Кочевники времени (№1) - Повелитель воздуха

Майкл Муркок

Повелитель воздуха

Война не имеет конца. Лучшее, на что мы можем надеяться, — это случайные мгновения покоя, выпадающие нам среди вечной битвы.

Лобковитц

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

Я никогда не был знаком с моим дедом, Майклом Муркоком, и знал о нем очень мало, покамест в прошлом году, после кончины моей бабушки, отец не передал мне коробку, где хранились дедовские заметки. «Это больше по твоей части, нежели по моей, — сказал отец. — А я и не знал, что у нас в семье уже был один писака». Обыкновенно в таких случаях мы имеем дело с дневниками, с начатыми и незаконченными отрывками, короткими рассказиками, парой сносных стихотворений. Но в шкатулке находилась рукопись, отпечатанная на машинке. Ее мы и публикуем здесь без дальнейших комментариев и, вероятно, немного позднее, чем он надеялся.

Майкл Муркок

Лэдброук Гроув, Лондон.

Январь 1971 г.

КНИГА ПЕРВАЯ

КАК ОФИЦЕР АНГЛИЙСКОЙ АРМИИ ПОПАЛ В МИР БУДУЩЕГО. — ЧТО ПРЕДСТАЛО ТАМ ЕГО ВЗОРУ

Глава 1

Курильщик опиума с Роув Айленда

Весною 1903 года обстоятельства вынудили меня последовать рекомендациям моего врача и предпринять дальнюю поездку в волшебный уголок земли посреди Индийского океана — назову его Роув Айленд. Я совершенно заработался, и меня, как выражаются шарлатаны-медики, постигла «опустошенность», или даже «нервическое расстройство». Иными словами, я был полностью разбит и остро нуждался в отдыхе вдали от всей этой суеты. Я владел небольшой частью акций горнодобывающей компании, которая представляла собой (если не считать религии) всю промышленность острова, и знал, что климат этого уголка подходит мне так же, как и его местоположение — то был удаленный от всякой цивилизации клочок земли со здоровым воздухом. Так что я приобрел билет, запаковал чемоданы, распрощался с чадами и домочадцами и пустился в плаванье на пароходе, который должен был доставить меня в Джакарту. Из Джакарты я отправился в приятное, спокойное путешествие на торговом судне до Роув Айленда. Оно заняло почти месяц.

Никому бы не пришло в голову даже искать Роув Айленд на карте. Поблизости ничего нет. Ничего, что могло бы заранее предупредить морехода о существовании острова. Вы натыкаетесь на него внезапно. Он вздымается из воды вершиной подводной горы (собственно, именно ею он и является). Это клиновидный выход вулканической породы, окруженный мерцающим морем, подобным полированной глади металла, когда оно спокойно, и кипящему серебру во время прилива. Скала эта достигает в длину свыше десяти миль, а в ширину пяти; местами поросшая густым лесом, местами нагая и пустынная. Почва все время поднимается, покуда, достигнув высшей точки, не обрывается круто к морю на высоте двухсот пятидесяти ярдов.

Построенный кольцом вокруг гавани, расположился там изрядный поселок, который при первом беглом взгляде живо напоминает зажиточную рыбацкую деревушку графства Девон — покуда не разглядишь позади фасадов отелей и бюро малайские и китайские строения. В гавани довольно места для нескольких пароходов и множества парусных суденышек, преимущественно местных дау и джонок, используемых рыбаками. Далеко наверху, на холме, видны сооружения горной выработки, где и трудится большая часть населения, состоящего из малайских и китайских рабочих, их жен и семейств. Побережье занято складами и конторами компании по добыче фосфатов «Уэлланд Рок» и широким бело-желтым фасадом отеля «Ройял Харбор», владельцем которого был некий мингер Ольмейер, голландец из Сарабайи. Кроме того, имеется там безбожное множество миссий, буддийских храмов, малайских мечетей и вертепов еще более фантастического происхождения. Помимо всего этого, существует здесь еще несколько отелей, менее роскошных, чем Ольмейера, пара-другая лавок, хижин и строений, имеющих отношение к крошечной железной дороге, доставляющей руду на пристань. Самому городу принадлежат три больницы, из коих в двух работают только местные. Я употребляю слово «местные» весьма вольно: когда тридцать лет тому назад люди, основавшие компанию «Уэлланд», осели на острове, они не нашли здесь вообще никакого коренного населения; все рабочие были доставлены сюда с полуострова, и прежде всего из Сингапура. На холме южнее гавани и в стороне от города возносится резиденция официального представителя, бригадного генерала Бленда; к зданию примыкают казармы, где разместился маленький гарнизон местной полиции под командованием верного слуги Короны, старшего лейтенанта Оллсопа. Над этим собранием роскошной штукатурки гордо развевается «Юнион Джек» — символ защиты и справедливости, которые он гарантирует всем жителям острова.

Если не слишком много значения придавать бесчисленным приглашениям в гости к другим англичанам, большая часть коих в состоянии говорить только о горных выработках или делах своей религиозной миссии, то на Роув Айленд не так-то много способов занять время. Имеется любительская театральная труппа, которая ежегодно на Рождество устраивает представление в резиденции официального представительства Англии, и своего рода клуб, где можно поиграть на бильярде, если вас пригласил туда кто-нибудь из более давних членов (меня раз пригласили, но играл я довольно скверно). Ежедневные газеты из Сингапура, Саравака или Сиднея успевают состариться, по меньшей мере, на четырнадцать дней, прежде чем попадут к вам в руки;

«Тайме» — от четырех до шести недель, а что до иллюстрированных еженедельников или ежемесячных журналов с родины, то они устаревают в лучшем случае на добрых полгода, пока вы наконец сумеете пробежать их глазами. Эта запоздалая озабоченность актуальными новостями двухнедельной свежести, разумеется, в высшей степени подходит для отдыха, особенно если вы потерпели крах. Почти невозможно всерьез тревожиться по поводу войны, которая произошла за месяц или два до того, как вы о ней прочитали, или расстроиться из-за сотрясений на бирже, улаженных на минувшей неделе. Тут поневоле расслабишься. В конце концов вас лишают возможности принимать участие в том, что стало уже историей. Но когда душевные и телесные силы вновь вернутся к вам, то вы очень скоро поймете, какая невыносимая скука томит вас. Именно это открытие и навалилось на меня спустя два месяца. Я начал лелеять дурные надежды: а вдруг на Роув Айленд что-нибудь произойдет? Взрыв на шахте, землетрясение или даже восстание цветных рабочих. Хоть что-нибудь.

В таком-то настроении я и бродил по порту и смотрел на ход погрузочно-разгрузочных работ. Длинные ряды кули уволакивают с пристани мешки с рисом и маисом или втаскивают контейнеры с фосфатом по сходням к грузовым трюмам, чтобы наверху опрокинуть свою ношу и засыпать руду в трюм. Исполненный изумления, смотрел я на то, как довольно много женщин выполняют здесь работы, которые в Англии — не то чтобы даже не считались подходящими для женщин; в Англии никому бы даже идея в голову не взбрела, что женщина вообще в состоянии приняться за такое! Некоторые из этих женщин были очень молоды, встречались почти красивые. Шум поднимался оглушительный, когда в гавани разгружался хотя бы один корабль. Кишели голые коричневые и желтые тела, потные на испепеляющей жаре, и только ветер, прилетающий с моря, смягчал немного немилосердное пекло.

В один из таких дней я снова гулял по порту, отобедав в отеле Ольмейера (где я жил), и наблюдал, как к пристани прокладывает себе дорогу пароход. Он громко гудел, разгоняя суетящиеся поблизости джонки. Как многие пароходы, бороздящие эту часть океана, был он устойчивым и обладал наружностью, от изящества весьма далекой. Борта судна были покрыты шрамами и явно нуждались в свежей покраске. Члены экипажа, преимущественно оборванцы, выглядели точь-в-точь малайскими пиратами. Я видел, как капитан, пожилой шотландец, бессвязно гавкал в мегафон, а его боцман-метис исполнял среди моряков презабавный танец. Это была «Мария Карлссон», которая доставила нам продукты и, как я надеялся, почту. Наконец она причалила, и я протолкался между кули в надежде, что мне привезли несколько писем и журналов — их должен был прислать мне из Лондона брат.

Швартовы закреплены, якорь брошен, сходни опущены. В распахнутом пиджаке, с шапкой на затылке, боцман спрыгнул на берег и скликал кули, которые собрались возле него, размахивая клочками бумаги, которые вручили им в агентстве. Непрестанно ворча, боцман собрал бумаги, яростно замахал руками, показывая на корабль, и тут же принялся раздавать указания. Я помахал ему тростью.

— Есть ли почта? — крикнул я.

— Почта? Почта?

