Будем жестокими

      - Хорошенькое дельце! Не думаете ли вы, что я имею к этому отношение!
      - Это предстоит выяснить.
      - Ерунда какая-то...
      - Может быть и ерунда. В прокуратуре посчитали, что привлекать вас к разбирательству не следует, однако, теперь версия случайного совпадения подвергается сомнению.
      Вот оказывается в чем дело, подумал Поль. Сознание собственной невиновности - он-то знал, что к убийству министра и к "Лямбде" не имеет никакого отношения - вселяло в него уверенность. Стало чуть-чуть легче. по крайней мере, было ясно, что делать дальше - необходимо было убедить следователя в собственной невиновности.
      - Я узнал, что министр убит только из ваших слов.
      - Вас, Кольцов, подвел вчерашний непростительный ляп.
      - Не понимаю.
      - Вас задержали возле трупа Парк через пять минут после убийства.
      - Совпадение.
      - Не слишком ли много совпадений и случайностей? В такие совпадения я не верю. Парк была убита на ваших глазах. Следовательно, вы можете иметь отношение к совершенному убийству.
      - Вы ошибаетесь.
      - А как вы объясните, что во время обыска в вашей комнате была обнаружена эта папка?
      - Откуда мне знать, что это за папка! - вспылил Поль и тотчас вспомнил, что в папке находится подборка материалов о терроризме.
      - Дешевая отговорка. Я не поверю, что этим можно заниматься забавы ради!
      - Да, я вспомнил. Материалы о терроризме мной действительно были собраны. Одно время я собирался написать роман о жизни простого чиновника случайно, в силу обстоятельств, заинтересовавшего людей из "Лямбы". Видите, тоже случайность.
      - Хорошо. Допустим, я вам поверю. Случайности, случайности, случайности. Но есть еще один пунктик, который объяснить случайностью нельзя - ваши встречи с Лагранжем.
      - Не понимаю. Разве Федор террорист? Мне и в голову такое не могло прийти. Я всегда был уверен, что он - ваш человек.
      - Нет. Он не наш человек, как вы говорите. Но люди, на которых он работает, интересуются терроризмом не меньше, чем мы. И если его руководители сочли необходимым установить за вами наблюдение и поручили это талантливому Лагранжу, значит, они были уверены в вашей связи с подпольем. Почему?
      - Не-е знаю.
      - И я пока не знаю. Но уверяю вас, очень скоро буду знать.
      Поль опешил. Ахинея, подумал он. Причем здесь Федор!
      - Я вижу, что мои слова не убеждают вас, может быть вот эта пленка сделает это быстрее.
      Следователь подошел к магнитофону и включил его.
      Поль сразу узнал голос Федора. Конечно, это был он.
      "...Следователь. Давно вы собираете материалы о Кольцове?
      Федор. Я начал работать с Полем в прошлом июле, месяца за два до убийства министра культуры. Цель - информация о подполье. Руководство ни на минуту не сомневалось в его принадлежности к "Лямбе" и надеялось через него внедрить в организацию информатора. Я, честно говоря, сначала не верил..
      Следователь. Почему?
      Федор. Ну, как сказать.. Поль, конечно, человек эмоциональный, но уж очень кабинетный. Пошуметь за письменным столом, накропать сердитый памфлет - это еще куда ни шло, но поступок, действие... Нет... Не верилось...
      Следователь. Почему же вы не отказались?
      Федор (усмехнувшись). Во-первых, у нас не принято отказываться.... Во-вторых, едва я посмотрел на задачу со стороны, без предвзятости, неизбежной, когда речь идет о близком друге, оказалось, что имеются серьезные основания причислять его к подполью. Меня скорее смутила бы его непричастность к "Лямбде". Сами посудите - читаешь его личное дело и раз за разом убеждаешься, как много общего у Поля с функционерами из "Лямбды". Воспитание. С раннего детства они попадали в атмосферу формального интеллектуализма. Расскажи стишок, спой песенку, прочитай книжку, реши задачку... И думать, думать, думать.. Думать - единственное предназначение человека. Думающий подмастерье главнее безмозглого академика. Не в деньгах счастье, а в умении задействовать свои мозги. С таким воспитанием дорога одна - воплощать в жизнь сказочку о волшебном замке науки.
