Четыре подковы белого мерина

Он и говорил старомодно, вставляя в каждое предложение «ну-с!»:

– Ну-с, деточка, что у нас произошло с маленьким? Простудили? Давайте-ка мы его послушаем! Ну-с, я, конечно, не детский доктор, но долго-долго работал в таких местах, где, кроме нашего воинского контингента, лечить приходилось все местное гражданское население, включая беременных дам-с и детишек – от рождения и до призыва в армию. Так что кое-что понимаю и в таких масеньких организмах!

Слушая его, Лада успокаивалась. Она поняла, что все у них будет хорошо и Димка поправится. Он даже не орал, когда доктор слушал его, прикладывая к груди блестящую «таблетку» фонендоскопа.

– Ну-с, мамочки-папочки, никакого двустороннего воспаления легких я у ребеночка не слышу, и это радует. Хрипы есть, но все это поправимо. Надо мальчика немножко поколоть, и все будет хорошо. Я буду к вам приходить. Я так понял, вы из больнички городской убежали?

– Убежали. – Лада покраснела. – Если б вы знали, как там…

– Догадываюсь. Ребеночку без мамы там тяжко, да-с… Ну-с, не будем о грустном. Будем поправляться.

Доктор выписал Димке таблетки, микстуру, уколы. А еще научил Ладу мягко сбивать температуру при помощи уксусно-спиртовых повязок.

К утру температура у больного упала почти до нормы, и Димка крепко спал, разметавшись по кровати. Лада и Сергей дремали рядом. Они проговорили до утра, и главная тема разговора была – как жить дальше. Еще неделю назад этот вопрос не стоял перед Ладой. Она ехала на Север надолго, считая, что это единственный способ сохранить семью. Но она не готова была еще раз пережить то, что случилось с сыном.

– Лад, когда Димка поправится, вы уедете? – Ладе показалось, что Сергей не столько вопрос задал, сколько озвучил свое решение.

– Посмотрим, – ответила она, хотя на девяносто девять процентов решила вернуться домой, где Димку хорошо знает участковый врач Ирина Ивановна, где всего в часе езды живут мама и всемогущий дядя Толя Комар, где опытная тетя Лиза – дважды бабушка! – всегда даст совет по воспитанию малыша и где, наконец, нет ни метелей, ни снегопадов! За редким исключением, когда зима вдруг может взбеситься и показать, на что она способна даже в Ленинграде.

– Посмотрим, – повторила Лада, засыпая на краю кровати, положив руку на голову Димки, с нежностью поглаживая его влажные спутанные волосенки.

Из болезни они вылезали долго. Две недели Димку интенсивно лечили, а потом еще две недели Лада пичкала его травками и витаминами. И только когда госпитальный доктор Айболит назвал ее «перестраховщицей», Лада успокоилась. Все-таки этому Айболиту виднее.

Зима в Заполярье была в разгаре, хотя до Нового года еще месяц ожидания. В магазинах было скучно и тоскливо, одни макароны в ассортименте, которые перестали быть гарниром: вследствие отсутствия мяса рожки и ракушки стали самостоятельным блюдом. Зато в местных магазинах было завались пельменей в пачках. Правда, в отличие от ленинградских, заполярные «уши» были с рыбной начинкой.

И еще проблем не было с морепродуктами, а именно – с креветками. Мелкие розовые рачки стоили копейки, и покупали их килограммами. Запас вывешивали за окно в сетке – с такой морозной зимой холодильник без надобности! Отсыпаешь в кастрюльку, сколько нужно, этих ледяных водоплавающих, чуть-чуть отвариваешь в кипятке, и можно обедать. Креветки, как семечки, ешь и не остановиться. Как-то Лада услышала в магазине разговор двух мужиков:

– Ты прикинь: вчера собрались с ребятами выпить, купили литрушку и мешок этих гадов! – Мужик кивнул на витрину, заваленную замороженными креветками. – Сварили ведро, сели пощелкать и про водку забыли!

Маленькие, в крепком хитиновом панцире, моллюски необыкновенно вкусны. Отрываешь голову и вытягиваешь из хвоста розовый в красных прожилках съедобный кусочек – полтора-два, редко – три сантиметра длиной.