Он устремил на меня взгляд, полный ненависти и презрения, и я истолковал это как отрицательный ответ. Затем он вновь промчался по сходням и исчез в недрах «Марии Карлссон». Я, тем не менее, продолжал ждать в надежде увидеть капитана и от него услышать подтверждение тому, что он действительно не имеет для меня никакой почты Затем я увидел на корабле белого, вынырнувшего неизвестно откуда. Он остался стоять и беспомощно озираться по сторонам, словно вообще не верил тому, что видит землю. Снизу кто-то сильно пнул его; он споткнулся о качавшуюся планку, скатился вниз по сходням и вновь поднялся на ноги — как раз вовремя, чтобы поймать маленький матросский мешок, которым боцман швырнул в него с борта.

Белый человек был одет в грязный льняной костюм и не имел ни шляпы, ни рубашки. Он был небрит, а на ногах таскал туземные сандалии. Таких типов я встречал довольно часто. Какой-нибудь бродяга, доведенный до состояния руины и погубленный Востоком, где случайно открыл в себе слабости, на которые, вероятно, никогда бы не натолкнулся, спокойно сидя у себя дома, в Англии. Но когда он выпрямился, меня испугало выражение сильного страдания в его глазах. И в них было достоинство, какого никоим образом не встретишь среди подобных типов. Он перекинул мешок через плечо и побрел по дороге в город.

— И не вздумай снова забраться на борт, мистер, не то мы тебе покажем! — завопил боцман ему вслед. Уходящий не обратил на него никакого внимания. Он шел неверным шагом по пристани, то и дело натыкаясь на усердно работающих кули.

Теперь боцман опять увидел меня и сделал нетерпеливый жест:

— Нет почты! Нет почты!

Я решил поверить ему и крикнул:

— Кто этот парень? Что он сделал?

— Безбилетник, — был краткий ответ. Я был поражен: зачем кому-то потребовалось садиться на корабль и отправляться на Роув Айленд, да еще без билета? Повиновавшись внезапному импульсу, я последовал за тем человеком. По непонятным соображениям я не счел его злоумышленником; кроме того, он возбудил мое любопытство. Да и скука моя была так велика, что я был готов обрадоваться любому, самому ничтожному развлечению. Во взгляде, в манерах этого человека я заметил нечто особенное. Я верил, что если сумею вызвать его доверие, то услышу интересную историю. Вероятно, я ощущал также сострадание. Словом, каковы бы ни были причины, я поспешил остановить его и заговорил с ним.

— Прошу вас, не поймите превратно, — сказал я, — но мне показалось, что вы имеете некоторую нужду в приличном обеде и выпивке.

— Выпивке? — он обратил на меня свои странные, мученические глаза, точно увидел во мне самого сатану. — Выпивке?

— Вы выглядите довольно-таки усталым, дружище, — я едва смог вынести вид этого лица, так велико было страдание, написанное на нем. — Лучше бы вам пойти со мной.

Без всяких колебаний он позволил мне увести себя с пристани к отелю Ольмейера. Слуги-индийцы в холле отеля были отнюдь не в восторге, когда я притащил с собой такого откровенно опустившегося субъекта, но я провел его прямо наверх по лестнице к моему номеру и велел слуге немедленно приготовить ванну. Покуда это исполнялось, я усадил моего гостя в самое удобное из кресел и спросил, чего бы он хотел выпить.

Он передернул плечами.

— Безразлично. Может, ром?

Я налил ему изрядную порцию и протянул стакан. Он осушил его парой глотков и в знак благодарности кивнул. Теперь он мирно сидел в кресле, сложив руки на коленях и уставившись на стол.

Хотя говорил он только как бы в беспамятстве, рассеянно и медленно, произношение выдавало в нем образованного человека, джентльмена, и это еще больше раздразнило мое любопытство.

— Откуда вы? — спросил я. — Сингапур?

— Откуда? — он бросил на меня странный взгляд и наморщил лоб. Затем пробормотал что-то, чего я не разобрал.

Вошел слуга и доложил мне, что приготовил ванну.

— Ванна готова, — сказал я. — Если хотите ее принять, я велю подобрать для вас один из моих костюмов. У нас с вами примерно один размер.

Он автоматически поднялся и пошел следом за боем в ванную комнату, однако почти тут же выскочил снова.

— Моя сумка, — сказал он.

Я поднял с пола матросский мешок и протянул ему. Он направился назад в ванную и закрыл за собой дверь. Слуга с любопытством посмотрел на меня:

— Это кто-то.., из родни, сахиб? Я рассмеялся:

— Нет, Рам Дасс. Просто человек, которого я подобрал на пристани.

Рам Дасс расплылся в улыбке.

— А! Это христианская любовь к ближнему, — у него был очень довольный вид. Недавно обращенный в христианство (гордость одного из здешних миссионеров!), он теперь постоянно переводил непостижимые поступки англичан в добрые, смиренные евангельские понятия. — Стало быть, он нищий? Вы самаритянин?

— Ну, я не так самоотвержен, — заверил я его. — Подбери лучше для господина один из моих костюмов, чтобы он мог переодеться после ванной.

Рам Дасс восторженно кивнул;

— И рубашку, и штаны, и носки, и ботинки — все? Я поневоле улыбнулся:

— Очень хорошо. Все.

Мой гость отмывался довольно долгое время; когда же он наконец вышел, то выглядел куда более привлекательным, чем прежде. Рам Дасс приготовил для него одежду, которая чрезвычайно хорошо подошла к нему и сидела лишь слегка свободно, поскольку питался я значительно лучше него. За спиной гостя Рам Дасс размахивал опасной бритвой, блестевшей ярче его широкой улыбки.

— Я побрил жентльмена, сахиб!

Теперь передо мной стоял привлекательный молодой человек не старше тридцати, хотя что-то в выражении его лица заставляло думать, что на самом деле лет ему значительно больше. У него были вьющиеся золотистые волосы, массивный подбородок, решительный рот. Он не выказывал ни одного из признаков слабости, какие я часто имел случай наблюдать у других людей подобного рода. Выражение боли исчезло из его глаз, сменившись отрешенным, почти сонным. Рам Дасс многозначительно шмыгнул носом и поднял за спиной этого человека длинную трубку, которая и подсказала мне разгадку тайны.

Так вот оно что! Мой гость был курильщиком опиума! Он впал в полную зависимость от наркотика, который некоторые люди называют проклятьем Востока и который так много сделал в развитии знаменитого восточного фатализма; наркотик, отнимающий у человека желание есть, работать, испытывать обыкновенные житейские радости, — наркотик, отнимающий в конце концов у человека саму жизнь.

Мне стоило определенного напряжения сил не дать ему почувствовать моего ужаса и сострадания. Вместо этого я сказал:

— Ну, старина, что бы вы сказали по поводу позднего обеда?

— Если вам угодно, — рассеянно отвечал он.

— Я просто подумал, что вы проголодались.

— Проголодался? Нет.

— Ну, во всяком случае, прикажем принести нам что-нибудь. Рам Дасс, не мог бы ты подать на стол? Чего-нибудь холодного. И передай господину Ольмейеру, что у меня гость, который останется на ночь. Пусть постелят вторую кровать и все прочее.

Рам Дасс вышел, а мой гость без приглашения подошел к буфету, чтобы выпить виски. Перед тем, как налить в стакан содовой, он помедлил, как будто ему пришлось вспоминать, как именно готовят выпивку.

— Куда же вы собирались, когда безбилетником садились на корабль? — осведомился я. — Ведь наверняка уж не на Роув Айленд?

Он повернулся, пригубил виски и неподвижно уставился в окно на гавань и расстилавшееся за ней море.

— Это — Роув Айленд?

— Да. В некотором смысле это край света.

— Что?

Он взглянул на меня недоверчиво, и в его глазах я опять увидел след прежней муки.

— В переносном смысле, хотел я сказать. На Роув Айленд почти нечем заняться. Сюда ниоткуда не приезжают, разве что из тех мест, откуда прибыли вы. А откуда вы, в конце концов?

Он неопределенно махнул рукой:

— Понимаю. Да. О, вероятно, из Японии.

— Япония? Вы находились на иностранной службе?

Он взглянул на меня так пристально, точно подозревал в моих словах какой-то скрытый смысл. Потом сказал:

— А перед тем в Индии. Да, перед тем я был в Индии. Я служил в армии. Мне стало неловко.

— Что? Как же вы оказались на «Марии Карлссон» — на том корабле, что доставил вас сюда? Он пожал плечами.

— Боюсь, что понятия не имею. С тех пор, как я покинул.., те места, откуда я возвращаюсь, все происходит точно во сне. Только проклятый опиум помогает забыть. Опиумные сны приносят меньше страха.

— Вы принимаете опиум? — формулируя вопрос таким образом, я сам себе казался ханжой.

— Так много, сколько могу достать.

— Должно быть, вы пережили нечто по-настоящему ужасное, — прямо сказал я, разом позабыв свои изысканные манеры.

В ответ он усмехнулся — больше самому себе, нежели моему любопытству.

