Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Незнакомки

ModernLib.Net / Модиано Патрик / Незнакомки - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Модиано Патрик
Жанр:

 

 


Модиано Патрик
Незнакомки

      Патрик Модиано
      Незнакомки
      Роман
      Перевод с французского И. Волевич
      Из интервью с П. Модиано
      "Бюльтен Галлимар". "Незнакомки" состоят из трех женских монологов, образующих триптих. Почему вы решили на сей раз дать слово женщинам?
      Патрик Модиано. Я пытался найти новый ракурс, искал иного рассказчика, нежели "я" большинства моих прежних романов, чтобы выступить самому не в роли повествователя, а как бы в роли слушателя. Мне хотелось создать у читателя впечатление, будто он каждый раз слышит голос по радио - кто-то рассказывает случай из своей жизни, и вдруг передача прерывается или голос заглушают помехи. И тщетно слушатель будет крутить ручки приемника - ему уже не удастся снова настроиться на нужную волну и узнать продолжение истории.
      "Б.Г." Обычно главные герои ваших книг поглощены поисками самих себя и своего прошлого. А здесь, похоже, этого поиска нет...
      П.М. Каждая из женщин рассказывает о конкретном отрезке своей жизни, но читатель не знает, ни кто эти женщины, ни как их зовут. Рассказчицы остаются безымянными. Можно также читать эти три текста как свидетельские показания, которые кто-то напечатал на машинке, забыв указать имена и фамилии допрошенных. И теперь уже личность установить невозможно.
      "Б.Г." Когда-то вы сказали по поводу своего романа "Из самых глубин забвения": "Я понял, что бессилен "воскресить" прошлое. От него остаются лишь фрагменты, разрозненные эпизоды". Можно ли считать "Незнакомок" вариацией на тему "размытости" воспоминаний?
      П.М. В "Незнакомках" перед нами тоже именно фрагменты, разрозненные эпизоды. Ясно, что каждая из женщин говорит о своем прошлом. Но неизвестно, где они находятся сейчас, в момент рассказа, и что с ними сталось в жизни. В общем, непонятно, откуда исходят эти голоса, одновременно и близкие, и далекие. И поскольку невозможно увязать ни одну из этих историй с дальнейшей судьбой героини, то кажется, будто каждый рассказ - это отколовшийся кусок льдины, навеки обреченный одиноко носится по волнам.
      "Б.Г." Временами пелена сомнамбулической грезы рвется, приоткрывая жестокую действительность - неожиданный арест, убийство. Что это - мечта, обернувшаяся кошмаром реальности, или реальность, грубо напоминающая о себе мечтателю?
      - Я думаю, это реальность, с которой сталкивается грезящий, и всякий раз это оказывается для него жестоким пробуждением. Но поскольку все три эпизода принадлежат прошлому, "жестокая действительность" тоже обретает черты то ли сновидения, то ли фантазии.
      I
      В этом году осень наступила раньше обычного, принеся с собою дожди и прелую листву, окутав туманами набережные Соны. Я тогда жила еще у родителей, возле Фурвьерского холма. Мне нужно было найти какую-нибудь работу. В январе меня взяли на шесть месяцев машинисткой в фирму "Вискоза и шелк", что на площади Круа-Паке, и я придержала все, что заработала там за полгода. На эти деньги я съездила летом на юг Испании, в Торремолинос. Мне было восемнадцать лет, и я впервые покинула Францию.
      На пляже Торремолиноса я познакомилась с одной женщиной, француженкой, которая уже много лет жила здесь с мужем; ее звали Мирей Максимофф. Такая эффектная, красивая брюнетка. Они с мужем были владельцами отеля, где я снимала комнату. Мирей сказала мне, что осенью собирается надолго приехать в Париж и остановится у друзей; она дала мне адрес. Я обещала навестить ее в Париже, если получится.
      Когда я вернулась, Лион показался мне совсем уж мрачным. Вблизи от нашего дома, справа, на спуске Сен-Бартелеми, находился пансион лазариетов. Здания, построенные на склоне холма, угрюмо высились над улицей. Ворота в толще монастырской стены казались входом в пещеру. Для меня Лион той сентябрьской поры - это стена лазариетов. Черная стена, куда лишь изредка ложились лучи осеннего солнца. В такие минуты пансион выглядел заброшенным. Но под дождем эта стена казалась тюремной, и мне чудилось, что она преграждает путь в будущее.
