Черный вечер (сборник)

Он думает, горюет, мечтает. Закрывшись в спальне, грезит, что жена с ним, она не ушла, она здесь, рядом.

Где «здесь»? У него даже ответ есть, правда, нереальный, фантастический. Она вернулась в самые счастливые дни жизни, в молодость. Его теория не выдерживает никакой критики, зато утешает: каждый человек может проскользнуть в блаженное безвременье, и сейчас его жена счастлива и беззаботна. Иногда среди детского смеха ему слышится женский, и снова и снова он вспоминает строчки из поэмы Элиота. Кто знает, может, все так и есть. Мой голос затихает, сливаясь с детским смехом.

Печатная машинка

«The Typewriter» 1983

Четыре рассказа за десять лет. Да, плодовитым мое писательство не назовешь. Наверное, у плодовитых писателей есть какой-то секрет, например, особенная печатная машинка. Следующий рассказ, мрачный и юмористический одновременно, рассказывает о темной стороне писательской зависти. Этот рассказ длиннее, чем все предыдущие, и, начиная с него, в сборник войдут в основном новеллы. Трумэн Капоте, Джонни Карсон и шоу «Завтра», которые я упоминаю, сейчас не в моде, но, когда я попытался заменить их на современные аналоги, потерялся весь смысл. Со временем я понял почему. Трумэна и Джонни следовало оставить: этот рассказ идеально соответствует атмосфере 1983 года, года публикации. Л сейчас его следовало бы посвятить компьютеру.

* * *

Эрик дернулся, будто схватившись за оголенный провод. Перед глазами потемнело, по спине побежали мурашки.

Он искал кухонный стул. Его старый, любимый и единственный, вчера ночью был раздавлен в щепки дородной поэтессой, которая, потеряв равновесие, на него рухнула. Вообще-то поэтессой эту даму можно было назвать с большой натяжкой. На какого читателя рассчитаны ее произведения? Гостей кривило от пошлых рифм: любовь — морковь, розы — слезы. Разве это стихи? От стыда Эрик сквозь землю был готов провалиться.

У его литературных вечеров имелся определенный стандарт, который следовало поддерживать. Пара гостей вроде подобной поэтессы — и репутации конец. Издательство «Сабвей пресс» недавно выпустило сборник рассказов Эрика под оригинальным названием «Перерождение», а в журнале «Провинциальные умы» выходила его ежемесячная колонка с обзором новинок литературы. Так что, когда в гостиной появилась эта жалкая пародия на поэтессу, Эрик собрался ее выгнать, но потом выяснилось, что она протеже редактора «Провинциальных умов». Пришлось пожертвовать репутацией во имя такта и ради дальнейшего сотрудничества с журналом. Услышав сухое покашливание, которым было встречены опусы поэтессы, Эрик сумел спасти ситуацию, прочитав свой последний рассказ «Киса, брысь». Сейчас, глядя на жалкие останки любимого стула, Эрик сожалел, что пожертвовал принципами.

Лавка старьевщика находилась совсем рядом, в одном квартале от Нью-йоркского университета. Товар — действительно одно старье, рай для студентов, покупающих ветхие столы и кровати для общежития. Иногда среди хлама попадаются неплохие вещи. Выбора у Эрика не было: на рассказах сильно не разживешься. Спасали подачки матери и подработка в виде торговли футболками у кинотеатров.

Итак, из-за ограниченности средств прямая дорога к старьевщику.

— Ищете что-то конкретное? — спросил хозяин.

— Так, просто смотрю, — проговорил вспотевший Эрик.

— Не спешите, выбирайте на здоровье, — сказал старик, посасывая коротенькую сигарету. Ногти у него желтые, давно не стриженные.

Узкий и длинный торговый зал завален хламом: вот треснутое зеркало, вот заплесневелый матрас. Убогие обломки чьего-то быта в ярких лучах солнца казались еще более жалкими.

Эрик нерешительно коснулся грязного кофейного столика на кривых ножках. Надо же, стоит прямо на вспоротом диване. Сквозь большую прореху виден грязный поролон, а запах такой, что в носу щиплет.