«Что тут есть-то?» – подумала Лада, когда первый раз готовила себе такой обед. Но креветки, оказывается, очень хитрый продукт. Пока совершаешь ритуал по очищению, насыщаешься глазами, а потом еще и на зуб пробуешь и долго-долго пережевываешь. К тому же эти членистоногие очень сытные. Как говорится, дешево и сердито.

На этом список продуктов заканчивается. Крупы во внимание не берем. Они были, но надо быть синей птицей или белым голубем мира, чтобы питаться одними зернами.

Димку Лада кормила кашами и яблочным пюре, которого в магазинах, к счастью, было в достатке.

– Маленькому нужно мясо, – мягко посоветовал в одно из посещений выздоравливающего доктор Айболит и выразительно посмотрел на Ладу. – В Ленинград вам надо.

Все это подтолкнуло ее к решению.

– Сереж, ты очень обидишься, если мы уедем? – виновато спросила мужа Лада.

– Нет, что ты?! – встрепенулся рядовой Долинин, и Ладе показалось, что он как-то слишком поспешно и радостно встрепенулся. – Я же понимаю – надо!

И вздохнул. С облегчением.

Лада поймала себя на мысли – может, показалось ей?

Но все, что произошло дальше, лишь подтверждало ее мысли – не показалось.

За десять дней до Нового года Лада с Димкой уехали домой. А в начале марта Сергей прислал Ладе письмо, и в нем снова было: «Прости! Люблю другую! Домой не вернусь… Прости!»

– Горбатого могила исправит, – только и сказала о нем его собственная мать, а Лада погоревала и подала на развод, сделав для себя вывод: а нефиг было за ребенка замуж выходить! Не нагулялся братец кролик! И в ближайшее время еще точно не нагуляется.

Сергей Долинин и в самом деле не приехал домой после дембеля. Сначала поколесил по Крайнему Северу, но быстро устал от вечной мерзлоты. Потом рванул на юга, к однополчанину, но и теплый климат его не задержал надолго. По пути в новую авантюру под названием «Сибирская тайга» Сергей завернул к матери в Ленинград и, выслушав от нее все про кобеля, который «до гробовой доски будет по бабам бегать», отправился в гости к бывшей жене и сыну.

Встретили его там не просто холодно, а равнодушно-холодно. Лада не точила его, руки не заламывала, не расспрашивала с дрожью в голосе, как он собирается дальше жить. Это задело его за живое. Хотелось, чтобы она позвала его, и он бы, может быть, плюнул на Сибирь и перспективную работу в тайге и остался бы в семейном гнезде.

Он даже что-то такое про «семейное гнездо» озвучил, на что Лада усмехнулась так, как раньше никогда не делала, и холодно сказала, что гнезда теперь Серега вить если и будет, то уже не с ней.

Она за время Димкиной болезни повзрослела, и хоть ей еще хотелось как-то сохранить семью, она понимала, что любое перемирие – временно. До очередной Маши. Или Глаши. Или кто уж там встретится на жизненном пути ее Сереге.

«А была ли любовь?! – часто думала она. – И если была, то куда она делась? Куда уходят чувства, которые будоражили и заставляли летать?!»

Прошло совсем немного времени, и она поняла, что без мужа тоже есть жизнь. Есть жизнь без его писем, без его измен.

Глава 2

Когда Димке исполнилось пять лет, Лада неожиданно для себя поступила в педагогический. Мама с дядей Толей Комаром додавили.

– Лада, иди и получай образование! – настоятельно внушала дочери Изольда Алексеевна. – Это мужику можно не учиться. Не хочет бумажки перебирать с дипломом – может у станка стоять и без диплома! И вагоны разгружать – тоже ученая степень не нужна. А женщине образование просто необходимо. Вспомнишь меня не раз!