      От одной покупательницы в родительской лавке я узнала, что некий дом моделей ищет манекенщиц. По ее словам, там платили восемьсот франков в месяц на двести франков больше, чем в "Вискозе и шелке". Она дала мне адрес, и я решила попытать счастья. Дама, ответившая по телефону, властно приказала мне явиться на следующей неделе, ближе к вечеру, на улицу Гроле в дом No 4.
      В течение последующих дней я окончательно убедила себя, что должна освоить профессию манекенщицы, хотя никогда раньше не помышляла об этом. Может, тогда мне удастся перебраться из Лиона в Париж. Но по мере того как близилась назначенная встреча, я трусила все сильнее и сильнее. Вся моя жизнь была поставлена на карту. Я говорила себе, что если меня не возьмут туда, другой такой случай уже не представится. Есть ли у меня хоть малейший шанс? И как одеться для первого просмотра? Выбирать было не из чего. Моим единственным презентабельным нарядом были серая юбка и белая блузка. Я купила себе темно-синие туфли на низком каблуке.
      Накануне вечером, в своей комнате, я надела белую блузку, серую юбку, темно-синие туфли и встала перед зеркальным шкафом, спрашивая себя, кто эта недвижно замершая девушка - неужто я? Это вызвало у меня улыбку, но она быстро увяла при мысли о том, что завтра решится моя судьба.
      Я ужасно боялась опоздать и вышла из дому за час до назначенного времени. Когда я дошла до площади Белькур, начался дождь, и я забежала в холл отеля "Руайяль". Мне не хотелось являться в дом моделей с намокшими волосами. Я соврала швейцару, что снимаю здесь номер, и он дал мне зонтик. На улице Гроле, в доме No 4, мне велели подождать в салоне с серыми деревянными панелями и большими, до полу, окнами с шелковыми, тоже серыми, шторами. У стен в ряд стояли стулья. Стулья из позолоченного дерева с красной бархатной обивкой. Прошло полчаса; я начала думать, что обо мне забыли. Я сидела на одном из стульев и вслушивалась в шепот дождя. Люстра сияла ярким белым светом. Я раздумывала: стоит ли ждать дальше? Но тут вошел мужчина лет пятидесяти, с черными зачесанными назад волосами, щеточкой усов и хищным взглядом. Он был одет в темно-синий костюм и темные замшевые туфли. Иногда он является мне во сне: толкает дверь и входит, и волосы у него такие же черные, как тридцать лет назад.
      Он попросил меня не вставать и уселся рядом. Сухим, жестким голосом спросил, сколько мне лет. Работала ли я уже манекенщицей? Нет. Затем он велел мне снять туфли и пройтись до окна и обратно. Я пошла к окну, вся напрягшись от неловкости. Он сидел ссутулясь, опершись подбородком на руку, и мрачно следил за мной. После этой "проходки" я встала перед ним столбом, а он все молчал и молчал. Я изо всех сил старалась держаться спокойно, упершись взглядом в свои туфли, сиротливо стоявшие возле пустого стула.
      - Садитесь, - сказал он мне.
      Я села на свое место, рядом с ним. Я никак не могла решить, надевать ли мне туфли.
      - Это ваш естественный цвет? - спросил он, указав на мои волосы.
      Я ответила: да.
      - Я хочу взглянуть на вас в профиль.
      Я повернула голову к окнам.
      - У вас довольно красивый профиль...
      Он произнес это так, словно объявлял мне плохую новость.
      - Это большая редкость - красивый профиль.
      Казалось, его ужасно раздражает тот факт, что в мире мало красивых профилей. Он не сводил с меня ястребиных глаз.
      - Вы вполне фотогеничны, но все же это не то, что ищет месье Пьер.
      Я вся сжалась. Неужели у меня нет никаких шансов? Может, он еще посоветуется с этим месье Пьером - наверняка хозяином заведения? Я была готова на что угодно, лишь бы понравиться месье Пьеру.
