Небесный полководец

— Как вам угодно, мистер Бастейбл… В общем, для вас есть работа. Беретесь?

Я допил второй бокал и нахмурился.

— Даже не знаю…

— Не хочу принуждать, но позвольте заметить: вряд ли вам предложат нечто лучшее, чем временная работа палубного матроса.

— Это мне известно.

Демпси раскурил длинную «шерут»3.

— Может быть, у вас есть друзья, которые подыщут вам работу на земле?

— Друзья?.. Нет у меня друзей. — Это было правдой. Из всех знакомых только капитана Хардинга я мог считать своим другом.

— Вот видите. Кроме того, вы летали. Сумеете управиться с кораблем, если придется?

— Наверное… Я сдал экзамен на второго помощника… но в практике, боюсь, слабоват.

— Ерунда, научитесь.

— Откуда вы знаете этого капитана? — спросил я. — Разве вы не студент? Демпси потупил взор.

— Старшекурсник, вы хотите сказать? Был когда-то. Но это отдельная история. Видите ли, с тех пор, как вас нашли на вершине горы, я пристально слежу за вами. Можно сказать, вы пленили мое воображение.

Я рассмеялся — впрочем, без особого веселья.

— Что ж, очень великодушно с вашей стороны предложить мне помощь. Когда я увижусь с капитаном?

— Нынче же вечером, хорошо? — Демпси улыбнулся во весь рот. — Можно поехать в Кройдон на моей машине. Что скажете?

Я пожал плечами.

— Почему бы и нет?

Глава V

КАПИТАН КОРЖЕНЕВСКИЙ

Демпси вел паромобиль на огромной скорости, и я не мог не восхищаться мастерством, с которым он управлял своим старым «морганом». В Кройдон мы прибыли через полчаса.

Куда ни кинь взгляд, все говорило о том, что это не просто город, а огромный аэропарк: большинство гостиниц носило названия знаменитых воздушных кораблей, на улицах нам то и дело встречались аэронавты из разных стран. Кройдон был шумным, суетным — очень похожим на портовые города моей эпохи. (Наверное, я должен говорить обо всем этом в будущем времени — «Кройдон станет похож…» и так далее, но это нелегко, ведь грядущее осталось в моем прошлом).

Демпси въехал во двор небольшой гостиницы на одной из задних улочек. Гостиница называлась «Приют воздухоплавателей» и в давние времена была, очевидно, конюшней при постоялом дворе. Нет нужды говорить, что находилась она в старом районе города и резко контрастировала со сверкающими стеклом и сталью высотными зданиями, которыми в основном был застроен Кройдон.

Мой спутник провел меня через большую гостиную, где отдыхали пожилые аэронавты, предпочитающие атмосферу «Приюта воздухоплавателей» стерильному воздуху современных отелей. Мы поднялись по лестнице и прошли до конца коридора — к торцевой двери. Демпси постучал.

— Капитан!.. Сэр, можно к вам?

Я был удивлен почтительным тоном Демпси.

— Входите.

Мы оказались в уютном однокомнатном номере. Огонь, разожженный не столько для тепла, сколько для освещения, сверкал на каминной решетке. В глубоком кресле сидел пожилой — лет шестидесяти — человек с бородой, подстриженной в имперском стиле, и прической под стать бороде. Над резко очерченным ртом нависал огромный, похожий на клюв нос; водянисто-голубые глаза смотрели твердо и проницательно. Поднявшись на ноги, старик оказался сравнительно небольшого роста, но ладно скроенным.

— Капитан Корженевский, лейтенант Бастейбл, — представил нас Демпси.

Мы обменялись рукопожатиями. Ладонь капитана была сухой и крепкой.

— Здравствуйте, лейтенант. — Говорил он с сильным акцентом, но слова произносил четко. — Рад встрече.

— Здравствуйте, сэр. Лучше говорите мне просто «мистер». Сегодня я подал в отставку. Ушел из СВП. Теперь я обыкновенный штатский.

Улыбнувшись, Корженевский подошел к массивному дубовому бару.