— Да, да… Это почти лишило меня рассудка. Вы, вероятно, уже заметили. Какое сегодня число?

— 29 мая.

— Какого года?

— Ну… 1903-го.

— Так я и думал. Так и думал, — теперь он как будто защищался. — 1903-й, конечно. Начало нового сверкающего века, быть может, последнего века Земли.

Если бы это говорил какой-то другой человек, я отнес бы эти бессвязные обрывки на счет опиумного голодания, но из уст моего гостя эти путаные речи звучали до странного убедительно. Я решил, что настало время нам познакомиться и представился.

На это он отреагировал весьма своеобразно. Он поднялся со своего кресла и произнес:

— Капитан Освальд Бастэйбл, бывшего 53-го уланского полка.

Он улыбнулся собственной выходке, сделал несколько шагов и снова занял место у окна в кресле-качалке. Мгновением позже, пока я все еще пытался собраться с мыслями, он повернул ко мне голову и поглядел на меня снизу вверх с откровенной усмешкой.

— Простите, но ведь вы видите, я не в том настроении, чтобы скрывать свое безумие. Вы очень любезны, — он поднял стакан как бы в мою честь. — Я благодарен вам. Я должен попытаться вспомнить о хороших манерах. Когда-то это получалось даже недурно. Действительно, вполне приличные манеры. Я осмелился бы даже утверждать, что был неотразим.

Но я мог бы представиться вам самым различным образом. Что, если бы я сказал: «Освальд Бастэйбл, командир воздушного корабля»?

— Вы летали на воздушном шаре?

— Я летал на воздушном корабле, сэр. Корабле в девятьсот футов длиной, максимальная скорость сто миль в час! Вот видите, я же сумасшедший.

— Что ж, я бы сказал, что у вас, по меньшей мере, живая фантазия. А где вы летали на этих кораблях?

— О, почти во всех частях света.

— Я совершенно не в курсе обстоятельств. Я знаю, что получаю здесь все новости с довольно большим опозданием, однако боюсь, о таких кораблях ни разу еще не слышал. Когда вы изучили летное дело?

Затуманенные опиумом глаза Бастэйбла уставились на меня так сурово, что по спине у меня пробежала дрожь.

— Вы действительно хотели бы это слышать? — спросил ом тихим, безучастным голосом.

Во рту у меня пересохло, и я подумал, не может ли он быть опасен. Я отступил поближе к шнуру, чтобы при необходимости позвонить и вызвать прислугу. Но он понял, что происходит в моей душе, потому что снова рассмеялся и потряс головой.

— Я не собираюсь нападать на вас, сэр. Но вы поймете, почему я курю опиум, почему считаю себя сумасшедшим. Да и кто, кроме сумасшедшего, стал бы утверждать, что летал по небу быстрее самого быстрого океанского лайнера? Кто, если не ненормальный, будет настаивать на том, что в 1973 году от Рождества Христова делал то-то и то-то, удалившись в будущее почти на три четверти столетия?

— А вы считаете, что с вами это действительно происходило? И никто не желает слушать вас. Именно это так вас ожесточило?

— Это? Нет! С какой стати? Мысль о моей собственной глупости — вот что терзает меня. Лучше бы мне быть мертвым, это было бы только справедливо. Вместо этого я жив лишь наполовину и не могу отличить один сон от другого, одну реальность от другой!

Я взял из его руки пустой стакан и налил ему другой.

— Послушайте! — сказал я. — Если вы хотите что-нибудь сделать для меня, то я готов выслушать все, что вы скажете. Большего я не хочу.

— Что я должен сделать для вас?

— Я бы очень хотел, чтобы вы немного поели и постарались какое-то время не притрагиваться к опиуму. По крайней мере, покуда не побываете у врача. Потом я бы очень хотел, чтобы вы доверились моим заботам. Возможно, даже вернулись бы со мной в Англию, когда я отъеду. Вы сделаете это?

— Не исключено, — он пожал плечами. — Но ваше настроение может пройти, предупреждаю вас. У меня никогда не возникало желания говорить с кем-либо о.., о воздушных кораблях и всем прочем. Но история, быть может, подлежит переменам…

— Я не могу уследить за ходом ваших мыслей.

— Если бы я рассказал вам то, что знаю, что со мной стряслось.., что я пережил.., это могло бы внести изменения в историю. Если бы вы согласились записать это и — если получится — опубликовать, когда вернетесь на родину…

— Когда мы отправимся на родину, — сказал я твердо. Выражение его лица изменилось и стало мрачным, как будто в его решении таилось некое важное значение, непостижимое для меня.

Принесли обед, и он поел немного холодной курицы и салата. Трапеза, очевидно, пошла ему на пользу, ибо его высказывания становились все яснее и понятнее.

— Я попробую начать издалека, — сказал он, — и рассказывать последовательно до самого конца, не уклоняясь от того, как все это происходило в действительности.

При мне был блокнот и несколько карандашей. В начале своей карьеры я пробовал силы на поприще парламентского репортера, и познания в стенографии весьма пригодились мне во время рассказа Бастэйбла.

В продолжение последующих трех дней он рассказывал мне свою историю; за все это время мы почти не покидали комнаты и вовсе не спали. Бастэйбл поддерживал силы таблетками — он поклялся мне, что они не имеют ничего общего с опиумом; лично же мне не требовалось иного стимулирующего средства, кроме как самой истории Бастэйбла. По мере того, как повествование разворачивалось, атмосфера в комнате отеля становилась все более не правдоподобной. Поначалу я считал, что внимаю фантастическим грезам безумца, но под конец я уже не имел ни малейших сомнений в том, что слышал истинную правду — или, по крайней мере, одну из правд. Ваше право считать нижеизложенное вымыслом или реальностью. Бастэйбл уверял, что все это не выдумки, и я глубоко убежден в том, что он прав.

Майкл Муркок

Фри Чимниз, Митчем, Суррей.

Октябрь 1904 г.

Глава 2

Храм в Теку Бенга

Не знаю, случалось ли вам когда-нибудь бывать в северо-восточной Индии (так начал Бастэйбл свой рассказ), но если да, то вы поймете, что я имею в виду, когда говорю, что встречаются там древние миры, неимоверно богатые традициями. Там, где сходятся Индия, Непал, Тибет и Бутан, примерно в двухстах милях к северу от Дарджилинга «Дарджилинг — город в Сиккиме, который служил летней резиденцией английского генерал-губернатора Индии в Калькутте, куда в 70-х гг. XIX в, была подведена железная дорога и где был открыт англичанами крупный торговый рынок. Дарджилинг служил опорным пунктом английской экспансии в Тибете в конце XIX — начале XX в.», находится Кумбалари — государство, полагающее себя древнее самого времени. Это «теократия», как они ее называют, — всеохватная власть жрецов, там все отравлено духом мрачных суеверий и еще более мрачных мифов и легенд; там почитают всех богов и всех демонов, чтобы уж наверняка не ошибиться, выбирая себе покровителя. Люди там жестоки, невежественны, заносчивы — исполненные высокомерия, взирают они на все другие расы сверху вниз. Их не слишком беспокоило присутствие британцев поблизости от их горной страны. В течение двух последних столетий мы пару раз имели столкновения с ними, однако никогда ничего серьезного. По счастью, они никогда не выходили далеко за пределы границ своего государства, а население находилось в полном подчинении у своих варварских жрецов.

При таких-то обстоятельствах один их религиозный вождь принимается вдруг вещать, что поведет их на священную войну против бриттов и против народов, находящихся под британским протекторатом; он убеждает их в том, что английские пули не могут причинить им никакого вреда и так далее; это продолжалось, покуда нам не пришлось преподать им небольшой урок. Среди наших военных кумбалари не считались серьезной опасностью, и это, без сомнения, и послужило причиной тому, что возглавить экспедицию поручили именно мне. Мы должны были выступить в Гималаи.

Это было в 1902 году.

Впервые доводилось мне командовать таким большим количеством людей, и я воспринял эту ответственность со всей серьезностью. У меня был эскадрон, состоящий из ста пятидесяти индийских кавалеристов знаменитого пенджабского уланского и две сотни гордых, преданных сипаев «Сипаи (хинди „воин“) — наемные солдаты в Индии, вербовавшиеся в английскую колониальную армию из местных жителей.» 9-го гуркхского «Гуркхи, гурки — солдаты воинских элитных частей специального назначения Британских королевских войск. Вербуются и проходят сложный конкурсный отбор в Непале. Зачастую представляют династии. У себя в Непале очень популярны удалью, боевыми заслугами и неплохим заработком. Служат до пенсии десятками лет.» пехотного полка. Я чрезвычайно гордился своей армией. У меня было чувство, что я мог бы завоевать всю Бенгалию, буде таковое потребуется. Разумеется, я был единственным белым офицером, однако с готовностью признавал за командирами из местных куда больший опыт и потому всегда, когда это только было возможно, следовал их советам.