      - Весьма сожалею... Мы не можем вас взять.
      Приговор был вынесен. У меня не хватило сил возразить. Сухой учтивый тон этого человека ясно давал понять: я недостойна даже того, чтобы обо мне говорили с месье Пьером.
      Я надела туфли. Встала со стула. Он молча пожал мне руку, проводил до двери и, открыв ее, выпустил меня наружу. На улице я заметила, что забыла зонтик, но это уже не имело никакого значения. Я прошла по мосту. И зашагала по набережной вдоль Соны. А потом оказалась в своем квартале, на спуске Сен-Бартелеми, у стены лазариетов; как часто я потом видела эту картину во сне! Меня невозможно различить на фоне этой стены. Я растворяюсь в ее тени, принимаю ее цвет. И никому не под силу вырвать меня из этого мрака. Какой контраст с салоном на улице Гроле, залитым беспощадно-ярким светом люстры, под которой я сидела и ждала! И тот тип в синем костюме и замшевых туфлях снова и снова выходит пятясь из салона. Как в старом фильме, прокрученном от конца к началу.
      Всегда один и тот же сон. По прошествии нескольких лет стена лазариетов перестала казаться такой уж темной, а в какие-то ночи ее даже озарял лучик закатного солнца. Люстра в салоне на улице Гроле светила приветливей и мягче. Синий костюм человека с ястребиными глазами как будто выцвел, стал совсем бледным. И лицо его тоже со временем побледнело, кожа сделалась почти прозрачной. Только волосы так и остались черными. Зато голос стал каким-то надтреснутым. Как будто это не он говорил, а играла старая заезженная пластинка. Одни и те же слова звучали, сменяя друг друга, неостановимо, вечно: "Ваш естественный цвет... Повернитесь в профиль... Это не то, что ищет месье Пьер...", но все они давно утратили смысл. Просыпаясь, я всегда удивлялась, почему этот эпизод моей жизни, давно ушедший в прошлое, причинил мне столько боли, сделал вконец несчастной. Я ведь даже подумывала в тот вечер, проходя по мосту, не броситься ли мне в Сону. Господи, из-за такой ерунды!
      У меня не хватило мужества вернуться домой, к родителям и зеркальному шкафу в моей спальне. Я спустилась по длинным лестницам в Старый город, словно хотела сбежать от всего этого. И снова побрела по набережной, вдоль берега Соны. Потом вошла в кафе. У меня сохранился клочок бумаги, на котором Мирей Максимофф записала адрес и телефон своих друзей в Париже. Долгие звонки следовали один за другим, никто не отвечал, и вдруг я услышала женский голос. Я даже онемела от неожиданности. Потом с трудом пробормотала:
      - Могу я поговорить с Мирей Максимофф?
      Я спросила это так тихо, что там, в Париже, меня, наверное, едва расслышали. Мирей не оказалось дома, она должна была вернуться позже, к вечеру.
      На следующий день я села в ночной поезд на вокзале Перраш. В купе царила тьма. На скамейках по углам дремали неясные тени. Я села у самой двери. Поезд все стоял и стоял, и я тоскливо спрашивала себя, дадут ли мне уехать. У меня было такое чувство, будто я пустилась в бега. Наконец вагон дернулся, в окне проплыла и исчезла Сона, и мне полегчало, точно груз с души свалился. Не думаю, что я спала той ночью - скорее всего, просто кемарила, как вдруг поезд неизвестно почему остановился на пустом перроне Дижона. В голубоватом свете ночника я сидела и думала о Мирей Максимофф. Там, на пляже Торремолиноса, все дни как один были озарены солнцем. Она рассказывала мне, что в моем возрасте жила в маленьком городке в Ландах - забыла его название. Накануне экзамена на бакалавра она очень поздно легла спать, и утром будильник почему-то не зазвонил. И она проспала до полудня вместо того, чтобы сдавать экзамен. Потом она встретилась с Эдди Максимофф, своим будущим мужем. Это был высокий красивый мужчина, русский по происхождению, которого прозвали Консулом и который имел привычку пить ром с кока-колой. Он и мне порывался налить эту смесь в качестве аперитива, но я всякий раз отвечала, что предпочитаю кока-колу в чистом виде. Он говорил по-французски без всякого акцента. До этого он жил в Париже, и я все забывала спросить у Мирей Максимофф, какой случай забросил их обоих в Испанию.