— Итак… мистер Бастейбл, что вам налить?

— Виски, если не возражаете.

— Добро. А вам, юноша?

— Я вижу у вас там «шабли»4… Стаканчик, с вашего разрешения.

— Добро.

Корженевский был одет в толстый белый свитер под горло и темно-синие брюки от формы офицера гражданского воздушного флота. Над письменным столом висел китель с капитанскими знаками различия и помятая фуражка.

— Сэр, я передал ваше предложение мистеру Бастейблу, — сообщил Демпси, беря бокал. — Вот почему мы здесь.

Корженевский задумчиво приложил палец к губам и посмотрел на меня.

— Несомненно… — пробормотал он. — Несомненно… — Передав мне бокал, он вернулся к бару и, налив себе совсем чуть-чуть виски, щедро разбавил его содовой. — Видите ли, мне позарез нужен второй помощник. Я мог бы взять человека, у которого хватит опыта, да вот беда — среди англичан такого не найти, а иностранца брать не хочу. А о вас я читал. Вы несколько вспыльчивы, да?

Я отрицательно покачал головой. Мне захотелось быть полезным Корженевскому, поскольку в первую же минуту я почувствовал симпатию к этому человеку.

— Не всегда, сэр. Это были… м-м… особые обстоятельства.

— Я так и думал. До недавнего времени у меня был второй помощник — парень по фамилии Марло. Он попал в переделку под Макао.

Нахмурившись, капитан взял со стола коробку «шерут», начиненных черным табаком, и предложил нам. Демпси, усмехнувшись, отказался — в отличие от меня. Корженевский пристально смотрел мне в глаза — казалось, взгляд его проникает в самую душу. Все движения капитана были неторопливы и рассчитаны, говорил он несколько тяжеловесно.

— Вас нашли в Гималаях. Полная потеря памяти. Потом вы служили в аэрополиции. Подрались с пассажиром на «Лох-Итайве», здорово его покалечили, потому что потеряли голову… Пассажир был несносен, а?

— Да, сэр. — На вкус сигара оказалась неожиданно мягкой и сладковатой.

— Насколько я знаю, он не желал сесть рядом с какими-то индийцами?

— Среди всего прочего, сэр.

— Понимаю. — Корженевский бросил на меня пронзительный взгляд.

— Сэр, Эган повинен и в том, что наш шкипер сломал ногу, — добавил я. — Иными словами, старик надолго прикован к постели. Он этого не вынесет.

Корженевский кивнул.

— Знаю, каково ему. Я давно с ним знаком. Отличный авиатор. Значит, ваш проступок состоит в излишней верности?.. Что ж, в некоторых обстоятельствах это очень серьезное преступление, не правда ли?

В его словах, казалось, был скрытый смысл.

— Полагаю, да, сэр.

— Добро.

— Мне кажется, сэр, — вставил Демпси, — это наш человек — по характеру, во всяком случае.

Корженевский поднял руку, призывая юношу к молчанию, потом отвернулся и некоторое время в глубокой задумчивости смотрел на огонь.

— Я — поляк, мистер Бастейбл, — наконец сказал он. — Живу в Брайтоне, но родился в Польше. Если б я вернулся на родину, меня бы тут же расстреляли. И знаете, почему?

— Почему, сэр?

Корженевский улыбнулся и развел руками.

— Потому что я поляк.

— Сэр, вы изгнанник? Русские?

— Именно. Русские. Польша — часть их империи. Я чувствовал, что это несправедливо, что народы должны сами решать свою судьбу. Я так и заявил… много лет назад. Меня услышали и изгнали. Вот почему я пошел служить на британский торговый флот. Потому что я — патриот Польши.

Недоумевая, зачем он все это рассказывает, я чувствовал, что тому есть веская причина, и слушал внимательно. Капитан повернулся ко мне.

— Как видите, мистер Бастейбл, оба мы — отверженные. Не по своей вине, а по воле рока

— Понимаю, сэр. — Я все еще пребывал в замешательстве, но не произнес больше ни слова.

