Звезда божественной Киприды. Античные образы в русской поэзии XVIII–XX вв.

Наталья Николаевна Прокофьева

Звезда божественной Киприды. Античные образы в русской поэзии XVIII—XIX вв.

 Античный мир в русской поэзии

В романе французского писателя XIX века Ромена Роллана «Кола Брюньон» есть замечательная глава «Чтение Плутарха», в которой рассказывается о знакомстве Кола Брюньона со знаменитой книгой античного историка.

«И я остался вдвоем с Плутархом Херонейским, маленьким пузатым томиком, поперек себя толще, в тысячу триста страниц, убористых и плотных, напичканных словами, как мелким зерном. Я подумал: «Тут хватит корму на три года, без передышки, для трех ослов».

Сперва я принялся разглядывать в начале каждой главы, в круглых медальонах, головы всех этих знаменитых, отрезанные и завернутые в лавровые листья. Им не хватало только пучка петрушки в носу. Я думал: «Какое мне дело до этих греков и римлян? Они умерли и мертвы, а мы живы. Что они могут мне рассказать, чего бы я не знал не хуже их?.. Все эти римские врали витийствуют пространно. Я красноречие люблю, но я их предупреждаю заранее: говорить будут не только они; я им позатыкаю клювы… »

Затем я снисходительно начал перелистывать книгу, рассеянно закидывая в нее скучающий взгляд, словно удочку в реку. И так и замер, друзья мои… Друзья мои, ну и улов!.. Не успевал поплавок подержаться на воде, как он нырял, и я вытягивал – таких карпов, таких щук! Неведомых рыб, золотых, серебряных, радужных, усеянных самоцветными каменьями и рассыпавших вокруг целый дождь искр… И они жили, плясали, извивались, прыгали, шевелили жабрами и били хвостом! А я-то считал их мертвыми!..

И благословенны мои глаза, сквозь которые проникают в меня чудесные видения, замкнутые в книгах! Мои колдовские глаза, которые из-под узора жирных и узких значков, бредущих черным стадом по странице, меж двух канав ее полей, воскрешают исчезнувшие воинства, рухнувшие города, римских витий и суровых вояк, героев и красавиц, водивших их за нос, широкий ветер равнин, лучезарное море, и синь восточных небес, и мир, который исчез!..

Временами я говорю себе: «Послушай, Брюньон, мой друг, и какого черта ты всем этим интересуешься? Какое тебе дело, скажи мне, пожалуйста, до римской славы? Или до сумасбродств всех этих великих разбойников? С тебя хватит и твоих, они тебе по росту. Видно, досужий ты человек, что занимаешься пороками и невзгодами людей, умерших тысячу восемьсот лет назад!.. »

Я отвечаю: «Брюньон, золотые твои слова, ты прав всегда. А я все-таки дал бы себя высечь ради всех этих глупостей, и все-таки в этих тенях, бесплотных уже две тысячи лет, больше крови, чем в живых. Я их знаю, и я их люблю. Если бы Александр прослезился надо мной, как над Клитом, я бы с радостью дал ему убить и себя. У меня горло сжимается, когда я вижу, как Цезарь в сенате мечется среди кинжалов, словно зверь, затравленный псами и ловчими. Я стою, разинув рот, когда мимо плывет Клеопатра в своей золотой ладье, посреди нереид, прислонившихся к снастям, и красивых маленьких пажей, голых, как амуры; и я раздуваю свой длинный нос, вдыхая благовонный ветер… »

Что же волнует меня, что же привязывает меня к ним, как к родным? А то, что они мне родные, они – я, они – Человек.