      Я приехала очень рано. На Лионском вокзале еще стояла темень. Впрочем, в первые дни моей жизни в Париже мне казалось, что тут всегда темень. У меня была с собой только дорожная сумка, совсем не тяжелая. В то утро я сидела в кафе на площади Трокадеро вместе с Мирей Максимофф. Я дождалась в вокзальном буфете десяти часов, чтобы позвонить ей. Она не сразу поняла, откуда я говорю. В кафе я пришла первая. Я ужасно боялась, что она обдаст меня холодом, когда я признаюсь, что мне негде жить. Но она шла ко мне с такой же улыбкой, с какой встречала меня на пляже. Словно мы расстались только вчера. Похоже, она была рада увидеться со мной: стала расспрашивать, как мои дела. И я все ей рассказала: про мой поход в дом моделей, про того типа с хищными глазами и сухим голосом, снова звучавшим в полудреме прошлой ночи, после Дижона: "Это ваш естественный цвет? Повернитесь в профиль..."
      И вот тут-то, сидя перед ней, я и разревелась. Она положила мне руку на плечо и сказала, что все это сущие пустяки. Как тот экзамен на бакалавра, который она проспала в семнадцать лет по вине будильника, не зазвонившего вовремя. Она предложила мне жить вместе с ней в квартире ее знакомых.
      Мы шагали через площадь, и мне чудилось, что моя дорожная сумка стала совсем невесомой. Шел дождь - как в Лионе, но здесь и дождь тоже казался невесомым.
      Дом находился в конце улицы Винез. В первые дни я носила при себе бумажку с адресом и номером телефона, боясь заблудиться в Париже. Квартира со светлыми стенами. Гостиная почти без мебели. Мирей Максимофф открыла дверь маленькой комнатки, где одна стена была сплошь заставлена книжными полками. Напротив стоял диванчик с серой бархатной обивкой. И никакого зеркального шкафа. Окно выходило во двор. Она хотела принести простыни, но я сказала, что сейчас не нужно. Она задернула шторы. Я бросила сумку рядом с диваном, не открыв ее. И почти мгновенно уснула. Я слышала шум дождя во дворе, и он убаюкивал меня. Время от времени я просыпалась, но тут же опять соскальзывала в сон. Там, во сне, я шла по спуску Сен-Бартелеми, с удивлением обнаруживая, что стена лазариетов, справа от нашего дома, исчезла. От нее остался лишь зияющий проем, а дальше открывался вид на площадь Трокадеро. Шел дождь, но небо было очень светлым, бледно-голубым.
      Все следующие дни Мирей Максимофф брала меня с собой в город. Мы пересекали Сену и шли в Сен-Жермен-де-Пре. Она встречалась с друзьями в кафе "Нюаж", в "Ла Мален". Я сидела среди них, не осмеливаясь рта раскрыть. Только слушала. А иногда она уходила из дому без меня и возвращалась лишь к семи вечера; тогда я проводила весь день в одиночестве. Ходила пешком в Булонский лес. Часто выглядывало солнце. Сеял мелкий дождичек, который я не сразу и замечала. И снова солнце ласкало рыжую листву деревьев и аллеи Пре-Кателан, пахнущие влажной землей. Возвращалась я уже в темноте. Смутная тревога овладевала мной при мысли о будущем. Оно казалось мне наглухо закрытым, неприступным, как будто я все еще стояла перед стеной лазариетов. Я гнала прочь черные мысли. Этот город сулил новые встречи. Шагая по проспекту, ведущему из Булонского леса к Трокадеро, я поднимала голову и глядела на освещенные окна домов. Каждое из них казалось мне обещанием, знаком, что все возможно. Несмотря на палую листву и дождь, воздух был насыщен электричеством. Странная осень. Непохожая на другие и навсегда оторванная от всего остального в моей жизни. Там, где я живу теперь, осени не бывает. Маленький порт на Средиземном море, где время для меня навсегда остановилось. Солнце... Каждый день - солнце, и так будет до самой моей смерти. В редкие наезды в Париж за последующие годы мне с трудом верилось, что именно здесь я провела ту осень. Тогда все было куда более ярким, более таинственным - улицы, глаза прохожих, огни, - словно я грезила во сне или наглоталась "дури". А, может, я просто была слишком молода, и напряжение оказалось мне не по силам. Тем вечером, вернувшись на улицу Винез, я столкнулась в подъезде с темноволосым мужчиной в плаще. Я уже видела его в компании друзей, с которыми мы встречались в Сен-Жермен-де-Пре. Вероятно, он провожал Мирей до дверей квартиры. Я позвонила. Мне пришлось долго ждать, пока она откроет. На ней был красный махровый халат, волосы растрепаны. Свет в гостиной не горел. Она объяснила мне, что спала. Я не осмелилась сказать ей, кого встретила на лестнице. Ее взгляд светился томно и мягко; она притянула меня к себе и обняла. Потом спросила, что я делала весь день, и очень удивилась, узнав, что я брожу в одиночестве по Булонскому лесу.
