Полуденный мир (№2) - Наследники империи

Несмотря на большой вес, единороги из-за своей широкостопости продвигались по морю грязи значительно быстрее лошадей, а Девы Ночи направляли их бег так уверенно, словно перед глазами их был компас или маяк, хотя Лив, сколько ни старалась, так и не смогла понять, как им удается ориентироваться в голой степи, где из-за дождя не видно ни звезд, ни солнца. Сидящая перед ней чернокожая кочевница почти не знала языка, на котором говорили народы, живущие на побережье Жемчужного моря, да и не рвалась удовлетворить любопытство пленницы. Впрочем, скачка под проливным дождем не располагала к разговорам, и, убедившись, что, схватив Мгала и Бемса, Девы Ночи не причинили им никакого вреда, Лив решила запастись терпением и посмотреть, как будут развиваться события, когда отряд кочевниц доберется до становища.

Единороги, однако, скакали, вопреки ожиданиям, весь остаток дня и всю ночь, так что, когда серым промозглым утром глазам девушки открылось, наконец, скопление островерхих шатров, единственным желанием ее было завалиться спать. И, наскоро похлебав горячей мясной похлебки, она, едва добравшись до пахнущих дымом шкур, на которые указала ей одна из нгайй, тотчас заснула беспробудным сном и проспала без малого сутки. Возможно, она проспала бы и больше, если бы Девы Ночи не решили воспользоваться прекращением дождя, чтобы продолжать поход к подножию Флатарагских гор.

Разбудившая ее светлокожая девушка, назвавшаяся Тарнаной, сунув в руки Лив кусок холодного вареного мяса, заговорила с ней на языке приморских народов, и с первых же ее слов дувианка поняла, что видит перед собой такую же пленницу, как она сама.

Собрав шатры, Девы Ночи приторочили их к спинам гвейров и двинулись в путь, но, несмотря на поспешность, с которой действовали кочевницы, чуть ли не у каждой из них нашлось время подойти к пленникам и внимательнейшим образом осмотреть дувианку с головы до пят.

— Чего это они глазеют на меня, как на чудо заморское? — поинтересовалась девушка, когда сборы, в которых ей с Тарнаной пришлось принимать самое непосредственное участие, закончились и они забрались в трехместное седло, притороченное к спине могучего гвейра. Сидевшая впереди нгайя — грузная женщина преклонных лет, покрикивавшая на пленниц гортанным простуженным голосом, пока те помогали собирать шатер, — в отличие от своих соплеменниц не проявила к Лив ни малейшего интереса, и дувианка решила, что та не будет возражать, если она задаст Тарнане десяток-другой вопросов.

— Слух о том, что в становище появилась девушка с невиданными в здешних краях золотистыми волосами, возбудил любопытство всего племени. Многие заглядывали в наш шатер, пока ты спала, и если бы не Кукарра — Мать рода Киберли, — Тарнана указала на сидящую перед Лив кочевницу, — тебя бы уже давно разбудили. Молодых нгайй так поразил цвет твоих волос, что они не задумываясь срезали бы их, чтобы украсить ими свое оружие и головные повязки. Я слышала, они называют их «живым золотом», дикарки — что с них взять! Хотя мне тоже до сих пор не приходилось видеть светловолосых людей, отчим так и не позволил маме свозить меня в Бай-Балан…

Тарнана, похоже, сильно стосковалась по собеседнице, и вскоре Лив уже знала, что ее товарка по несчастью была после смерти матери отдана односельчанами Черным Девам в качестве уплаты долга и уже свыклась с мыслью, что жить ей осталось недолго. Нгайи не скрывали, что собираются откупиться ею от крылатых Сыновей Оцулаго, и такая же судьба ожидает дувианку. Слушая худосочную, низкорослую девушку с невыразительными чертами маленького лица, Лив поначалу удивлялась спокойствию, с которым та повествовала о грядущем жертвоприношении, но по мере того, как Тарнана посвящала ее в подробности жизни у нгайй, дувианка начала понимать, что рассказчица воспринимает близкую смерть как желанное избавление от домогательств Дев Ночи и ничуть ие страшится уготованной ей участи. Обычаи нгайй показались дувианке в высшей степени омерзительными, но особого потрясения она не испытала — чего-то подобного следовало ожидать от племени женщин, ни во что не ставящих своих мужчин.