Лада совсем не знала, чего ей хочется в жизни. Точно не хотелось ничего медицинского: она боялась боли и крови. Никаких определенных стремлений у нее не было. Из хобби – женские рукоделия, которым обучаться в вузе не надо. Самое большое ее увлечение – Димка и воспитательный процесс. Все, что касается этого, Ладе было интересно. Она с любопытством наблюдала за тем, как сын растет и развивается. Он рано начал говорить. В четыре года знал все буквы и складывал из них слова. Играя, они научились до школы читать и писать. И Лада гордилась тем, что Димка растет таким умным. «Я хочу реализовать себя в ребенке!» – говорила она матери и отчиму, имея в виду то, что даст Димке все, чего не получила сама в детстве. И вкладывала в ребенка все, что можно. Эх, если бы в сутках было побольше часов! Тогда Димка, кроме гимнастики, танцев, лепки и рисования, занимался бы еще чем-нибудь.

Впрочем, все впереди! «Вот подрастет – отдам его изучать языки и самбо, а еще горные лыжи, хоккей и фигурное катание!» – думала Лада о будущем сына.

О себе она не думала совсем. Работать устроилась в детский сад, куда водила Димку, чтобы быть с ним рядом, и думала о том, что пора присматривать работу в школе, куда Димке скоро идти учиться.

Вот на этой почве и пришла идея получить педагогическое образование.

Сказать, что оно помогало ей воспитывать сына, Лада не могла. Она и так знала, что нужно ее ребенку, как найти к нему подход в сложной ситуации, как увлечь чем-то, заинтересовать надолго каким-то делом. И, готовясь к сессиям, Лада пролистывала горы пособий по педагогике, ловя себя на мысли: она правильно воспитывает своего ребенка.

И Димка радовал ее каждый день. Он рос мужчиной. Надо сумку с картошкой помогать поднести – он тут как тут! Обязанности по дому – убрать за собой постель, помыть посуду, подмести пол – это святое! А еще он никогда не сидел в метро – всегда уступал место какой-нибудь бабушке, а выходя из трамвая или автобуса, никогда не забывал сделать это первым и подать Ладе руку на выходе.

Она очень гордилась своим маленьким мужчиной и знала, что он сам поздоровается с бабушкой и дедом Толей, когда они шли к ним в гости, но при этом всегда напоминала ему об этом.

– Димка! Не забудь сказать «Здравствуйте!» – дергала Лада за руку малыша перед дверью родительской квартиры.

– Ма, ну что ты всегда говоришь: «Поздоровайся!» Я ведь сам это делаю!

– Ну, я напоминаю тебе, чтоб не забыл! – виновато оправдывалась Лада.

– Я хоть раз-то забыл? – Димка укоризненно смотрел на мать и на автоматике говорил в открывавшуюся дверь: – Баб, здравствуй! Дед, здравствуй!

Они все не могли нарадоваться на него, умилялись тому, какой вежливый и умный ребенок растет. И только одна мысль всем отравляла жизнь – армия. До нее хоть и далеко было, но все ломали голову, как будут решать эту проблему.

Димка был в шестом классе, когда Лада познакомилась с Глебом Стрелецким. Он работал тренером в спортивной школе – учил мальчишек и девчонок играть в волейбол. К нему Лада привела Димку, и Димка фактически выбрал Глеба.

Он ревновал его к ребятам в секции и чуть не рыдал, когда тренер уделял внимание другим. Мальчишка делал все для того, чтобы быть лучшим. Самым лучшим!

И когда Глеб Аркадьевич выразил желание увидеть родителей лучшего своего волейболиста, чтобы лично рассказать о его успехах, Димка был счастлив.

А Стрелецкий после общения с матерью своего ученика вдруг задумался: а не пригласить ли ему женщину с таким красивым именем на дачу?! Он думал не очень долго. С Ладой было легко общаться, и Глеб сделал ей предложение поехать с ним:

– Ягоды, рыбалку и волейбол я вам гарантирую!

– Глеб Аркадьевич, я ведь живу вдвоем с Димой. – Лада внимательно посмотрела на Стрелецкого. Он ей нравился, конечно, но ради него она не оставила бы Димку на маму и отчима.

– А я вас вместе с Димкой приглашаю!

