Убийца с крестом

– Никто не выйдет сухим из воды.

– Да ну? Вы арестовали его?

– Нет еще.

– Так вот, пока вы не выполните свой долг, защищать евреев будет ЕВС. Десятилетиями, если понадобится.

Голд свирепо прикусил мокрый кончик сигары. Кан победоносно откинулся на спинку стула.

– Ходят слухи, ты послал Оренцстайна ко всем чертям. Это было красиво. Давно пора заткнуть глотку этой скотине.

Голд не ответил.

– Знаешь, Джек, несмотря ни на что, ты мне нравишься. Евреев такого сорта как раз не хватает в моем отряде.

– И что ж это за сорт?

– Настоящие евреи, евреи с яйцами, с chutzpa[65], истинные потомки наших свободных, воинственных предков. Не из слюнявых либералов, сторонников ассимиляции, которые боятся назвать себя евреями. Все тужатся, представляются не тем, что они есть. Эдакие маленькие книжные червячки, до сих пор думают – наци такие, как на карикатурах. Вуди Аллена. Книгочеи и клерки, ювелиры и юристы. Слабые и малодушные, бесплодные импотенты, истерзанные самоанализом.

Голд изучающе осмотрел Кана.

– Немного самоанализа вам не помешало бы.

– Говорю тебе, психоаналитический бред здесь не пройдет. Мы точно знаем, кто мы. Кто наши друзья. И кто враги.

Голд удобно облокотился на белый письменный стол.

– Я скажу тебе, кто вы, – начал он. – Вы дерьмо. Вы компания великовозрастных бойскаутов. Вы сучьи дети. Вам бы печеньем торговать! Но вы научились так ловко манипулировать общественным мнением, что политики не могут вас игнорировать, они боятся. Боятся сказать, что думают. Что Джерри Кан – жалкий горлопан. Боятся обвинений в антисемитизме. Выступить против Джерри Кана – задеть всех евреев. Вот как вы работаете. А раньше? Провожали старушек с рынка да устраивали марши протеста в защиту советских евреев – все. Но тут подвернулась блестящая возможность, крупно повезло, подыграл Убийца с крестом. О вас заговорили. Мировая известность. Тебя показывают по телевизору. Джерри Кан оправдал надежды своей мамочки. И все благодаря какой-то несчастной кучке трупов. Ведь это трупы евреев и гоев принесли тебе признание. Да ты платить должен этому подонку – Убийце с крестом, он прославил тебя!

– Довольно! – закричал Кан.

– Нет, не довольно! Чем ты отличаешься от отъявленного негодяя Харви Оренцстайна? Он – склизкий кусок дерьма, хорошо, но он политик, а это все равно, что носить на шее табличку: «Я склизкий кусок дерьма». По крайней мере, без обмана. Ты – другое. Ты корчишь из себя героя, притворяешься, что ты выше простых смертных. Лев иудаизма. Но меня провести не удастся. Чего ты добиваешься? Хочешь заседать в Городском совете? Издать книгу? Представлять штат? Подружись с Джессом Аттером, выдвинете кандидатуры от одной партии. Партии Войны и Ненависти. Лозунг: «Убей ближнего!»

– Вон! – загремел Кан, поднимаясь и указывая на дверь.

Дверь со скрипом приоткрылась, кто-то заглянул в комнату. Голд неторопливо закурил. Долго молчал, выпуская клубы дыма, пока не окружил себя белым облаком.

– Кан, я намерен дать тебе шанс, шанс, который бывает раз в жизни. Тебе выпал счастливый номер. Возможность совершить наконец то, к чему ты призываешь. Шанс сохранить жизни евреев. Шанс...

– Бог мой! – протянул Кан, не веря своим ушам. – Ты пришел сюда просить об услуге. Тебе нужна моя помощь. – Он медленно расплывался в улыбке. – Тебе нужна моя помощь. – Он плюхнулся на стул.

– В виде исключения, – продолжал Голд, – ты можешь сделать кое-что полезное, действительно полезное, в борьбе с врагами Израиля.

– Полегче! – Кан недоверчиво ухмылялся. – Эта mitzva не для меня. Я недостоин.

Но Голд одернул его.