Видя, что золотоволосая пленница слушает ее с неослабевающим интересом, Тарнана болтала без умолку, и Лив, не прикладывая к тому никаких усилий, узнала, что совсем недавно от кочевниц сбежали две девушки: нгайя и светлокожая рабыня, по описаниям — вылитая Батигар. Посланный за ними отряд долго обшаривал степь и в конце концов вместо беглянок наткнулся на дувианку и ее спутников, которых, по словам Тарнаны, тут же передали на попечение пастухам. Услышав, что Мгала с Бемсом собираются определить подпасками, Лив хихикнула, а припомнив, что нгайй. не потрудились даже связать мужчин — о кандалах здесь, судя по всему, слыхом не слыхивали, — испытала небывалый прилив веселья и посочувствовала кочевницам, принявшим смертельно ядовитую ихейю за безобидного шипуна. Она не сомневалась, что, оправившись от дрожницы, северянин попортит шкуры немалому количеству кочевниц и вряд ли его остановит хвастливое присловье их о том, что «хоть степь и велика, а скрыться в ней от Дев Ночи и ящерица не сумеет». В голой степи, может, и не сумеет, а во Флата-рагских горах?

За разговорами время прошло незаметно, останавливаться на привал нгайй, пока не начался дождь, не собирались, и, только получив от молчаливой Кукарры мешочек с тонкими ломтиками сушеного мяса и флягу с водой, Лив заметила, что день близится к концу. А чуть позже налетевший ветер разогнал низкие тучи, и прямо перед собой девушка увидела Флатарагские горы, вершины которых были озарены лучами заходящего солнца. Самого солнца по-прежнему видно не было, но блеск его лучей, в которых выкрошенные временем и непогодой утесы сияли словно выкованные из красной меди, заставил Лив улыбнуться, преобразил личико Тарнаны и взбудоражил даже безучастную ко всему Кукарру.

— Горы Оцулаго! Вай-дай! Урамба! — приподнявшись в седле, каркнула она простуженным, скрипучим голосом, похожим на скрип несмазанной двери. И тут же напоминавшую непролазное болото степь огласили недружные вопли других нгайй:

— Вай-дай! Урамба! Хай-барарамла!

Всадницы погнали гвейров вперед, и те, поднимая фонтаны грязи, затопали так, что от тяжкого скока их вздрогнула земля и заколебались древние скалы. Последнее, впрочем, лишь померещилось дувианке, мгновением позже догадавшейся, что марево, подернувшее вершины, вызвано начавшимся где-то в предгорьях дождем. Далекий гром еще более определенно возвестил о приближении грозы, но нгайй продолжали скакать так, будто за ними мчалась стая разъяренных глегов.

— С ума они, что ли, посходили? — простонала Лив, подпрыгивая в седле и громко клацая зубами.

— Они хотят достичь места, пригодного для ночлега, прежде, чем пойдет дождь! — крикнула Тарнана в ухо дувианке, придерживая ее обеими руками за талию.

— Зар-разы! Так я себе всю корму отобью! — выругалась Лив, которой скачка на летящем во весь опор гвейре с непривычки казалась настоящей пыткой.

Предчувствия ее не обманули, и к тому времени, как нгайи достигли хорошо известного им пологого холма, а самые расторопные уже принялись устанавливать на его вершине каркасы шатров, «корма» дувианки нестерпимо болела и покрылась, надо думать, огромными синяками. Спрыгнув с гвейра, девушка с трудом устояла на ногах, и звуки, непроизвольно вырвавшиеся из-за стиснутых от боли зубов ее, больше всего напоминали шипение той самой ихейи, с которой она сравнивала недавно северянина. Начавший накрапывать дождь и отрывистые выкрики Кукарры, которая на ломаном языке бай-баланцев пыталась втолковать пленницам, как надобно ставить шатер, не способствовали умиротворению Лив. Соскочившие с других гвейров кочевницы, понаблюдав за тем, как светлокожие пленницы силятся воткнуть в землю одну опорную жердь, в то время как Кукарра успела поставить полдюжины, со смешками отстранив их, взялись за дело сами и действовали так сноровисто, что это еще больше озлобило дувианку, привыкшую к тому, что любая работа спорится в ее сильных и ловких руках.