      - Тебе бы нужно завести возлюбленного, - сказала она мне. - Знаешь, нет ничего лучше любви.
      Я была согласна с ней, но стеснялась сказать, что хорошо бы мне найти еще и работу. Я ни за что не хотела возвращаться в Лион. Мы сидели с ней на диване в гостиной, и она все не зажигала лампу. Огни дома напротив рассеивали тьму, превращая ее в полумрак. Мирей обнимала меня за плечи, пояс ее халата развязался. От нее исходил какой-то пряный, терпкий аромат - может быть, туберозы. Мне хотелось исповедаться ей, но я молчала. Никто не знал, что мы находимся здесь. Мы жили в этой квартире незаконно. Мирей Максимофф проникла сюда, взломав замок. Я боялась. Не нужно мне было уезжать из Лиона. Я чувствовала себя не на месте в этой пустой гостиной. В квартире давно уже никто не жил, воры вынесли мебель. Она спросила, почему у меня такой озабоченный вид. Тогда я попыталась, с трудом подбирая слова, объяснить ей, в чем дело. Конечно, очень мило с ее стороны пригласить меня сюда, но я ощущаю себя незваной гостьей. Я и так уже осложнила свою жизнь, ни с того ни с сего уехав из Лиона, и не хочу быть ей в тягость. И вообще, скажет ли она хозяевам квартиры, что поселила меня здесь? Да и знакома ли она с ними? Честно говоря, я иногда сильно сомневалась, имеем ли мы обе право жить тут; а вдруг хозяева вернутся и выгонят нас взашей! Она расхохоталась. И бархатным своим голосом, с хладнокровием и беспечностью, которым я так завидовала, вмиг рассеяла мои страхи. Владелица квартиры - ее давняя подруга. Слегка взбалмошная особа, вышедшая замуж за богатого торговца мехами. И уж если я хочу знать, то и она, Мирей Максимофф, тоже в свое время сбежала в Париж. Села на поезд в Бордо и приехала. В то время она была одинока и не старше меня. Вначале снимала комнатку в какой-то гостинице в Латинском квартале и как раз там встретила ту женщину, когда пришла по объявлению наниматься продавщицей в магазин ее мужа. Эта женщина и познакомила ее со всеми нынешними друзьями и с будущим мужем, Эдди Максимофф. Она возила их на уик-энды в Монфор-л'Амори или в Довиль на своей американской машине. Шикарная была жизнь. Так что мне совершенно не из-за чего волноваться. Эта женщина с радостью предоставила ей свою квартиру. Тут я набралась храбрости и сказала, что меня все же волнует мое будущее. Что мне делать в Париже без работы? С минуту она молча глядела на меня. Потом ответила:
      - Знаешь, я ведь тоже боялась, когда приехала в Париж. Но все рано или поздно улаживается. Ты сейчас даже не понимаешь, какое это счастье - когда вся жизнь впереди. И потом, я тебе помогу. У меня много знакомых в Париже. А нет, так можешь уехать со мной в Испанию.