Приказ мой был таков: продемонстрировать кумбалари нашу силу, по возможности избегая военного столкновения. Мы хотели только показать этим людям, с кем им придется иметь дело в том случае, если мы решим принимать их всерьез. Их тогдашний вождь — старый фанатик по имени Шаран Канг — был одновременно и королем, и архиепископом, и верховным главнокомандующим этого сброда. Шаран Канг уже сжег один из наших пограничных постов и вырезал два отряда местной полиции. Месть не была нашей целью; но мы хотели позаботиться о том, чтобы подобные нападения не повторялись.

В нашем распоряжении имелось несколько вполне приличных карт и два проводника, заслуживающих доверия, — это были дальние родственники гуркхов — и по нашим расчетам выходило, что нам потребуется два-три дня для того, чтобы добраться до Теку Бенга, резиденции Шаран Канга, расположенной высоко в горах, через несколько перевалов. Поскольку миссия наша была скорее дипломатической, нежели военной, мы заботливо развернули мирный флаг, стоило нам перейти границу Кумбалари. Вскоре нас со всех сторон обступили голые, покрытые снегом горы.

Прошло совсем немного времени, и мы увидели первых кумбалари. Они ехали на косматых пони, которые карабкались по высоким скальным выступам, точно козы. Кумбалари — приземистые желтокожие воины, с головы до ног одетые в кожу, овчину и расписное железо; из их раскосых глаз-щелей сверкали на нас ненависть и недоверие. Если они и не были потомками гуннского короля Аттилы «Аттила — предводитель гуннов (V в, н.э.). Возглавлял опустошительные походы в Восточную Римскую Империю, Галлию, Северную Италию. При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.», то, по меньшей мере, числили среди своих предков один из тех древних воинственных народов, что поливал кровью эти склоны и расселины уже тысячелетие назад, покуда Бич Господень не разметал их орды по Востоку и Западу, дабы они подвергли разграблению треть тогдашнего мира. Как и их предшественники, они были вооружены луками, копьями и мечами, однако обладали и несколькими карабинами, надо полагать, русского происхождения.

Я делал вид, будто вовсе не замечаю этих конных соглядатаев, и повел моих солдат вниз, в долину. На одно мгновение я растерялся, когда наверху раздалось несколько выстрелов, прогремев эхом от вершины к вершине, однако проводники заверили меня, что то были всего лишь сигналы, дабы оповестить о нашем прибытии в Кумбалари.

Передвигаясь по каменистой почве, мы шли вперед медленно. Временами нам приходилось спешиваться и вести наших коней в поводу. По мере того как мы поднимались выше, воздух становился намного холоднее, и мы поневоле испытали радость при наступлении вечера, когда смогли разбить лагерь, согреть руки у костров и справиться с картой — сколько еще миль пути нам осталось.

Тогдашними командирами кавалерии и пехоты были Ризальдар Дженаб Шах и Субадар Дж. К. Бишт, оба с большим опытом подобных экспедиций.

Однако несмотря на весь свой опыт, они относились к кумбалари с большой опаской, и Субадар Бишт посоветовал мне выставить перед лагерем двух часовых, что я и сделал.

Субадара Бишта встревожило то, что он называл «запахом ветра». Он кое-что знал о кумбалари, и когда говорил, в его глазах мелькало нечто, что я бы счел — у любого, кроме сипая, — обыкновенным страхом.

— Это коварный народ, сэр, — заявил он мне, когда мы ужинали в моей палатке втроем с Джепаб Шахом, молчаливым великаном. — Они унаследовали древнюю скверну — скверну, которая существовала еще до сотворения мира. На нашем языке «Кумбалари» означает «Царство Дьявола». И не ждите, что они с уважением станут относиться к нашему белому флагу. То есть, они сделают это, если это отвечает их замыслам.

— Как это верно, — сказал я. — Но я осмелился бы предположить, что они проявят почтительность к нашей численности и оружию.

— Возможно, — Субадар Бишт с сомнением поглядел в пространство. — Если только Шаран Капг не убедил их, что они надежно защищены его колдовством. Он знаменит тем, что получает силы от неведомых богов и держит в своем подчинении дьявола.

— Современные ружья, — заметил я, — как правило, заставляют призадуматься самого могущественного дьявола, Субадар Бишт.

Сипай взглянул на меня серьезно:

— Как правило, капитан Бастэйбл. Вероятно, они попытаются разбить нашу колонну на части, прибегая к различным хитрым трюкам. Тогда они смогли бы нападать на нас по отдельности. При этом у них были бы изрядные шансы на успех.

К замечанию опытного командира я отнесся очень внимательно.

— Нам, несомненно, следует остерегаться подобной тактики, — признал я. — Но не думайте, чтобы я боялся их колдовства.

Ризальдар Джеиаб Шах скромно проговорил своим глубоким гремящим голосом, который тщетно пытался понизить:

— Речь идет не столько о том, чего мы боимся, сколько о том, во что верят они, — он провел рукой по своей блестящей черной бороде. — Я полностью согласен с Субадаром. Мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что имеем дело с сумасшедшими. С отсталыми фанатиками, которых не заботит потеря их жизни.

— Кумбалари ненавидят нас глубочайшей ненавистью. И они на нас не нападают. Я нахожу это подозрительным. Не может ли так статься, сэр, что они хотят заманить пас в ловушку?

— Может быть, — ответил я. — Но и в этом случае, Субадар Бишт, они испытывают страх перед нами. Страх перед британским правительством, которое отправит других воинов покарать их в том случае, если с нами что-нибудь случится.

— А если они уверены в том, что их не ждет никакая кара, если Шаран Канг убедил их в этом, — то мало нам помогут все наши соображения, — Дженаб Шах невесело улыбнулся. — В таком случае мы будем мертвы, капитан Бастэйбл.

— А если мы подождем их здесь, — предложил Субадар Бишт, — и подпустим их ближе, чтобы послушать, что они скажут, и взглянуть в их лица, то нам легче будет решить, каким должен быть наш следующий шаг.

Его логика полностью убедила меня.

— Наших припасов хватит на два следующих дня, — сказал я. — Будем стоять здесь лагерем два дня. Если за это время они не появятся, продолжим путь на Теку Бенга.

Оба офицера согласились со мной. Мы закончили нашу трапезу и разошлись по своим палаткам.

Итак, мы стали ждать. В первый день мы увидели на склоне перевала несколько всадников и приготовились встретить их. Однако они лишь наблюдали за нами несколько часов, после чего снова исчезли. До следующего вечера в лагере почти зримо росло напряжение.

На следующий день один из наших наблюдателей галопом спустился вниз, чтобы доложить, что свыше сотни кумбалари собрались на другой стороне перевала и скачут к нам. Мы заняли оборону и стали ждать дальнейшего развития событий. Наконец показались варвары на своих низкорослых лошадках. Они двигались медленно, и я смог разглядеть в мой полевой бинокль несколько роскошных штандартов с бунчуками из конского волоса. На одном древке развевалось белое полотнище. Знаменосцы шли по обе стороны красно-золотого паланкина, качавшегося между двух пони. Памятуя о наставлениях Субадара Бишта, я дал приказ кавалеристам:

— По коням!

Вряд ли можно найти более впечатляющее зрелище, чем сто пятьдесят пенджабских улан, салютующих пиками.

Ризальдар Дженаб Шах стоял рядом со мной. Я протянул ему свой бинокль. Он взял и некоторое время смотрел, затем опустил бинокль и нахмурился.

— Кажется, пожаловал Шаран Канг собственной персоной, — сказал он. — Он сидит в паланкине. Возможно, кумбалари и впрямь пришли вести переговоры. Но почему их так много?

— Это вполне могла бы быть демонстрация силы с их стороны, — предположил я. — Но у варвара наверняка больше сотни воинов.

— Зависит от того, сколько их отдали жизни во имя религии, — произнес Дженаб Шах мрачно. Он повернулся в седле:

— Вон идет Субадар Бишт. Что ты думаешь обо всем этом, Бишт?

Гуркх сказал:

— Шаран Канта, несомненно, не было бы здесь, если бы они явились с намерением атаковать нас. Жрецы кумбалари никогда не сражаются рядом со своими воинами, — в голосе старого солдата звучало презрение. — Но я хочу предостеречь вас, сэр, это может быть и уловкой.

Я кивнул.

Пенджабские уланы и гуркхи были одержимы желанием дать кумбалари по зубам.

— Вам следовало бы получше напомнить людям о том, что мы здесь для мирных переговоров, если это возможно, а не ради сражений, — предупредил я своих офицеров.

— Уланы не ввяжутся в бой, пока не получат соответствующего приказа, — заявил Джепаб Шах убежденно. — Но уж тогда они будут сражаться.

Орда кумбаларских всадников приблизилась к нам и остановилась в сотне метров от нашей линии. Знаменосцы расступились и пропустили паланкин вперед, к тому месту, где на лошади во главе моих солдат сидел я.