– Ну, если с Димкой…

Они встретились утром в субботу. Глеб подъехал к их дому на своем жигуленке, на багажнике которого красовалось имя – «Лада».

– Вот, так судьба повернулась! – немножко смущенно сказал Стрелецкий. – Я про машинку свою всегда говорил: «Моя любимая девушка Лада!» И то, что я в жизни встретил девушку с таким именем, – это судьба.

– Скажете тоже – «девушку»! – смутилась Лада.

Ей было приятно слышать все это, но она не спешила отвечать ему взаимностью. И, лишь увидев, что Димка «выбрал» Глеба, она скинула крючочек с потайной дверцы где-то у себя внутри и позволила Стрелецкому ухаживать за собой.

Димка был счастлив. Рядом с ним появился мужик, в которого он по-мальчишески был влюблен, которого боготворил. Будь он младше, легко назвал бы Глеба «папой». Ему очень хотелось его так называть. Но он был в том возрасте, когда это очень трудно сделать. А Глеб хорошо его понял. На тренировках в спортшколе он по-прежнему был для Димки Глебом Аркадьевичем, а дома – просто Глебом.

– Давай договоримся так: никаких «дядь»! Терпеть не могу это обращение – «дядя»! Да еще «дядя Глеб»! Фу!

В то холодное питерское лето Лада умерла вместе со своим любимым. Нет, она ходила и говорила, ела, пила, мыла пол, но живой при этом не была.

Они проводили свой большой учительский отпуск на даче Глеба. Лада варила варенье из малины, крыжовника и черной смородины, солила огурцы в трехлитровых банках, мариновала помидоры. В дни, свободные от дачного хозяйства, если погода позволяла, Лада с удовольствием качалась в гамаке и читала книжку. А если за окном лил дождь, то она скрывалась в доме, где просто бездельничала перед телевизором, слушая барабанную дробь по жестяному откосу. А если лишь моросило, но все же было тепло, выбиралась на открытую веранду, где под навесом пыхтел самовар. Его топили шишками, и из кривой трубы, выведенной над навесом, валил дым.

Ах, какое это удовольствие – качаться в старом кресле, закинутом линяющей шкурой какого-то неведомого животного, и пить чай из настоящего самовара! И непременно с пенками от малинового варенья! Варенье – это тоже очень вкусно, но пенки – это безумно вкусно. Карамель собственного приготовления, нежная, тающая во рту. Да все это под грибной дождик с солнышком, лучи которого, наконец-то смогли пробиться сквозь туманные залежи, образовавшиеся за лето.

Вот и в тот день середины августа Лада с утра собрала из-под пленки тугие огурчики с черными колючими шипами и беловатым кончиком, перемыла их под струей воды и замочила в ведерке. Потом поползала по кустам, собирая ягоды, но уже не для варенья, а для еды.

Потом проснулись Глеб и Димка, быстро позавтракали, как всегда – бутербродами, отвернув носы от кастрюльки с рисовой кашей. Собрались на авторынок за какими-то запчастями для Ладиной «тезки».

– Ну что, на весь день? – притворилась недовольной Лада.

– Ладусь, ну надо этот чертов наконечник рулевой тяги поменять, пока он не рассыпался на ходу! – Глеб потрепал ее по щеке. – Ну ты что, хорошая моя? Не скучай, ладно?!

Он чмокнул ее куда-то в уголок губ, потом отодвинул от себя и долгим-долгим взглядом посмотрел ей прямо в глаза.

Нет, что ни говори, но люди что-то такое чувствуют, стоя на краю. Глеб чувствовал. Потом, анализируя все, что произошло, Лада припомнила их последний вечер. Она ворчала на Димку, который до полуночи блукал с какими-то друганами, а когда заявился домой, Лада унюхала от него пивной дух. Потрясла, как грушу, он поклялся, что только попробовал, а она расстроилась до слез. «Вот же непутевое детище!» – в сердцах кинула ему.

Глебу не хотела ничего рассказывать, но скрыть от него свое плохое настроение не могла, и он заставил рассказывать все, с деталями и подробностями. Выслушал внимательно и пошел к Димке на разговор.