— Увы, светлокожие женщины не годятся ни на что иное, как ублажать Сыновей Оцулаго! — раздался неожиданно за спиной Лив насмешливый голос, и она, вздрогнув, как ужаленная, и стремительно обернувшись, увидела высокую статную девушку, в которой сразу узнала Очивару — предводительницу взявшего ее в плен отряда нгайй.

— Не удивительно, что светлокожие мужчины помыкают ими, если даже вогнать жердь в землю представляется им непосильным трудом, — продолжала Очивара, пренебрежительно кривя губы и нарочито пристально разглядывая Лив. — Ковыряться в земле, потакать скотской похоти мужчин и жрать жидкие, как бычьи лепешки, каши — вот все, на что вы способны!

Бросив беглый взгляд по сторонам, дувианка убедилась, что их с Тарнаной окружило около десятка пришедших вместе с Очиварой нгайй, а те, что помогали Кукарре натягивать на каркас шатра полотнища из бычьих шкур, бросили свою работу и с интересом наблюдают за разыгрывавшейся перед их глазами сценой.

— Учави! Да ты, златовласка, еще и язык проглотила со страху? — Очивара ткнула пальцем в сторону Лив и обернулась к подругам: — А помните, как она схватилась за меч? Представляете, она-то с мечом? — на этот раз обращалась Дева Ночи уже к помощницам Кукарры.

Раздавшийся среди нгайй смех и выражение испуга, застывшее на лице Тарнаны, очень не понравились дувианке, и, сдерживая душивший ее гнев, она оценивающе оглядела Очивару. Широкоплечая, мускулистая нгайя была на полголовы выше и года на три старше ее — вряд ли ей больше двадцати пяти — двадцати шести лет. Узкие бедра, крепкие ноги, торчащие в стороны тугие пирамиды грудей. На шее ожерелье, на руках медные браслеты, из одежды только короткая юбка, поддерживаемая ремнем, к которому подвешен длинный нож в кожаных ножнах.

— Ну, что смотришь? Раз пользы тут от тебя никакой, идем со мной, я тебе дело сыщу. Покажешь, как вы своих мужчин ласкаете. — Похотливо оскалившись, Очивара шагнула к Лив и ухватила за плечо, намереваясь увлечь к своему шатру, но дувианка, стиснув запястье кочевницы, резко повернулась к ней спиной и швырнула через бедро. С раннего детства Лив вынуждена была учиться оборонять свою жизнь, и умение драться не раз вызволяло ее из щекотливых и даже смертельно опасных положений, так что в глубине души она была уверена, что сумеет укоротить эту похотливую чернокожую суку, если, конечно, все племя не бросится ей на подмогу.

Бросок, проведенный дувианкой, был столь молниеносен, что не все стоящие поблизости нгайи успели сообразить, что же произошло, однако сама Очивара, мгновенно вскочив на ноги, кинулась на Лив, широко растопырив руки. Сильный удар в грудь заставил ее замереть, а от звучного хлопка ладонью по лицу из глотки кочевницы вырвался столь яростный вой, что Тарнана в ужасе присела и закрыла лицо руками.

Очивара прыгнула на Лив, норовя ударить ее ногой в лицо, но та вовремя отшатнулась и изо всех сил врезала нгайе кулаком под ребра. Кочевница, не устояв, ткнулась лицом в грязь и, вскочив на ноги, выхватила из ножен жутковатого вида клинок.

