Подземка

Я, как обычно, вышла из станции, направилась к линии Хибия, а когда спускалась к платформе, раздалась пожарная сирена. Так жутко: «би-и-и-и-и». Я привыкла к этому звуку, пока работала в «Джей-ар», и сразу поняла: что-то произошло. По станции раздалось объявление. Пока я думала, не уйти ли мне со станции вообще, показался поезд линии Хибия.

По той суете, с которой действовали станционные работники, было понятно: что-то необычное. Поезд пришел с той стороны, куда нужно было мне. Внутри — ни одного пассажира, вагоны пусты. Это уже потом я сообразила: в том поезде был распылен зарин. На Камиятё или где-то рядом возникла внештатная ситуация, всех пассажиров высадили, и поезд остановился на платформе Касумигасэки.

После сирены повторялось объявление «всем выйти на улицу»; услышав его, люди потянулись к выходам. А меня в тот момент впервые сильно затошнило, и я поняла: чем стремиться наверх, не мешало бы мне оказаться в туалете, — и отправилась его искать. Нашла рядом с комнатой начальника станции.

Проходя мимо нее, я увидела внутри троих лежащих работников. Выходит, происшествие со смертельным исходом, подумала я. Но так и прошла мимо в туалет, а, выйдя из него, поднялась на поверхность через выход рядом с Министерством внешней торговли. Прошло минут десять — за это время лежавших в комнате начальника станции работников вынесли наружу.

Когда я поднялась по лестнице, вышла на улицу и огляделась, вокруг царило то, что уместнее всего описать словом «ад». На земле лежало трое людей с зажатыми в зубах ложками. Было еще шестеро работников метро — все они сидели на клумбе и, обхватив головы руками, рыдали. На выходе из станции причитала женщина[20]. Я даже не знала, что сказать, — я не понимала, что же произошло.

Остановив одного из работников метро, я сказала ему: у меня есть опыт работы в «Джей-ар». Умею оказывать экстренную помощь. Могу чем-нибудь помочь? Взгляд у него был совершенно расфокусированный, лишь бессознательно вращались зрачки. Он только повторял: да, помогите. Я обратилась к сидящим работникам метро: сейчас не время плакать. «Никто не плачет», — раздалось мне в ответ. Мне казалось, что у них на глазах слезы. Я подумала: «Скончались их товарищи, которые лежали там, вот они и оплакивают их гибель». Спросила, вызвали неотложку или нет? Оказалось, что да. И действительно, послышался вой сирен, но до нас машины почему-то не доехали. Помощь к нашему месту подоспела в последнюю очередь, и люди в самом тяжелом состоянии оказались в больнице после всех других. Двое скончались.

Все это снимала камера телевидения. Токийского — судя по тому, что рядом стоял их микроавтобус. Я им: сейчас не этим нужно заниматься. Дайте автобус отвезти этих людей в больницу! Водитель посовещался с остальными, и они согласились.

В «Джей-ар» нас всех заставляли носить красные шарфы, чтобы размахивать ими в экстренном случае. При виде такого шарфа поезду следовало остановиться. «Так, шарф», — первое, что пришло мне в голову. У кого-нибудь есть красный шарф? — обратилась я к окружающим. Нашелся, но уж очень маленький. Тогда я протянула водителю телекомпании платок и сказала: везите их в ближайшую больницу. Вопрос жизни и смерти. Сигнальте, как можете, но ради бога — только не останавливайтесь. Даже на красном.

Цвет платка не помню. Кажется, что-то с цветными узорами. Я им велела размахивать платком или повязать вокруг зеркала бокового вида — сейчас не вспомню. Меня тоже всю колотило, поэтому воспоминания не настолько отчетливы. В машине на заднем сиденье поместились покойный господин Такахаси и еще один помощник. Место оставалось, и тогда в машину сел еще один работник метро.