Как мне жаль обездоленных бедняг, которым незнакомо наслаждение книгами! Ведь есть такие, которые высокомерно гнушаются прошлым и довольствуются настоящим. Глупее глупых утят, дальше собственного носа видеть не хотят!.. Довольствоваться настоящим можно было, друзья мои, во времена старика Адама, который ходил нагишом, за неимением платья, и, никогда ничего не видав, только и мог любить свое ребро. Но мы, которые имели счастье явиться после него в полный дом, куда наши отцы, деды и прадеды свалили и нагромоздили все то, что они скопили, мы были бы глупы весьма, если бы сожгли свои закрома, под тем предлогом, что наша земля родит и сама!.. »

Античная культура прочно вошла в жизнь современного человека, она стала неотъемлемой частью европейской культуры, в том числе и русской. В отечественной литературе широко бытовали, переосмысливались сюжеты греческих и римских авторов. Используя античные образы, русские поэты ставили различные художественные задачи, по-своему освещали факты древней истории. Так, античность вошла в произведения русских писателей и поэтов XVIII– XX веков А. Д. Кантемира и М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина и К. Н. Батюшкова, А. С. Пушкина и А. А. Дельвига, А. А. Фета и А. Н. Майкова, Л. А. Мея, М. А. Волошина и В. Я. Брюсова, В. В. Вересаева и многих других.

Каждая эпоха по-своему откликалась на античную культуру. Классицизм был вдохновлен героической римской литературой, античность предоставляла поэту-классицисту прекрасные образцы для подражания, она также служила для поэтизации повседневного и обыденного. Эпоха сентиментализма грустила об идеальном мире прошлого и видела в античности навсегда утраченный для современного человека прекрасный мир высоких чувств. В русской литературе XVIII – начала XIX века постижение античности началось благодаря произведениям французских и немецких классицистов, но постепенно сменилось непосредственным освоением традиций античной поэзии, проникновением в саму античную культуру.

Вот как рассказывает о своем постепенном открытии, узнавании поэзии и красоты греческой литературы А. Н. Майков, один из замечательных русских поэтов XIX века: «Я чрезвычайно люблю греческий театр, столько же люблю, сколько прежде ненавидел его. Я долго не мог победить в себе отвращение от того, чтобы прочесть его; когда же дошел до сознания необходимости переучиться, потому что усомнился во всем почти, чему учился прежде, я принялся за Греков – и открыл для себя совершенно новый мир, открыл то, чего никак не ожидал, и понял совсем другое, нежели думал прежде, нежели на что натолковали обожатели и подражатели древности… Каждый шаг мой завлекал меня далее и далее; бессонница овладела мною, потому что я не мог оторваться от книг… Право, совестно становится за столько умных голов, когда подумаешь, сколько веков они смотрели на самые свежие, благоуханные, величественные в своей простоте цветки греческой фантазии сквозь очки условного вкуса, напыщенных понятий, надутых форм!»

Поэты-романтики пытались постичь «дух» древности. В европейской культуре конца XVIII – начала XIX века большую роль в постижении античности сыграли работы замечательных немецких исследователей – философа и искусствоведа И. Винкельмана, опубликовавшего в 1764 году «Историю искусства древности», и философа И. Гердера.

Постигая «дух» древности, русские поэты пытаются сблизить античность и фольклор. Так появляется замечательное стихотворение А. Х. Востокова, написанное в подражание Катуллу, в котором ясно слышатся народные, фольклорные ноты.

На смерть воробья

(Подражание Катуллу)

Тужите Амуры и Грации,

И все, что ни есть красовитого!

У Дашеньки умер воробушек!

Ее утешенье, – которого

Как душу любила и холила!

А он – золотой был; он Дашу знал,

Ну точно как дитинька маминьку.

Бывало, не сходит с коленей он

У милой хозяюшки, прыгая,

Шалун! то туда, то сюда по ним,

Кивая головкой и чикая.

Тепере воробушек в тех местах,

Отколе никто не бывал назад.

Уж этот наш старый Сатурн лихой,

Что все поедает прекрасное!

О, жалость! о, бедный воробушек!

Ты сделал, что глазки у Дашеньки

Краснехоньки стали от плаканья!

