Эволюция войн

«Такое соперничество может быть легким и незначительным, если в наличии имеется большое количество ресурсов, а население невелико, или, напротив, может быть жестким и связанным с многочисленными случаями насилия, если большое количество людей сражается за крайне ограниченное количество ресурсов». Подобный конфликт называется борьбой за жизнь. Именно борьба за жизнь является причиной войны, и именно поэтому война всегда существовала и, если не будут найдены другие средства урегулирования, всегда будет существовать.

Примитивное общество состоит из небольших групп, каждая из которых занимает определенную территорию. Размер группы определяется условиями борьбы за существование, и внутренняя структура группы соответствует ее размеру. Другими словами, «группа появляется как совокупность индивидов, ограниченная по размеру ее культурным уровнем и окружающей средой». Отношения между группами, в случае если они не были обусловлены соглашениями или особыми условиями, – это отношения враждебности и войны. Вне группы жизнь человека находится в опасности, потому что в таком случае он является чужаком (для всех групп), а чужой равносилен врагу. Как сказал Тэйлор, «существовавшее раньше положение дел хорошо иллюстрируется латинским словом hostis, которое, изначально обладая значением «чужак, незнакомец», совершенно естественным образом стало иметь значение «враг». Чужак не является членом племени, а несоплеменник – это реальный или потенциальный враг. Это чувство чрезвычайно развито у примитивных племен, которые либо убивают всех чужаков, либо относятся к ним с подозрением. Этнография предоставляет множество свидетельств правильности данного утверждения; некоторые типичные иллюстрации приведены ниже.

Керр пишет об австралийских аборигенах: «Незнакомцы неизбежно смотрят друг на друга как на смертельных врагов», и австралийцы никогда не преминут «убить всех чужаков, которые попадают им в руки». То, что фон Пфейл говорит о племени канака с архипелага Бисмарка, относится ко всем меланезийцам. Он пишет: «Любой человек из деревни, расположенной за пределами маленького района, который люди канака считают своим домом, расценивается как чужак, а следовательно, враг. Существование вне родной группы столь небезопасно, что «ни один канака не может без риска для жизни попытаться посетить район, где обитает племя, с которым его родная группа не находится в очевидно дружеских отношениях».

В Африке существует такое же положение дел, усугубленное рабством и каннибализмом. «В Африке есть места, – говорит Макдональд, который прожил там двенадцать лет, – где трое мужчин не могут отправиться вместе в путь из-за страха того, что двое из них объединятся и продадут третьего». О ба-гуана говорят, что «они убивают и съедают любого, кто попадает в их руки». Эта практика распространена и во многих других регионах Черного континента. Описывая условия жизни в Восточной Африке в 1850 году, Дандас утверждал: «Говорят, что в то время ни один человек не уходил далеко от своей деревни в одиночку; никто не мог пройти нескольких миль без того, чтобы не столкнуться с людьми, высматривающими, кого бы ограбить или убить». Другие авторы говорят о жителях Восточной Африки как о подозрительных людях, не доверяющих никому из чужаков. В Британской Центральной Африке, если человек посещал деревню, в которой его не знали, он подвергался риску быть обращенным в рабство, даже если принадлежал к тому же самому племени. Коренные жители Нигерии могут приветствовать и развлекать гостей, но эти гости на следующий день по дороге будут ограблены или проданы в рабство. Сложность путешествий по Конго красочно описана Уиксом, который утверждал, что «мужчины и женщины, путешествующие в одиночку, вдвоем или втроем там, где их не знают, подвергаются риску быть схваченными и проданными в рабство. Подобные беззащитные путешественники прячутся днем и продвигаются к пункту своего назначения только ночами».

