Полтора квадратных метра

А Елену Александровну позвать как бы случайно, мол, праздник медработника и компания у нас позволяет. Собрались небором-сабором, народ все свой - соседушки... Она пойдет - теперь она вроде бы одинокая: Чиженок посрамлен. А тут солидный человек - плотник Судаков. Одевается он чисто, во все полувоенное (у него сын подполковник). Сестра, старуха Урожайкина, лишнего в разговорах не позволяет себе. Держится строго. Так что клюнет Елена Александровна.
      И Елена Александровна клюнула...
      - Ах, Павел Семенович, я человек коллективный. Вас большинство. Как вы решили, так и будет.
      Она вошла к Полубояриновым вся в розовом, как утренняя заря, на высокой груди колыхались волнистые рюши, коралловая нитка в два ряда обхватывала ее белую шею, и перстенек с зеленым камешком врезался в пухлый палец.
      - Мать Мария, как это нелюбезно с вашей стороны, что не познакомили меня до сих пор с братом, - пропела она, сперва поклонившись хозяйке.
      - Он сам не маленький, - сказала старуха Урожайкина.
      Плотник Судаков, одетый в защитный китель, сухонький, горбоносый, с оттопыренной нижней губой, подал широкую костистую руку и хмыкнул:
      - К вам, Лена Лександровна, и подходить-то боязно.
      - Почему? - брови ее взметнулись.
      - Вы человек ответственный.
      - С какой стороны?
      - Да с любой. Вы и одеты, как генеральша. И сами из себя очень представительны, и должность занимаете хорошую.
      - И вас не примешь за простого человека, Матвей Спиридонович, просияла Елена Александровна. - В этом кителе да еще в профиль... Вы прямо полковник в отставке.
      - Полковник, по которому плачет уполовник, - усмехнулась старуха Урожайкина.
      - А что? Меня в трамвае одна девушка так и попросила: "Товарищ полковник, подвиньтесь, я сяду", - сказал Судаков.
      - Ну, соловья баснями не кормят. Вам что налить, беленького или красненького? - спросила хозяйка у Елены Александровны.
      - Мне как всем.
      Ее посадили рядом с Судаковым, налили полную стопку водки: она взяла ее двумя пальчиками и долго тянула, закрыв глаза.
      - А что, с закрытыми глазами водка слаще? - спросил Павел Семенович.
      - Просто не могу смотреть на нее, - ответила Елена Александровна, передергиваясь, как на морозе.
      - И я не могу видеть ее, проклятую, - сказала хозяйка, - тоже зажмуркой пью.
      - А иначе глаза вырвет, - отозвалась старуха Урожайкина.
      - Бабы вы, бабы и есть, - Судаков усмехнулся и покачал головой. - На всякое серьезное дело у вас духу не хватает.
      Сам он пил легко; ни один мускул не двигался на его лице, и если бы не судорожно трепетавший кадык на сухой шее, то можно было бы подумать, он ее и не глотает, водка сама льется в его утробу, как через просторный шланг.
      - Говорят, вы поете хорошо, Матвей Спиридонович? - спросила Елена Александровна.
      - Хорошо ли, плохо ли, но для вас спою, - решительно сказал Судаков.
      - Для милого дружка хоть сережку из ушка, - ласково кивнул ему Павел Семенович.
      Судаков сурово посмотрел на него, насупился и вдруг запел высоким легким голосом:
      При бурной но-оченьки ненастной
      Скрывался месяц в облаках...
      Старуха Урожайкина враз посерьезнела и ждала нового куплета, глядя в пол; потом мотнула головой и с ходу влилась в песню, широко растягивая слова, играя переливами тоненьким чистым голосом, неведомо откуда взявшимся у этой плоскогрудой сумрачной старухи.
      На ту-у-у зеле-е-о-о-ну-ю могилку
      При-и-шла краса-а-а-вица в слезах...
      В это время кто-то сильно постучал в дверь.
      - В чем дело? - спросил Павел Семенович.
      - Довольно! Отпелись... - раздался за дверью пьяный голос Чиженка. Расходись по одному! Бить не стану... Или дверь изрублю, ну?
      Он вынул топор из-за пазухи и несколько раз с силой провел лезвием по обшивке. Раздался сочный хруст раздираемого дерматина.
      - Ой, не пускайте его! Не пускайте. Он зарубит меня! - вскрикивала Елена Александровна и стала делать так руками, вывернув ладони наружу, словно отталкивалась от кого-то.