— Ронецо харвай! Вихвари умо дун, кабиса! — донеслось до Лив гневное карканье Кукарры, но девушка даже не взглянула на Мать рода Киберли. Внимание ее было всецело поглощено Очиварой, которая, не слушая угрожающих криков пожилой соплеменницы, начала подступать к дувианке мелкими танцующими шажками. Кочевница держала нож острием вниз и, значит, бить собиралась сверху. Лив криво усмехнулась — в портовых тавернах Магарасы, Сагры и Манагара она не только видела, как парируют такие удары, но и сама как-то раз, желая закрепить преподанные Дижолем уроки, выбила кинжал из рук подвыпившего морехода.

Устрашающе размахивая ножом, Очивара заставила Лив попятиться, а потом рванулась вперед, занося клинок для смертоносного удара. Дувианка сделала шаг вперед и, остановив левой рукой руку кочевницы, отработанным движением поймала плоскость ножа на предплечье, рывком, используя собственную руку как рычаг, выбила оружие из кулака нгайи, одновременно с этим коротко, без замаха, двинув ей под дых. Нож блескучей рыбкой вылетел из пальцев Очивары, сама она, охнув, сложилась пополам, и Лив с победным воплем обрушила сцепленные кулаки на затылок нгайи. Кочевница шлепнулась в грязь, Девы Ночи взвыли дурными голосами и надвинулись на дувианку. Окинув их искаженные гневом лица затуманенным взглядом, Лив поставила оплетенную ремешками сандалии ногу на шею поверженной противницы.

— Увемо джам! Хар ваувад тутабра! Уайя! — Девы Ночи качнулись к победительнице, множество рук потянулись к ней, сверкнул отточенный наконечник копья…

— Еще движение, и я сломаю ей шею! — рявкнула Лив, искренне жалея о том, что Мгал не может видеть ее в этот момент.

— Учано! Ронецо харвау! Довольно! — проскрежетала Кукарра, расталкивая оцепеневших нгайи. Остановилась напротив дувианки и, уперев руки в тяжелые бедра, промолвила, с трудом подбирая слова: — Ты победить! Убивать — нет! Трогать тебя — нет!

Убедившись, что Лив поняла ее, Мать рода Киберли отвернулась от победительницы и, воздев над головой бугристые, жилистые руки, заговорила так властно, что и без того взиравшие на нее с некоторым опасением Девы Ночи начали пятиться.

— Она запрещает им мстить и грозит созвать совет Матерей! — торопливо прошептала оправившаяся от испуга Тарнана дувианке. — О, теперь до жертвоприношения они не посмеют к нам прикоснуться! С Матерью рода шутки плохи!

— Со мной тоже! — процедила Лив и, поколебавшись, убрала ногу с шеи заворочавшейся в грязи Очивары.

Слепой певец склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то, осторожно тронул струны скейры и произнес:

— Корабль, занесенный на Гдегову отмель, назывался «Посланец небес». Он вышел из Сагры и держал путь в Бай-Балан…

Ваджирол обвел взглядом собравшихся в каюте Ушам-вы людей и подумал, что в портовых тавернах Бай-Бала-на у Лориаля были несравнимо более благодарные слушатели. Чернокожий юноша сам был на борту «Посланца небес», и его едва ли приведет в восторг баллада об этом ужасном плавании. Любившего точность Рашалайна покоробят неизбежные поэтические вольности, а Ушамва так же равнодушен к песням бродячих певцов, как и к завлекательным улыбкам сельских девок — ему что-нибудь этакое подавай, чтобы глаза на лоб полезли. Что же касается самого Ваджирола, то он уже слышал эту балладу в «Счастливом плавании» и пришел к выводу, что голос, дарованный Лориалю Предвечным, намного превосходит поэтические способности певца. И все же Ваджирол считал, что Лориаль должен им спеть. Во-первых, необходимо продемонстрировать Ушамве, что за чудо он откопал в Бай-Балане и чего ради уговорил отправиться в Ул-Патар, где певцов и без него с избытком хватает. Во-вторых, чтобы как-то рассеять скуку долгого плавания на юг, ибо до Адабу — порта, стоящего в устье Эна-ны, — еще по меньшей мере трое суток пути, а там предстоит, пересев на узкие длинные пироги, идти на веслах вверх по течению аж до самой столицы— Наконец, в-третьих, певец должен петь, дабы привыкнуть к тому, что теперь слушать его будет не портовая голытьба, а высокородные имперцы, вкусам которых угодить значительно труднее. Ярунд взглянул на Лориаля и с удовольствием отметил, что тот ничуть не смущен и слепота не помешала, а скорее помогла певцу приноровиться к новой для него обстановке. Значит, возвращение в Бай-Балан было не совсем уж бесполезным.

