Лабух

— И что теперь? — спросил Лабух. Эта история с Заветной гитарой начинала ему надоедать. До смерти хотелось выпить и в одиночестве поразмыслить о том, что делать дальше. Только вот теперь понятие «дальше» становилось несколько проблематичным. Пестрая толпа снова начала закипать, и вряд ли Вожак сможет удержать табор от расправы с чужаком, присвоившим, по их мнению, цыганскую судьбу. Да и захочет ли? — Теперь-то что?

— Драться будем! — решительно сказал Вожак. — Насмерть!

«Ну убью я его, ну и что, — тоскливо подумал Лабух, — с остальными драться придется, вон какие мордовороты стоят. Эти помоложе, да и понаглее будут. Одному мне против всех не выстоять. Надо что-то придумать...»

— А если я тебя убью? — спросил он, расчехляя «Музиму» и демонстративно вынимая обойму, неуместную в такой драке. — На этом все и закончится?

— Может статься, и убьешь, — нехотя согласился цыган. — Я о тебе наслышан. Ты хороший боец, когда трезвый, а сейчас ты почти трезвый. Убьешь — с другими драться будешь. Нас много, кто-нибудь тебя, в конце концов, завалит.

— Так оно, скорее всего, и случится, — пробормотал Лабух, понимая, что Вожак прав. Кроме того, не было в нем, в Лабухе, той отчаянности, того куража, который необходим для настоящего поединка. Ведь главные дела в городе были завершены. А может быть, в этом все и дело? Завершены дела. Надо же, в кои веки разбогател и сразу помирать! Вот ведь незадача!

— Давай лучше в карты сыграем. На Заветное! — вслух сказал он, заранее решив проиграть. — Выиграешь — твоя гитара. Проиграешь — уходи со двора.

— На Заветное в карты не играют! — опять ощерился Вожак. — Не хочешь драться — так убьем!

«И ведь точно убьют, — обреченно констатировал Лабух. — Ишь ты, на Заветное они не играют. Нечего было это самое „заветное“ профукивать. Если невеста сбежала, стало быть, жених сплоховал!»

— Ну, не хочешь в карты, тогда давай, дядя, присядем, да вместе подумаем, как нам теперь быть, — примирительно начал Лабух. — Тебе, как я понимаю, тоже умирать неохота. Да и вожачество свое этим вот охламонам — тут он махнул штык-грифом в сторону группки набычившихся бугаев, — уступать не след. Вон они, глянь, какие прыткие. Только и ждут, чтобы я тебя прикончил, а потом хором на меня навалятся — и все, их табор. Они, наверное, и с гитарой-то не знают, как обращаться, только поуродуют невесту. Тогда уж точно никогда не сыграть вам цыганскую судьбу-дорогу!

— Вот еще, присаживаться с тобой, ворюгой, — недовольно заворчал Вожак, хотя они и так сидели друг напротив друга. Однако в выпуклых глазах его появилось человеческое выражение, довольно хитрое, надо сказать, и это сразу успокоило Лабуха.

— Вы отойдите пока! — крикнул Вожак таборным. — Мы тут маленько потолкуем между собой. Да пожрать приготовьте, чего стоите, как кобылы беременные?

Это, по-видимому, относилось к женской части табора, которая, к удивлению Лабуха, не выразила никакого неудовольствия и преспокойно направилась к разведенному костерку. Готовить жрать.

— Ну и чего ты предлагаешь? — Цыган все еще выглядел рассерженным, но по хитрому взгляду Лабух понял, что сейчас предстоит не драка, а торговля. Да и то правда, какой цыган устоит против соблазна объегорить лоха? Да никакой.

Лабух задумался. Всего-то и нужно было отступиться от Заветной гитары, сохранив при этом лицо и не оскорбив табор снисходительностью. Все это напоминало некий словесный балет, набор ритуальных поз и жестов, до которых Лабух был ох какой не любитель. На столе, между тем, незаметно появилась литровая бутыль сливовой водки и пара граненых стаканов.

«Везет же сегодня этому столу, — подумал Лабух. — Тут тебе и пиво, и текила, а теперь вот еще и сливовица! Только вот гости не все званые».