      - Отойдите от двери, или я вызову милицию, - сказал Павел Семенович.
      - А я говорю, расходись! - и опять удар в дверь и треск дерматина.
      - Ну-к, я пойду успокою его, - сказал, вставая из-за стола, Судаков.
      - Он зарубит вас, Матвей Спиридонович! - ухватила его за руку Елена Александровна.
      - Эй, обормот! У тебя что, денег много? - спросила Мария Ивановна, подойдя к двери.
      - Все что ни есть пущу в оборот. Но и вам жизни не дам. Расходись, говорю! - кричал Чиженок.
      Судаков все-таки открыл дверь и вышел.
      - Ну, чего топором-то размахался?
      Чиженок от неожиданности отступил шага на два:
      - Га! Счастливая влюбленная пара... А ежели я по шее тебя топором? А?!
      - Я вот вырву топор-то да тебя по шее.
      - Ну, попробуй! Вырви... Давай! - Чиженок подходил к Судакову, но топор держал за спиной.
      - А ты попробуй вдарь?! Ну? - ярился и Судаков.
      Так они с минуту стояли нос к носу, с брезгливой гримасой глядя друг на друга.
      - Шшанок, - сказал Судаков.
      - А ты кобель старый.
      После чего дверь снова захлопнулась перед Чиженком, и он с запоздалой яростью ударил в нее несколько раз топором.
      - Ах, вот как! Ну теперь пеняй на себя. - Павел Семенович сорвался к телефону.
      И пока позвякивало, раскручиваясь, телефонное кольцо, Чиженок стоял за дверью тихо, слушал.
      - Але? Милиция? Милиция? Мне дежурного! Что? А где он? Куда звонить? Ах, черт... - кипятился Павел Семенович.
      И когда опять заверещало телефонное кольцо, в дверь забухало с новой силой:
      - А я говорю, разойдись! Полюбовники, мать вашу...
      5
      Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. С вечера к нему зашел пожарный инспектор капитан Стенин:
      - Вась, приходи после ужина в пожарку - с бредежком полазаем по запруде. Ночь теплая.
      - А где бредень взял?
      - Дезертир принес.
      - Сам-то он будет бродить?
      - Ну! Мы с тобой в бредне-то запутаемся. Он у него что твой невод одна мотня десять метров.
      - Тогда приду.
      Дезертир считался лучшим рыбаком на всю округу. Мастерству этому он обучался поневоле. Многие годы рыбалка по ночам была его главным доходом.
      Сперва Дезертир пропал без вести. В сорок третьем году по нему уж и поминки справили. Потом объявился живым... через двадцать лет. Все эти годы просидел он в собственном подполе. Не так чтобы просидел - работал по ночам, дом ухетал, двор, сено косил, рыбачил... Детей нарожал. А уж напоследок, осмелев, стал ходить в отхожий промысел. Благо что паспортов у колхозников не было. Кем назовется - за того и сходит. Пристал к одной дальней тумской бригаде плотников, с ней и ходил по колхозам - дворы скотные строили, хранилища, избы... Жил он на хуторе Выкса. До войны там было всего десяток дворов, а к шестидесятому году один остался. "Как, Настасья Гунькина там и живет? - сокрушались бабы из дальних сел. - Лес кругом да луга. В озерах одни черти ночуют..." - "Она с чертями и снюхалась. Третьего ребенка в подоле от них принесла".
      Выдал себя Дезертир сам. Умерла мать у него. Пока ее обмывали да отпевали, он все в подполе отсиживался. Но, когда понесли на кладбище, не выдержал. Бледный, без шапки, раздетый - время было осеннее, ветреное, он шел за ее гробом, бормотал деревянным голосом: "Прости, мать родная! Простите, люди добрые!" И всю дорогу плакал.
      С кладбища сам пошел в Рожнов, в милицию. Настасья вопила по нем пуще, чем по умершей... "Хоть бы на поминки вернулся! Посидел бы с детьми напоследок", - упрашивала его Настасья. Но он был безответен.
      В милиции дежурил как раз участковый Парфенов.
      - Берите меня... Я дезертир.
      Гунькин так и пришел без шапки, раздетый, с размазанными потеками слез по щекам.
      - Какой дезертир? Откуда? - спрашивал его молодой лейтенант. - С трудового фронта, что ли? С целины?