— Я — хозяин своего судна, — сказал капитан. — Это небольшой, но хороший корабль. С виду он, правда, не ахти… Хотите стать членом его команды?

— Почту за честь, сэр. Я вам очень признателен…

— Пустое, мистер Бастейбл. Мне нужен второй помощник, вам нужна работа. Жалованье невелико — пять фунтов в месяц, зато полное довольствие.

— Благодарю, сэр.

— Добро.

Я никак не мог понять, что связывает молодого щеголя и старого шкипера. По всей видимости, они были хорошо знакомы друг с другом.

— Ночь можете провести в этой гостинице, если вас устроит, — продолжал капитан, — а завтра приходите в аэропарк. В восемь часов, идет?

— Да, сэр.

— Добро.

Я взял свою сумку и выжидательно посмотрел на Демпси. Тот бросил взгляд на капитана, улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Устраивайтесь, а я попозже к вам загляну. Надо обсудить с капитаном кое-какие вопросы.

По-прежнему недоумевая, я попрощался с моим новым начальником и вышел. Закрывая за собой дверь, услышал голос Демпси:

— Так вот, что касается пассажиров…

На следующее утро, сев в омнибус, я отправился в аэропарк. Жизнь там била ключом. Прибывали и отправлялись в рейс воздушные суда, похожие на исполинских пчел, вьющихся вокруг исполинского улья. Их корпуса в лучах осеннего солнца отсвечивали золотом, серебром и алебастром. Демпси, перед тем, как покинуть меня прошлым вечером, сообщил название корабля — «Скиталец» (весьма романтично, подумалось мне), а начальство парка уверило, что он пришвартован у мачты номер четырнадцать. Только теперь, в холодном свете дня, мне пришло в голову, что слишком уж поспешно согласился я на эту работу… Однако отступать было поздно. Впрочем, я всегда смогу уйти с корабля, если пойму, что там что-то неладно.

Дойдя до мачты номер четырнадцать, я обнаружил, что она занята громадным русским лайнером, на который поспешно поднимали какой-то огнеопасный груз. Никто вокруг не имел представления, где находится «Скиталец».

Спустя полчаса, проведенных мною в бесплодных поисках, меня направили на другой конец поля — к мачте номер тридцать восемь. Я устало пробирался под огромными корпусами грузовых и пассажирских судов, едва не путаясь в переплетении дрожащих швартовочных канатов, блуждал среди стальных ферм причальных мачт, пока не увидел наконец мачту номер тридцать восемь и мой новый корабль.

Его каркас был покрыт выцветшей матерчатой обшивкой, и все же судно сияло чистотой, точно лайнер первого класса. Ветер с трудом качал его — казалось, оно забито грузом до отказа. Четыре допотопных двигателя размещались снаружи гондол, к которым вели крытые местами переходы, а площадки для осмотра двигателей вообще представляли собой хлипкие, открытые всем ветрам фермы. У меня было чувство, какое, наверное, испытывает моряк, переведенный с океанского лайнера на старый, медлительный пароход. Хотя в мое время воздушный шар казался единственно возможным средством передвижения по воздуху, сейчас я разглядывал «Скитальца» как некий музейный экспонат. Бури сильно потрепали его. Серебряная краска на корпусе облупилась, цифры номера (806), буквы названия и пункта приписки (Лондон) кое-где стерлись. А поскольку иметь хотя бы частично стертые регистрационные данные запрещено, двое аэронавтов, сидя в подвешенной к переднему переходу люльке, черным креозотом подновляли надпись. Корабль казался еще более старым, чем «Лох-Несс», и более примитивным. Я сомневался, что «Скиталец» оснащен такими устройствами, как компьютер, кондиционер и тому подобное — разве что простейшим беспроволочным телефоном — и что из него можно выжать более восьмидесяти миль в час.

Стоя внизу и наблюдая, как корабль медленно поворачивается на канате, а затем, словно нехотя, возвращается в прежнее положение, я ощутил секундное замешательство. Длиной он был около шестисот футов, но каждый дюйм говорил о том, что этой рухляди давно пора на свалку.