Самому себе Ваджирол должен был признаться, что в первый момент, узнав от Мартога о бегстве Мгала и его товарищей из города, испытал, как это ни странно, чувство облегчения. Теперь по крайней мере ему не придется вступать в сложные переговоры с Ушамвой, отпустившим его на берег с приказом во что бы то ни стало убить северянина, чего Ваджирол делать, естественно, ни в коем случае не собирался. Убивать хозяина ключа от сокровищницы Маронды представлялось ему верхом безрассудства, но у него хватило ума не затевать прежде времени споры, которые могли кончиться весьма плачевно, так как Ваджирол готов был рискнуть собственной головой и тем более головой старшего ярунда, лишь бы доставить Мгала целым и невредимым в Ул-Патар. Что поделаешь, жрецы Кен-Канвале не более чем люди и, случается, расходятся во взглядах на то, как лучше послужить Предвечному.

Слушая Лориаля, Ваджирол прикрыл глаза и откинулся на спинку легкого кресла, размышляя над вопросом, который все чаще занимал его мысли: как совместить понятие о свободе воли и праве выбора того или иного пути, предоставленном якобы Предвечным людям, с догмой о том, что без позволения его и птица не поет, и волосы на головах людских не растут. Кстати, о волосах. Ярунд провел ладонью по выбритому давеча черепу, живо напомнившему о том, что служба их с Ушамвой за пределами империи завершена и вечером ему предстоит совершить ритуал Возложения на плечи желтого халата.

В отличие от Ушамвы, пребывавшего в превосходном настроении с тех пор, как «Кикломор» повернул на юг, и искренне считавшего, что с задачей, которую им, по воле Кен-Канвале, предстояло решить, они справились как нельзя лучше, Ваджирола продолжали мучить сомнения. И сколько ни пытался ярдан убедить себя, что побег Мгала из Бай-Балана должно расценивать как знамение свыше, отделаться от сожалений об упущенной возможности ни больше ни меньше как изменить будущее империи не мог. «Услышавший» мысленные переговоры аллатов Черного Магистрата, Ушамва имел все основания гордиться собой: никому еще из «слышащих голоса» не удавалось использовать полученные при этом сведения с такой эффективностью. Вернуть Холодный огонь в главное святилище Кен-Канвале было давней мечтой многих служителей Предвечного, и возвращение кристалла Ка-лиместиара в Ул-Патар должно было обессмертить имена сделавших это ярундов, так что Ваджирол не менее Ушамвы был доволен проделанной ими в Бай-Баланс работой по изъятию его из рук северянина. Доволен до тех пор, пока не узнал от Рашалайна, что без Мгала ключ от сокровищницы Маронды не в состоянии отворить ее двери точно так же, как и любой другой ключ, изготовленный самым искусным мастером этого мира.

