен медлительную, надменную старость и торжественное осеннее золото. В Византию пришел сентябрь – начало покосов, сбора урожая и раздумий о будущем.

Будущее, как утверждали летописцы, астрологи и болтливые кумушки на площади Августы и в лавчонках-камарах вдоль Большой Месы, не сулило ничего хорошего. На перекрестках, в тавернах и галереях дворцов великого города, переносимые морским ветерком от Золотых ворот до площади Тавра-Быка, с оглядкой повторялись одни и те же слова: «франки», «Палестина», «что скажет базилевс?»

И звонили, заглушая людские голоса, соперничая друг с другом, церковные колокола – в соборе Святой Софии-Мудрости, девятом чуде света, в кварталах патрикиев, черни и иноземцев, на другом берегу Пролива, в городах-соседях Хризополе и Халкидоне. Звонили, перекликаясь, заставляя небо и землю прислушиваться к переливчатым звукам, словно пытаясь напомнить нечто давно позабытое.

* * *

Базилевс же не сказал ничего.

Правитель Византии, Андроник из древней фамилии Комнинов, молчал так долго, что его собеседник слегка забеспокоился – уж не задремал ли базилевс, недавно достигший почтенного возраста семидесяти лет? – и украдкой покосился на основательно расположившуюся в резном кресле фигуру.

Базилевс напоминал не то оживший памятник самому себе, не то изображение библейского старца или ветхозаветного пророка. Придворные летописцы и поэты льстиво сравнивали правителя со стареющим львом, и отчасти были правы. Даже в старости Андроник сохранял величественность осанки, не говоря уж о природно остром уме и способности обвести вокруг пальца кого угодно: от правителя соседнего Конийского султаната до собственных, не слишком легковерных подданных.

И, конечно же, базилевс не спал. Возможно, государь великой Восточной Империи размышлял над услышанным; возможно, его ум занимало нечто совершенно иное, например, грядущие неурядицы с сицилийскими норманнами. Собеседник базилевса (или, как его именовали на франкский манер, императора) дорого бы дал за возможность узнать, о чем думает повелитель ромеев. Он не без основания считал, что принесенные им новости заслуживают самого пристального внимания. Сам он полагал их настолько важными, что потратил уйму времени и денег, дабы в нарушение всех традиций во внеурочное время проникнуть в Палатий и, опередив возможных соперников, лично доложить обо всем базилевсу. Согласно здешнему строжайшему этикету, ему, недоброму вестнику, уже сказавшему свое слово, теперь полагалось смиренно ожидать.

Вот гость и ждал, то поглядывая в сторону расцвеченной парусами бухты Золотого Рога, то сдержанно постукивая загнутым носком сапога для верховой езды по коричнево-красным мраморным плитам открытой террасы. Как всем уроженцам Европы, ему частенько не хватало выдержки. Конечно, несколько лет службы Империи научили его не приступать ни к каким важным делам сломя голову, но, как утверждает пословица, «кляча не поскачет галопом, а франк не перестанет торопиться».

«Покойный братец был прав: не стоит иметь дело даже с лучшими из них, – старый базилевс внимательно глянул из-под полуопущенных век на ерзающего гостя и чуть заметно ухмыльнулся. – Варварами они были, варварами и остались. Взять хотя бы этого. Примчался, молол языком, как мельница при урагане, а теперь сидит и искренне надеется, что его похвалят за усердие. Да, из его болтовни можно выудить две-три крупицы полезных сведений, и что с того? Эти франки даже не варвары, они животные. Голодные, жадные псы. Несутся за тем, кто посулит им косточку пожирнее. Впрочем, псы частенько бывают весьма необходимы…»

Правитель Византии решил не отказывать себе в маленьком удовольствии и заставить нетерпеливого визитера помучиться еще немного. Глядишь, разволнуется, забудется и ненароком брякнет то, что первоначально собирался утаить. Гость отчасти напоминал базилевсу дни его собственной молодости, когда успех доставался тому, кто не сидел на месте, и знаки таинственного Фатума, Судьбы-Предназначения, читались, как страницы распахнутой книги.

Глава третья

Эх, дороги, пыль да туман…

Неподалеку от переправы через реку Эндр, Аквитания.

16 сентября 1189 года, вечер и ночь.

Готовая вот-вот вспыхнуть ссора между компаньонами грозила обернуться не слишком приятными последствиями, если бы сэр Гай Гисборн вовремя не смекнул, в чем тут дело. Никаких еретиков, разумеется, Мак-Лауд не опасался (Гай подозревал, что у его попутчика в силу какого-то недоразумения напрочь отсутствует чувство боязни). Шотландец опять начинал торговаться – из врожденного упрямства и желания посмотреть, как будет выкручиваться Гай.