      Университетское образование. То есть принадлежность к самой реакционной прослойке интеллектуалов. Чувство собственной исключительности, подкрепленное изрядной долей снобизма и преклонения перед всезнающей и всеобъясняющей наукой. Постоянное желание пополнить свои знания. Склонность к формальной логике, привычка копаться в фактах, анализировать и систематизировать их, помню один террорист признался, что наиболее полно ощущал счастье, когда наносил точечки на график. Знакомства, связи, привязанности, общность интересов, принадлежность к университетской богеме. Одна компания!
      Следователь. Известны ли вам факты, подтверждающие принадлежность Кольцова к "Лямбде"? Что-нибудь конкретное?
      Федор (усмехнувшись). Я не сомневаюсь, что его имя фигурирует в списках организации, к сожалению, нам с вами никогда не удастся заглянуть в них... Это единственный неопровержимый факт, не оставляющий никаких сомнений. Я располагаю рядом косвенных доказательств, например, знаете ли вы, что Поль посетил бывшего министра культуры за 10 минут до его гибели?
      Следователь. Интересно.
      Федор. Еще бы! Впрочем, мне кажется, что Поль лично в акциях не участвует. Скорее всего он занимается пропагандистской и координаторской деятельностью. В этом меня убедили его последние книги. Например, сборник рассказов "Гнилые яблоки". Помните, там есть рассказ "Съешь конфетку, детка!" речь в нем идет о маленьком мальчике, способном рассчитывать самые сложные баллистические траектории. Для этого его следовало предварительно накормить конфетами с огромной дозой ЛСД. Ну и кормили... Издатели почему-то расценили этот рассказ, как антинаучный. А мне кажется, что он скорее антиправительственный. И это не удивительно, Полю всегда были свойственны показная независимость, изрядная доля вольнодумства и нелюбовь к вышестоящим. Это ли не благотворная почва для вызревания морали терроризма. Нигилизм и терроризм во все времена шагали рука об руку..."
      Поль растерялся, но вскоре волна злости вытеснила все.
      Я прощаю своим друзьям почти все. Но стоит ли в своей доброте доходить до христианского всепрощения? Следует ли после удара по левой щеке подставлять правую? А не милосерднее ли ответить ударом на удар! Мир любит подставляющих щеку доброхотов. С ними легко и просто, но их не принимают в расчет... И никто меня не разубедит в том, что высшее проявление доброты - борьба со злом.
      Следователю понравились и некоторая растерянность Поля, и злость, охватившая его после прослушивания пленки, собственно, это и входило в его планы. Он отправил Поля в камеру, пригрозив очной ставкой с Федором, чтобы не дать погаснуть злости, а сам стал смаковать в уме детали блестящей операции, вся слава от успеха которой будет принадлежать лично ему. Блестящая, обреченная на успех операция! Нет, не прав Лагранж - никогда Кольцов не был террористом и никогда не будет. И объясняется это очень просто - идеология терроризма глубоко чужда ему. Да, да!
      Следователь принялся насвистывать Марш номер 6. Ему было приятно сознавать, что он смог разглядеть в Кольцове потенциального врага подполья, способного разрушить его изнутри. "Эх, до чего же приятно работать с писателями, этими выпендрялами, не способными сдерживать свои эмоции. Они же органически не способны оставаться в тени."
      Следователь вызвал адъютанта и заказал кофе. В работе наступил перерыв. Теперь надо набраться терпения и подождать немного. Через два часа известный террорист Ян Мисюк совершит дерзкий побег из тюремной машины, прихватив с собой Кольцова, известного беллетриста и циника. А месяца через два, когда Кольцов попадется вновь, нашпигованный добротной информацией о подполье, с ним будет о чем поговорить. Что может быть лучше, чем не подозревающий о своей роли провокатор!