Когда я встретилась с господином Тойодой в следующий раз, он подарил мне новый платок, поскольку тот он мне так и не вернул. Видимо, тому, кто сидел на заднем сиденье, стало плохо, вот платок и пригодился. Пожалуй, в тот момент господин Такахаси был еще жив. Но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: он уже не жилец. Людей, стоящих на пороге смерти, мне до тех пор видеть не приходилось, но тут как пронзило: он умирает, но его нужно попытаться спасти.

Водитель обратился ко мне: садись, сестричка. Нет, не могу, ответила я. Еще оставалось несколько человек, сами ходить они не могли, и я считала, что должна о них позаботиться. В какую больницу поехала та машина, я не знаю.

Затем я увидела голосившую во все горло женщину — ее лихорадочно трясло. Я села рядом и начала ее успокаивать: уже все позади, все позади. Тем временем подъехала неотложка; я как могла, ухаживала за пострадавшими. Лица у них были даже не бледные, а мертвенно-синие. У одного — на вид довольно пожилого — мужчины изо рта шла пена. Да так сильно, что я подумала: сколько же ее у него там? Я расстегнула ему на рубахе все пуговицы, ослабила ремень брюк, нащупала пульс — частый. Я ему: дедушка, дедушка! А он не отвечает — без сознания.

Этот человек, показавшийся мне стариком, оказался работником станции. Он к тому времени снял форменный пиджак, и было непонятно, что он там работает. Выглядел он неважно, лысый, и я решила, что он просто пассажир. Уже потом я узнала, что его зовут Тойода, и он сослуживец двух погибших станционных работников[21]. Работал он на платформе линии Тиёда, и лишь один выжил из трех пострадавших там людей. Говорят, пролежал в больнице дольше всех.

Подоспела неотложка. На вопрос: «Он в сознании? » — я не ответила, а закричала: нет, но пульс есть. Из машины принесли кислородную маску и приложили ко рту пострадавшего. Оказалось, что есть еще один дыхательный прибор, и меня попросили направить в машину того, кому он больше нужен. Подышав немного сама, я передала прибор трясущейся девушке, и та уже не отрывалась. Подоспели корреспонденты и окружили ту девушку — в тот день она не сходила с экранов телевизоров.

Ухаживая за людьми, я не чувствовала себя плохо. Когда до меня донеслись слова о кислородной маске — только тогда я поняла, что у меня не все в порядке с дыханием. Но тогда я считала, что между мной и происшедшим нет никакой связи, со мной все в порядке, а нужно спасать людей, пострадавших в этом происшествии (каком, я не знала, но происшествии неординарном). Как я уже говорила, мне с самого утра нездоровилось, и неважное состояние, казалось, было чем-то иным, лично моим.

Тем временем мимо проходил сослуживец. С ним вместе мы спасли девушку от напора прессы. Затем он предложил пойти на работу, и я поняла, что нужно идти. От Касумигасэки до фирмы минут тридцать пешком. На ходу было трудно дышать, но не настолько, чтобы слечь. Кое-как дошла.

Первым делом начальство поинтересовалось, все ли в порядке, — они видели меня по телевизору. Часы показывали начало одиннадцатого. Начальник предложил не перенапрягаться и отдохнуть, но тогда еще я не понимала, что произошло, и как ни в чем не бывало продолжала работать. Спустя некоторое время позвонили из отдела кадров: «Судя по всему, отравляющий газ. Станет плохо — сразу же иди в больницу». А мне действительно становилось все хуже. Где-то на перекрестке Камитё меня посадили в неотложку и отправили в больницу. Больница Адзабу — такая маленькая, но к тому времени там было уже около двадцати человек пострадавших.

Всю следующую неделю я не выходила из какого-то простудного состояния. Кашель, как у астматика, через три дня — температура. Померила — целых 40°. Сначала подумала, что градусник испорчен — ртутный столбик зашкалил за верхнее деление. На самом деле температура, видимо, была еще выше. Двигаться я не могла.

