Теневые владыки. Кто управляет миром

Миша Гленни

Теневые владыки: кто управляет миром

Введение

Был вечер 30 апреля 1994 года, и в городе Уокинг, графство Суррей, уже установилась весна. Район Барнсбери-Эстейт нельзя назвать кварталом менеджеров среднего звена, однако населения с амбициями хватает и в этой части юга Англии. Когда над тихой улицей Уиллоувэй, вдоль которой тянулись домики с террасами, уже сгущались сумерки, автомобили уже стояли в гаражах, а семейства усаживались за ужин и вечерние субботние телепрограммы.

В девять часов вечера из красной «Тойоты», остановившейся возле дома номер 31, вышел мужчина с плоской бело-голубой коробкой в руках, – он направился к двери дома и постучал. В доме была Карен Рид, геофизик тридцати трех лет, зарабатывавшая анализом сейсмологических данных. Она наслаждалась бокалом белого вина и разговором с подругой, когда услышала за окном приглушенный мужской голос: «Пиццу заказывали?» Карен открыла дверь, и в этот миг разносчик пиццы выхватил пистолет тридцать восьмого калибра и хладнокровно выпустил ей в голову несколько пуль. Затем киллер побежал к своей машине, сел в нее и скрылся.

Умереть в тот вечер должна была вовсе не Карен Рид. Дело в том, что убийца перепутал жертву. Его настоящей целью была сестра Карен, Элисон Понтинг, продюсер из Всемирной службы Би-би-си (BBC World Service), которая в то время проживала вместе с Карен. Убийство было совершено по распоряжению Джохара Дудаева, президента Чеченской Республики Ичкерия.

В 1986 году Элисон вышла замуж за обаятельного полноватого армянина, Гачика Тер-Оганисяна, с которым познакомилась несколькими годами раньше, когда изучала в университете русский язык. Этот брак положил начало цепи невероятных событий, восемь лет спустя погрузивших тихий обывательский городок Уокинг в водоворот смертей, империализма, гражданской войны, нефтяных интересов, бандитизма и националистических столкновений, другое название которого – Северный Кавказ.

За восемнадцать месяцев до убийства Карен в Лондон, в качестве эмиссаров президента Дудаева, прибыли братья Руслан и Назарбек Уциевы, перед которыми была поставлена задача напечатать для нового чеченского государства паспорта и денежные купюры. Руслан был доверенным советником неуловимого Дудаева, в чьей раздираемой противоречиями администрации он стоял на консервативных позициях. Его брат был знатоком боевых искусств, а в целом – наемным головорезом. Помимо своей государственной миссии по печати документов для того, что именовалось чеченским государством, братья должны были получить от одного американского бизнесмена кредит в 250 млн. долларов – на модернизацию многочисленных чеченских нефтезаводов. Братья хотели провести с немецкой энергетической компанией Stinnes AG переговоры о быстрой продаже чеченской нефти по мировым ценам. Впоследствии следователи установили, что братья Уциевы заодно намеревались приобрести и 2 тыс. переносных зенитно-ракетных комплексов «Стингер».

Для проведения столь трудных переговоров братьям нужен был искусный переводчик и посредник. Руслан припомнил, что когда-то давал интервью продюсеру из Би-би-си Элисон Понтинг, к которой и обратился за помощью. Та предложила услуги своего мужа Тер-Оганисяна, за время пребывания в Лондоне ставшего законченным авантюристом. Он сновал, вертелся и крутился всюду: занимался контрабандой, основывал фиктивные компании для отмывания денег, а когда его непостоянные преступные начинания сходили на нет, брался за черную работу.

Кавказский мачо ухватил быка за рога, начав устраивать бурные вечеринки, куда стайками приходили «девочки по вызову». Неудивительно, что Элисон все больше огорчалась из-за поведения своего мужа и двух чеченцев, равно как и богатые жильцы из дома Бикехолл-Мэншенс, где братья Уциевы подыскали себе квартиру, – в двух шагах от знаменитого обиталища Шерлока Холмса на Бейкер-стрит, 221-Б в центре Лондона.

Но в какой-то момент отношения между армянином и чеченцами испортились. Впоследствии британская Королевская прокуратура будет утверждать, будто Тер-Оганисян узнал, что «стингеры» предназначались для Азербайджана, который собирался использовать их в войне с его родной Арменией. Была и другая версия – что в действительности «стингеры» предназначались для Чечни, а рассорились братья Уциевы и Тер-Оганисян из-за денег. Но наверняка известно, что Тер-Оганисян «сдал» все мероприятия братьев Уциевых армянскому КГБ, после чего из Лос-Анджелеса, центра армянской диаспоры в США, в Лондон были направлены наемные убийцы.

Братья Уциевы были убиты очень жестоко (тело Руслана было расчленено, и обнаружили его лишь по пути в Харроу, северный пригород Лондона, когда оно вывалилось из мешка). За это убийство Тер-Оганисян отбывает сейчас пожизненное заключение, а его подельник, офицер армянского КГБ, в ожидании суда повесился в тюрьме Белмарш.

В свое время я был в ужасе, когда прочитал эту историю. Однако я был еще более потрясен, когда обнаружил, что отцом Карен и Элисон был Дэвид Понтинг, читавший лекции в Бристольском университете. Его коронным номером был моноспектакль о Дилане Томасе. Я очень хорошо помню это, поскольку именно Дэвид учил меня организации радиопостановок, когда я занимался драмой в аспирантуре.

После убийства Карен Элисон согласилась участвовать в программе защиты свидетелей. Дэвид, лишившись детей, перебрался в США, где работал актером. Впоследствии он тоже где-то затерялся.

Трудно вообразить себе семью, так мало подходящую на роль мишени для политических убийств мафии из бывшего Советского Союза, чем непритязательные и тихие Понтинги. Однако, как высказался в свое время один из тех, кто расследовал дело братьев Уциевых, «мы внезапно столкнулись с преступностью и политикой из той части света, о которой никто в лондонской полиции и не слыхал. Мы не знали об их войнах, преступлениях и политике – мы были в полном вакууме».

Был 1994 год, и Соединное Королевство навестило государство-изгой.

Миропорядок, сложившийся после Второй мировой войны, в первой половине 1980-х годов стал трещать по швам. Его крушение обходилось без какой-либо очевидной схемы, и даже напротив, приняло форму последовательности внешне не связанных событий. Здесь был и впечатляющий взлет японского автомобилестроения, и тайное обращение венгерских коммунистов в Международный Валютный Фонд за возможным членством, и стагнация в индийской экономике, и первые негласные встречи президента де Клерка с Нельсоном Манделой, и эпоха реформ Дэн Сяопина в Китае, и решительная конфронтация Маргарет Тэтчер с британским профсоюзным движением.

Будучи взяты по отдельности, эти и прочие события отражают, казалось бы, повседневные политические взлеты и падения; в лучшем случае, это были «поправки» к мировому порядку. В действительности же на глубине уже действовали мощные течения, которые породили ряд экономических кризисов и перспектив, в особенности за пределами могущественных центров власти в Западной Европе и Соединенных Штатах.

Впрочем, одно нововведение все же появилось на территории Америки и ее главного европейского союзника – Великобритании. Мир начал делать свои первые шаги к либерализации международных финансовых и товарных рынков. По следам нефтедолларовой лихорадки, разразившейся в 1973 году, некоторые коммунистические и многие развивающиеся страны стали накапливать огромные долги. По мере того как долги увеличивались, их бремя стало давить на старую протекционистскую систему. Американские и европейские корпорации стали высоко ценить открытые рынки, которые до того времени поддерживали строгий контроль над иностранными инвестициями и конвертацией валют. Старые промышленные отрасли Запада, которые и создали его богатство, сворачивали производства и переносили его в развивающиеся страны, чтобы экономить на заработной плате.

Глобализация, как стали называть эту новую систему, предлагала огромные возможности для расширения торговых и иностранных инвестиций. Однако это относилось не только к легальным рынкам, но также и к нелегальным. Нелегальные товары, пользуясь преимуществами новых торговых путей и все активнее совершенствующихся технологий, можно было перевозить по всему миру быстрее и дальше, точно так же, как и легальные.

Вслед за наступлением глобализации в 1989 году началось падение коммунизма – сперва в Восточной Европе, а затем и в самом СССР со всем его могуществом. Благодаря влиянию идей, недостатку денег и отставанию в гонке за технологическое превосходство коммунизм перестал существовать даже не за несколько лет, а в считаные дни. Это было глобальное событие, которое шло рука об руку с процессом глобализации и привело к тому, что теневая экономика стала расти в геометрической прогрессии. Эти громадные политические и экономические изменения сказались на всех регионах планеты. В некоторых из них, например в Соединенных Штатах, в начале 1990-х годов отмечался резкий рост личных доходов. Южно-Африканская Республика готовилась расстаться с апартеидом, самой презираемой политической системой на планете. Населению Советского Союза, которое семь десятилетий благополучно ограждалось от контактов с Западом, приходилось приспосабливаться к новой жизни – такой, при которой правительство больше не управляло ими с рождения и до смерти. В Латинской Америке военные режимы с вопиющими нарушениями прав человека были больше не в фаворе, а на их место пришло такое тяжелейшее политическое испытание, как управление непредсказуемым государственным долгом.

В общем и целом, во всем мире отмечался существенный подъем в торговле, инвестициях и накоплении богатств. Богатства, впрочем, распределялись весьма неравномерно. Многочисленные государства обнаружили, что ввергнуты в чистилище под названием «переходный период», границы которого точностью никогда не отличались. В таких «пустошах» экономическое выживание часто выглядело так: взяться за оружие и присвоить все, что можно, чтобы выжить.

Конечно, крах коммунизма стал огромной победой Запада, которая продемонстрировала преимущество демократий мира над коммунистическими диктатурами во всех отношениях. Европа праздновала воссоединение Германии и освобождение множества восточноевропейских стран. Новая Россия, похоже, была только рада расстаться со своим военным господством в Восточной Европе, распустив Варшавский блок, давнего противника НАТО. Затем Москва – сначала неохотно – разрешила остальным народам умирающего Советского Союза образовать собственные независимые государства и тем самым реализовать свои национальные устремления.

После первоначальной эйфории прошло не так много времени, когда в неких темных местах стали возникать первые «подземные толчки», указывавшие на то, что новая эпоха мира и демократии натолкнулась на ряд зарождающихся проблем. С Кавказа, от южной границы России, стали приходить эпизодические сообщения о боевых действиях в некоторых областях региона. В таких африканских странах, как Ангола, где Америка и СССР поддерживали конфликтовавшие стороны как «посредники», войны не закончились, подобно «холодной войне», а, напротив, только разгорелись. Затем в процессе кровавой гражданской войны распалась Югославия, поставив перед новой и единой Европой проблему, с которой та оказалась совершенно неспособной справиться.

Старые международные организации вставали в тупик перед вновь возникшими обстоятельствами. Всем приходилось импровизировать, и никто не понимал до конца последствий своих действий.

Однако в этом ошарашивающем водовороте изменений, надежд и нестабильности некая группа людей усмотрела реальные возможности. Эти люди – мужчины, а иногда и женщины – инстинктивно осознали: повышение стандартов жизни на Западе, усилившиеся торговые и миграционные потоки и резкое уменьшение во многих государствах возможностей поддерживать порядок в совокупности являются золотой жилой. Эти люди были преступниками, организованными или разрозненными, но они были также неплохими капиталистами и предпринимателями, которые были верны закону спроса и предложения. В этой своей ипостаси они предпочитали экстенсивно развивающиеся экономики – как и международные корпорации – и поэтому искали за рубежом партнеров и рынки, чтобы развивать отрасли-космополиты такого же масштаба, как «Шелл», «Найк» или «Макдоналдс».

Впервые они заявили о себе в России и Восточной Европе, однако свое влияние распространяли и на такие удаленные друг от друга страны, как Индия, Колумбия и Япония.

Впервые я заметил этих людей в начале 90-х годов, когда в качестве центральноевропейского корреспондента Би-би-си освещал войны в бывшей Югославии. Добыча, которую вооруженные формирования притаскивали домой после разрушения городов и деревень в Хорватии и Боснии, использовалась как капитал для основания больших преступных империй. Боссы таких синдикатов обогатились быстро. Вскоре они обеспечили себе возможности для контрабанды, позволявшей доставлять нелегальные товары и услуги со всего мира в потребительский рай Европейского союза.

В качестве автора книг о Балканах я участвовал в многочисленных конференциях, где обсуждались политические проблемы, стоявшие за опустошительными войнами в этом регионе. Вскоре после этого я стал получать приглашения на конференции по вопросам безопасности. Политики, полицейские, общественные организации – все они стремились узнать, на что же опирается огромная власть организованной преступности на Балканах и за их пределами. Однако по большей части знания об этой новой волне преступности носили анекдотический характер. Повседневных ее реалий не знал никто.

Вначале я взялся за рассмотрение связей и мотивов преступных группировок на Балканах, но быстро усвоил: чтобы понять балканскую преступность, мне придется расширить свое исследование, включив в него и другие части мира – регионы, которые производят нелегальные товары, например Россию, Южную Америку, Африку, Индию и Китай, а также регионы, которые их потребляют (Евросоюз, Северная Америка, Япония и Ближний Восток).

Среди многочисленных последствий распада СССР было возникновение обширного «пояса нестабильности», который начинался на Балканах и тянулся вдоль Кавказа, через «-станы» советской Средней Азии к западным регионам Китая и северо-западной границе Пакистана.

То был Новый Шелковый Путь, многополосное шоссе для преступности, которое связывало этот пояс с другими беспокойными регионами, такими, как Афганистан, и позволяло легко и просто переправлять людей, наркотики, наличность, редких животных и ценные сорта дерева из Азии в Европу и дальше, в Соединенные Штаты.

Это образование из нестабильных государств на южной периферии бывшей советской империи зародилось, когда глобализация стала набирать обороты. Западноевропейские и средиземноморские страны оказались мощным магнитом для всех тех, кто стремился захватить власть в любом из регионов Нового Шелкового Пути. Деньги напрямую превращались в политическую власть, и наоборот. А те, кто лелеял схожие амбиции в несостоятельных государствах, нуждались в Новом Шелковом Пути для осуществления трех взаимосвязанных трансакций: чтобы переправлять деньги в безопасные западные банки и превращать их в недвижимость, чтобы торговать нелегальными товарами и услугами в Евросоюзе, США и восточнее, в Японии, и чтобы покупать и продавать оружие на территории бывшего СССР и экспортировать его в горячие точки мира.

«В 1993—1994 годах я работал в правоохранительных структурах, зная, что глобализация начинает оказывать влияние на широкий спектр вопросов, – сказал Джон Уинер из администрации Клинтона, выстраивавший стратегию борьбы с организованной преступностью. – Моделью здесь оказался Сальвадор. После войны люди решили использовать имеющееся оружие для добывания денег в составе преступных банд. А затем мы увидели, что боевики правого толка и левые партизаны стали сотрудничать! Кражи со взломом, угон и ограбление машин, похищение людей…»

Уинер натолкнулся на проблему, которая по-прежнему осложняет мирные инициативы, направленные на прекращение войн, захлестнувших несостоятельные государства. Когда дипломатам удается положить военным действиям конец, они сталкиваются с рухнувшей местной экономикой и с обществом, где всем заправляют лопающиеся от тестостерона молодые мужчины, внезапно лишившиеся своего занятия, но привыкшие к собственному всемогуществу. Если вы стремитесь к прочной стабильности, вам придется занять их на полезной работе. В противном случае эти люди поддадутся необоримому искушению и «пройдут переподготовку» в качестве профессиональных преступников. Как утверждал Уинер – в ретроспективе и через призму этой проблемы, – Сальвадор и прочие конфликты 80-х – это прогулка в парке по сравнению с тем, что припасли 90-е: «Основными источниками дохода в Сальвадоре были не угоны машин и не наркотики. Но если взять Балканы или Кавказ, то основным источником прибылей в обществе и тогда была преступность. Теперь же эта модель изменилась».

Упрочнение взаимосвязей в мире, охваченном глобализацией, только усиливает воздействие таких тяжелых нарушений в международном порядке, как распад Советского Союза. Первые несколько лет после этого события никто не имел даже малейшего понятия о том, какие реальные последствия будет иметь внезапное «впрыскивание» в легальную и теневую экономику огромных прибылей от минеральных ресурсов и преступной деятельности. Те же, кто заметил некоторые изменения в механизмах, управлявших миром, нередко бывали ими озадачены. Что, например, мог знать полицейский, дежурящий в зеленом Уокинге, о междоусобной вражде на Кавказе?

Ученые и исследователи затратили немало усилий, чтобы понять процесс «легальной» глобализации, который по большей части поддается регулированию и измерению. Однако с тех пор, когда началась либерализация международных финансовых и товарных рынков и одновременно рухнул коммунизм, теневая экономика выросла так, что стала составлять значительную часть от мирового объема ВВП. По данным, которые сейчас опровергают и МВФ, и Всемирный Банк, и научно-исследовательские институты в Европе и Северной Америке, на ее долю приходится от 17 до 25% мирового товарооборота.

Конечно, сюда входит огромное множество таких прегрешений, как уклонение от уплаты налогов, которые нельзя приписать росту взаимосвязанной мировой преступности. Однако если учесть, что теневая экономика превратилась в нашем мире в такую важную экономическую силу, просто удивительно, почему мы уделяем так мало внимания систематическому изучению того, как она работает и как переплетается с легальной экономикой. Этот темный мир не так уж отличается от своего легального, видимого прототипа, который сам по себе часто оказывается куда менее прозрачным, чем можно было бы вообразить или пожелать. Как в банковской сфере, так и в торговле товарами криминал действует гораздо более точно и уверенно, чем думается.

Это обширное экономическое пространство – болото с богатой питательной средой, где вызревает масса проблем для безопасности. Международный терроризм, вне всякого сомнения, пасется на тех же угодьях, однако, оценивая вызываемыми им смертями и страданиями, терроризм – хищник примитивный и малозначительный. Последние два десятилетия преступность и погоня за деньгами или политической властью оказываются куда более разрушительными силами. Сосредоточение громадных ресурсов на борьбе с террором и пренебрежение остальными проблемами безопасности является следствием хронических ошибок в управлении и организации, особенно при администрации Джорджа Буша-младшего. Поразительно, что в опросах общественного мнения, проводившихся в Ираке после вторжения, коррупция и преступность вызывали столь же серьезное беспокойство, как и терроризм. И еще долго после победы над терроризмом они будут оказывать свое влияние не только на Ирак, но и на весь Ближний Восток.

Начав с Балкан, которые я хорошо знал, я отправился в путешествие по всему миру, чтобы предать гласности историю невероятного роста организованной преступности и теневой экономики за последние двадцать лет. В своих поездках я встречал обаятельных людей, обладателей огромного ума, жизнелюбия, смелости, остроумия и силы духа. Многие из них были преступниками, некоторые – жертвами, а также политиками, полицейскими или юристами. Почти все они рады были поделиться со мной своими необычными, пугающими и подчас забавными историями. Сама природа моей темы означала, что многие согласятся говорить только анонимно, да и имена часто приходилось изменять. Я хотел бы поблагодарить всех, с кем я беседовал и советовался, за то, что они уделили мне время и поделились своими глубокими мыслями.

Я надеюсь, что их рассказы поспособствуют решению головоломки механизма встраивания организованной преступности в охваченный глобализацией мир. Я надеюсь также, что политикам и полицейским эта книга даст полезные советы для решения возникших проблем, и это помешает превращению невинных мужчин и женщин – таких, как Карен Рид, – в жертв «темного мира».

Часть первая

Крах коммунизма

Глава первая

Смерть американца

Колокола без умолку звонили в течение пятнадцати минут, пока несколько тысяч скорбящих провожали в собор Святой Недели гроб, перед которым торжественно шествовал патриарх Максим, глава Болгарской православной церкви. Казалось, что в эту ужасно холодную пятницу марта 2003 года вся София пришла отдать последний долг человеку, который олицетворял для нее 90-е годы.

По окончании богослужения тридцать братьев из Масонской Ложи Древнего Шотландского Устава, к которой принадлежал «дорогой усопший», закрыли двери собора. Эти мужчины, одетые в черные как ночь костюмы, с букетами цветов в руках, исполнили тайный ритуал, чтобы отправить «брата Павлова в Вечный Восток». Масонское одеяние, перчатки и масонский герб брата Павлова «отправились вслед за ним к Великому Архитектору Вселенной».

Министр правительства передал послание от премьер-министра, Симеона Саксен-Кобург-Готского. Худощавый и элегантный Симеон, бывший когда-то царем Болгарии, отказался от претензий на трон, чтобы вывести свою страну и свое правительство из трясины конца 90-х годов, после того как его партия одержала решительную победу на выборах 2000 года. Телеграмма соболезнования от бывшего царя гласила: «Мы должны помнить Илью Павлова за то, что в трудные для народа времена он создал рабочие места для многих семей. Мы будем помнить и его предпринимательский дух, и его необычайную энергию».