      И тут я успокоилась. Я чувствовала, что она желает мне добра. Значит, нужно просто довериться ей, и жизнь будет прекрасна. Как-то вечером мы пошли в театр - посмотреть, как играет одна девушка по имени Паскаль. Действие пьесы происходило в наши дни в замке воображаемой страны: несколько великосветских особ оказались застигнутыми снежной бурей. Все они носили одежды из черного бархата с белыми воротниками; женщины походили на пажей, мужчины - на конюших. Время от времени звучала клавесинная музыка. В просторном салоне горели свечи в канделябрах, стояла старинная мебель, углы были затянуты паутиной, однако тут же стоял телефон, а гости с изысканными манерами курили сигареты, пили виски и беседовали о прекрасном. Когда мы вышли на улицу, моросил дождь. Мы с Мирей Максимофф сели в машину одного из ее друзей и поехали в ресторан; там нас ждали другие знакомые, а под конец вечера явилась и та девушка, Паскаль. Ее сопровождал высоченный мужчина лет сорока, со светлыми волосами ежиком. Это был кинорежиссер, его строгое застывшее лицо напоминало череп. Он собирался снимать Паскаль в своем фильме, о котором говорили все сидевшие за столом. Режиссер рассказывал содержание; я не все понимала, так как он часто вставлял в свою речь разные ученые слова. Это была история нескольких пар, собиравшихся то в каком-то доме в Португалии, то в горном шале на лыжном курорте, то в бургундском замке; женщины (все до одной красивые) и мужчины (все до одного умные) по ходу фильма менялись партнерами - как он выразился, "передвигались, точно геометрические фигуры в пространстве". Я сидела рядом с Мирей Максимофф; казалось, она тоже не очень-то понимает рассуждения режиссера, однако все присутствующие слушали его с большим почтением. Затем было решено отправиться выпить еще куда-нибудь; впрочем, мы всегда ходили в одни и те же места - в "Нюаж" или "Ла Мален". И снова мы сидели в машине. Теперь все молчали. Автомобиль скользил под дождем вдоль набережных. Красные огни и свет фонарей действовали на меня успокаивающе. Я любила парижские ночи, они унимали тоску, которая часто одолевала меня днем. Мне только хотелось, чтобы меня выпустили из машины на вольный воздух - побродить одной вдоль реки.
      - Нечего тебе сидеть тут, в квартире и кукситься! - говорила Мирей Максимофф.
      И она уводила меня почти каждый вечер в компанию этих своих друзей. Мы сидели с ними допоздна, заполночь, и я едва не засыпала за столом. Под гул разговоров. Во всех этих ресторанах с чудным убранством. В погребках со сводчатыми потолками, где ужинали при свечах. В других местах, где ели мясо, зажаренное на рашпере прямо же, в большом камине. Подсвечники. Граненые зеркала. Темные балки над головой. В погожие вечера - вечера бабьего лета, как они говорили, - мы садились за столики на тротуаре. Тесно, бок о бок. И всё на одних и тех же улицах - Бернара Палисси, Сен-Бенуа, - которые Мирей Максимофф называла таксистам. Я сопровождала Мирей Максимофф в дома ее друзей. Воскресными вечерами мы ходили в одну мастерскую рядом с парком Монсури. Там гости ели бразильские блюда. Их всегда было человек двенадцать. И пока они болтали, играла бразильская музыка. Я-то сама помалкивала. Сидела в сторонке. Нередко даже уходила с этих вечеринок, чтобы побродить по окрестным улицам. Я исчезала тихонько, стараясь не привлекать ничьего внимания. Мне нравилось гулять вот так, совсем одной, в темноте, на вольном воздухе. Сначала я сбежала из Лиона, а теперь сбегала отовсюду, где люди говорили слишком громко, где я никого не знала; наверное, вся моя жизнь будет одним нескончаемым бегством. Я была уверена, что на моем пути рано или поздно встретится кто-нибудь, думающий точно так же, как я, где-то на другом конце Парижа. В один из воскресных вечеров я так и не вернулась в мастерскую возле парка Монсури. Еще в подъезде я услышала доносившиеся сверху бразильскую музыку и шумный говор. Я пошла на улицу Винез пешком, через весь город. Я больше ничего не боялась, даже будущего. Улицы и бульвары раскрывались передо мной; они были пустынны, огни сверкали ярче обычного. В листве копошился, шуршал ветер. Я совсем ничего не пила. Когда я вошла в квартиру, Мирей уже вернулась. Она была обеспокоена. Она спросила, почему я так внезапно ушла. Я ответила, что мне стало нехорошо и захотелось пройтись. И что все эти люди вызывают у меня робость. Они намного старше и умнее меня. И мне не место среди них. Вообще, где оно - мое место? Я его пока не нашла. Она поцеловала меня в лоб, точно старшая сестра, но я видела, что она не принимает всерьез мои слова. Наконец она сказала:
      - По-моему, ты слегка не в себе.