Температура понизилась, но кашель продолжался еще около месяца. Однозначно зарин попал в дыхательные пути. Было очень тяжко. Кашель, начавшись, уже не прекращался. Так тяжело, что с трудом дышится. И, кажется, что не пройдет никогда. Говоришь и вдруг захлебываешься кашлем. Наш отдел работает с клиентами, и работать в таком состоянии мне было очень тяжко.

Несколько раз я видела сон. Где-то глубоко в сознании запечатлелся образ — работник метро с ложкой в зубах. И вот он снился мне. Сплю и вижу, что на земле лежат не единицы, а ряды людей, насколько хватает глаз. Нередко просыпалась по ночам. В жутком страхе.

Мы были как раз перед воротами Министерства внешней торговли. Несколько человек лежало с пеной у рта. С нашей стороны дороги — натуральный адский пейзаж, а на той стороне — мир людей, как ни в чем не бывало спешивших на работу. Ухаживая за людьми, я посматривала на ту сторону. Люди как бы проявляли какой-то интерес к происходящему здесь, но перейти через дорогу даже не помышляли. Там — совсем иной мир. Как бы — «меня это не касается».

Прямо перед нами стоял человек — по виду охранник Министерства внешней торговли. На этой стороне на земле лежали трое. Ждали, когда же приедет «скорая помощь», а она все не ехала. Очень долго. Но охранник не звал никого на помощь. Не вызывал даже неотложку.

Зарин распылили в 8:10, машины «скорой помощи» приехали часа через полтора. Все это время люди были брошены на произвол судьбы. Иногда по телевизору показывают повтор кадров, когда господин Такахаси лежит с зажатой в зубах ложкой. Смотрю я их, и становится нестерпимо.

Если бы, например, вы в то время были среди тех, кто шел на работу по той стороне дороги, вы бы перешли сюда помочь пострадавшим?

Думаю, да. Я понимала, что оставить их нельзя. Даже если бы это произошло в другом месте, думаю, что пошла бы. Если честно, мне самой хотелось расплакаться прямо там, но кому от этого стало бы легче? Я огляделась и с первого взгляда поняла, что адекватно действующих людей там нет. И я сама в том числе. Мы просто оказались в стороне. Поэтому что-то нужно предпринимать. Нельзя оставлять все как есть.

Какой-то злобы или ненависти к тем, кто распылил зарин, я, признаться, не питаю. Просто не могу связать одно с другим, или просто не ощущаю. Я видела семьи погибших, и горечь от их утраты во мне гораздо сильнее, чем злоба и ненависть к преступникам. Меня вовсе не волнует, кто из «Аум Синрикё» это сделал. Меня не беспокоит, что это сделал кто-то из «Аум Синрикё».

Я не смотрю, как освещают эту тему по телевизору. Потому что не хочу смотреть. Никаких интервью давать не собираюсь. Если мой рассказ может хоть чем-то помочь пострадавшим и их семьям, я расскажу. Но я не хочу, чтобы меня подталкивали к этому лишь из праздного любопытства.

Это преступление обществу следует решительно осудить. Становится нестерпимо, едва я задумываюсь о семьях погибших. Каково им сейчас?.. Инцидент не будет разрешен одной лишь казнью преступников. Я видела своими глазами умирающих людей, поэтому я неравнодушна к человеческой смерти. Но как бы там ни было, какая бы кара их ни постигла, сказать им мне нечего.

Сравнить с другими местами не могу,

но мне здесь нравится.

Масару Юаса (24 года)

По сравнению с возрастом господина Тойоды (о котором речь пойдет позже) и погибшего Такахаси, г-н Юаса — сущий юнец. Молодой вихрастый парень. Во время нашей встречи ему было двадцать шесть, но в лице оставалось что-то детское, и выглядел он моложе своих лет.