Неожиданно Лабуха осенило.

— Слушай, папаша, — сказал он, — а давай, вы эту Заветную гитару у меня украдете? Дареное добро ведь красть не возбраняется, правда?

— Х-м! — Вожак задумчиво поскреб в бороде. — А сколько дашь, чтобы мы тебя обокрали?

— Ну, ты и жук! — восхитился Лабух. — Я же еще и платить тебе должен? Может быть, еще и фонариком посветить, чтобы не дай бог не заблудились в моих хоромах?

— А почему нет? — невозмутимо ответил цыган. — Тебе надо, чтобы тебя обокрали, да не просто обокрали, а с умом, чтобы лишнего не взяли, а только условленное, значит — плати! Вот, к примеру, если бы ты захотел, чтобы мы для тебя украли коня или тачку навороченную, стал бы платить? Стал бы, куда бы делся. И тут так же.

— Нет, дядя, во-первых, не нужен мне конь и тачка навороченная тоже не нужна, а во-вторых, это же не мне нужно, а вам, так что это вы платить мне должны!

— С каких это пор цыгане платят тому, у кого коня собираются увести? — Цыган искренне возмутился. — Не бывало этого никогда, у кого хочешь спроси!

— Да не нужен мне ваш конь! Это тебе моя Заветная Гитара нужна, значит, ты и должен платить.

— А с каких это пор наша заветная гитара стала твоей «Заветной»? — хитро сощурился Вожак. — Или ты уже ромом заделался? Ой, люди добрые, смотрите, какой ром! Не мухлюй, музыкант, цыганом нельзя заделаться, цыганом можно только родиться!

Лабуху надоели все эти «кони», «тачки», надоел весь этот торг, видно, для того, чтобы получать от этого процесса удовольствие, надо было действительно родиться цыганом, поэтому он попытался вернуть разговор к наметившемуся, было конструктивному решению.

— Давай так. Вы выкрадываете у меня вашу Заветную Гитару, и больше ничего не трогаете — проверю, а я обещаю никому про это не рассказывать. И деловым в том числе. Гитару-то ведь мне деловые подарили. И мне почему-то кажется, если они о покраже узнают, то сильно расстроятся. И вот еще, невесту крадут с ее согласия. Так что уговаривать ее я не буду, сам понимаешь! А может вы ее уже того... украли? А то я что-то ругани давно не слышу.

— Не беспокойся, лишнего не взяли, только своё. И невесту без тебя уговорили, — неожиданно дружелюбно усмехнулся цыган. — Ишь ты какой, учуял-таки! А теперь давай выпьем. Гитару-то украли, пока я тут тебе зубы заговаривал. А ты уж подумал, что мы тебя убивать будем. Не в наших это правилах, убивать лохов. Простоват ты для цыгана, парень, хотя если бы пообтерся немного в таборе, покоптился бы у костра, так, может быть, годам к пятидесяти за цыганенка и сошел бы.

— Как это? Уже украли? — удивился Лабух. — Мы так не договаривались!

— Договаривались, не договаривались — какая теперь разница! — пожал плечами цыган. — Первый раз вижу, чтобы человек сам себя обокрасть предлагал, так что радуйся, все по-твоему получилось. И по моему — тоже. Все довольны. А теперь извини, дорогой, пора нам.

Он что-то крикнул на клекочущем древнем наречии, и табор стал стремительно сворачиваться. Опадали залатанные шатры, гасли костерки, весь цыганский скарб исчезал под латаным-перелатаным брезентом крытых повозок. В разверстый багажник шикарного джипа, на котором приехал Вожак, цыганки как попало швыряли закопченные котлы и облупленные миски. В багажнике жалобно гремело.

— Постой-ка! — Лабух подумал, что так толком и не успел рассмотреть Заветную цыганскую гитару, что теперь он больше никогда ее не увидит. И ему почему-то стало горько. Словно неожиданно пришла в дом красивая женщина, пощебетала немного, поманила вечным женским «а вдруг?», но потом вспомнила, что ошиблась квартирой и, ничего не объясняя, ушла, забыв извиниться. — Постой-ка, дай хоть взглянуть напоследок на невесту. Так ли уж хороша, что из-за нее чуть смертоубийство не вышло?