Такое положение дел породило интересный обычай, распространенный в племени бангала, который заключался в том, что «когда каноэ, в котором плывут шесть и более человек, приближается к городу, они должны бить в барабан и петь, чтобы уведомить население о своем прибытии; в противном случае их примут за врагов и атакуют. Напротив, приближение каноэ чужаков из соседних городов или районов, не сопровождавшееся барабанами или пением, воспринималось как военное действие. Если они идут с миром, то почему боятся бить в барабаны и петь?». Коренной житель племени лунда (балунда) посоветовал Ливингстону при приближении к деревне высылать вперед гонца. Ливингстон обнаружил, что подобная мера обеспечивала более мирный прием, о своей прежней привычке приходить без уведомления он говорит: «Я иногда входил в деревню и вызывал неумышленную тревогу. Аналогично в древние времена разрисованный дикарь-бритт, приближаясь к деревне, трубил в рог, чтобы предупредить поселенцев о своем прибытии; в противном случае он воспринимался как враг, который пытался подкрасться к ним хитростью».

Даже дружелюбно настроенные эскимосы «относятся к чужакам с большим или меньшим подозрением, а в древние времена незнакомцы обычно приговаривались к смерти». То же самое наблюдалось у американских индейцев. К примеру, Кремони пишет, что «индейцев апачей с малых лет учат относиться ко всем остальным людям как к естественным врагам». Это в большей или меньшей степени свойственно всем индейским племенам, а в особенности сери. Многие племена, живущие в долине Амазонки, настолько враждебны ко всем чужакам, что о самих этих племенах мало что известно.

Свидетельства враждебности к чужакам могут быть найдены даже в истории цивилизованных античных народов – римлян, греков и других, несмотря на то что в целом такая практика не была широко распространена. Греки гомеровского периода не были настолько дикими, чтобы воспринимать всех чужаков как врагов, но пережитки существовавшего ранее положения дел просматриваются, например, в истории царя Эхета, который убивал всех чужаков, или в мифах о циклопах и лестригонах, которые безжалостно пожирали всех гостей. Похожие случаи из жизни диких племен и цивилизованных народов являются легкодоступными, однако приведенных выше иллюстраций должно быть достаточно.

Такое же чувство враждебности многие испытывают по отношению к европейцам. Австралийцы с тревогой наблюдали за прибытием европейцев и выказывали явное дикое желание «убить всех белых чужаков при первом же появлении среди них». Когда капитан Кук открыл (в 1774 году) остров Дикареи (или Дикарий – Sacage – о. Ниуэ в Полинезии – к востоку от о-вов Тонга и к югу от о-вов Самоа. – Ред.), он посчитал невозможным налаживание отношений с аборигенами, которые выбежали ему навстречу с «напористостью диких кабанов», а когда Тернер посетил этот остров позднее, «вооруженная толпа хлынула, чтобы убить его». Те, кто путешествовал по Африке, говорили о похожем отношении, и лишь позднее стало известно, что подозрительность аборигенов была частично основана на печальном опыте, так как большое число коренных жителей было похищено европейскими работорговцами. Рот собрал большое количество свидетельств того, как уроженцы Африки изначально относились к европейцам, и пришел к следующему выводу: «Все это доказывает, что первобытные народы, как правило, не склонны встречаться с чужестранцами, все равно к какой цивилизации и какому уровню развития они принадлежат, хотя есть несколько примеров, когда чужаков встречали по-настоящему дружелюбно».

Описанное выше положение дел стало причиной изоляции примитивных племен, их неосведомленности о жизни друг друга и значительных различий в обычаях. Так, в Восточной Африке, где аборигены не могут путешествовать без риска быть ограбленными или убитыми, обыватель «ничего не знает о стране, за исключением места его непосредственного проживания... Туземцы, жившие рядом, оставались абсолютно чужими друг другу». Наш эксперт Дандас, колониальный администратор с большим опытом, говорит, что ему известны подобные примеры, даже когда деревни находились в получасе ходьбы друг от друга. Бок упоминает о добровольной изоляции, в состоянии которой живет племя пунан на острове Борнео (Калимантан), тогда как на севере Австралии уединенность племен явилась причиной сохранения их примитивного состояния до нынешнего дня. Туземцы Новой Гвинеи живут настолько обособленно, что «на расстоянии в триста километров от острова Йела (иначе о. Рассел – на востоке архипелага Луизиада. – Ред.) до пролива Чайна (у юго-восточной оконечности о. Новая Гвинея, за ним – архипелаг Луизиада. – Ред.) говорят по меньшей мере на двадцати пяти языках». В качестве иллюстрации того, насколько широко распространена система недопущения чужаков на свою территорию, фон Пфейл говорит: «Та часть полуострова Газель (на острове Новая Ирландия в архипелаге Бисмарка), которая нам известна, заселена очень слабо, но при этом она разделена не менее чем на двадцать районов, в каждом из которых говорят на своем диалекте одного и того же языка, отличающихся настолько, что, хотя жители двух соседствующих районов еще могут понимать друг друга, поселенцы из более отдаленных друг от друга мест вряд ли смогут общаться друг с другом, если им доведется встретиться».