Родом он из города Итикава префектуры Тиба, там и вырос. Его старший двоюродный брат работал в метро, вот и он заинтересовался «железкой» и поступил в старшую школу Ивакура на Уэно. Там учились преимущественно будущие железнодорожники. Г-н Юаса поступил на механическое отделение, мечтая стать машинистом. На работу пришел в 1989 году и с тех пор трудится на станции Касумигасэки, которую полюбил от всего сердца. Очень приятный молодой человек, в котором угадываются серьезность и открытость. Трудится день за днем, отчетливо видя свою цель. Но, видимо, шок после происшествия оказался очень сильным.

Начальник велел ему вынести на носилках тело неподвижного Такахаси на поверхность и неотлучно ждать на месте приезда «скорой помощи». Но сколько он ни ждал, машина, которая должна была приехать с минуты на минуту, никак не показывалась. Состояние Такахаси ухудшалось на глазах. Г-н Юаса это видел, но ничего не мог поделать. В конечном итоге помощь, к сожалению, оказалась бесполезной, и Такахаси умер. Переполнявшие г-на Юасу нетерпение, смятение и гнев оказались выше его сил. Быть может, поэтому его воспоминания о событиях того дня — с пробелами. Он сам подтверждает, что не помнит почти ничего.

Моя школа была железнодорожного профиля и состояла из двух отделений: механического и транспортного. Прилежные ученики оказывались все больше на транспортном. У них в столе непременно лежало железнодорожное расписание. Я тоже любил дорогу, но совсем на другом уровне, и с такой одержимостью не тягался.

Самым популярным было распределение в «Джей-ар». Но не для меня — очень много кто хотел водить «синкансэны». Но в год нашего выпуска «Джей-ар» кадры не требовались, поэтому престижным распределением считались такие частные линии, как Сэйбу, Одакю, Токю. Однако для поступления в эти фирмы существовало негласное условие: нужно было жить вдоль этих линий. А также было нелегко поступить тем, кто прежде там еще не подрабатывал. Вот так все непросто.

Я с самого начала хотел пойти на работу в метро. Метро тоже было популярным местом работы. Зарплата не хуже других мест. У частных дорог есть свои универмаги, и некоторых против воли направляли на работу в торговлю, а в метро такого не было.

Работа на станции разнообразная. Тут и проверка билетов, и дежурство на платформе, некоторые разыскивают пассажиров, забывших свои вещи, некоторые улаживают конфликты между самими пассажирами — чего только нет. Непросто, когда все это сваливается на восемнадцатилетнего новичка.

Когда дежурил в первый раз, день показался жутко длинным. Первое время стоило опустить жалюзи за последним поездом, как наваливалась усталость. А в голове: «Вот и день прошел». Сейчас такого уже нет, а в начале было непросто.

Самое неприятное — возня с пьяными. Некоторые скандалят, некоторые лезут в драку, кто-то блюет. На Касумигасэки питейных заведений почти нет, поэтому все относительно спокойно, но и сюда заносит…

До поступления на работу вы хотели стать машинистом. Какие-нибудь экзамены сдавали?

Нет, пока что ни разу. Хотя возможности были. Долго думал, но так ни разу и не попытался. В первый год после поступления проводились экзамены на проводников, но тогда я едва привык к работе на станции и пропустил подачу документов. Как я говорил раньше, бывают неприятные моменты: там, пьяные и прочее, но, несмотря на это, я хотел еще какое-то время поработать на этой должности. На самом деле первое желание непременно стать машинистом куда-то постепенно улетучилось.

На Касумигасэки пересадка трех линий: Маруноути, Хибия и Тиёда. На каждой свой персонал. Я входил в группу, обслуживавшую линию Маруноути. Самый большой офис был на Хибии — главный офис всех трех групп. На Маруноути и Тиёда — так, помещения. Накануне 20 марта, когда распылили зарин, было воскресенье, но я шел в ночную смену и должен был ночевать в станционном офисе линии Тиёда. Там как раз не хватало работников, и я шел на подмену. На станциях кто-то непременно ночует. Причем в необходимом количестве. Не хватает кадров своих — приходят на подмену с двух других линий. Хоть мы в разных группах, но работаем-то на одной станции, все друг друга знают. Бывает, просят тебя, в следующий раз попросишь ты — в этом смысле все как одна большая семья.