– Без шуток, Джерри. Это серьезно, безумно серьезно.

– Так что от меня требуется?

– Не могу сказать. Сперва дай согласие.

Кан пожал плечами.

– И когда я должен выполнить эту божественную миссию?

– Завтра вечером.

– Сожалею. Не выйдет. Вечером в воскресенье на стадионе митинг Братства Джеки Макса. ЕВС обеспечивает охрану.

Голд вспылил, он вскочил и, размахивая руками, забегал по комнате.

– Фальшивка! Дешевая фальшивка. Полное дерьмо, ничтожество. Стопроцентное, высшей пробы дерьмо!

Я даю тебе шанс помочь нам поймать этого сукина сына, а ты, ты способен только обниматься с такими же фальшивками! Где вы откопали эту поганую работенку? У тебя что, до сих пор соглашение с Уильямом Моррисом? Черт возьми, не верится! Киношники, киношники поганые!

Так он расхаживал по комнате, взывая к Всевышнему.

– О Боже, Боже мой! И это здоровый, крепкий еврей! Борец за свободу! Да он просто старая баба! Билетерша! Ему бы фонарик в руки и показывать места в кинозале старым толстозадым «звездам».

– Хорошо.

Голд споткнулся от неожиданности.

– Что? – Он повернулся к Кану. – Что? Что ты сказал?

– Я сказал, ладно. Я согласен. Надо захватить каких-нибудь наци?

– Тебе это здорово понравится, Джерри. Я хочу, чтоб вы напали на церковь.

7.57 вечера

Закат и в этот вечер был великолепен. Небо – дымно-розовое, алое, малиновое, оранжевое – как на картинах импрессионистов.

Долли Мэдисон, проспав весь день, явился в Центр Паркера сияющий и энергичный и сказал Голду и Заморе, что вид у них как у зомби и не мешало бы им отправиться домой и поспать немного. На этот раз даже Голд не воспротивился. Он завез Замору домой, в Восточный Лос-Анджелес. Этот холмистый район был самым оживленным в городе. На тротуарах возились ребятишки. Они смеялись так простодушно и непосредственно, как не умеют смеяться дети англосаксов. Их насквозь пропыленные, вернувшиеся с тяжелой черной работы отцы собирались в группки у ворот, пили пиво и любовались на своих чад. Приятно пахло крепкими чилийскими пряностями и жареным мясом. В свободном уголке мальчишки играли в бейсбол или гоняли футбольный мячик. Смуглые девочки-подростки околачивались около маленьких винных погребков, потягивали пепси, сплетничали и хихикали. Смог не пугал обитателей квартала, они видели кое-что похуже – они видели Мехико.

Голд остановился у дома Заморы. Шон громко храпел, откинувшись на спинку сиденья.

– Приехали. Проснись, Шон.

Замора встряхнулся, осмотрелся кругом. Глаза его прояснились, и он улыбнулся.

– Джек, заходи, пообедаешь с нами. Mi abuela[66] по субботам стряпает menuclo[67].

Голд скорчил гримасу.

– А это съедобно?

– Ты чего, приятель! Это ж мексиканский куриный суп. Похлебаешь – будешь как новенький.

Голд засмеялся.

– В другой раз, Шон.

– Ну смотри. Мать нальет тебе хороший стакан ирландского виски.

– В другой раз. Когда все кончится.

Замора кивнул.

– О'кей. Понятно. Езжай домой и ложись бай-бай.

Долли прав, вид у нас, надо полагать, неважнецкий.

* * *

Замора вышел из машины, открыл расшатанные деревянные ворота и направился к скромному домику, аккуратно выкрашенному в синий цвет. С веранды он махнул рукой. Голд поехал на запад.

В почтовом ящике накопилась целая куча чеков, рекламных проспектов. Газет среди этого хлама, как ни удивительно, не было. Не приносили их и в последующие два-три дня. Или их таскали ребята по дороге в школу? Придется позвонить в отдел распространения «Таймс». Почтальон вконец обнаглел. То все запугивал бедных малышей, а теперь и вовсе исчез.