Постоянная враждебность в отношениях с соседями настолько повлияла на условия жизни племен, живущих в лесистых горах (отроги Араканских гор, до 3014 м высоты. – Ред.) в Индии, что достаточно пройти очень небольшое расстояние для того, чтобы найти носителей языка столь измененного, что сельские общины с трудом понимают друг друга. Из-за изоляции в этих племенах также развились четкие материальные различия практически во всех сферах. На Иелебесе (остров Сулавеси) относительно недавно многие дикие племена были настолько изолированы из-за постоянной враждебности по отношению друг к другу, что у каждого из них был свой диалект. Похоже также, что меланезийцы в целом разбиты на враждебные племена, не имеющие друг с другом никаких отношений и говорящие на стольких языках, сколько там всего есть племен. У полинезийцев, которые поддерживали между собой более-менее дружеские отношения, напротив, один язык распространен на всей группе островов. Когда испанцы открыли северо-западные земли Южной Америки, они нашли племена, жившие в абсолютной близости, но при этом говорившие на разных языках.

Позднее мы увидим, как только что описанные условия влияют на взаимоотношения между племенами, сложности ранней торговли и другие важные для уменьшения войн вопросы. Барьер на пути к дружеским отношениям в примитивном обществе был настолько велик, что Ратцель (Фридрих Ратцель, 1844 – 1904, крупный немецкий географ и этнограф, один из основателей антропогеографической научной школы, считающей ведущим фактором развития человеческого общества географическую среду. Теории Ратцеля оказали большое влияние на основателей культурно-исторической научной школы и геополитики как науки. – Ред.) сказал: «Самым важным шагом на пути от дикости к культуре является постепенное освобождение человека от полной или временной сегрегации или изоляции».

Приведенные выше примеры доказывают, что отношения между племенами – это отношения изоляции, подозрительности и враждебности. Однако внутри племени ситуация была совершенно противоположной. Даже если иногда внутри племени случались классовые конфликты, у членов группы существовал общий, разделяемый всеми интерес, заключавшийся в защите от любой другой группы. Это естественный побочный эффект борьбы за жизнь. Каждая группа ведет борьбу за выживание, и все ее участники заинтересованы в этом. Но в этой борьбе интересы группы входят в противоречие с интересами других групп, и отношения между такими группами, как мы видим, – это отношения враждебности и войны. При этом противоречия в интересах групп в процессе борьбы за существование ведут к более тесному сближению внутри каждой группы. Так появляются различия между родным для кого-то племенем и всеми остальными – между понятиями «внутри группы» или «наша группа» и понятиями «не наша группа» или «вне группы». Различные чувства, таким образом, сводятся к двум – у членов «нашей группы» и внутри ее царят мир и взаимопомощь, а все, что находится вне группы, вызывает ненависть и враждебность.

Эти отношения взаимосвязаны. «Необходимость в войнах с соседями является залогом внутреннего мира, а внутренние противоречия неминуемо ослабят группу во время войны. Эта необходимость также формирует систему управления и законы внутри группы, которые призваны предотвращать ссоры и обеспечить дисциплину. Так как война и мир влияют друг на друга, они способствуют взаимному развитию мира внутри группы и состоянию войны в межгрупповых отношениях. Чем ближе соседи и чем они сильнее, тем интенсивнее идет развитие внутренней организации и дисциплины каждой из соседних групп.