      - Нет, с настоящего... с германского.
      - Да ты что, друг, пьяный, что ли?
      Пока посылали бумаги в высокие сферы, пока ждали указаний, как быть с этим дезертиром, куда его девать, Гунькин с топором да рубанком всю милицию обстроил: и полы перебрал, и двери выправил, и переплеты оконные сменил. И даже начальнику квартиру успел отремонтировать.
      - А он деловой, этот дезертир, - сказал начальник. - Только в глаза не смотрит и мычит, как немой. Если помилуют, надо бы трудоустроить его.
      Помилование пришло через два месяца. И участковый уполномоченный Парфенов водил его в райкомхоз:
      - Отбился человек от жизни... Надо бы посодействовать насчет работы. А так он ничего, смирный. Работать умеет...
      Приняли. Милиция авторитетом пользуется. Переехал Гунькин в Рожнов, построил себе пятистенок, разукрасил его резными наличниками и зажил не хуже иных прочих. Про его историю вскоре все позабыли, только и осталось одно прозвище - Дезертир, которое и к ребятишкам перешло. Но кто в Рожнове живет без прозвища? Поди раскопай - отчего так прозывают. Да вот, пожалуй, привычка скверная осталась - плохо спал по ночам Дезертир. Но и тут оборачивалось не без пользы - рыбачил.
      Еще с вечера принес он в пожарку свой бредень, сам связал из капроновых ниток цвета лягушачьей икры, чтобы рыбий глаз сбить. Капитан Стенин опробовал его на прочность: двумя пальцами захватил ячейки и натянул их до глубокой рези в теле:
      - Крепкий!
      - Повеситься можно - нитка выдержит, - ответил Дезертир. - Она в химическом составе пропитана.
      - Это что за состав?
      - В готовом виде существует. Вроде дубильного порошка.
      - А у нас батя сроду шкуры женской мочой выделывал, - сказал капитан.
      - Женская моча мягкость придает, - согласился Дезертир. - И гнилушки тоже... А химия, она органичность съедает. Любой запах отобьет, хоть скотский, хоть псиный.
      Когда пришел лейтенант Парфенов, Стенин и ему дал испробовать бредень на прочность.
      - Больно мелкая ячея, - неожиданно сказал Парфенов. - Эдак мы всех головастиков выловим.
      - А тебе не все равно? - спросил Стенин.
      - Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея дозволяется пятнадцать на пятнадцать.
      - А тебе что? Ты его писал, этот закон?
      - Вроде бы неудобно. На той неделе мы с егерем отобрали бредень у бреховских как раз за мелкую ячею.
      - Дак егерь сам и ловит этим бреднем, - рассмеялся Стенин.
      - Понятно. Чего ж ему без дела валяться?
      Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его лежала постоянная озабоченность - так я сделал или не так? А капитан Стенин лицо имел круглое, довольное и беззаботное: "Ну, чего ты думаешь? Плюнь! Как ни сделаешь - все будет хорошо", - написано было на его лице. А у Дезертира лицо было темное, плоское, и ничего на нем сроду не писалось и не читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан с лейтенантом, он сидел на пороге и спокойно курил.
      Пошли они на запруду затемно; капитан Стенин нес пустое ведро, а Парфенов с Дезертиром бредень. Возле пруда паслись две лошади, да хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали головы, настороженно глядели, замерев, как истуканы, и, фыркая, снова пускались щипать траву.
      - Чьи это лошади? - спросил Парфенов.
      - А зачем тебе? - отозвался Стенин.
      - Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно.
      - Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит.
      - Дак он хозяин, - сказал Парфенов.
      - Директор совхоза - лицо общественное. И рыба тоже есть общественное достояние, - уверенно рассуждал Стенин. - А перед обществом мы все равны. Стало быть, если директору можно ловить рыбу по ночам, то и нам не возбраняется.
      - Так-то оно так. Но увидят - неудобно.
      - А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу.
      Размотали бредень, подивились его длине.
      - А мотня-то, мотня какая! - восторгался Стенин. - В ней и рыбу-то не найдешь, как блоху в ширинке у старого деда.
      - Попалась бы... Небось прищучим, - сказал Дезертир.
      Лейтенант стал снимать китель и брюки.
      - А ты чего штаны снимаешь? Холодно, - сказал Стенин.
      - Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет?
      - Куда тебя вызовут?
      - Мало ли куда... Неудобно в мокрых штанах бежать.
      - Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить...
      Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо в чем был: в рубахе, в брюках, сапогах.
      - О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд - тебя рыба не боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, - командовал Стенин. - А ты, Вася, от берега заходи. В случае чего телефон принесут из пожарки - я тебе трубку протяну.
      - Гляди не накаркай. - Парфенов остался в исподней рубахе и кальсонах, форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да еще фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину.
      Только они погрузились в воду, как из пожарки прибежал дежурный пожарник:
      - Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону!
      - Что такое? Кто зовет? - спросил Стенин.
      - Полубояринов, зубной техник...
      - Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого подать? Или новый проект строчит - как из лягушек патоку варить?
      - Говорит, у них Чиженок скандалит...
      - Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, - изрек Стенин. - Скажи ему за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! - крикнул он распрямившемуся было из воды Парфенову. - Постой! - остановил Стенин пожарника. - А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас?
      - Сторож сказал... Ну?
      - А ты?
      - Что я?
      - Ты поди пояснил - рыбу ловит?
      - Дак он спрашивает...
      - Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай его ко дну! крикнул он, обернувшись к рыбакам.
      - И так уж подбородок на воде, - ответил Дезертир, отплевываясь.
      - Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь.
      - Вода вонючая.
      - Вода не дерьмо, не прилепится.
      Первый заброд оказался удачным: в необъятной мотне, облепленной ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы.
      - Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! - кричал и суетился с ведром Стенин. - Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не видно в этой слизи...
      Парфенов и Дезертир кинули водила и, бросившись на колени, азартно хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин.
      - Вот это лапти, вот это ошметки, - приговаривал Стенин и тоже елозил на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов.
      Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от ряски и занесен для нового заброда, прибежал опять пожарник:
      - Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся...
      - Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? - набросился на пожарника Стенин.
      - Надо бы сходить... Неудобно, - сказал Парфенов. - Вдруг там что-нибудь случилось?
      - Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай заходи по второму заброду.
      - Нет, надо все ж таки брюки надевать...
      - Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери его по телефону и - назад...
      - Ну, ладно...
      Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону.
      - Что случилось? - строго спросил он в трубку.
      - А кто со мной разговаривает? - донеслось с другого конца.
      - Ну я, участковый Парфенов.
      - Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку в пруде ловите, а здесь смертоубийство готовится.
      - Какое смертоубийство?
      - С топором в руках... Чиженок ломится ко мне в дверь, то есть к Полубояринову.
      - Как ломится?
      - Ну так... Топором грозится.
      - А что, дверь попортил?
      - Всю дерматиновую обшивку изрезал.
      - А дверное полотно не изрубил?
      - Нет... Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю.
      - Ну, за слова не привлечешь. А за то, что дерматин порезал, наутро оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на пятнадцать суток...
      - Дак вы заберите его!
      - Пока еще не имею права.
      - А тогда поздно будет.
      - Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию. Мы сами знаем, что надо...
      Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда, капитан Стенин уже раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил рыбу. На кольях у костра были напялены его штаны и рубаха.
      6
      Рано утром Павел Семенович подал жалобу начальнику милиции: "В ночь с 19 августа на 20 наш сосед Чиженок, будучи выпивши, при подстрекательстве своей жены, стал с угрозами посредством топора ломиться в нашу квартиру. Это продолжалось с 22 часов до трех часов ночи, пока он не уснул в коридоре.
      Мы неоднократно вызывали по телефону с квартиры милицию, но ответственный дежурный тов. Парфенов не пожелал оказать помощь - вел себя как безответственный..."
      Начальник милиции Абрамов вызвал капитана Стенина и приказал ему разобраться. Но Стенин сначала сходил к Парфенову договориться:
      - Что сказать, Вась? Был ты в пожарке или не был?
      - Не знаю, что и сказать, - ответил Парфенов.
      - Скажи, что сторож вызывал. В совхозный сад... Мол, нападение было.
      - Дак его предупредить надо, сторожа-то. А то вдруг спросят? Как-то неудобно.
      - Пошли к нему в сад... Вот и предупредим, договоримся. И опохмелиться надо. Не то у меня с утра голова трещит. Кстати, с тебя положено. Ты же проштрафился.
      Прихватили поллитру и пошли в совхозный сад.