Занавеси скрывали внутренность красно-золотого паланкина. Я бросил вопросительный взгляд на неподвижные лица знаменосцев, но ни один из них не произнес ни слова. Наконец занавески раздвинулись, и я внезапно увидел перед собой верховного жреца собственной персоной. На нем было роскошное, расшитое крошечными зеркальцами бархатное одеяние. На голове его красовалась высокая шапка из раскрашенной кожи с искусно выделанными пластинками из золота и слоновой кости. А из-под остроконечной шапки смотрело круглое старое лицо. Лицо на удивление злобного черта.

— Приветствую вас, Шаран Канг, — сказал я. — Мы здесь по приказу великого владыки и императора Британии. Мы пришли спросить, почему вы нападаете на наши дома и убиваете наших подданных, ибо наш император не выказывал по отношению к вам ни малейшей враждебности.

Один из проводников начал было переводить мою речь, но Шаран Канг сделал нетерпеливый жест рукой.

— Шаран Канг говорит по-английски, — объявил он странным высоким голосом. — Как говорит он на всех языках. Ибо все языки произошли от языка кумбалари, самого первого и самого древнего.

Должен признаться, дрожь пробежала у меня по спине, когда он заговорил. Я был почти готов поверить в то, что он действительно могущественный чародей, каким считали его здешние жители.

— Столь древний народ должен быть и столь же мудрым, — я попытался не опускать взора под взглядом этих умных и жестоких глаз. — А мудрый народ не станет сердить владыку и императора.

— Мудрый народ знает, что может защитить себя от волка, — сказал Шаран Канг, и уголок его рта слабо дернулся в улыбке. — А британский волк — это чрезвычайно прожорливый зверь, капитан Бастэйбл. В странах Юга и Запада он полакомился более чем достаточно, не так ли? Скоро он обратит свой взор в сторону Кумбалари.

— Тот, кого вы ошибочно считаете волком, на самом деле — лев, — заявил я, пытаясь скрыть мое удивление перед тем обстоятельством, что ему было известно мое имя. — Лев, который обеспечил мир, безопасность и справедливость тем, кого он избрал для своего покровительства. Лев, который знает, что Кумбалари не нуждается в его опеке.

Еще некоторое время шел этот обмен вычурными и пустыми фразами, пока Шаран Канг не начал выказывать явного нетерпения и в конце концов не сказал:

— Почему столь много солдат пришло в наши земли?

— Потому что вы напали на наши пограничные поселения и убили наших людей, — сказал я.

— Потому что эти «пограничные поселения» построены на пашей территории, — Шаран Канг сделал странный жест рукой. — Мы не алчный народ. Этого нам не требуется. Мы не жаждем новых земель, как народы Запада, ибо знаем: земля не имеет значения, если душа человека способна странствовать по Вселенной. Вам разрешено войти в Теку Бенга, дом всех богов. Там я хочу поведать то, что вам надлежит потом рассказать вашему выскочке-варвару из рода львов, который украсил себя столь пышным титулом.

— Вы готовы выработать договор?

— Да. В Теку Бенга. Но в том случае, если вы возьмете с собой не больше шести человек, — Шаран Канг опустил занавески, и паланкин развернулся. Всадники вновь поднялись в горы.

— Это ловушка, сэр, — сказал наконец Бишт. — Он надеется, что ваше отсутствие обезглавит армию. Тогда ему будет легче напасть на нас.

— Возможно, вы правы, Субадар Бишт, по ведь вам очень хорошо известно, что подобная ловушка все равно не сработает. Гуркхи не страшатся боя. Во всяком случае, они выглядят готовыми ко всему, даже к немедленной схватке.

— Смерть не страшит нас, сэр, — чистая смерть в бою. Меня пугает не мысль о битве. В глубине души я чувствую, что может произойти нечто худшее. Я знаю кумбалари. Они до мозга костей преданы Злу. Я думаю о том, что может ожидать вас в Теку Бенга, капитан Бастэйбл.

С искренним чувством я положил руку на плечо моего верного Субадара.

— Мне лестно, что вы проявляете обо мне такую заботу, Субадар Бишт. Но долг велит отправляться в Теку Бенга. У меня приказ. Я должен уладить инцидент мирным путем, пока только существует подобная возможность.

— Но если в течение одного дня вы не вернетесь, мы двинемся к городу. И буде там нам не представят однозначных доказательств того, что вы живы и в добром здравии, мы атакуем Теку Бенга.

— К этому плану ни добавить, ни прибавить, — согласился я.

Итак, на следующее утро я в сопровождении Ризальдара Дженаб Шаха и еще пяти индийских улан ехал к Теку Бенга. Наконец мы увидели окруженную стеной горную крепость, которая, должно быть, вот уже тысячу лет не знала нападения врагов. Разумеется, я не доверял Шаран Капгу и был настороже. Разумеется, я задавался вопросом, почему спустя тысячу лет он внезапно проявил готовность осквернить этот священный город нашим присутствием? Но что я мог сделать? Если он сказал, что готов разработать мирный договор, мне приходилось верить ему.

Я совершенно не мог себе представить, каким образом может быть построен город, подобный этому, на самой крыше Гималаев. Безумные иглы башен и куполов, казалось, издевались над законами гравитации, выставляя их ложными. Кривые стены тянулись по горному склону, и многие здания производили такое впечатление, будто их с осторожностью водрузили на тонкие скальные выступы, едва выдерживающие вес человека. Крыши и стены во множестве украшала сложная резьба с невероятно мелкой проработкой деталей; повсюду виднелись драгоценные камни, благородные металлы, редкие сорта древесины и слоновая кость. Из растений я видел здесь только истод «Истод — род трав и полукустарничков; около 600 видов почти по всему земному шару.». С дюжины карнизов свешивались жуткие каменные чудовища. Весь город сверкал в холодном воздухе. Он действительно казался намного более древним, чем какие-либо другие творения рук человеческих из тех, что я видел или о которых читал. И тем не менее, несмотря на все свое великолепие и древность, Теку Бенга показался мне довольно-таки убогим, словно город пережил уже свои лучшие времена. Возможно, возвели его вовсе не кумбалари. Возможно, та раса, что построила его, исчезла каким-то загадочным образом, а кумбалари лишь заняли пустующую крепость.

— Фу! Что за вонища! — Ризальдар Дженаб, давясь, помахал перед носом платком. — Должно быть, они держат своих коз и овец прямо во дворцах и храмах.

Теку Бенга смердел как запущенный крестьянский двор, и зловоние только усилилось, когда мы вошли в главные ворота под мрачными взорами сторожей. Наши лошади рысили по плохо замощенным улицам, загрязненным, к тому же, навозом и прочими нечистотами. Ни одной женщины не было видно. Все, кого нам удалось заметить, было несколько маленьких мальчиков и некоторое число воинов, крутившихся возле нас на своих пони с видимой беззаботностью. Мы ехали по круто забирающей вверх главной улице, где с обеих сторон стояли в ряд одни лишь храмы; путь наш лежал к видневшейся вдали площади — центру города. Храмы были отталкивающе безобразны. Они были построены в том стиле, который ученый, возможно, назвал бы «восточным барокко эпохи декаданса». Каждый дюйм этих храмов был украшен изображением богов и демонов, явно имевших происхождением решительно все существующие мифологии Востока. Здесь смешивались индуистская и буддийская символика, мусульманские и некоторые христианские орнаменты; были и такие, что я посчитал бы египетскими, финикийскими, персидскими, даже греческими и еще какими-то более древними; но ни одно из этих изображений не радовало глаз. Однако я, по меньшей мере, понял теперь, почему этот город называли «домом всех богов» — хотя одно то, что все они находились здесь друг подле друга, выглядело довольно-таки жутко.

— Без сомнения, это не самая здоровая часть земли, — заметил Дженаб Шах. — Я буду только рад, когда мы повернемся наконец к этому городу спиной. Это не то место, где мне хотелось бы умереть, капитан Бастэйбл. Мне страшно. Что станется здесь с моей душой?

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Будем надеяться, что Шаран Канг сдержит слово.

— Я далеко не так уверен в том, что слышал, будто он давал слово, — многозначительно произнес Ризальдар, когда мы приблизились к площади и натянули поводья наших лошадей.

Мы остановились перед огромным, богато украшенным зданием, которое хоть и было намного больше, чем все остальные, однако же несло на себе все тот же отвратительный отпечаток смешения стилей. Купола, минареты, закрученные спиралями Типили, решетчатые стены; спускающиеся террасами крыши, подобные тем, что я видел на пагодах; резные колонны; змеевидные завитки; сказочные чудовища, ухмылявшиеся с каждого угла или мрачно взирающие вниз; тигры и слоны, несущие вахту у каждого входа… Здание было выдержано преимущественно в зеленых и шафраново-желтых тонах, однако можно было заметить также красный, голубой, оранжевый, золотой, а кое-какие детали были покрыты серебром и листовым золотом. Казалось, то был самый старый из всех храмов. За ним сияло гималайское небо, на котором бурлили серые и белые облака. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Эта картина наполнила меня глубочайшим предчувствием, точно я находился перед предметами, созданными вообще не человеческой рукой.