— Не полагается, не по-мужски это, — Вожак повернулся, чтобы уйти. Потом посмотрел на Лабуха и сказал: — Вижу, проняло тебя, теперь, парень, всю жизнь мучаться будешь. Ну да ладно, взгляни, может быть, отпустит.

По знаку Вожака глазастый цыганенок бережно достал из джипа какой-то предмет, завернутый в застиранную холстину. Когда холстину развернули, Лабух увидел старую-престарую гитару, с декой, проигранной почти насквозь, с истертыми обечайками и потускневшим лаком грифа, увенчанного кривым цыганским ножом. Только по тихому звону отзывающихся на голоса струн он понял, что гитара та же самая.

— Ну, посмотрел? — Вожак, криво усмехаясь, стоял рядом.

— Убирай! — бросил он цыганенку.

— Что же вы с ней сделали? — с ужасом спросил Лабух. — Зачем?

— Ничего мы с ней не делали, она же ведь цыганка, — Вожак неторопливо набивал коротенькую трубку-носогрейку, — коль кому понравиться хочет, для того она молодая и красивая, а уж если кто когда обидел — так старуха старухой.

— Чем же вы ее так обидели? — Лабух с неожиданным сочувствием посмотрел на Вожака. — И за что?

— Какая тебе разница? — Вожак неторопливо раскурил трубку. — Пройдет время, забудется начало дороги, и обида тоже забудется, останется только то, что впереди. Ну, прощай, простой человек. Уходим мы, куда — сами не знаем, только знаем, что пора.

Вожак что-то крикнул табору, и тот, быстро, но несуетливо, словно остаток песка в песочных часах, высыпался через узкую горловину двора.

Лабух посмотрел вслед цыганам, потом взял со стола так и не допитую бутылку сливовицы и направился домой.

Дома он с опаской пересчитал свои инструменты — ничего, вроде все цело, потом вспомнил о чемоданчике с деньгами, поначалу не нашел его и расстроился. Надули все-таки проклятые цыгане. Чемоданчик, однако, быстро обнаружился под кроватью, Лабух открыл его и убедился, что ровно уложенные пачки на месте. Мобильник тоже был там, среди пачек денек, золотой кирпичик с экраном был похож на маленькую бомбу. Лабух вытащил несколько пачек — под ними были такие же. Цыгане не взяли ни денег, ни золота.

— Что ж, и то хорошо, — решил Лабух и налил себе сливовицы. Можно было начинать грустить.

Глава 22. Отпуск

Мышонок отправился устраивать личную жизнь, ну что же, правильно, когда-то надо и этим заняться, а не то, глядишь, поздно будет. Чапа сейчас, наверное, уже по уши в тихих барабанах и в странной музыке слепых диггеров. Находится, стало быть, в фольклорной экспедиции. Тоже мне, Джордж Харрисон!

Густав с партнерами почуял наживу и теперь весь в бизнесе. Со всех копыт ринулся делать ничейное своим, пока другие не подсуетились. Даже водилы-мобилы, и те толкуют о каких-то наконец открывшихся дорогах. Теперь вот и цыгане ушли. Получили свою Заветную и ушли неведомо куда.

— Только мы с тобой, Шер, так никуда и не собрались. Похоже, выполнили мы свою миссию и стали никому не нужны, — Лабух погладил кошку. — Выпьем, что ли?

Кошка вывернулась из под ладони, брезгливо понюхала липкую лужицу на столе, чихнула и выразительно поскребла столешницу лапкой.

Сливовица была слишком сладкой, но Лабуху не хотелось выходить из дому и бежать в ближайший киоск. Да у них и разменять-то такую купюру, наверное, нечем. Лабух задумчиво положил пачку кредиток в чемоданчик и закрыл его. Ну что же, будем довольствоваться тем, что имеется.

Понемногу комната стала расплываться, теплая золотая лень охватила Лабуха своими мягкими лапами и принялась баюкать, словно медведица.