Ф. Н. Глинка, К. Ф. Рылеев воспринимают героическое начало античной литературы. Декабрист Рылеев, обращая гневные строки к фавориту (временщику) императора Александра I А. А. Аракчееву, прибегает к творчеству римского сатирика Персия. Однако, как известно, в наследии Персия нет сатиры, адресованной Рубеллию, ссылка на античного автора помогла Рылееву обойти цензуру.

К временщику

(Подражание Персиевой сатире «К Рубеллию»)

Надменный временщик, и подлый и коварный,

Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,

Неистовый тиран родной страны своей,

Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!

Ты на меня взирать с презрением дерзаешь

И в грозном взоре мне свой ярый гнев являешь!

Твоим вниманием не дорожу, подлец;

Из уст твоих хула – достойных хвал венец!..

Твои дела тебя изобличат народу;

Познает он – что ты стеснил его свободу,

Налогом тягостным довел до нищеты.

Селения лишил их прежней красоты…

Тогда вострепещи, о временщик надменный!

Народ тиранствами ужасен разъяренный!

Но если злобный рок, злодея полюбя,

От справедливой мзды и сохранит тебя,

Все трепещи, тиран! За зло и вероломство

Тебе свой приговор произнесет потомство!

К. Н. Батюшкову в начале его творчества были близки эпикурейские мотивы, мотивы наслаждения быстротекущей жизнью.

Веселый час

Други! сядьте и внемлите

Музы ласковый совет.

Вы счастливо жить хотите

На заре весенних лет?

Отгоните призрак славы!

Для веселья и забавы

Сейте розы на пути;

Скажем юности: лети!

Жизнью дай лишь насладиться,

Полной чашей радость пить:

Ах! не долго веселиться

И не веки в счастье жить!..

Однако в конце жизни, перед угрозой надвигающейся страшной беды (потери рассудка), Батюшков ищет опоры в философии стоицизма (название произошло от Стои, что значит пестрый портик – места в Афинах, где собирались философы). Идеалом философов-стоиков была невозмутимость, «стоическое» спокойствие перед лицом грядущих жизненных испытаний. Большое внимание они уделяли и учению о добродетели, которая должна воспитываться в человеке.

Ты хочешь меду, сын? – так жала не страшись;

Венца победы? – смело к бою!

Ты перлов жаждешь? – так спустись

На дно, где крокодил зияет под водою.

Не бойся! Бог решит. Лишь смелым Он отец,

Лишь смелым перлы, мед, иль гибель… иль венец —

так выразил настроение стоицизма К. Н. Батюшков в стихотворении из цикла «Подражания древним».

Множество баллад другого поэта-романтика, В. А. Жуковского,

посвящено античным сюжетам и героям античной древности. Греческий певец Ивик, герой Троянской войны Ахилл, предсказательница Кассандра, мифологическая героиня Церера и многие другие стали персонажами баллад Жуковского. В произведениях русского поэта на античные темы преобладает чувство грусти и скорби. В балладах «Кассандра», «Ахилл», «Элевзинский праздник», «Ивиковы журавли», «Жалобы Цереры» Жуковский воссоздает прекрасный мир глубоких, светлых, но скорбных чувств. Нет счастья для пророчицы Кассандры, которая предвидит свою трагическую участь и судьбу родины («Кассандра»):

Все предчувствуя и зная,

В страшный путь сама иду;

Ты падешь, страна родная;

Я ж в чужбине гроб найду…

Скорбит о своих друзьях и предчувствует собственную гибель Ахилл. Сокрушается о похищении Аидом дочери Прозерпины безутешная мать Церера («Жалобы Цереры»):

Я везде ее искала,

В дневном свете и в ночи;

Все за ней я посылала Аполлоновы лучи;

Но ее под сводом неба

Не нашел всезрящий бог;

А подземной тьмы Эреба

Луч его пронзить не мог:

Те брега недостижимы.

И богам их страшен вид…

Там она! неумолимый

Ею властвует Аид.