      Однажды в воскресенье она повела меня обедать в китайский ресторан на Елисейских полях. Едва мы вошли, я увидела того типа в плаще, которого встретила как-то в нашем подъезде. Он ждал нас. С ним был еще другой, выше его ростом, в замшевой куртке и черной водолазке. Мирей Максимофф поцеловала того, первого. Никак не вспомню его фамилию. Вальтер... а дальше что-то итальянское. Его друг пожал нам руки и представился: Ги Венсан. Позже я узнала, что это не настоящее его имя; меня всякий раз интриговала та резкость, с которой он подходил к людям, протягивал им руку и коротко представлялся: Ги Венсан. Теперь-то я понимаю, что это имя служило ему защитой, эдаким барьером, который он хотел с первой же минуты возвести между собой и другими. И все-таки мне кажется, что в то воскресенье, когда я увидела его впервые и он пожал мне руку, назвав свое вымышленное имя, у него был не такой уж резкий голос. По-моему, он произнес это имя с иронической усмешкой, как будто мы с ним уже разделяли некую тайну.
      Ги Венсан сидел на диванчике рядом со мной. Наступила пауза. Потом Вальтер наклонился к Мирей Максимофф:
      - Это тот самый Ги... о котором я тебе рассказывал...
      Она улыбнулась и сказала, что счастлива с ним познакомиться. Меня же, как всегда, одолела робость. Я не произнесла ни слова. Если я правильно поняла, человек, сидевший напротив, друг Мирей Максимофф, давно уже работал фоторепортером, и его часто посылали в разные опасные места. Он даже был ранен в какой-то горячей точке. Они с Ги Венсаном познакомились в кафе на Елисейских полях, где часто собирались фотографы.
      В начале обеда Ги Венсан тоже молчал. Мирей Максимофф старалась разрядить атмосферу, задавая ему какие-то безобидные вопросы. Но он односложно отвечал "да" или "нет". Вальтер указал на меня пальцем:
      - Ну-с, а кто эта юная девица?
      Ги Венсан обернулся и с любопытством взглянул на меня.
      - Она приехала из Лиона. С ней случилось странное и грустное происшествие, - сказала Мирей Максимофф, незаметно подмигнув мне. И она поведала им историю об экзамене на бакалавра - ее собственную историю, произошедшую давным-давно где-то в Ландах. Про то, как однажды в понедельник в семь утра не прозвенел будильник. В общем, это было очень мило с ее стороны - считать меня настолько близкой, чтобы смешать наши биографии.
      Вальтер громко рассмеялся.
      - Вам повезло, - сказал он. - Судьба не пожелала, чтобы вы сдали свой экзамен.
      Мне стало как-то не по себе. Мирей Максимофф взяла меня за руку.
      - Надеюсь, вы не вздумаете снова пытаться его сдать? - добавил он. Только зря время потеряете.
      Ги Венсан продолжал хранить молчание, но теперь в его взгляде читалось не столько любопытство, сколько заботливое участие; он как будто хотел проникнуть в мои мысли.
      - Вас очень огорчила эта история? - спросил он тоном, выдававшим искренний интерес ко мне.
      Я попыталась улыбнуться ему.
      - Нет, не согласен, - сказал он, обращаясь к тем двоим. - Все-таки эта незадача с экзаменом довольно печальна.