К скорбящей семье Павлова присоединились члены парламента, артисты, главы важнейших нефтяных компаний и банков, две бывших Мисс Болгарии и футбольная команда «Левски» в полном составе (для Болгарии это нечто среднее между «Манчестер Юнайтед» и «Янки»). Выделялась, кроме того, и другая группа знакомых покойного, которые были известны болгарской публике под своими кличками: Череп, Клюв, Дими-Русский и Доктор.

У Симеона есть все – телефон, «мерс», надгробие.

Что касается отсутствующих, то особенно подозрительно выглядело отсутствие американского посла в Болгарии Джима Пардью. После того как неделей раньше, в семь пятнадцать вечера 7 марта, одна-единственная пуля, выпущенная снайпером, свалила Павлова на землю, пока тот беседовал по телефону возле штаб-квартиры своей мега-корпорации «Мультигруп», американское посольство делало на этот счет срочные запросы. Смерть столь видного и богатого американского гражданина на чужой земле должна была естественным образом вызвать серьезную озабоченность у США и их представителей.

Павлов никогда не смог бы стать хозяином Белого дома, поскольку родился он не в Америке, и все же он оставался гордым солдатом огромной армии претендентов на натурализацию в Америке. Единственным любопытным аспектом американских амбиций Павлова было то, что этому яростно сопротивлялись подряд два посла США в Софии. Оба дипломата лично являлись в Вашингтон, пытаясь перекрыть Павлову въезд в страну, – не говоря уже о том, чтобы даровать ему американское гражданство. Однако в Соединенных Штатах у Павлова были и сторонники. Американский паспорт он все же получил, несмотря на то что его прошлые деяния расследовало ФБР, не говоря уже о повышенных требованиях безопасности после 11 сентября.

В 70—80-х годах XX века коммунистическая Болгария была одним из самых бедных и убогих мест для жизни во всей Европе, уступая пальму первенства только Румынии и Албании. Я вспоминаю, как бродил по окутанным туманом улицам Софии, блуждая в окружении разнообразных оттенков серого в поисках ресторана или кафе, которые помогли бы мне одолеть скуку. Поскольку я был иностранцем и журналистом, адресованное лично мне гостеприимство неизменно предполагало как минимум двух агентов ДС («Държавна сигурност», болгарская госбезопасность), следивших за каждым моим шагом. Благодаря их присутствию, всякий раз, когда я убеждал обычного человека поговорить со мной, можно было рассчитывать в лучшем случае на болтовню о погоде.

Однако постепенно я стал понимать, что под слоем этого удручающего конформизма бьют фонтанчики живой деятельности, в том числе и довольно сильные, питающие гораздо более интересные занятия. И это были не интеллектуалы и диссиденты с их выстраданным мученичеством, которые отважно боролись с несправедливостями коммунизма, а те, кто благодаря озарению или счастливой случайности нашел способ приспособить эту систему для получения выгод.

Еще в 1970-х годах, подростком, молодой Илья Павлов обладал даром, выделявшим его из среды сверстников: он был прекрасным борцом, и более того, чемпионом Софии в своей весовой категории. Будь он слишком умным или одаренным рок-гитаристом, Илья мог бы нарваться на неприятности, поскольку такие дарования обычно вели молодежь к бунтарству и неповиновению. Однако в Болгарии величайшими из героев были не футболисты и не теннисисты, а люди с мускулами. Вплоть до краха коммунизма государства Восточного блока лидировали в тяжелой атлетике, борьбе и боксе, накачивая многообещающих спортсменов обоего пола литрами стероидов, чтобы стяжать себе олимпийскую славу.

Будучи профессионалом (хоть и не по названию), преуспевающий борец мог рассчитывать на любовь публики (и в качестве дополнительных благ – на случайный секс в любое удобное время), деньги, квартиру и машину (последние две возможности были недосягаемы для всех молодых людей, кроме разве что самых популярных молодых спортсменов). По всей видимости, Павлов предвкушал все это, когда поступал в софийский институт физкультуры, элитное учебное заведение для будущих олимпийцев.

Илья, несомненно, имел и особые преимущества, поскольку его отец управлял рестораном и баром в Софии, где и работал его крутой молодой сын. «В то время быть барменом или официантом значило иметь значительный социальный статус, – объясняет Эмил Кюлев, учившийся в институте одновременно с Павловым. – Он расхаживал с крутыми ребятами, и люди смотрели на него с уважением. Благодаря всему этому он и стал сотрудничать со спецслужбами».

Для такого необразованного молодого бычка, как Павлов, ДС (болгарский КГБ) была не тем инструментом для репрессий в духе Оруэлла, каким она казалась людям Запада. Для некоторых болгар это была прямая дорога к положению в обществе и влиянию. Если, как многие утверждают, Павлов действительно работал осведомителем для ДС, он мог рассчитывать на поощрения. Самое важное из них имело облик привлекательной молодой женщины по имени Тони Чергеланова, которая в 1982 году согласилась стать его женой. Куда большей удачей, чем эта девушка, было знакомство с ее отцом, Петром Чергелановым, который работал в госбезопасности. Так Илья породнился с аристократией спецслужб.

Болгарскую службу государственной безопасности ДС ее советские хозяева ценили особо – за эффективность и надежность. Обычно ДС действовала как невидимка, но не терялась, если вдруг привлекала всеобщее внимание: так, ДС устроила убийство одного болгарского диссидента, который, работая в Лондоне на Би-би-си, в 1978 году был уколот отравленным зонтиком во время прогулки по мосту Ватерлоо.

Задача по устранению врагов в духе детективов Ле Карре была лишь верхушкой айсберга. Самым главным и соблазнительным занятием болгарской спецслужбы была контрабанда – наркотиков, оружия и высоких технологий. Иван Крастев, ведущий болгарский политолог, поясняет: «Контрабанда – это наше культурное наследие. Наша страна всегда пребывала между православием и католицизмом, христианством и исламом, капитализмом и коммунизмом. Империи были полны ненависти и подозрения друг к другу, но тем не менее в них было много людей, желавших торговать через закрытые границы. Мы умеем пересекать самые бурные моря и проходить через самые суровые горы. Мы знаем все тайные перевалы, а если и это не помогает – то цену каждого пограничника».

Обретя подкрепление в могуществе тоталитарного государства, ДС в полной мере воспользовалась этой романтической традицией. Уже в 1960 году она основывает компанию «Кинтекс», которая получила монополию на экспорт оружия из Болгарии и принялась искать рынки сбыта в таких неспокойных местах, как Ближний Восток и Африка. К концу 70-х ДС расширила «Кинтекс», организовав «управление по секретному транзиту». Его основной задачей была контрабанда оружия африканским повстанческим группировкам, однако вскоре те же каналы ДС начала использовать для незаконной переправки людей, наркотиков и даже для контрабанды произведений искусства и антиквариата.

Другие компании специализировались на продаже фирменного болгарского амфетамина – каптагона – на Ближнем Востоке, где он был популярным наркотиком благодаря тому, что ему приписывались свойства афродизиака. В обратном направлении шел героин: 80% этого наркотика поступало на западноевропейский рынок через Болгарию из Турции, – на пограничном пункте Капитан-Андреево он попадал непосредственно в руки ДС. Болгария не только выручала за это огромные деньги, но и помогала разрушать Западную Европу, которую наводняла дешевым героином.

ДС обеспечивала Болгарии ключевую роль в распространении нелегальных товаров и услуг между Европой, Ближним Востоком и Средней Азии. Вместе с тем она пресекала попытки посторонних вторгнуться в эту торговлю. Пограничная служба Болгарии была безжалостна, и суровые наказания ждали любого, кого она ловила на контрабанде оружия и наркотиков – без разрешения. Такая решимость объяснялась вовсе не преданностью власти закона (для болгарской спецслужбы это звучало как проклятие), а стремлением обеспечить ДС экономическую монополию.

Торговля высокими технологиями выглядела иначе. Вплоть до революций 1989 года советский блок содержал неповоротливый Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ), который обеспечивал «международное разделение труда между соцстранами». На практике это означало, что Москва велела Чехословакии сосредоточиться на производстве турбин для электростанций, заставляя Польшу производить удобрения – потому что так хотелось Москве. А в 1960-х годах СССР приказал Болгарии развивать электронную промышленность.

В результате в конце 1970-х годов Болгария (самая аграрная из всех восточноевропейских экономик) волшебным образом превратилась в центр компьютерной промышленности и производства дискет. Появился «Правец» – первый «социалистический» персональный компьютер в Европе, который производился (что отнюдь не случайно) в одноименном городе в 30 километрах от Софии, на родине Тодора Живкова, давно уже бывшего диктатором Болгарии.

Москва поставила перед ДС задачу нарушить режим, введенный Комитетом по контролю над экспортом стратегических товаров (КОКОМ) – так назывался регулирующий орган, основанный Соединенными Штатами (туда входили Западная Европа и Япония) для предотвращения экспорта за «железный занавес» и в СССР сложного высокотехнологичного оборудования, которое можно было бы использовать в военных целях.

ДС привлекла на службу ряд самых выдающихся ученых Болгарии, чтобы те снабжали Болгарию и Советский Союз передовыми технологиями, на которые КОКОМ наложил эмбарго. Через два года она создала за рубежом несколько засекреченных компаний, в которые потекли доходы от незаконной продажи технологий – в объеме около 1 млрд. долларов.

Наиболее важной из этих компаний была Memory Disc Equipment (известная также как DZU); здесь Болгария сколотила команду из одаренных инженеров по программному обеспечению и компьютерному оборудованию. Это был прибыльный бизнес. «По подсчетам наших клиентов, между 1981 и 1986 годами ежегодная прибыль от технологических и научных мероприятий разведки составляла 580 миллионов долларов, то есть в эту сумму технологии обходились бы нам, если бы мы их покупали», – признал позже один из руководителей разведки.

Считалось, что три отрасли – наркотики, оружие и высокие технологии – имеют для Болгарии огромное стратегическое значение. Сердцем контрабандистских операций было Второе управление (военной контрразведки) «Державной Сигурности», которое ведало болгарскими границами. Руководил Управлением военной контрразведки генерал Петр Чергеланов – тесть Ильи Павлова.

В 1986 году, когда Михаил Горбачев упрочил свою власть в Москве, западным лидерам было еще невдомек, что гегемонии Советского Союза среди его восточноевропейских союзников приходит конец. Болгарская госбезопасность не питала иллюзий относительно системы, за которой она надзирала. ДС имела большой опыт наблюдений за советским строем, и ее руководство просчитало, что жить коммунизму осталось уже недолго.

Под давлением Горбачева болгарская коммунистическая партия приняла Указ №56, который в одночасье разрешил создавать в Болгарии частные предприятия, которые назывались «совместными». Многие коммунисты-консерваторы были шокированы таким поворотом событий, поскольку это казалось им первым маленьким шажком к капитализму. Однако госбезопасность, привычно подчинившая идеологию своему властолюбию, воспользовалась таким ходом вещей.

Станимир Вангелов, журналист, специализирующийся в своих работах на коррупции и организованной преступности, рассказывал мне: «Я был ошарашен, когда взглянул на торговый реестр за 1986 год: ДС организовала первую компанию уже через неделю после вступления в силу Указа №56. А уже за первый год сотрудники ДС стали основателями 90% всех новых совместных предприятий!» Пока массы многострадального болгарского народа еще пичкали риторикой о нерушимом светлом будущем социализма, самые высокопоставленные представители режима уже учились делать деньги. Большие деньги. Поскольку тайная полиция сорок пять лет разоблачала перед обычными болгарами теоретическую сторону пороков капитализма, она теперь прекрасно знала, как устроить эти «пороки» на практике.

В 1988 году, за год до краха коммунизма, Илья Павлов и сам зарегистрировал компанию «Мультиарт», которая занималась импортом и экспортом антиквариата и искусства (используя каналы, налаженные секретным управлением ДС по «Кинтексу»). Бизнес процветал, и очень скоро весь город говорил о Павлове, который любил ворваться в один из новых частных ресторанов, сопровождаемый стайкой молодых красавиц: ящерица отрастила себе длинный хвост. Позже, вспоминая о том, как он начинал, Павлов признал: «В «Мультиарте» на самом деле царил хаос. Мы создали целую цепочку бизнесов без всякой структуры». Одним из директоров «Мультиарта» был Димитр Иванов, начальник Шестого управления ДС – политической полиции, которую в Болгарии насмешливо называли «Гестапо». Иванов и представил Илью Андрею Луканову, главному болгарскому коммунисту-реформатору. Так Илья Павлов, некогда борец-чемпион, крутой парень и гламурный плейбой, начал свою новую карьеру.

Андрей Луканов шаловливо ухмылялся, когда в последнее дни 1989 года мы обсуждали с ним хаотические шатания нового парламента: «Все идет вполне недурно, вам не кажется?» Я был в недоумении. «Разве вас не беспокоит, как обычные люди будут воспринимать таких коммунистов, как вы?» – спросил я его.

«Нет, Миша, вам не стоит паниковать. Я всегда хотел измениться, и скоро все станет гораздо лучше», – ответил он на безупречном английском.

Хотя Луканов был немного похож на гнома, он был само обаяние (и тем являл собой разительный контраст с большинством других коммунистов). Он умел сразу же понравиться людям, в том числе и мне. Этот полиглот с безупречной политической карьерой родился в Москве – там Луканов поддерживал густую сеть связей. После свержения диктатора Тодора Живкова в ноябре 1989 года он принял пост премьер-министра и вместе с Ильей Павловым и общими друзьями в ДС рассчитывал «угнать» болгарскую экономику. Они учли почти все: Луканов контролировал политический аппарат, Димитр Иванов мобилизовал свои связи в госбезопасности, а Илья и его друзья-борцы были мускульной силой.

Не хватало только одного – поддержки демократической оппозиции. После революции 1989 года в Болгарии моральное превосходство закрепил за собой недавно созданный Союз Демократических Сил, пользовавшийся щедрой финансовой и политической поддержкой американского посольства. Союз находился в решительной оппозиции к коммунистам из-за того, что они так надругались над страной. И Павлов, и все его коллеги были тесно связаны с коммунистическим режимом, поэтому им необходимо было нейтрализовать любую оппозицию, которая могла бы сорвать их деловые планы.

Решение проблемы Илья нашел в 1990 году. Один его добрый друг был заместителем главы «Подкрепы», крайне антикоммунистического независимого профсоюза, который, кроме того, пользовался активной поддержкой американского правительства. Боссов «Подкрепы» Павлов убедил в том, что настоящими врагами рядовых рабочих являются назначенные коммунистами директора крупных государственных предприятий.

«Игра Ильи была проста», – авторитетно заявляет Бойко Борисов. Бывшему оперативному директору болгарского МВД сейчас за сорок, и у него черный пояс по карате. Кроме того, он занимался рэкетом, но затем «легализовался» и стал телохранителем премьер-министра Симеона Саксен-Кобург-Готского. Это один из главных «перебежчиков» той эпохи, и о криминализации Болгарии ему известно не понаслышке:

«Это называлось «ловушка на паука». Илья вошел в кабинет директора комбината «Кремиковцы», одного из крупнейших сталелитейных предприятий в Восточной Европе. Его сопровождал босс самого влиятельного профсоюза, а рядом усаживался Димитр Иванов, не так давно возглавлявший Шестое управление. Директору комбината эти ребята заявили: «У вас есть выбор… Работайте с нами, или мы вас уничтожим!»

Павлов восторгался простотой и эффективностью этой схемы. Правительство, которым руководил Луканов, в течение многих лет продолжало обеспечивать его компанию субсидиями. «Предприятие не рушилось немедленно, – сказал Эмил Кюлев, один из богатейших банкиров Болгарии, незадолго до того, как его убили в октябре 2005 года. – Вы как бы подвешиваете козу на крюк и перерезаете ей жилы у копыт, и она истекает кровью медленно, капля за каплей, пока кровь не покинет тело – агония будет длиться годами. Павлов и его друзья создали такие холдинговые компании во всех отраслях болгарской экономики, в сельском хозяйстве, в транспорте, в промышленности, в энергетике – да где угодно. Холдинги создавались параллельно с филиалами «Подкрепы»: где была «Подкрепа», там Илья создавал холдинг».

После революции 1989 года система социального обеспечения в Болгарии рухнула, оставив после себя шлейф из нищеты и лишений. Страна, выбравшаяся из пещерного существования социалистической экономики на слепящее солнце свободного капиталистического рынка, получила тяжелый удар. При коммунизме фабрики выживали благодаря крупным государственным субсидиям, а советский торговый альянс обеспечивал их топорной продукции гарантированный сбыт на восточноевропейском рынке. И едва в 1989 году рухнула Берлинская стена, вместе с ней для Болгарии обрушились и рынки.

Когда промышленность страны оказалась чуть ли не на смертном одре, сельское хозяйство, традиционная опора болгарской экономики, приобрело еще большее значение, однако и этот сектор оказался на мели. Европейский союз не горел желанием увеличивать свой крохотный импорт болгарской сельскохозяйственной продукции, поскольку это могло бы сорвать его протекционистский грабеж – тот, что кутался в величественную тогу Единой аграрной политики. Когда в начале 90-х годов ведущие державы мира принялись возвещать революционное значение глобализации, о ее противоречиях они упоминали лишь мельком. Но стоило странам мира открыть свои рынки в надежде углубить сотрудничество с могучими экономиками Запада, как Евросоюз, США и Япония потребовали, чтобы эти зарождающиеся рынки стали принимать для продажи европейские, американские и японские товары. В то же время в обмен на новые инвестиции они требовали снижения налогов для корпораций, в которых в тот момент развивалось модное поветрие – обращаться к «внешним источникам» для производства и тем снижать затраты на рабочую силу.

Уже через считаные месяцы после окончания коммунизма «Сникерс», «Найк», «Суотч», «Хайнекен» и «Мерседес» начали свой неудержимый марш на восток, за несколько недель завоевывая те части Европы, которые устояли даже перед Наполеоном и Гитлером. Очарованные новизной и качеством этих западных товаров, которые непременно следовало иметь, народы Восточной Европы (и, кстати, Африки и Азии тоже) пустились во все тяжкие, тратя свои скудные средства на приобретение этих символов нового статуса.

Зарождающийся класс болгарских капиталистов собрался на ежегодную встречу.

В международной торговле существует одна универсальная истина: если вы ввозите в свою страну одни товары и услуги, вы должны экспортировать другие, чтобы заплатить за импорт (чем беднее страна, тем это ей необходимее: богатым странам, например Соединенным Штатам, наделать огромных долгов стоит гораздо дешевле). Болгарские плодово-ягодные культуры, хлопок, розы, вина и злаки могли бы сыграть ключевую роль в восстановлении разрушенной экономики страны – и возможно, эти товары могли бы покрыть часть затрат на новые западные товары, хлынувшие на рынок. К сожалению, подобные возможности были серьезно ограничены такими соглашениями, как Единая аграрная политика, препятствовавшая продаже сельскохозяйственной продукции. По своему дизайну и надежности болгарские потребительские товары по-прежнему оставались социалистическими (то есть безобразно выглядели и не работали), и поэтому западной потребительской продукции они были не конкуренты. Так что проблема оплаты растущего импорта западных товаров никуда не девалась.

В то время как большинство болгар постигло внезапное обрушение уровня жизни, меньшинство пользовалось преимуществами хаоса. К 1992 году Илья Павлов уже стал мультимиллионером, а переводя активы государства в собственный ликвидный капитал при помощи своей «ловушки для пауков», он должен был стать и миллиардером. Вскоре, едва перешагнув порок тридцатилетия, он уже открыл дочернюю компанию в Вене, штат Вирджиния, – неподалеку от Вашингтона, округ Колумбия. С помощью компании Multigroup US он купил два казино в Парагвае.

У себя дома Павлов нанял несколько пиар-компаний, чтобы те окружили его ореолом стремительного успеха и патриотизма: он становился лицом новой Болгарии. Павлов был самым видным предпринимателем в стране, и газеты вместе с телевидением рабски воспевали его достижения. Приглашения на такие общественные мероприятия, как день рождения Павлова (шестого августа), который праздновался в одном из роскошнейших отелей черноморского курорта Варна, стали цениться очень высоко, поскольку давали возможность проникнуть в среду экономической и политической элиты страны. Достаточно было сфотографироваться с Ильей – одного такого снимка хватало, чтобы получить крупную ссуду на необременительных условиях. Нуждавшиеся в деньгах и работе болгары сначала сотнями, потом тысячами, а затем и десятками тысяч стали зависеть от коммерческих операций «Мультигруп» и подобных ей корпораций, распространявшихся по стране. Естественно, методы Павлова многие не одобряли. Многие другие были его завистливыми конкурентами, которые вступали в союзы с ним и против него в полусвете зарождающейся болгарской рыночной экономики, в которой легальный, «серый» и откровенно криминальный сектора обычно было невозможно отличить друг от друга. В то же время третьи считали Павлова настоящим предпринимателем, энергичным и приятным, радетелем за интересы Болгарии, который создает рабочие места в тех областях, где государство просто исчезло, самым неожиданным и нелепым образом исполнив пророчество Маркса.

Покойный Илья Павлов – глава «Мультигруп».