      Осталось только немного подождать. Совсем немного!
      2. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ЗАНЯТИЙ
      Что-то изменилось. По-прежнему ничего не было видно, но чувствовалось, что в самой середине слабо светящегося тумана, окутывающего мир, что-то появилось. Там что-то было. Определенно было. Он наполнился содержанием, так что ли?
      Внезапно туман стал медленно розоветь. Точнее, становиться розовым. Так понятнее.
      Сейчас начну видеть, подумал Поль.
      Руины. Розовые провалы окон. Розовый четырехугольник вместо крыши. Битый кирпич, толстые, безобразно загнутые стальные прутья. Строение наверняка пережило уже несколько воздушных налетов.
      Поль лежал за вывороченной из стены кирпичной глыбой, настороженный и напряженный. Почему?
      Этот чертов туман не давал сконцентрировать внимание. Так даже врага не разглядишь, любой незаметно подкрадется... А враги здесь должны быть.. Руины.. Точно, должны быть враги. И спасти меня может только солнечный свет. Иначе не выжить.
      Розовое стало меркнуть и вскоре исчезло, как будто убрали светофильтр. Стояло пасмурное осеннее утро, не было слышно ни единого звука.
      Неожиданно щебень стал шевелиться, на поверхности появилась рука, другая, и вот появился и весь человек. Рваная пятнистая одежда десантника, на шее армейский автомат.
      - Кольцов! - шепотом сказал человек. - Эй! Кольцов! Ты меня слышишь?
      Кто это?
      - Я знаю, что ты здесь! - говорит человек. - Отзовись! Это же я, Федор! Мне нужна твоя помощь! Глаза. Что у меня с глазами?
      Федор? Здесь?
      Человек исчезает и еще раз появляется из кучи щебня, теперь Поль ясно увидел, что это действительно Федор.
      - Эй, Кольцов! Ты слышишь меня?
      Конечно, это Федор.
      - Отзовись, Кольцов! - уже в полный голос кричит человек. - Это же я, Федор! Помоги мне! Мои глаза. Я ничего не вижу. Ты должен мне помочь!
      Он прав. Я должен. Конечно, должен.
      Неожиданно справа из пролома выпадает камень. Ш-ш-тах!
      Раздается длинная автоматная очередь. Это Федор всадил десяток пуль точнехонько в упавший кирпич.
      - Отзовись, Кольцов, ты должен помочь мне.
      Откуда-то сверху срывается вниз огромная стая черных птиц.
      Федора больше не видно, только птицы, птицы, птицы...
      - Помоги! Они уносят меня! Чертовы птицы!
      Автоматная очередь, еще одна.. Кирпичная крошка попадает Полю в глаза... Стая поднимается и исчезает в проломах окон. Федора больше нет...
      Шум крыльев постепенно перерастает в непонятное шипение. Ш-ш-ш.. Это стены... Сейчас они рухнут... Сейчас...
      Поль открыл глаза.
      Все в порядке, успокоил он себя. Я в своей кроватке, рядышком с женой. И никто за мной не охотится, потому что я никому не нужен, никому не интересен, ни для кого не опасен да и помощи от меня никто не ждет. Амнистия. Отлично я прожил жизнь - ни врагов, ни друзей. Впрочем, не всегда же я был такой мразью... Был, был нужен. Тому же Федору, к примеру, провокатору, соглядатаю, доносчику, мерзавцу...