Члены каждой группы связаны общностью интересов, родством, общей речью, религией, обычаями и образом жизни. Самым главным видом родственных отношений для примитивного (первобытного) человека было родство крови; в большинстве случаев тот, кто не являлся кровным родственником, автоматически считался чужаком и врагом. На самом деле примитивное общество строилось на двух главных принципах: единственные реальные узы – это узы крови, а цель общества – объединение для ведения наступательной или оборонительной войн. Эти два принципа соединяются в законе кровной вражды в теории, согласно которой все кровные родственники вставали на сторону участника ссоры, если он был их соплеменником. Это называлось племенной ответственностью, характеризующей все примитивные сообщества. То, что Нассау писал о населении Западной Африки, может быть справедливо и в более широком смысле: «Каждая семья была связана племенной ответственностью за преступления своих соплеменников. Каким бы недостойным ни был человек, его «люди» вставали на его сторону, защищали его и даже признавали его действия правыми, какими бы несправедливыми они ни были на самом деле. Как бы ни был виновен человек, он мог потребовать для себя защиты. Даже если преступление было столь серьезным, что и собственные соплеменники признавали его вину, они не могли по этой причине отказаться от ответственности. Даже если такой человек заслуживал смерти и с него требовали выкуп, они должны были уплатить его. Не только его богатые родственники, но и вообще все способные помочь должны были это сделать». О том, как кровная месть вкупе с коллективной ответственностью вела к непрекращающимся войнам, будет рассказано в следующей главе.

Как мы выяснили, внутренний мир и порядок должны господствовать для того, чтобы группа могла выступить против врага единым фронтом, внутри же группы ссоры и возникающие трудности должны улаживаться быстро и мирно. Так появляются права, законы и институты, ставшие следствием тех условий, которые сделали человека воинственным по отношению к иностранцам. Самнер определял права как «правила общей добычи и распределения в условиях борьбы за жизнь, которые распространялись на всех соплеменников с той целью, что мир (внутри группы, племени, народа) должен превалировать, чтобы сделать силу племени постоянной». Право на жизнь – один из таких примеров. Как и все права, первоначально оно было выражено в форме табу «не убий». Тем не менее оно распространялось только на соплеменников. Напротив, убивать чужаков было разрешено (и даже достойно одобрения), но внутри группы убийства следовало запретить, чтобы обеспечить существование группы и ее единство перед угрозой внешнего врага. Собственность позднее также попала под охрану; закон «не кради» также распространялся только на имущество соплеменников. Все права создавались именно на таких условиях; они в действительности могли развиваться только внутри группы, которая одновременно являлась мирной группой. Позднее будет показано, как мир, развивающийся внутри каждой группы, с течением времени распространяется вместе с расширением ареала племени. Здесь мы более подробно остановимся на отношениях, существовавших внутри одной группы в их противоположности к тому, как относились к членам другой группы и как это вело к межплеменным войнам. Есть два моральных кодекса, две формы обычаев: одни – для соплеменников, а другие – для людей извне, но все обычаи исходят из одних и тех же интересов. Разрешено и похвально убивать и обворовывать чужаков, осуществлять кровную месть, красть чужих женщин и рабов, но ничто из вышеперечисленного не может быть разрешено внутри группы, так как это ведет к раздорам и ослаблению. Индеец сиу, чтобы стать храбрым, должен был убить человека, а коренной житель Борнео (остров Калимантан) даяк должен убить для того, чтобы ему было разрешено жениться. И все же, как говорил Тэйлор, «между собой сиу признают убийство человека преступлением, за исключением случаев кровной мести; жители Борнео аналогично карали за убийство. Такое положение вещей не являлось противоречием, его объяснение на самом деле заключалось в одном слове – «племя». Племя создает свои законы не для того, чтобы признать человекоубийство правильным или нет, а для того, чтобы с их помощью способствовать сохранению племени. Существование племени зависело от его способности выжить в условиях борьбы с соседними племенами, и это стало социальной основой для укрепления мужества воинов племени в борьбе с врагами. Убийство врага в открытой схватке не просто считалось правомерным, древний закон рассматривал убийство соплеменника и убийство чужака как преступления совершенно разного порядка, тогда как убийство раба считалось всего лишь посягательством на собственность. Даже сейчас (1920-е гг. – Ред.) колонизаторы на деле не считают убийство индейца или негра столь же тяжелым проступком, как убийство белого поселенца. История взглядов на воровство и грабеж развивалась частично схожим образом. На низком уровне цивилизации заповедь «не кради» была известна, но она применялась только по отношению к соплеменникам и друзьям, а не к чужакам и врагам».