В квартире Голд с облегчением содрал с себя грязную, измятую одежду, приготовил выпить, присел к пластмассовому обеденному столу, набрал номер Эвелин и Стэнли Марковица. Никто не ответил. Тогда он вспомнил – они собирались в Сан-Лукас, Эвелин сказала, они увезут и Уэнди. Голд вздохнул, сделал хороший глоток. Потом пошел в душ, пустил горячую воду, прислонился к выложенной кафелем стене и долго наслаждался струйками теплой воды, сбегавшей по спине и плечам. Вытираясь, он случайно заметил свое расплывчатое, призрачное в запотевшем зеркале отражение. Протер стекло рукой и с любопытством стал рассматривать себя. И с болью осознал: он уже стар, расцвет минул, впереди – холод могилы. Лицо суровое, жесткое, щеки ввалились, взгляд отчужденный, глаза холодные, как лед в пустом стакане, а тени под ними напоминают грубый театральный грим.

Умирающий ангел смерти. Голд передернул плечами, отгоняй мрачные мысли. Он быстро оделся, натянул джинсы, ботинки, неброского цвета рубашку выпустил поверх пояса, чтоб прикрыть кобуру с кольтом 38-го калибра. Из набитого ящика маленького письменного стола достал второй револьвер, 22-го калибра, и положил в карман брюк. Потом позвонил Долли Мэдисону в Центр Паркера и сообщил, что ложится спать. Его неожиданная покладистость обрадовала капитана.

На раскаленных улицах стало совсем темно. Кончился еще один Шаббат.

Голд покружил по Парку, разыскивая «роллс» Сэпер-стейна, но не нашел и поехал наверх, к зелено-розовому дому в ложноегипетском стиле. Круглая стоянка перед домом пустовала. Он медленно съехал с холма, жуя незажженную сигару. Через три квартала он нажал на акселератор и семь минут спустя был в Сенчури-Сити. Подземный гараж на выходные был закрыт для всех, кроме владельцев месячных абонементов, которые могли прокомпостировать их в автомате и проехать через заграждение, защиты же против пешеходов не было вовсе. Голд оставил машину в переулке и вошел. Не торопясь, но и не слишком медленно, спустился, никого не встретив до третьего этажа. Почти на том же месте, что и в прошлый раз, стоял «роллс» с пуленепробиваемыми стеклами. Кроме него, на третьем этаже было две машины, обычные седаны. Голд отыскал щель между круглыми, толстыми столбами-подпорками, жевал сигару и ждал. Минут через двадцать из лифта вышла женщина в безукоризненно сшитом деловом костюме, села в один из седанов и уехала. Голд подождал еще. На другом этаже заскрипели тормоза, звук глухо разнесся по всему подземелью. Мерцающий свет то тускнел, то становился ярче, барахлил генератор, хотя трудно сказать наверняка – может, подводило зрение. Он выплюнул крошки табака, застрявшие между зубами, и полез за спичками. В этот момент лифт бесшумно открылся и показался Нэтти Сэперстейн. Один. В хлопчатобумажном костюме-тройке тошнотворно-розового цвета, мягкой шляпе с плюмажем и с черным портфельчиком из крокодиловой кожи. Нэтти спешил, крошечные ножки в белых мокасинах так и мелькали. Он будто явился из времен Людовика XVI. Голд вышел из укрытия.

– Погоди, Нэтти.

Сэперстейн вздрогнул и застыл на месте, напряженно всматриваясь в темноту, откуда донесся голос.

– Кто это? Кто здесь?

Голд подошел к горящей тусклым светом лампе.

– Джек Голд.

– Джек? А, Джек. Сколько лет. Какого черта ты прячешься?

– Наблюдательный пункт.

– Что-что? Подожди минуту. – Сэперстейн испуганно осмотрелся. – Ты что, выслеживаешь Убийцу с крестом? Где он? Близко?

Голд пожал плечами.

– Трудно сказать. Послушай, если уж встретились, надо кое о чем потолковать.

– А ты уверен, что здесь нет Убийцы с крестом?

– Не бери в голову, Нэтти.

Голд приблизился. Теперь их разделял только капот автомобиля.

– Мне и в самом деле нужно поговорить с тобой.