      Никогда я не любил его.. А ведь вру.. Меня тянуло к нему, а его, соответственно, ко мне. С ним было интересно. Мне нравилось, что он не такой, как все. Его логика была потрясающа и абсолютно недоступна нормальному человеку. Ого-го, это было непростое дело - дружить с ним. Я шел на дружбу, как на бой. Главное - каждую секунду приходилось сознавать, что его понятие о чести не тождественно моему, и я рано или поздно нарвусь на подлость и предательство, которые с его точки зрения таковыми являться не будут. Надо признаться, что этот риск привлекал. В те далекие времена мне страшно хотелось доказать самому себе простую теоремку о том, что ум и доброта, в какие бы различные нравственные системы они не входили, заведомо влекут за собой порядочность. Только можно ли это доказать?
      Кстати, предал ли меня Федор? То есть предать, конечно, предал, но совершил ли он акт предательства? Разница существенная. Помню, как мне было обидно. Но ведь в конце концов это только эмоции. Не разумнее ли посмотреть на эту историю с точки зрения здравого смысла. Ну-ка...
      Федор выполнял свой служебный долг. Так? Так. Честное исполнение служебных обязанностей - добродетель? Без сомнения. К примеру, работнику отдела по борьбе с терроризмом становится известно, что его друг должен заложить взрывчатку в Центральном оперном театре. Как ему надлежит поступить? Должны ли сотни людей погибнуть из-за, надо сказать, довольно расплывчатого нравственного закона дружбы. Не порядочнее ли дать дружку по рукам? Пожалуй, порядочнее! И вот он останавливает Кольцова, выполняя тем самым свой профессиональный долг. Кстати, и законы дружбы вроде бы не нарушаются - наоборот, каждый согласится, что помешать другу сделать дурное, оградить его от проступка или преступления - высшая добродетель. К сожалению, вскоре выясняется, что Кольцов никакого отношения к терроризму не имел. Но это было потом.
      В чем я могу обвинить Федора? В служебной некомпетентности? В недостаточной степени проникновения во внутренний мир подозреваемого? Это не мое дело. Факты, проверенные и перепроверенные, показывали с вероятностью 0,99 на мою причастность к подполью. Кто же мог всерьез предположить, что я идиот, чьи поступки предсказать практически невозможно? Не честнее ли обвинить самого себя в непростительном нравственном изъяне, в неспособности определить свою жизненную позицию, в том, что я до сих пор не нашел своего места в социуме. В конце концов сторонних наблюдателей никогда не жаловали. Я не стал исключением. Только и всего.
      Надежда шевельнулась, потянулась, открыла глаза.
      - Привет, пора вставать?
      - Спи, жена, еще рано.
      - Который час?
      - Какая тебе разница?
      Надежда дотянулась до столика, нащупала часы, посмотрела.
      - Ой, уже пора.
      Она вскочила и стала быстро одеваться.
      - Что-нибудь случилось? - поинтересовался Поль.
      - У нас сегодня трудный день. Мы принимаем мероприятие Ц.
      Мероприятие Ц! Поль знал, что это такое. В годы Запрета Центр иногда устраивал на конспиративных квартирах некое подобие теоретического семинара для решения текущих идеологических вопросов, эти сборища и назывались мероприятием Ц.
      Попытка возродить теоретическую деятельность неприятно удивила Поля, ведь он всерьез думал, что после Амнистии подполье самораспустилось.
      - Зачем? - спросил он на всякий случай.
      - Надо кое-что обсудить.
      - Начинаете сначала?
      - Мы не кончали. И ты не кончал.
      Надежда сердито посмотрела на Поля и пошла готовить завтрак.
      Она это не со зла, сообразил Поль, с трудом поборов обиду. Вряд ли есть основания полагать, что Наденька способна ехидничать и пытаться оскорбить намеком на обстоятельства нашей свадьбы. Слишком тонкая для нее игра. Центр действительно постановил организовать ряд семей для возможного проведения конспиративной работы... Но я бы никогда бы не женился, если бы... А вот для Наденьки в этом вряд ли есть что-то дикое. Она дисциплинированный функционер и очень далека от необеспеченных разумом душевных сомнений.
      Поль наскоро привел себя в порядок, даже сделал несколько телодвижений, обозначив физзарядку, и отправился на кухню, помогать.