Штаб-квартира «Мультигруп», новой корпорации Павлова, располагалась неподалеку от Софии, в бывшем пансионате на горе Быстрица, где некогда отдыхала профсоюзная верхушка. Здание выкупил за гроши британский медиамагнат Роберт Максвелл, который несколько лет «вскармливал» болгарских и советских коммунистических лидеров. Эта связь с Максвеллом показывает, как быстро некоторые западные предприниматели-хищники объединились с протоолигархами из Восточной Европы, чтобы сделать разграбление активов новых демократий международным. Максвелл был в авангарде «отмывания денег» – той криминальной индустрии, которая вырвалась из-под контроля в 90-е годы. Вместе с премьер-министром Лукановым Максвелл организовал переправку 2 млрд. долларов в налоговые убежища на Западе, – впоследствии болгарское правительство так и не сумело отследить, куда исчезли эти деньги, хотя мы знаем, что они не закончили свой путь в пенсионном фонде лондонской газеты «Дейли миррор», из которого Максвелл в то время похитил сотни миллионов фунтов стерлингов.

Для большинства болгар начало 90-х оказалось мрачным: страна утратила рынки, Павлов и его друзья лишали экономику всех ее ценностей, а болгарские товары никто не хотел покупать. Более того, теперь, когда Болгария стала молодой демократической страной, Соединенные Штаты и Международный Валютный Фонд немедленно потребовали, чтобы она приступила к выполнению своих обязательств и начала выплачивать национальный долг в 10 млрд. долларов, накопленный расточительным коммунистическим правительством. Что же Болгария могла продать в уплату этого долга и оплату скромного образа жизни для подавляющего большинства ее населения?

Однажды в 1991 году, в солнечный и теплый весенний день, я остановился перед отелем «Эспланада» на Гайевой улице в центре Загреба. Четырехчасовая поездка из Вены была для моей черной «Ауди-кватро» пустяком. Это, вне всякого сомнения, был самый роскошный из всех автомобилей, что я когда-либо водил; «Ауди» была слишком дорогой по стандартам Би-би-си, однако я настоял на полноприводной машине после того, как совершил несколько кошмарных поездок в снежные бури по вечно непредсказуемым восточноевропейским шоссе в эпоху революций 1989 года. Когда я вышел из машины, новый, слегка нервничающий носильщик попросил у меня ключи, чтобы припарковать машину. В «Эспланаде» это было обыкновенной процедурой, и я отдал ключи.

Здесь появлялись и отсюда уходили люди: посредники наподобие Сайруса Вэнса и лорда Дэвида Оуэна, а также различные министры из балканских стран, Евросоюза и Соединенных Штатов. Обедали они бок о бок с наемниками, живущими тут же в ожидании прибыльной войны. С ними соседствовали молодые хорваты из диаспоры в Эдмонтоне или Кливленде, штат Огайо, готовые отдать жизнь за родину, которую до этого и в глаза не видели.

На следующее утро я отправился на парковку к своей «Ауди». Там ее не было. Я тогда еще не знал, что моя машина отправилась в загадочное путешествие, которое закончилось через несколько недель на рынке подержанных автомобилей в двухстах милях от Мостара, столицы Западной Герцеговины. К тому времени я получил страховку (к счастью, австрийские страховые компании тогда еще не отменили возмещение убытков в Югославии, как уже сделали для Польши, Румынии, Болгарии и Албании) и никогда больше не видел свою любимую «Ауди», которая почти наверняка была заказана одним из вооруженных формирований, плодившихся тогда в Боснии и Герцеговине.

Так я стал жертвой самого быстрорастущего европейского промысла – угона автомашин. Каждый месяц на улицах севера Европы угонялись тысячи машин, которые затем готовили к нелегальному экспорту в Восточную Европу и на Балканы. В 1992 году я наблюдал, как огромный контейнеровоз расставался со своим грузом в дышащем на ладан албанском порту Дуррес. На ржавый пирс, засыпанный битым камнем, выкатывались десятки «БМВ», «Пежо», «Хонд» и, главное, «Мерседесов», «Мерседесов» и снова «Мерседесов», в основном двухсотой серии, которую так любят таксисты в Германии, Бенилюксе и Скандинавии. Таможенные служащие только продирали от сна глаза, когда возбужденные, запыленные и грязные люди принялись завладевать машинами, еще не избавленными от дезодорантов-елочек, семейных фотографий в кабинах и старых сигаретных пачек на сиденьях.

В коммунистической Албании владеть автомобилями разрешено было только государству: дороги строились так, что могли пропускать лишь несколько грузовиков в день, а водить машину не умел никто, кроме горстки государственных шоферов. Но вот в хаосе рушащегося коммунизма открылись шлюзы, и теперь каждый, кто мог завладеть автомобилем (ворованным), разъезжал по общественным шоссе со средиземноморским упоением (несмотря на то что раньше никогда не сидел за рулем). И тут посыпались увечья! Страна превратилась в огромный смертельный аттракцион-автодром, а уж воры не брезговали никакими машинами (если учесть, что автомобили и так были крадеными, найти морально безупречного автовладельца было непросто). Машины, которые в Албании не задерживались, продавались в Македонию, Болгарию, Россию, на Ближний Восток, на Кавказ и в бывшие советские республики Средней Азии.

В то время я не понимал, как много означает кража моей машины. Я не мог разглядеть тот айсберг преступности, который стремительно нарастал под поверхностью этого бушующего моря революций, свободы, национализма и насилия, затопившего Восточную Европу. Многие принялись оживлять старые распри. Другие что было сил старались сохранить привилегии, которыми они пользовались при старой системе – в обществе, где слово «коммунизм» в одночасье стало ругательным. По иронии судьбы, в Болгарии революцию возглавили такие люди, как Луканов, которым не терпелось начать новую карьеру в роли капиталистов. А многие из их сограждан, по понятным причинам, хотели увидеть, как огромный репрессивный аппарат коммунизма будет разрушен. Понятно и то, почему правительства, желавшие популярности, одно за другим тысячами выбрасывали на улицу полицейских. Работу теряли оперативные сотрудники и исполнители всех мастей: агенты тайной полиции, офицеры контрразведки, бойцы частей специального назначения, пограничники, а также сотрудники уголовного розыска и автоинспекции. Эти люди умели вести наружное наблюдение, провозить контрабанду, убивать, создавать агентурные сети и шантажировать. К 1991 году 14 тыс. сотрудников спецслужб обивали пороги и искали работу в стране, масштабы экономики которой сокращались опасными темпами. Однако был один сектор, который расширялся беспрецедентным образом, и там имелись «специальности», идеально подходившие безработным и недовольным полицейским. Этим сектором была организованная преступность.

В подобной ситуации оказалась и еще одна группа людей, недавно лишившаяся своих преимуществ – борцы, боксеры и тяжелоатлеты. Когда одновременно с подувшими ветрами свободы, которые требовали сократить государственную полицию до размеров кадрового костяка, разразился бюджетный кризис, спортивные общества стали по всей стране превращаться в небольшие частные охранные фирмы.

Сеть продавцов угнанных машин первоначально принадлежала борцам. По всей стране эта сплоченная группа единомышленников взяла под свой контроль мотели вдоль крупных магистралей. Полагаясь на отменную мускулатуру и высокое взаимное доверие, они развязали волну насилия, с целью запугать и одновременно подчинить себе мелких воров и уличные банды. К 1992 году борцы практически взяли в кольцо все крупные города Болгарии, хотя в некоторых районах они столкнулись с конкурентами – бывшими полицейскими и сотрудниками ДС, которые занимались «крышеванием». Но самые блестящие головы додумались объединить обе «специальности» – спортсмены были мускульной силой, а полицейские создавали сети. Так стали плодиться смешанные организации, которые господствовали в экономике, и появились две группы, безраздельно доминировавшие на рынках, – они были известны под аббревиатурами SIC и VIS.

SIC и VIS надели на себя личину страховых компаний, легальных предприятий, которые выросли из их преступной деятельности по контрабанде машин. Один софийский таксист объяснял: «Я купил свой «Мерседес» в июне 1992 года и, естественно, застраховал его в государственной компании, чтобы уменьшить поборы дорожной полиции. В то время нас останавливали каждые несколько километров, и полицейские просто требовали денег без всякого повода. Но если ты нарушал правила движения, например ездил без страховки, то платить приходилось вдвое больше. Однако очень быстро ко мне подошли несколько крутых парней – ну, вы знаете: короткие стрижки, татуировки, кожаные куртки, – и сказали, что мне придется купить страховку в SIC. Я так и сделал – не хотелось с ними связываться. А некоторые шоферы отказались – и уже через считаные часы у них угнали машины. Обратно они могли получить их, только заплатив за страховку в SIC… с процентами, конечно».

Это было не просто вымогательством. Если вашу машину угоняли, а у вас была страховка SIC, эти громилы перерыли бы все и нашли ее. Они оказывали реальные услуги (хотя не обходилось без угроз) и нисколько не приветствовали более мелких «агентов», которые пытались втиснуться на их территорию.

SIC, VIS и позже TIM превратились в крупные компании, деятельность которых распространялась на самые разные сектора экономики, как легальные, так и нелегальные. «Мы говорим не просто о тех парнях с золотыми цепями на бычьих шеях, которые занимают лучшие места в вашем любимом ресторане, – гневно говорил один европейский дипломат, не сдерживая отвращения. – Они бывали достаточно наглы и уверенны в себе, чтобы полностью перекрывать оживленные улицы в центре Софии только потому, что им хотелось позавтракать в тишине, не нарушаемой уличным шумом!»

Некоторые олигархи (например, «Мультигруп») поручали компаниям SIC и VIS оказание услуг безопасности. Другие предпочитали вербовать собственные отряды костоломов. От этих последних Илья Павлов, проявив осторожность, впоследствии отмежевался. Впрочем, до этого он водил тесную дружбу с некоторыми из самых известных бандитов. В первую очередь он работал с одним из боссов SIC, Младеном Михайловым, по кличке Маджо, – не в последнюю очередь потому, что Маджо начинал свою карьеру его шофером. Было бы несправедливо винить только Илью Павлова за то, что он выбрал такую жизнь, проходившую между вопиющей коррупцией, крупными хищениями и организованной преступностью. Особенно нравственным человеком он не был. Однако он воспользовался представившейся возможностью в то время, когда болгарское государство едва не рухнуло. По всей Восточной Европе люди стали замечать: когда страна входит в штопор, обломки, летящие от процесса перемен, в первую очередь погребают под собой закон. Капитализма здесь не существовало вплоть до 1989 года, так что безнадежно слабые государства, которые возникали по всему Советскому Союзу и Восточной Европе, просто не имели никакой возможности определить, что было «законным», а что – «незаконным». У них не было ни денег, ни опыта, чтобы регулировать коммерческие операции. Те, кто за первые три года после падения коммунизма заняли прочные позиции, нередко сами получали возможность диктовать правила игры для своего «дивного нового мира», пока продвигались наверх.

Международная природа торговли угнанными машинами диктовала возникающим болгарским синдикатам необходимость устанавливать связи с такими же группировками в других балканских и восточноевропейских странах. Каждая из этих стран сделала себе репутацию на торговле каким-то определенным товаром. Например, в Югославии это было оружие и сигареты. В Болгарии – машины. На Украине – переправка рабочих-нелегалов и женщин. Наркотики перевозили все.

Особое место в этих новых преступных взаимосвязях играли Венгрия и Чехословакия, благодаря тому, что за последнее десятилетие им удалось установить тесные экономические и коммерческие связи с соседями – Германией и Австрией. Вместе с тем в качестве бывших соцстран они до сих пор поддерживали безвизовый режим с остальной Восточной Европой. Казахи, грузины, болгары, молдаване, югославы и латыши могли временно проживать в этих странах без всяких хлопот.

Русские, разумеется, тоже.

Особенно оживленный рынок обмена валют возник в Венгрии, которая сразу же стала центром операций по отмыванию денег. Она оказалась настолько привлекательной для транснациональных преступных махинаций, что могущественные мафиозные группировки из России сделали Будапешт своим форпостом в Центральной Европе, откуда стремились расширять свою деятельность на Запад. Йово Николов, главный в Софии эксперт по болгарской организованной преступности, объяснял мне: «Когда пришли русские, они вытеснили из Венгрии и Чехословакии новую болгарскую мафию. Все начиналось с контрабанды автомобилей, но потом эти ребята заметили кое-что еще».

Этим «кое-чем еще» была так называемая «дорога стыда» – шоссе, связывавшее Дрезден и Прагу и проходившее через Северную Богемию, оплот чехословацкой тяжелой промышленности. В обстановке экономического спада и хаоса молодые чешки стали продавать себя за карманные деньги на шоссе Е55. Девушки-подростки, на чью таксу можно было лишь скромно пообедать, удовлетворяли желания нескончаемых колонн потных водителей «БМВ» и грузных водителей-дальнобойщиков, которые курсировали между Богемией и Саксонией.

Журнал «Шпигель» в то время писал: «Со всей Восточной Европы на «богатую границу» стекались люди, молодые проститутки, готовые предложить услуги немолодым немцам». Национальный аспект такого сексуального «натиска на восток» делал эту постыдную торговлю особенно привлекательной для некоторых клиентов, поскольку многие из них были восточными немцами (так что между потными водителями «БМВ» попадались и потные водители «Трабантов»).

Женщины, которые работали на «дороге стыда», в общем и целом, попадали туда добровольно: как бы то ни было, идти на панель их вынуждали экономические обстоятельства, однако физического принуждения они не испытывали. Незначительное меньшинство пригоняли туда сводники-одиночки, но большинство работало добровольно, поскольку зарабатывало таким образом себе на хлеб. Немало было среди них молодых цыганок; они становились жертвами предрассудков сразу в двух отношениях – и как цыганки, и как проститутки.

Болгарские бандиты, рыскавшие в окрестностях Праги и в Северной Богемии, заметили, что какое-либо эффективное «регулирование» этой спонтанной торговли телом практически отсутствует. Потенциальный рынок был огромен: было хорошо известно, что тысячи немцев ежегодно ездили в Юго-Восточную Азию и на Карибское море, развлекаясь сексуальным туризмом. Почему бы не воспользоваться существующим спросом и не предложить им красивых молодых женщин за низкую плату сразу же за границей Германии, в несколько более комфортной обстановке, чем придорожные стоянки для отдыха на шоссе Е55? И вот болгарские группировки принялись выкупать, строить или арендовать дешевые мотели на севере Богемии. Чтобы прибыль была максимальной, они брали на работу женщин, которые никак не были связаны с этими местами и потому оказывались посговорчивее. То есть бандиты стремились привозить сюда соотечественниц. Однако, в отличие от чешек, болгарки занимались проституцией не добровольно – они даже понятия не имели, что их ожидает.

Девятнадцатилетняя Станимира проживала вместе с подругой в убогой квартире в Русе, портовом городе на Дунае, на севере Болгарии, и та предложила ей вырваться отсюда: «Она сказала мне, что у нее отличная работа – помощницей в магазине, что я тоже смогу так работать, и получать около 3 тыс. немецких марок в месяц[1]. Из Болгарии мы отправились через Венгрию и Словакию в Дуби, в Чехии. Первое, что я заметила в жилом здании, куда мы пришли, – это то, что все окна там были забраны решетками».

Это строение в северочешском городке Дуби принадлежало бывшему болгарскому гангстеру и располагалось прямо у «дороги стыда». Цветомир Белчев, которому едва стукнуло сорок, уже прошел по известному пути: окончил Спортивную академию в болгарском Разграде, после чего зажил жизнью преступника. В девятнадцать лет он был приговорен к двенадцатилетнему заключению за попытку убийства, но едва он освободился, как снова загремел за решетку. «В своей тюремной камере он основал политическую партию «Возрождение», защищавшую права заключенных, – значится в досье, заведенном на Белчева болгарским МВД; это указывает на то, что уголовником он был весьма умным. – Воспользовавшись этим, весь 1990 год он организовывал забастовки, бунты и акции протеста. В следующем году он баллотировался в президенты». Когда политическая карьера Белчева сошла на нет, он перебрался в Чехию, чтобы изучать тамошние деловые перспективы – подальше от назойливого ока болгарской полиции. В Болгарии же вербовкой девушек занималась его мать.

Едва Станимира приехала, ей сообщили, что работать она будет не официанткой, а проституткой. Вначале она наотрез отказалась. «В павильоне напротив отеля «Спорт» Белчев избил меня до синяков, руками и ногами. Он пинал меня своими подбитыми железом ботинками. Потом он вызвал по рации своих дружков, Красси и Черного, и велел им тоже избивать меня. Меня оттащили в подвал, где эти двое продолжили лупить и пинать меня, в основном в живот. Черный одной рукой держал меня за голову, а другой, кулаком, избивал. Когда я потеряла сознание, меня окатили водой, а очнулась я прикованной наручниками к батарее. Меня мучили ужасные боли. Весь день я провела прикованной. Потом в одной из комнат загородного дома Белчев меня изнасиловал».

Белчев и его присные истязали и насиловали каждую из сорока женщин, спасенных полицией, которая летом 1997 года наконец нагрянула в бордель в Дуби. Во время своего заключения женщины были обязаны зарабатывать не менее 3 тыс. долларов в месяц (естественно, этих денег они и в глаза не видели). Отказ отдаться кому-либо из банды приводил к изнасилованию и избиению. Чешские следователи подозревали, что как минимум одну девушку бандиты убили, и их подозрение подтвердилось, когда через несколько лет после ареста Белчева труп жертвы был найден на участке возле дома. Женщины полностью зависели от своих истязателей: это неизменно были молодые, запуганные девушки, лишенные паспортов, не знавшие местного языка и всегда презираемые за проституцию.

Дело Белчева стоит особняком, потому что его удалось схватить, его рэкет – пресечь, а девушек – освободить (удивительно, но из тюремной камеры Белчев продолжал управлять тремя борделями с помощью мобильного телефона, который ему обманом пронес адвокат). Во всех же прочих местах, не успела улечься пыль от рухнувшей Берлинской стены, а бандиты и проходимцы уже принялись налаживать громадную сеть по нелегальной переправке женщин, которая дотягивалась до каждого уголка Европы. Банды из Болгарии быстро стали играть в этой индустрии ключевую роль в силу стратегического положения этой страны. Каждый участок болгарской границы сулил соблазнительные торговые перспективы. Греция, лежащая южнее, является кратчайшим путем в Евросоюз – едва женщины пересекут эту границу, их можно переправлять в любую страну объединенной Европы (кроме Великобритании и Ирландии) без единой полицейской проверки. На юго-востоке лежал путь в Турцию – маршрут, который предназначался для стремительно растущей продажи женщин на Ближний Восток, в особенности в Объединенные Арабские Эмираты. Путь на запад вел к переправщикам из Македонии и Албании (а позже и из Косово), где спрос на женщин рос в геометрической прогрессии с тех пор, как в 1994 году там был размещен миротворческий контингент ООН (львиная доля балканского трафика женщин обслуживает миротворцев и гражданских служащих ООН). Двигаясь на север, банды могли переправлять женщин в Чехию и Германию, откуда можно было вернуться на угнанной машине.

Трафик женщин и контрабанда машин в определенной степени перекрывались. Эти промыслы явно использовали одни и те же маршруты и статьи расходов, однако с некоторых пор полиция стала определять их как самостоятельные предприятия. Как правило, переправка женщин осуществляется небольшими самостоятельными группами, которые возят свой «товар» из одного региона в другой и сами не знают, где именно отыщется покупатель. Угон машин, поставленный на широкую ногу, – дело другое, требующее управления более крупными и хорошо организованными синдикатами. Продается ли и распространяется товар крупными или мелкими синдикатами – это обычно зависит от характера товара, географии его происхождения и места назначения, несмотря на то что продажи большинства подобных товаров и услуг совпадают друг с другом (в особенности в отношении торговых путей).

Трафик женщин привлекателен для преступников тем, что обеспечивает хорошую возможность для старта. Женщины могут легально пересекать границы и не привлекают внимания специальных розыскных собак. Первоначальные расходы на этот бизнес – лишь малая толика от того, что требуется для участия в похищении машин. Накладные расходы здесь минимальны, а поскольку этот «товар» – похищенные женщины – производит услуги, его можно использовать снова и снова. Всего одна женщина может приносить переправщику от 5 до 10 тыс. долларов в месяц. Эти подсчеты не затрагивают такой ужасающей реальности, как многократные изнасилования и неправдоподобная эксплуатация. Однако ни поставщик (бандит), ни потребитель (состоятельный западноевропеец) не видят в таком отношении ничего, кроме экономических факторов. Первый живет в среде, в которой почти нет места управлению и полицейскому надзору: если он не продаст эту женщину, за него это сделает кто-то еще. Второй же, по всей видимости, оставляет свою совесть в прихожей, вместе с пальто и шляпой.

По всей Восточной Европе переход к капитализму давался полицейским исключительно тяжело. Многие презирали их за то, что раньше, при коммунизме, они участвовали в репрессиях против инакомыслящих. А в новых демократиях повседневные тяготы полицейских являли собой контраст с тем разгульным образом жизни, которым наслаждались некоторые из их бывших коллег, участвовавших в сколачивании новых преступных империй. При новых рыночных условиях зарплаты полицейских были смехотворными: когда в годы после падения коммунизма я ездил по Болгарии, Югославии и Румынии, то всякий раз вынужден был платить не меньше 50 долларов неофициальных штрафов, налагавшихся на меня бедствующими дорожными полицейскими. Власть закона, которая так необходима для этих истерзанных обществ, была в них фикцией.