      Сад был большой, с конца на конец кричать - не докричишься. С двух сторон стоял высокий забор из колючей проволоки, что твоя военная преграда. А со стороны реки и Малинового оврага ограда была старая, дырявая. Лазили в сад все кому не лень. Сторож дед Иван по прозвищу Мурей жил в шалаше на высоком речном откосе с черным мохнатым кобелем Полканом. Когда ночью Полкан подымал тревогу, Мурей высовывал из шалаша ружье и палил в небо: "Бах-бах!" Если Полкан умолкал, дед ложился спать. Спал он, можно сказать, и днем и ночью. "Сон - дело божеское, - говаривал дед Иван, - только во сне человек не грешит". Был он добрый и приветливый - всех, кто ни заходил днем, угощал яблоками и медом.
      - Чего ж ты ночью стреляешь, а днем привечаешь? - спрашивали его.
      - Ночей я на службе, а днем сам по себе.
      - Дед, это ты за казенный счет доброту проявляешь, - скажет иной ревнитель общественного добра.
      А дед ему:
      - Все мы казенные. Ешь, пока живой, а умрешь - самого тебя съедят.
      Днем ходило в сад великое множество охотников до выпивки - благо что закуска даровая и природа располагала. Отчего же не выпить? Красота и спокойствие. Днем даже Полкан не лаял, лежал возле шалаша и хлопал на пришельцев сонными глазами.
      Стенин и Парфенов не застали в шалаше деда Ивана; в изголовье стоял кованый сундук с посудой и харчем, над ним висело ружье, ватола полосатая валялась, шинель вместо одеяла и подушка... А на постели лежал Полкан и сумрачно хлопал глазами.
      - А где хозяин? - спросил Стенин, заглядывая в шалаш.
      - Р-р-р-ры...
      - Ишь ты, какой заносчивый, - сказал Стенин, пятясь на карачках. Давай покричим.
      - Дед Ива-а-а-н! - заорали они в два горла. - А-а-ан!
      Тишина.
      - Вроде бы от Пескаревки дымком потягивает, - сказал Стенин, глядя в дальний конец сада, пропадавший в распадке.
      - Вроде бы, - согласился Парфенов.
      - Пошли туда!
      Деда Ивана нашли они на берегу речушки Пескаревки, впадавшей в Прокошу. Он сидел у костра вместе с самым главным виновником - Чиженком. Заметив блюстителей порядка, Чиженок поспешно встал и начал быстро подбирать что-то белое возле костра. Это нечто белое оказалось куриными перьями, а в котелке варилась курица.
      - Понятно, - сказал Стенин, заглядывая в котелок. - Божий промысел налажен.
      Дед Иван спокойно покуривал, глядя в костер, а Чиженок, сжав в кулаке перья, заложил руки за спину и воровато поглядывал на начальство.
      - Ну, чего уставился? - сказал ему Стенин. - Иль долго не виделись в наших номерах?
      - Нет, я еще не соскучился, - ухмыльнулся Чиженок.
      - Ты что там ночью натворил? - строго спросил его Парфенов.
      - Я? Я спал, ничего не помню.
      - А кто дерматин на дверях порезал?
      - На каких дверях?
      - У Полубояриновых.
      - Не знаю.
      - А как сюда курица попала, ты, наверное, тоже не знаешь? - спросил Стенин.
      - А может быть, это петух? - сказал Чиженок.
      - Видал? Он еще шутит, - обернулся Стенин к Парфенову.
      - А вот я на него протокол составлю и на пятнадцать суток посажу, сказал Парфенов.
      - Было бы за что...
      - Разберемся. Найдем на тебя статью. А теперь ступай домой и сиди жди, - приказал Стенин.
      - Кого мне ждать?
      - Обстоятельства выяснять будем... В присутствии свидетелей, - сказал Парфенов. - Остальных предупреди, чтоб никуда не уходили.
      Чиженок поглядел с тоской на курицу, потянул ноздрями воздух и, тяжело волоча ноги, пошел прочь.
      - На дармовщину-то все охочи, - проворчал он.
      - А ты поговори у меня! - крикнул ему вслед Стенин.
      Домой пришел Чиженок и злой и голодный.
      Возле водозаборной колонки стояли с ведрами старуха Урожайкина и Елена Александровна и о чем-то тараторили. Но, увидев Чиженка, сразу умолкли.
      - Ну, что пригорюнились, девицы красные? - спросил он, подходя к ним кошачьей походкой. - Вы же в два голоса пели... Дустом!