      - Пришел тебе помогать, женушка, - сказал он радостно, считая, что ласка самый простой способ разрядить обстановку.
      - Помощь нужна не мне.
      - А кому?
      - Центру.
      - Не понимаю.
      - Мне кажется, запомни, это мое личное мнение - что Центр пока недостаточно четко представляет себе ситуацию и хотел бы лучше разобраться в происходящем. Амнистия спутала все карты. Что делать? Кто виноват?..
      - Кем быть?...
      - Что?
      - Что делать? Кто виноват? Кем быть?
      - Да, да.. Я считаю, что ты можешь им помочь. Ты ведь писатель...
      - Не преувеличивай.
      - Ты можешь почувствовать что-то такое... ну, что ускользает пока от Центра.
      - И это все?
      - Да.. Впрочем, надо бы еще сходить за хлебом.
      - Хорошо, жена. Пусть это будет мой скромный вклад в борьбу за.. ну, сама знаешь за что.
      - Послушай, а почему ты все время называешь меня "жена"?
      - А что такое? Ты ведь действительно моя жена. Совершенно официально
      - Это так. Но почему ты меня так называешь? Не котеночек, не Надежда, а - жена?
      - Мне просто нравится. Ты ведь у меня первая жена. А мне нравится быть женатым мужчиной.
      - Вот бы никогда не подумала.
      - Тебе нравится стрелять в парадниках, а мне - называть тебя женой. Должен же я чем-то отличаться от остальных.
      - Поняла.
      Поль вышел из дома и пошел по набережной в сторону памятника Рип Ван Винклю, любимому герою генерал-губернатора. Пахло весной. На чахлых деревцах уже кое-где проклюнулись слабенькие зеленые точки, словно, нежные огонечки. Солнышко припекало и привычный серый колер города, оставаясь, впрочем, серым, стал как-то более приемлемым, как-то похорошел. Вот именно, было хорошо. Красиво. Оптимистично. В аптеке на углу появилась новая продавщица. Высокая стройная блондинка с обалденными карими глазами. Блеск. Впрочем, надо будет посоветовать ей изменить прическу - Поль терпеть не мог голые женские ушки. Да и улыбаться ей следует почаще, не помешает.
      Мимо проехал красочно разукрашенный рекламой фирмы "Разухабистый младенец" трамвай, мелодично вызвякивая ноту "соль"...
      Хорошо. Поль любил ходить за хлебом. Только отсидев три месяца в подполье, можно понять, что это значит - свободно таскаться по улицам, не опасаясь при этом получить пулю в зоб. А если вспомнить, что подполье, это вовсе не какое-то там социальное явление, а вонючая двухкомнатная квартира в трущобах, где кроме страха всегда ощущаешь нехватку кислорода, то даже к самому загаженному тротуару начинаешь относиться с нежностью.
      Поль проскользнул мимо постового полицейского, изобразив на лице гордость и независимость. Он изо всех сил старался не показывать виду, что где-то внутри у него все еще теплится страх, не так-то легко оказалось избавиться от него. Полицейский - крепкий, краснощекий, отлично тренированный парень, который за пару секунд свернул бы Полю шею, поступи соответствующий приказ - сморщился, будто проглотил гнилой абрикос узнал.
      Ничего ты мне не сделаешь, с удовлетворением отметил Поль. И это хорошо. Амнистия. Нет больше подполья. Не надо прятаться. Наука опять разрешена. Честное слово - хорошо.