На Ушамву слова Рашалайна особого впечатления не произвели, поскольку он и в мыслях не мог допустить, что кристалл, после того как они доставят его в храм Обретения Истины, может быть вынесен за пределы святилища. Злоумышленники, похитившие некогда из главного храма столицы кристалл Калиместиара и Жезл Силы, убили тем самым считавшийся негасимым божественный огонь Предвечного, и честолюбивые замыслы старшего ярунда не простирались дальше оживления этого священного огня. Ваджирол же считал, что Холодный огонь должен быть возрожден лишь для того, чтобы укрепить истинную веру в сердцах мланго и подтвердить подлинность кристалла, после чего последний надобно использовать для проникновения в сокровищницу Маронды и овладения хранящимися в ней Божественными Откровениями. Во избежание скандала и обвинения в святотатстве он не стал делиться этими мыслями со старшим ярундом, а напротив, сразу после беседы с Рашалайном постарался убедить его в необходимости уничтожить Мгала, дабы ни Черные маги, ни Белые Братья не соблазнились похитить кристалл Калиместиара из храма Обретения Истины. Сделать это было не особенно трудно, сложнее оказалось уговорить Ушамву отправить на поиски северянина именно его, Ваджирола, и только то соображение, что старший ярунд должен остаться на корабле, чтобы оберегать святыню, смогло поколебать намерение возжаждавшего крови жреца лично заняться розыками Мгала. Но, увы, северянина в Бай-Балане уже не было, и все усилия и хитроумные планы Ваджирола пропали втуне.

Ярунд вновь погладил ставший непривычно голым и гладким череп и покосился на самодовольно улыбающегося Ушамву, оценившего-таки голос слепого певца. Да, старший ярунд имел причины для хорошего настроения:

Хранитель веры, безусловно, приблизит их к себе и введет в число Сберегателей веры, а его самого назначит, быть может, своим восприемником. Базуруту оживление Холодного огня в храме Обретения Истины окажет неоценимую помощь в его борьбе за власть, да и появление Рашалайна, что бы тот ни предсказал, верховный жрец сумеет использовать наилучшим образом. Собственно, именно за предсказателем «Кикломор» с двумя ярундами на борту и был отправлен к берегам Бай-Ба-лана, и если бы не бегство Мгала, следовало бы считать, что успех их плавания превзошел самые смелые ожидания… И так оно и будет оценено большинством жрецов, которым заботы о сегодняшнем дне мешают заглянуть в день завтрашний и понять, что империя стоит на пороге великих потрясений и возрождение Холодного огня, ежели его еще удастся возродить, пустяк по сравнению с утраченной возможностью добраться до сокровищницы Маронды — возлюбленного сына Кен-Канвале.

Присоединив, после затяжной войны, к Махаили две новые провинции, Мананг, сам того не подозревая, нанес сокрушительный удар по культу Предвечного. Обычаи и верования завоевателей неузнаваемо изменили жизнь покоренных племен и народов, однако, как это уже не раз бывало, нравы и дикие традиции побежденных в свою очередь оказали на победителей сильное влияние, результаты которого становятся, к сожалению, с каждым годом все заметнее. Взять хотя бы то, что единого Предвечного жители Ул-Патара, на манер иноверцев, представляют ныне в двух ипостасях: как самого Кен-Канвале, ставшего в глазах черни и рабов благодетельным богом-созидателем, и тень его — Агароса — бога-разрушителя. От одного этого жуть берет! А ведь это только начало! Страшно представить, к чему приведут множащиеся с непостижимой быстротой ереси, и начатую Базурутом борьбу за власть следовало бы на самом деле назвать борьбой за веру.

Если он одержит в ней верх и ему удастся встать во главе империи, то, истребив массу народа, жрецы, вероятно, сумеют отстоять чистоту веры и Махаили вновь станет достойна называться землей Истинно Верующих. Хотя от части провинций при этом придется, по всей видимости, отказаться. Чивилунг, Дзобу и Западные пределы Хранителю веры не удержать ни при каком раскладе, войска и наместников Ул-Патара терпят в них лишь до тех пор, пока они не мешают тамошним шаманам и ведунам совершать свои богомерзкие обряды. Если же Базурут не осилит яр-дана, а затем и ай-дану, то за деся-тилетие-другое культ Кен-Канвале, растеряв приверженцев, превратится в один из многих в огромной империи, заселенной людьми самых разных верований. И хотя думать так было величайшим кощунством, Ваджирол не знал, какой из этих вариантов будущего представляется ему привлекательнее. Реки крови и сокращение родной страны едва ли не вполовину или ослабление и угасание Истинной веры, культа Кен-Канвале, служение которому являлось целью его жизни?