Насколько широко распространенным было разделение на своих и чужих, можно увидеть из следующих примеров. Эллис писал о полинезийцах, что «воровство практиковалось, но гораздо чаще к прибывшим извне, чем к своим соплеменникам». Томсон отмечает, что в вопросе лжи существовало четкое разграничение: «Обмануть своего вождя считалось преступлением, однако идеи, подобные тем, какие Одиссей использовал по отношению к своим врагам, считались если не добродетелью, то, по крайней мере, поводом к общему восхищению. Принцип «в любви и в войне все средства хороши» применялся буквально. Более почетным было договориться о союзе, а потом предательски ударить союзникам в спину, чем проявлять ненужную храбрость».

Двойная мораль нашла свое отражение и в примитивных верованиях. Так, уроженцы острова Ниуэ верили в то, что люди добродетельные достигают Вечного Света, а те, кто творит зло, попадают во Тьму. «Добродетелями считались доброта, отзывчивость, воровство у другого племени и убийство врага; грехами – воровство у соплеменника, нарушение соглашения или табу, трусость и убийство в мирное время». Освящая обычаи данного времени, религия в целом была постоянным стимулом к войне между первобытными народами.

Различия между своими и чужими проявлялись также в формах ведения войны, в зависимости от того, была ли это ссора между родственниками и затрагивала ли она связи семьи, или она касалась чужаков либо потомков других народов. В племенах маори, Новая Зеландия (народ маори делился на племенные группы, «вака», а те, в свою очередь, на племена, «иви», возглавлявшиеся вождями. Племя («иви») делилось на родственные группы – «хапу». – Ред.), в первую очередь важны были предупредительные меры, а «война ножей» была второстепенной. Вопросы войны с соплеменниками издавна подлежали урегулированию, тогда как по отношению к другим были применимы все возможные средства. Два подхода к войне и их развитие будет исследовано позднее. У австралийцев есть два «набора» обычаев: один – для товарищей по племени или друзей, а другой – для людей извне или врагов. «Между мужчинами племени есть стойкое ощущение принадлежности к братству, и человек и в горе и в радости, в случае необходимости, всегда может рассчитывать на помощь всего племени», но относительно чужаков главным чувством является застарелая ненависть, и в отношениях с ними все методы считаются законными. Похожим образом у аборигенов Торресова пролива (между Австралией и Новой Гвинеей) «считалось почетным подвигом убивать чужеземцев – не важно как, в честной борьбе или путем предательства, и честь и слава являлись спутниками тех, кто приносил домой черепа жителей других островов, убитых в бою». Здесь можно проследить появление элемента тщеславия для того, чтобы придать обычаям дополнительную силу; подтверждение этому может быть найдено на примере военного дела. Уроженцы гор Чин в Мьянме (Бирма, раньше в составе Британской Индии. – Ред.) признавали два вида воровства: «воровство, совершенное жителем той же деревни или человеком, принадлежащим к тому же племени, и ограбление, совершенное в отношении представителей других племен». Капитан Батлер говорил о племени ангами (СевероВосточная Индия), что друг с другом они очень честны и достойны доверия, однако по отношению к чужакам они «жадны до крови, вероломны и чрезвычайно мстительны».

Среди аборигенов Африки может быть найдено большое число подобных примеров, некоторые наиболее типичные из которых здесь упомянуты. Камминс пишет о племени динка (на юге Судана): «Любые добродетели, которые присутствуют в отношениях между членами одного сообщества, полностью теряют свое значение в отношениях с иноплеменниками. В таких отношениях главным является право силы и право тех, кто ею обладает. Подобное положение вещей, бесспорно, справедливо в отношении всех диких сообществ, но подобные же примеры могут быть найдены и в истории цивилизованных народов. Во взаимоотношениях между членами внутри группы в чести были правила справедливой игры, но обычаи, регулировавшие отношения между группами и народами – международные обычаи или законы, – развиты очень плохо.