Кухонные столы, ржавая мойка... Что угодно, только стульчиков нет.

Придется лезть в грязные дебри еще глубже. Споткнувшись о шнур торшера, Эрик налетел на покрытый разводами туалетный столик. В боку закололо, на лбу набухала шишка, лицо в паутине, но молодому человеку было не до боли. Под столом он заметил небольшой предмет. Тогда ему и почудилось, что он схватился за оголенный провод.

Вещь ужасная, просто отвратительная. Все эти шишечки, рычажки, кнопочки, завитушки, зачем они? Чтобы продемонстрировать полное отсутствие вкуса? Может, изготовитель решил, что базовая модель нуждается в доработке, и припаял для красоты металлические прибамбасы? Ужасный образчик авангардизма, а весит килограммов пять, не меньше.

В голове закрутились какие-то образы: Бодлер, «Цветы зла»; Оскар Уайльд; Обри Бердслей... Да, все правильно, «Желтая книга».

Эрик почувствовал прилив вдохновения. Страшная, отвратительная машинка. Вот друзья удивятся! Бодлеровские традиции должны жить! На этой чудовищной машинке он напечатает самые жуткие и омерзительные истории. Что-нибудь эдакое, леденящее душу. Нечего жалеть читателей! Кто знает, вдруг собственное направление удастся заложить.

— Сколько хотите за это чудовище? — как можно небрежнее спросил Эрик.

— Что? Вы что-то подобрали? — поднял глаза старик.

— Есть тут одна развалюха, разбитая печатная машинка.

— А-а! — Кожа у старика желтая, обвисшая, волосы похожи на паутину, в которую только что упал Эрик. — Бесценный антиквариат?

— Нет, я говорю о том куске металлолома!

— Да, я вас понял, — ухмыльнулся старик. — Сорок долларов.

— Сорок? Это возмутительно, десятка ей красная цена!

— Сорок, и ничего возмутительного, бизнес есть бизнес. Эта рухлядь попала ко мне двадцать лет назад, я вообще не хотел брать, но хозяин продавал все имущество сразу. Двадцать лет! Нужно же взять хоть по два доллара за каждый год хранения! Вообще-то следовало взять сотню, но я что-то расщедрился.

— Тогда это вы должны мне приплатить за то, что пространство вам освобождаю!

— А самому в богадельню отправляться? Что-то не хочется... Сорок, и ни цента меньше. Предложение действует только сегодня, завтра повышаю цену до пятидесяти.

* * *

Высокий миловидный Эрик был страшно худым. Представителям богемы полагается быть худыми, хотя в его случае это получилось вполне естественно, в результате недоедания. Рассказами сыт не будешь, Эрик уже давно это понял.

От лавки до квартиры всего один квартал, а такое впечатление, что целая миля. Тонкое тело Эрика прогибалось под тяжестью покупки. Кнопки впивались в ребра, рычажки больно кололи подмышки. Колени гнулись, кисти побелели от напряжения. Боже милостивый, Эрик, зачем ты купил эту бандуру? Она не пять килограммов, а целую тонну весит!

А до чего уродлива! Боже, куда я смотрел? В ярком дневном свете она выглядела еще страшнее. Если бы старьевщик включал большой свет, люди бы видели, что покупают. Господи, как опростоволосился! Нужно отнести этот хлам обратно и вернуть деньги. Нет, ничего не выйдет, над кассой старый хрыч повесил табличку и, выбивая каждый чек, тыкал в нее пальцем: «Товар обмену и возврату не подлежит».

Обливаясь потом, Эрик поднялся по усыпанным птичьим пометом ступеням к квартире, которую следовало бы назвать просто норой. Дверь в подъезд выломана, с потолка сыплется штукатурка, со стен — краска, лестница проваливается, перила вымазаны чем-то липким. Круглый год пахнет прокисшей капустой, луком и кошачьей мочой.