Лабух задремал. Дремота словно пыталась утопить его в каком-то вязком сладком киселе, потому что музыкант то погружался в сон, то опять выныривал на поверхность, и обрывки бессвязных, но таких приятных сновидений свисали с его расслабленных рук, словно плети водорослей. Если, конечно, в киселе растут водоросли,

Наконец Лабуху надоело это полупогруженное состояние, и он честно попытался вынырнуть на поверхность. Последнее оказалось не таким простым делом, видимо, принятые сегодня напитки, несмотря на их различное происхождение и национальность, сговорились между собой, как и полагается настоящим бандитам. И дружно решили втянуть бедного Лабуха в запой. Точнее, не одного Лабуха, а нескольких, потому что теперь Великий Единый и Неделимый Лабух распался на множество маленьких нетрезвых лабушонков, каждый из которых беспомощно барахтался, пытаясь не то выбраться на поверхность, не то утонуть по-настоящему. Наконец, самому упертому маленькому Лабуху удалось-таки зацепиться ручонками за что-то надежное — это оказалась лежащая поперек кровати «Музима», и выползти на берег, откуда он принялся кликать остальных.

Постепенно Лабух собрался весь и теперь сидел на кровати, крутя головой и разглядывая Шер, деловито загоняющую в угол пустую бутылку из-под сливовицы. Чтобы глаза не мозолила.

Увидев, что хозяин очнулся, кошка подобралась к кровати, запрыгнула на нее, лизнула руку и сделала вид, что дремлет.

«И впрямь отпуск, что ли, себе устроить, — подумал Лабух. — Никогда не был в отпуске, никогда нигде не отдыхал, и вообще, что это такое — отдых?»

— Как, Шер, поедем отдыхать? — спросил он у демонстративно дремлющей кошки. — На воды, например, или еще куда-нибудь. Ну, в общем, где все порядочные люди отдыхают? Поправляют сильно пошатнувшееся, но пока еще крепкое здоровье, заводят курортные романы — говорят, сильно способствует восстановлению психики — в общем, оттягиваются?

Шер немного приоткрыла глаза и нежно муркнула, — мол, на воды ты, хозяин, уж как-нибудь без меня езжай, а насчет романов — так это мы не возражаем, у нас с тобой и так вся жизнь сплошной роман. Сага о стареющем Лабухе и верной Шер.

Лабух вздохнул и поплелся к компьютеру. Старенькая машина крякнула винтом, загрузилась и сообщила, что для уважаемого хозяина имеется сообщение.

— Ну, давай, сообщай, — милостиво разрешил уважаемый хозяин и щелкнул мышкой.

В динамиках хрипло кашлянуло, потом тихо зашипело, и голос древнего барда, сопровождаемый звуками расстроенной гитары, хрипло запел:

Взяли жигулевского, дубняка,

Третьим пригласили истопника,

Выпили, добавили еще раза,

Тут нам истопник и открыл глаза!

Вслед за этим ностальгическим вступлением другой голос, знакомый и подозрительно жизнерадостный, провозгласил:.

— Откройте ваши глаза, жители Города и селяне! Откройте ваши глаза, и счастье вас поцелует. Мир велик и, как говорится, прекрасен. Вы хотите увидеть мир? Мы вам поможем! Товарищество с ограниченной ответственностью «Паровые цеппелины» предлагает эксклюзивное путешествие вокруг мира! У нас большие запасы «Жигулевского», «Горного дубняка» и знаменитых имперских консервов «Завтрак туриста». Приобретайте билеты в кассах Старой Пристани! Мы отправляемся завтра утром.

На экране появилось анимированное изображение дирипара, горделиво летящего над сказочно прекрасными градами и весями под звуки флейты и барабана. Похоже, гребцами на дирипаре работали матерые каторжники. Картинка сменилась знакомой Лабуху физиономией Сергея Анриевича Аписа, филирика из секретного «ящика». Физиономия многозначительно сказала: «Количество мест ограничено, поэтому — спеши!» Потом из динамика зазвучала старинная песенка о том, что «завтра ты увидишь, как я пустился догонять солнце». По сравнению с оригинальным, исполнение носило лирико-эпический оттенок, что, впрочем, песенку не очень портило.