Разговаривали долго и обстоятельно. Лада, ожидая его возвращения, уснула.

Проснулась, когда Глеб аккуратно, стараясь ее не разбудить, заползал под одеяло.

– Ну, что там? – напряженно спросила Лада.

– Ты не переживай, Лад, все у Димки нормально будет, просто он сейчас жизнь познает. Мало кто мимо этого проходит, все пробуют – ты уж мне поверь. Я маменькиным сынком был, по большому счету. Да… Тоже всего напробовался. Потом в армию пошел. Армия из мальчика мужика делает. Я знаю, ты на этот счет имеешь свое собственное мнение и не хочешь даже слышать ничего про армию. А зря. Не настраивай его против армии. Наоборот – пусть идет и служит. Физическая подготовка у него хорошая. В обиду себя не даст!

– Да?! – с вызовом ответила Лада. – А война?! А Чечня?!

– А ты о плохом-то не думай!

– Глебыч, давай не будем об этом, ладно?! Я тебя понимаю. Но когда ты служил, армия другой была и войны не было!

– Ну да! «Не было»! А Афган?!

– Ну ты же в нем не был!

– Не был – твоя правда. Но я рядом был, на границе. Ладно, я не стану тебя переубеждать. Ты мать, и ты на сей счет всегда будешь думать так, как думаешь. Давай спать, вставать рано. Как-то не хочется мне завтра машиной заниматься…

– Так не занимайся! Давай отдохнем, шашлыков на речке пожарим!

– Лад, шашлыки – это хорошо, но скоро отпуск закончится, а у меня машина не сделана. Да и ездить на такой опасно становится. Давай я сделаю все, а потом и отдохнем с шашлыками…

Вот так сказал. И, как потом поняла Лада, для ее успокоения сказал, потому что сам уже знал: ничего этого не будет. Ни шашлыков, ни речки, ни нового лета. Ничего. Потому что наступит вечер, и Глеба больше не будет в жизни Лады Стрелецкой. Живого не будет.

* * *

…Они с Димкой весь день носились как сумасшедшие. Сначала на авторынок, где купили нужную запчасть, потом – к мастеру, который сказал, что купили «немножко не то», потом снова на рынок, где сдали это «не то». Потом помчались на другой конец города, где для них отложили по телефонному звонку то, что нужно.

Под вечер ехали домой, уставшие, но довольные. К мастеру, конечно, в этот день уже не успевали, но все равно настроение было приподнятое – полдела сделано!

Выехали из города уже в сумерках. Начал накрапывать дождик, и серое шоссе блестело в свете фонарей.

– Глеб, дай порулить, а? – канючил Димка.

Он научился водить машину, только права еще не получил, с нетерпением ждал восемнадцатилетия. Иногда Глеб давал ему порулить, но исключительно на задворках, по проселочной дороге. А ему так хотелось с ветерком по шоссе!

– Глеб, ну дай порулить, а?! Ну не будет тут уже никаких гаишников!

Стрелецкий тихонько притормозил у обочины. Димка уже приготовился выскочить из машины, но Глеб строго сказал ему:

– Сиди! И ремешок пристегни…

Поморгал левым поворотником и въехал с обочины в полосу.

Димка отвернул нос к окну, надулся.

– Слышь, Димон, не обижайся! Всему свое время.

– Да знаешь сколько я уже ездил?! – с обидой в голосе ответил Димка. – Я даже ездил на твоей, когда вас с мамой дома не было!

– Нашел чем хвастаться. – В голосе у Глеба послышалась обида. Он всегда серьезно огорчался, если узнавал, что Димка сделал что-то против правил. Взять машину без разрешения – это точно против правил. Во-первых, чужое никогда нельзя брать без спросу. Во-вторых, машина – это ведь не моделька размером 1:32 или 1:16. Это средство повышенной опасности. Ну, в общем, об этом даже глупо говорить пацану шестнадцатилетнему. Это элементарно, Ватсон!