Согнувшись в три погибели, Эрик поплелся вверх по лестнице. Деревянные перекрытия скрипели и прогибались. А что, если ступени не выдержат? Третий пролет, четвертый, наверное, на Эверест проще забраться! У одной из квартир толпились грязные подростки, ни дать ни взять насильники, воры, убийцы и угонщики машин. На третьем этаже прямо на ступенях сидел алкоголик. Увидев Эрика, он поднял на него покрасневшие глаза, испугавшись, что парень с огромной железной штукой привиделся ему в белой горячке.

Седьмой этаж, наконец-то! Потеряв равновесие, Эрик зашатался и чуть не полетел вниз по ступенькам. Все, больше ему не подняться, ноги подкосились, из груди вырвался стон. Эрика добила не столько непосильная ноша, сколько то, что он увидел.

В его дверь бешено барабанил крепыш Симмонс. Крепким арендодатель выглядел в основном благодаря пятой точке. Ягодицы напоминали огромные глыбы желе, колышущиеся при каждом движении. Грязный пивной живот, жесткая щеточка усов, похожие на жирных червей губы.

Собрав все силы, Эрик шагнул на лестничную площадку. Симмонс уже увидел жертву и, словно пистолет, поднял жирный палец.

— Вот ты где!

— Мистер Симмонс, рад вас видеть!

— А вот мне больше хотелось бы увидеть твои деньги.

— Деньги... — глупо пролепетал Эрик, будто не зная, что означает это слово.

— Ну да, арендную плату, которую ты каждый месяц забываешь мне вносить! Капусту, зелень, баксы...

— Но ведь я уже вам платил...

— Когда? В каменном веке? — затрясся Симмонс. — У меня тут не богадельня! Ты мне за три месяца должен!

— Видите ли, мама очень больна. Сразу столько расходов: доктор, лекарства...

— Хватит сказки рассказывать! К матери ты ходишь лишь для того, чтобы денег занять! На твоем месте я бы работу нашел.

— Мистер Симмонс, пожалуйста, я достану деньги...

— Когда?

— Через две недели. Всего две недели! Пойду футболки продавать, у меня такие классные есть, со «Звездными войнами»!

— Надеюсь, парень! Иначе я лично устрою тебе «Звездные войны»! На улицу выкину! Арендой за три месяца пожертвую, зато дам тебе под зад!

— Я достану деньги! Мне из журнала обещали прислать...

— Из журнала? — с издевкой переспросил Симмонс. — Значит, ты писатель?! Вот так новость... А что за хлам ты тащишь? Ну и уродство! Ты что, на помойке ее нашел?

— Нет, купил! — гордо выпрямился Эрик. Ноша тут же показалась в два раза тяжелее, и молодой человек снова ссутулился. — Мне нужна печатная машинка!

— Да ты еще глупее, чем я думал! Надо же, купил этот хлам, вместо того чтобы аренду заплатить! Да тебя прямо сейчас следует выкинуть на улицу, а я две недели дал! Давай, копи деньги, иначе будешь печатать где-нибудь в подворотне...

Виляя ягодицами, Симмонс стал спускаться по лестнице. Ступеньки жалобно скрипели.

— Надо же, он писатель! Тогда я король Англии... Артур Хейли — вот писатель! Гарольд Роббинс, Джудит Кранц, Сидни Шелдон — тоже, а ты, друг мой, просто бездельник!

Взрывы смеха постепенно затихали. Выбор у Эрика небольшой: либо придумать едкий ответ, либо поскорее пристроить машинку. Нет, онемевшие руки важнее уязвленного самолюбия. Закусив губу, он открыл дверь и в полном замешательстве уставился на покупку: не в коридоре же ее оставлять! Еще немного, и он спину надорвет... Шатаясь, Эрик вошел к себе и закрыл дверь. Обстановка в квартире та еще: мебель грязная, разбитая, как в лавке старьевщика. Да, попал ты, милый. Где бы достать денег? Мама вряд ли поможет: в прошлый раз в ее пентхаузе на Пятой авеню чуть до скандала не дошло.

— Хватит играть в голодного художника! Хотя получается очень убедительно... Ну что я сделала не так? Разве мало внимания тебе уделяла? Наоборот, ни в чем не отказывала. Но ты ведь уже, слава богу, не малыш, тридцать пять стукнуло. Пора стать серьезным и найти работу.