Постепенно из всех дверей выступали жрецы в шафрановых одеяниях и мгновенно останавливались, дабы наблюдать за нами с лестниц и переходов этого странного здания — храма или дворца, или и того и другого.

Жрецы выглядели немного иначе, чем воины, которых мы видели перед тем, но они, без сомнения, не были чище. Мне пришло на ум, что кумбалари, не любившие землю, должны были испытывать отвращение к воде. Я рассказал об этой догадке Ризальдару Дженаб Шаху, тот откинул назад свою большую голову в тюрбане и от души рассмеялся.

Жрецы бросали на него взгляды, полные ненависти и презрения. Эти жрецы не были обриты наголо, как большинство других, носивших шафрановые одеяния. Множество длинных сальных косичек свисали на их лица; кое-кто носил усы и бороды, заплетенные таким же образом. Это была гадкая и мрачная толпа. И не один в этой толпе заткнул за пояс или шарф острый кинжал или меч.

Они следили за нами и ждали. Мы отвечали па их взгляды и пытались выглядеть менее встревоженными, чем были на самом деле. Лошади под нами беспокоились, трясли гривами и фыркали, как будто запах этого города даже им казался чересчур назойливым.

Затем из главного (как нам представлялось) входа наконец показался золотой паланкин, несомый четырьмя жрецами. Занавеси раздвинулись в стороны, и перед нами предстал Шаран Канг.

Он улыбался.

— Я здесь, Шаран Канг, для того, — начал я, — чтобы выслушать все, что вы хотите сообщить касательно нападения на наши пограничные поселения, прежде чем мы приступим к выработке договора. После этого, мы могли бы жить с вами в мире и добром согласии.

Улыбка Шаран Канга не стала слабее, что, как я надеялся, ничуть не повлияло на твердость моего голоса. Никогда прежде у меня не возникало такого отчетливого ощущения, что я нахожусь в присутствии Абсолютного Зла.

После краткой паузы заговорил он.

— Я слышал ваши слова. Я должен поразмыслить над ними. Пока я думаю, вы будете здесь гостями, — он указал себе за спину. — Здесь, в храме Грядущего Будды «Имеется в виду, вероятно, Майтрея — будда грядущего мирового порядка. Считается, что в данный момент Майтрея обитает на одном из небес, где ждет времени своего вступления в мир людей. Он родится, когда длительность жизни людей достигнет 84 тысяч лет и весь мир будет находиться под управлением одного справедливого буддийского правителя.». Это, кроме всего прочего, мой дворец. Самый древний из всех наших старых домов.

Мы спешились, все еще встревоженные. Четыре жреца подняли носилки Шаран Канга и понесли их назад, в храм. Мы следовали за ними. Внутри висел густой дым курений. Здесь царствовал мигающий свет масляных ламп, свисающих на цепях с потолка, и его было явно недостаточно. Нигде не было видно изображения Будды, однако я счел это вполне нормальным, ибо «Грядущий Будда» еще не родился. Мы последовали за паланкином по лабиринту переходов, покуда не оказались в маленьком помещении, где на низком столике, окруженном подушками, были расставлены яства. Здесь паланкин был опущен на пол, жрецы отступили, желая оставить нас наедине с Шаран Кангом. Властным движением руки он пригласил нас занять места на подушках. Мы так и сделали.

— Вы должны поесть и выпить, — произнес Шаран Канг, — тогда все мы будем в лучшем настроении для беседы.

Умыв руки теплой водой в серебряной чаше и вытершись шелковыми платками, мы принялись за еду, поначалу осторожно. Шаран Канг брал с тех же тарелок и налегал на пищу весьма энергично, что в какой-то мере успокаивало нас. Попробовав блюда, мы обрадовались тому, что они, очевидно, не отравлены, ибо вкус был отменный.

Я сделал верховному жрецу комплимент по поводу его гостеприимства, на который тот отвечал весьма любезно. Постепенно он становился куда менее мрачным. Честно говоря, я начинал относиться к нему почти с симпатией.

— Довольно необычно, — сказал я, — чтобы храм использовался одновременно в качестве дворца и при этом носил столь удивительное имя.

— Верховные жрецы Кумбалари, — с улыбкой ответил Шаран Канг, — в то же время и боги, так что им к лицу жить в храме. А поскольку Грядущий Будда еще не пришел, чтобы занять свой дом, то какое место подошло бы мне лучше этого храма?

— Люди, должно быть, очень давно ожидают пришествия Будды. Сколько же лет этому зданию?

— Некоторые его части сооружены немногим более 1500 лет назад. Более ранние — намного, намного древнее.

Я, разумеется, не поверил, а его заявление отнес за счет типично восточной склонности к преувеличениям.

— И все это время здесь жили кумбалари? — осведомился я вежливо.

— Они живут здесь долгое, долгое время. А прежде них жили здесь.., другие существа, — в его глазах промелькнуло почти испуганное выражение, и он сухо рассмеялся. — По вкусу ли вам трапеза?

— Она восхитительна, — ответил я. Постепенно я начинал ощущать к старому жрецу любовь, точно ребенок к доброму деду. Я бросил взгляд на остальных — и в тот же миг меня пронзило недоверие, ибо на всех лицах застыли пустые глупые ухмылки. И я тоже чувствовал какое-то оцепенение! Я тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Качаясь, я поднялся и потряс Ризальдара Дженаб Шаха за плечо.

— Все в порядке, Ризальдар?

Он взглянул на меня снизу вверх и засмеялся, потом кивнул с таким видом, будто я изрек нечто чрезвычайно умное.

Теперь я понял, почему меня так потянуло к хитрому старому жрецу.

— Вы подсыпали нам наркотик, Шаран Канг! Почему? Неужели вы думаете, что какие-либо конвенции, которые мы заключим в подобном состоянии, будут уважаться, если мы поймем, что вы подсунули нам зелье? Или вы собираетесь нас одурманить, чтобы мы отдали нашим людям приказ и заманили их в ловушку?

Взгляд Шаран Канга стал жестким.

— Сядьте, капитан! Я не подсыпал вам яда. Я ел все то же, что и вы. Что ж, я тоже, по-вашему, одурманен?

— Может быть… — я зашатался и только большим напряжением сил удержался на ногах. Комната завертелась вокруг меня. — Быть может, вы привыкли к этим наркотикам, а мы нет. Что это было? Опиум?

Шаран Канг засмеялся:

— Опиум! Опиум! С какой это стати, капитан Бастэйбл? Если вы почувствовали себя нехорошо, так это только потому, что слишком много вкушали сытной пищи кумбалари. Вы ведь привыкли к скудному солдатскому пайку. Почему бы вам немного не поспать и…

Во рту у меня пересохло, на глазах выступили слезы. Шаран Канг тихо бормотал себе что-то под нос и раскачивался передо мной, точно кобра, готовая к прыжку. Я выругался, расстегнул кобуру и вытащил револьвер.

Тотчас появилась дюжина жрецов с мечами наготове. Я попытался прицелиться в Шаран Канга.

— Еще шаг — и он умрет, — хрипло заявил я. Я не был уверен в том, что они понимали слова, однако, во всяком случае, им было ясно, что я имею в виду.

— Шаран Канг, — мой голос звучал словно издалека. — Завтра мои люди двинутся на Теку Бенга. Если они не увидят меня живым и в добром здравии, они нападут на город, сравняют его с землей и уничтожат всех его жителей.

Шаран Канг только посмеялся:

— Само собой разумеется, вы будете целы и невредимы, капитан. И более того, вы даже увидите вещи в куда более благоприятном свете. Я уверен.

— Господи! Вам не удастся загипнотизировать меня!

Я офицер английской армии, а не ваш безмозглый приверженец!

— Прошу вас, вам нужно отдохнуть, капитан. Завтра… Краем глаза я заметил движение. Еще двое жрецов устремились ко мне с тыла. Я повернулся и выстрелил. Один из них упал на пол. Второй набросился на меня и попытался отобрать оружие. Я спустил курок, и выстрел сделал большую дырку у него в туловище. С криком выпустил он мое запястье и упал в корчах. Теперь пенджабы стояли возле меня, тоже с пистолетами наготове, и делали все возможное, чтобы поддержать друг друга, ибо из-за наркотика были так же нетверды на ногах, как я. Дженаб Шах с трудом вымолвил:

— Попытаемся вырваться отсюда, капитан. Возможно, свежим воздух нам поможет. А если мы сумеем добраться до наших лошадей, то, быть может, у нас получится бежать…

— Вы были бы сущими глупцами, если бы покинули это помещение, — тотчас вмешался Шаран Канг. — Даже мы не знаем всех частей лабиринта храма Грядущего Будды. Находятся и такие, кто утверждает, будто некоторые части храма существуют не только в этом времени…

— Молчите! — велел я и вновь направил на него пистолет. — Я не стану больше слушать вашу ложь.