Но вот получалось, что не совсем элементарно. Видимо, надо было вроде бы понимающему взрослому парню разъяснять простейшее. Глебу было очень досадно понимать, что в Димке, как в бочке меда, есть ложка дегтя. И списывать все на возраст подростковый уже не хотелось.

– Да я и не хвастаюсь. – Димка почувствовал настроение Глеба. Ему стало стыдно. Глеб ведь был ему другом, и меньше всего Димка хотел бы потерять такого друга. – Я ведь просто признался…

– Нет, Димыч, ты не признался. У тебя как бравада прозвучало. А чем тут бравировать-то? И дело не в том, что ты бы грохнул ладушку, а в том, что дел мог бы наворотить таких, что потом не исправить…

Ох как стыдно было Димке! Лучше б Глеб обматерил его в сто этажей. Было бы проще. А когда он вот так, то выслушивать очень стыдно. У Димки даже уши заполыхали огнем.

– Больше не буду, – буркнул он и искоса взглянул на Глеба. – Извини…

Но Глеб не умел ругаться.

– Извинить нетрудно. Куда труднее после всего этого верить…

Он помолчал немного. Димка от этого молчания маялся и проклинал тот день, когда взял без спроса жигуленок Глеба, и еще больше – день сегодняшний, когда так легко вылепил ему свою тайну. А теперь вот сиди и переживай и красней, как идиот. Спасибо Глебу – вздохнул и сказал просто:

– Ну ладно, Димыч, мир!

– Мир! – Димка от радости чуть не захлебнулся. Какое счастье, когда есть мир с таким мужиком, как Глеб!

Стрелецкий вдавил в пол педаль газа. Зря ворчал на парня: если честно, он и сам любил погонять, да еще по хорошей дороге, с ветерком. И было дело, сам у деда как-то угнал его «инвалидку» и гонял как сумасшедший по школьному стадиону. Так что ругать за это пацана было даже как-то совестно.

Димка в сиденье вжался, чуть не захлебнулся от встречного ветра, влетевшего в окно. Хотелось визжать от счастья или петь.

Шины шуршали по влажному асфальту, наматывая на резину метр за метром. Шоссе петляло то влево, то вправо, выписывая зигзаги. Машина Глеба аккуратно вписывалась в повороты с шуршаньем: шух-шух, ших-ших.

Скорость нарастала. Нарастала со страшной силой. И в какой-то момент Димке стало страшно. Он вопросительно посмотрел на Глеба. Тот был спокоен. Он всегда был удивительно спокоен за рулем. И даже когда машину резко понесло влево, на встречку, он был спокоен, только губу закусил сильно, до крови. И казалось, руками хотел удержать уносящийся в небытие непослушный автомобиль.

Димка не сразу понял, что машина не слушается хозяина. Секунда – на осознание опасности. В голове мгновенно пронеслось: вот сейчас «Лада» стукнется в бордюр, вылетит на обочину за встречку, а дальше – болото. Оно не глубокое, не трясина, просто местность такая, водяная, хлипкая. И деревьев нет больших, только кустарник и тощенькие березки, не представляющие опасности. Они просто увязнут слегка по брюхо – не больше! Придется вытаскивать жигуля!

Сколько он думал эту спасительную мысль? Секунду? Две? Не больше. Потому что в следующее мгновение из-за поворота шоссе показались два светящихся «глаза» – по встречке двигался грузовик, и водитель его, видно, тоже наслаждался быстрой ездой. Но у него не было головной боли в виде неисправности наконечника рулевой тяги…

Кажется, Димка закричал в тот момент, когда они встретились – «Лада» и грузовик, но он захлебнулся своим криком и потерял сознание.

* * *

«Кто это придумал смерти такое название – «летальный исход»? Уж не от слова ли «летать» возникло слово «смерть», во время которой улетает душа?» – думал Димка.

– Мам, я это реально почувствовал, – с болью рассказывал он матери. – Он был без сознания, когда я очнулся. Понимаешь, я не могу объяснить тебе, как, почему я это почувствовал. Просто меня не отпускало ощущение того, что он жив, просто без сознания. Я ведь и сам только-только пришел в себя, и он должен был прийти… Но не пришел. Душа подумала-подумала да и рассталась с телом. Кто-то этим там, наверху, руководит, и мы никак не можем на это повлиять. Она захотела отлететь и отлетела. А в справке потом написали: «Сочетанная травма, несовместимая с жизнью».