— И позволять себя эксплуатировать и унижать? — в ужасе воскликнул Эрик. — Ты что, не понимаешь: капитализм насквозь порочен!

Мама покачала головой и неодобрительно зацокала языком.

— Однако именно эта порочная система дала мне то, чем я так щедро с тобой делюсь. Если бы твой бедный отец спустился с неба, то получил бы второй инфаркт. Мой психоаналитик говорит, что я сдерживаю твое развитие. Чтобы птенец научился летать, его нужно вытолкнуть из гнезда. Все, больше никаких денег!

Тяжело вздохнув, молодой человек поставил машинку на щербатую тумбу кухонного гарнитура. На стол бы, конечно, лучше, но выдержит ли? Даже тумба и та заскрипела.

Из ржавого крана капает вода. Кухонные часы спешат минут на двадцать, сколько ни подводи. Так, получается, сейчас половина третьего. Пить вроде бы еще рано, зато есть прекрасный повод. Поводов море, а со вчерашней вечеринки остался дешевый скотч. Эрик щедро плеснул себе в стакан, выпил и тут же почувствовал, как голодный желудок обожгла огненная жидкость.

Раз есть нечего, придется налить еще один стаканчик. Этот «альбатрос» сожрал все отложенные на еду деньги! Вот бы пнуть его как следует! Не получится, машинка уже на столе, Эрик от души треснул ее кулаком. И чуть не сломал пальцы! Потекли слезы, а сам он заскакал по кухне, прижимая к груди ушибленную руку. Пришлось налить еще скотча.

«Боже, завтра нужно сдавать статью, а я даже не начинал... Если не успею в срок, потеряю единственную более-менее стабильную работу».

В полном отчаянии молодой человек бросился в гостиную, где на письменном, больше похожем на алтарь столе ждала старая верная «Олимпия». Сегодня утром он уже пытался начать статью, но, расстроенный поломкой любимого стула, не смог найти слов. Такое нередко происходило, наверное, усидчивости маловато.

И вот перед Эриком снова девственно чистый лист, а в голове ни единой мысли. Пот градом катился по лицу, думать не получалось. Может, еще стаканчик? Молодой человек вернулся на кухню и дрожащими руками зажег сигарету. Слова начисто отказывались складываться в предложения. Да, творить нелегко, гениальные вещи всегда достаются ценой огромных страданий. Все великие писатели страдали: Джойс, Манн, Кафка... Наверное, это — агония гениальности...

Виски ударило в голову, полуденный свет померк, кухня завертелась перед глазами, щеки онемели. Пытаясь прийти в себя, Эрик провел по длинным, почти до плеч, светлым волосам и с отвращением взглянул на стоящую на кухонной тумбе машинку.

— Эй ты! Бьюсь об заклад, ты и не печатаешь! — .

Он вставил чистый лист. — Ладно, хоть бумага заправляется. Значит, ты не полное убожество.

Еще одна сигарета, затем стакан скотча. Никаких идей, составлять обзор современной литературы совсем не хочется. Все мысли о другом: что случится через две недели, когда Симмонс придет за деньгами.

«Все это страшно несправедливо, капитализм пытается меня раздавить!»

А если... Да, правильно! Он напишет рассказ, чтобы все узнали, куда катится мир. Откуда ни возьмись, пришло вдохновение, даже заголовок появился, очень емкий и оригинальный — «Пена».

Эрик набил четыре буквы.

Клавиши оказались мягче и податливее, чем он ожидал. Здорово, только что-то долго оттиск не появляется. Интересно, а красящая лента не пересохла? Машинка как-никак двадцать лет в лавке старьевщика простояла.

Разомлевший от алкоголя Эрик решил проверить качество печати. Так, минуточку! Он ведь хотел набрать «Пена», а на листе вышло «Бухта Флетчера».

Эрик удивился: неужели он так набрался, что уже не понимает, что печатает? Нет, если беспорядочно тыкать клавиши, получится тарабарщина. А «Бухта Флетчера», конечно, не то, что он хотел напечатать, но явно не тарабарщина.