«Вот те на! — удивился Лабух, это какие такие „Паровые цеппелины“? Ага, понятно! Ай да филирики, уже и бизнес свой наладили. Похоже, что мистер Фриман нашел-таки способ быть и свободным, и при деле. Интересно, где он добыл дирипар? Хотя чего там у них только нет, в этом „ящике“. Однако любопытное и, похоже, своевременное предложение. Не знаю, то это, что мне сейчас нужно, или не совсем, но другого-то ничего не предлагается. Может быть, стоит попробовать?»

— Что, Шер, полетим на дирипаре? Вокруг мира? Вдвоем?

Кошка посмотрела на Лабуха и принялась деловито вылизываться. Мол, брось ты эту блажь, хозяин, знаю же, никуда ты не полетишь. А что касается меня, так мне и здесь неплохо. И вообще, у меня вечером концерт. Думаешь, ты один по концертам таскаешься? Вовсе нет, каков хозяин — таков и зверь его.

Компьютер опять крякнул и выбросил на экран изображение свежеотлакированной Машки и надпись: «Коль пуститься в путь решил — вызови водил-мобил! Мы ездим вдоль и поперек, доставим вовремя, дружок!» Машка крутила колесами и потешно приседала на рессорах. Реклама сопровождалась жизнерадостной мелодией песенки про Кольку Снегирева и Раю, работавшую на «форде». Внизу из разноцветных пикселей-осколков соткался номер телефона.

Задолбали рекламой, подумал Лабух, нет, пора сматываться, пока вместо моей собственной физиономии не образовалось какое-нибудь «юридическое лицо».

Собираться было недолго и грустно. Он уложил инструменты в кофры, побросал в сумку кое-какие шмотки и оставил записку квартиранту. Черная Шер с неодобрением взирала на действия Лабуха и даже пыталась пару раз деликатно укусить его за щиколотку. Не больно, а так, мол, войди в разум, хозяин! Возможно, Шер сочла, что Лабух собирается в ближайший киоск, чего решительно не одобряла. Лабух взял кошку на руки, погладил, успокаивая, и набрал номер водил-мобил.

«Удивительно, как мало у меня, оказывается, вещей, — подумал Лабух. — Досадно даже. Такое ощущение, что я и не жил здесь толком. Так, был проездом, и вот опять уезжаю невесть куда и зачем».

Впрочем, мысленно он уже отсек от себя и эту комнату, и этот двор, и даже город. Теперь Лабух был уже не «здесь», но еще не «там». И это щекочущее, немного тревожное «между» было таким, словно он вошел по грудь в глубокую прохладную воду, и теперь, ничего не поделаешь, надо плыть.

Водилы, а также мобилы, оказались на высоте, буквально через пять минут во дворе раздалось призывное мычание Машки.

— Ну что, на выход с вещичками, — пробормотал Лабух и вышел во двор. Черная Шер восседала у него на плече, нервно оглядываясь по сторонам. Когти чувствовались даже через кожаную куртку.

— Успокойся, Шер, мы обязательно сюда вернемся. Мы же отправляемся вокруг мира, а значит, точно вернемся. — Лабух погладил кошку. — Просто кому в путь — тому пора, как говаривал Мышонок.

Почуяв Лабуха, похорошевшая Машка, украшенная желтым гребешком с шашечками, похоже, искренне обрадовалась и кокетливо фукнула выхлопом.

Возле Машки стоял давешний Колян-водила в новенькой черной кожаной кепке тоже с желтыми шашечками. Увидев Лабуха, он поправил кепку и радостно заорал на весь двор:

— Что, артист, в отпуск собрался? Хорошее дело! Я бы тоже отдохнул, да бизнес, понимаешь! Ну, куда едем-то?

— На Старую Пристань, — Лабух аккуратно уложил кофры на заднее сиденье. — А ты-то откуда знаешь, что я в отпуск собрался?

— Да все говорят, весь город, — водила сделал круговое движение руками, показывая, что, действительно, весь. До самых до окраин.