А потом – и не в последний раз – Запад сделал одну крупную, ужасную глупость. Тридцатого мая 1992 года Совет Безопасности ООН принял в Нью-Йорке Резолюцию №757, налагавшую экономические санкции на Сербию и Черногорию. Раздираемые войнами, разоренные и истерзанные Балканы вот-вот должны были превратиться в фабрику криминала и контрабанды, едва ли вообще имевшую параллели в истории. Пока весь мир заламывал руки и стенал об ужасном националистическом натиске югославских народов и их правительств, балканские мафии стали забывать о своих этнических различиях и сливаться в неимоверном преступном сотрудничестве. Сотрудничеству этому, в свою очередь, предстояло распространяться по всему земному шару, объединяя самые влиятельные мафии – в частности мафии Колумбии, России и Золотого Треугольника[2]. И чтобы хотя бы отчасти осознать, что происходит, «международному сообществу» потребовались годы.

Глава вторая

Кровавая нажива

«Пять минут, Дик, – отрезал Сэнди Бергер, советник Билла Клинтона по национальной безопасности. – У него будет пять минут с президентом, и не больше». Дик Склар был разочарован. Он считал, что президент Черногории Мило Джуканович заслуживал более продолжительной встречи со своим американским коллегой. Однако Бергер был тверд.

За плечами Склара было несколько лет малозаметной работы в качестве неутомимого посредника Клинтона. Он знал позицию президента по Балканам, однако столь краткая встреча, уготованная моложавому Джукановичу, удивила его. Всем представлялось, что президент Черногории представлял неизвестное горное мини-государство, над которым традиционно подтрунивала литература – от Джона Бьюкена до Агаты Кристи. Однако, как указывал Склар, «Джуканович оказался самым смелым нашим сторонником во время косовской кампании». И именно благодаря победе в этой войне Клинтон и его команда пребывали в таком приподнятом настроении, когда в середине июля 1999 года они прибыли в Словению – альпийское государство, расположенное между Балканами и Центральной Европой.

Поборники Мило Джукановича, человека, который дал Черногории независимость и доход от транзита сигарет.

Несколькими неделями раньше югославская армия запросила перемирия, к явному облегчению Клинтона и его ближайших советников. Это была трудная война – она оказалась вовсе не тем недельным броском, который перед началом боевых действий пророчили высокопоставленные чиновники из администрации. Теперь президент путешествовал по Европе, выражая благодарность восемнадцати союзникам Америки по НАТО и прочим своим сторонникам за то, что они остались с ней.

В неблагополучной федеративной семье под названием «Югославия» Черногория доводилась младшей сестрой капризной и агрессивной Сербии. Однако несмотря на то, что во время войны в Косово аэропорты, морские порты и границы Черногории контролировала югославская армия, высокий и гибкий баскетболист-любитель, ставший президентом Черногории, был как заноза для сербского диктатора Слободана Милошевича. Джуканович не только поддерживал политику Запада (несмотря на то что с 1992 года Черногория страдала от жестких экономических санкций ООН), но и обеспечил надежное укрытие противникам Милошевича, сделав так, что инакомыслие в Сербии не было задушено.

Милошевич задирал и пугал Джукановича, но черногорец настоял на своем, а это требовало отваги.

Джуканович вел себя на редкость осторожно. В ходе кампании НАТО разбомбило десятки объектов на территории Черногории, однако он поддерживал эти удары иностранного агрессора по своей республике.

Дик Склар считал, что такой риск, который Джуканович взвалил на себя ради Запада, заслуживал чего-то большего, чем пятиминутный обмен пустыми словами в отеле с чудесным названием «Слон» в словенской столице Любляне. Однако едва президенты сели беседовать, Склар успокоился: Клинтон немедленно проникся симпатией к Джукановичу, и они, позабыв о протоколе, больше часа беседовали обо всем подряд: о Милошевиче, о войне, о Косово и о будущем Балкан. Потом Джуканович выразит свое удовлетворение тем, что Клинтон знаком с историей Черногории: как всегда, президент США выполнил свое домашнее задание. Однако затронули они и еще один вопрос, который заставил Джукановича проявить несвойственное ему смущение: вопрос о сигаретах. Могло показаться странным, что Клинтон, который не курил, поднял этот вопрос. Но тогда он уже знал, что любовь к сигаретам была главным пороком Джукановича, и он считал, что обязан предупредить своего черногорского коллегу насчет «вреда для здоровья».

Почти все 90-е годы страна Джукановича Черногория, с населением всего в 500 тыс. человек (у остальных балканских народов лень черногорцев вошла в поговорку), стала центром многомиллиардного преступного промысла, который приносил доходы всюду – в Америке, на всем Ближнем Востоке, в Средней Азии, в странах Магриба и в Западной Европе.

Маршруты балканской контрабанды в 90-х годах.

Неделя за неделей в два главных аэропорта страны партиями прибывало по несколько тонн нелегальных сигарет, которые сразу же переправлялись в порт Бар. Я вспоминаю, как весной 1996 года ехал по пустым черногорским дорогам, с удовольствием предвкушая вид, который порадует меня, едва я выберусь на побережье Адриатики, сразу же к северу от озера Шкодер. Живописную горную дорогу ограждали отвесные стены ярко-желтых утесов в добрые несколько десятков метров высотой. Морская вода в этой части Адриатики прозрачная и ярко-голубая, свободная от той зеленовато-черной грязи, которые изрыгают вдоль северо-западного побережья промышленные левиафаны Италии. Но взглянув ради такого вида вниз, на порт Бар, я заметил также, что в гавани толкутся сотни крохотных скоростных моторных лодок. Все они загружались контрабандными сигаретами и стремительно уходили в море, совершая свой двухсоткилометровый рывок к проливу Отранто и в порт-партнер Бари, где итальянская мафия уже готовилась их разгружать.

Каждый блок сигарет облагался налогом, который Мило Джуканович именовал «транзитным». Милошевич урезал потоки федеральных средств, поступавших в Черногорию едва ли не до нуля, и поэтому, утверждал Джуканович, «транзитный налог» был единственным способом удерживать государство на плаву и избегать давления сербов.

Любой житель Балкан знает, что его регион является центром незаконной торговли сигаретами. Вскоре после того, как в 1991 году в бывшей Югославии разразилась война, по ресторанам Загреба, Белграда и Сараева шастали мальчишки от шести лет и старше, и на шее у них висели деревянные подносы, где были аккуратно уложены западные сигареты высшего качества. На тротуарах через каждые двадцать пять метров стояли старики, чьи изборожденные морщинами лица выдавали страсть к курению длиною в жизнь, и предлагали «Уинстон» и «Мальборо» в блоках по десять пачек. В Лондоне блок стоил бы 75 долларов, в Нью-Йорке, возможно, 40 долларов. Но на Балканах такой блок уходил всего за десять баксов. Такая ценовая разница делала курение абсолютно доступной вредной привычкой даже в суровое военное время. На Балканах курило более половины населения: это был богатый рынок.

У меня был постоянный поставщик по имени Мико, пухлощекий белградский парень с копной каштановых волос. (Пусть уважаемые читатели знают, что с тех пор я избавился от табачной зависимости.) Было важно установить с вашим поставщиком сигарет доверительные отношения, поскольку существовало две разновидности нелегальных сигарет, которые непосвященный не отличил бы друг от друга, – и тем не менее различались они сильно. Первая разновидность изготавливалась из низкосортного местного табака и затем паковалась под видом западного продукта. На вид это был фирменный товар, однако вкус у него был такой, будто сигареты набивали опилками пополам с козьими катышками.

Сигареты второго вида были высококачественной продукцией западных табачных компаний, нерастаможенной и предназначавшейся для экспорта. Их покупали непосредственно на фабриках в Америке, Европе и Японии, а затем отправляли в Европу через одну из двух зон свободной торговли в Европе – голландский Роттердам или швейцарский кантон Цуг. Там их продавали в третьи страны, где уровень коррупции был повыше – возможно, в Египет, а возможно, в Узбекистан. Чиновники и преступные синдикаты облагали сигареты налогами на каждом этапе их путешествия, и те, что предназначались для рынков Евросоюза, делали последнюю остановку в Черногории, прежде чем попасть в страны ЕС на моторных лодках. Но и при том, что каждый отрезал себе кусок от сигаретных прибылей (таможенники в Египте, начальники портов в Румынии и так далее), сигареты тем не менее были на 50% дешевле, когда поступали на черный рынок в Италии или Великобритании, потому что акцизы на табак в этих странах очень высоки.

В октябре 2002 года, после восьми лет расследований, прокуроры наконец-то подготовили судебные иски, обвиняя две американские компании – «Р. Дж. Рейнольдс» и «Филип Моррис» – в содействии контрабанде сигарет. Производителям были предъявлены самые разнообразные обвинения, в том числе и такое: балканская сигаретная торговля связана с отмыванием денег колумбийской наркоторговли. Юристы представили подробный отчет о том, как президент Джуканович и его сотоварищи выручили от контрабанды сигарет сотни миллионов долларов. Две черногорские компании – обе под контролем Джукановича – и черногорские спецслужбы взимали по 30 долларов с каждого блока сигарет, проходившего транзитом. «Эти деньги делили между собой всевозможные черногорские чиновники, вовлеченные в этот бизнес и распоряжавшиеся выдачей лицензий на транзит сигарет через Черногорию», – гласили судебные документы Евросоюза. Вторая из этих компаний, с обезоруживающе честным названием «Черногорский табачный транзит» – Montenegrin Tabak Transit (или МТТ), принадлежала неким итальянцам, подозреваемым в связях с мафией. «МТТ была основана некими членами организованного преступного сообщества при участии черногорских государственных чиновников. Компания получила официальное разрешение от Черногорского управления иностранных инвестиций и действовала под особой защитой Мило Джукановича», – утверждают документы Евросоюза.

Уже в 1994 году Евросоюзу было известно, что сигаретная мафия, с которой Джуканович вел дела, стоила Европе 6—8 млрд. долларов в год – и это одни только неполученные акцизы (главным образом в Италии и Великобритании). Итальянские прокуроры никак не могли призвать Джукановича к ответу за контрабанду и связи с мафией. Одновременно из США в Рим приходили секретные послания, которые требовали, чтобы итальянцы оставили Джукановича в покое. Черногорский президент был нужен Вашингтону в его войне с Милошевичем.

Джуканович утверждает, что ежегодная прибыль от табачной торговли составляла 30 млн. долларов и что благодаря ей он мог компенсировать большинство текущих расходов государства. В 1998 году, когда итальянцы уже готовились призвать Джукановича к ответу, в Рим был направлен Дик Склар, которому предстояло вести переговоры от имени балканского союзника Запада. Склар задал более чем логичный вопрос: «Почему бы вам просто не заплатить ему 30 миллионов, и тогда он свернет торговлю?» Итальянцы отказались (это было довольно нелогично), однако к тому моменту, когда летом 1999 года Клинтон встречался с Джукановичем, война в Косово была выиграна и черногорский президент уже не был так ценен в качестве союзника. Теперь Вашингтон внушал Джукановичу: если он хочет более тесных отношений с НАТО и Евросоюзом, самое время выйти из этого сигаретного бизнеса. «После встречи Мило с Клинтоном я сказал ему, что теперь он надел чистую, накрахмаленную сорочку и ему не следует испачкать ее этой скверной компанией, которой он управлял», – пояснял Дик Склар. В октябре 2001 года британская разведка наконец-то сообщила, что Черногория приструнила торговцев на моторных лодках. Джуканович внял совету, который ему дали, и начал действовать.

В 1980—1990-х годах между Западной и Восточной Европой возникла огромная разница в благосостоянии. Никогда еще такое большое количество западноевропейцев (около 75%) не жило не просто выше уровня бедности, но и в окружении стабильного комфорта. Во второй половине 90-х годов часто обсуждался следующий вопрос: должны ли богатые западноевропейские страны поддерживать свои дорогостоящие системы социального обеспечения перед лицом стремительного старения населения и роковой нелюбви к иммиграции рабочей силы в Евросоюз? Эта проблема стала еще более острой, когда динамичные молодые экономики Восточной Европы заявили о себе, а поляки, чехи и венгры доказали, что могут работать дольше и дешевле, поскольку стремятся наверстать полстолетия потребительской скудости коммунизма. Темпы роста восточноевропейской экономики стремительно увеличились сразу после падения Берлинской стены. Германия занялась перераспределением своей промышленной базы, перенося ее в Польшу, Чехию, Словакию и Венгрию, тогда как программа вступления в Евросоюз означала, что в Восточную Европу направлялись огромные суммы денег – на региональное развитие, борьбу с нищетой и становление демократических институтов. Рядовые граждане там еще досадовали на экономические трудности жизни при капитализме, однако после первоначального спада стандарты жизни стали подрастать.

Однако благодаря войне, санкциям и плохо продуманным планам восстановления и развития народы Балкан испытали на себе тяжелый, изнуряющий обвал доходов и уровня жизни. В культурном отношении они не только считали себя европейцами, но и жили в окружении европейцев. Они смотрели европейское телевидение и кино, слушали европейскую музыку и прекрасно знали, насколько богаты их соседи. Более того, в тех редких случаях, когда им предоставляли возможность переезжать к своим западным соседям, они нередко сталкивались с унижениями со стороны иммиграционных властей. И, наконец, им приходилось иметь дело с уничижительными стереотипами о Балканах, в которых они представали прирожденными убийцами, чье счастье в том, чтобы резать друг другу глотки. Расположите эти жалкие пустоши с их безработицей, застоем и насилием рядом с богатством и изобилием плодородного рая, – стоит ли удивляться тому, как сильно там стремление влиться в организованную преступность?

Участие Джукановича в преступных деяниях было не исключением, а правилом. В бывшей Югославии, скатившейся в начале 90-х к ужаснейшей братоубийственной войне, политика и организованная преступность переплетались теснее и активнее, чем в любой бывшей социалистической стране. Сербские, боснийские, албанские, македонские и хорватские воротилы бизнеса и бандиты были закадычными друзьями. Они покупали, продавали и обменивали все подряд, зная, что высокий уровень их взаимного личного доверия гораздо крепче преходящих уз истеричного национализма. Его они насаждали среди обычных людей, чтобы замаскировать свою продажность. По словам одного обозревателя, каждой из этих новых республик правил «картель, возникший из правящих коммунистических партий, полиции, военных и мафии, с президентом республики в центре этой паутины… Мелкий национализм был незаменим для картеля в качестве средства умиротворения подданных и для прикрытия непрекращающегося присвоения имущества государственным аппаратом».

В результате войн, санкций и коррупции на Балканах первой половины 90-х государства бывшей Югославии обратились к мафиям и принялись вынянчивать их, чтобы те наладили им снабжение военных действий, – а очень скоро преступники контролировали и экономику, и правительства, и саму войну. Любой, кто демонстрировал сколько-нибудь серьезные политические амбиции, не имел иного выбора, кроме как присоединиться к ним.

В феврале 1991 года, когда еще не был изобретен термин «этнические чистки» и до того, как весь мир узнал про Косово, я сидел со своими друзьями в изящном барочном центре Загреба, хорватской столицы. На их лицах было написано беспокойство: распространялись достоверные слухи о том, что югославские военные вот-вот осуществят переворот, чтобы не дать Хорватии объявить о независимости. Когда же в Белграде, югославской столице, власти объявили о том, что вечером обычное телевещание прерывается на два часа, это беспокойство превратилось в страх. В это время главный государственный канал должен был показывать фильм о предполагаемом крупном криминальном заговоре в стране. Вместе с перепуганными и разделившимися народами Югославии я смотрел, как черно-белая съемка скрытой камерой показывает троих мужчин, которые еле слышно перебрасываются фразами через деревянный стол в скромной кухне. Югославская военная контрразведка КОС («Контрао-бавештайна служба» – Контрразведывательная служба), которая и сделала этот фильм, любезно снабдила его субтитрами. Приземистая фигура главного героя фильма узнавалась безошибочно. Это был новый министр обороны нарождавшегося хорватского государства и близкий соратник хорватского президента, националиста Франьо Туджмана.

Человек, который продавал хорватам огромную партию нелегального оружия, был отнюдь не венгерским торговцем оружием, как он отрекомендовался, а сербом и агентом КОС. Кроме того, он был одним из основателей «Мультигруп», болгарской суперкомпании Ильи Павлова. В Восточной Европе КОС не было равных, и тот факт, что уже в начале 90-х годов она проникла в новые криминализованные структуры такой соседней страны, как Болгария, был внушительной демонстрацией ее сильных и длинных рук.

Фильм имел целью доказать, что президент Туджман планировал вооруженное восстание. Ведя войны за независимость от Югославии, хорваты и боснийцы столкнулись с одной огромной проблемой: Югославия могла похвастать своей Народной Армией (где доминировали сербы), четвертой по силе в мире, обладавшей внушительным, хотя и несколько устаревшим арсеналом. Подавляющее большинство офицеров хорватов и боснийцев перешло из Народной Армии Югославии к своим национальным правительствам, чтобы сражаться за независимость. Впрочем, эти нарождающиеся армии отчаянно нуждались в оружии. Потребность в нем стала еще острее, когда через три месяца после начала в июне 1991 года боевых действий ООН ввела эмбарго на поставку оружия в югославские республики. Чтобы получить шанс на победу в войне, сначала Хорватия, а годом спустя и Босния вынуждены были искать пути импорта оружия в обход международных запретов.

Хорватская диаспора в Новом Свете никогда не занимала такого видного положения, как диаспоры ее средиземноморских соседей, итальянцев, греков или даже албанцев, однако эти ярые патриоты умеют действовать тихо, но эффективно (в особенности хорваты из Центральной Канады, американского штата Огайо, Австралии и в первую очередь из Южной Америки). Южноамериканское хорватское сообщество считается самой активной националистической силой – в конце Второй мировой войны сюда бежали многие хорватские фашисты. Сразу же после того, как ООН в 1991 году ввела эмбарго, президент Аргентины Карлос Менем подписал секретный указ, разрешавший продажу Панаме 6500 тонн вооружений. В действительности этот груз был перенаправлен в Хорватию, на судах государственной компании Croatia Line. За этим указом Менема последовал второй – тайно уполномочивший продать Боливии вооружений на 51 млн. долларов. Официальное расследование, которое позже провели в Аргентине, обнаружило в нем скрытое условие, по которому Хорватии было перенаправлено 8 тыс. автоматов, 18 155-мм орудий, 2 тыс. автоматических пистолетов, 211 тыс. ручных гранат, 3 тыс. ракет «Памперо», 30 тыс. гранат к подствольным гранатометам, 3 тыс. мин, 60 минометов и несколько миллионов единиц боеприпасов.

А когда через год правительство Боснии и Герцеговины, по преимуществу мусульманское, обнаружило, что страна зажата между двумя армиями – христианских Сербии и Хорватии, – оно призвало мусульманские страны нарушить эмбарго ООН и наладить поставки в страну оружия для защиты. Между 1992 и 1995 годами Саудовская Аравия, Иран, Турция, Бруней, Пакистан, Судан и Малайзия перевели около 350 млн. долларов на банковский счет мусульманской благотворительной организации в Вене – Агентству помощи странам третьего мира (Third World Relief Agency), и эти деньги были затем использованы для закупки оружия.

Эмбарго на поставки оружия сыграли ключевую роль в налаживании каналов его контрабанды в Хорватию и Боснию, и вскоре по тем же каналам вслед за оружием потекли и наркотики.

Однако эти санкции – ничто по сравнению с всеобъемлющими экономическими санкциями ООН в отношении остатков Югославии, в том числе Сербии (включая неспокойную провинцию Косово с немалым количеством албанцев) и Черногории.

Санкции ООН наложила в июле 1992 года, поскольку Сербия, в нарушение предшествующих резолюций Совета Безопасности, поддерживала формирования боснийских сербов.

В отличие от Хорватии и Боснии, Сербия и ее союзники в Боснии недостатка в вооружениях не испытывали. Но когда были введены санкции, у Белграда возникла необходимость обеспечить себя запасами нефти и найти экспортные товары, чтобы продолжать военную кампанию. И точно так же, как Сербия позволяла провозить через свою территорию оружие из Болгарии и Румынии для своих врагов в Хорватии и Боснии, боснийцы, хорваты и албанцы были более чем счастливы продавать нефть своим врагам – сербам, поскольку из-за режима санкций это сулило сказочные прибыли. Вырученные деньги делились затем между государством, закупавшим на них еще больше оружия, и мафией с ее глубокими карманами.

Сидя в полумраке кафе, я слушаю рассказ человека, который был деловым партнером Владимира «Вани» Бокана, в 1985 году (в тридцатилетнем возрасте) открывшего первый в Белграде частный бутик одежды «Ганнибал». Мой собеседник предостерег меня: если я раскрою, кто он, его быстро убьют. «И может быть, вас убьют тоже», – добавил аноним. Однако после этого мрачного вступления теплоты в его рассказе стало побольше. «На первых порах мы ездили в Италию и покупали оптом одежду от дизайнеров, которую и продавали в «Ганнибале». Но потом Ваня придумал идею получше – «маскировку», как мы это называли, – пояснил мой собеседник. – Он заказывал одежду в Румынии – вот и маскировка! Вещи были отличные – вы ни за что не отличили бы их от итальянского оригинала, – и он продавал их за оригиналы в магазине, с громадной наценкой. Раньше, чтобы достать такой товар, людям приходилось совершать дорогостоящие поездки в Италию».