«Ну вот, приехали, раздвоение личности! Хочу напечатать одно, а подсознательно набираю совсем другое. Надеюсь, это от скотча на голодный желудок...»

Чтобы проверить свою теорию, Эрик сосредоточился и нарочито медленно набрал следующее слово. На этот раз машинка стучала примерно столько, сколько следовало. И все же, внимательно посмотрев на лист, Эрик увидел, что вместо слова «рассказ» получилось «роман».

Вот это да! Теперь Эрик точно знал: это слово он не печатал. Тем более что на романы он даже не замахивался: элементарного терпения не хватало. Что, черт возьми, происходит? В полном замешательстве молодой человек быстро набрал: «Шустрая лиса перескочила через апатичную лягушку». На бумаге вышло: «Уже в который раз городок Бухта Флетчера смог пережить суровую зиму».

Эрика бросило в дрожь.

«Я схожу с ума! Мало того, что ни о какой Бухте Флетчера я не слышал, да еще это ужасное предложение явно не в моем стиле. Совершенно бездарное описание, растянутое и многословное».

Вне себя от страха он принялся беспорядочно барабанить по клавишам, надеясь, что получится бессмыслица. Боже, все что угодно, только не безумие!

Вместо бессмыслицы на листе появилось следующее: «Жизнь в городе не легче, чем на остальном побережье Новой Англии. Местных жителей отличает суровость характера, будто стойкости они научились у прибрежных скал, не боящихся самых сильных приливов».

Эрик трепетал, как осиновый лист на ветру. Он не печатал ничего подобного, да на такой длинный абзац у него бы духу не хватило. Какие ужасные предложения, а образы банальны, будто со страниц сентиментального бестселлера.

Дрожь прошла, уступив место гневу; писатель неистово замолотил по клавишам, пытаясь понять, в чем дело. От депрессии не осталось и следа. Вспомнив о бестселлерах, он застрочил как угорелый, бичуя деградацию художественной литературы и капитализм, вынуждающий писателей транжирить свой талант и скатываться до уровня необразованной черни.

Закончив гневный пассаж, он прочитал следующее: «Декабрьская метель укутала Бухту Флетчера белой меховой шубой. Но тепла от нее не было, окоченевшая земля погрузилась в спячку. Январь, февраль... Холода такие, что люди испуганно жмутся к очагам и каминам. Пленники поневоле, они разглядывают лица своих домочадцев. За несколько месяцев даже с самыми близкими соскучишься. В марте наступила ранняя оттепель, а в апреле наконец проснулась земля. С каждым солнечным лучом в сердцах жителей Бухты Флетчера оживали вера и надежда».

Выпить, срочно выпить!.. На этот раз молодой человек даже не стал возиться со стаканом — из бутылки гораздо быстрее. Безвкусный скотч обжигал горло, голова кружилась; чтобы не потерять равновесия, пришлось схватиться за кухонную тумбу. Возможных объяснений всего три: первое — он сошел с ума, второе — от скотча на голодный желудок началась белая горячка, как у того алкаша на лестнице. Третье, наименее вероятное, — эта необычная печатная машинка.

Да по ее виду следовало обо всем догадаться и бежать из лавки куда глаза глядят...

Боже милостивый!

Телефонный звонок ударил как гром среди ясного неба. Пошатываясь, Эрик прошел в гостиную. Телефон — последнее воспоминание о нормальной жизни. Скоро его отключат. Конечно, чего можно ожидать, если целых два месяца не оплачиваешь счета.

Непослушные пальцы с трудом подняли трубку.

— Алло? — с опаской проворил Эрик. Каким-то образом два слога слились в один, и «алло» превратилось просто в «Ло». — Ло?

— Это ты, Эрик? — произнес гнусавый мужской голос. — Ты что, заболел? У тебя даже...

Редактор «Провинциальных умов» собственной персоной!

— Нет! — с напускной бодростью перебил Эрик. — Как раз статью вам пишу!

— Статью? Слушай Эрик, не люблю ходить вокруг да около... Парень ты взрослый, так что справишься. Короче, забудь о статье, она мне больше не нужна.