— Говорят, ты, Лабух бабки получил немереные и решил отдохнуть от трудов праведных. Только ты ведь не отдыхать едешь, небось, в других местах лабать будешь, я ведь тебя знаю! Ну и лады, мы тут, пока ты отдыхаешь, обустроим все как следует, вернешься — не узнаешь своей исторической родины!

— Да уж, наверное, не узнаю, — пробормотал Лабух, — уж больно вы все прыткие нынче стали!

И полез на переднее сиденье, придерживая Шер, чтобы та не вырвалась и не сбежала.

— Как поедем, вдоль или поперек? — деловито спросил водила и заржал. — В прошлый раз мы поперек ехали, но это когда было! Тогда только поперек и можно было. А сейчас езжай как хочешь. Свобода, брат!

— Ну и езжай как хочешь, — Лабух оторвал кошку от плеча и посадил на колени. Шер дрожала и испуганно озиралась, он погладил ее, успокаивая. — Поехали, а то моя кошка твоей Машки боится.

— Тогда вдоль, — решил водила, — поперек я уже наездился.

Машка бодро катилась по улицам, на глазах обрастающим какими-то киосками, рекламными щитами, пестрыми вывесками разных заведений. Когда они проезжали пока еще неизгвазданные кварталы Нового Города, Лабух заметил нескольких хабушей, чего раньше в принципе быть не могло. Да и сейчас хабушам вроде нечего было здесь делать. Во всяком случае, ощущение от их присутствия на центральном проспекте было словно от кошачьей — прости Шер — неожиданности в только что прибранной квартире. В руках хабуши несли неряшливые грязноватые картонки, на которых было написано вкривь и вкось: «Мы требуем гарантированного подаяния!», «Бедность — не порок, а профессия!»

Другие плакаты призывали освободить хабуш от налогового бремени, а также обеспечить им бесплатный проезд от места работы и обратно. А один плакат, самый большой, самый кумачовый, растянутый двумя дюжими хабушами аж поперек тротуара, провозглашал: «Вся власть хабушам!»

Возглавлял процессию щеголеватый пастырь в полосатом костюме с неизменной тросточкой в руках, обтянутых элегантными белыми перчатками.

— Черт-те что творится! — пробормотал Лабух. Глобальность перемен, произошедших в городе за неполные сутки, немного пугала его. — Так ведь они и в самом деле во власть пролезут!

Он представил себе Город, управляемый хабушами, и содрогнулся.

— Чепуха, не боись! — Водила угадал мысли Лабуха. — Этих не боись, вон тех боись!

И водила показал пальцем на сверкающую новенькую вывеску, украсившую фасад одного из офисных зданий-небоскребов в квартале глухарей: «Открытое акционерное общество „Прозревший глухарь“».

Акционеры, то бишь прозревшие глухари, выходили из припаркованных у входа сверкающих лимузинов и степенно направлялись к зеркальным дверям. Вокруг стояла охрана, набранная в основном из подворотников. Подворотники были приодеты в одинаковые темные костюмы, новенькие боевые семиструнки, явно фабричного производства, топорщились воронеными снаряженными магазинами.

— Н-да! — только и мог сказать Лабух. — А это что еще такое?

Водила затормозил. Машка возмущенно мукнула, пропуская прущую прямо по осевой линии проспекта небольшую, но весьма авторитетную автоколонну. Обильно украшенные мигалками автомобили двигались не вдоль и не поперек, а вперед, явно нацеливаясь таким образом въехать во власть. Авторитетность колонне придавали два старомодных броневика с кастрюльными башнями, их которых торчали свинячьи пятачки «Максимов» и вороньи рыльца «Гочкинсов». Дорожное движение застопорилось, Машка испуганно присела на рессорах, задрожала дребезжащей дрожью и даже слегка попятилась.

— Вот ведь оно как, вдоль-то ездить! — принялся оправдываться водила. — При езде вдоль всякие разные правила соблюдать приходится. Вот если бы ехали поперек, тогда да, тогда никаких правил! И хрен бы я кого пропустил вперед себя. Тогда бы я всех их имел в выхлопную дырку.

Водила зло перебросил рычаг переключения скоростей в нейтральное положение и приготовился ждать, пока проедет колонна. Автомобили развернулись и неторопливо зарулили на стоянку возле небоскреба.