Успокоенный Нэтти уже смотрел на него хитрым, проницательным взглядом юриста.

– О чем?

– Есть проблемы, и я хотел бы их обсудить с тобой.

– Тебе нужен адвокат?

Голд загадочно улыбнулся.

– Не просто адвокат – именно ты, Нэтти.

Сэперстейн открыл дверцу «роллса», бросил портфель на заднее сиденье.

– Позвони в офис, Джек. Секретарша назначит день. В конце следующей недели я вроде более-менее свободен.

Голд подошел вплотную к машине. Облокотился на капот.

– Это срочно, Нэтти. Будь так добр, удели мне несколько минут.

– Джек, ради Бога. Субботний вечер. Мне еще надо в офис. Я уже опоздал к обеду. Перенесем на следующую неделю. На понедельник, о'кей?

Голд не отставал.

– Всего несколько минут, Нэтти. Несколько минут – и все.

Нэтти раздраженно вздохнул.

– Никак нельзя отложить?

Голд покачал головой.

– Только не затягивай, – буркнул Сэперстейн.

Он проскользнул в «роллс», устроился поудобнее и отпер правую дверцу. Голд сел. Он никогда раньше не видел «роллс-ройс» изнутри. Салон отделан дорогим полированным деревом, мягкие кожаные сиденья.

– Неплохая машина, Нэтти. В делах, видно, полный порядок. Процветаешь как всегда.

Нэтти вставил ключ зажигания.

– Хорошо, так в чем дело? – нетерпеливо спросил он, глядя на пепел, который сыпался с потухшей сигары Голда.

– Итак... – Голд принужденно улыбнулся. – Давно не виделись, Нэтти.

Сэперстейн состроил недовольную гримасу.

– Джек, некогда предаваться воспоминаниям. Какие проблемы?

Голд будто не слышал его. Не переставая улыбаться, он продолжал:

– Все по темным делишкам, Нэтти? И клиенты те же, торговцы наркотой? Продаешь в своем роскошном пентхаусе покровительство полиции?

– Что такое? – Глаза Сэперстейна сузились.

– Все держишься золотой середины между копами и мошенниками, все посредничаешь? Закажи вывеску: «Оптовая торговля коррупцией».

Сэперстейн вспылил:

– Что за дьявол! Да это ловушка! Я что, нахожусь под следствием? Ты допрашиваешь меня? Если так, то послали не того человека. Ты кое-что заработал на мне. Лейтенант. Или ты забыл? Конечно, прошло столько времени, а копы такие жадные. Я требую объяснений. Наш тет-а-тет официальный?

– Я не допрашиваю тебя, Нэтти.

– В таком случае настоятельно попрошу удалиться, немедленно. Потому что я чувствую – официальный это разговор или нет, – ничего позитивного из него не выйдет. И в офис не звони, для полиции меня никогда нет. Никогда. А сейчас выйди из машины. Сейчас же!

Голд не двигался. Сэперстейн повернул ключ, завел мотор.

– Ты отнимаешь у меня время, лейтенант. А мое время дорого.

Голд перегнулся через руль и выключил мотор. Вытащил ключи и засунул в карман рубашки. Сэперстейн изумился.

– Что это значит?! Ложный арест – не шутка, подумай. Или ты меня похищаешь?

– Заткнись.

Сэперстейн начал угрожать.

– Таких дрянных копов, как ты, я съедаю на завтрак. Каждый день, в суде. Ты рискуешь потерять пенсию.

– Заткнись, – повторил Голд, протянул руку за спиной Нэтти и запер левую дверь.

– Неужели ты так глуп? – поразился Сэперстейн. – Не верю.

Голд пристально посмотрел на него. Улыбка пропала.

– Ты знаешь адвоката Ховарда Геттельмана? Ты знаешь Хоуи Геттельмана?

Нэтти изменился в лице, глаза его забегали.

– Да, да... Я знаю Ховарда, но...

– Почему ты сделал это, Нэтти? – Голд повысил голос, и крошечный человечек отпрянул, будто его ударили.

– Я... я не понимаю...

– Не ври, Нэтти! Мне нужна правда. Я хочу знать – почему? Зачем?

– Джек, пожалуйста, я не знаю, о чем...