— Что?! Хотите закрыть...

— Не только твою колонку, Эрик, весь журнал. Мы обанкротились, понял? Разорились, и все тут!

Излишняя прямота редактора всегда претила молодому писателю, но сейчас было не до обид.

— Как обанкротились? — От страха он даже протрезвел.

— Так! Финансовая инспекция решила закрыть журнал. Мы якобы от уплаты налогов уклоняемся.

— Фашисты!

— Если честно, то они правы, Эрик. Я действительно скрывал доходы. Какие только фокусы не выделывал, а вышло боком...

Нет, он положительно сошел с ума! Слуховые галлюцинации начались! Не может быть, редактор «Провинциальных умов» не имеет права быть жуликом и мошенником!

— Слушай, только не расстраивайся, ладно? Ты-то ни в чем не виноват. Бизнес есть бизнес. Ладно, мне пора! Давай, не теряйся!

В трубке послышались короткие гудки, эхом отдававшиеся в больной голове Эрика. Капитализм снова продемонстрировал свой звериный оскал: в этом безумном мире продается и покупается абсолютно все, даже искусство.

Трубка выпала из безвольных пальцев, Эрик потер пылающий лоб. Если завтра «Провинциальные умы» не пришлют чек, телефон отключат, его вышвырнут из квартиры, а через пару месяцев полиция найдет его истощенное тело в какой-нибудь подворотне. Либо так, либо... Молодой человек поежился. Придется найти работу.

Может, занять денег у друзей? В ушах раздался их презрительный смех. Мама? Она практически от него отреклась.

Какая несправедливость! Он бросил свою жизнь на алтарь искусства, голодал, а эти бездари штамповали дрянные бестселлеры и стали миллионерами!

Где-то на задворках сознания замаячила идея. Слащавый бестселлер, наподобие тех, что издаются миллионными тиражами в ярких аляповатых обложках? А ведь на кухне ждет удивительная штуковина, которая, вырвавшись из-под контроля, начала строчить как сумасшедшая.

Как сумасшедшая... Если кто и сошел с ума, так это он сам, когда поверил, будто привидевшееся в белой горячке имеет хоть какое-то отношение к реальности.

Нужно к психотерапевту обратиться. Да, а чем ему платить?

Совершенно потерянный, Эрик побрел на кухню. Похоже, самый верный способ — напиться до беспамятства. Больше ничего не поможет.

Эрик тупо смотрел на печатную машинку. Руки тряслись, буквы расплывались перед глазами. Но это уже неважно. Прихлебывая скотч, он неистово стучал по клавишам. Глупые цветистые фразы больше не пугали. Можно хоть ногами печатать — результат один: сентиментальная сага о Бухте Флетчера и ее обитателях.

* * *

— Да, Джонни, — Эрик скромно улыбнулся телевизионному ведущему, — «Бухта Флетчера» была написана на одном дыхании. Честно говоря, я даже немного испугался такого прилива вдохновения. Наверное, роман зрел во мне давно, а написать не хватало духа или таланта. Все изменилось буквально в один день, когда я сел за старую печатную машинку, которую купил в лавке старьевщика. Новая была не по карману, вот как беден я был. А потом судьба решила улыбнуться, пальцы затанцевали по клавишам, и на листе, будто сам собой, появился роман. С тех пор я каждый день благодарю господа за ниспосланное благословение.

С отработанной долгими повторениями небрежностью Джонни Карсон постучал кулаком по столу. Затянутый в дорогущий костюм из акульей кожи, Эрик потел под ослепительно ярким светом софитов. Тщательно уложенные в лучшей парикмахерской Нью-Йорка волосы напоминали шлем. Зрителей молодой писатель не видел, зато чувствовал их мощную поддержку. Еще бы, для них он живое воплощение американской мечты!

— Эрик, скромность делает вам честь! Вы ведь не только самый популярный писатель Америки, но и весьма уважаемый критик, не говоря уже о рассказах, которые были удостоены престижной литературной премии.