Багешу, если верить Роско, прожившему среди них много лет, «вероломны и очень недоверчивы по отношению ко всем людям, не состоящим в их клане», а Станнус говорит об аборигенах Британской Центральной Африки, что «воровство у других племен, безусловно, одобрялось». У нигерийских племен Западной Африки считается «неправильным обворовывать своего соплеменника, особенно из того же самого города, даже если он недостаточно силен для того, чтобы наказать вора, но обворовать чужака не считается преступлением». Уикс говорит о племени бангала, живущем в верховьях реки Конго: «В отношениях с чужаком не будет считаться неправильным обворовать, избить, оскорбить или даже убить, если только он не пришел навестить кого-либо в городе». На практике, если бангала «обворует чужака и продаст ему его же имущество, все соседи будут восхищаться таким бангала и считать его умным и проницательным человеком, но если он ограбит своего соседа, предварительно не заплатив ему, он будет публично осужден и назван человеком, обладающем дурными привычками».

Даже мирные гренландцы (эскимосы. – Ред.), естественная среда обитания которых воспитала в них уважение к честности и взаимному доверию, которые редко лгут и никогда не воруют друг у друга, по-другому расценивают свои обязательства по отношению к чужакам, особенно если они другой расы. «Мы должны помнить, – пишет Нансен, – что иностранец для него (эскимоса. – Ред.) – это не имеющий особого значения объект, чье благополучие для него является пустым звуком, и гренландцу не важно, может ли он положиться на чужака или нет, так как ему не надо жить бок о бок с ним». При этом он вряд ли сочтет неприличным присвоить себе что-нибудь из имущества чужака, если оно покажется ему полезным». Похожее положение дел наблюдается у племени атов (Британская Колумбия), где «предмет, отданный на хранение индейцу, находится в абсолютной безопасности, при этом воровство является обычным делом там, где затрагивается собственность других племен или белых людей». Банкрофт писал об индейцах нутка (несколько мелких племен, заселяют западный берег о. Ванкувер, Канада, и м. Флаттери, США. – Ред.): «Воровство у них не распространено, за исключением воровства у чужаков». Это утверждение может быть применено ко многим другим племенам. Среди арауканов (арауканцев) Южной Америки «грабеж является частью повседневной жизни индейцев... Регулярно предпринимались вооруженные набеги на соседние деревни, и так поддерживалось постоянное состояние войны, но внутри клана воровство было запрещено, и все считалось общим».

В отношении древних германцев известное утверждение Цезаря свидетельствует о том же самом: «Грабеж вне пределов племени не влечет бесчестья, но расценивается как способ тренировки молодежи и уменьшения затрат». Робертсон Смит писал об арабах: «Если человек был виновен в убийстве соплеменника, наказанием была смерть, и его ближайшие родственники не предпринимали попыток спасти его, но все племя вставало за спиной человека, убившего чужака, даже если убитый принадлежал к братскому племени».

Объяснение того, почему первобытный человек отделял свою группу от других, кроется в восприятии своего племени как центра всего и в привычке взвешивать и оценивать все через отношение к племени. «Каждое племя, или настоящая национальная единица, считало себя превосходящим все другие, а свою культуру – лучшей». Такому взгляду на мир было дано определение «этноцентризм». Самнер говорит: «Каждая группа лелеяла собственную гордость и добродетели, хвасталась своим превосходством, превозносила собственных божеств и смотрела на всех чужаков с презрением. Каждая группа считает свою мифологию единственно верной, и, если выясняется, что у других племен существует иное религиозное мировоззрение, это только усиливает их презрение. В адрес иноверцев употреблялись различные оскорбительные эпитеты – «свиноед», «коровоед», «необрезанный», «болтун» – эпитеты, выражающие презрение и отвращение». Когда борьба за жизнь приводит к возникновению контактов между группами, их обычаи становятся источником противоречий, что ведет к усилению противостояния. Таким образом, фактор этноцентризма, или группового эгоизма, который «ведет народ к преувеличению значимости собственных обычаев, которые являются уникальными и отличают их от всех других», является важной причиной войны.