Я забрался на мачту, надеясь, что мое опоздание не задерживает отлет, и вошел в «конус ожидания». Отсюда к кораблю вели сходни с канатными перилами, прогнувшиеся и заходившие ходуном, когда я поставил на них ногу. Ни пластиковых стенок, ни крытых переходов, чтобы пассажирам не приходилось смотреть вниз, на землю в сотне футов под ними…

Странное чувство охватило меня. Досада уступила место радости — мне вдруг стала приятна мысль о том, что я буду бороздить небеса на этом старом, потрепанном бродяге воздушных дорог. Была в нем некая изюминка, этакий дух воздушных кораблей-пионеров, о которых частенько вспоминал капитан Хардинг, хотя ничего особенного в конструкции «Скитальца» я не заметил.

На круглой грузовой площадке меня встретил авиатор в грязной фуфайке.

— Вы новенький, сэр? Второй помощник? Капитан ждет вас на мостике. — Он ткнул пальцем в сторону короткого алюминиевого трапа, ведущего к гондолам из центра площадки.

Я поблагодарил авиатора и поднялся. На мостике было пусто — если не считать коренастого человека в поношенном, но тщательно выглаженном мундире капитана торгового флота. Он обернулся. Взгляд его водянисто-голубых глаз был по-прежнему твердым и цепким. Во рту дымилась «шерут», седая имперская бородка воинственно торчала вперед. Он шагнул навстречу и протянул руку.

— Рад видеть вас на борту, мистер Бастейбл.

— Доброе утро, сэр, — ответил я, поставив сумку на палубу. — Прошу извинить за опоздание, но…

— Знаю, знаю. Наш причал отдали этому чертову русскому сухогрузу. Вы не задержали нас — мы все еще подновляем регистрационный номер, да и пассажиры пока не прибыли. — Он указал на ступеньки в задней части мостика. — Ваши «апартаменты» там. Пока вам придется делить каюту с мистером Барри, а в свою переселитесь, как только сойдут пассажиры. Обычно пассажиров с местами немного, хотя на палубе вы встретите людей, летящих аж до Сайгона. Ваша каюта — самая удобная, так что не обессудьте… Договорились?

— Да, сэр.

— Добро.

Я поднял сумку.

— Каюта Барри направо, — сказал Корженевский. — Моя прямо, на носу. Ваша — та, где пока живут пассажиры — налево. По-моему, Барри уже ждет вас. Увидимся через пятнадцать минут, надеюсь, к тому времени мы уже отчалим.

Поднявшись по трапу, я открыл дверь и оказался в небольшом коридоре, из которого вело еще три двери. Стены были исцарапаны, серая краска кое-где облупилась. Я постучал в правую дверь.

— Заходите!

На незаправленной нижней койке в одном белье сидел долговязый, худощавый человек с пышной рыжей шевелюрой и наливал себе щедрую порцию джина. Когда я вошел, он поднял на меня глаза и приветливо кивнул.

— Бастейбл? А я Барри. Хотите выпить? — Он протянул мне бутылку, а затем, словно вспомнив о приличиях, предложил и стакан.

Я улыбнулся.

— Спасибо, но я не пью в такую рань. Моя койка верхняя?

— Боюсь, что да. Конечно, это не совсем то, к чему вы привыкли на «Лох-Итайве», однако…

— Сойдет.

— Форму найдете вон в том шкафу. К счастью, у Марло была примерно ваша фигура Вещи кладите туда же… Я наслышан о вашей потасовке. Вы молодчина. А это проклятое корыто буквально набито недотепами… Порядки тут не очень строгие, но вкалываем до седьмого пота. Зато шкипер — один из лучших.

— Мне он понравился, — заметил я, складывая вещи в шкаф и доставая оттуда измятую форму.

— Один из лучших… — повторил Барри, натягивая брюки и свитер. Допив джин, он заботливо убрал бутылку и стакан. — Ну, кажется, это шаги пассажиров. Встретимся на мостике, когда взлетим.