Бокан был неутомим, энергичен и интеллигентен. Его мать была педиатром, а отец когда-то работал инженером-консультантом на ООН, так что Ваня рос в таких экзотических местах, как Индонезия и Южная Америка. У него были способности к языкам, и он говорил, помимо сербохорватского, на греческом, итальянском и английском. Бокан бурлил от идей и был прирожденным предпринимателем. Когда он открыл свои бутики в Белграде и Нови Саде, а затем – цеха по всем Балканам, то оказался образцовым капиталистом, не упускавшим возможности, которые появлялись благодаря краху коммунизма и встраиванию в Запад. Еще до того, как в начале 90-х разразилась война, он сумел диверсифицировать свою компанию, импортируя в Югославию и экспортируя из нее самые разнообразные товары. Его бизнес был полностью законным, – он создавал экономические связи между бывшей соцстраной и Европейским союзом и создавал одновременно прибыль для государства и рабочие места.

Покойный Владимир «Ваня» Бокан, организатор контрабанды сигаретами на Балканах.

Однако в 1992 году вмешались война с Боснией и санкции ООН, изменившие ту среду, в которой действовал Бокан. Голосование за эмбарго против Югославии немедленно сделало всю торговлю Бокана незаконной в глазах международного права, поскольку Сербия была сердцем его торговой империи.

На Евросоюзе и Америке санкции сказались лишь незначительно. Большинство западных компаний могли позволить себе прекратить торговлю с Белградом, особенно когда их правительства грозили суровыми мерами тем, кто нарушит санкции. Сербия находится на пересечении всех торговых путей Балкан: ее дороги и рынки важны для ее соседей почти так же, как для нее самой. Разумеется, ООН издала предупреждения соседним странам, согласно которым те должны были разорвать все связи с Сербией и Черногорией. Для балканских стран эти санкции были катастрофой.

Такие бизнесмены, как Илья Павлов, чувствовали себя не особенно ущемленными, даже несмотря на то, что болгарское правительство больше ничем не могло торговать с Сербией. Югославская военная контрразведка КОС, воспользовавшись своим влиянием в «Мультигруп», навела Павлова на мысль одолжить у правительства железнодорожные составы, чтобы отправлять в Сербию миллионы литров бензина по железной дороге. Составы сопровождали члены группы SIC, одной из двух крупнейших рэкетирских группировок Болгарии, и поезда успешно проходили мимо таможенных служащих, чьи скромные зарплаты означали, что их верность можно купить. Билл Монтгомери, который был тогда послом США в Софии, вспоминает, что болгарское правительство в действительности с самого начала активно участвовало в этом: «Один сотрудник посольства, по случайному стечению обстоятельств, пересекал ночью западную границу страны, когда заметил, что вокруг полно полиции с включенными фонарями. Он подъехал поближе и посмотрел, что там происходит. Мимо него проползло около ста нефтяных цистерн – он их сосчитал, – которые болгарские полицейские сопровождали через границу».

Через Сербию проходил основной путь, связывавший Болгарию с остальной Европой. Совет Безопасности ООН, вводя санкции против Багдада, уже предложил Болгарии «сделать ручкой» тому миллиарду долларов, который она ссудила Ираку Саддама Хусейна. Теперь же ООН велела Болгарии не направлять грузовики через Сербию. Это оказалось тяжелейшим ударом, поскольку под угрозой оказались самые важные статьи экспорта в Западную Европу. «ВВП Болгарии составляет 10 миллиардов долларов, а они только на фруктах и овощах теряли миллиард, – поясняет Билл Монтгомери. – Я предлагал разрешить болгарам еженедельно отправлять караван через Сербию, который возглавляли и замыкали бы машины ООН. Он бы не останавливался, а проходил через страну насквозь. ООН согласилась на это, европейцы согласились на это, а Леон Ферт, советник вице-президента Элла Гора, оказался против и заблокировал предложение. На него не удалось повлиять, и это было очень досадно». Досадно и, кроме того, очень обнадеживающе для организованной преступности, которая процветала благодаря экономическим бедствиям, вызванным близорукой политикой.

Соседям Югославии не было предложено ни гроша помощи или компенсаций – то есть издержки оскорбленных нравственных чувств международного сообщества они должны были взвалить на свои плечи. Поэтому у них оставался единственный способ выплачивать пенсии, зарплаты и медицинские страховки: передать в руки мафии главные торговые пути и изображать неведение, бессилие или все сразу. По мере того как развивался кризис, развивался и этот губительный симбиоз политики и преступности.

В самой же Сербии Ваня Бокан, занимавшийся продажей одежды, быстро наладил поставки в Югославию нефти и металлов. Во всем регионе преступники и бизнесмены не покладая рук плели густую сеть дружеских и деловых связей, чтобы сорвать эмбарго. Голосование в Совете Безопасности ООН практически в одночасье породило панбалканскую мафию, обладающую исключительной мощью, сферой влияния, изобретательностью и коррупционным потенциалом.

Кое-кто в администрации президента США предостерегал Клинтона о том, что все это будет иметь серьезные последствия. Как сообщил мне один высокопоставленный чиновник из Казначейства США, «мы дали ясно понять коллегам из Белого дома, что санкциями Сербию не сломить. Сербы были самодостаточны в отношении продовольствия, а учитывая, что их страна занимает в региональной экономике центральное место, соседи были обречены продолжать с ней торговлю». Это предупреждение о губительных последствиях санкций, равно как и многие другие, было проигнорировано.

Вскоре примеру Вани Бокана стали следовать все, продавая в Сербию любую нефть, до которой только могли добраться. Румыны гнали в страну баржи, едва не тонувшие под грузом неимоверно низкокачественной румынской нефти. Доклад американской разведки гласил: «Албания импортировала нефть по нефтепроводу на северной границе с помощью лодок на озере Шкодер, с помощью автоколонн с залитыми запасными баками, с помощью ослов, перевозивших бочки с нефтью через гористую местность… Подсчитано, что в 1993—1994 годах совокупный поток нефти приносил Албании свыше одного миллиона долларов в день». Несмотря на то что Албания осуждала Сербию особенно яростно, именно она сыграла главную роль в снабжении Белграда нефтью. Доклад далее гласил: «Были использованы баржи для транспортировки нефти с Украины. Объемы поставок по реке Дунай привлекли внимание сербских пиратов, которые курсировали по Дунаю и искали, где можно угнать судно с топливом… Нефтепродукты из Румынии поступали по автодорогам, на судах и через подземный нефтепровод от румынского нефтезавода в Тимишоаре. Автомобили переоборудовались таким образом, чтобы перевозить по 500 галлонов (1900 литров) топлива».

Российскому бизнесу этот праздник нарушения санкций, разумеется, тоже давал шансы, мимо которых он не мог пройти. Нефтегазовый гигант «Газпром» пошел на заключение с Сербией бартерного соглашения. Воспользовавшись своими избыточными запасами зерна, Сербия могла ежегодно обменивать у «Газпрома» нефти на сумму в 100—250 млн. долларов.

На том этапе, когда бензин попадал к потребителю в Белграде, он стоил вчетверо дороже, чем в остальной Европе. Я покупал его на обочине дорог в районе Земун. Мелкие продавцы сидели на своих канистрах и ведрах с бензином (прикуренная сигарета в углу рта была в порядке вещей). Машины просто тормозили возле них, и водители покупали 10—15 литров имевшегося в наличии бензина. Я установил деловые отношения с неким Стево из Земуна, которого мне удалось заинтересовать в том, чтобы он поставлял только качественный бензин из Венгрии или Болгарии, а не взрывоопасную смесь из Румынии, от которой, по слухам, уже через несколько часов могло заклинить двигатель.

Экономики отделившихся от Югославии республик лежали в руинах: фирмы нередко зависели от поставщиков в странах, с которыми теперь шла война, а экспорт промышленных товаров из Восточной и Западной Европы прекратился. Тем не менее ежемесячно эти республики приобретали оружие, нефть, продовольствие и предметы роскоши на миллиарды долларов. Хотя большинство населения беднело день ото дня, на улицах всех балканских городов можно было видеть и новый класс сверхбогатых предпринимателей, и бандитов. В Загребе, Белграде и других городах было полно «Феррари», «Порше», а также бронированных «Мерседесов» и джипов. Время от времени за тонированными стеклами машин можно было различить бычьи шеи и темные очки. Я хорошо помню, как напуганный владелец ресторана в македонской столице Скопье попросил меня оплатить счет и побыстрее освободить столик, поскольку к нему пожаловали особые гости, огорчать которых ему не хотелось. Когда, выходя из заведения, я увидел, как туда входит отряд неких безмозглых культуристов, то заметил, что они даже не были македонцами или болгарами – в чужой стране они вели себя как дома.

Такие люди преспокойно носили оружие и щеголяли национальными символами своих народов – четырьмя сербскими «С», боснийской лилией, албанским орлом или хорватской «шахматной доской». Дело было в том, что, хотя они с удовольствием торговали со своими «коллегами» на вражеской территории, большинство из них имело отношение к преступным вооруженным формированиям, которые вырезали мирное население в зонах боевых действий Боснии и Хорватии. В Боснии сербские головорезы, взявшие Сараево в осаду, были не единственной силой. Там были и собственные, мусульманские полевые командиры, которые полностью контролировали экономику города, торговали с осадившими его сербами, а затем выдавливали последние гроши из своих соотечественников, повышая цены на основные продукты питания, часто похищенные у ООН и гуманитарных организаций.

За всю эту оргию войны и потребительского изобилия надо было чем-то платить. Бывшие югославские республики были теперь не в том положении, чтобы сводить торговый баланс посредством традиционных статей экспорта, так что они решили финансировать войну из других источников. А поскольку нарушение санкций уже превратилось в промысел, породивший громадную всебалканскую сеть организованной преступности (участники которой не признавали никаких этнических факторов в том, что касалось торговли), то лучшим способом поправлять государственные дела стал мафиозный бизнес: наркотики, оружие, нефть, женщины и мигранты. Фундамент фабрики преступности был заложен.

Жизнь нарушителя санкций и неразборчивого предпринимателя полна риска. Конкуренция за нелегальные рынки в бывшей Югославии была жесткой, так что показательные заказные убийства бандитов и бизнесменов стали регулярным явлением в жизни столиц Хорватии, Сербии, Боснии и Черногории. Богатство Бокана и занятая им доля рынка сами по себе делали его подходящей мишенью. Однако он был особенно уязвим и по другой причине – он не любил Слободана Милошевича, главного заправилу в Сербии, и, более того, не боялся говорить об этом.

Мой анонимный собеседник, бывший партнер Бокана, вспоминал, как однажды летом в Белграде они «ехали по Бульвару Революции, когда рядом с нами возник черный джип. Его пассажир выхватил пистолет и спокойно открыл по нам огонь». Из пяти пуль три попали Бокану в плечо. Настало время залечь ненадолго на дно, и Бокан с семьей перебрался в Грецию. Она оказалась идеальной базой: греки симпатизировали сербам, а порт Салоники на севере страны был к тому моменту одним из основных центров операций с нарушением санкций. «Греческие власти делали все, что было в их силах, чтобы облегчить нарушение эмбарго, – признавал позже Ваня. – Например, они никогда не требовали документов на разгрузку… Они считали, что эмбарго было несправедливым». С помощью своих связей в греческой разведке Бокан в рекордные сроки получил греческое гражданство и быстро стал ярким персонажем на той космополитической арене, в которую Афины превратились после падения коммунизма. В начале 90-х в греческой столице было не счесть грузин, венгров, албанцев, русских, прибалтов и представителей других народов. Все они были при деньгах, всех их привлекала продажность греческих чиновников, а многие из них претендовали и на греческие корни, и, следовательно, на автоматическое получение европейского паспорта.

Кроме того, теперь Бокан переключился и на братскую для сербов Черногорию. Любопытное совпадение с обстоятельствами жизни болгарина Ильи Павлова: тестем Вани Бокана был черногорец, один из трех генералов – руководителей югославской военной контрразведки КОС. Он познакомил своего зятя с ведущими политиками и бизнесменами Черногории, в том числе с амбициозным молодым премьер-министром Мило Джукановичем. Вскоре эти двое, объединенные духом предпринимательства, уже изучали возможные сферы сотрудничества. «Черный пират», как с недавних пор называли Бокана, как раз приобрел два транспортных самолета Ил-76. На первый взгляд это выглядело неудачным вложением средств: НАТО запретило все полеты над Сербией и Черногорией. Однако одну лазейку Бокан отыскал: в Черногории была разрешена посадка самолетов «по техническим причинам». С помощью своих новых черногорских друзей Бокан придумал идею, тянувшую на миллиарды: экспорт итальянской мафии сигарет, не облагавшихся налогами.

В одной из европейских зон свободной торговли (Роттердам и швейцарский Цуг) Бокан загружал свои вместительные «илы» сигаретами, которые ввозились туда прямо с фабрик всех крупных производителей Америки и Западной Европы. Иногда самолеты еще и захватывали товар в аэропортах Ближнего Востока и Средней Азии, где экспортные документы легко исчезали. Затем самолеты летели на Мальту или в какое-нибудь другое безобидное место в Европе, однако в Черногории получали разрешение на «техническую посадку». «Я покупал сигареты в Америке и отправлял их в Роттердам, используя абсолютно законные каналы, – пояснял Бокан. – Сигареты официально предназначались для Румынии, однако я перенаправлял их в Черногорию, а затем продавал в Италию, – откровенно добавлял он. – Самолеты задерживались на земле очень ненадолго. Они садились, разгружались и снова взлетали, а сигареты поступали на склад или перевозились прямо в порт».

В порту их грузили на моторные лодки, и каждую ночь целый рой крошечных суденышек, жужжа, пересекал Адриатику в направлении итальянской провинции Апулия. Там действовала одна из молодых, не вполне организованных, но явно агрессивных итальянских криминальных группировок – «Санта Корона Унита», или «Единая святая корона» (SCU). «Итальянская полиция и таможня оказались в безнадежном положении, – утверждает Братислав Грубачич, сербский журналист, тщательно расследовавший это дело. – От порта Анкона до Бари, на севере, то есть на триста миль береговой линии, у них имеется всего два скоростных катера, способных перехватывать черногорские моторные лодки, которые каждую ночь пересекают море целыми десятками».

«С 1992 года Черногория представляет собой один сплошной рынок контрабандных сигарет», – писал немецкий федеральный прокурор, который анализировал эту ситуацию с 1994 года. Разумеется, причина, по которой бедствующее государство взялось за это, заключается в том, что мужчины и женщины в Евросоюзе не любят оплачивать высокие табачные акцизы и сами готовы нарушать закон, покупая сигареты на улице. В Северном Лондоне сигареты, не обложенные акцизом, можно купить у курдов и косовских албанцев, которые ими торгуют прямо возле супермаркета «Сэйфуэй» на оживленной улице Холлоуэй-роуд. Одна пачка стоит полтора-два евро, что на три евро дешевле сигарет с оплаченным акцизом. Несмотря на то что эти сигареты проделывают трудный путь из США через Роттердам, на Восточное Средиземноморье и обратно через Балканы, десятки людей, участвующих в контрабанде, получают сказочные прибыли, поскольку с фабрики сигареты отпускают всего по 40 центов за пачку. Для многих жителей Балкан контрабанда оказалось идеальным «преступлением без жертвы» – курение там не считается чем-то предосудительным, а проигравшими оказываются только министерства финансов европейских страх. Так что какая разница?

Вести свой сигаретный бизнес Бокан мог только с одобрения правительства в Белграде, а это означало, что Слободан Милошевич должен был дать свое личное разрешение. «Он утверждал все», – признавался позже тесть Вани, генерал из КОС. Естественно, свое одобрение должны были дать и могущественные югославские спецслужбы – УДБА («Управа државне безбедности», или Управление госбезопасности, гражданская тайная полиция) и КОС (военная контрразведка). Поскольку в бывшей Югославии, в отличие от других восточноевропейских стран, установились националистические диктатуры и разразилась война, там не проводились мероприятия по лишению тайной полиции ее власти, как это было в Болгарии. По всей Югославии организованная преступность и тайная полиция работали в замечательном согласии, да так, что часто было невозможно понять, где заканчивается первая и начинается вторая. Таким образом, Югославия превзошла по своей криминализации все другие восточноевропейские страны. Итогом всего этого явилось насилие и разрушения.

Хорваты, албанцы, македонцы, черногорцы и сербы прекрасно сотрудничали друг с другом в переправке контрабанды, наркотиков и женщин из одной республики в другую. Получив «лицензии» от своих правительств и спецслужб, они образовали эффективные картели с системой «горизонтальных» связей, которые распространялись на несколько стран. Один из крупнейших таких картелей объединял турецкие героиновые группировки и болгарские, сербские, македонские и албанские синдикаты и переправлял в Западную Европу внушительное количество героина, производившегося в Афганистане. Во время войн в Косово и Македонии на рубеже тысячелетий этот картель работал как часы, несмотря на то что маршруты контрабанды пересекала линия фронта.

Но если сотрудничество с враждебными народами оказалось простым делом, то у себя дома преступники стали сталкиваться с угрожающе серьезной конкуренцией. Большая часть из сотен мафиозных убийств, совершенных на Балканах между 1990 и 2007 годами, была совершена соотечественниками жертв: убийство сербами сербов и хорватами – хорватов стало повседневным явлением.

Один из особенно кровавых эпизодов убийств в Сербии был спровоцирован «сигаретными войнами», которые разразились, когда на сцене появились два новых игрока, решивших, что они сумеют заставить Ваню Бокана потесниться. Оба были очень опасны. Станко Суботич по прозвищу Хлыст, который начинал как скромный портной и служащий Бокана, в итоге превратился в самого могущественного контрабандиста в Европе, – он проживал в Швейцарии и имел офисы в Дубае. Хлыст сыграл на известной скаредности Бокана и втиснулся в черногорскую сигаретную торговлю, предложив соучастникам более высокий процент от прибылей.

Вторым был гонщик-любитель, который построил в своем родном сербском городке Панчево псевдо-Диснейленд под названием «Бэмбиленд». Люди обращались к этому молодому бандиту с исключительной почтительностью: ведь его звали Марко Милошевич, и он был сыном Слободана Милошевича, главного сербского «капо». Сербское Управление по борьбе с организованной преступностью установило, что Милошевич-младший приказал сровнять с землей приграничные магазины своих конкурентов, торговавших безакцизными сигаретами (это были важнейшие точки их розничной продажи). Оно установило также, что жена Милошевича Мирьяна Маркович, эта балканская Леди Макбет, убедила начальника таможни разрешить ее сыну безнаказанно ввозить и вывозить из Сербии контрабандные сигареты.

Станко «Хлыст» Суботич – один из богатейших бизнесменов на Балканах.

В 1997 году, вслед за появлением этих двух конкурирующих синдикатов, между Милошевичем и Джукановичем, президентами Сербии и Черногории, немедленно разгорелась политическая битва. Оба они правили республиками, в которых ключевые позиции в политической и экономической жизни узурпировала организованная преступность, и оба пользовались для запугивания оппонентов услугами спецслужб и мафиози. Однако Джуканович понимал: стратегия Милошевича, постоянно раздражающего и провоцирующего Запад, едва ли принесет ему долгосрочные дивиденды. Джуканович, вполне в духе своего яркого, современного подхода, объявил, что собирается последовать примеру других республик бывшей Югославии – отделиться от Сербии и добиться независимости.

Всего за несколько недель ряд близких соратников обоих президентов и почти все ведущие фигуры сигаретной торговли были перебиты средь бела дня. Заместитель министра внутренних дел Сербии держал свою «резиденцию» в новеньком белградском ресторане «Мамма Миа», в нескольких метрах от британского посольства – там его и нашпиговал пулями неизвестный автоматчик. Этот чиновник, головорез старой закалки, к которому Милошевич питал особую приязнь, был убит, когда охранял 700 тыс. немецких марок наличными (утверждают, что это были сигаретные прибыли). «Просто он стал слишком жадным, – сетовал один из его коллег, из сербских Сил безопасности. – Хотел забрать себе слишком много, а свою задницу не прикрыл». Затем наступил черед начальника службы безопасности Джукановича, который погряз в сигаретном бизнесе с головой, – тот был убит у себя дома. Поскольку его пистолет остался в кобуре (оружие убитый всегда держал на боевом взводе, готовым к стрельбе), большинство людей заключило, что жертва доверяла своему убийце. «Убийства тогда заказывали, как заказывают чашку кофе», – вспоминал после свержения Милошевича один министр сербского правительства. Но хотя списки убитых пополнялись, сигареты по-прежнему шли, а деньги – поступали на счета, и даже невзирая на то, что Милошевич и Джуканович превратились в злейших врагов, их представителям по-прежнему удавалось находить способы мирного сосуществования в сфере дележа сигаретных прибылей – хотя неожиданные похороны порой и осложняли достижение договоренностей.