Ярунд стиснул зубы. Еще совсем недавно ему казалось, что можно избежать и того и другого. Если бы им удалось проникнуть в сокровищницу Маронды и явить миру Божественные Откровения, это вернуло бы мланго к вере их отцов и дедов и способствовало распространению ее в самых отдаленных и неблагополучных провинциях. Однако Мгал сбежал у него, нерадивого служителя Божьего, прямо из-под носа, и нечего было и думать искать его в подступавших к Бай-Балану с востока бескрайних степях. Но являлось ли это его, Ваджирола, оплошностью, или была на то воля Предвечного, пути которого воистину неисповедимы? Оставалась, правда, еще смутная надежда, что после пребывания в храме Обретения Истины ключ от сокровищницы Маронды очистится и сможет воспринять нового хозяина, и об этом-то, равно как и том, в самом ли деле Холодный огонь возродится, если кристалл будет возвращен в святилище, Ваджирол намеревался поговорить с Рашалайном и Ушамвой при первом удобном случае…

— Мне нравится твой голос, — благосклонно обратился старший ярунд к Лориалю. — Полагаю, в Ул-Патаре тебя ждет достойный прием. Мои соотечественники высоко ценят тех, кто в состоянии усладить их слух, а твой голос заслуживает того, чтобы звучать в стенах императорского дворца.

— Да, мы получили большое удовольствие, благодарим тебя, Лориаль, — добавил Рашалайн.

Певец сказал несколько более или менее учтивых слов, и Ваджирол сделал чернокожему юноше знак проводить Лориаля в его каюту — на качающейся, скользкой от дождя и пены палубе даже зрячий, но непривычный к морским путешествиям человек мог запросто сломать себе шею.

Взяв Лориаля под руку, Гиль вывел его из каюты, хотя отлично знал, что тот очень быстро освоился на «Кикломоре». Слепой передвигался по пляшущему на высоких волнах судну с завидной уверенностью, и нетрудно было догадаться, что прежде ему часто приходилось бывать в море. Гилю уже давно хотелось поговорить с Лориалем по душам, но тот, казалось, не ощущал потребности в собеседниках. Вот и сейчас, коротко поблагодарив юношу, он скрылся в отведенной ему клетушке, и Гиль так и не успел поблагодарить Лориаля за доставленное его пением удовольствие.

Боясь пропустить что-нибудь интересное из разговора бывшего отшельника с ярундами, он поспешил вернуться в каюту Ушамвы, и первое, что услышал, был заданный хрипловатым голосом Рашалайна вопрос:

— Уверены ли вы, что Холодный огонь погас именно вследствие похищения из храма кристалла Калиместиара и Жезла Силы?

— Да, храмовая летопись рассказывает о том, что он погас после того, как кристалл и жезл были унесены из святилища. Это произошло много лет назад, однако похищение описано очень подробно…

Гилю не было нужды прислушиваться к пересказу Вад-жирола событий, происшедших некогда в храме Обретения Истины. Укрывшись вместе с Эмриком от схвативших Мгала гвардейцев Бергола в святилище Дарителя Жизни, а точнее — в древнем храме Амайгерассы, он собственными глазами видел, как угасал Холодный огонь. Более того, движимый любопытством, он, внеся кристалл Калиместиара под центральную арку, убедился, что огонь по прошествии некоторого времени вспыхнул вновь. Стало быть, жрецы мланго верно догадались, что похищение кристалла, а не Жезла Силы и не какое-либо иное происшествие послужило причиной исчезновения Холодного огня. Но говорить этого юноша не стал. Они с Раша-лайном давно уже решили не распространяться о том, что Гиль был вместе со своими друзьями в исфатейском святилище Амайгерассы, когда те похитили из него кристалл и Жезл Силы. Об этом жрецам мог бы поведать Заруг, однако раны, полученные им в схватке на бай-баланском пирсе, заживали плохо и надолго уложили его в постель. Вероятно, Гиль сумел бы за день-два поставить Белого Брата на ноги, но, не испытывая к нему особой симпатии, он, вняв совету Рашалайна, не стал до времени обнаруживать перед ярундами своих колдовских способностей.