Он открыл дверь, и я мельком увидел спину одного из пассажиров, входящих в каюту напротив. Женщина. В тяжелом дорожном плаще черного цвета. Вообще-то странно, что Корженевский взял пассажиров — он, как мне показалось, недолюбливает «сухопутных крыс». Но, очевидно, экипаж «Скитальца» не прочь зарабатывать сверх тарифа грузовых перевозок. Жить-то надо.

Через несколько минут я присоединился к капитану и Барри. Первый и второй рулевые уже стояли за штурвалами; в своей тесной клетушке, дожидаясь от диспетчера разрешения на взлет, скрючился связист. Я посмотрел в иллюминатор. Рядом со всеми этими прекрасными кораблями наш «Скиталец» выглядел таким маленьким и жалким, что мне захотелось скорее покинуть кройдонский аэропарк.

Корженевский взял трубку телефона.

— Капитан — мотористам. Полная готовность.

Секундой позже я услышал рокот разогревающихся дизелей. По беспроволочному телефону пришло разрешение с пункта наземного контроля — мы могли взлетать. Капитан перешел на нос, откуда были видны сходни и основной швартовочный канат. Барри занял его место возле телефона. Из люка, ведущего в трюм, показались голова и плечи боцмана.

— Поднять сходни, — скомандовал капитан.

Наклонившись, боцман передал его приказ кому-то внизу. Послышались стук, лязгание, крики.

Спустя несколько секунд боцман доложил:

— Сэр, корабль к отлету готов.

— Отчаливаем. — Капитан расправил плечи и, зажав сигарету в зубах, сунул руки в карманы.

— Внизу, отчаливаем, — сказал Барри в трубку.

Последовал толчок, и корабль отошел от мачты.

— Отдать швартовы.

— Внизу, отдать швартовы.

Упали канаты; мы повисли в воздухе.

— Полный назад.

— Дизели — полный назад, — щелкнув переключателем, приказал Барри мотористам во внешних гондолах. Корабль вздрогнул и закачался, удаляясь от мачты.

— Рулевой—два, двести пятьдесят футов, — сказал капитан, не отворачиваясь от огромного лобового окна.

— Двести пятьдесят, сэр. — Рулевой повернул большой металлический штурвал, управляющий хвостовыми рулями. Немного задрав нос, «Скиталец» поплыл в синеву.

В первый момент меня кольнуло чувство потери — ведь я покидал все то, к чему мало-мальски привык в этом мире семидесятых годов… Но впереди меня, вероятно, ждали еще более удивительные открытия. Я ощущал себя мореплавателем времен королевы Элизабет, отправляющимся на поиски новых земель.

Кройдонский аэропарк остался позади; мы плыли над полями Кента к побережью со скоростью почти пятьдесят миль в час, постепенно набирая высоту в тысячу футов. Корабль на удивление легко слушался рулей, и я понял, что не умею судить о воздушных кораблях с первого взгляда. Каким бы примитивным ни было управление «Скитальца», он ровно и невозмутимо, с некоторой, я бы даже сказал, величавостью вершил свой небесный путь. Барри, которого я поначалу принял за никчемного пропойцу, на деле оказался отличным офицером; впоследствии я узнал, что напивается он только на земле.

Весь первый день и всю ночь пассажиры не покидали каюты. Это было странно, но я не удивлялся. Может быть, они страдали от воздушной болезни или не желали слоняться по палубам. В конце концов, ни прогулочной палубы, ни кинематографа на «Скитальце» не было. Захоти пассажир поглазеть на что-нибудь, кроме ящиков в темном грузовом отделении, ему пришлось бы выйти на внешние переходы и крепко держаться за леера, ежесекундно рискуя сорваться под напором ветра.