– Хорошо, – невозмутимо проговорил сэр Гисборн. – Ты не хочешь никуда ехать. Дело твое. Поскольку мы позвали тебя с собой, ты имеешь полное право покинуть нас по своему усмотрению. Я продолжу путь в одиночку. Верни деньги и можешь отправляться на все четыре стороны.

– Какие деньги? – насторожился Дугал, и в его взгляде заискрилось подозрение.

– Деньги твоего бывшего господина, де Лоншана, – охотно растолковал Гай. – Те, что мы у него… позаимствовали. Мы разделили их между собой, дабы оплатить расходы в странствии до Святой земли. Ты отказываешься продолжать путь, значит, твоя доля возвращается и присовокупляется к нашим общим средствам.

– Мы так не договаривались… – слегка растерянно начал Мак-Лауд. Гисборн перебил, стараясь говорить как можно внушительнее:

– Дугал, здесь не торговая сделка и мы не купцы, чтобы спорить до хрипоты над каждым условием соглашения. Если ты еще не забыл, мы не прогуливаемся для собственного удовольствия, а идем в Крестовый поход. Это, – он коснулся лежавшего на столе пергамента, загнувшегося по линиям сгиба, – приказ от моего господина. И твоего тоже, потому что ты, по доброй воле присоединившись к нам, тем самым поступил к нему на службу. Приказы, особенно приказы королей, не обсуждаются, а исполняются, слышал когда-нибудь такое?

– Уж и пошутить нельзя, – оторопело пробормотал Дугал.

– Можно, – возразил Гай. – Но сначала нужно подумать. Потому я в первый и последний раз спрашиваю: мы вместе едем в Тулузу или ты предпочитаешь следовать своим путем? Решай быстрее.

– Да едем, едем! – Мак-Лауд с досадой загнал лезвие кинжала в деревянную обшивку стены трактира. – Куда хочешь – в Палестину, в Константинополь или к черту на рога!

– Не поминай всуе, – строго напомнил сэр Гисборн. Дугал страдальчески возвел глаза к закопченным потолочным балкам. – Раз все решено, то, пожалуй, не стоит задерживаться. Нужно будет послать кого-нибудь на пристань – известить владельца «Бланшфлер», что мы не придем. Не совсем удачно, конечно, получается. Нам бы толковых попутчиков или проводника… Что, ты говорил, творится в Лангедоке с еретиками?

– Да ничего особенного, – Мак-Лауд скривился. – Просто я хотел тебя попугать и слегка приукрасил те россказни, что доводилось слышать. Там обитает какая-то секта – патарены, фатарены, точно не знаю. Говорят, они поклоняются черной кошке, не признают крест, едят на пасху копченых младенцев и все такое прочее. Обычные бредни. Доберемся до Италии – еще не такого наслушаешься. Вот где настоящая змеиная яма, за каждую букву в Писании готовы спорить до хрипоты. Сами запутаются и всех остальных запутают. Но нам-то до них какое дело? Лучше скажи, как ты намерен добраться до Тулузы? Выспрашивая у всех встречных: «Скажите, это дорога на Лангедок?»

– Почему бы нет? – Гай пожал плечами. – Смог же ты таким незамысловатым способом прогуляться почти через всю Европу. Неужели не знаешь, хотя бы какого направления нужно держаться?

– На полдень, – Дугал задумался и ожесточенно поскреб в затылке. – Точно скажу, что следующий большой город, который нужно миновать – Пуату. Потом Лимож… нет, лучше в Ангулем. А вот куда дальше… Жаль, что Барди со своими уехал. Им-то наверняка известны наперечет не только дороги, но и постоялые дворы, сборщики налогов и даже грабители.

– Барди… – задумчиво повторил сэр Гисборн. – Знаешь, в этом есть нечто толковое… Вряд ли они успели далеко отъехать от Тура, с их-то колымагами! Мы еще можем их догнать – не сегодня, так завтра – и расспросить. Заодно узнаем, не встречались ли им по дороге от Руана наши похитители. Давай быстро собирай вещи и седлай лошадей. Я расплачусь и сразу приду.

Мак-Лауд согласно кивнул и устремился к лестнице, ведущей на второй этаж, к жилым комнатам. Гай покопался в висевшей на поясе вместительной кожаной сумке, извлек несколько новеньких серебряных пенни английской чеканки, сложил их столбиком и потряс беспробудно спящего гонца за плечо. Тот недовольно заворчал, но проснулся и уставился на ноттигемца осоловелыми глазами.

– Это тебе, – Гай придвинул монеты поближе. – Мы уезжаем. Передай тем, кто тебя послал: постараемся сделать все возможное, чтобы оправдать их доверие. Запомнил? Да, и еще. Нынешним вечером наведайся на луарские пристани, отыщи судно под названием «Бланшфлер» и извести владельца, что господа из Англии, к сожалению, вынуждены отказаться от его услуг. Все понял?