К подъезду «Прозревшего глухаря» неторопливо подкатил старомодный, но очень породистый автомобиль, при виде которого в памяти сами собой всплывали сдвоенные, как дворянские фамилии, названия легендарных марок: «Испано-Сюиза», «Роллс-ройс», «Астон-Мартин», «Изотта-Фраскини»... Какой-то гнусный голосок глумливо квакнул: «Антилопа-Гну» — и сразу же умолк, нырнув обратно в дебри подсознания.

Автомобиль мягко остановился у подъезда, неслышно отворилась высокая дверца, и из темного нутра появилась весьма колоритная парочка. Мужчина, деловито выбравшийся из кожаного салона аристократического авто, даже и не подумал помочь женщине, которая, впрочем, и не ожидала от него такой любезности.

Сам по себе этот мужчина внешность имел весьма примечательную, хотя совершенно неуместную в этой части города. Нижняя часть его туловища бросалась в глаза прежде всего остального, потому что была облачена в шикарные галифе с желтыми кожаными вставками на заднице, так называемыми «леями», что делало ее обладателя похожим на гамадрила, прошедшего через мастерскую модного кутюрье и позабывшего там хвост. Гамадрил уверенно переступал кривыми ногами в мягких кавалерийских сапогах, выше же талии располагался обтянутый гимнастеркой торс, увенчанный усатой головой в косматой папахе. Вот, собственно, и весь персонаж, если, конечно, не считать кривой шашки на левом боку и маузера в желтой, в тон заднице, кобуре на правом.

Женщина же была стройна и черна. Черная кожа обливала ее тонкую фигуру, делая похожей на собственную тень, и почему-то под этой непроглядной чернью, угадывался тусклый блеск старинного серебра. Опасная была женщина! И было совершенно ясно, что сколько бы желтозадый гамадрил ни пыжился, как бы грозно не подкручивал усы, все равно — это он при ней, а вовсе не наоборот.

Странная пара, не удостаивая внимания насторожившихся было охранников-подворотников, молча направилась к подъезду.

Одновременно у здания затормозило несколько ветхих раздолбанных грузовичков «рено» на вихляющихся колесах, из которых шустро повыпрыгивали солдатики с шинельными скатками на груди и длинными винтовками с примкнутыми штыками за спинами. Пахнуло псиной и сыростью, словно на Старых Путях.

Солдатики принялись деловито патрулировать подъезд, с классовым недоверием поглядывая на мордатых охранников и время от времени сплевывая в их сторону шелуху от семечек. Бывшие подворотники ежились, но фасон держали и продолжали стоять, слегка раздвинув короткие ноги, как и подобает настоящим секьюрити.

— Да это же клятые! — сообразил Лабух. — Кто это? — спросил он вслух.

— А... — Водила нервно теребил ключи в замке зажигания. — Это товарищ Ерохимов с ихним комиссаром Раисой приехали. Город делить будут.

— Они же клятые! — сказал Лабух. — Им же здесь нельзя находиться!

— Были клятые, теперь стали расклятые, — сплюнул водила. — Товарищ Ерохимов с комиссаром Раисой перекрыли Старые Пути и объявили все, что там находилось, достоянием бывших клятых, которых они теперь и представляют в Городском Совете.

— А что, разве такой существует? — удивился Лабух. — Когда же это вы все успели?

— Много чего изволило стать явью, покуда вы, сударь мой, кочумать да похмеляться изволили, — с издевательской церемонностью сообщил водила. — Вон, на окраинах какие-то ченчеры появились. Выглядят как лягухи, только не бывает таких лягух. Ходят строем, в фонтанах купаются, да еще требуют компенсации за бесцельно прожитые в интересах науки года. Не ваша, случаем, работа? Та еще пакость!

— Ты же говорил, что дороги открылись, вон Машка — и та свободе радуется, а теперь... — Лабуху стало обидно, как будто охаивали сочиненную им песню, ту самую, которой так гордился. — Эх, не угодишь на вас!