Престижной? Эрик внутренне поморщился. Осторожнее, Карсон, такими словами нельзя разбрасываться — всех зрителей распугаешь, кто потом будет мои книги читать?

— Да, это было в славные дни сотрудничества с «Провинциальными умами», — улыбнулся Эрик Гринвич, восторгаясь шикарной пепельно-русой шевелюрой ведущего. — Как я скучаю по старой квартире на Вашингтон-сквер, по литературным вечерам, которые я устраивал в пятницу! Каждый день вспоминаю, как мы обсуждали новые произведения, спорили, зачастую засиживаясь до утра!

«Черта с два я скучаю по той дыре и жирдяю Симмонсу с его тараканами и алкашами на лестницах! „Провинциальные умы“? Тот журнал лучше было бы назвать „Провинциальные идиоты“! А что касается „престижной литературной премии“, то „Сабвей пресс“ присуждает ее каждую неделю. На чашку кофе вполне хватает!»

— Наверное, приятно быть звездой? — полюбопытствовал Джонни.

— Да, весьма и весьма, — обезоруживающе улыбнулся Эрик.

— Вы теперь богатый человек!

А вот здесь ты не ошибся, парень! Два миллиона за издание в твердой обложке, три — за карманное, два — за авторские права на фильм, плюс доходы от иностранных изданий — в общей сложности пятнадцать миллионов. Десять процентов литературному агенту, пять — пиарщику, потом финансовая инспекция протянула ручонки, но не тут-то было! Своего Эрик просто так не отдаст. Поездки в Европу, новую квартиру, яхту, личный самолет он внес в расходные статьи. Придраться не к чему: нужны же писателю достойные условия для работы... В конце концов от пятнадцати миллионов осталось девять, однако Эрик не роптал.

— Деньги — далеко не главное, Джонни. Естественно, если кто-то захочет со мной поделиться, отказываться не стану! — Эрик засмеялся. Смех у него звонкий, мелодичный, похожий на звон серебряного колокольчика. Зрители одобрительно загудели: все правильно, знаменитый писатель рассуждает, как истинный американец. — Письма благодарных читателей — вот что дороже любых денег, Джонни! У меня столько новых друзей появилось... Воистину, труд писателя — благодарнейшее из занятий!

Эрик перевел дыхание. Шоу идет как по маслу, но в данной ситуации это не совсем то, что нужно. Спор или интрига были бы очень кстати. Подмышки взмокли, жалко, костюм-то совсем новый! Чистить придется... Хотя зачем чистить, можно новый купить!

— Трумэн Капоте назвал «Бухту Флетчера» сценарием слезливого сериала. Что же, к мнению великих стоит прислушаться! Пусть читатели рассудят...

Зрители восторженно зааплодировали.

— Знаешь, Джонни, я вместе со всей читающей Америкой с нетерпением жду нового романа Трумэна. Он уже лет пять его пишет, наверняка шедевр получится!

Зрители захихикали. Эх, жалко в зале нет Капоте, вот взбесился бы!

— Боюсь, Трумэн теряет связь с массовой читательской аудиторией. Я хорошо знаком с творчеством современных писателей, некоторые слишком заумные вещи пишут. Философия — это хорошо, но прежде всего литература должна быть доступной. Нужно писать о том, что волнует средних американцев. Диккенс ведь тоже сочинял о наболевшем, а величайшим классиком считается! Так что да здравствуют триллеры и любовные романы!

Бурные, продолжительные аплодисменты.

— Эрик, вы упомянули Диккенса, — начал Карсон, — а мне на ум приходит другой писатель, Уинстон Дэвис, популярный в пятидесятые. Если бы я не знал, что «Бухту Флетчера» написали вы, то мог бы поклясться, что это новая работа Дэвиса. Только, к сожалению, подобное невозможно: талантливый писатель трагически погиб в автомобильной катастрофе в возрасте сорока пяти дет. Трагедия произошла где-то в районе Лонг-Айленда.

— Очень польщен, что меня сравнили с Дэвисом! — проговорил Эрик. — Кстати, ты не единственный, кто заметил сходство. Уинстон — один из писателей, которыми я искренне восхищаюсь. Он, можно сказать, обессмертил маленькие городки Новой Англии. Буду стараться продолжать его традиции: людям нужны правдивые истории.