– Милордам сказать, что поручение по возможности будет выполнено, – без малейшей запинки отчеканил гонец, хотя Гай мог поклясться, что тот еще спит. – Корабль «Бланшфлер» на Луаре сегодня вечером, гостей не ждать. Благодарствую за щедрость, сэр, – он снова ткнулся головой в сложенные на столе руки, успев при этом ловко сгрести монетки.

Сэр Гисборн покачал головой, мысленно посочувствовав тяжкой и небезопасной должности королевского гонца. Но в самом деле, каким же путем отец Колумбан отправил Фармера-младшего с его оруженосцем? Им ведь тоже нужно попасть в Марсель, чтобы оттуда отправиться на Сицилию, к войску короля Ричарда. Конечно, в королевстве хватает дорог, чтобы разминуться, и все-таки Дугал прав – за недомолвками святого отца что-то кроется…

Решив попозже еще раз как следует обдумать все увиденное и услышанное, Гай взял письмо, свернул, обмотав остатками ниток, и забросил на тлеющие угли очага. Желтоватый пергамент неохотно воспламенился, подернувшись по краям черно-алой каймой и исходя синеватым дымком. Сэр Гисборн терпеливо дождался, пока лист не обуглится полностью, превратившись в россыпь догорающих обрывков и оплавленных кусочков сургуча, встал и направился к стойке, собираясь расплатиться с хозяином гостиницы за постой.

Путь ему преградила нога.

Нога в изумительно сшитом красном сапоге из дорогой кордавской кожи. К ней, разумеется, прилагалось все остальное – сиречь ее владелец, господин средних лет, аристократического вида, в добротном черном костюме несколько непривычного для Гая фасона, вооруженный длинным и узким мечом, висевшем, вопреки обычаям, на правом бедре. На седеющей голове незнакомца красовался лихо сдвинутый набок бархатный берет ослепительно-малинового цвета. Сэр Гисборн не мог с уверенностью сказать, откуда взялся в пустом зале трактира этот надменного вида посетитель – зашел с улицы или спустился с верхнего этажа. Или он сидел здесь с самого начала, еще до того, как он и Мак-Лауд вернулись на постоялый двор? Но тогда бы они непременно его заметили…

Нога в роскошном сапоге отодвинулась. Гай недоуменно посмотрел на слегка приподнявшегося в знак приветствия человека, пытаясь определить, откуда он родом. Уроженец Италии или выходец из-за Пиренеев? Ясно, что дворянин, причем не из мелкопоместных, а из тех, что вершат судьбами подданных наравне с королями. Что подобному аристократу делать на постоялом дворе средней руки?

– Приношу глубочайшие извинения за столь странный поступок, – голос незнакомца звучал несколько приглушенно и удивительно мягко. Гай мельком подумал, что даже при дворе принца Джона и среди ученейших клириков Кентербери не встречал человека, настолько хорошо владеющего языком английской знати, обычно называемым норманно-французским. – Однако у меня имеется достойное оправдание. Вы не торопитесь, мессир Гисборн?

– Н-нет, – слегка растерялся Гай, услышав от незнакомца собственное имя и точно помня, что не представлялся. Может, это человек из окружения Годфри Клиффорда, который видел его в Лондоне, но не успел познакомиться? – То есть да, я… мы спешим, но…

– Но вполне можете уделить мне несколько мгновений, – малиновый берет качнулся, из-под него холодно блеснула пара кремнево-серых прищуренных глаз. Окончательно смешавшийся сэр Гисборн отступил назад, наткнулся на вовремя подвернувшуюся скамью и даже не сел, а неуклюже плюхнулся на нее.

«Что со мной творится? Слова разбегаются, язык как окаменевший, в глазах темно… Или в зале стемнело? Словно напился…»

– Вашему другу, несмотря на его вопиющее презрение к устоям общественного порядка, нельзя отказать в здравом смысле, – невозмутимо продолжал незнакомец. – Я не склонен к подслушиванию, но позвольте на правах старшего дать вам совет – отправляйтесь тем путем, коему вы собирались следовать изначально. Ступайте на пристани, грузитесь на корабль и забудьте о Тулузе. Не беспокойтесь, что гонец вернется в Лондон и сообщит принцу о вашем решении ехать в Лангедок. Его высочество Джон испытает легкое разочарование. Его приказ запоздает и не попадет к вам в руки. Вы никогда в глаза не видели никакой бумаги и не слышали ни о каком пропавшем архиве. Уезжайте из Тура, мессир Гисборн, уезжайте как можно скорее. Вас ждет – не дождется Святая земля.