Если изучить самоназвания племен, можно увидеть, что большинство из них означают «люди», что подразумевает, что «только мы – люди», тогда как все остальные – это что-то иное, иногда неопределенное, но не настоящие люди. Некоторые примеры, собранные случайным образом, включены в приложение А. Тенденция племен возвышать себя по сравнению с другими, без сомнения, применима и к более развитым племенам. Евреи, например, считают себя народом избранным, в отличие от других народов. Греки и римляне называли все остальные народы «варварами». Слово deutsch первоначально означало «люди». Саамы называли себя «людьми» и «человеческими существами». Арабы считали и считают себя наиболее благородной нацией, а остальных – в большей или меньшей степени варварами. Подобное чувство не исчезло и сегодня даже у цивилизованных народов. Каждое государство считает себя верхом цивилизации, самым лучшим, свободным и мудрым, а остальных – «низшими». Национальная гордость и патриотизм с легкостью превращаются в манию величия, шовинизм и заносчивое презрение ко всем иностранцам. Пока торжествует этноцентризм, мир будет исключением, а война – правилом.

Глава 3

ВОЙНА – ЗАНЯТИЕ ОДНОГО ПОЛА

То, что человек – homo – существо двуполое, является фундаментальным фактором в истории человечества. «Разделение рода человеческого на два пола, – говорил Самнер, – самый главный из всех антропологических фактов». Влияние этого факта прослеживается во всей социальной структуре. Оно проникает в каждую сферу человеческой деятельности, и особенно это очевидно в военном деле, которое поглощает такую большую часть человеческого времени и интересов. Война – это занятие половины человечества; это обусловлено борьбой за выживание и природой.

Два пола принципиально разные во многих аспектах. Физиологически они различаются по строению тела и функциональности. Также заявляется о существовании определенных психологических различий, но здесь все не настолько ясно. В общих чертах женщины представляются более пассивными, трудолюбивыми, они легче адаптируются к рутинным занятиям; мужчины, в свою очередь, более активны, воинственны и склонны к порывам, требующим напряженной деятельности. В какой степени эти различия являются врожденными, а в какой – необходимыми или обусловленными культурой, вопрос спорный. Конечно, различия в социальной роли полов усугублялись на протяжении всей истории культуры, и особенности в ощущениях и характере должны объясняться именно этим, если не на еще более фундаментальном уровне. Интересы полов противоположны, и их жизнь сопровождали различные обычаи. Но какова бы ни была природа этих вторичных половых различий, разница между первичными признаками непреодолима. Женщины вынашивают и выхаживают детей. Более того, они обычно физически меньше мужчин, даже если принадлежат к одной и той же расе. Хотя расовая принадлежность оказывает определенное влияние на физические различия между двумя полами и хотя эти различия менее значимы в примитивных сообществах, нежели у цивилизованных народов, этот факт все равно имеет огромное значение.

Разделение труда между мужчинами и женщинами основано на физическом различии между полами. Не доказано, что вся эта специализация обусловлена физиологическими характеристиками полов, потому что в некоторых аспектах разделение труда возникает случайно, но в широком фундаментальном смысле половые различия являются определяющим фактором. Представители двух полов дополняют друг друга и в равной степени способны и на специализацию, и на сотрудничество. Союз мужчины и женщины больше подходит для объединения в борьбе за существование, чем союз двух мужчин или двух женщин, так как в первом случае занятия и природные возможности двоих людей дополняют и поддерживают друг друга. Помимо этого в основе разделения труда по половому признаку лежит естественная необходимость. Хавлок Эллис подводит такой итог сложившейся ситуации: «Занятия, которые требуют силового развития мускулов и костей, следствием чего является способность к периодическим выбросам энергии, сменяющимся периодами отдыха, ложатся на плечи мужчины; уход за детьми и всевозможные виды производства, которые связаны с поддержанием домашнего очага и во время которых расход энергии более продолжителен, но происходит при меньшем напряжении сил, становится уделом женщин. Это общее правило». Следовательно, разделение труда в первобытных сообществах было следующим: мужская работа – охотиться, ухаживать за скотом и сражаться, тогда как большая часть остальных занятий становится уделом женщины. Другими словами, «военная сторона первобытной культуры принадлежит мужчине; созидательная – женщине».