– Умирающий не будет лгать, Нэтти.

Нэтти все не понимал.

– Бобби Фиббс, Нэтти. Уверен, он работал на тебя. И он шепнул мне твое имя, шепнул на ухо, тихо-тихо.

Нэтти понял. И побледнел от страха.

– Это... это ты! – выговорил он, запинаясь, вытаращив от ужаса глаза.

– Нет, Нэтти, это ты. И я хочу знать – зачем.

Сэперстейн отполз от него, забился в угол.

– Денег у тебя полно. Так зачем? Все же деньги? Или кокаин? Кокаин? Говори, Нэтти.

Сэперстейн уставился на него, губы шевельнулись, но он не издал ни звука.

– Нэтти! Скажи мне.

– Геттельман нанял тебя? Я за-заплачу больше. Го-гораздо больше, – выдавил Сэперстейн.

Голд покачал головой.

– Скажи мне зачем, Нэтти.

Сэперстейн дернулся, налег на дверь. Она не поддалась.

– Заперто, – сказал Голд.

– А! – Нэтти все толкал дверь.

– Заперто. Я запер ее. – Голд тронул Нэтти за плечо, тот затрясся. – Сюда, смотри сюда, Нэтти.

Сэперстейн повернулся. Голд высунул из кармана брюк дуло револьвера и бережно покачивал, поглаживал его, как будто это пенис, а он предлагает Нэтти заняться сексом.

– Успокойся, – сказал он мягко. – Расслабься.

– Джек, ради Бога, давай поговорим... – Маленький человечек дрожал.

– Этого-то я и хочу, Нэтти. Только этого.

И вдруг они услышали чувственный женский смех, серебристый и манящий. Из лифта вышли седеющий пятидесятилетний бизнесмен весьма самодовольного вида и женщина, значительно моложе. Левой рукой Голд поднял револьвер и приставил к виску Нэтти.

– Ш-ш-ш.

Парочка направилась к седану. Четко, звучно простучали высокие каблуки женщины. Мужчина что-то сказал, и она опять засмеялась, прикрывая рот рукой. Бизнесмен открыл левую дверцу, усадил женщину, задержал ее руку в своей. Потом обошел машину и сел за руль. Теперь через заднее стекло их было хорошо видно, как на картине. Они целовались, она обвила его шею. Целовались долго, минуты три-четыре, но вот силуэты их разъединились, женщина засмеялась снова грудным, волнующим смехом. Мужчина подал машину назад и поехал по скату к выходу.

Голд и Сэперстейн, застывшие, как восковые фигуры в музее, не двигались еще полминуты. Затем Голд, не опуская револьвера, сказал:

– Я думал, они будут трахаться. Прямо в машине.

Нэтти не отозвался.

Голд задал риторический вопрос:

– Ты когда-нибудь любил женщину. Нэтти?

Сэперстейн молчал. Голд повернулся к нему.

– Нет, конечно нет. Как ты мог любить женщину? Может, мать?

Сэперстейн пискнул что-то невразумительное.

– Не слышу.

Нэтти справился с голосом и выпалил даже слишком громко:

– Мать я ненавидел.

– Я любил трех женщин. Кроме матери. Трех. Одна мертва. Другая ненавидит меня. – Голд сделал паузу. – А третья – моя дочь, а Ховард Геттельман – ее муж.

Нэтти окаменел. Голд придвинулся поближе и быстро, негромко заговорил:

– Моя дочь боготворит меня. Все признают это, всегда признавали, даже когда она была совсем маленькой. «Девчушка молится на тебя» – вот что говорили люди. Она, только она никогда не осуждала меня. Никогда. Когда умерла Анжелика, и мир рушился, и все ополчились против меня, она ни слова не сказала, ни слова упрека. Ни о чем не спросила. Она никогда не переставала любить меня, ни на секунду. Я чувствовал, знал это. Пойми, Нэтти. Я чувствовал, она тянется ко мне. Отдает мне свою любовь. Она – единственный человек на свете, который думает обо мне, заботится обо мне. А ты... Ты послал к ней тех подонков, чтоб они насиловали и били ее.

– Джек, Джек, Джек...