Криминализованные страны, такие, как Сербия, нестабильны по своей природе. Громадная пропасть между богатыми и бедными становится вопиюще заметной, экономика рушится от собственной неэффективности, коррупция становится поголовной, а лидеров вроде Милошевича легко убедить впутаться в военные авантюры, обреченные на провал. Поражение в Косовской войне 1999 года вселило беспокойство в преступность, поддерживавшую Милошевича. Появились признаки того, что некоторые крупные олигархи и теневые воротилы устали от нестабильности, которую породила их же собственная мафиозная власть. А когда жена и сын Милошевича поднялись до положения боссов крупных картелей, волна разочарования охватила и их конкурентов, и обычных людей. С окончания войны в Косово прошло шесть месяцев, когда в Белграде было совершено заказное убийство, имевшее исключительно важные последствия.

Морозы в январе 2000 года били все рекорды, и в субботу, пятнадцатого числа, над городом большую часть дня висел морозный туман. Вечерело, и столбик термометра пополз вниз. Тьму пронзал сильный луч темно-зеленого света, который испускал отель «Интерконтиненталь» – стоящее особняком прямоугольное здание, которое одиноко высится над Дунаем в Новом Белграде. В вестибюле отеля, на кожаных диванах, ужасном наследии 70-х, сидели, развалившись, несколько крутого вида парней, которые обсуждали футбол и заполняли квитанции тотализатора. В 17.04 бывший белградский полицейский Доброслав Гаврич вышел из лифта и направился к ним. Поравнявшись со стойкой администратора, он достал пистолет и открыл огонь. На следующие пару минут в отеле воцарился ужасающий хаос: сидевшие парни открыли ответный огонь. Гаврич был ранен в спину, однако от верной смерти его спас помощник, который, возникнув из ниоткуда, протащил его через вращающуюся дверь и посадил в машину, которая, быстро скрывшись в густом тумане, понеслась на встречу с другой машиной.

А в отеле «Интерконтиненталь», посреди крови и стонов, умирал человек, который заполнял купон тотализатора, – своим многочисленным поклонникам он был известен как Командир. Он получил три пули в голову, одна из которых, прошив его левый глаз, вошла прямо в мозг. Так встретил свой предсказуемо бесславный конец Аркан, самый известный криминальный босс Белграда, которого по всей Европе разыскивали по обвинениям в убийствах и вооруженных ограблениях – «агрессивный, вооруженный и крайне опасный», как его описывал ордер Интерпола на арест. Гаагский трибунал по военным преступлениям также готовил против него обвинение в геноциде, а за год до этого даже Слободан Милошевич, в корне безнравственный сербский диктатор, назвал его «мой главный враг», несмотря на то что в годы югославских войн 90-х Аркан пролил по велению Милошевича немало крови.

Однако у Командира было и много друзей, и более того, – огромное количество сербов почитало его в качестве самой блестящей знаменитости в стране. Когда Аркана убили, Зоран Джинджич, лидер оппозиции, так любимый Западом, поскольку он мешал Милошевичу, а затем первый демократический премьер-министр Сербии, назвал убитого своим близким другом. «Именно Аркан предупредил меня, чтобы во время войны в Косово я бежал в Черногорию, поскольку Милошевич собирался меня убить», – пояснял впоследствии Джинджич. (Более того, Аркан, предвосхищая демократическое будущее Сербии, даже организовал и оплатил бегство Джинджича.) Аркана оплакивали сотни тысяч человек: бандиты, оппозиционеры, эстрадные артисты, сторонники и противники Милошевича, футбольные хулиганы и деловое сообщество. Его известность достигла даже Италии. При его посредничестве клуб «Лацио» купил ряд лучших сербских футболистов, так что итальянские фанаты однажды даже развернули огромный плакат: «Да здравствует Аркан и его Тигры!»

Аркан, Милица и «Тигры» Аркана.

В 1995 году Аркан женился на Цеце, пышнотелой певице, которая сделала популярным местный жанр турбофолк, весьма любимый распущенной сербской националистической молодежью. На свадебной церемонии Аркан появился из собора Святого Саввы в полной форме генерала времен Первой мировой войны. Этот его образ оказался у фоторедакторов всего света таким же популярным, как и другой: Аркан, одетый как партизан, позирует на фоне танка с маленьким тигренком (тигрица Милица, одолженная в белградском зоопарке) в окружении своих товарищей-головорезов из сербского добровольческого отряда «Тигры». Эта фотография была тщательно продумана и имела своей целью вызывать у сербских масс почитание и боевой пыл, а у боснийских и хорватских крестьян, которых Аркан собирался убить или «зачистить», – страх. Я припоминаю, как в начале войны в Боснии вынужден был укрываться в отеле недалеко от аэропорта Сараево во время продолжительной, хотя и относительно безвредной, атаки сербских сил. Оказавшись в осаде, мы заметили, что все крестьяне-мусульмане собирают пожитки и готовятся бежать. «Нам сказали, что сюда идет Аркан со своими «тиграми», – объясняли он в суматохе. Не было более эффективного средства этнических чисток, чем возможное появление Аркана.

Настоящее его имя было Желько Разнатович, родился он в 1952 году в семье югославского военного летчика. Воспитывался в относительно привилегированной среде, однако уже подростком был известен как сорвиголова и всего в семнадцатилетнем возрасте получил в Белграде свой первый срок – за кражу. В отличие от других восточноевропейских стран, которые были союзниками СССР, Югославия придерживалась в «холодной войне» нейтралитета и была социалистической системой, где разрешалась незначительная частная инициатива. Более того, в то время как большинство граждан советского блока сидели взаперти в своих странах, югославы пользовались правом свободного выезда в Западную Европу. Сотни тысяч человек выезжали в Германию, Швейцарию и Скандинавию, где брались за черную работу, и это создавало среду, в которой не самые законопослушные граждане Югославии могли при необходимости скрыться, выйдя из поля зрения полиции. Выйдя из белградской тюрьмы в начале 80-х, Разнатович решил попытать удачи за пределами страны. В 70-е годы он стал печально известной фигурой, так как отметился по всей Европе грабежами, вымогательствами и убийствами. За эти преступления он сидел в тюрьмах Швеции, Голландии, Бельгии и Германии, из которых бежал как минимум три раза – обычно с помощью фальшивых паспортов.

«Когда в начале 90-х годов в Болгарии стали появляться организованные преступные группы, они начали сталкиваться со своими югославскими «коллегами» – впервые это было в начале войны. И когда они познакомились, то оказались в глубоком шоке, – объясняет генерал Бойко Борисов, министр внутренних дел Болгарии. – Наши ребята просто играли в гангстеров, югославы же по-настоящему грабили и убивали по всей Европе не одно десятилетие. Это были настоящие преступники, да и по сей день, если в Болгарии надо кого-то убить и вы хотите, чтобы работу выполнили надежно и дешево, вы наймете серба. Это лучшие наемные убийцы».

В 1983 году Аркан предстал перед судом за попытку убийства двух белградских полицейских. В обычных условиях это означало бы пожизненное заключение. Но на суде вдруг всплыл тот факт, что он был агентом УДБА – одной из самых страшных спецслужб Восточной Европы. Казалось, Аркан продал свою грешную душу Мефистофелю. Обвинение в попытке убийства было отклонено, и «договаривающиеся стороны» развили тесные и плодотворные отношения, благодаря которым следующие восемнадцать лет Аркан получал огромные богатства, красивых женщин, власть и славу. Правда, все это длилось до тех пор, пока той холодной ночью Мефистофель не явился в отель «Интерконтиненталь», чтобы забрать свое.

Убийцы Аркана были найдены, осуждены и посажены в тюрьму, однако то были лишь наемные стволы. Даже сегодня никто не знает, кто и почему распорядился его убрать. Однако последствия убийства оказались далеко идущими, поскольку события того январского вечера вызвали беспрецедентную междоусобную войну сербских банд, известную как «кровавая весна двухтысячного года». Не прошло и месяца со дня смерти Аркана, как министр обороны Югославии был убит, когда обедал в белградском ресторане. С тех пор убийства и казни случались еженедельно, и последние месяцы власти Милошевича стали напоминать ужасную постановку драм елизаветинских времен с их кровавой местью.

Когда утром 7 октября 2000 года Ваня Бокан покинул «Мерседес-500» перед воротами собственной виллы в Афинах, то получил 29 пуль из нескольких стволов сразу. Он пал жертвой неспокойных времен. Двумя днями раньше завершилось тринадцатилетнее правление Слободана Милошевича, увенчанное пожаром в югославском парламенте, когда полмиллиона сербов вышло на улицы Белграда, чтобы поддержать оппозицию. Бокан, раздосадованный тем, как его вытеснили из бизнеса в Сербии и Черногории, стал раздавать интервью греческой прессе. Он с беспрецедентными подробностями стал раскрывать секреты сигаретной торговли и намекнул, что собирается рассказать все и огласить имена. Бандиты вообще не любят, когда народ копается в их грязном белье, а Бокан к тому же выбрал особенно неудачное время, чтобы нарушить омерту – мафиозный закон молчания.

Многие из убийств, которые были совершены между смертью Аркана в январе 2000 года и свержением Милошевича, подготавливали именно это политическое событие. Криминальные лидеры, олигархи и сотрудники тайной полиции сделали ставку на смену режима. Зоран Джинджич, который затем стал демократическим премьер-министром, предположил, что несколько главных заправил принялись потихоньку завязывать контакты с ним и его товарищами, возглавлявшими оппозицию, так как предвосхищали падение Милошевича. Как и все влиятельные политики – демократические или нет, – Джинджич, ища спонсоров для своей политической деятельности, постоянно дрейфовал между «серой» и «черной» экономикой, хотя его окончательным намерением было вывести Сербию на свет. Он понимал, что чистых рук и честного выражения лица недостаточно для того, чтобы победить Милошевича и его преступное окружение. Поэтому, добиваясь политического краха Милошевича, Джинджич заключил сделки с несколькими криминальными боссами, которые не просто участвовали в нелегальном бизнесе, но и запятнали себя соучастием в военных преступлениях в Боснии, Косово и других местах. Новый премьер-министр говорил обо всем этом с исключительной откровенностью. «Мафия проиграла государство Милошевича и поэтому искала новое», – утверждал он.

В то время на первые роли в белградской преступности выходил исключительно злобный головорез по имени Душан Спасоевич, лидер Земунской группировки, названной так в честь фешенебельной окраины Белграда – именно там он выстроил вычурный особняк в духе новых богатеев. Спасоевич был родом с юга Сербии, из городка Велики-Турновач, где преобладали албанцы и который не одно десятилетие был одним из форпостов контрабанды героина. В 90-е годы Спасоевич добился монополии на торговлю героином в Белграде, так что, по данным местной полиции, «он ежемесячно перерабатывал до ста килограммов тяжелых наркотиков – это приносило ему десятки миллионов долларов».

Хаосу в Сербии на рубеже тысячелетий вторила нестабильность во всей бывшей Югославии. Десятилетие жестоких войн подходило к концу, и регион теперь переполняли безработные молодые мужчины с избытком тестостерона и часто – с приличным вооружением. Конфликты, кроме того, привели к появлению сотен тысяч беженцев, большинство из которых направилось в Западную Европу, создавая эффективные «дистрибьюторские сети».

Естественно, что сигареты были не единственным товаром, который везли через Балканы в Евросоюз. Причем монополией на такую торговлю не обладали ни сербы, ни черногорцы. Балканский полуостров, расположенный непосредственно ниже и по диагонали от «мягкого подбрюшья Европы», превратился в идеальную зону для транзита нелегальных товаров и услуг по всему миру, стремившуюся получить доступ к Европейскому союзу – самому богатому потребителю в истории. Европейцы, желая сделать свою жизнь легче, а досуг – интереснее, могут выбирать из великолепного многообразия потребительских товаров. Но, несмотря на бесконечное изобилие легальных потребительских товаров, значительная часть населения – как бедные, так и богатые – стала стремиться к удовлетворению своих потребностей за пределами легального рынка. Организованная преступность стала на Балканах таким благодарным занятием потому, что рядовые западноевропейцы тратят все больше и больше времени и денег на то, чтобы спать с проститутками, курить сигареты, не обложенные акцизом, нюхать кокаин, брать на работу нелегальных иммигрантов, которые трудятся за гроши и с которых не платят налогов, набивать животы икрой, восторгаться слоновой костью и пользоваться мебелью из тикового дерева или покупать у отчаянно нуждающейся бедноты из стран «третьего мира» печень и почки.

Когда закончились войны, на которых можно было воевать, бывшие партизаны избрали другую профессию: транзит героина, сигарет, нелегальных рабочих и женщин в Западную Европу. Послевоенный режим, введенный для Косова ООН и НАТО, с его замечательной деятельной бестолковщиной, не опирался на достаточные ресурсы для борьбы с албанскими боевиками из Армии Освобождения Косова, которые утвердили в Косово новый центр распространения в Евросоюзе героина из Турции. Что касается других мест, то Босния и Герцеговина, будучи всебалканским центром отмывания денег, увязли в давнем скандале с миротворцами ООН и насильно ввезенными женщинами. Македония могла вот-вот исчезнуть в водовороте гражданской войны, разразившейся почти исключительно из-за размолвок мафиозных группировок – по поводу того, кто должен контролировать маршруты переправки через страну нелегальных сигарет.

Окрыленный своими успехами в распространении героина, Спасоевич хотел расширить сферу деятельности, включив в нее другой наркотик – кокаин. «Кокаин – это наркотик богатых; богатые – это большие прибыли, и Спасоевич хотел получить здесь долю», – говорил Милош Васич, главный в Сербии эксперт по организованной преступности. Спасоевич быстро понял, что наткнулся на золотую жилу. Употребление кокаина росло в Европе повсеместно, и в бывших коммунистических странах на Востоке возникали внушительные новые рынки. Спасоевич сразу же заметил, что он не единственный, кто желает эксплуатировать коллапс всей балканской инфраструктуры. Была и еще одна группа людей, которая пристально присматривалась к происходящему. Жили эти люди в далекой Колумбии.

Железная дорога, которая тянется по Восточной Боливии на 300 миль, по густым амазонским джунглям на запад от бразильской границы, именуется «поездом смерти» – El tren del muerte, – поскольку сюда часто устраивают набеги бандиты, которые не слишком ценят человеческую жизнь. Воры на этой дороге маскируются как угодно – скандальную известность получил трюк, когда они выдавали себя за сотрудников Интерпола, чтобы нападать на ничего не подозревающих иностранцев. Облегчение, которое испытываешь, прибывая в Санта-Крус, сопровождается шоком, поскольку застройка восточной столицы Боливии во многом напоминает средней зажиточности пригороды Техаса или Калифорнии. Изобилие Санта-Круса подпитывается внушительными газовыми месторождениями, которые, начиная с 90-х годов, привлекли сюда многочисленную интернациональную публику, и кажется, что это место находится в миллионе миль от той стойкой отчаянной нищеты, которая изъязвила эту беднейшую страну Латинской Америки.

Санта-Крус – не только энергетический центр, но и центр коммерческого сельского хозяйства Боливии, который производит овощи и масла для продажи во всем мире. В конце июня 2003 года менеджеры по импорту и экспорту из Санта-Круса завершали отправку двух партий груза. Одна из них отправлялась в Мадрид и включала в себя 78 контейнеров с медицинской глиной. Вторая партия – примерно 770 коробок порошкового картофельного пюре – была погружена на грузовики, которые отбыли в Чили.

В 9.30 десятки полицейских из боливийского Специального подразделения по борьбе с наркотрафиком окружили самолет авиакомпании «Вариг», который должен был лететь в Испанию через Бразилию. Через несколько часов они задержали и грузовики. Найти среди медицинской глины две тонны кокаина оказалось сравнительно нетрудным делом. Однако работавшим на правительство химикам потребовалось два или три дня, чтобы понять, что картофельное пюре было перемешано с тремя тоннами кокаина. Еще сильнее боливийцы удивились, когда узнали место назначения груза: из Чили его должны были отправить морем в болгарский черноморский порт Варна.

Захват в Санта-Крусе стал кульминацией операции «Лунный свет», проведенной при сотрудничестве британской разведки, болгарской полиции, вашингтонского Управления по борьбе с наркотиками, испанской полицией и боливийского Специального подразделения по борьбе с наркотрафиком. Интересно, что министры внутренних дел Болгарии и Боливии даже не знали об участии друг друга в операции до тех пор, пока не были произведены аресты. «Это крупнейшая транснациональная группировка, перевозившая кокаин, которую мы когда-либо наблюдали в Боливии, и самая большая когда-либо задержанная партия кокаина», – заявил министр Йерко Кукоч в ходе операции.

События начали разворачиваться всего за год до тех событий, когда сотрудник британской разведки передал болгарской полиции некий номер мобильного телефона. «Честно говоря, зацепок было немного», – сказал софийский полицейский, который занимался этим делом. Однако постепенно болгары соединили все звенья цепи и получили невероятную историю. Один колумбийский картель (почти наверняка Медельинский) устроил нелегальную переправку в Болгарию первоклассного химика, который жил там несколько месяцев. «Колумбиец прибыл в Грецию по своему настоящему паспорту, затем с ним связался кто-то из болгар и нелегально переправил его через границу. Этот химик должен был обучить болгарских химиков, и он хорошо поработал», – добавил полицейский. Позже оказалось, что за год до случая с картофельным пюре эти химики сумели извлечь 200 килограммов кокаина из партии соевого масла, которое привезли в Пловдив по тому же маршруту, через Санта-Крус и Варну.

С того момента, как рухнул режим Франко, в Европе существовало два центра экспорта кокаина. Испания была «входными воротами» для латиноамериканских кокаиновых контрабандистов, которые в пору кокаинового бума 80-х обращали в наличность привычки европейских яппи. Причины были очевидны: языковая и культурная близость Латинской Америки и Испании обусловили возникновение группировки, которая получала и распространяла наркотики. Кроме того, Испания имеет протяженную береговую линию, которую трудно охранять. Однако наладившееся сотрудничество европейской полиции и американского УБН, в сочетании со стремительным ростом употребления кокаина в Европе в 90-е годы, привело к тому, что испанский трафик больше не удовлетворял спрос.

В Северной Европе основным центром распространения наркотиков оставался Амстердам с его большой колумбийской диаспорой; товар прибывал сюда в основном из Испании, Италии и Западной Африки.

К концу 90-х американский кокаиновый рынок оказался перенасыщенным, несмотря на то что американские администрации одна за другой вкладывали в искоренение кокаиновой индустрии миллиарды долларов. Цены для американского потребителя падали год за годом, и колумбийские производители вынуждены были ответить на этот рыночный спад поиском новых стратегий маркетинга и распространения. И они не только выяснили, что европейские рынки по-прежнему остаются относительно неразвитыми, но и поняли, что с падением Берлинской стены в Восточной Европе и России множится новый средний класс, молодой и динамичный. Им хотелось увеличить свой доступ к этим рынкам, усовершенствовав распространение наркотиков. И будучи предпринимателями глобального масштаба, они сделали необходимые выводы и принялись «перераспределять производство».

В середине 90-х колумбийскую кокаиновую индустрию тщательно перетряхнули: в это время Управление по борьбе с наркотиками США и колумбийская полиция покончили с двумя главными синдикатами – картелями Медельинским и Кали. Эти события заставили реорганизоваться тех производителей, которые действовали еще успешнее двух этих картелей. У группировок, заполнивших брешь, оставленную Медельинским картелем и картелем Кали, технология в производстве, распространении наркотиков и обеспечении безопасности играла значительную роль. Молодые и более образованные боссы, такие, как Арканхель Энао, оттачивали свои маркетинговые стратегии, которые они либо их подчиненные изучали в американских школах бизнеса. Плохо охраняемые берега, а также высокий уровень коррупции в Хорватии, Албании и Болгарии сулили им превосходные возможности резко повысить продажи в Европе. Кроме того, колумбийцы могли воспользоваться высоким уровнем образования – коммунистическим наследием Балкан. В Югославии и Болгарии не было недостатка в высококвалифицированных инженерах-химиках, так что производство кокаина можно было наладить гораздо ближе к месту его потребления.

С 1999 года, когда закончилась война в Косово, Балканы стали играть в распространении наркотиков иную роль. «Через Испанию по-прежнему проходит почти половина кокаина, попадающего в Европу, однако львиную долю всего остального трафика в последние четыре года Балканы перевели на себя», – поясняет сотрудник болгарской полиции. Три тонны кокаина, отправленные в Болгарию вместе с картофельным пюре, были внушительной партией, а общий улов операции «Лунный свет» превысил 300 млн. долларов.

Это была по-настоящему международная операция. Полицейские из Великобритании и Италии обнаружили на корабле, причалившем в Триесте по пути в албанский порт Дуррес, три тонны ацетона. «Использовать ацетон в таких количествах можно только в одном случае: для обработки кокаиновой пасты», – заявил глава балканского отделения лондонской Национальной службы криминальной разведки.

Затем, в 2003 году, в переполненном фойе пятизвездочного отеля «Сонеста» на острове Аруба в Карибском море, одному из боссов болгарской преступности буквально снесли голову. Убийца был снят внутренними видеокамерами отеля и, по сообщениям полиции Оранжестада, был латиноамериканского происхождения. Болгарская полиция заподозрила, что гангстер был убит за то, что в 1999 году похитил 600 килограммов кокаина, который принадлежал одному из сербских кокаиновых воротил. Очевидно, некоторых колумбийцев на Арубе это тоже расстроило.