На борту не было ни навигатора, ни офицера метеослужбы — их обязанности распределялись между шкипером, Барри и мной. Я надеялся, что коллеги-офицеры не примут мою сдержанную манеру поведения за высокомерие. Возложенные на меня обязанности я выполнял охотно, может быть, несколько неуклюже, но страстно желая показать Корженевскому, что стараюсь. Думаю, шкипер, Барри, да и весь экипаж понимали это, и я постепенно втянулся. Некоторое время спустя, когда мы проплывали над сверкающей голубизной водной гладью Средиземного моря, направляясь в Иерусалим, наш первый пункт назначения, я начал чувствовать машину. Она была проста в управлении, но повиновалась командам с… могу назвать это грацией. Обращайся с ней уважительно, и она сделает все, что ни попросишь. Это покажется глупой сентиментальностью, однако существовала взаимная привязанность, этакое дружелюбие как со стороны экипажа, так и со стороны судна.

Пассажиров я так и не видел. Они даже не выходили в крохотную кают-компанию за камбузом, где обедали офицеры, а ели в своей каюте. Складывалось впечатление, что пассажиры стараются не попадаться на глаза — разве что Корженевский и Барри заходили к ним время от времени.

Перед нашим прибытием в Иерусалим, когда я нес вахту с шести до восьми вечера, сверяя курс по навигационной карте, на мостике появился связист и, помявшись, завел со мной разговор:

— Бастейбл, что вы думаете о наших пассажирах?

Я пожал плечами.

— Ничего не думаю, Джонсон. Я видел только одного, и то мельком. Женщину.

— Старик говорит, они беженцы, — сказал Джонсон. — Направляются в Бруней.

— Может быть. Бруней — не самая спокойная страна. Я слышал, там пошаливают бандиты.

— Точнее, террористы. Они прекрасно организованы, а поддерживают их немцы и японцы. Не иначе, зарятся на наши колонии.

— Но ведь существуют международные соглашения. Нет, вряд ли они решаться их нарушить.

— Знаете, Бастейбл, — рассмеялся Джонсон, — вы еще зеленый новичок. Весь Восток лихорадит. Национализм, старина! Индия, Китай, Северо-Восточная Азия… Народ волнуется. — Джонсон был из тех пессимистов, которые со смаком обсуждают подобные вещи. Я слушал его недоверчиво. — Ничего странного, если эти пассажиры окажутся соотечественниками нашего старика. Политизгнанниками. Или даже русскими анархистами… А что?

Я расхохотался.

— Полноте, Джонсон. Шкипер не полезет в эти дела.

Связист укоризненно покачал головой.

— Ах, дорогой мой Бастейбл! Ничего-то вы не понимаете. Ну, извините, если помешал.

Когда он покинул мостик, я улыбнулся и забыл его слова. Очевидно, это была шутка, розыгрыш — из тех, что частенько устраивают с новичками на любом корабле… Однако пассажиры, по-видимому, и в самом деле не собирались выходить из каюты.

На следующее утро мы прибыли в Иерусалим, и я переоделся в робу, чтобы осмотреть груз. В основном, он состоял из ящиков с сельскохозяйственным оборудованием, предназначавшимся для евреев, которые иммигрировали в Палестину. В трюме было сухо и жарко; грузчики ругались из-за двух ящиков, значащихся в документах, но почему-то не оказавшихся на месте.

Я послал за Корженевским, поскольку в момент погрузки меня на борту еще не было. Ожидая капитана, я купил у мальчика английскую газету и бегло просмотрел ее. Единственной заслуживающей внимания новостью был недавний взрыв бомбы в доме сэра Джорджа Брауна — одного из ведущих политических деятелей. К счастью, сэр Джордж в момент взрыва отсутствовал — пострадал, до и то не сильно, только один слуга. Но все газеты, ясное дело, исходили ненавистью, поскольку на стене дома появилась надпись: «СВОБОДУ КОЛОНИЯМ» — разумеется, работа каких-то фанатиков. Неужели еще находятся сумасшедшие, которые считают действенными такие методы борьбы? Газета напечатала фотографии шести—семи подозреваемых в этом покушении, среди них — небезызвестного графа Рудольфе Гевары, который давным-давно был выдворен со своей родины, Португалии. До этого взрыва все полагали, что он скрывается в Германии. Никто не мог понять, почему дворянин пошел против своего сословия, почему попрал прививаемые ему с детства идеалы.