– Они избили ее как собаку. – Голос Голда дрогнул. – Они насиловали ее в задний проход, в рот. По твоему приказанию, Нэтти?

– О Джек, нет...

– Они заставили ее сосать их... Ты им велел?

– Нет, Джек, ради...

– Они приставили ружье к голове моего внука. Они сказали Уэнди, что вышибут ему мозги.

– О, пожалуйста, Джек...

– Я убью тебя, Нэтти.

– Оооооооо, – стонал маленький человечек, в отчаянии заламывая руки.

Наверное, он обделался. В «роллсе» воняло, воняло животным страхом.

– Зачем. Нэтти? Деньги? Кокаин? Или ты хотел причинить боль мне?

– Нет! Нет! – запротестовал Нэтти изо всех оставшихся сил. – Я-я-я не знал, что Геттельман – твой зять. Я не знал! Клянусь! Я... я просто послал их достать кокаин. И все, просто хотел, чтоб они достали кокаин. Я не знал, что они все это сделают. Ни о чем таком не знал, только что узнал, от тебя. Богом клянусь!

– Ты знал, что посылаешь туда зверей.

– Нет! Нет!

– Ты знал, что при подобных кражах делают с женщиной.

– Нет!

– И особенно с белой женщиной.

– Нет! Умоляю!

Нэтти взмок от пота. Его розовый костюмчик покрылся темными пятнами.

– Зачем, Нэтти?

– Оооо... Кокаин, Джек. Мне нужно было достать кокаин.

– А купить ты не мог?

Нэтти попытался покачать головой, но Голд по-прежнему прижимал дуло к его виску.

– Нет! Никогда не хватает! – задыхался Нэтти. – Мальчики. Мальчики такие красивые. Все хотят их. Они любого могут иметь. А я старею! – Он уже кричал. – Старею! Мне трудно! Все трудней и трудней. Все хотят их, а им нужен кокаин. Так много кокаина. Умоляю, Джек!

– И даже у тебя не хватает денег, чтоб набить их ненасытные носы...

– О-о-о! Джек! Прошу, умоляю, Джек! Мне так жаль! Прости меня!

– Почему Геттельман?

– Он... Он... Ховард такой нетерпеливый, такой глупый. Такой податливый. Прости, Джек!

Несколько секунд оба молчали. Потом Сэперстейн начал снова:

– О Джек! Мне так жаль! Пожалуйста!

– Нэтти, я больше ничего не могу для нее сделать, – сказал Голд и спустил курок.

Голова Сэперстейна мотнулась, ударилась о стекло на левой двери. Коротенькие ножки конвульсивно задергались. Голд прижал дуло к затылку. Выстрела не было слышно. Только щелкнуло – и все. Ноги Нэтти перестали дергаться. В салоне пахло порохом, человеческими испражнениями и слабо, едва уловимо кровью. Голд подхватил упавшую шляпу Сэперстейна. Этой мягкой войлочной шляпой он решил воспользоваться как перчаткой. Протер ручки и замки. Вылез из машины. Посмотрел на часы. Они показывали 22.15. Достал из кармана баллончик с краской. И на ветровом стекле «роллса» нарисовал два больших темно-красных креста. Потом стал на колени и по всей длине машины с левой стороны написал огромными, корявыми буквами: УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! Мертвые глаза Нэтти смотрели на него. Голд направил струю краски ему в лицо, изобразил крестик и на нем. Поднялся, обошел машину, обтер заднее сиденье, капот, извлек из кармана рубашки ключи от «роллса», тщательно протер каждый ключ и бросил на сиденье рядом с трупом. Сделал надпись и на правой стороне: СМЕРТЬ ЕВРЕЯМ! Пульверизатор шипел, как ядовитая змея. Голд оглядел еще раз свою работу, засунул шляпу под машину и, не оборачиваясь, пошел через пустой гараж к лестнице.

«Форд», никем не замеченный, спокойно ждал его в переулке у японского ресторанчика. Ярлыка за неправильную парковку не было. Голд поехал на запад, в Олимпийский район, несколько миль ехал медленно, потом, после поворота на юг, к бульвару Вествуд, быстрее. Миновал светофор и выехал на скоростную автостраду, ведущую в Санта-Монику. Через девять минут он остановился на стоянке у пирса. Опять проверил часы. Было 22.36. Запер «форд» и вышел на причал.