      - Ступай, ступай своей дорогой, - сказала Елена Александровна.
      - Что ж ты меня на чай не приглашаешь? Или варенье кончилось?
      - Много вас, любителей сладкого.
      - Ага... Много, значит? Выходит, я из иных-протчих? Нечаянно попал к тебе, да?
      - А может, и с целью, - усмехнулась Елена Александровна.
      - Это с какой же целью? Уж не воровства ли?
      - Тебе лучше знать. Ты же специалист по этому делу.
      - А ты знаешь, что за клевету бьют и плакать не велят?
      - Только попробуй... Тронь попробуй!
      - А вот и попробую.
      Чиженок с маху ударил ее по уху.
      - Ой-ой! Мать Мария, Мать Мария! - закричала Елена Александровна.
      Но Мать Мария разом отвернулась к колонке и загремела ведрами.
      - Злодей, злодей! - Елена Александровна схватилась за ухо и побежала домой. - Я сейчас же соберусь и в милицию! - кричала она из комнаты. Тебе найдут там местечко.
      - Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою...
      Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей.
      - Ты меня в окно зазывала? Да! - кричал он в коридоре. - Вот теперь сама попрыгай через окошко.
      Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям, заколачивая ими дверь Елены Александровны.
      - На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! - кричала она и стучала кулаками в стенку к Полубояриновым.
      Но там ни одна половица не скрипнула.
      - Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е!
      Ни отзвука, ни шороха...
      - Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас... Из-за вашей двери. Я на всех напишу. На всех!
      Чиженок, заколотив дверь, постоял несколько минут с молотком - не выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул:
      - Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! - и ушел.
      Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая:
      - Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся.
      Она растворила окно и посмотрела вниз, как в колодец, наваливаясь грудью на подоконник. Никогда еще ей не казалась земля столь пугающе далекой. Под самыми окнами, словно часовой, прохаживался петух; он наклонял голову набок и глядел на нее круглым быстрым глазом, будто подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне!
      Елена Александровна прикинула - до земли ей не достать, если даже спуститься на руках и стать на цыпочки. Но до выступа фундамента она, пожалуй, дотянется... А там и спрыгнуть можно.
      Она села на подоконник, свесила ноги - нет, далеко. Обернулась, грузно легла на живот и стала потихонечку спускаться вниз. Но вдруг она почувствовала, что юбка и комбинация ползут куда-то вверх к подбородку. Только тут она заметила, что зацепилась подолом за пробой; попробовала подтянуться на руках - не вышло. Поболтала ногами - далеко ли до фундамента? Не достала... Юбка врезалась ей в ляжки и натянулась, как барабан, стукни - забубнит. Елена Александровна будто надсела, надавила задом, юбка с треском разорвалась, и она облегченно почувствовала - летит.
      Удара вроде бы и не было; Елена Александровна вскочила и с криком повалилась наземь - коленку будто прострелило.
      Сначала приехала "скорая помощь" - Павел Семенович вызвал по телефону. Но Елена Александровна наотрез отказалась ехать в больницу, пока представитель милиции не составит акта на месте преступления. Наконец появился Парфенов и, словно поджидая его, откуда-то вынырнула Зинка, и даже Павел Семенович вышел на крыльцо.
      - Во-первых, он меня ударил по уху, - начала свое показание Елена Александровна представителю закона.
      - А я тебе еще и по другому заеду! - крикнула Зинка, продираясь сквозь толпу зевак.
      - Попрошу соблюдать порядок, - сказал Парфенов.
      - А ты меня не проси! - кричала Зинка. - Ты вон кого проси! Ее!
      Елена Александровна лежала на носилках, как та Клеопатра на софе облокотясь, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза.
      - Она мужа моего спаивала... В постель к себе зазывала. - Зинка распахнула кофту, руками размахивала, как в драку лезла. - А у меня двое детей. Это как расценить?
      - Тише, гражданка! Разберемся... Спокойно.
      - Нет, товарищ участковый уполномоченный, спокойствия не будет! торжественно, как с трибуны, произнес с крыльца Павел Семенович. - Вы ночью вместо дежурства рыбку ловили?
      - Что такое?
      - А то самое... Нам доподлинно известно. Вместо того чтобы откликнуться на призыв честных граждан, обуздать злостного хулигана, вы, товарищ Парфенов, личное удовольствие справляли. Вот к чему это попустительство привело... К увечью!