На самих Балканах в наркоторговлю включились бандиты всех бывших соцстран и либо наживали там громадные состояния, либо были убиты. Летом 2002 года французская полиция и УБН, задумавшие сложную операцию с внедрением агента, полагали, что уже близко подобрались к основному каналу поставок из Колумбии на Балканы. Но вскоре французы и американцы с досадой наблюдали за тем, как самолет Спасоевича летел из Парижа в Боготу, поскольку сербское правительство распорядилось о его экстрадиции по подозрению в убийстве. На этом этапе в бурно растущий новый промысел включились уже и лидеры хорватских вооруженных групп, и словенские бизнесмены, и половина всего преступного мира Болгарии: прибыли здесь были выше, чем от контрабанды традиционных для Балкан наркотиков – героина и амфетаминов. Очень многие получали от наркоторговли внушительные прибыли – хотя большинство торговцев сейчас мертвы. Но бизнес, разумеется, идет по-прежнему.

Всего пятнадцать лет назад проходившая через Балканы контрабанда ограничивалась деятельностью вездесущих коммунистических спецслужб. Но хотя благодаря войне и санкциям этот регион и подвергся криминализации, которая по своим темпам и масштабу вышла на одно из первых мест в мире, произошло это из-за величайшей аферы, которую когда-либо знала история. А совершена она была в другом месте – в России.

Глава третья

Мафия: повивальная бабка капитализма

На обоих берегах большой реки Урал раскинулся город Атырау, стоящий на «подложке» из характерной непористой почвы, которая препятствует любым естественным стокам. Зимой уровень воды в Урале поднимается, покрывая грязью дороги и тротуары. Первые пятнадцать минут своего пребывания в этом городе с населением 60 тыс. человек я иду на цыпочках, закатав брюки, чтобы они не испачкались. Затем, как и все здесь, я уступаю грязи, и так уже облепившей мои ботинки, носки, джинсы и пальто. Желтовато-бурые стены домов советской постройки, похоже, строились кем-то, кто держал в уме цвет этой грязи. В самих домах, над грязными, ветшающими холлами и в лифтах, чувствуется жуткое зловоние мочи.

Такие же обветшалые архитектурные сооружения встречаются в сотнях городов бывшего Советского Союза, однако на подступах к центру Атырау они внезапно заканчиваются. На месте типовых домов эпохи социализма выросли непорочно-белые коттеджи. Этот американский пригород, перенесенный в другую страну и за высокие заборы, патрулируют охранники в чистенькой синей форме. Напротив огражденного поселка стоит офисное здание в духе постмодернизма, в фасаде которого преобладают сверкающие, врезанные наискось стекла. Этот район буквально светится от эффективности, прогресса, чистоты и богатства. Однако новый Атырау почему-то кажется столь же бездушным, как ветшающие советские трущобы, на смену которым он явился.

Несмотря на столь бледное первое впечатление, Атырау, город на северо-западном краю Казахстана, вовсе не является заурядной постсоветской пустошью. В экономическом отношении он, возможно, является одним из десяти важнейших районов бывшего Советского Союза. Основным поводом для этого (а также для появления здесь западных офисов и жилой застройки) стали огромные запасы нефти и газа, около 50% от всей совокупности ресурсов Казахстана, которые располагаются по преимуществу более чем в полутора сотнях километров отсюда, на дне Каспийского моря. Побережье Каспия находится всего в тридцати километрах от дельты реки Урал. И, однако, большинство горожан напомнит вам: 90% жителей Атырау моря никогда не видели – все окрестности Атырау в советское время были закрытой военной (и экономической) зоной, каковой остаются и сегодня.

Казахстан получил независимость в 1991 году, и она не стала итогом его усилий, желаний или ошибок. Советский Союз распался, и Россия отказалась от прямого политического контроля над громадными территориями в Европе и Азии. Одной из таких территорий и была малоизвестная среднеазиатская страна, которая превосходит по площади Западную Европу, но населена всего-навсего 15 млн. человек. Большинство людей знает Казахстан по единственной причине – там жил Борат, вымышленный казахский телерепортер-непоседа, которого придумал британский комик Саша Барон Коэн[3]. Казахстан Бората – это край ишаков и проституток. В действительности эта страна имеет огромное геополитическое значение, и ее обхаживают одновременно Россия, Америка и Китай. Независимость совпала с зарождающимся осознанием того, что нефтедолларовый потенциал Казахстана, возможно, громаден, а вскоре великие державы и огромные корпорации уже вились над Атырау, учуяв богатства и предлагая последние ноу-хау, позволяющие добыть максимум ресурсов за минимум времени.

Сейчас перед Казахстаном встал следующий вопрос: хватит ли мудрости у старой-новой элиты (казахские патриоты происходят из бывших коммунистов), чтобы обойти «нефтяное проклятие», – иначе говоря, будут ли нарождающиеся демократические институты смыты той волной человеческой жадности, которая сопровождает открытие залежей природных богатств? Альтернативой этим институтам является система, которая регулируется главным образом коррупцией. Такой была судьба всех стран, пораженных в последнее время этим недугом, – например, Анголы, Нигерии и Индонезии, – хотя изначальным и, наверное, непревзойденным образцом является здесь Саудовская Аравия.

На сегодня почти ничего не указывает на то, что «выборная диктатура» президента Нурсултана Назарбаева способна равномерно распределять денежные средства, даже при учете того, что благодаря столь небольшому населению у него и его друзей-олигархов имеется реальная возможность так поступать.

Коррумпированная система правления, которую взрастили нефтяные прибыли, создала, помимо всего прочего, атмосферу попустительства, в которой процветает один из самых губительных криминальных промыслов мира. В Атырау я приехал для того, чтобы расследовать участь не нефтяных миллиардов, а другого «черного золота», которым славится этот город. Река

Атырау и Каспий – центр торговли икрой в Казахстане.

Урал является единственным сохранившимся нерестилищем осетровой рыбы белуги. Если двигаться в направлении дельты реки, Атырау быстро заканчивается и остаются только дороги, убегающие в пустынный ландшафт. По нескольким опустевшим деревням уныло бродят убогого вида рыбаки в болотных сапогах. Говорить об осетровом промысле они не хотят, но один все же проговаривается: «Мы получаем от государства по 3 доллара за рыбу, когда икру продаем. Но с каждым годом становится труднее. Рыбы меньше». Когда икра убитой самки заканчивает свой долгий путь от реки Урал до самых изысканных столов Нью-Йорка или Парижа, она может стоить 6—7 тыс. долларов за килограмм. Эта прибыль в 100 000% – доход, способный ввести в искушение самых законопослушных граждан. И никакого дорогостоящего бурового оборудования для этого не потребуется. Единственные стартовые инвестиции, которые нужны для икорного промысла, – это сети и нож.

Доступ к икре на Каспии стал стимулом для роста одного из самых прибыльных мафиозных промыслов в бывшем Советском Союзе. Популяция каспийского осетра резко сократилась за последние 15 лет. В 2004 году прикаспийские государства добыли всего 760 тонн осетра, – в 1985 году его было добыто 26 тыс. тонн. Таковы последствия развернутой «человеком разумным» программы по истреблению этого древнего вида, который со времен динозавров, вплоть до 1989 года, удачно отражал большинство выпадов эволюции. До того как рухнул коммунизм, каспийское побережье принадлежало всего двум государствам – Советскому Союзу и Ирану. Однако распад СССР привел к тому, что прибрежная зона оказалась поделена между четырьмя новыми государствами – Азербайджаном, Туркменистаном, Казахстаном и Российской Федерацией (с ее исключительно нестабильным прикаспийским регионом – Дагестаном). И если пятеро стражей Каспия не введут радикальные меры по восстановлению популяции осетра, пять его основных видов, обитавших в Советском Союзе, к 2010 году могут вымереть окончательно.

Все, кто приезжает в Атырау, имеют право официально приобретать по 100 граммов черной икры – эту скромную личную квоту правительство Казахстана оговорило в рамках Конвенции по международной торговле редкими видами животных. Сотрудники местной рыбоохраны утверждают, что икру можно найти в продаже исключительно в специальных магазинах, деятельность которых регулирует государство. Войдя в такой магазин, я словно сажусь в машину времени, которая разом возвращает меня на 20 лет назад, к неповторимым переживаниям от советской розничной торговли. Скудный выбор продуктов нагоняет особенную тоску – все выглядит так, словно товар играет в прятки с отчаянно ищущими его потребителями. В витринах можно увидеть крошечные баночки с черной икрой, стоящие на подложке из нескольких листков пергаментной бумаги, которые на деле оказываются сушеными карпами. В государственных магазинах система определенно действует: здесь вы не купите много высококачественной икры почти за бесценок.

Но отойдя от магазина на сто метров, я бреду по узким проходам главного городского базара. На десятках его прилавков красуются разноцветные овощи, сосиски и сыры. Возбужденно кричат торговцы, нахваливающие достоинства своих товаров, а меня между тем проводят в пустую комнату, где сидят и сплетничают пятеро пожилых казашек. Самую морщинистую из них я спрашиваю, не продаст ли она мне икры? «Конечно, – скупо отвечает она, приподнимая ткань, накрывающую стол, уставленный ведерками со свежей, но нелегальной икрой. – Чего хотите? Свежая белужья, выдержанная севрюжья – все за секунду сделаем!» Разинув рот, я глазею на ее запасы, которые на Западе стоили бы десятки, если не сотни тысяч фунтов стерлингов. «Пожалуйста, килограмм свежей белужьей икры!» Пока она нагребает мне кучку «черного жемчуга» в квадратную пластмассовую баночку для салатов, я спрашиваю: «А вы дадите мне справку, чтобы это можно было пронести через таможню?» Женщина раздраженно поясняет, что об этом и речи быть не может, но тем не менее записывает мне номер телефона. «Вот, позвоните этому человеку – его зовут Нурлан, он директор таможни аэропорта».

В тот же день я перегружаю свою контрабанду из пластикового контейнера в прочную стеклянную банку с плотной крышкой. Как и большинство внутренних казахских рейсов, мой вылет в Алматы, деловую столицу страны, лежащую в 160 километрах от китайской границы, необъяснимым образом запланирован на два часа ночи. Хотя я очень утомлен, мне все же хочется узнать, что случится, если я проигнорирую протекцию Нурлана, так что, прежде чем звонить ему, я помещаю свой багаж с банкой икры в просвечивающий аппарат таможни.

Недоброго вида полицейский останавливает конвейер аппарата, когда через него проходит мой багаж.

– Это что? – с подозрением спрашивает он, показывая на икру.

– Это я купил немного икры.

– Ждите здесь, – отвечает полицейский, кладя в свой карман мой паспорт и билет. Он приглашает меня в дальнюю комнату и уже готов арестовать меня, когда я решаю, что самое время звать подмогу, и набираю мобильный номер Нурлана. Полицейский сам отвечает на мой звонок и улыбается, а затем отдает мне паспорт и билет. «Приятного полета, мистер Гленни», – прощается он на отличном английском.

Вот и все. Килограмм самой желанной икры в мире на рынке в десятке километров отсюда стоит 23 тыс. казахских тенге, или примерно 175 долларов, – что уже неплохая прибыль по сравнению с тремя долларами, – причем в цену включается свободный, хотя и незаконный, проход через таможню Атырау, который ее директор обеспечивает лично. Вот так работает этот механизм: от рыбака до посетителя парижского ресторана. Свою выгоду получают все, кроме несчастного осетра.

Мой скромный килограмм икры – камешек на фоне того огромного икорного Эвереста, который мир потребил с начала 90-х. (Я говорю «мир», хотя третью от этого количества лакомятся Соединенные Штаты, еще где-то 38% съедает Западная Европа, а львиную долю того, что осталось, потребляет Ближний Восток, в особенности государства Персидского залива.) Вплоть до 1970-х годов два каспийских государства, Иран и Советский Союз, добывали икру таким образом, что поголовье рыбы могло пополняться. Затем «советское правительство в 1977 году разрешило существенное увеличение добычи и экспорта, поскольку отчаянно нуждалось в твердой валюте, а это было легким способом получить ее», – объясняет Артур Шахназарян. Этот сухощавый серьезный человек с пронзительным взглядом голубых глаз мало походит на борца с мафией, хотя его смелость не следует недооценивать: он прошел через две войны, разразившиеся на окраинах разваливающегося Советского Союза. Уже больше десяти лет он вместе со своей женой, Оксаной Мартынюк, борется против уничтожения осетра. «Они вели такой хищнический лов, что для перевозки добычи не хватало вагонов. Горбачев, надо отдать ему должное, положил этому конец и выделил несколько подразделений спецназа, чтобы они охраняли осетров», – рассказывает Оксана.

За короткое время вооруженная охрана и новая программа восполнения поголовья рыбы заметным и положительным образом сказались на количестве осетров. Однако после 1989 года полицейское государство, которое семь десятилетий держало в страхе огромное количество людей, стало слабеть и вскоре погибло. «Сначала браконьеры приходили по ночам и могли пробиваться к реке с помощью оружия. Потом у берегов стали появляться лодки, и лов пошел уже в промышленных масштабах», – вспоминает Артур. Бандиты начали экспортировать икру в Турцию, на Ближний Восток и в Москву – грузовиками, катерами, поездами и даже самолетами – в Дубай. Азербайджан вел ожесточенную войну с Арменией, и ему надо было оплачивать боевые действия. Залежи азербайджанской нефти были либо еще не разработаны, либо уже исчерпаны, так что икра стала для страны самым важным источником иностранной валюты. Входящая в состав России Республика Дагестан погрязла в беззаконии, из-за чего российские таможенники и пограничники вели заведомо проигрышную войну против одного из самых безжалостных ответвлений икорной мафии. Ежегодно добывалось 20, 30, а затем и 40 тысяч тонн икры, чтобы «новые русские» в Москве могли угощаться «черным жемчугом», а излишки продавать на Запад и получать от этого сверхприбыли.

К 1998 году российские олигархи до такой степени разграбили страну и изуродовали финансовую систему, что страну постиг банковский кризис. В одночасье десятки миллионов россиян оказались за чертой бедности, поскольку их сбережения съела гиперинфляция. Рубль ничего не стоил, зато повсюду царил доллар, который, впрочем, был доступен лишь тем, кто и так лопался от богатств, нажитых на криминальной стезе или на разграблении государственной собственности (если эти источники наживы вообще можно было различить). Черная икра же оставалась непотопляемой твердой валютой и стала цениться еще выше.

Из прикаспийских регионов икра просачивается через границы всеми способами и во всех направлениях. Из российского черноморского порта Новороссийск мафия ежедневно отправляет сотни человек на пароме в турецкий Самсун. Все они вывозят туда по 250 граммов икры, разрешенных к вывозу одному человеку. Попав в Турцию, икра получает всемирную известность как легальный турецкий продукт, и оттуда ее можно экспортировать без всяких весовых ограничений. Поскольку билет на паром туда и обратно стоит около 10 долларов, все получают немалую выгоду, и никто не нарушает закон. Незначительное количество этой икры попадает в рыбные рестораны на стамбульской площади Таксим, однако львиная доля вывозится в Объединенные Арабские Эмираты, в роскошные отели, где ею лакомятся богатые европейцы и арабы, которые задают новые стандарты ненужной роскоши. Впрочем, южный икорный маршрут бледнеет по сравнению с истинным центром экспорта икры – Москвой. Восемьдесят процентов нелегальной икры транспортируется через российскую столицу для внутреннего употребления или экспорта.

Коллапс коммунистической сверхдержавы, Советского Союза, стал самым важным отдельно взятым событием, которое за последние два десятилетия позволило организованной преступности всего мира расти в геометрической прогрессии. Едва ли не в одночасье он стал поводом для хаотической борьбы за богатства и выживания, и этот водоворот насилия увлек за собой едва ли не каждого жителя страны.

В этой атмосфере смерти, где были и жестокие бои на Кавказе, и перестрелки в городах и городках, новый класс капиталистов пользовался вакуумом власти, захватывая целые отрасли и шаря по сундукам государства. Это сопровождалось такой оргией потребления, которую страна последний раз видела в прошлом столетии, при царе Николае, и в этот драматический кошмар оказались быстро вовлечены даже такие могущественные структуры, как КГБ и Советская Армия. Перемены охватили не только Советский Союз, но и другие страны: из России потекли деньги, которым требовались безопасные убежища – иногда законные, но по преимуществу нелегальные. И сердцем этих беспрецедентных событий стала Москва.

Москва начала 90-х являла собой исключительное, захватывающее зрелище – и одновременно зрелище ужасающее, страшное до дрожи, если вы были тем человеком, которого там ждала пуля. В 1993 году, когда я ненадолго приехал в Москву, там уже вовсю стреляли; роскошные проститутки спокойно подыскивали себе клиентов средь бела дня; рестораны, в угоду новым русским, ломились от самых экзотических блюд и дорогих вин, а ночи были залиты огнями казино. К тому времени я уже свыкся с хаосом югославской войны, чья отвратительная логика была хотя бы понятной. Но Москва? Когда в начале 70-х я впервые попал в советскую столицу, то поразился тому, какой она была безрадостной. Ее грандиозные здания в 1993 году были теми же, что и 20 лет назад, однако постичь умом эту появившуюся вдруг энергию и вспухшее гнойником богатство было трудно. Я провел целый вечер в недавно открывшемся ресторане, за блюдами, которые, должно быть, тянули на несколько звезд по классификации «Мишлен». Я наслаждался каждым кусочком еды и просто не мог представить себе, что это была та же самая Москва жесткого черного хлеба, яиц вкрутую и водянистого супа. Это была Россия из мира фантазий. От прежних времен осталось лишь самоуверенное жизнелюбие и веселое безразличие ко всему нерусскому. Русские, как и американцы, живут в такой большой стране, одаренной такой многообразной экономикой, что у обычных людей не много причин интересоваться чем-то еще, помимо собственной страны. А москвичи почти вовсе не интересуются тем, что творится за пределами их необычного города, – так было даже в советское время. За два года, прошедшие с 1991 года, когда я был в Москве последний раз, она успела преобразиться в захватывающее дух вавилонское столпотворение, с перестрелками, частной инициативой, деньгами, насилием и развлечениями.

Владимир Рушайло покачал головой и сочувственно улыбнулся бизнесмену, который сидел напротив.

– Я не могу его взять, Артем Михайлович.

– Почему нет?

– Во-первых, не было на это заказа и никто за это не заплатил, а во-вторых, если не взять с поличным, тогда нужно вести гнусное и долгое следствие, которое может закончиться ничем. – Начальник отдела МУРа, занимающегося организованной преступностью, Рушайло говорил, будто извиняясь, однако не мог понять, чего ради кому-то из его людей надо было вмешиваться в это дело.

– Вот когда он вас обстреляет или похитит, – поддержал один из подчиненных Рушайло, – тогда мы его и возьмем.

Артем Тарасов довольно ясно понимал смысл сказанного: лужа крови на асфальте – это для милиции веская причина вмешаться. Но угрозы? Если бы чудовищно перегруженная делами милиция бралась за расследование обычных угроз, то тот дикий цирк, каким была Россия начала 90-х, быстро исчез бы в лавине настоящей анархии.

Тарасов вздохнул. По всей видимости, он был обречен продолжать неприятный спор с бывшим деловым партнером, требовавшим возместить ему несколько миллионов долларов. Он просто оказался одним из десятков тысяч россиян, которые стали жертвами вымогателей-рэкетиров.

Оглядываясь назад, Тарасов считает, что был тогда наивен. «Говорят, что акулы только тогда устремляются убивать жертву, когда почувствуют ее испуг. И я явно не понимал, какие серьезные люди стояли в то время за бандитами, поэтому не боялся так сильно, как, наверное, надо было бы бояться», – размышлял он.

За приятными манерами Тарасова кроется его исключительное деловое чутье, превратившее его из коммунистического бюрократа в первого в России миллионера, после того как в 1988 году реформы Горбачева дали зеленый свет частной инициативе. «Мы начинали с того, что чинили иностранные телевизоры… Ребята умудрялись на советских транзисторах собирать схемы, которые заменяли японские детали. Советские транзисторы и микросхемы превышали все допустимые размеры и не влезали в японские телевизоры и магнитофоны. Но мои умельцы умудрялись протискивать их в пластмассовые корпуса аппаратуры вместе с кучей проводов… Самое интересное, что после этого техника работала!.. Потом я открыл брачное бюро знакомств… Я за одну неделю выручил тысячи долларов, но милиция почти немедленно закрыла это дело – якобы за «аморалку». Мне пришло в голову, что рынок для этих услуг был огромным».

В 1988 году советский лидер Горбачев своим законом о кооперативах сделал возможным частное предпринимательство, тем самым впервые за шестьдесят лет разрешив таким фигурам, как Тарасов, открывать в России свое дело. Но предприниматели убедились: едва дело вставало на ноги, развивалось и начинало приносить прибыль, оно привлекало конкурентов. «А соперники могли воспользоваться чем угодно, чтобы пробиться на твой рынок, в том числе и насилием», – объяснял Тарасов.