Здесь, около океана, в субботний августовский вечер, казалось, никто и не слышал, что совсем недалеко, в Лос-Анджелесе, готовятся к войне. Люди настроились развлекаться. Не обращая внимания на запрещающие таблички, крепкие, в открытых до предела бикини молодые женщины скользили по пирсу на роликах. Черный мускулистый франт с укрепленным на плече приемником выделывал замысловатые вензеля под ритмичную механическую музыку. Фигура его – от оранжевых роликов до макушки – излучала здоровье и радость. Стайки мексиканских ребятишек собирались у киосков, покупали пиццу, бананы на палочках, поедали тающие в руках вафельные конусообразные стаканчики мороженого. В дальнем конце причала теснились серьезные рыбаки – старики, остаток жизни которых был не длиннее четырехметровой удочки, женщины-эмигрантки с суровыми лицами, латиноамериканки, азиатки, окруженные ордами толстеньких детишек. Они не отрывали глаз от подпрыгивающих на воде пробок, заменявших поплавки. Белый подросток сидел, прислонившись к облепленному ракушками столбу, и играл Баха на серебристой флейте.

Голд перегнулся через перила, посмотрел на море. В огромных ладонях он прятал револьвер. Минуты через две один из пожилых рыбаков вытащил рыбу и бросил на пирс. Странная, какая-то допотопная рыбина с синей чешуей и красными жабрами. Все повернулись к нему и стали разглядывать рыбу. Голд разжал руки, и револьвер со слабым плеском упал в залив Санта-Моника. Рыбак снял диковинную добычу с крючка и положил в пластмассовое, наполненное водой ведро. Остальные вновь погрузились в созерцание своих удочек. Голд пошел назад по причалу.

Вдали, на холмах, светились сквозь скрытую ночью завесу дыма огни домов, стоящих на обрыве. Было жарко.

Голд выбросил пакетик с баллончиком в мусорный ящик, переполненный промасленными обертками хот-догов и коробочками из-под воздушной кукурузы. Он добрел почти до края причала, почти до стоянки и остановился у захудалой шашлычной «Приют джазиста». На вывеске был изображен забавный толстый негр в фуфайке и котелке, а под ним надписи, приглашающие отведать рис с котлетами, цыпленка и сандвичи с ветчиной. Голд зашел в тесную комнатенку, настоящий сарай, в котором помещались шесть покрытых клеенкой столов и прилавок. Столики пустовали. Голд занял один, ближайший к двери. Коротко стриженная, маленького роста женщина в белой форме официантки, без макияжа и украшений, вышла из-за прилавка и подошла к нему с блокнотиком в руках принять заказ. Она была очень черная и простоватая на вид.

– Что вам угодно, сэр? – спросила она, улыбаясь.

– Привет, Глэдис. Как поживаешь?

Она взглянула на него повнимательней, перестала улыбаться.

– Чего вы хотите? Мы ничего не сделали дурного. Нечего вам сюда шляться.

– Спокойно, Глэдис. Я просто зашел проведать Реда.

– Его нет.

– Он здесь, Глэдис. Ты ведь десять лет его ни на шаг от себя не отпускаешь.

– Говорю вам, его нет.

– Он в кухне. Пойди и скажи, что я жду.

– Чего вам надо от Реда? Он ничего не сможет вам рассказать. Он со своими дружками-наркоманами больше не якшается. И я тоже.

Голд улыбнулся.

– Знаю, Глэдис, – кротко сказал ан. – Просто хочу немного поболтать с ним.

Но кроткий тон не смягчил женщину.

– Его нет.

Голд встал и пошел за прилавок, к служебному входу.

– Эй, Ред! – крикнул он, не заходя.

– Ну чего там? – откликнулись из кухни.

– Иди сюда. Один приятель хочет тебя видеть.

Голд вернулся и сел за столик. Посмотрел на Глэдис.

– Чашку кофе, пожалуйста.

Она бросила на него уничтожающий взгляд и круто повернулась на каблуках.