Где-то в полпервого мы опускаем жалюзи, закрываем турникет, отключаем билетные автоматы, затем умываемся и в начале второго можем ложиться спать. Некоторые освобождаются раньше, в полдвенадцатого, и к двенадцати уже отдыхают. Утром те, кто пораньше легли, просыпаются в полпятого, кто позже — в полшестого. Начало движения на линиях в разное время, но примерно часов с пяти.

Проснувшись утром, мы первым делом проводим уборку, открываем жалюзи, готовим к работе турникет. Затем по очереди завтракаем. На завтрак сами варим рис, делаем суп мисо. Непременно есть дежурный по кухне. Поэтому буквально едим из одного котла.

В тот день я просыпался позже. Встал где-то в полшестого, сразу же надел форму и без пяти шесть уже был у турникета, где проработал часов до семи. Потом до полвосьмого позавтракал и пошел на другую сторону — к турникету со стороны выхода Тораномон. Там как раз выходы А12 и А13. В 8:15 — смена.

Сменившись, я шел к офису, когда увидел, как оттуда с тряпкой в руке вышел мой старший коллега — Мацумото. Я спросил, что случилось? Нужно прибраться в вагоне, ответил он.

Я свою смену закончил и был свободен, поэтому предложил ему сходить вместе. На эскалаторе мы поднялись на платформу.

Там уже находились Тойода, Такахаси и Хисинума, на платформе валялись размокшие газеты. Как раз в том месте, где они укладывали газеты в полиэтиленовый пакет, по платформе была разлита жидкость. И Мацумото начал ее вытирать тряпкой.

У меня тряпки не было, газет тоже оказалось немного — их уже собрали в пакет. Делать мне было особо нечего, я просто стоял и смотрел.

Подумал: что это может быть? — но так и не понял. Запаха нет. Тем временем Такахаси направился к мусорному баку у края платформы. Видимо, ему не хватило газет протереть весь пол. Я подумал, что он решил вытащить из мусорного ящика газеты протереть насухо платформу. Но перед ящиком он закачался и упал.

Все с испугу подскочили и давай его спрашивать: что, мол, случилось? Я подумал, что он после ночной смены, чуть напрягся, вот ему и стало плохо. Никто даже подумать не мог, насколько это опасно. Его спросили: можете идти? Но сами поняли, что это невозможно, и решили взять носилки. На платформе есть связь, по которой мы попросили принести нам носилки.

Смотрю на лицо Такахаси и вижу, что ему очень плохо. Даже говорить не может. Корчась, он пытался ослабить галстук. Странно, от чего он так мучается… Ему действительно было тяжко.

На носилках донесли его до офиса. Сразу же позвонили и вызвали «скорую». Я спросил у Тойоды, к какому выходу подъедет неотложка? Для таких ситуаций определены даже такие мелочи, вот я и поинтересовался. Смотрю, а он говорит как-то нечленораздельно. Странно! Видимо, это он из-за паники. Оказалось, что выход — A11.

Я первым делом понесся к этому выходу. Прежде чем поднимать Такахаси наверх, подумал я, пойду туда и дождусь «скорую». А когда приедет, покажу им, куда идти. Я поднялся на улицу и сбоку от Министерства внешней торговли стал ждать машину «скорой помощи».

А по дороге к выходу я услышал от одного сотрудника, что на станции Цукидзи линии Хибия произошел взрыв. Подробности пока неизвестны. На нашей станции тоже 15-го числа нашли посторонний предмет. Всякое может быть, все-таки странный сегодня день, подумал я, ожидая «скорую».