Вот так… Обыденно. Ну, в общем-то, врачи ведь не могут написать: «Душа отлетела от тела»…

Для Лады со смертью Глеба жизнь закончилась. Она вставала утром, хоть вставать не хотелось. Не вставать было нельзя: надо было варить Димке кашу и кормить его. Она и сама ела, чтобы не упасть без сил. И в магазин ходила, и здоровалась с соседями, хоть ей никого из них видеть не хотелось, как не хотелось думать о том, что купить, и вспоминать, есть ли дома средство для мытья посуды, соль и спички.

Димка после травмы с трудом сидел в инвалидной коляске. У него пропал интерес к жизни, и депрессия не отпускала его. Если бы Лада могла в это время помочь ему! Но она сама держалась на таблетках. Без них скатывалась в слезы и не могла успокоиться. Безвредные горошинки валерьянки ей уже не помогали, и они с Димкой на пару глотали сильные препараты, которые Ладе доставала ее подруга Вероника. И чем дальше был день похорон Глеба, тем таблеток требовалось больше и больше.

– Лад, радость моя, так и хочется спросить: ты что, ешь их, что ли? – удивлялась Вероника.

Она специально шутила, стараясь поднять подруге настроение. Ей и в голову не приходило, что Лада и Димка уже зависимы от всей этой успокоительной «химии». А когда посоветовалась со знакомым доктором и рассказала ему, что происходит с подругой, он популярно объяснил ей, что «девушка капитально подсела на «колеса».

Вероника схватилась за голову:

– Все! Больше никаких успокоительных!

Тот же самый доктор предложил немного обмануть Ладу – подменить таблетки.

– Дай ей взамен того, что у нее есть, пузырек безобидных витаминок. Пока она разберется, что к чему, ей уже все это будет не нужно, научится справляться с настроением и чувствами без лекарств. Как вы вообще-то дошли до этого, Вик?! Ну, не глупые вроде люди!

А Вика уже и вспомнить не могла, кто посоветовал ей держать Ладу и Димку на таблетках. И названия препаратов кто-то написал, и рецепты помогли достать. И Вика рада была, что от цветных маленьких таблеточек подруга успокаивалась, переставала рыдать. И не видела ее заторможенного состояния и нервозности, возникавшей через некоторое время, тоже не видела. Нервозность и слезы Лада гасила таблетками.

«Синдром отмены» – так, кажется, это называется. Лада тяжело его перенесла. Она не связывала свое состояние с тем, что у нее закончились привычные таблетки. Ей было плохо. Также плохо, как и три месяца назад после похорон Глеба. Она старалась загружать себя работой по самую макушку, и это помогало.

Ровно на время работы. А как только она погружалась в свои мысли, так тут же теряла контроль над собой, и слезы катились из глаз сами по себе.

Лада пыталась анализировать свое состояние. Что это? Жалость к себе самой? Боль от одиночества? И да и нет. Ночей она боялась и ждала их. Ночью она упрашивала кого-то, чтобы Глеб ей приснился, чтобы рассказал, как ему там. А утром разгадывала свои сны. Для этого ей не нужны были никакие сонники. Этим смешным книжкам Лада не верила. А верила собственной интуиции.

Сны иногда радовали, иногда огорчали. Когда Глеб приходил к ней живым и общался, она была счастлива. А когда лишь показывался и тут же уходил от нее, она умирала от горя снова и снова и спрашивала: «Почему???»

Однажды он рассмеялся в ответ на ее вопрос, и она проснулась в слезах. Сны и явь перемешались, одно от другого было непросто отделить. Лада стала записывать сновидения.

С Димкой на эту тему ей не совсем удобно было говорить, но как-то раз он сам у нее спросил:

– Мам, а тебе Глеб снится?

– Снится, да. – У Лады защипало в носу, и она поняла, что сейчас расплачется. Ей казалось, что Димка, материалист до мозга костей, не поймет ее.