– Чертовы копы воображают, что они – пуп земли, – ворчала она, возясь за прилавком.

Дверь открылась, и вошел невысокий жилистый белый, с огненно-рыжими волосами и в поварском переднике. Его веснушчатое, бледное, изборожденное морщинами лицо носило следы усталости и страдания. Ему можно было дать и сорок и шестьдесят лет. Он увидел Голда и захохотал.

– Лейтенант, какими судьбами? Как поживаешь? Детка, почему ты мне не сказала, что пришел лейтенант?

Глэдис готовила кофе и даже не подняла глаза.

– Мы скоро закрываемся.

– Детка! Не будь такой с лейтенантом, – сказал Ред, усаживаясь напротив Голда. – Он хороший парень.

Вместо ответа она раздраженно перелила пенящийся кофе в кружку.

– Извиняюсь, но чашек нет. Мы закрываемся.

– Детка!

– Пойду в кухню, нужно закончить уборку, – мрачно заявила Глэдис. – Потому что пора закрывать. – И хлопнула дверью.

– Не обращай внимания, лейтенант. Она ничего такого не имеет в виду. Она так по-идиотски встречает всех, кто связан с моей прежней жизнью, включая копов. Она просто свирепеет. Наверное, не может забыть те дни. Слушай, пару лет назад зашел к нам на квартиру один парень, мы с ним вместе ширялись. Не знаю, как он узнал адрес. Так я опомниться не успел, как Глэдис схватила кочергу и спустила бедолагу с лестницы. Самое смешное, что парень чист как стеклышко. А Глэдис и дела нет. Она не желает, чтоб эти люди крутились вокруг меня, не желает, и все тут. Верно, боится, мол, мы сядем да начнем вспоминать старые деньки, толковать о наркоте. Ну и слово за слово... Так ей кажется. Так что не обижайся на Глэдис, намерения-то у нее хорошие.

Голд прихлебывал кофе.

– Как вообще делишки, Ред?

– Отлично, лейтенант. Просто превосходно. Девятнадцатого декабря исполнится десять лет, как я завязал. Мы устроим вечеринку. Печенье, пирожные, мороженое. Глэдис покончила с этим дерьмом тремя годами раньше.

– Здорово, Ред. Я всегда знал, что ты осилишь.

– М-да. Ты-то знал. Раньше, чем узнал я. – Ред кашлянул и придвинулся поближе. – Слушай, лейтенант, я до сих пор не поблагодарил тебя хорошенько. Ты тогда выступил перед комиссией по досрочке...

Голд махнул рукой.

– Ерунда.

– Нет, – возразил Ред, – не ерунда. Это чертовски важно. Благодаря твоей рекомендации мне дали шанс, выпустили. Больше никто за меня не заступился. Только ты. Вот что ты для меня сделал. Ты настоящий друг.

Голд пожал плечами.

– Я чувствовал, рано или поздно ты справишься, все" будет нормально. – Он глотнул кофе. – И я гордился тобой.

– Гордился?

Оба засмеялись.

– Это еще почему?

– Сам не знаю. Может, потому, что лучшего пианиста я не слышал. Может, потому, что ты был такой упорный, все гнул свою линию. Чертовски упорный, стойкий еврей, сидящий на игле.

Ред засмеялся опять, чуть смущенно.

– А может, просто потому, что ты еврей.

Голд поднес кружку к губам. Ред рассеянно потирал руки.

– Знаешь, порой думается, сидел-то я за то, что держал язык за зубами. Ведь стоило лишь заложить нескольких парней, и я гулял бы себе преспокойно на свободе, кололся и все такое. Но пусть я повел себя как форменный осел, пусть мне и тридцати пяти не было, а я уже девять лет просидел за решеткой, зато я могу по утрам, когда бреюсь, не краснея смотреть на себя в зеркало.

– Ты правильно поступил.

– Думаешь?

– Уверен.

В забегаловку, весело переругиваясь, зашли три черных подростка. Ред отпустил им газировку и картофельные чипсы. Один из парнишек вдруг узнал Голда.

– Эй, я тебя видел по телеку. Ты – коп, что ловит того сукина сына, ну, того Убийцу с крестом.