Но сколько я ни ждал, она все не приезжала. Тем временем на поверхность поднялся еще один коллега. Посетовал, что машина задерживается, и сообщил, что они все равно решили сами поднять Такахаси на поверхность. Я все это время был на улице и ничего не знал, но, по словам двух-трех коллег, которые пришли снизу, в офисе им тоже одному за другим постепенно стало плохо. И они сказали, что не хотят возвращаться обратно. Причина была в том, что найденные полиэтиленовые пакеты принесли в офис. Но что бы ни говорили они, а поднимать Такахаси нужно, поэтому они опять пошли вниз.

Когда спустились, рядом со входом на диване сидела одна из пассажирок — ей стало плохо[22]. В глубине офиса на полу на носилках лежал Такахаси. Он уже совсем не шевелился и был какой-то затвердевший. Ему было намного хуже, чем раньше. Почти без сознания, он не отвечал на вопросы. Мы вчетвером подняли Такахаси наверх.

Но сколько мы ни ждали, «скорая помощь» по-прежнему не приезжала. Мы начали переживать. Ну почему она все не едет! Сейчас-то я понимаю, что все машины ехали в сторону Цукидзи. Их сирены слышались вдалеке, но сюда они не доезжали. Я занервничал — они все по ошибке едут в другое место. Мне хотелось побежать за ними и закричать: «Сюда, сюда! »

Я и в самом деле собирался побежать, но, сделав несколько шагов, почувствовал головокружение. Голова… Мне стало дурно. Но тогда я считал, что причиной этому лишь ночная смена. Когда Такахаси вынесли на поверхность, там уже скопились журналисты. Подскочила какая-то корреспондентка и наставила камеру. Причем не телевизионщица, а с обычным фотоаппаратом. Таким большим, похожим на профессиональный. И вот она фотографировала лежащего Такахаси. По крайней мере, мне так показалось. Меня взбесило, что «скорая» до сих пор не приехала, и я жестко сказал фотографу: хватит снимать! Тут вмешался какой-то ее спутник, но я и ему сказал, что хватит. Естественно, снимать — это их работа, а мы не знаем, за что хвататься.

Затем подъехал микроавтобус телекомпании. Я уже потом узнал, что это было Токийское телевидение. Я даже, кажется, кому-то дал интервью. Ответил на вопрос, какая там была обстановка. Но кто это был, Токийское телевидение или нет, — не помню. Хотя, если честно, было не до интервью. «Скорая»-то по-прежнему не едет.

Тем временем мы поняли, что телевизионщики приехали на большом микроавтобусе, и попросили их отвезти больных, раз уж приехали. Я не выбирал выражений. Хотя, что говорил, сейчас не вспомню. Я был очень взволнован. Каждый настаивал на своем — вот и повздорили. Они не сразу согласились. Пришлось объяснить, а на это потребовалось время.

Когда договорились, разложили заднее сиденье, положили Такахаси, посадили еще одного коллегу[23], которому тоже стало плохо. Он постоянно был рядом с Такахаси, присматривал за ним, но стоило подняться наружу, как ему самому стало плохо, и даже немного стошнило. К ним посадили еще одного[24] всех троих отправили в больницу.

Я спросил у водителя, знает ли он больницу поблизости, и тот ответил, что нет. Тогда я уселся на переднее сиденье и поехал вместе с ними. Мы ехали в больницу «Эйч» на Хибия. Очутись на станции больной, нам предписывается везти его туда. Рядом оказалась пассажирка, которая посоветовала нам махать чем-нибудь красным, чтобы окружающие машины пропускали нашу, как «скорую помощь». Я потом узнал от Тойоды, что она раньше работала в «Джей-ар». Но под рукой ничего красного не оказалось, и она протянула свой платок. Я махал им, высунув руку в окно, так мы добрались до больницы. Нет, платок был не красным. С каким-то простым узором.

Дело было в девять утра, на дорогах — пробки. Я весь не в себе: время уходит, а «скорой» все нет. Не помню ни лица водителя той машины, ни женщины. Не до того было. Я даже не мог понять, что же творится вокруг. Помню только, как Оохори на заднем сиденье вырвало.