Таким образом, мы видим, что поэты-романтики воспринимают античную культуру во всем ее многоцветии и разнообразии.

Интерес к античной поэзии не умирает и в так называемую «реалистическую эпоху». Даже Н. А. Некрасов, для которого постановка социально острых вопросов являлась важнейшей задачей поэзии, постоянно обращался в своих стихах к образу, восходящему к античной культуре, образу богини поэзии, наук и искусств – к Музе. Вспомним некоторые из стихотворений поэта, адресованные Музе, – «Вчерашний день, часу в шестом…», «Муза» («Нет, Музы ласково поющей и прекрасной…»), «Замолкни, Муза мести и печали!..», «Музе» («О Муза! наша песня спета…»), «О Муза! я у двери гроба!..» и др.

Для множества поэтов второй половины XIX века античная литература была близкой, понятной, не утратившей своего обаяния. Античностью напоена поэзия А. Н. Майкова, который считал, что, обращаясь к образам, событиям давно минувших эпох, поэт, чтобы не быть пустым схоластом, должен «угадать душу» древнего человека. Проходят века, даже тысячелетия, но суть человека, его умение радоваться и страдать, сопереживать, трудиться, мечтать, заниматься творчеством остаются, с точки зрения поэта, неизменными. В стихотворных циклах «В антологическом роде», «Подражания древним», «Камеи» Майков определяет ту «точку, с которой древний человек смотрел на жизнь» (т. е. миросозерцание античного человека), и делает ее понятной и близкой современному взгляду на жизнь.

Майков считает, что миросозерцание античного человека связано с обожествлением природы, с нераздельным единством человека и природы, которая дает покой, свободу и раскованность. Античный мир – это мир труда, радости и простоты, это мир красоты, добра.

Древний мир, каким он нарисован в стихах Майкова, населен множеством богов, слитых с природой, – нимфами, дриадами, вакханками, панами. В стихотворении «Всё думу тайную в душе моей питает…» читаем:

Я вижу, кажется, в чаще, поросшей мхом,

Дриад, увенчанных дубовыми листами,

Над урной старика с осоковым венком,

Сильвана с фавнами, плетущего корзины,

И Пана кроткого, который у ключа

Гирлянды вешает из роз и из плюща

У входа тайного в свой грот темнопустынный.

Конечно, сознанию современного человека, даже поэта XIX века, такое представление о мире кажется сказочным, мифологическим, но от него невозможно окончательно отказаться. Так возникает одно из лучших стихотворений А. Н. Майкова.

Сомнение

Пусть говорят: поэзия – мечта,

Горячки сердца бред ничтожный,

Что мир ее есть мир пустой и ложный,

И бледный вымысл – красота.

Пусть нет для мореходцев дальных

Сирен опасных, нет дриад

В лесах густых, в ручьях кристальных

Золотовласых нет наяд;

Пусть Зевс из длани не низводит

Разящей молнии поток,

И на ночь Гелиос не сходит

К Фетиде в пурпурный чертог;

Пусть так! Но в полдень листьев шепот

Так полон тайны, шум ручья

Так сладкозвучен, моря ропот

Глубокомыслен, солнце дня

С такой любовию приемлет

Пучина моря, лунный лик

Так сокровен, что сердце внемлет

Во всем таинственный язык;

И ты невольно сим явленьям

Даруешь жизни красоты,

И этим милым заблужденьям

И веришь и не веришь ты!

Немаловажное место занимает античный мир в лирике А. А. Фета. Как и многими его предшественниками, этот мир воспринимался поэтом как идеал гармонии и красоты.