      Вальтер спросил, сдавал ли сам Ги экзамен на бакалавра. Ги Венсан ответил, что нет, не успел и сожалеет об этом. Он объяснил, что должен был заканчивать школу как раз в конце войны, но тут швейцарцы его репартировали вместе в другими беженцами, его ровесниками. Потом все они долго жили в Лионе, в каком-то заведении вроде пансиона, но там не проходили школьную программу. Большую часть времени их занимали ручным трудом.
      Преодолев робость, я спросила:
      - И долго вы пробыли в Лионе?
      - Не очень. Месяцев шесть.
      В ту первую встречу я не осмелилась спросить его, в каком именно заведении Лиона он находился. Впрочем, мне все и так было ясно - я сразу представила его за черной стеной пансиона лазариетов.
      Выходя из ресторана, Мирей Максимофф предупредила меня, что вернется поздно. Вальтер чмокнул меня в обе щеки и сказал, что был очень рад познакомиться, хоть я и не сдала свой "бак". Они оба сели в машину, и Мирей Максимофф, опустив стекло, махнула нам рукой на прощанье.
      Мы остались наедине с Ги Венсаном. Он спросил, не в этом ли квартале я живу. Я ответила: нет, возле Трокадеро, но я плохо знаю Париж и не могу точно сказать, далеко ли это.
      - Тогда я немного пройдусь с вами. А если устанете, мы сядем в метро на "Этуаль".
      Вот тут-то у меня и возникло чувство, что состоялась та самая встреча, о которой я мечтала с первого же дня в Париже. Фраза, произнесенная им в ту минуту, так прочно запечатлелась у меня в памяти, что я до сих пор, спустя годы, помню звук его голоса. Однажды я гуляла в районе порта в той стране, где мне не часто приходится говорить с кем-нибудь по-французски. Я шла, углубившись в свои мысли, как вдруг чей-то голос произнес с парижским выговором: "Если устанете, мы сядем в метро на "Этуаль". Я оглянулась. Конечно, рядом никого не было.
      А в тот воскресный день мы с ним шагали в толпе гуляющих по правой стороне Елисейских полей. Светило солнце. Тротуары перед каждым кафе были заставлены столиками. Еще один погожий денек бабьего лета - как его называли те люди, что собирались по вечерам в "Ла Мален". Но до каких пор оно будет продолжаться? Наконец мы подошли к "Этуаль".
      - Устали? - спросил Ги Венсан.
      Нет, я совсем не устала.
      - Если хотите, можно прогуляться до Булонского леса, - предложила я.
      Возле Порт-Дофин мы свернули на дорожку, ведущую к прудам. Я указывала путь.
      - Похоже, вы неплохо изучили Лес.
      И правда, я часто бывала здесь днем. Я не могла сидеть одна в квартире на улице Винез. И сбегала оттуда - точно так же, как удирала по вечерам от друзей Мирей Максимофф. Притом всякий раз с удовольствием - оттого что исчезала незаметно. Была - и нет меня!
      Мы сели на скамейку возле пруда. Я спросила, гуляет ли он здесь когда-нибудь. Нет, не гуляет, уже целую вечность. Он был лет на десять-пятнадцать старше меня. И наверняка где-то работал. Он глядел на меня так же, как недавно в ресторане, - с пристальным, почти заботливым интересом. Но казалось, он тоже не очень-то понимает, что я за птица. Он спросил, сколько мне лет. Я хотела прибавить себе возраст, но лучше было сказать правду. Все-таки один год я себе накинула. Девятнадцать. Он очень удивился. Сам он давал мне чуть больше двадцати.
      Мимо нас по аллее целыми семьями дефилировали гуляющие. Дети все время отставали от взрослых, и те окликали их по именам, одни плаксиво, другие властно; голоса постепенно затихали вдали. Кто-то крикнул несколько раз: "Ги!", и я вспомнила, что моего спутника тоже зовут Ги. Но он и глазом не моргнул. Я тогда еще не знала, что это его ненастоящее имя.
      - Вообще-то я ищу работу, - робко вымолвила я.
      И вдруг быстро, так быстро, что слова путались и налезали одно на другое, рассказала ему часть правды: я приехала из Лиона, живу сейчас у Мирей Максимофф и ищу работу в Париже.
      - А ваши родители? Что они об этом думают?

  • Страницы:
    1, 2