Когда мы приехали в больницу, она оказалась еще закрытой. Который был час, совершенно не помню. Раз закрыта, значит, девяти еще нет. Опустив носилки, я пошел в регистратуру. Говорю, очень срочно нужна помощь. Вышел на улицу и жду возле Такахаси. Он неподвижен. Оохори сидит на корточках. Но из больницы никто не выходит.

Что, никто не вышел?

Такое ощущение, будто они не поняли, что ситуация безотлагательная. Я был в замешательстве, толком объяснить ничего не мог и лишь сказал: помогите, нужна срочная помощь. А в больнице решили, что не произошло ничего страшного. Сколько мы ни ждали, никто не выходил.

Тогда я опять пошел в регистратуру и сказал уже резче: придите хоть кто-нибудь. У нас беда. Только тогда вышли несколько человек. Взглянув на состояние Такахаси и Оохори, они наконец-то поняли, что дело непросто, и тех двоих сразу же госпитализировали. Сколько прошло времени? Минуты две-три. Я, кажется, даже кричал. И выражений не выбирал.

Оставив Савагути присматривать, я вернулся вместе с водителем телекомпании назад на станцию. К тому же выходу — Al1. Я уже более-менее успокоился — по крайней мере, пытался. Оохори испачкал рвотой заднее сиденье, я сказал об этом водителю и извинился. Тот любезно ответил, мол, ладно, чего уж там. Не бери в голову. Наконец-то я смог сказать что-то связное, а потом ничего не помню.

Когда я вернулся, Тойоду и Хисинуму уже, кажется, вынесли на поверхность. Они на пару даже не шевелились. Откуда-то взялась кислородная маска. Ее по очереди прикладывали ко рту того и другого и пытались сделать массаж сердца. Помимо них, там сидели на корточках несколько других работников станции, а также пассажиры. Сбоку от ворот Министерства внешней торговли есть изгородь, и все сидели, опершись на нее. Что к чему — я уже ничего не понимал.

Затем наконец-то приехала неотложка. Я точно не помню — кажется, Тойоду и Хисинуму повезли на разных машинах. Двое-то в одну машину «скорой помощи» не помешаются, вот одного и повезли, кажется, на обычной машине. Они оказались единственными тяжелыми на нашем участке.

К тому времени вокруг выхода Al1 скопилось немало зевак, набежала пресса, подтянулись пожарные и полиция. Помню, что народу было много. Пресса с микрофонами в руках брала интервью у работников станции и пассажиров. Сдается, к тому времени вход в станцию был уже перекрыт.

Убедившись в этом, я пошел пешком в больницу «Эйч». Захожу внутрь, и вижу, как по телевизору в холле передают новости «Эн-эйч-кей». Показывают место происшествия в метро. Тогда я узнал, что Такахаси умер. Да, узнал из теленовостей. Эх, опоздали, не успели… к сожалению.

Мое состояние именовалось примерно так — «сужение зрачков». Было темно в глазах. И подташнивало. Никакого обследования или анализов — только поставили капельницу. В таком духе, мол, первым делом — капельница. Все это время я не снимал форму. У меня было легкое состояние. Думаю, я пострадал меньше, чем кто-либо из тех, кто оказался ближе. Вот Оохори — тот пролежал в больнице очень долго. Мне повезло, что сразу вышел на поверхность.

После капельницы я вернулся пешком на станцию с нашими сотрудниками. Поезда линии Тиёда следовали без остановок на Касумигасэки, и мы вернулись в офис линии Маруноути. То, се — вернулся домой только вечером. День выдался таким длинным-предлинным. Отдохнув следующий день, я вышел в ночную смену 22-го.

Если честно, помню это происшествие лишь местами. В некоторые моменты память очень отчетливая, во всех остальных — смутная. Очень много выпало. Видимо, потому, что я был на взводе. Помню, как стало плохо Такахаси, как везли его в больницу. Все остальное вспоминается с трудом.