      Распределительный пункт сверкал, как рождественская елка, но очереди не было. Как ни странно, очередей здесь никогда не было. За время Запрета экономика неожиданно сделала гигантский шаг вперед, совершенно неправдоподобный, потому что объяснить его разумными причинами было невозможно. Приходилось верить своим глазам - после Амнистии снабжение населения продовольствием было отменное. Магазинов, правда, больше не было. Вместо них устроили Распределительные пункты, которые, надо признать, отлично справлялись со своей задачей. В понедельник и четверг выдавали мясной паек, в среду и пятницу рыбный, во вторник - птицу. Остальные заказы можно было получить в любое время. Некоторое ограничение выбора, конечно, было, но зато всего было в достатке. Функционеры подполья пытались объяснить это изобилие перераспределением, - мол, в других районах ничего нет, а здесь обычная показуха. Но факты не подтверждали это утверждение. Скорей всего дело было в удачной внешней торговле каким-либо сырьем, нефтью, например. Хотя власти и ссылались на эффективный контроль и справедливое распределение.
      Поль подошел к окошку.
      - Здравствуйте, - сказал он вежливо, протягивая бюджетную карточку. Хлеба, пожалуйста. На два человека.
      Чиновник засунул карточку в кассовый аппарат и через мгновение вернул ее вместе с двумя пакетами "хлебного пайка".
      - Так вот где ты отовариваешься?
      Поль оглянулся. Ленка.
      - Привет, - смущенно сказал он.
      Лена ничуть не изменилась, может быть, немного осунулась. Поль почувствовал, как в нем просыпается прежняя нежность к этому славному человечку, что было явно лишним.
      - Ну, как живешь? - спросил он, чтобы разрушить эту дурящую голову паузу.
      - Все хорошо.
      - Вот и у меня все хорошо.
      - Женился?
      - Да.
      - Что пишешь?
      - Ничего не пишу.
      - Почему это? Ты же любил?
      - Это было давно. Разве ты не знаешь, я завязал. Ах да, ты наверное не знаешь - я попал в подполье, а теперь после Амнистии никак не могу заставить себя сделать вид, что ничего не произошло. Как бы это сказать я не хочу быть у них писателем.
      - Ты думаешь, вас обманули?
      - Обманули? Почему? Нет.. А впрочем, я не знаю. Постой, кто это нас обманул? Кому это нужно? Конечно, желающих много. Но зачем?
      Поль растерялся. Как-то до сих пор он никогда не смотрел на происшедшее с этой стороны - кому выгодно...
      Лена улыбнулась.
      - А мне нравились твои книги. "Гнилые яблоки". И еще про мальчика, который поджог древний храм. Тебе надо писать и печататься.
      - Это было очень давно. Я попробовал написать кое-что для себя, не для продажи, но ничего не получилось. Знаешь, подполье это такое занудное времяпрепровождение, там не до литературы... Как зовут твоего мужа?
      - У меня нет мужа.
      - Но почему тогда...
      - Не надо об этом. Мне пора.
      Поль взял Лену за руку.
      - Я очень рад, что встретил тебя.
      - Я тоже рада.
      - Тебя проводить?
      - Не надо.
      - Ну что ж...
      Поль смотрел Лене вслед и думал, что прибеднялся, в принципе, зря, "Фактор Х" получается совсем не плохо, только опубликовать его никогда не удастся. А для работы в стол нужно обладать каким-то особым мироощущением, недоступным ему пока. Впрочем, и хорошо, что не опубликуют. Это был бы прекрасный способ стать всеобщим врагом: и властей, и подполья, да и всех прочих. Кому это может понравиться, понять невозможно.
      "...Первую и пока единственную удачную террористическую акцию в Системе организовал и осуществил скромный клерк правительственной ассоциации Ненасильственного распределения излишков производства по имени Александр.
      Он никогда не был замешан в проинтеллектуальных выступлениях, наоборот, всегда относился к ним с неодобрением, что, кстати, было отражено в его досье. Однако, стоило ему всего лишь на пару часов получить доступ к механизму подрыва городского арсенала, его как будто подменили, он провозгласил себя интеллектуалофилом и потребовал эвакуировать городское население. Действия Особой секции были парализованы подозрением о невменяемости новоявленного диктатора, что вскоре было подтверждено Декретом N 1, с которым Александр обратился "ко всем интеллектуалам, томящимся в подполье..."