      - Да перестаньте чепуху молоть!
      - Нет уж, теперь-то я не перестану. Все инстанции пройду, но каждый получит по заслугам, свое. У нас демократия! - торжественно уперев палец в небо, Павел Семенович ушел.
      Парфенов только головой покачал и начал составлять протокол.
      7
      На открытие охотничьего сезона собрался весь цвет районного охотсоюза. Для сбора, как всегда, выбрали Липовую гору - место сухое, открытое, с пчельником в липовой роще, на берегу озера Долгого, где в камышовых зарослях до самой осени хранились утиные выводки.
      Директор совхоза, высокий, пухлогрудый Шинкарев, приехал на "газике" и привез ведро яиц. Пожарный инспектор капитан Стенин и участковый уполномоченный Парфенов прикатили на мотоцикле с ружьем и малопулькой для стрельбы по дальней сидячей утке, если она к берегу не станет подходить. Павлинов прихватил с собой бредень Дезертира, который принес. ему капитан Стенин. Он выехал на "Волге" вместе с редактором районной газеты Федулеевым. Проезжая через Тимофеевку, последнее село к лугам, они решили завернуть на колхозный птичник. "Там еще убьем утку или нет вопрос с закорюкой. А домашние, они вернее..."
      За Тимофеевкой, уже на лугах, перед самым птичником они увязли прямо на мосточке. Вернее, в осушительном канале, через который было брошено четыре бревна, омываемые со всех сторон мутной водицей. Сели прочно, всем брюхом - и колес по ступицу не видать. Бросили машину, бросили бредень, всякую домашнюю снедь, взяли только ружья да по две поллитровки и топали по лугам аж до самого вечера.
      На Липовую гору поднялись уже затемно. Возле пчельника вовсю полыхал костер и охотнички восседали на корточках и потирали руки.
      - Сейчас я их оглоушу, - сказал Павлинов.
      Он снял ружье и шандарахнул по верхушкам деревьев сразу из двух стволов: "Бум-бах!"
      Моментально вскочили люди, бросились с лаем собаки и захлопали крыльями, загалдели, сорвавшись с деревьев в небо, грачи.
      - Что за шум, а драки нету? - заорал, выходя на освещенную поляну, Павлинов.
      - Тьфу ты, мать твоя тетенька! - хлопнул себя по ляжкам Шинкарев.
      - Ты чего, Семен, чертей пугаешь? - сказал Стенин.
      - Салютую, мужики! Охотничий сезон открывается... Сесть на свои места, - гоготал Павлинов.
      - Надо пощупать - все ли места сухие? Никто не обмочился с перепугу? сказал от котла егерь в фуфайке; его, несмотря на молодость, все звали почтительно Николай Иванычем.
      - А где бредень? Где утки? - спросил Стенин.
      - Бреднем шофер на канале лягушек ловит, а пекинские утки в газету улетели. Вот у кого спроси, у редактора, - Павлинов хлопнул по плечу Федулеева и загоготал громче всех.
      - В таком случае вы нам не родня, а мы вам не товарищи, - сказал Шинкарев.
      - Ах, так! Да мы вас гранатами закидаем. Р-рразойдись! - Павлинов выхватил два поллитра, поднял их кверху донцами и страшно выкатил глаза.
      Федулеев вынул тоже два поллитра:
      - Ну, как, принимаете?
      - Дак с такой оснасткой не токмо в компанию, в рай можно проситься, сказал капитан Стенин.
      - Э-э, постой, мужики! А что вы варите? - Павлинов заглянул в котел и пошевелил ноздрями.
      - Архиерейскую, - сказал Николай Иванович.
      - Из чего? Из лягушек, что ли?
      - А мы егерских подсадных уток ощипали, - ответил Стенин, и опять все загоготали.
      - А рыба откуда?
      - Из озера.
      - Да вы ее чем, кальсонами, что ли, вытащили?
      - Парфенов щук настрелял из малопульки.
      - А может, из пистолета?
      - Пистолет - оружие уставное. Не положено, - отозвался Парфенов, молчаливо стоявший в стороне.
      - А ты чего такой снулый, как судак в болоте? - обернулся к нему Павлинов. - У тебя не вид, а компроментация охотничьего сезона.
      - Ему выговор влепили, - сказал Стенин, - Полубояринов донос на него настрочил.
      - Это который? Зубодер, что ли? - спросил Павлинов.