Наконец пришел капитан. Я сунул газету в задний карман и приступил к своим обязанностям.

Неисповедимы пути Господни! Мне уже следовало привыкнуть, что судьба бросает меня из огня да в полымя. Вот что случилось, когда я поднялся в трюм.

Один из грузчиков забыл снять с поднятого на борт ящика крюк, и я, зацепившись, порвал на спине рубашку. Ничего страшного, мы продолжали работу, но тут капитан поинтересовался, что произошло.

— Вы неосторожны, мистер Бастейбл, — заметил он. — Так у вас на солнце спина сгорит. Пойдите-ка переоденьтесь.

— Слушаюсь, сэр.

Оставив механика присматривать за грузом, я поднялся на мостик, а оттуда прошел к своей каюте. В коридоре было невероятно жарко и душно, поэтому все двери были открыты настежь. Проходя мимо каюты пассажиров, я бросил внутрь взгляд, но шаг не замедлил — не мог же я, в самом деле, стоять и глазеть на них… хотя, признаться, искушение было велико.

Переступив порог своей каюты и заперев дверь, я сел на нижнюю койку, медленно достал из кармана газету… и вздрогнул.

В пассажирской каюте находились двое — мужчина и женщина. Женщину я не знал, но вот лицо ее спутника мне было хорошо знакомо. Я развернул газету и снова посмотрел на анархистов, разыскиваемых в связи с покушением на сэра Джорджа Брауна. Самые противоречивые мысли теснились в моей голове, когда я вглядывался в одну из фотографий. Нет сомнений: высокий красивый мужчина, которого я увидел в пассажирской каюте, — ни кто иной, как граф Рудольфе Гевара — известный анархист и убийца!

Слезы навернулись на глаза, когда я понял, что все это значит.

Доброжелательный старый шкипер, который произвел на меня впечатление человека кристальной честности и твердого характера, в чьи руки я добровольно вверил свою судьбу, на деле оказался распоследним негодяем, пособником социалистов! Как же я ошибался в нем! У меня было такое чувство, будто меня предали.

Надо немедленно связаться с властями. Но как покинуть корабль, не вызвав подозрений? Каждый член экипажа, вплоть до матросов, предан шкиперу телом и душой. Сомнительно, что мне позволят добраться до иерусалимской полиции. Но мой долг — попытаться.

В спорах с самим собой, очевидно, прошло немало времени, потому что пол под ногами вдруг качнулся, и я понял, что «Скиталец» уже отходит от причальной мачты. Мы плыли в небо, а предпринимать какие-либо действия не борту корабля, полного опасных фанатиков, которые не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня замолчать, бесполезно.

Застонав, я прижал ладони к вискам. Каким надо быть глупцом, чтобы поверить Демпси — бесспорно, тоже члену этой шайки! Как жестоко меня обманули!

Дверь отворилась так неожиданно, что я чуть не вздрогнул. Это был Барри. Он дружески улыбался, а я испуганно смотрел на него: сколь умело он скрывает свое истинное лицо!

— Что случилось, дружище? — мягко спросил он. — Перегрелся на солнце? Старик послал меня посмотреть, все ли с тобой в порядке.

— Кто?.. — выдавил я. — Пассажиры… Почему они… здесь?

Я ждал ответа, который оправдал бы в моих глазах и его, Барри, и капитана.

Первый помощник бросил на меня удивленный взгляд.

— Какие? Те, что напротив? Да ведь они старые друзья шкипера. Корженевский помогает им…

— Помогает?

— Именно. Слушай, тебе лучше прилечь. И не выходи без фуражки не солнце. Хочешь каплю чего-нибудь крепенького, чтобы придти в себя? — Он направился к своему шкафчику.

Какое двуличие! Я мог только предположить, что долгая жизнь вне закона приучает безучастно относиться не только к страданиям, причиняемым другим людям, но и к разложению собственной души.

Что могу я противопоставлять людям, подобным Барри?