      Решено было до поры до времени оставить Александра в покое, тем более, что на его призыв "без помех заняться наукой и искусством в свободном городе" откликнулся лишь выживший из ума старик, специалист по сравнительному анализу апокрифов, скрывавшийся до сих пор в трущобах.
      Старик сразу не понравился Александру, во-первых, потому что от него всегда несло чесноком и гнилыми зубами, а во-вторых, уж очень он был разговорчивый и любую попытку Александра начать обстоятельный разговор всякий раз прерывал собственным монологом на пару часов.
      Старик, естественно, замечал неудовольствие Александра, но зубы, впрочем, все равно не чистил. А однажды, не выдержав немого укора, забросил на спину свою котомку и ушел обратно в трущобы, пробурчав на прощание что-то вроде: "Благодарствую за хлеб да соль... Загостился, пора и честь знать.."
      Александр не только не расстроился по этому поводу, но даже испытал некоторое облегчение - наконец-то он сможет без помех заняться ковариационным исчислением, о чем мечтал долгие годы, отправляясь по утрам на службу в свою ассоциацию.
      В те давние времена занятие математическими построениями представлялось ему этаким интеллектуальным праздником, приближением к безмерному человеческому счастью. Однако, очутившись, наконец, в пустом городе один на один с листком бумаги, Александр неожиданно для себя загрустил. Как и следовало ожидать, он многое подзабыл. И в этом не было бы ничего страшного, знания можно было бы восстановить, если бы у него не возникли трудности с собственной головой. Он никак не мог заставить себя думать. Он пытался, но с непривычки голова была тяжелая и неповоротливая, словно дирижабль. Скользкие и неуловимые мысли возникали, неловко шевелились в густом тумане, заполнявшем его черепную коробку, но вскоре таяли, как льдинки на солнцепеке.
      Теряясь от собственного бессилия, Александр подолгу бродил по пустынным улицам, из последних сил надеясь, что проклятый туман рассеется, и он сможет... Слишком много сил было отдано акции, и думать, что все это напрасно, было невыносимо.
      И он бродил, бродил, бродил...
      Там, на одном из городских перекрестков, его и взяли коммандос из Особой секции.
      Уже в джипе, по дороге в следственную бригаду Александр с ужасом понял, что его авантюра, начинавшаяся так удачно, оказалась величайшей трагедией его жизни. Трудно было найти лучший способ заявить всему миру о своей полной интеллектуальной несостоятельности. И это потрясло его. Надо сказать, что к своему реноме Александр всегда относился с щепетильностью."
      Надежда, естественно, волновалась перед мероприятием Ц, но с поставленной перед ней задачей справилась блестяще. Все было очень мило, с присущим ей от природы достоинством. Не забыла она, впрочем, и подчеркнуть свою лояльность. Поль не возражал, стол был потрясающ, и это его устраивало. По нынешним временам, когда редкий человек представляет, что же такое спаржа или там омары, пиршество получилось грандиозное.
      Откушав, функционеры принялись за разговоры.
      Как жаль, подумал Поль, лениво прислушиваясь, что в годы увлечения литературой я так мало внимания уделял цветовой гамме. Откуда у меня этот цветовой аскетизм? У Хемингуэя, помнится, один из героев, восхищаясь нравственной чистотой художников (художником может быть только очень хороший человек) лелеял надежду, что сам он достаточная сволочь, чтобы стать хорошим писателем. Красиво.
      А если это правда? И цветовосприятие действительно имеет что-то общее с уровнем нравственного развития? Признаться, я всегда был далек от игры в цвета, но если бы взялся описывать сегодняшнюю встречу, не смог бы, пожалуй, обойтись без цветовых характеристик.
      Коричневая полутьма. Неширокие желтоватые круги света от зажженных свечей, выплывающие как бы из небытия зеленоватые лица стойких борцов из Центра, и только одно красненькое пятнышко - левая щека Надежды... это понятно - волнение...
