Морфоз. Повесть белой лилии

Не за выдающиеся таланты этот человек был выбран мной, а только лишь за особые свойства своего сердца. Говоря о сердце, я, конечно же, имел в виду метафору, характеризующую особый план чувствования. И сердце это в действительности было крайне необычно: безграничное, как море, способное вместить и принять то, чему человеческий разум отказывался верить. Свободное от тщеславия и суетности, его сердце было идеальным сосудом для тех откровений, которые я ему раскрывал. Мне нравилось, что Мигель умеет слушать, воспринимая довольно сложную информацию, если и не посредством ума, так интуитивно. Для меня это было крайне важно: я полагал, что если он поймёт меня, я сумею понять его и, таким образом, достигнуть заветного рубежа – бессмертия, Вечности, пройдя до неё тропой человека.

Разумеется, беседуя с моим учеником о мироустройстве я о многом умалчивал: для каждого этапа развития характерно прочтение вселенской Скрижали в определённом направлении, хотя количество таких направлений безгранично велико. И каждый раз символы Бытия складываются в новые слова и предложения. Я пытался быть с моим слушателем на равных, чтобы он успевал следовать за мной в запутанных эзотерико-философских лабиринтах.

«…Тебя интересует, почему для побега я остановил свой выбор именно на Земле? Потому, что ваша планета – особенная. Это перекрёсток миров. Здесь пересекается множество порталов и путей. Ты, вероятно, привык думать, что вокруг тебя всего лишь люди – но вглядись внимательнее! Насколько вы все отличны друг от друга. И дело даже не в расовой принадлежности или географическом факторе, не в генетике и не в воспитании, да и социальная среда играет лишь опосредованную роль. Вы – многие из вас – принадлежите к разным ступеням развития, пространствам различных частот и закономерностей. Но здесь правила игры унитарны для всех, и вы подчиняетесь законам этого места, учась сосуществовать и находить точки соприкосновения ваших интересов. Здесь каждый уникален. Понятие, что так приелось в звучании – «серая масса» – абсурд. Ваша планета – самая пестроцветная мозаика, которую мне когда-либо приходилось видеть.

Да, среди вас есть классы существ одного типа. Но многообразие этих кластеров так велико, что нет возможности выделить какую-либо одну довлеющую над другими разновидность. Я приметил вашу Вселенную и эту планету потому, ученик мой, что здесь меня не так просто будет найти. А вот добраться сюда особой сложности не представляло, особенно для того, кто ранее тут бывал. Однако сейчас, когда я вернул свою истинную оболочку, я, таким образом, позволил Великим Стражам определить направление моего бегства. Но выбора всё равно не было: моё тело в саркофаге нашли покинутым духом. И мне пришлось его спешно забрать, хотя я способен был обходиться и без него. Я не знаю, когда Хранители явятся за мной, вычислив точный маршрут и распутав цепочку следов меж мирами. Это может произойти через несколько часов или же столетий. Временные перипетии переходов настолько зыбкие, что предугадать момент их прибытия мне никак не удастся. Потому у меня есть к тебе одна просьба, discipulus meus: когда я покидаю тебя на неопределённый срок, перестань ждать моего возвращения – это ни к чему. Я буду учить тебя пока я здесь, и пока я… существую. Но в любой момент это может прекратиться. Ты и так многое уже видел. Тебе стали доступны такие вещи, к пониманию которых иные идут не одно воплощение, очищая свой дух от земных страстей и привязанностей. Становясь богоподобными при жизни, они постигают тайны Творения, но путь этот труден. Избранных ведут к прозрению создания более тонкого плана, обитающие в околоземных сферах на разных уровнях, поддерживая и наставляя своих адептов в учении. Долгие-долгие годы. А тебя этой короткой потайной тропою провёл я. Можно сказать, тебе открылся вид с вершины горы, на которую ты не взбирался. А просто оказался там. И если искатели истины, следующие тернистым путём наверх по крутому склону, по дороге сдирают с себя всю чувственную человечную часть в нескончаемых подъёмах и падениях, отдаляясь от материальных и астральных привязанностей, брошенных ими у подножия гор, то ты – ты по-прежнему человек. Твои желания не омертвели и, как прежде, живут в тебе. Но ты видел, какой вид открывается с вершины хребта. Зная финальную цель, подниматься, быть может, станет проще. Иного выхода нет. Восхождение – стезя эволюции данного мироздания. Даже если ты и видел панораму с горного пика, тебе придётся вновь взобраться на него, но уже самостоятельно, оставив ношу привязанностей у подошвы гор».

Я на некоторое время прервал собственные разглагольствования, одарив моего юного спутника серьёзным пристальным взглядом, как и подобает строгому ментору, объясняющему ключевой момент. Ответом мне был открытый, светлый взор голубых, как небо, глаз, контрастно обрамлённых длинными чёрными ресницами. У меня самого не было ни ресниц, ни век.

Правда, последнюю деталь, спустя некоторое время к своему образу я всё же добавил. С помощью неё проще было имитировать людские эмоции на собственном белокаменном лике.

«Знаешь, Мигель, – уже мягче заговорил я. – Мне… даже нравится твоя способность чувствовать и эмоционально переживать каждый момент настоящего. Вероятно потому, что сам я некогда был этой способности лишён. Теперь для меня то качество, от которого вы так стремитесь избавиться, возвышая дух, именно эта особенность стала самой священною и желанной. Мне нравится быть живым, мой ученик, живым в плане ощущений и переживаний. Не гуру, достигшим просветления, но простым человеком. Плакать, смеяться, испытывать страх и смятение, надеяться… У вас, у людей, я, кажется, научился… мечтать. Ведь мечты – не что иное, как порождения желаний. А желания – чувственный аспект человеческой жизни. Мечты бывают возвышенными и альтруистичными или же прагматичными, обусловленными эгоизмом. Так или иначе – это удивительная способность! Для меня каждый миг на этой планете – величайшее чудо. Наблюдая за тобой, я не перестаю учиться тончайшим граням ваших эмоций. Те воплощения, что я прошёл в человеческих формах, не в счёт – это были лишь печати забвения, ловушки для моих воспоминаний. Из опыта подобного рода я почти ничего не усвоил. Только вновь став собой, вернув изначальную индивидуальность, я начинаю познавать этот мир изнутри. Твоё присутствие играет в этом процессе большую роль. «Docendo discimus»[12]. Равно как и я твой, ты – мой Учитель».

Я, благообразно склонив голову, едва заметно улыбнулся бледными губами, глядя на своего ученика, смущённого подобным признанием. В его немного растерянном взгляде передо мной разворачивался удивительный мир непознанного сокровенного Таинства, которое я назвал Человечностью. Я замер, прислушиваясь к чудной мелодии Жизни – бытия, равно осенённого сознанием и чувством. Юноша же в смятении глядел на меня, и я отчётливо видел вопросительную интонацию в точёных чертах его лица: как может он, смертный, научить меня, всеведающего странника, хоть чему-то, пускай даже и малому? Он себя явно недооценивает, – подумалось мне. Было в этих задумчивых, слегка изумлённых глазах и нечто неуловимое, но я не сумел угадать призрачный оттенок ускользающей эмоции. Мне вдруг захотелось поразмыслить обо всём об этом наедине с собой.

…Лёгкий порыв ветра, срывающий янтарную листву с деревьев в парке, отвлёк Мигеля от созерцания моего лица, а когда он вновь обернулся, меня в поле его зрения уже не было. Я издали наблюдал, как недоумённо молодой человек оглядывается по сторонам, слушал шелест его запылившегося от городской копоти старого пальто и то, как мой ученик окликнул меня этим странным, но ставшим уже таким родным, именем. Именем – криптограммой. Я ощущал себя в тот момент почти живым, не смотря на то, что тело моё было твёрдым и холодным, подобно изваянию из камня, и ничуть не напоминало собой биологический объект. Но то, что люди зовут жизнью – это не только ток крови в стенках сосудов, не сокращения сердца, не выдох и вдох. Это…

Нить моего размышления прервалась: будто удар, пришедший изнутри, странное ощущение наполнило моё существо. Медленно, со скрипом отворялись старые заржавевшие врата, которые некогда я собственноручно запер, не желая помнить, так как память для меня стала пыткой. Но время пришло.

Глава IV

Наперегонки с Воспоминаниями

Мешаясь с серым дождём угрюмых улиц, забытые эпизоды былого рвались наружу, желая изобличить себя. Будто хищные гарпии, кружились надо мной разрозненные кадры далёкого прошлого, затерянного в блеске полихромного сияния звёзд, укрытых муаровой дымкой междумирья. Прошлого, такого ирреального и вместе с тем настоящего. Острым лезвием секиры полоснув сознание, пред взором моим восстал из праха небытия холодный насмешливый взгляд. Я не смел осуждать Его. Но не мог и простить, поклоняясь как Богу Тому, кто не являлся даже одним из нас. Откровение, что я некогда выкрал из-за чёрных неприступно высоких стен Цитадели, оказалось слишком разрушительным для моей не ведающей сомнений убеждённости. Я думал, поверженные кумиры, сброшенные со своего пьедестала, немеют, скованные вечным молчанием развенчанности. Но Он… Он смеялся. И это было хуже всего.

Черты лица мои исказило страдание. Сжав голову руками, я чувствовал внутри себя всевластие изощрённой пытки пронзительным ледяным взором своего разоблачённого божества. Бросившись прочь, не разбирая дороги, я пытался, казалось, оторваться от погони преследующей меня собственной тени. Но разве возможно это? Обогнать Память, прикованную к твоим следам? Я бежал, не отдавая отчёта, что делаю. Одинокий и чужой в шумном, переполненном транспортом и людьми мегаполисе. Машины резко тормозили в считанных сантиметрах передо мною, грубо взрывая воем клаксонов тонкий осенний воздух. Через некоторые легковушки, возникающие на пути моего дикого бегства, я просто перепрыгивал, отталкиваясь от их крыш, чем, вероятно, немало удивлял случайных свидетелей таких выходок. На моём маршруте, лишённом всякой логики и изящества, преградой выросла стена невысокого дома, по которой без особых трудностей я взобрался наверх, затратив на то не более двух секунд: мои когти на руках и ногах были остры и прочны, тело – гибкое и безукоризненно-точное в своих движениях. Вероятно, я мало напоминал антропоморфное существо, передвигаясь подобным образом. Скорее, химеру – странноватую смесь человеческого с потусторонним.

Сосредоточенность на движении отвлекала от мысли, и потому я бежал, увлечённый собственной грацией. Мне никогда прежде не приходилось ни от кого и ни от чего убегать. Оттого я не ведал, что способен делать это столь элегантно. Мой дальнейший путь пролегал по крышам. Мне вдруг стало совершенно безразлично, сколько людей увидят меня и как будут увиденное трактовать. Прежде я старался ничем не смущать землян, и вёл себя соответственно принятым меж ними моделям речи и действий, хотя внешне несколько отличался от среднестатистического городского жителя. Впрочем, указанное обстоятельство – досадное визуальное несоответствие, которое я не пожелал устранить – при наличии двух рук, двух ног, двух глаз и ушей, представлялось не более чем экстравагантностью выражения, а никак не аномалией, чего нельзя было сказать о прыжках по крышам. Но в тот момент, когда рушится твоя система мироустройства, всё прочее теряет какую бы то ни было важность. Потому я ни мало не беспокоился о том, какой вред способно нанести психике созерцание моих действий случайными очевидцам.

Так я достиг набережной, где благополучно спрыгнул на тротуар с высоты пятого этажа. Я сознавал, что могу бежать хоть вечно, опоясывая Землю кругами, и не устану. Понимание этого факта заставило меня, в конце концов, остановиться. Будто в бессилии, я опустился на гранитные ступени у самой воды, скрестив руки на коленях. Я был измождён внутренней борьбой, которую затеял по своей же инициативе. В подвижном, колышущемся зеркале отражений я пытался угадать ответ на вопрос, задаваемый себе самому. В заострённости черт собственного лица, в нервном блеске глаз – во всём угадывались тревога и страх. Чувства владели мною, а не я – ими. Вот она, оборотная сторона людской жизни. Не к тому ли я стремился, пытаясь стать одним из них? Не это ли в прежние времена влекло меня в представителях рода человеческого? Их необъяснимая способность поступать вопреки – и законам природы, и духовной эволюции, да и самим себе. Я, неукоснительно следовавший Абсолютной Закономерности, был впечатлён и поражён этим странным, алогичным свойством. В конечном итоге я понимал, что все их отступления – не что иное, как Замысел, размеренный и обусловленный. Но, не заглядывая в надзвёздные сферы, рассматривая эту особенность саму по себе, я не переставал удивляться. И теперь я стал изумлять сам себя.

…Тонкими пальцами бесцельно рассекая собственное отражение, я пытался немного успокоиться и отрешиться от того, что так взволновало мой дух. Какие у Него были глаза!.. У представителей нашей расы, у любого существа, принадлежащего нашему миру, не было и быть не могло таких глаз, и я мог поклясться, что это невозможно. Как случилось подобное?.. Откуда у не-человека взялся человеческий признак?! Я готов был смириться с любою иной деталью внешнего сходства с людьми, но только не с такой! Однако Его сиятельные очи были и не совсем людскими. В них отсутствовал главный фактор принадлежности к земному – чувство. Холодные, безразличные и опустошённые до бездонности, они будто смеялись над всеми моими попытками разгадать их иррациональную тайну. И при всём при том принадлежали эти глаза воплощённому Богу – Посвящённому Иерофанту Храма, исповедующему волю Творца.

Я вздрогнул от собственных размышлений, ударив по хрупкому отражению в воде, раздробив его на сонмы разлетающихся брызг. Меня трясло как от холода, однако, хотя я и способен был ощущать температурный режим окружающей среды, мёрзнуть я никак не мог. Мысль – энергоинформационная субстанция, которая вполне овеществима, а потому… меня трясло от своих же раздумий, потоки которых ледяными струями пульсировали под моей кожей. Я крепко сжимал плечи дрожащими ладонями, глядя на то, как размытое миг назад отражение вновь обретает целостность в лоне реки. Мне нужен был ответ. И, мнилось, нет иного выхода, как только самому отправиться за ним. Возвратиться в объятия своей покинутой родины к упирающимся в чернильное небо, гротескно-величественным стенам Цитадели. Я знал, что адептам-неофитам, относительно недавно закончившим эволюцию в оболочках космических светил, которым являлся и я, вход сквозь мрачно-возвышенные врата Superius Sanctuarium[13] закрыт. И при всём при этом единожды мне всё же удалось побывать за чертою запрета. Именно этот безумный поступок повлёк дальнейшее моё заключение в саркофаг и последующий побег на Землю, и мои многовековые мытарства в оковах человеческих тел и человеческих личностей, которыми я благоразумно сковал сам себя, зная, что лишь так мне удастся скрыть своё местонахождение – стать кем-то другим. Однако теперь, когда отсутствие моё было обнаружено, мне пришлось спешно возвращать своё наиболее плотное и материальное из тел. Ныне Хранители могли явиться в любой момент, и каждый миг я ждал их. Так что ж дурного станется с того, если я сам приду за некоторыми разъяснениями? И расскажу другим… Ах, как жаль, что они не станут и слушать, а просто расправятся со мной!.. А мне вовсе не хотелось терять свою личность в бездонной и неохватной утробе Зыби, растворяясь всецело в Несуществовании, лишаясь души и Духа – божественного присутствия. А ведь именно эта участь ожидала меня при встрече со Стражами Истины. Полная аннигиляция. Но, сия незавидная доля, тем не менее, в нашем мире не считалась чем-то неестественным и жутким. Только среди смертных я понял, что это именно так. Для нас, адептов Храма, высшая мера наказания и закономерный исход для каждого были идентичны. Подобно смертной казни среди уроженцев Земли. Только… мне проще было опустить голову на плаху, нежели шагнуть в бесформенный абсолютный вакуум, пускай в вакууме и не будет ни боли, ни страха. Но я предпочёл бы испытать их, нежели пройти путь, проистекающий из Вечного и упирающийся в Бездну – от врат Цитадели до врат Пустоши, возвращения из которой более не будет. Казалось бы, что здесь такого? Ранее меня это ничуть не беспокоило. Теперь же я боялся. Пустота как всевмещающее отсутствие стала моей навязчивой фобией. Я желал бы, чтобы хоть что-то осталось. Крошечный импульс… Ломкий блик света… Однако Ничто не терпит отступлений от канонов собственного совершенства.

Глава V

Высота

Молчание разбегалось по тёмной воде маслянистой рябью. Мне вдруг сделалось до нестерпимости одиноко. Третий день я не сводил глаз с колеблющегося полотна замутнённых вод беспокойной реки и размышлял на отстранённые темы. Всё это время люди мало обращали внимания на меня – в большом шумном мегаполисе ведь полно чудаков.

Было около трёх часов ночи. И ни одна звезда не сияла на дымном, розовато-сером небосклоне, вбирающем в себя зарево ночных огней города. Звёздная высь была плотно затянута многослойным войлоком туч, не имеющим ни единой прорехи, куда могла заглянуть хотя бы одна космическая искра. А я ведь так любил слушать беседы искристых небожителей стылыми зимними ночами, когда небеса всё же прояснялись. Звёзды… они наравне с людьми были осенены дыханием божественного. И уж являлись куда более разумными: светила я понимал, пожалуй, лучше всех прочих созданий этого мира. Их голоса звучали так прекрасно, что мало кто пожелал бы слушать песни детей Земли, после того как услышал бы мелодичную звенящую речь далёких солнц. Но я всё же желал.

Я вспомнил последнюю встречу со своим учеником. Как только посмел я чему-либо его учить вообще?.. Сейчас я искренне презирал себя за такую самонадеянность. Ведь все эти знания тревожили хрупкую человечную душу, хоть мои речи и зажигали его взгляд. Зачем Мигелю понадобилось меня слушать? Рано или поздно он своим путём бы добрался до всех без исключения откровений и открытий. К чему было показывать Высоту ещё неоперившемуся птенцу? Вероятно, тому виной моя гордыня и неприкаянность. Я был одинок. Здесь и в миллиардах иных вселенных. Неизбывно, бесконечно. Чужой и отвергнутый всем, чему я некогда служил. Предав собственные идеалы, я вместе с тем хотел быть полезным, нужным. Хоть кому-то. Моя природа настойчиво требовала смысла в собственном существовании. Раз я сам не мог более служить своему Богу, так решил… стать Богом для человека. И я достиг своей цели: мой ученик восхищался мной, как кумиром, легкомысленно прощая за ошибки. Он так искал Бога, он жаждал его, не сознавая, что, то, что он именовал Богом, никогда не покидало его, испокон времён пребывая в нём самом неотлучно. Но пытливый человеческий разум требовал доказательств. А что может быть проще? «Verba docent, exempla trahunt[14]». Я провёл Мигеля скрытыми тропами до вершин, разворошив тайники Древней Мудрости и дав ему вволю позабавиться с бесценными сокровищами как с безделушками. Пред душою его грех мой был тяжек – ведь я самовольно вторгся в процесс пермутации[15] элементов высшего плана, тем самым, нарушив естественный ход вещей. Хотя я не думал, дабы и это выходило за рамки замысла Абсолюта. Ведь выйти за эти рамки при любом исходе дел невозможно. Любой путь был спланирован Им, верховным архитектором Бытия. И не существовало той возможности или ответвления тропы, не являющейся Его частью. И всё же я знал, что discipulus meus мог прожить иную жизнь. И, вероятно, многомерные аспекты его души уже проживали в смежных с этим мирах. Однако меня на данный момент волновало только «здесь» и «сейчас».

…Ветер скользил сквозь неподвижные длинные и острые, как иглы, пряди моих волос, не тревожа их. Я провёл узкой ладонью по собственной голове, и с лёгким шелестом весь этот колючий частокол прильнул к черепу, в последующий же миг распрямившись вновь. Ныне я забавлялся над собственным обликом. Хотя ранее считал его вполне совершенным. И не желал больше думать. Ни о чём. Не изобретя ничего лучше, как искать изъяны своей наружности и смеяться над ними, что часто делали случайные прохожие, когда я бродил в запутанных капиллярах городских улиц, я вновь уставился в чёрную переменчивую гладь. Я улыбнулся. Сам себе. Di boni[16], что за ужасающее зрелище это было! Два ряда острых слегка загнутых внутрь клыкастых зубов стального цвета навряд ли могли послужить материалом для обворожительной улыбки. Скорее, вышел звериный оскал. Однако у меня возникли сомнения, что на этой планете водятся такие опасные звери. Я вздохнул. Это было непросто осуществить при отсутствии лёгких, бронхов, трахей и голосовых связок. Тем не менее, я научился имитировать визуальные проявления абсолютно всех человеческих эмоций. Мне нравилось походить на них. Однако я опасался полной идентичности, страшась в таком случае позабыть, кто я есть на самом деле.

Тот странный образ, те очертания, которые на данный момент имело моё низшее по вибрации и самое плотное из тел не были обусловлены никакими причинами жизненной необходимости. Вместо ушей я мог слышать и кончиками пальцев, вместо глаз – видеть кожей. Вероятно, наша раса приобрела наружность подобного плана от собственных древних предков, строение которых подчинялось задачам выживания и функционирования вида. Тогда нос, зубы, язык и прочие физические атрибуты ещё имели смысл, но с тех пор минули эоны веков, – размышлял я, объясняя самому себе такую высокую степень визуального сходства меж жителями заметно разнящихся меж собою удалённых вселенных.

Проделав долгий путь эволюционного развития в разных формах – я смутно припоминал фазы перемен состояний – наши души вновь возвратились к варианту компактных физических конструкций. Внутреннее содержание наших тел изменилось коренным образом, но визуальное соответствие с обликом прошлых тысячелетий было сохранено, по всей видимости, как напоминание о замкнутости циклов, о нескончаемости вечного движения по уходящей в безграничность спирали, где каждая точка расположенного выше витка лежит на одной оси с некоей точкой витка низлежащего, и, в определённом плане, имеет ряд тождественных с нею черт. К тому же, даже самая материальная из наших оболочек была весьма пластична и могла быть подвергнута любым метаморфозам в связи необходимостью. Я полагал, это качество довольно редко использовалось, так как практически любые задачи, которым мы посвящали себя, могли быть решены в состоянии развоплощённого сознания. Тела нужны были лишь для контраста, дабы существовало контекстуальное поле ситуаций. И не более того. Но здесь, на Земле, физическим формам отводилась куда большая роль. Они были и инструментом деятельности, и качеством восприятия, и мерою оценки. Назначение тел мнилось столь многообразным! Тела чувствовали. И, что сперва показалось мне странным: слой низшего плана, которым являлась физическая оболочка, оказывал весьма значительное влияние на слои плана более тонкого. Я видел это своими глазами: когда один человек касался рукою другого, а трепетала… душа. Вероятно, здесь дело было в медиаторстве астральной оболочки. Вот в чём состояло глубинное отличие наших цивилизаций и миров. Эти энергетические сферы в нас развились по-разному: мы не испытывали много, чему открыто человеческое сердце. Наша цивилизация и её путь – получение абсолютно объективных знаний без их искажения субъективной оценкой восприятия. Проще говоря, у нас не было чувств, но развились последовательность и логика. Вместе с тем наша логика во многом могла показаться иррациональной представителю рода человеческого. Мы руководствовались Абсолютной Закономерностью в каждом своём проявлении, то есть подчинялись высшим духовным канонам нашей Вселенной. Но не из-за особых моральных качеств мы следовали этим путём. Мы просто были такими от Сотворения. Не более того, не менее.

…Заметив вдруг, что измышления мои увели разум далеко от изначальной отправной точки, я усмехнулся. Что же, я стал мыслить непоследовательно, сплетая причудливую нить из многоцветных волокон, переходя с темы на тему, почти как… человек в собственных размышлениях. Жаль, что человеком я был только «почти». Но за этим нехитрым словом из пяти букв притаилась целая пропасть несоответствий, отделяющая нас от них. Бездна, заполонённая до края смехом моего жестокого Творца, предначертавшего судьбу нашей расы. И Он, как мне казалось, совершенно ни в чём не раскаивался.

Глава VI

Возвращение света

В мутном небе размывчатый контур месяца едва просвечивал сквозь плотную текстуру туч. Если б я был одним из сынов Земли, мне должно быть, стало бы неуютно на холодных гранитных ступенях у тёмной как нефть воды. И от заупокойных стонов ветра замирало бы сердце и стыла кровь в жилах. Я пытался представить свои ощущения, будучи одним из них, отпрысков планеты океанов. И, почудилось, будто бы мне удалось это осуществить. Чувство собственной неприкаянности и одиночества в очередной раз накрыло мой мятущийся дух студёной волною. Три дня в диалоге с собственными сомнениями. Но долее я не пробуду здесь и минуты, – твёрдо заявил я сам себе. И решительно поднялся, вознамерившись пойти к Мигелю, как единственному, кто мог меня ждать в этом чужом, но всё же таком безнадёжно прекрасном мире.

…Мой ученик спал. Я бесшумно опустился в кресло подле его кровати. О, как велик был соблазн подсмотреть его сны! Тем не менее, я сдержался. Сейчас я чувствовал себя одним из заблудших духов, что, привязавшись к материи, никак не могут покинуть нижние сферы Земли и скитаются меж живыми, жадно следя за каждым их шагом, вторгаясь в миры их сновидений, подпитывая свою слабеющую эфирную плоть от чужих энергетических тел, дабы продлить собственное существование. Таких астральных паразитов я видел вдоволь: они боялись меня. Как и многие подобные им обитатели Порога. Я был чужым, однако, знающим, и потому, опасным. Сильным. Мигель считал меня таким. Но я был слаб. Хранителям, явись они за мною, не доставило бы труда схватить меня. И пусть для землян я казался чем-то богоподобным, я знал, что, по сути, это не так. Я – всего лишь неофит, жалкий, напуганный безысходностью, отступник. Мои способности здесь мнились столь значимыми только оттого, что этот мир находился на ступени развития, подразумевающей господство материи и угнетение духа. Но это всего лишь переходная стадия. Далее последует восхождение и чаша весов сместиться: когда-нибудь людям станет доступно то, что ныне они считают привилегией ангелов.

…Погрузившись в раздумья о небожителях и смертных, я слушал, как с лёгким шорохом ползёт секундная стрелка по циферблату часов, как проезжают за окном редкие машины. Я слушал мерное дыхание спящего юноши, слегка завидуя его способности дышать. Внимательно и сосредоточенно я всматривался в черты его лица. Менее симметричные, в отличие от моих собственных черт, они вместе с тем таили что-то запредельное. Моё тело было безукоризненно правильным, лишённым дефектов: ни шрамов, ни асимметрии, ни пигментации. Тело же моего ученика было иным – хрупким, подверженным постоянным изменениям и нарушениям структуры. Он мог чувствовать боль – боль физическую. А я даже не представлял, что это. Ни один материал на Земле не способен был оставить на коже моей и царапины, не говоря уж о том, чтобы отсечь мне какую-либо конечность, пусть даже и мизинец. Я был полностью неуязвим в этом плане: невозможно физическому объекту нарушить структуру более тонкую, как нет шанса ножу разрезать воздух, поделив его на сектора.

Хранители прекрасно знали о прочности наших особенных тел, поэтому их оружие воздействовало в первую очередь на области энергетические – нижние эфирные, плотно прилегающие к оформленной оболочке. Разрушая их, они могли вызвать и повреждения слоя более материального, дабы предотвратить попытку бегства. А сбегал ли хоть один адепт прежде?.. Я осознал, что ответом на свой же вопрос не владею. Проклятье… я опять думал о Них. Это непрестанное ожидание конца измотало меня. Я чувствовал, что выдыхаюсь. Сколько ещё ждать?.. Предугадать я не мог.

…Мигель повернулся во сне. Я замер, подумав, что он проснётся. Моё присутствие могло его испугать, чего я никак не желал. Хотя… может я и заблуждался. Нет, discipulus meus не боялся. Он знал, кто я и что я. Ни моя своеобразная наружность с душком потусторонщины, ни те скрытые от очей человеческих вещи, что я позволял видеть ему, не затуманивали ясность светлого взора. Мой ученик был верен избранному пути и желал Истины. Жаль только, что с проводником он ошибся…

…А, тем временем, Солнце нехотя взбиралось на небосклон, будто преодолевая невероятно крутой подъём. Дымчато-серое небо слегка прояснилось и гиацинтовый луч, скользнув меж оконных рам огненным лезвием, озарил моё меловое лицо. Я протянул ладонь утреннему предвестнику света. Моя мертвенно-белая кожа от касаний его сделалась золотистой. Заворожённый, я любовался эти зрелищем, следя, как дробятся и отражаются сверкающие нити в моих длинных когтях, к собственному удивлению, даже и не заметив, что Мигель проснулся и наблюдает за мной. Пожалуй, мне стало неловко: ведь я собирался уйти ещё до рассвета, дабы не застать его пробуждения. Я ждал неизбежных расспросов о том, что я здесь делаю в неурочный час, но их не последовало. От чтения же мыслей я заведомо отказался, уважая право молодого человека на личное пространство.

Мой ученик просто, молча, смотрел на меня, так, как наблюдают за восходом Солнца. И всё. Я прекратил играть с бликами и благообразно сложил руки на коленях. Моё красноречие меня покинуло. Какими же странными были эти ощущения. Я мог прочесть и мысли и чувства, но не хотел! Это ведь даже забавно, когда знаешь… не всё. Остаётся возможность удивляться.

…Я ждал, когда юноша отвернётся или отвлечётся хотя бы на миг, дабы мне ускользнуть, но, будто нарочно, зная это, он не спускал с меня глаз. По неизвестной причине сложившаяся глупая ситуация меня развеселила, и я засмеялся. Мигель вздрогнул, чуть уловимо дёрнув плечами, от моего холодного приглушённого смеха. Указанную эмоцию воспроизводить было не так уж и просто, но я старался, как мог. Опёршись рукою о подлокотник кресла, и опустив подбородок на запястье, я улыбнулся плотно сомкнутыми губами и продолжил неотрывно изучать лицо моего безмолвного зрителя. Он же как-то странно улыбнулся в ответ и отвёл глаза. В следующий за тем миг меня в комнате моего ученика уже не было. Лишь потоки золотистого света, преодолев границу горизонта, сверкающим расплавом хлынули сквозь полупрозрачный тюль, стирая след моего недавнего присутствия, будто предрассветный сон.