КНИГА ТРЕТЬЯ,

повествующая об обратной стороне медали, появлении Небесного Полководца и уходе путешественника во времени

Глава I

ГЕНЕРАЛ О.Т.ШОУ

Лежа на своей койке и мысленно возвращаясь к событиям последних дней, я понял, почему Корнелиус Демпси, а позднее и его друзья-анархисты решили, будто я их единомышленник. С их точки зрения моя стычка с Эганом явилась своего рода протестом против американских властей. Мне неоднократно делались различные намеки, а я, неверно истолковав их, позволил втянуть себя в эту грязную игру. «Оба мы отверженные», — говорил капитан Корженевский. Только теперь до меня дошел истинный смысл его слов. Капитан полагал, что я одного с ним поля ягода! Социалист! Или даже анархист!..

Однако затем я пришел к выводу, что создавшаяся ситуация как нельзя лучше отвечает моим намерениям. Я могу обелить свою честь, поскольку любой позор забывается, и вернуться к полюбившейся работе. Ведь никто меня не подозревает. Все на «Скитальце» думают, что я такой же бунтарь, как они сами. И если мне удастся каким-то образом захватить управление кораблем и повернуть к британским берегам, я смогу отдать преступников в руки полиции. Я стану героем (хотя к почестям не стремлюсь), и мне наверняка предложат вернуться в полк.

Но потом перед моим внутренним взором встало лицо Корженевского, и я почувствовал укол совести. Неужели я предам этого человека? Человека, который помог мне? Который на первый взгляд казался таким порядочным?.. Сердце мое окаменело. Вот почему Корженевский ухитрялся так долго оставаться на свободе — он казался порядочным. Дьявол! Сколько людей, столкнувшихся с этим негодяем, было обмануто, подобно мне?

Я встал и на негнущихся ногах, словно под гипнозом, двинулся к шкафчику, где Барри держал большой служебный револьвер. Я открыл дверцу, достал оружие, проверил, заряжено ли. Сунул за пояс и надел куртку, чтобы не было видно рукоятки. Потом сел на койку и принялся составлять план.

Наш следующий пункт назначения — Кандагар в Афганистане. Поминальный союзник Британии, Афганистан слывет крайне нелояльной страной. В Кандагаре полного русских, немцев, турок и французов; то и дело они устраивают заговоры, чтобы склонить это горное государство на свою сторону. Идет игра, которую мистер Киплинг назвал «большой игрой политиков и интриганов». Даже если мне удастся уйти с корабля, совершенно неясно, найду ли я помощь. Что же делать? Пригрозить анархистам и вернуться в Иерусалим? На этом пути трудностей не меньше… Нет, надо ждать, пока мы не покинем кандагарский аэропарк и не прибудем в следующий порт — Лахор в британской части Индии.

Итак, пока Кандагар не останется позади, необходимо вести себя как ни в чем не бывало. Я нехотя положил револьвер в шкафчик Барри, глубоко вздохнул, чтобы расслабить мышцы лица, и поднялся на мостик.

До сих пор не могу понять, как я ухитрился не вызвать подозрений у своих «друзей». В последующие дни я выполнял обычные обязанности, стараясь работать как всегда хорошо… Однако непринужденные беседы с Корженевским, Барри и остальными давались мне с превеликим трудом. Они полагали, что я все еще страдаю от солнечного удара, и были крайне предупредительны. Не знай я об их истинной сущности, я бы поверил, что они мне искренне сочувствуют. Хотя, наверное, они не кривили душой, думая, что заботятся о здоровье своего единомышленника.

Мы прибыли в Кандагар — окруженный стеной мрачный город, почти не изменившийся с моего времени — и вскоре покинули его. Мое волнение росло, и я, чтобы успокоиться, вновь достал револьвер. Я неутомимо изучал карты, дожидаясь, когда «Скиталец» пересечет границу Индии.

В полдень мы должны были достичь Лахора. Сказавшись больным, я остался в каюте и обдумал последние детали. Ни матросы, ни офицеры, как правило, не носят оружия — весь мой план был построен на этом обстоятельстве.