      Что это меня потянуло на литературщину, с неприязнью подумал Поль и сразу вспомнил - Лена. Нет, что там ни говори, а эта случайная встреча оказала на него чересчур сильное впечатление, сильнее, чем можно было бы предположить, сильнее, чем хотелось.
      Почему она вспомнила о столь нереальном сейчас - о книгах? Это было так давно. Все прошло, как болезнь, как тяжелое умопомрачение. Я стал другим. Точнее, никем не стал и с каждым днем все больше утверждаюсь в своем нежелании стать кем-то... И больше не верю, что смогу кем-то стать. А ребята из подполья, что ж. меня никогда не обманывала их принадлежность к оппозиции. Существование оппозиции закономерный социальный процесс, так сказать, закон отрицания отрицания в действии. Их жизнь имеет социальный смысл. Без них социум не может развиваться. Да и они без социума не существовали бы.
      Я - другое дело. Мне ни разу не удалось сыграть ни одну социальную роль, на которую как будто претендовал: ни ученый, ни писатель, ни террорист. Никто... Асоциальная, безразличная социуму личность, бесконечно далекая от социального прогресса, как, впрочем, и от регресса. Как же так получилось? И что теперь делать? Неужели опять прибиваться к "солдатам науки"?
      Страсти между тем накалялись.
      Фердинанд, один из руководителей Центра сопротивления, распространялся о том, что сейчас, в изменившихся условиях, на первый план выходят новые задачи и новые цели, неотделимые от насущных проблем.
      - Это же очевидно, - со злостью говорил он, - новые условия рождают новые задачи, цели и проблемы. Что здесь непонятного?
      В общем, обычная чушь. Поль старался не принимать речи своих бывших знакомых близко к сердцу, но вскоре понял, что большую роль в своем новом предприятии Центр отводит именно ему.
      - Кому как ни вам, Кольцов, властителю дум и чувств, надлежит возглавить отдел контрпропаганды, разъяснить людям всю глубину падения современных нравов и способствовать росту наших рядов. Наши идеалы должны быть доведены до сведения народа... - продекламировал Фердинанд, уставившись на Поля чуть сурово и чуть устало, как и положено опытному руководителю.
      - А на какие конкретно идеалы следует особенно акцентировать внимание? - заинтересовался Поль.
      - Главное, это показать, - не поняв иронии, стал разъяснять Фердинанд, - что при нынешней администрации не может быть продвижения вперед, не может быть прогресса...
      - А при нашей, значит, может? - Поль понял, что ирония не сильное место у Фердинанда, и теперь забавлялся вовсю.
      - Мы предлагаем людям единственно возможный путь к прогрессу научное познание. Когда каждый овладеет научным мышлением, научным структурированием, научным мировоззрением, научной методологией, научной онтологией, многие, если не все проблемы отойдут на задний план. Станет легче дышать, легче жить, легче осознать себя в этом мире...
      Если ваш научный подход такая манна небесная, зачем же вам понадобился я - презренный бумагомарака? - чуть было не выкрикнул Поль, но вовремя спохватился. Он давно уже понял, что демократизм подполья действует лишь, пока все соглашаются с руководящим мнением.
      - Научная теория - это хорошо, - вмешался в разговор юноша в кожаной куртке, сидевший до сих пор молча - но, пожалуй, надо бы возобновить и нашу практическую деятельность.
      Наступила тишина.
      - Конкретнее. - сказал Фердинанд. - Что вы предлагаете?
      - Лучший способ влияния на культурную политику - теракт. И едва ли не единственный, другого столь же действенного пока еще не изобрели.
      - Кое-кто в Центре считает, что этот метод недемократичен.
      - Чушь. Это наиболее демократичный метод, поскольку непосредственно задевает интересы широких масс.
      - Пожалуй, логично... - задумчиво проговорил Фердинанд.
      - Да вы что, с ума сошли! Городские партизаны - демократы! - не выдержав заорал Поль. - Так можно договориться до черт знает чего!