На самом деле о творчестве Дэвиса Эрик узнал лишь после того, как почитатели «Бухты Дэвиса» отметили сходство между их книгами. Заинтригованный, он отправился в библиотеку, где, брезгливо морщась, пролистал пять книг, чуть ли не по тысяче страниц каждая. Как у людей хватило терпения читать их до конца? Сентиментальная нудятина, никакой динамики. И все-таки сходство налицо, «Бухта Флетчера» действительно напоминает книги Дэвиса. Из библиотеки Эрик выходил с тяжелым сердцем. Неприятно засосало под ложечкой.

— Последний вопрос, — сказал Карсон. — Ваши поклонники ждут нового романа. Можете сказать, о чем он будет?

— В принципе, мог бы, но я суеверен, Джонни: боюсь рассказывать о неоконченных произведениях... Хотя вам, наверное... — Эрик подозрительно огляделся по сторонам, словно боялся, что в студии затаился шпион, а потом со смехом пожал плечами. — Надеюсь, никто не попытается украсть название, после того как я на всю страну заявляю на него свои права. Итак... Книга будет называться «Приходской лес»! — Публика восхищенно загудела. — Действие происходит в одном из городков Вермонта... Нет, больше ничего не скажу. Вот выйдет книга, и все узнаете!

* * *

— Великолепно! — проговорил агент. Звали его Джеффри Амготт, ему тридцать, а волосы от постоянных переживаний стали совсем седыми, плюс к тому язва и проблемы с давлением. — Замечательно! То, что ты сказал о Капоте, позволит продать несколько тысяч книг.

— Я тоже так думаю, — кивнул Эрик. — Только что-то вид у тебя не очень счастливый...

Шоу Карсона состоялось сразу после обеда, но из-за сильного смога казалось, будто сгустились сумерки.

— У нас проблемы, — нехотя признался Джеффри.

— Разве? Слушай, расслабься, стаканчик пропусти...

— А потом загреметь в больницу с язвой? Спасибо, не хочется... Знаешь, я тут с менеджером говорил...

— Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь! Уверяю, вы волнуетесь понапрасну...

— Ты разбрасываешь деньги направо и налево. Самолет, яхта, ранчо... Не слишком ли?

— У меня ведь девять миллионов!

— Нет, милый, ошибаешься!

— Что? — изумленно переспросил писатель.

— От девяти миллионов не осталось и следа: поездки в Европу, вилла на Малибу, ранчо в Бимини...

— Зато есть инвестиции: нефть и племенные бычки!

— Скважины пересохли, а бычки сдохли от ящура.

— Ты шутишь!

— К сожалению, нет... Хуже всего то, что дом, «Феррари» и самолет куплены в рассрочку. Ты почти банкрот, милый!

— Ага, признаюсь, я был довольно расточителен.

— Расточителен? Да ты с ума сошел!

— Так помоги мне, ты же мой агент! Какой-нибудь договор заключи...

— Уже заключил. У тебя что, память отшибло? На следующей неделе в издательстве ждут новую книгу. За авторские права три миллиона предлагают. От них деньги — от нас роман, именно так и заключаются авторские договоры, не забыл?

— Тогда в чем проблема? Три миллиона баксов спасут ситуацию!

— А где книга, черт побери? Если на следующей неделе не принесешь рукопись, не получишь ни цента!

— Процесс идет.

— Хочешь сказать, ты еще не закончил? — простонал Джеффри. — Я ведь просил тебя, умолял, упрашивал! Ну, пожалуйста, Эрик, хоть ненадолго отвлекись от вечеринок, займись делом! Напишешь книгу — и гуляй, сколько хочешь! Ты же взрослый человек! Неужели от многочисленных любовниц мозги отшибло?

— Через неделю книга будет готова.

— Ах, Эрик, Эрик, мне бы твою уверенность! Думаешь, так просто написать книгу? А если ты заболеешь или, еще хуже, творческий кризис начнется? Разве роман за неделю пишут?