— Дороги открылись, это верно. И Машка с битых душ на нормальный бензин перешла. — Водила с треском врубил передачу. — А к добру это или к худу — никто не знает. Может быть, и не к добру, недаром ведь ты в отпуск собрался. Да ладно, там поглядим. Глядишь, и это расхлебаем.

Такси фыркнуло и покатилось дальше. Скоро Машка свернула в какой-то проулок и коровьей рысью потрусила вниз по спуску, мощенному булыжником.

Глава 23. Ноты для каждого дня

В любом городе, если долго ехать, так или иначе, рано или поздно приедешь на окраину. Окраины окружают яркий, словно яичный желток, центр со всех сторон, так что, выходит, любой правильный город похож на яичницу-глазунью. Только сейчас они заехали не на окраину, а, скорее, в какой-то маленький городок, о существовании которого Лабух раньше даже и не подозревал. Похоже, этот городок давно жил совершенно обособленно и от Старого и от Нового Города, словно старинная безделушка на антресолях коммуналки, занятная, но ненужная и потому — забытая.

В этом городке, судя по окнам первых этажей, в которых граммофонные трубы величественно возвышались над горшками с геранью, проживали нормальные слышащие. Только вот на улицах было пустовато и на диво тихо. Не играли оркестрики джемов, не гремели рокеры. Не видно было даже подворотников, не канючили хабар хабуши, не светили призывно коленками непутевые телки. На обочинах и во дворах не было видно ни одного автомобиля или мотоцикла. Удивительный был городок. Правда, откуда-то издалека доносились протяжные звуки какого-то музыкального механизма, из чего Лабух заключил, что местному населению не чуждо прекрасное. Шер оно тоже было не чуждо, и она сладко мяукнула.

Лабух никогда здесь раньше не бывал, поэтому с удовольствием разглядывал почти пустые узкие улочки, вычурные фасады домов, обильно украшенные лепниной и барельефами на музыкальные темы, фигурные коньки на крышах, флюгера в форме петухов и кошек... В общем, приятный был городок, чистенький, ухоженный и компактный, словно резная деревянная горка в домике Красной Шапочки.

— Что это за место? — полюбопытствовал Лабух у насупившегося водилы. — Я никогда здесь раньше не бывал.

— Место как место. Я тоже здесь раньше не бывал, а вот направление правильное, ручаюсь. Если ехать прямо, то приедем к Старой Пристани. Сейчас много разных мест открылось. Только мы же вдоль едем, а вдоль прямо не бывает, вот и попадаем в разные чудные места. — Водила аккуратно ехал по узкой улочке, стараясь не зацепить редких старушек с кошками на коленях, дремлющих в креслах-качалках в опасной близости от проезжей части. — Эх, надо было все-таки поперек ехать! Тогда бы нам тьфу с нашлепкой на всякие объезды-заезды!

— А куда нам торопиться? — Лабуху определенно нравился этот аккуратный, какой-то очень благообразный, похожий на задремавшего старичка городок. — Останови-ка, пожалуй, я немного прогуляюсь пешочком. Подберешь меня во-он на той площади.

И в самом деле, между домов и домиков угадывалось что-то вроде маленькой уютной площади, обозначенной зеленым от патины куполом какого-то собора и окруженной разноцветными старинными домами, вытянутыми вверх, словно на детском рисунке.

Водила пожал плечами, высадил Лабуха с Шер и рванул с места, сразу же пропав из вида. Видимо, без пассажиров он предпочитал ездить так, как ему было привычней. То есть — поперек.

Лабух беспечно закинул гитару за спину и, насвистывая, свернул в первый же попавшийся переулок, стараясь, однако, не терять направления на площадь. Черная Шер немедленно вспрыгнула ему на плечо, потопталась, устраиваясь поудобнее, и, наконец, развернулась мордой назад. Пушистый хвост ее мазнул Лабуха по лицу, заставив поморщиться и чихнуть.

Переулок увел его вглубь старинного квартала, застроенного забавными разноэтажными домиками, такими симпатичными, что Лабуху снова захотелось здесь остаться. Он и не знал, что буквально под боком существует такое милое местечко. Кажется, здесь не хватало только Кая и Герды, но, может быть, они ушли купаться, поскольку было лето.