Мы начали пятиться от Шаран Канга и прочих жрецов и держали паши револьверы наготове, оглядываясь по сторонам в поисках двери, через которую проникли сюда. Однако все двери выглядели одинаково. Наконец мы остановили выбор на одной из них и неверным шагом прошли сквозь нее, пребывая в почти полном мраке.

Пока мы подобным образом брели на ощупь в поисках выхода, я вновь и вновь спрашивал себя, какими соображениями руководствовался Шаран Канг, когда подсыпал нам порошки. Но я, вероятно, уже никогда не узнаю, каковы в действительности были его намерения.

Внезапно один из наших людей испустил крик и пальнул в темноту. Сперва я различал только голую стену, но затем, словно из воздуха, выступили два жреца и побежали к нам. Они были безоружны, однако неуязвимы для пуль.

— Прекратите стрелять! — хрипло приказал я, уверенный, что все это лишь обман зрения. — За мной!

Спотыкаясь, я поднялся по лестничному пролету, прорвался сквозь какой-то занавес и очутился в другом помещении, где точно так же была приготовлена трапеза, — однако это была не та комната, где мы обедали. Я заколебался. Быть может, все это воздействие наркотика? Я прошел через комнату, отодвинул маленькую скамеечку и отдернул несколько шелковых занавесок, пока не обнаружил выход. Я прошел сквозь арку и жестоко ударился плечом, когда в коридоре меня качнуло к стене. Еще одно помещение, точно так же, как первое, накрытое к обеду. Еще один выход, а за ним снова лестничный пролет вниз. Коридор.

Не знаю, как долго я бродил без цели, однако было впечатление, будто это длилось целую вечность. Мы совершенно заблудились, и единственное наше утешение состояло в том, что враги явно отказались от мысли преследовать нас. Мы находились в недрах неосвещенной части храма Грядущего Будды. Здесь не было запаха от дыма курений — только холодный затхлый воздух. Все, чего я ни касался, на ощупь было холодным; каждый сантиметр стен, высеченных в скале и усаженных необработанными ювелирными камнями, был покрыт пленкой воды. Порой мои пальцы скользили по частям какой-либо из ужасных скульптур, и я шарахался от жутких видений, которые пробуждало во мне это прикосновение.

Наркотик все еще действовал, однако напряжение, сковывающее тело, уже почти прошло. Голова прояснилась окончательно, и я наконец остановился, задыхаясь, и попытался определить, где мы находимся.

— Думаю, это та часть храма, которой не пользуются, — проговорил я. — И после всех этих лестниц можно предположить, что она лежит глубоко под землей. Интересно, почему они нас не преследовали? Если мы переждем здесь какое-то время и затем попытаемся незаметно вернуться, у нас будет шанс попасть к нашим и предостеречь их. Будут другие предложения, Ризальдар?

Тишина.

Я пристально вгляделся в темноту.

— Ризальдар! Ответа не было.

Я полез в карман и вынул коробку спичек. Затем зажег одну.

Все, что я увидел, были лишь жуткие скульптуры, намного более отвратительные, чем в верхней части сооружения. Они казались древними, невообразимо древними. Теперь я понимал, почему нас не преследовали. Я тяжело перевел дыхание и выронил спичку. Где же мои спутники?

Набравшись мужества, я вновь позвал:

— Ризальдар! Дженаб Шах!

Только тишина была мне ответом.

Дрожь пробрала меня. Постепенно я начинал верить всему, что рассказывали о власти Шаран Канга. Потеряв голову, я заковылял дальше, попытался было бежать, почти обезумев от ужаса, пока, полностью обессиленный, не рухнул на мертвяще холодный пол храма Грядущего Будды.

Должно быть, на короткое время я потерял сознание, но следующее, о чем я вспоминаю, был звук, весьма своеобразный звук. Далекий кудахчущий смех.

Шаран Канг? Нет.

Я вытянул руки в попытке идти вдоль стены. Однако с обеих сторон была пустота. Коридор остался позади, решил я, и теперь я нахожусь в большом помещении. Я содрогнулся. И вновь этот странный квохчущий смешок.

Затем я увидел впереди крошечный огонек. Я встал и помчался было туда, однако он, должно быть, находился очень далеко, поскольку не становился больше.

А потом я остановился.

И свет начал двигаться в мою сторону!

И по мере того, как он приближался, мерзкий смех накатывал все громче и громче, покуда мне не пришлось отбросить пистолет и зажать руками уши. Свет становился все пронзительнее. От боли я изо всех сил зажмурился. Пол под моими ногами закачался. Землетрясение?

Я отважился на мгновение приоткрыть глаза, и в ослепительном белом свете мне почудилось, что я вижу нечеловеческие скульптуры, построенные, должно быть, машинами древних индусских богов.

А затем пол подо мной расступился, я провалился в пропасть, меня подхватил воздушный смерч и потащил наверх, закручивая, как песчинку, и я переворачивался вниз головой, меня бросало из стороны в сторону, швыряло вниз-вверх, и наконец я полностью лишился рассудка. Я не ощущал более ничего, кроме ледяного беспощадного холода.

А потом исчезли все чувства, даже холод. Я пришел к убеждению, что я мертв, раздавлен и размолот в порошок той силой, что с начала времен таилась под этим храмом и которой страшился даже Шаран Канг, верховный маг Теку Бенга.

И вот настало время, когда я вообще больше ни о чем не мог думать.

Глава 3

С неба падает тень

Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сперва меня посетило несколько смутных видений. Армии миллионов солдат, передвигающиеся на фоне серых и белых деревьев, между которыми пылали черные костры. Юная девушка в белом платье, пронзенная десятком длинных стрел. Я видел множество картин в том же роде, они становились все отчетливее; краски постепенно делались интенсивнее. Я начал ощущать свое тело. Оно было холоднее льда — холоднее, даже чем в тот момент, когда я потерял сознание. И самым удивительным было то, что я, несмотря на это, не испытывал никакого неприятного чувства. Я вообще ничего не ощущал. Я просто знал, что мне холодно.

Я попробовал пошевелить пальцами правой руки (я все еще ничего не видел), и мне показалось, что указательный палец приподнялся на несколько миллиметров.

Картины, мелькавшие в моем воображении, становились все отвратительнее. Моим сознанием завладели трупы — зверски изуродованные трупы. Умирающие дети простирали ко мне ручонки в поисках защиты. Солдаты-звери в бесцветной форме насиловали женщин. И повсюду я видел огонь, черный дым, разрушенные дома. Я должен был бежать от этих видений и приложил невероятные усилия к тому, чтобы двинуть рукой.

Наконец рука мне подчинилась, но она была на удивление твердой. А когда я в конце концов согнул ее, меня пронзила такая боль, что я вскрикнул. Странный скрипучий звук. Глаза мои открылись, и сперва я не видел ничего, кроме молочного тумана. Я повернул шею. И снова эта ужасная боль. Зато видения постепенно начали тускнеть. Я согнул ногу и застонал. Внезапно меня точно наполнило огнем, который растопил лед, сковавший мою кровь. Я дрожал всем телом, однако боль отступила. И тогда я понял, что лежу на спине и смотрю в голубое небо. По всей вероятности, я находился на дне какой-то ямы, потому что со всех сторон видел отвесные стены.

Спустя очень долгое время я был уже в состоянии сесть и осмотреться. Я действительно находился в своего рода яме — к тому же созданной руками человека, ибо проход состоял из обтесанного камня. Статуи были те самые, что я видел во время бегства. В дневном свете они казались совсем не такими уж страшными, хотя по-прежнему производили отвратительное впечатление.

Я улыбнулся своему страху. Совершенно очевидно, произошло землетрясение, и храм Грядущего Будды рухнул. Все прочие вещи, которые я видел, были вызваны воздействием наркотика на мое сознание, к тому же затуманенное страхом. Каким-то образом во время землетрясения мне удалось избежать самого худшего, и я, считай, цел и невредим. Я сомневался, что Шаран Кангу и его подручным повезло так же, однако принял благое решение передвигаться с осторожностью, покуда не выпадет случай удостовериться в том, что они не следят за мной сверху. Вероятно, бедный Ризальдар Дженаб Шах и уланы погибли в катакомбах. Однако ж природа, по крайней мере, выполнила за меня мою задачу — в качестве аргумента землетрясение должно было удовлетворить даже Шаран Канга. Если он еще жив, его воззрениям причинен серьезный ущерб, ибо те из его людей, что остались в живых, увидят в буйстве стихии знак богов.