А он вдруг сказал:

– Мне он тоже снится. А сегодня в моем с ним сне была и ты.

– А… как я там… была? – спросила Лада.

– Мне приснилось, что Глеб позвонил домой, сюда. Я трубку снял, а он говорит: «Димыч, я сейчас приеду, с мамой. Нам нужно взять новый мяч и сетку, и мы едем на дачу. Ты с нами?» Я, конечно, сказал, что жду вас и на дачу поеду. И вы приехали. И я, когда он руку мне протянул, почувствовал, как он мне ее жмет. А потом он обнял меня, и я опять почувствовал его живого.

Димка замолчал. Потом достал какой-то пузырек, открыл его дрожащей рукой и отсыпал в ладонь три таблетки. Закинул их в рот, сделал глотательное движение и запил холодным чаем из стакана, который стоял на тумбочке у его дивана. Лада проследила за этим, дождалась, когда Димка закурит, – после аварии он стал курить дома, открыто, – и поторопила его:

– И?!! И что дальше?!

– А дальше мы и в самом деле поехали на дачу. Только машину, на которой поехали, не помню. А на месте, где все произошло, остановились, все вышли из машины, цветы на обочину положили…

Лада молчала. Только побелела и нервно сглатывала.

– Ма! Ты что, а? – забеспокоился Димка.

– Ты знаешь, чей сон рассказал? – задумчиво спросила его Лада и, не дождавшись ответа, пояснила: – Мне приснилось то же самое! Только без звонка. Вернее, звонок тоже был: я видела, как Глеб звонит… тебе. Потом мы приехали с ним домой, взяли его любимую «Галу» – мяч волейбольный – и сетку и с тобой вместе поехали на дачу… И на том месте, правда, остановились и вышли… с цветами. – Лада смотрела на Димку так, будто увидела вместо него инопланетянина, как минимум. – Димочка, а… цветы??? Цветы в твоем сне какие были, ты помнишь?

– Помню. Красные такие, их еще всегда к памятникам войны возлагают.

– Точно. Гвоздики. Димка, это что, а?

– Не знаю. Мам, я вообще его постоянно рядом с собой чувствую. Будто ангел-хранитель, который все видит и знает, а потому предупреждает. Будто слышу голос его…

Димка уже ходил, правда, криво, боком, как краб черноморский. Об учебе или работе пока что и речь не могла идти. Тут бы вывести его из затянувшейся депрессии да избавить от изнурительных болей в голове, позвоночнике и шее.

Осенью Димке пришла повестка из военкомата, куда Лада отправилась вместе с ним. Выглядела она плохо, как старушка, в очках и черном траурном шарфике. Казалось бы, на лице у нее все было написано – плохо тетке, очень плохо. И документы, которые она привезла военкомовскому врачу, красноречиво рассказывали о Димкиной травме. А этот дундук – военком! – или кто там у них за главного, разорался так, будто без одного призывника, да еще вот такого полуинвалида, Российская армия накроется медным тазом! Он швырял бумажки, как артист, читал диагноз и комментировал его, издеваясь над Димкой и Ладой. Главным образом – над ней. Димке вся эта военкомовская галиматья была по барабану. Он давно для себя вывод сделал: в армию его не загонят!

А вот Лада не привыкла к такому обращению. Этот баран в погонах хорошо знал, что она только что мужа потеряла, и при этом хамовато выговаривал ей, какого упыря она воспитала.

– Может быть, я, как вы выражаетесь, и «воспитала упыря», но при этом разговариваю с вами по-человечески, а почему вы себе позволяете такое хамство по отношению ко мне?

Лада всегда старалась понять, почему один человек позволяет по отношению к другому неприкрытое хамство. Сама она не умела хамить, и даже на откровенную грубость отвечала аргументированно и спокойно. Вот и тут, выслушав майора Чернобрива, который разносил по кочкам всех матерей, защищающих своих детей призывного возраста, и Комитет солдатских матерей во главе с его руководительницей Ангелиной Щербаковой, Лада сказала спокойно: