Домой, во Тьму

Нет, не успеть.

Значит, нужно возвращаться.

Обратно…

Обратно?!

Всего две дороги было у него. Две – это так просто. Первая: поступить так, как поступил лаблак с человеческим именем Пелип: отыскать средство, чтобы покончить с самим собой быстро и наверняка.

Вторая: продолжать жить.

Но если жить, то нужно иметь то, ради чего стоит жить. Пелип не имел.

А у него, Николаса, когда-то было…

Катлина. И родное Потемье – мир, где он уже не будет чудовищем.

Две дороги – жизнь и смерть – это просто. Но надо было выбирать одну.

Дело было не в том, что Николас мог верить или не верить Повелителю. Это люди лгут друг другу, а когда в игру вступают силы, над которыми не властно ни Потемье, ни Поднебесье, лгать нельзя.

Дело было в другом.

Потемнеет небо среди ясного дня – помнил Николас, – низвергнется из сумрака небосвода пылающая звезда, разобьется о земную твердь, зальет все огнем, разбросает семена черной смерти. Половина людей умрет в муках, а выжившие восстанут друг против друга, истребляя брат брата, сын отца; и тогда из кровавого моря выйдет Зверь – обличьем человек, – несущий Ключ от ночи и смерти. И наступит царство Тьмы!..

Пророчество для этого, чуждого ему мира. Пророчество, у которого есть обратная сторона. И сторона эта такова, что Николас… Эльвар Николас… Ключник Николас обретет любимую и обретет родину. Тьма не страшна ему. Тьма страшна людям. Тем самым людям, от которых он вынужден был всю свою долгую жизнь скрываться; должен был научиться убивать, чтобы не быть убитым. Эти люди жгли его на кострах, топили в святой воде, кромсали тело ножами, мечами, стрелами, пулями. Этим людям нужна его смерть, чтобы остаться жить самим.

«Жить, – решил Николас. – Жить буду я. К чему эти колебания? Я слишком долго был среди людей – вот что. Их привычки отравили мою душу. Потому-то Повелитель поставил на лаблака, а не на меня. Колеблется слабый. А сильный просто берет то, что ему надо».

Но оставалась лишь одна мысль, которая губила это решение, как крохотная течь топит стройную ладью.

Маленький Нико. Нико-младший. Янас Топорик.

Избавивший его, Николаса, от проклятия. Сохранивший ему жизнь.

А этот смешной священник? Отец Матей? А другие, такие, как он, такие, как Янас…

Течь расползалась в прореху. Ладья накренялась, грозя опрокинуться.

Тут начиналось что-то новое для Николаса. Нечто такое, чему он пока не мог подобрать название. Куцее человеческое понятие «милосердие» сюда явно не подходило.

Нет, хватит. Колеблется слабый. А сильный просто берет, что ему нужно.

Проникнуть во дворец было не так уж сложно. Дворцовые стены, выложенные крупным камнем с остро выпирающими краями, словно созданы для того, чтобы карабкаться по ним. А вот с кромки стены до окна с выбитым стеклом он допрыгнул, едва не промахнувшись, – все-таки заплечный мешок, где покоился Ключ, был слишком тяжел. Или, может быть, Николас еще не вполне оправился от ран.

Менее часа ушло на то, чтобы найти вход в подземелье. Николас справился бы быстрее, если б ему не пришлось трижды прятаться от патрулирующих дворцовые покои стражников. С мешком за плечами таиться в темных коридорных нишах было непросто, но обнажать оружие пока не стоило. К чему поднимать шум раньше времени?

А под землей пришлось пустить в ход меч. Раньше, чем это было на самом деле необходимо. Просто не годилось оставлять врага у себя за спиной.

– Ежели так дальше пойдет, так и сдохнуть недолго, бей его колотушкой, – бормотал Друд, хромая по темному коридору. – Сначала в дозор, а из дозора в караул? Мало ли что – людей не хватает. Куда уж больше! Полсотни ребят под землей сидят, как крысы… И этот Граг куда-то запропастился, бей его колотушкой…

Цокали ногами по камню, где-то звонко капала с низкого потолка вода… Друд хромал дальше, морщась и бормоча:

– Ногу вот сбил, бей его колотушкой. Кто ж думал, что этот мародер такой прыткий окажется? Руки ему скрутили, а он как припустит! Небось страшился, что его казнить станут. Куда уж там! Государь никого не Казнит, каждого к делу приставляет. К делу, бей его колотушкой! Подземные проходы к часовне охранять! И чего ее так охранять? Набили сюда ребят, аж продохнуть нельзя. И этот тупоголовый Граг…

Впереди замаячил факельный огонек.

– Граг! – обрадовался ратник и пошел быстрее.

Когда до воина с факелом в руках оставалось несколько шагов, от стены к стене метнулось темное пятно – как порыв черного ветра – и Граг, выронив факел, стал медленно оседать. Он упал на руки Друду.

– Бей тебя ко… – изумленно начал Друд и не закончил, потому что его вдруг ожгло сбоку по шее.

Жизненные силы горячим фонтаном выплескивались из его перерезанной вены, и ратник, так и не выпустив из объятий недвижного товарища, повалился на пол.

А Николас продолжал путь.

Он не трудился выбирать правильную дорогу через сплетение коридоров. Он точно знал, куда нужно идти, где удобнее свернуть, в какой проход нырнуть. Притяжение, еще более сильное, чем то, которым обладал эльваррум, безошибочно вело его вперед.

За очередным поворотом застучали шаги. Николас на мгновение замер. Идущих трое, определил он. Секундой позже по стенам побежали огненные отблески. И один факел, сказал себе Николас.

Он опустился на корточки, взял меч в левую руку, прижался боком к стене, одновременно доставая нож из сапога. За мгновение до того, как свет упал на него, он вскинул руку, освобождая ее от ножа: факел полетел в грязь, а тот, кто держал его, свалился следом, сжимая окровавленную грудь, пробитую коротким, остро отточенным клинком. Николас, перехватив меч правой рукой, оттолкнулся и катнулся под ноги двум оставшимся.

Из них никто не успел вскрикнуть.

Николас свернул несколько раз подряд – коридор теперь круто пошел вниз, завился змеей и выплюнул его к толстой бревенчатой двери. Замочной скважины на ней не было. Николас нахмурился. Но скоро морщины на его лбу разгладились. У двери, опираясь на двуручный меч, похрапывал тучный ратник. Николас прищелкнул пальцам и усмехнулся при мысли о том, что его придется разбудить. Он запустил руку в волосы у себя на затылке, поискал и выдернул. Затем, встав к ратнику вплотную, хлопнул его по плечу. Тот негромко гаркнул, со свистом подбирая нитку слюны из распяленного рта. В то же мгновение волос воткнулся ему в мочку уха. В открывшихся глазах лакнийца промелькнул осмысленный испуг – мелькнул и исчез, сменившись молочной поволокой. Ратник вздрогнул всем телом.

И перестал быть собой.

– Потуши, – приказал Крат.

– Темно ж будет… – недовольно ответили ему, но приказа не ослушались.

Сальная коптилка, давно спалившая в квадратной комнате все, чем можно дышать, зашипев, погасла. Четверо ратников остались в темноте. Как-то сами собой прекратились ленивые разговоры, четверо расселись по углам, замолчали, думая каждый о своем. А, впрочем, мысли их, всех четверых, удивительным образом сходились. Каждый думал о родной Лакнии, о суровых ее скалах, что, словно древние великаны с угрюмыми лицами, присели когда-то передохнуть, да так и замерли навеки; о прозрачных озерах, на глубине которых бьют источники, делающие воду такой холодной, что и в жаркий летний день мерзнут ступни, прижатые к днищу берестяной лодчонки, зато озерная рыба необыкновенно жирна и нежна, но есть ее нужно немедленно, чуть подсолив, а то растает на солнце… О бескрайних лесах, где в хорошие времена – еще до прихода нечестивого графа – зверя и птицы было столько, что лисиц ловили за хвост, зайцев – за длинные уши, а белок снимали с ветвей рукой…

В дверь постучали. Два раза быстро и трижды – с расстановкой, сильно.

– Кто это там? – проворчал Крат.

– Толстяк Бруш, должно быть, – долетел ответ из темноты.

– Чего ему понадобилось?..

Спотыкаясь и лязгая на ходу огнивом, Крат прошел к двери, приложил ухо к едва заметно щели меж дверью и косяком.

– Чего тебе, боров?! – рявкнул он сквозь бревна.

– Герлемон… – слабо и неуверенно раздалось с той стороны двери.

– Соскучился, что ли? – почесал в затылке Крат.

– Условное слово сказал, – проговорил кто-то из ратников. – Полагается открыть.

– Открою, – пообещал Крат, – открою и тресну ему по шее, чтобы не беспокоил зазря.

Он навалился на засов. Дверь распахнулась, но Толстяка Бруша караульные не увидели.

Темноту рассек стальной взмах. Четверо слепо затолкались, мешая друг другу, не видя ничего, кроме белой молнии, заметавшейся меж стен квадратной комнаты, с равной легкостью кромсающей душное темное пространство и живые тела.

Отирая лезвие меча о рукав куртки, Николас вышел на лестницу. Через несколько ступеней он погрузился во тьму.

Тьма не мешала ему. Напротив, освежала, придавая сил. И уже на середине подъема он ощутил чье-то присутствие рядом. А потом и увидел.

Янаса Топорика.

Мальчик стоял, прижавшись к стене, мучительно кривя лицо, и смотрел… Смотрел прямо на него, на Николаса.

«Он ведь не может меня видеть!» – не сразу догадался Николас.

Янас коротко и прерывисто вздохнул. Неожиданно быстро выхватил из-за пояса топорик. Тот самый топорик. Николас почувствовал глубокий укол настоящего страха, когда увидел оружие в руках мальчика.

Твоя смерть в его руках, а его смерть – в твоих. Вы еще встретитесь с ним – и тогда постарайся сделать правильный выбор.

«Он меня не видит. Не может видеть. Он беззащитен. Сейчас. Но он ждет меня. Он ждет меня, чтобы убить. И кто знает, как он поступит, когда ему выпадет шанс. Он человек, и он сражается за свою жизнь и за жизнь своего народа. Ему некуда отступать. И мне некуда. Он знает все. И я – знаю… А сейчас достаточно просто толкнуть. Нет. Даже толкать не придется. Испугать его. Крикнуть. Зашуметь. Он вздрогнет, и… Вон – сапог его каблуком завис над пропастью, которая так глубока, что даже я не могу увидеть дна. Какие узкие здесь ступени…»

«Но он спас тебе жизнь! Он вытащил тебя из мутного болотного небытия! Если бы вы не встретились, тебя бы не было здесь… Ты бы умер в дикой Халии. Или еще раньше – по дороге из Верпена… Значит, высшим силам было угодно, чтобы ваши пути пересеклись».

«Тогда почему стало так, что его смерть в моих руках, а моя – в его? Катлина! Она ждет меня там, в Потемье! Сбудется, прямо сейчас сбудется то, о чем я мечтал всю жизнь, и то, о чем я даже мечтать не мог…»

«Только не такой ценой. Да, моя душа отравлена человеком, но… будь что будет…»

Николас отступил назад, примерился и рванул вперед. Через три шага он сильно подбросил тело в воздух – у него дух захватило, когда он пролетал над черной дырой бездны – и опустился на лестничный виток гораздо выше затаившегося в темноте мальчика.

И услышал облегченный выдох. Да, он, Янас, тоже его чувствовал.

Стараясь ступать тише, Николас пошел наверх.

Дверь в часовню оказалась заперта, но какая чепуха эта дверь! Не то что там, внизу, массивные, неприступные бревенчатые двери, похожие больше на замковые ворота. Простая деревянная дверь: тонкие планки, стянутые медными ремнями. И серебряный крест, прибитый наверху.

Николас ударил ногой, вышибив несколько планок сразу. Вытащил завязшую было в дыре ногу, просунул туда руку, нашаривая изнутри засов.

Удар!

Кисть Николаса пронзила сильная – до онемения – боль. Он выругался сквозь зубы, и в тот момент его пальцы нащупали засов.

Второй удар пришелся уже по пальцам.

Дьявольщина, кто же там?..

Николас откинул засов, одновременно наваливаясь плечом на дверь. Ее пытались удержать, но он почти не почувствовал сопротивления.

Дверь распахнулась, и Николас вошел в часовню, держа наготове меч.

Глава 3

Огромное изображение Святоборца, грозно нахмуренного, объятого алым пламенем, – первое, что увидел Ключник.

И Святоборец увидел Ключника. По крайней мере, Ключнику так показалось. Это ощущение было настолько пугающим, что он на несколько секунд оторопел. И едва успел прянуть в сторону, спасаясь от большого каменного креста, пролетевшего на расстоянии ладони от его головы.

Отец Матей, увлекаемый тяжестью креста, пробежал несколько торопливых шагов и упал. Тут же поднялся, красный, задыхающийся; мокрая от пота седая борода липла к его шее.

«Как ему достало силы своротить крест с гробницы Герлемона? – подумал Николас, наблюдая за тем, как Матей, весь трясущийся от напряжения, снова поднимает свое оружие. – Вернее, как ему достало дерзости?»

Священник, держа крест на головой, двинулся на Ключника.

От этого выпада Николас не стал уклоняться. Он скользнул вперед, опережая Матея, и толкнул его рукоятью меча в грудь.

Крест грохнулся на пол, разлетелся осколками, покрыв сетью трещин голубую мраморную плиту.

– Не надо… – простонал священник, ворочаясь на полу, пытаясь встать. – Прошу тебя… Не надо…

Не сводя с него глаз, Николас уронил меч и потянул ремни, крепящие за спиной тяжелый кожаный мешок. Опустил мешок себе под ноги, единым рывком сорвал шнурки с горловины. Четырехугольное оконечье Ключа сине-черным сверкнуло в нутре мешка.

– Зачем ты это делаешь?..

– Уходи, святой отец, – проговорил Николас и внезапно вспомнил, что эта фраза была первой, произнесенной им вслух за долгое-долгое время. – Уходи, я не хочу убивать тебя.

– Ты сам понимаешь, что слова твои лживы! Зачем ты это делаешь? Зачем? Зачем? Зачем?

Николас усмехнулся. Он говорил, освобождая Ключ от кожаных пут:

– Представь себе, святой отец, что ты проснулся однажды в чужом мире. Существа, населяющие его, боятся тебя и потому враждебны. А ты совсем один, беззащитный и слабый… Тебе приходилось гореть на костре, святой отец?!

Матей смотрел на него расширенными от ужаса глазами.

– Они все предусмотрели… – прошептал он. – Все предусмотрели…

Ключник отвернулся от него. Пробежал взглядом по стенам часовни и, перешагнув через Ключ, двинулся к гробнице.

– Нет! – воскликнул священник. Вскарабкался на корточки, поднялся и повторил: – Нет!

Ключник положил руки на край гранитной плиты, упер ноги в пол. Лицо его налилось кровью, но плита не сдвинулась ни на палец. Зато мраморные плиты под подошвами сапог Ключника вздыбились острыми осколками, поползли, обнажая серый камень. И вся гробница – целиком – дрогнула. Со страшным скрежетом тронулась с места. И остановилась.

Ключник схватил ртом воздух. Куртка на его локтях и спине лопнула, из прорех выросли костяные клинки.

– Господи! – с надрывом закричал отец Матей, схватился за грудь и закашлялся. – Яви чудо, Господи… – выкашливал Матей. – Яви, Господи…

– Николас!

Ключник обернулся.

На пороге часовни стоял Янас. Топорик в его руке был занесен для броска.

– Не успеешь, – сказал Ключник. – Не успеешь, Нико… Янас. Я быстрее тебя. И сильнее. Уходи, пока не поздно. И возьми с собой святого отца.

Рука мальчика вздрогнула, но не опустилась.

– Помнишь, что ты обещал? – спросил он вдруг. – Когда все закончится, мы останемся вместе. Я не думал, что эльвары нарушают данное слово.

– Я помню, – сказал Николас. – Я выполню свое обещание. Я вернусь за тобой. Когда все закончится, я вернусь за тобой. А сейчас уходи. Как можно дальше. Скоро здесь будет очень опасно.

– Да, я знаю это. Я видел, что стало с Лакнией. Я вижу, что происходит здесь. И это только начало. Я теперь ясно понимаю, что произойдет, когда ты откроешь Врата. Я здесь зачем, чтобы ты этого не сделал. Уходи сам! Я не хочу тебя убивать!

Янас неожиданно всхлипнул. Но он не опускал топорика.

– Почему – ты? Почему именно ты – Ключник, а не кто-нибудь другой?

Николас скрипнул зубами. Прореха разорвала надвое днище его ладьи. Ладья неотвратимо погружалась в черную воду. Он не мог понять: говорит мальчик искренне или всего лишь пытается остановить его. А он сам?! Он на самом деле верил, что вернется за ним?

Да, черт возьми, да! Верил! Но и знал, что от него теперь мало что зависит.

Надо было спешить, но, чтобы вернуться к прерванной работе, следует повернуться к мальчику спиной.

– Тогда – давай. Покончим с этим, – проговорив это, Николас изготовился.

Янас отступил на шаг. Оглянулся – растерянно оглянулся по сторонам, Николас это заметил. И замер с открытым ртом, глядя куда-то в сторону.

На отца Матея.

«Уловка? – мелькнуло в голове Ключника. – Нет», – четко определил он.

Священник прямо стоял под изображением Герлемона Святоборца. Нет, он не стоял. Ступни его, обутые в деревянные сандалии на веревках, висели над полом на расстоянии в несколько пальцев. Губы Матея шептали что-то, лицо его было распахнуто, как книга, и озарено теплым-красным светом от крестообразного витража на куполе часовни: руки Матея были воздеты вверх, и казалось, от кончиков его пальцев до лика Святоборца тянутся незримые нити. А Святоборец на фреске оживал, наливаясь могучей жизнью, и уже нельзя было принять это за наваждение. Ключник не сразу разобрал, что именно шептал священник:

– Яви чудо, Господи… Яви чудо нам во спасение…

Затрещали, обугливаясь, краски и штукатурка – это заполыхало пламя, окутывающее тело Святоборца. Пылающий меч в огромной руке вырвался из нарисованной плоскости, опустился до пола, покрывая мраморные плиты черной копотью. Голова Герлемона, выплывая из фрески, как из воды, поворачивалась, ища что-то, а глаза были уже совсем живые.

Ключник опомнился раньше Топорика. Он прыгнул вперед, безоружный, на мгновение остановился перед Матеем, словно не зная, что делать дальше, как прекратить все это, как вышибить священника из экстатического состояния единства со своим божеством – и сильно толкнул святого отца, толкнул обеими руками. Так не бьют живое существо, стремясь нанести повреждения, так отмахиваются от надвигающегося кошмара.

Тело Матея кувыркнулось в воздухе и врезалось в стену часовни. И не упало вниз. Священник, раскинувший в полете руки, остался висеть на бронзовых подсвечниках-клинках, пронзивших его тело в девяти местах. Два клинка вышли под ключицами, один – в середине груди, еще по три пришлось на каждую руку: в плече, предплечье и ладони.

Николас отшатнулся, закрыв лицо руками.

Фигура Святоборца на фреске превратилась в большое бесформенное обугленное пятно. Да еще на голубых напольных плитах остался налет копоти.

Распятый на стене отец Матей вздохнул – не с мукой и стоном, а с облегчением, спокойно. И уронил голову. Смерть, поразившая его мгновенно, оглушила Янаса. Словно обезумев, действуя не по велению разума, а просто отпустив напряжение тела, как пружину, он метнул топорик с ясеневой рукоятью в Ключника. Крик, вырвавшийся из горла мальчика, предупредил эльвара.

Николас пригнулся, инстинктивно выставив руку для защиты.

Топорик воткнулся ему в левое предплечье. Такой боли Николас не испытывал ни разу в жизни. Даже тогда, в ночном лесу, на косогоре, где рвали его тело вервольфы. Разрез, покрывшись пузырящейся кровью, ширился. Темная неживая короста поползла от раны вниз – к ладони, и вверх – к плечу. Николас, мыча, не в силах даже кричать, повалился на колени. Короста, превращая живую плоть в гниющее трупное мясо, захватила почти всю руку. Ладонь, словно древесный лист в огне, съежилась; пальцы, не подчинявшиеся уже мгновенно отмершим нервам, скрючились в горсть. И тогда в терзаемый жуткой болью мозг пришла отчаянная мысль:

«Хватит. Не сопротивляйся смерти, и тогда страдания закончатся».

И он был рад этой мысли, показавшейся ему спасительной. Темень накрыла зрение, дыхание прерывалось, точно дышать приходилось иглами вместо воздуха. Но впереди засветлела освобождающая смерть.

Мы ждем тебя… Ты придешь к нам, Нико? Ты придешь к нам? Скажи нам, ты придешь? Обещай нам, и мы будемждать тебя…

Его потащило наверх, из всепоглощающего небытия. Против его желания, снова в страшную боль, на раскаленный стальными иглами воздух.

– Не хочу… – хрипел Николас, но правая его рука – пока невредимая – уже нащупала на полу рукоять меча и поднимала клинок.

– Не надо… – умолял он, но лезвие уже уперлось повыше плечевого мускула, там, где омертвение не коснулось тела.

Взвигнула сталь, перерезав суставной хрящ; хлюпнула пропитанная кровью плоть – и клинок, преодолев преграду, лязгнул о мрамор пола. Секундой раньше туда же осыпались куски того, что было его левой рукой.

Николас поднялся на ноги. Стекла захрустели под подошвами его сапог. Что это? Когда осыпались витражи? Теперь в глубине купола зияла крестообразная дыра. Но сквозь нее не было видно ни солнца, ни неба. Там клубился серо-молочный туман.

Тело отца Матея недвижно висело на бронзовых клинках. Янас, неудобно подогнув под себя ноги, лежал поодаль, у стены, на спине. Мертв?

Жив – прижатые к груди руки чуть подрагивали, будто и бесчувственного, мальчика била дрожь.

Культя уже не кровоточила. Шатаясь, Николас добрался до гробницы, опустился на колени и здоровым плечом уперся в гранитную плиту. Теперь дороги назад не было. Должно быть, во дворце уже подняли тревогу. Через несколько минут здесь, в часовне, будут все лакнийские наемники. Надо спешить.

Он напряг все силы, толкая гробницу вперед и вперед. Мраморные плиты скрежетали под его ногами, ломаясь и крошась. Гробница ползла – и остановилась только тогда, когда Николас увидел на обнажившемся сером камне глубокую прорезь в виде креста с округлым отверстием посередине.

Здесь.

Он вернулся за Ключом. С одной рукой было очень нелегко обращаться с такой тяжестью.

«Когда-нибудь приноровлюсь, – мимоходом прочитал собственную мысль Николас. – Если, конечно, успею…»

Четырехугольное оконечье вошло в прорезь креста. Николас навалился сверху на Ключ, саднящей кожей ощущая отрезвляющий холод металла. Ключ с громким щелчком вошел в камень почти наполовину.

Боль и смертная тоска владели всем существом Ключника. Ничего не было, кроме боли и тоски. Положив уцелевшую руку на кольцо в навершии Ключа, он сжал кулак. Почти сразу же Ключ начал вращаться. Медленно, натужно скрежеща чем-то под камнями. Испуганный внезапным этим движением, Николас снял руку с кольца. Ключ тотчас остановился.

Николас снова стиснул кольцо.

Теперь Ключ пошел легче – и много быстрее, словно запустился механизм какой-то сложной машины, скрытой в каменных недрах земли. Мраморный пол загудел, охваченный нарастающей вибрацией. Напольные плиты трескались и, трескаясь, плескали осколками далеко вверх. Проснувшийся подземный гул толкал вибрацию дальше – на стены часовни. Николас услышал, как сыплются камни из трясущихся стен, когда что-то больно ударило его в спину.

Не отрываясь от Ключа, он обернулся.

У дверей часовни толпились воины. Пульсирующее – то затухающее, то вспыхивавшее вновь – зрение Ключника смазало белые их лица в единое пятно. Никто из них не осмеливался приблизиться к Ключнику.

А Ключ вращался.

Николас снова оглянулся. Кто-то из лакнийцев перезарядил арбалет, кто-то, настороженно скользя по кругу вдоль стен, поднял копье. Несколько стрел и копье взвились в воздух одновременно. Промахнуться с такого расстояния было бы трудно, но страх и сильная вибрация пола мешали ратникам прицеливаться. Две стрелы, пролетев мимо, разбились о противоположную стену, копье только поцарапало бок, распоров куртку. Следующий залп оказался более удачным для защитников часовни.

Николас повис на Ключе. Из пробитой тремя стрелами почки тягучая боль заструилась в ноги, рот Ключника наполнился кровью, когда метательное копье клюнуло его в правую часть спины; шея окаменела, когда два наконечника вышли из горла, ткнувшись в подбородок.

Вибрация переросла в волнообразные толчки. Косо накренившись, купол сполз со стен, но светлее не стало – серый туман хлынул в часовню. Стены оскалились трещинами. Тело отца Матея слетело с бронзовых клинков – как в агонии запрыгало по колыхавшемуся полу. Ратники валились с ног, уже не пытаясь стрелять. Янас…

Его швырнуло прямо на Николаса. Выпустив Ключ из рук, Николас подхватил безвольное тело, прижал его к груди единственной рукой.

И только тогда вновь посмотрел на Ключ.

Ключа не было. А крестообразная дыра, скрипя каменным скрипом, расходилась по сторонам, выпуская частые округлые клубы то ли дыма, то ли пыли.

Одной рукой удерживая мальчика, другой Николас попытался ухватиться за край дыры, куда швырнул его толчок взбесившегося пола, – и, уже неотвратимо проваливаясь, вспомнил, что руки у него теперь нет.

Падение было недолгим. Почти сразу же Николас словно погрузился в теплую воду. И тогда время кончилось. Поэтому сказать определенно, через сколько веков или мгновений он ощутил под собой твердую почву, было никак нельзя.

Эпилог

Бривмир, На-Чьей-Ладони-Покоятся-Девять-Пурпурных-Городов, смотрел на склон Синих скал по ту сторону Стремительных водоворотов. Поперек мощного скального хребта от самой вершины и до земли темнел чудовищный извилистый разлом, откуда тянулись к бирюзовому небу тонкие дымные нити. Еще вчера этого разлома не было, но того, что он появится, Бривмир ждал. Ждал и боялся этого.

Бривмир вздохнул, с тоскливым суставным хрустом распрямил спину и несколько раз взмахнул крыльями, разминая затекшие мышцы. Тронулся с места и побежал, постепенно ускоряясь, раскачиваясь на бегу и хрипло дыша. С кромки обрыва поднялся в воздух. Взмахи его крыльев были редки, но сильны, и все же высоту он набирал медленно. Прошло немало времени, прежде чем кипящий котел Стремительных водоворотов, над которым, как пар, стояла густая дымка водяной пыли, пролетел далеко под ним. Бривмир был стар. Землистое его лицо от напряжения застыло, как смола. Два последних взмаха дались ему с большим трудом. Он поднялся повыше, поймал воздушную струю и, с облегчением раскинув крылья, стал планировать над перебитым хребтом Синих скал.

Он опустился у подножия скал, перелетев хребет. Сложил крылья и сняв с пояса треугольный кусок алой ткани, накинул на плечи, как плащ. В проходы Петляющей пещеры Бривмир входил, ступая осторожно, руку положив на эфес короткого кривого меча. Как и прочие лаблаки, Бривмир очень не любил подземелий вообще, а Петляющую пещеру – в особенности.

Проход то расширялся – тогда шаги Бривмира стучали звонким барабаном, то сужался так, что ему приходилось протискиваться вперед боком. Он прошел уже порядочное расстояние, когда нога его, обутая в короткий сапог из мягкой кожи, провалилось во что-то упруго-жидкое, отвратительно хлюпнувшее.

Бривмир отпрыгнул назад, выхватывая меч из ножен. Пара крыльев на его спине взметнулась, вздыбив алый плащ, – взметнулась и опала.

Тварь, мгновенно выросшая над ним, была длинным сгустком бесцветной жижи, пронизанной бесчисленными жилками, толстыми и тончайшими, хаотично переплетающимися друг с другом. В верхней части бесформенного тулова горел желтый выпуклый нарост, похожий на глаз.

Позади Бривмира хлюпнуло – и еще раз, и еще. Если бы он даже и не имел способности сумеречного зрения, то и тогда бы смог различить в кромешной темноте эти три плавающих желтых огонька.

Разворачиваясь, Бривмир ударил мечом наугад – и неожиданно поразил цель. Светящийся нарост взорвался снопом искр и погас. Тяжело, словно громадная жаба, шлепнулось на камни тело твари.

Две уцелевшие атаковали Бривмира одновременно. Несколько мгновений он только защищался, опустившись на одно колено, бешено вращая над головой кривым мечом. Клинок рассекал полужидкую плоть, расплескивая по стенам пещеры густую бесцветную жижу, но рассечины тут же и склеивались. Наконец он нащупал тот самый – нужный ему момент – и единым рывком вышвырнул собственное тело из опасного участка. Рухнул на камни и, молниеносно вскочив, обернулся.

Колющий выпад – и снова сноп искр.

Последняя тварь заметалась. Кажется, она намеревалась отступить – скрыться под камнями, но Бривмир не позволил ей уйти. Сильным ударом сверху вниз он развалил ее тулово надвое и рассек пульсирующий отчаянным желтым светом нарост.

Ноги Бривмира дрожали, но после боя он не стал тратить время на отдых. Он быстро зашагал дальше. Пройти ему оставалось совсем немного.

Ффахур, Тот-С-Кем-Говорит-Время, подслеповато щурясь, вглядывался из-под руки в подземную темень, слабо разбавленную синим пламенем газовой горелки. Какая несправедливость! Лаблакам и эльварам, живущим под красным солнцем, даровано сумеречное зрение, а цвергам, от рождения и до смерти не покидающим подземную мглу, – нет. Как раз об этом думал Ффахур в тот момент, когда услышал вдалеке торопливые шаги.

– Приветствую тебя, – проговорил Бривмир прежде, чем Ффахур смог увидеть его.

– Здравствуй и ты, – вздрогнув, отозвался Ффахур.

Бривмир подошел ближе.

– Ты постарел, Держащий-На-Ладони-Пурпурные-Города, – сказал Ффахур, глядя на лаблака снизу вверх. – С тех пор как я тебя последний раз видел, ты здорово изменился.

– Я и тогда был не слишком юн, – ответил Бривмир. – Впрочем, конечно, изменился. И ты изменился. И все вокруг изменилось. Все Потемье изменилось. В твоих Пещерах снова появились светляки. Я уж думал, что никогда больше не увижу ни одной из этих гнусных тварей… Но все это пустое… У нас мало времени, Ффахур. – Он помолчал, потирая ладони. – Исполнилось второе пророчество. Осталось последнее.

– Да, – сказал Ффахур.

– В час, когда луна и солнце стояли на небе рядом, помутилось Горькое море и вознесло над волнами семнадцать огненных языков. И это видели все.

– Да.

– Из скальных недр вырвался черный огонь и разорвал хребет Синих скал, – сказал Бривмир. – И это видели все.

– Да, – сказал Ффахур.

– Что будет, когда исполнится последнее пророчество? – воскликнул Бривмир. – Что нам тогда делать?

– Беда в том, что мы ничего не можем сделать с этим, – покачал головой Ффахур.