Я поднялся и бросил взгляд на свои руки. Грязь покрыла их настолько плотной коркой, что они приобрели такой вид, будто этот толстый слой лежит на них уже десятилетия. Моя одежда превратилась в лохмотья. Я хотел было стряхнуть с них пыль, но с меня посыпались клочки ткани. Я ощупал сюртук. Ткань.., она как будто истлела! На мгновение я растерялся, однако после подумал, что, вероятно, на материал оказал воздействие газ, находившийся в подземных помещениях храма, — тот самый, что, возможно, вместе с наркотиками вызвал у меня странные галлюцинации.

Почувствовав себя немного лучше, я со всеми возможными предосторожностями пустился в дорогу к верхнему краю ямы, находившемуся примерно в тридцати футах над моей головой. Я был чрезвычайно слаб и совершенно оцепенел от страха, скала же крошилась и обламывалась большими кусками, когда я пробовал найти какую-либо опору для ног. Однако, используя в качестве ступенек размытые ключами желобки, я в конце концов вскарабкался на край ямы, забросив ногу, выбрался наверх и осторожно осмотрелся.

Ни малейших следов Шаран Канга или его людей. Честно говоря, не имелось вообще никаких признаков жизни. Куда бы я ни смотрел, я видел только руины. Ни один из домов Теку Бенга не пережил землетрясения. Многие храмы как сквозь землю провалились.

Я встал и пошел по развороченным остаткам мостовой.

И вот тут я внезапно остановился, ибо в первый раз с того момента, как очнулся, заметил нечто, чему никак не мог найти объяснения.

Трупы. Вполне естественно было ожидать, что я обнаружу много трупов, если прошлой ночью здесь действительно бушевало землетрясение. И однако ж их совершенно не было видно. Хотя, может быть, людям удалось бежать из города? Эта мысль меня почти убедила…

Однако вот что ставило в тупик: даже не тот факт, что мостовая пошла трещинами — сквозь эти трещины проросли уже густые сорняки!

И теперь, когда я присмотрелся внимательнее, я увидел повсюду на развалинах вьюнки, крошечные цветочки, пятна вереска. Эти руины были старыми! Должны были миновать годы и годы с того времени, как здесь в последний раз жили люди!

Я облизал губы и попытался собраться с мыслями. Возможно, я вообще нахожусь не в Теку Бенга… Может так статься, что меня утащили прочь от города Шаран Канга и бросили умирать на развалинах какого-то другого города…

Но было слишком хорошо понятно, что это все-таки Теку Бенга. Я узнавал по развалинам все больше и больше зданий. Да и вряд ли существовал еще один такой же город, как Теку Бенга, даже здесь, в загадочных Гималаях. Узнавал я также горы, лежащие вокруг, и дорогу, ведущую наверх к тому, что прежде было городской стеной. Не подлежало сомнению — сам я находился на центральной площади, где стоял храм Грядущего Будды.

И вновь меня пронизала дрожь ужаса. Я снова оглядел себя, покрытого коркой грязи, взглянул на траву под своими рваными сапогами, на обветшавшую одежду, на все эти несомненные признаки, которые точно издевались над моим здоровым человеческим рассудком, ибо бесспорно доказывали: не часы, но годы минули с той поры, как я вырвался из западни, подстроенной Шаран Кангом!

Или я, быть может, все еще во власти грез? Но даже в том случае, если это сон, он никоим образом не напоминал все те видения, что мучили меня до сих пор. И сон всегда можно отличить от реальности, каким бы отчетливым и завершенным он ни был. (Так думал я тогда, но сегодня сильно сомневаюсь в этом…) Я поднялся на обломок упавшей стены и попытался мыслить последовательно. Как вообще стало возможным, что я все еще жив? Со дня землетрясения должно было пройти по меньшей мере года два — если это было землетрясение. В то же время, если моя одежда выказывала подверженность длительному воздействию разрушительных процессов, то тело мое не носило ни следа подобных изменений. Мог ли тот газ, на который я прежде возлагал ответственность за мою истлевшую одежду, сохранить мое тело? Это было единственное объяснение, к тому же довольно абсурдное. Все эти обстоятельства мог бы объяснить умудренный ученый; я же до такого еще не дорос. Моя задача состояла теперь в том, чтобы добраться до цивилизации, связаться с моим полком и выяснить, что же произошло на самом деле с тех пор, как я потерял сознание.

Карабкаясь по руинам, я пытался изгнать из головы все эти непостижимые мысли и сосредоточиться на моей непосредственной задаче. Но это было непросто, и я так и не сумел окончательно избавиться от мысли, что вполне мог лишиться здравого рассудка.

Наконец я взобрался на рассыпавшуюся стену и прислонился к обломкам всем своим избитым телом. Поднявшись наверх, я взглянул по другую сторону крепостной стены в поисках дороги, бывшей некогда там. На месте дороги зияла пропасть, как будто скала расступилась, и та часть горы, где стоял город, провалилась в бездну метров на тридцать. Не было совершенно никакой возможности попасть на другую сторону. Я захохотал. Это было усталое хриплое карканье, после которого меня охватило сдавленное рыдание. Судьба каким-то образом сохранила мне жизнь только для того, чтобы я умер на этой безжизненной горе мучительной голодной смертью.

Обессиленный, я опустил голову и, должно быть, на час или два погрузился в глубокий сон, ибо когда я вновь проснулся, солнце клонилось уже к закату. Было примерно три часа пополудни.

Я вскочил, повернулся и бросился бежать назад по руинам. Я должен попробовать пробраться на другой конец города и поискать там возможности опуститься вниз.

Повсюду вокруг меня вздымались заснеженные склоны Гималаев — равнодушные и непоколебимые. А надо мной расстилалось бледно-голубое небо, в котором даже ястребы не описывали кругов. Мне почти казалось, что я — единственное живое существо на земле.

Я отогнал от себя эту мысль, ибо знал: расплатой за чрезмерное увлечение подобными рассуждениями будет безумие.

Когда я наконец был на другой стороне города, меня вновь охватило отчаяние, ибо за сохранившимися стенами начинались отвесные голые скалы, спускавшиеся, по крайней мере, на глубину нескольких сотен метров. Вот, без сомнения, причина возводить город именно в этом месте. Есть (или был) один-единственный доступ к нему, а это означало, что Теку Бенга можно было взять только прямым штурмом. В отчаянии я передернул плечами и занялся размышлениями на тему: какие из растений могут оказаться съедобными. Не то чтобы я моментально проголодался. Я горько улыбнулся. С чего бы это — особенно если учесть, что я по меньшей мере года два провел без еды? Эта шутка заставила меня рассмеяться. Смех мой прозвучал безумно, и я взял себя в руки. Солнце опускалось за горы, воздух стал холодным. В конце концов я забрался под прикрытие двух обломков стены, прислоненных друг к другу, и тотчас же провалился в глубокое забытье без сновидений.

Уже светало, когда я вновь очнулся. Я ощутил новый прилив надежды и принялся развивать своего рода план. Мой кожаный пояс и портупея не сильно пострадали от времени, и хотя немного рассохлись, все же были еще довольно надежны. Я обыщу руины в поисках других кожаных полосок. Где-нибудь еще должны быть лари с припасами; я постараюсь отыскать останки воинов-кумбалари, погибших во время землетрясения, все оставшиеся у меня силы я употреблю на то, чтобы собрать достаточное количество кожи и сплести канат. С помощью каната я мог бы попробовать спуститься с горы. А если при этой попытке я погибну — что ж, эта участь не хуже той, что уготована мне в мертвом городе.

Последующие часы я провел, карабкаясь по руинам, где обнаружил несколько черепов и скелет воина-кумбалари, все еще полностью облаченный в меха, железо и кожу. Вокруг его талии был застегнут пояс хорошей сохранности. Я проверил кожу на прочность; она вполне годилась. Моя уверенность росла, и я продолжал поиски.

Я как раз стоял па коленях в развалинах одного из храмов и пытался вытащить из-под обломков другой скелет, когда в первый раз уловил звук. Поначалу я подумал, что его издают кости, которые я тащил по земле, но для этого он был слишком мягким. Тогда я задался вопросом: а что если я вовсе не один в этих руинах? Не ворчание ли тигра я слышу? Нет, хотя очень похоже. Я замер, склонил голову и напряженно вслушался. Гром? Барабанный бой, отраженный горным эхом? Но он должен быть не ближе чем в пятидесяти милях отсюда. Я выбрался из развалин, и в это самое время на щебень передо мной медленно стала наползать тень. Огромная черная тень, которую могла бы отбрасывать гигантская птица, если бы форма этой тени не была такой длинной, правильной и округлой.

Вновь я усомнился в своем рассудке и, дрожа, заставил себя обратить взор к небу.

От изумления я всхлипнул. То была не птица, а гигантский воздушный шар! Даже не шар, ибо он имел форму сигары. И все же он не был похож на аэростат, который я как-то раз видел, ибо стенки его, как мне казалось, были построены из какого-то серебристого металла. К корпусу была приделана (а не подвешена на канатах!) гондола, в длину она была почти вровень с самим аэростатом. Но что удивило меня еще больше, так это надпись, сделанная на корпусе гигантскими буквами:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.