Нельзя сказать, что меня связывали какие-либо личные отношения с Такахаси, он — один из помощников начальника станции, я — молодой. Мы находились на совсем разных уровнях. Его сын тоже работает в метро, на станции N. Мы с ним примерно одного возраста. Таким образом, Такахаси мне в отцы годился. Но когда я общался с ним, этой самой разницы в возрасте не ощущалось. Такое чувство, что он не разделял сослуживцев на старших и младших. Был спокойный, все его уважали. С пассажирами всегда предельно вежлив и обходителен. Я обращался к нему по фамилии, но все звали его по прозвищу — Иссё-сан. Так, по-дружески.

Хоть я и оказался вовлечен в этот инцидент, желания отсюда куда-нибудь перейти у меня совершенно нет. С самого прихода на работу я тружусь на этой станции. Сравнивать ни с чем другим не могу, но здесь мне очень нравится. Привязался я к этому месту, что ли.

В то время Такахаси еще был жив.

Минору Мията (54 года)

Мията-сан работает в торговой фирме «Санва», лет шесть как водит машину «Телевидения Токио». Ожидает прямо в студии. Когда что-то происходит, гонит груженную техникой для прямого вещания машину прямо к месту происшествия. Не являясь при этом работником телекомпании. Я даже не знал о существовании такой системы. Что не умаляет его водительского профессионализма. Бывает, чуть ли не летит наперегонки с конкурентами, а дадут команду — как есть отправляется из Токио на Хоккайдо. Одним словом, работенка не из легких.

Водительский стаж очень долгий, за баранкой — с середины шестидесятых. С детства любит машины, чуть заходит разговор о них — весь загорается. При этом ездит он без нарушений и аварий. Примерно раз в год бывает вынужден нарушить, отдавая себе отчет, а все остальное время — примерный водитель. Говорит, «если ехать, имея глаза не только впереди, но и на затылке, ничего страшного не произойдет». Но с места зариновой атаки ему пришлось везти пострадавших в больницу, не оглядываясь по сторонам.

Родом из Токио, там же и вырос. Женат, имеет одного ребенка. Моложавый на вид, и пятидесяти пяти ему никак не дашь. Говорит отчетливо, не мямлит. Решителен. Эта быстрота принятия решений пригодилась на месте происшествия.

Я езжу на «тойотовском» «хай-эйсе», на борту крупными знаками выведено название телекомпании. Машина закреплена за мной. Телегруппа может меняться, а машина всегда одна и та же. Всегда наготове к выезду, как что-нибудь происходит, говорят — езжай. Работа, в общем, с полдесятого до половины седьмого, но нередко перерабатываем по вечерам, а бывает, и посреди ночи вызывают. Несколько раз в год, не так уж часто.

Хорошие водилы всегда нужны. Поспеют другие телекомпании раньше на место происшествия — пиши пропало. Но машина — всего лишь машина, на ней особо не разгонишься. Чтобы подоспеть хоть немного раньше, приходится выбирать свободные дороги, в общем — учитывать за рулем все эти нюансы. В свободное время изучаю карту, запоминаю объезды. В пределах района Канто нахожу дорогу даже там, куда еду впервые.

Какие-нибудь происшествия возникают практически каждый день. Такого, чтобы за весь день ничего не произошло, просто не бывает. Балду попинать никто не даст (смеется).

20 марта мы с оператором выехали из компании и направлялись на репортаж в фирму «Уэда Холлоу». Фирма эта расположена в финансовом квартале Кабуто и занимается коммерцией. Репортаж не носил срочного характера. Так, отснять для архива.

Мы собирались пересечь перекресток перед станцией Камиятё и выехать на проспект Сева, когда заметили в районе перекрестка панику. Интересно, что там произошло, что случилось? Мы сбросили скорость, чтобы посмотреть, в чем дело. Кажется, это из того разряда, куда нас направят в первую очередь, сказал оператор. В машине находились я, оператор Икэда и видеоинженер Маки. И мы ехали не торопясь.