Часто поэты, обращавшиеся к изображению античности, прибегали к особому приему – они передавали, воспроизводили античный мир в пластичной, зримой, скульптурной форме. На человека XIX века античная скульптура имела большое влияние – в ней ярко воплощалась идея ценности мгновения, остановленного художником. Вечность и миг как бы соединялись в скульптурных творениях воедино. Н. В. Гоголь писал, что скульптура «никогда не выражала долгого глубокого чувства, она создавала только быстрые движения: свирепый гнев, мгновенный вопль страдания, ужас, испуг при внезапности, слезы… и, наконец, красоту, погруженную саму в себя… Она прекрасна, мгновенна, как красавица, глянувшая в зеркало, усмехнувшаяся… и уже бегущая…». К. Н. Батюшков и А. А. Дельвиг, А. С. Пушкин и А. Н. Майков часто придавали своим «античным» стихотворениям именно такую пластичную форму. Этого же принципа придерживался и А. А. Фет. Стихотворения поэта «Вакханка», «Диана», «Венера Милосская», «Нимфа и молодой сатир» и многие другие представляют собой рельефные зарисовки скульптур или скульптурных групп.

Кусок мрамора

Тщетно блуждает мой взор, измеряя твой мрамор начатый,

Тщетно пытливая мысль хочет загадку решить.

Что одевает кора грубо изрубленной массы?

Ясное ль Тита чело, Фавна ль изменчивый лик,

Змей примирителя – жезл, крылья и стан быстроногий

Или стыдливости дев с тонким перстом на устах?

Однако А. А. Фет известен не только как автор замечательных стихотворений в античном (антологическом) духе, но и как мастер перевода римских поэтов – Катулла, Горация, Тибулла, Овидия, Проперция. Его переводы адресованы были прежде всего юношеству, они знакомили молодых читателей с произведениями античных поэтов и воспитывали их духовно. Так, в предисловии к переводу стихов Горация А. А. Фет писал: «Да не забудет учащееся и созревающее юношество, которому только и может приносить пользу настоящий перевод, что начало истинной свободы есть свобода духовная: отношение к окружающему миру и его истории, свободное от всяких кем-либо навязанных воззрений и теорий. Свободный в этом смысле юноша, изучая Горация, вынужден будет вникнуть в гражданскую жизнь республиканского Рима и затем Рима времен Августа».

Новый импульс к пониманию и освоению античного мира русская поэзия получила в начале XX века, когда на литературную сцену вышел модернизм. Особо заметный вклад в познание и поэтическое воплощение античности внесли символисты. И дело не только в воскрешении тех или иных мифов и мифологических героев, а в новом взгляде, отношении к античным образам, воплощенном в переводах, переложениях произведений греческих и римских авторов, которые создали К. Д. Бальмонт, В. Я. Брюсов, Вяч. Иванов, А. А. Блок и др. «Мир прекрасен! Человек свободен!» – так формулирует настроение символистов Вяч. Иванов, и это настроение как нельзя более полно передано поэтами XX века в стихотворениях на античные темы.

Один из ярчайших писателей эпохи сентиментализма Н. М. Карамзин писал в «Афинской жизни»: «Греки, Греки! Кто вас не любит? Кто с холодным сердцем может вообразить себе прекрасную картину древних Афин? Кто не скажет иногда со вздохом: «Для чего я не современник Платонов?» В середине XIX века на эти строки отзовется поэт А. Н. Майков: «Вы помните эти слова: они давно уже писаны по-русски: умный, благодушный, мечтательный и чувствительный писатель, оракул своей эпохи, выразил чуть ли не впервые на Руси в своей «Афинской жизни» теплое и сердечное, юношеское сочувствие эстетически развитой жизни древних Греков…

Я не стал бы припоминать «Афинскую жизнь», если бы не был убежден, что и вы, и все образованные люди (курсив мой. – Н. П.) проникнуты одним со мной чувством… мы начинаем читать: везде мы находим древних; всякая наука начинается с Греков, всякое искусство ведется от Греков; а между ними даже есть такие, в которых мы просто дети, а Греки учители; наконец, мы узнаем, что вся литература наша, новейшая, европейская, развивалась по образцу древних литератур… Воля ваша, а невольно составишь высокую идею о Греках и Римлянах, и полюбишь их… »

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.