Слушая вполуха беседу предсказателя со жрецами, юноша испытывал недоумение по поводу их уверенности в том, что полученный ими от Мгала кристалл непременно должен возродить Холодный огонь в храме Обретения Истины. Еще удивительнее было слушать Рашалайна, явно не спешившего развеять надежды ярундов и как будто даже поощрявшего их, хотя из его же собственных рассуждений вытекало, что ни возродить Холодный огонь чужого храма, ни воспринять нового хозяина кристалл не способен. Бывший отшельник, впрочем, говорил обычно лишь то, что считал нужным сказать в данный момент, не слишком заботясь о том, насколько слова его соответствуют истине. И, рассудив, что ежели Рашалайн умышленно поддерживает заблуждения ярундов, то, верно, име-.ет на то веские причины, Гиль перестал прислушиваться к разговору. Ибо не прозвучал в нем, да и не мог прозвучать главный, занимавший его с тех пор, как Рашалайн объяснил ему, зачем жрецы возвращались в Бай-Балан, вопрос: кого же следует считать хозяином кристалла Калиместиара?

Он не стал разубеждать старца, уверенного в том, что им является Мгал, но сам, припоминая события в исфатейском храме, начал изрядно в этом сомневаться. Ведь первым прозрачный кубик взял в руки Эмрик. Потом он передал его северянину, а тот вновь вынужден был вернуть Эмрику, дабы им не завладели гвардейцы Бергола. И у Эмрика ключ от сокровищницы Маронды находился все то время, которое Мгал провел в Гангози и темнице Бергола, пока друзья не освободили его. Лишь в тот день, когда они увидели отряд Белых Братьев, ведомый мастером Донгамом в Исфатею, Эмрик вернул кристалл северянину, и означать это могло только одно: хозяином ключа был вовсе не Мгал. А коль скоро Эмрик погиб на Глеговой отмели, кристалл давно уже перестал быть ключом и не представляет теперь ни малейшей ценности…

— Пожалуй, я мог бы попробовать сделать предсказание о судьбе кристалла, если бы мне удалось вступить с ним в магический контакт, — неуверенно произнес Рашалайн, и Гиль, подсознательно ожидавший услышать эту фразу, заставил себя отбросить посторонние мысли и сконцентрировать силы для того, чтобы показать имперцам задуманное бывшим отшельником представление.

— Попробуй сделать это. Картины грядущего, открывающиеся предсказателям, обычно смутны и противоречивы. Они доставляют больше беспокойства, чем радости, однако судьба кристалла Калиместиара связана, по-видимому, с благополучием нашей родины, и мы не можем пренебрегать даже крупицами знания, которые тебе, быть может, удастся получить, — сказал Ваджирол, заметно волнуясь, в то время как Ушамва, распахнув полосатый, изготовленный в Ханухе халат, извлек из-под него потертый кожаный пояс.

— Нужны ли тебе какие-нибудь магические предметы, чтобы вступить в контакт с кристаллом? — обратился к предсказателю старший ярунд, вытаскивая из кармашка невзрачного пояса тяжелый прозрачный кубик, пронизанный тончайшими металлическими волосками, натянутыми между его ребрами.

Старец взглянул на Гиля и отрицательно покачал головой.

— Думаю, на этот раз мне не потребуются магические атрибуты. Вещи, сделанные древними, не поддаются воздействию наших оберегов и прочих преобразователей магических сил. Они либо вступают в контакт, отзываясь на самые простенькие заклинания, либо упорно хранят тайны своих хозяев.

Оба ярунда слушали бывшего отшельника затаив дыхание, и предвкушавшему препотешное зрелище Гилю едва удавалось подавить улыбку. Юноше от самого Рашалайна было известно, что тот не владеет даже зачатками колдовского искусства и посещавшие его временами видения следовало расценивать как не слишком щедрый природный дар, сродни тому, которым обладали аллаты Черного Магистрата или, скажем, Ушамва, тоже, в известной степени, алллат, только прошедший совершенно иную подготовку.