Обращаться за защитой в милицию было бессмысленно. Как демонстрирует откровенный разговор генерала Рушайло с Тарасовым, милиция (которая традиционно являлась передним краем российской государственной власти) дышала на ладан. У нее не хватало ни интеллектуальных, ни финансовых ресурсов, чтобы приспособиться к зарождающемуся капитализму. Поэтому государство медленно, но верно стало уступать свою монополию на насилие так называемым группировкам[4], организованным преступным группам (ОПГ), иначе говоря, городским бандам. Однако эти объединения ветеранов Афганистана, уличных хулиганов, мастеров восточных единоборств и бывших офицеров КГБ – все они внушали людям ужас – были не предвестниками анархии, а неизбежными повивальными бабками капитализма.

Такие бизнесмены, как Тарасов, понимали, что группировки были в действительности частными правоохранительными структурами. В отличие от своих государственных «коллег», МВД и КГБ, эти гибкие, самоорганизующиеся банды инстинктивно понимали: в новом классе предпринимателей возник мощный спрос на их «защиту» или поддержку. Бизнесмены, вместо того чтобы платить налоги государству (понятия не имевшему, как нужно облагать налогом малый бизнес), добровольно отдавали 10—30% прибыли местным костоломам, а те, в свою очередь, давали им возможность продолжать торговлю, не опасаясь насилия со стороны группировок, работавших на их конкурентов. «Мы готовы сотрудничать с рэкетом, поскольку эти берут 10%, а государство требует 90%, а со штрафами и того больше», – заметил в то время некий предприниматель из Омска.

Появление рэкетиров стало первой фазой того трехэтапного развития, которое позволило российской организованной преступности пройти свой путь от мелкой уголовщины до могущественной транснациональной силы, которая стремилась заполучить свой гарантированный кусок мировой экономики.

«Когда государство постиг коллапс, а его перегруженные правоохранительные органы оказались неспособны следить за соблюдением договорных обязательств, сотрудничество с криминальной средой оказалось единственным выходом», – пояснил Тарасов. Кроме того, по его словам, большинству бизнесменов приходилось искать себе надежную крышу, которой заправлял эффективно действующий вор.

Эти два слова так же важны для понимания России 90-х годов, как гласность и перестройка – для понимания эпохи Горбачева. Крышей в России именуют банду рэкетиров, навязывающих свое покровительство, – в точности то же самое означает и сицилийское словечко мафия. Вор в законе – это заключенный-уголовник (не политический) советского времени, которого другие уголовники «короновали», чтобы тот ими управлял. Воры следовали особому кодексу поведения (например, вору не дозволяется жениться), а решение споров между заключенными, которое выносит вор, нижестоящие уголовники выполняют беспрекословно. «Большинством воров, сознавали они это или нет, управлял КГБ, – говорит Петр Гриненко, нью-йоркский полицейский, который специализировался на русской организованной преступности, а затем открыл консультативную фирму в Латвии. – Они были тем орудием, с помощью которого государство следило за преступным миром и управляло им».

Некоторые воры действительно были грозной силой, тогда как другие – лишь вывеской. Когда в 1991 году крупнейшая банда московских рэкетиров – солнцевская группировка – заявила о себе как о мощной силе, она пригласила в свои ряды вора в законе Джемала Константиновича Хачидзе. Джемал был формальным боссом «солнцевских», однако пользы от него было мало, если не считать его воровского статуса. «Этот тип – пьяница и наркоман, однако они не дают ему разгуляться и учат, как пользоваться ножом и вилкой, хотя отвадить его от кокаина и не пытаются, – говорит Бобби Левинсон, который в 90-е годы был шефом Отдела русской организованной преступности в ФБР. – Они держат его для пущей известности. И он начинает контролировать торговцев наркотиками в качестве крыши». Итак, воры оказались полезны для становления рэкета, но они не обязательно были эффективными боевиками. «Все, что они делали, так это сидели в тюрьмах, – говорит Гриненко. – На самом деле, никто из них не совершил каких-либо серьезных убийств или чего-то подобного».

И действительно, вплоть до зимы 1991 года это были очень тихие ребята. Банда была по большей части скоплением встающих на ноги уличных шаек, которым еще приходилось оглядываться на милицию и КГБ. Что же касается последнего, то его престиж и пространство для маневра серьезно уменьшились после провала августовского путча «старой гвардии» в 1991 году, заставившего Горбачева уступить место еще более амбициозному реформатору – Борису Ельцину. Ельцину понадобилось не много времени, чтобы пойти еще дальше самых радикальных соратников из своей молодой команды и объявить, что к 1 января 1992 года российское правительство «отпустит» все цены (с несколькими важными исключениями). Один этот шаг на целые десять лет вверг в спячку семь десятилетий централизующей дисциплины, при которой воля государства проникала в самые укромные уголки жизни граждан. Всего через несколько месяцев Россия уже скатывалась в фантастический, анархический капитализм, «Дикий Восток».

В 1992 году ельцинская команда восторженных реформаторов настояла на том, чтобы ввести капитализм буквально назавтра, и Ельцин согласился. Во главе «правительства самоубийц», которое Ельцин подобрал лично, были два молодых экономиста, Егор Гайдар и Анатолий Чубайс. Написав на своем знамени слово «либерализация», они разрушили основы советской системы социальных обязательств, которая последние семь десятилетий была хоть и жестоким, но стабильно работающим механизмом. «Мы все сломали, мы начали либерализацию в отсутствии какого-либо контроля», – пояснял Олег Давыдов, высокопоставленный чиновник Министерства торговли.

Либерализация цен – сухой экономический термин, – словно выстрел из стартового пистолета, привела в действие американские горки, которые вели неизвестно куда. Для американских экономистов и консультантов, которых при правительстве в Москве было не счесть, то была уникальная возможность. Российская экономика была для них гигантским полигоном чикагской экономической школы, чашкой Петри, но среди опытных образцов, которые они выращивали в этой своей лаборатории, оказался Франкенштейн, который выскользнул за дверь практически незамеченным.

Отчасти так получилось потому, что реформы не обошлись без некоторых катастрофических аномалий. Так, «отпущенными» оказались цены на хлеб и коммунальные услуги, которые были важны для миллионов рядовых россиян, а цены на то, что было важным для крошечного предпринимательского меньшинства, либерализации не подверглись. Команда реформаторов необъяснимым образом занижала цены на огромные минеральные ресурсы России – нефть, газ, алмазы и металлы, – позже Гайдар назовет это «ошибкой» (что является, мягко говоря, преуменьшением). Народившийся класс дельцов-трейдеров мог по-прежнему покупать эти товары по старым советским субсидированным ценам, которые были в 40 раз меньше их мировой рыночной стоимости. Это было все равно что разрешить печатать деньги.

В то же время правительство пошло на приватизацию прежней государственной монополии, которую Советский Союз утвердил на импорт и экспорт всех товаров и ресурсов. Эта монополия вынуждала все иностранные компании вести дела с московским Министерством внешней торговли, которое играло роль посредника. Когда дело касалось заключения контрактов, иностранные компании договаривались не с самими предприятиями, которые что-то покупали или продавали. Алмазы из алмазных шахт или нефть с месторождений Сибири это министерство покупало по субсидированным ценам – например, по доллару за баррель нефти. Затем оно продавало товар иностранному покупателю, уже по ценам на алмазы или нефть на мировом рынке, присваивало разницу и направляло прибыли в государственные закрома.

Подобный режим, предполагавший игру на разнице между высокими ценами на сырье на мировом рынке и субсидированными внутренними ценами, позволял получать громадные прибыли в иностранной валюте, которые отчасти компенсировали глупейшую неэффективность советской плановой экономики. Монополия «Минвнешторга» была одним из тех советских механизмов, которые действительно работали. Это была стена, поддерживавшая всю экономику: стоило разобрать ее, не построив ничего взамен, и весь дом рушился. «Правительство самоубийц» просто ее разобрало.

Когда передача внешней торговли в частные руки была совмещена с сохранением предельно низких субсидированных цен на сырье, потребовалось лишь несколько месяцев, чтобы заявил о себе новый класс баронов-разбойников – русские олигархи. Этой формой жизни двигала простая логика: покупай сибирскую нефть по доллару за баррель, продавай ее в Прибалтике по тридцать, и довольно скоро ты станешь очень, очень богатым человеком. Государство больше не получало свой процент от таких сделок. Гигантские прибыли уходили не ему, а всего нескольким личностям.

Прошло четыре года, и в стране появилось несколько сотен сказочно богатых личностей обоего пола, но был еще и «ближний круг» из мультимиллиардеров, ставший тем мозгом, который имел все более сильное, решающее политическое влияние на Бориса Ельцина. Между олигархами и теми десятками миллионов, которые ежедневно боролись с нуждой, располагался средний класс – немногочисленный, хрупкий и озлобленный.

Проще говоря, эта схема обогащения представляла собой крупнейшее хищение в истории. Пока новая Россия, ради своих иностранных инвесторов, рядилась в одежды ответственной капиталистической экономики, самые могущественные российские капиталисты грабили ее главные богатства, обращали их в доллары, а затем вывозили деньги из страны – то было крупнейшее отдельно взятое бегство капитала, которое когда-либо видел мир. А поскольку все эти минеральные ресурсы стоили на мировом рынке баснословно дорого, этот процесс не имел себе равных в истории. По мере того как Международный Валютный Фонд направлял в Россию миллиарды долларов, чтобы стабилизировать ее экономику, еще большие суммы олигархи переправляли в темные банки всевозможных стран – от Швейцарии до тихоокеанского острова Науру, – где они почти сразу же исчезали благодаря умопомрачительно сложным схемам отмывания денег. Весь этот процесс – яркое свидетельство того, что при отсутствии регулирующих механизмов коррупция и вопиющее тупоумие, скорее всего, и будут править бал. Советские бюрократы, которые по-прежнему находились у руля государства, не могли взять в толк, как нужно отслеживать, регулировать или законодательно устанавливать принципы торгового обмена. В результате «правоохранительные органы, исходя из практических соображений, сами отказались от такой своей задачи, как охрана частных коммерческих структур», – утверждает Ольга Крыштановская, ведущий социолог новой России. Милиция и даже КГБ понятия не имели, как нужно регулировать область контрактного права. А «крыши» и мафия это знали: основная их роль в новой российской экономике заключалась в том, чтобы следить за соблюдением заключенных договоров. То были новые «правоохранительные органы», в услугах которых олигархи нуждались так же, как те сами нуждались в вознаграждениях от олигархов. А поскольку правовая сфера государства находилась на грани краха, это означало также, что природу юридической системы новой России определяли олигархи и мафия. Между 1991 и 1996 годами российское государство благополучно самоустранилось от регулирования отношений в обществе. В любом случае, оно не дало жестких и своевременных определений организованной преступности, отмывания денег или вымогательства, и в результате все коммерческие трансакции были в одно и то же время законными и противозаконными. Это относилось не только к трафику наркотиков и женщин, но и к перевозке машин, сигарет и нефти.

Олигархи и организованная преступность были связаны самым тесным образом. Здесь важно повторить, что с 1992 по 1999 год в России (и на большей части бывшего СССР) воцарилась самая противоестественная обстановка, в которой едва ли можно было провести грань между законным и незаконным, моральным и аморальным. А если бы в те времена преобладала власть закона, то не оставалось бы никаких сомнений в том, что деятельность олигархов заслуживает сурового наказания.

Некоторые их методы были откровенно преступными по любым стандартам. Например, в первой половине 90-х годов такой важнейший процесс, как перемещение финансовых активов государства в карманы олигархов, осуществлялся посредством банков, сразу же включившихся в коррупционные отношения. Этот период был известен как «время легких денег».

В этой финансовой почве и давали свои побеги сорные травы. Пусть государственные учреждения и рассыпались на части, но отдельные государственные чиновники учились сосуществованию и сотрудничеству в новых деловых условиях. Старое советское уголовное право уже не в состоянии было регулировать ту бурную коммерческую деятельность, которая расцветала в 1992 году. Но вот отдельные бюрократы лезли из кожи вон, чтобы облегчить ее, вовремя одобрив заем из Центрального Банка или пожаловав драгоценную лицензию на экспорт. В то время паролем было слово «ресурсы» – и «ресурсом» бандита была его способность осуществлять убеждение посредством насилия. Олигарх мог, не брезгуя аферами, покупать за бесценок целые фабрики и использовать этот «ресурс» в качестве ключа, открывавшего дверь к новым фондам. «Ресурсом» бюрократа была его печать, всегда пребывавшая наготове в ящике стола. И каждая группа продавала свои «ресурсы» другой. «В советское время сделку начинал как раз бюрократ. Он хорошо понимал, что действовал на рынке, – в Советском Союзе вечно чего-нибудь не хватало, и бюрократ мог продать свое влияние, чтобы помочь человеку получить то, чего ему не хватало. Все кардинально изменилось в 90-е, когда люди – точнее, бизнесмены – стали сами приходить к бюрократам и предлагать им сделки», – поясняет Лев Тимофеев, математик, экономист и известный диссидент брежневской эпохи.

Этот простой трехсторонний сговор олигархов, бюрократов и организованной преступности был благополучно скрыт от большинства населения напряженными, полными драматизма событиями, которые выплеснулись на улицы Москвы: заказными убийствами, половой разнузданностью, вызывающей демонстрацией богатства и темными политическими интригами. Но самое главное, что маскировало его, – это криминальные войны.

«В то время заявили о себе несколько воров – в большинстве своем грузинских. У них была четкая задача: вытрясти из меня миллионы или, по крайней мере, взять меня в рабство», – Артем Тарасов, улыбаясь, рассказывает о бандитских стрелках, или «деловых встречах». «Стрелки» организовывались, когда «крыше» одного бизнесмена надо было что-то обсудить с «крышей» другого или уладить какой-то спор. В 90% случаев «стрелка» завершалась соглашением, причем оба бизнесмена обязаны были делать то, что каждому из них сказала его «крыша». Правда, в тот раз Артем Тарасов едва унес ноги.

«С обеих сторон собралась целая армия – человек по 30—40. Клуб Володи Семаго на Таганке был оккупирован совершенно отъявленными головорезами, в открытую обвешанными оружием, один вид которых нормальному человеку внушал ужас…

Воры в законе со своей приближенной свитой уселись за столом в банкетном зале напротив Малика и Шамада, а меня с моим телохранителем посадили в соседней комнате и велели ждать. И вдруг буквально через секунду я услышал дикий крик за стенкой, взорвавший тишину переговоров.

– Зачем вы пришли? Что вы связываетесь с этим барахлом! – орали наши на воров. – …Он просто сволочь! И вообще, кто вы такие?

– Мы – воры в законе! – кричали те. – А вы кто такие?

Поскольку все были вооружены, до начала стрельбы, очевидно, оставались какие-то минуты. Меня вызвали в зал. Все выглядело, как в гангстерском фильме, и казалось нереальным».

Оценив ситуацию, Тарасов принял правильное решение и сбежал. Он был, по всей видимости, первым олигархом, или протоолигархом, и ему повезло, что с этой «стрелки» он ушел живым. Присутствие бизнесмена на такой встрече, в разгар нерешенного спора, было делом необычным. Встречи между рэкетирскими группировками, или «крышами», с целью «перетереть» проблемы с соблюдением договоров были повседневным явлением. Однако сама природа «стрелки» предполагала ту опасность, что она перейдет в разборку – то есть в перестрелку. Вот как говорит об этом Вадим Волков, ведущий российский исследователь тех, кого он называет «дикими предпринимателями»:

«Проигнорировать или пропустить «стрелку» нельзя. Дело не в том, что неявка на «стрелку» автоматически означает поражение: это вредит репутации… Примечательная особенность «стрелки» – это ее семиотика. Улаживая что-то на «стрелке», ее участники упоминают не много подробностей, зато подают друг другу незаметные знаки… Все дикие предприниматели очень восприимчивы к этим знакам и умеют их читать, потому что те, кто не умеет, долго не живут. Важнее всего здесь – умение предсказать, не закончится ли все стрельбой, и подготовиться. Сколько народу следует взять на «стрелку»? Должны ли все они быть вооружены и готовы стрелять?.. Стоит ли рисковать?»

Отношения Тарасова с его «крышей» являются отражением отношений олигархов с организованной преступностью в целом. Миллионеры и миллиардеры не могут просто так, без покровительства рэкета, получить прибыль и положить ее в свой карман, а бандиты процветают, поскольку олигархи нуждаются в безопасности. Чем состоятельнее олигарх, тем обширнее и богаче его «крыша»: каждый обеспечивает обогащение другого.

От классических мафиозных семей итальянского юга, Нью-Йорка или Чикаго российские рэкетиры 1990-х годов отличаются тремя особенностями.

1. Российские гангстеры неизбежно оказывались инструментом, обеспечивавшим переход от социализма к капитализму.

Несмотря на все убийства и перестрелки, российский криминалитет в действительности обеспечил определенную стабильность в период переходной экономики. Разумеется, по нормальным стандартам, вымогательство, похищение людей и убийства покажутся весьма суровым «полицейским режимом», а автоугоны и трафик наркотиков и женщин большинство из нас не сочтет законным деловым начинанием. Однако Россия находилась не в нормальных условиях. От организованной преступности не свободно ни одно общество, разве что такое, которое держится на жестоких репрессиях (хотя в Северной Корее уровень организованной преступности, безусловно, очень низок, бюджет этого государства в значительной степени зависит от продажи наркотиков преступным синдикатам соседних стран). Но если в такой огромной стране, как Россия, с такими природными богатствами и в период эпохальных изменений в мировой экономике одни правила игры (пятилетний план) заменить другими (свободный рынок), столь масштабные изменения обязательно предоставят исключительные возможности сообразительным, сильным или удачливым (олигархам, организованной преступности или бюрократам, власть которых внезапно перестало контролировать государство). Вне всякого сомнения, Ельцин и его правительство допустили ряд вопиющих ошибок. Однако в то время они подвергались сильному экономическому давлению, поскольку рушащаяся советская система больше не могла обеспечить снабжение населения продуктами питания, а инфляция достигала не менее 150% (еще до либерализации цен) и останавливаться не собиралась. Необходимо было что-то предпринимать.

Как показали подсчеты российского правительства, сделанные в середине 1990-х годов, от 40 до 50% экономики страны находилось в «сером» или «черном» секторах, и именно в этом контексте Россия и остальной мир должны рассматривать феномен организованной преступности: она возникла в обстановке хаоса и была исключительно жестокой, однако ее происхождение изначально объясняется рациональной реакцией на весьма необычные социально-экономические условия.

2. В отличие от традиционных американских и итальянских мафий, участники российских банд не были связаны узами «верности семье». Нормы воровского мира (благодаря которым воры пользовались уважением и признанием) в условиях примитивного российского капитализма продержались лишь несколько месяцев.

Очень скоро и сам титул вора в законе был выставлен на продажу. Теперь его можно было просто купить, а не зарабатывать единственно возможным способом – многолетними тюремными сроками. Этот обесценившийся авторитет вора рухнул под ударами уличных банд и разветвленных мафиозных бизнесов, а с ним пала и строгая иерархия воров, существовавшая в советских тюрьмах.

Чеченская мафия была одной из самых агрессивных и ужасных группировок из всех, возникших в Москве или где-либо еще.

Одной репутации этих бесстрашных и жестоких бандитов часто было достаточно, чтобы запугать противника или убедить бизнесмена перейти под чеченскую «крышу». Впрочем, ее члены набирались не с одного только Кавказа и тем более не из одной Чечни: «Чеченскую мафию не следует путать с повстанцами, которые воюют в Чечне; она стала торговой маркой, франшизой – «Мак-Мафией», если хотите, – объясняет Марк Галеотти, который последние пятнадцать лет занимается изучением российской преступности. – Они продавали наименование «чечены» рэкетирам из разных городов – конечно, при условии, если те им платили и всегда держали свое слово. Если какая-то группировка относила себя к «чеченам», но не осуществляла своих угроз, она обесценивала бренд. Тогда к ним приходили настоящие чеченцы». Таким образом, российская мафия в процессе своего развития руководствовалась не верностью «семье», а исключительно деловыми контактами. Сколько мне заплатят? За кого? Какая мне от этого польза? Это означало, что они были непредсказуемы, изменчивы и опасны.

3. Подобные организации исчислялись в России тысячами, в отличие от американской «Коза Ностры» с ее пятью семьями.

В 1999 году в России было зарегистрировано свыше 11,5 тыс. «частых охранных предприятий», в которых работало 800 тыс. человек. Из них почти 200 тыс. человек имело лицензию на ношение оружия. По оценкам МВД России, это распространение огнестрельного оружия вызывало увеличение числа обычных и заказных убийств. К 1995 году в России ежегодно совершалось по несколько тысяч убийств, главным образом в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и других крупных деловых центрах. В 1997 году действовали такие расценки на устранение соперника: «7 тыс. долларов за «клиента» без телохранителей и до 15 тыс. долларов, если у него были телохранители». Как это ни парадоксально, если вы не были бизнесменом или бандитом из «крыши», в Москве можно было чувствовать себя в большей безопасности, чем в большинстве других крупных городов. «Солнцево было одним из самых безопасных мест в России, – рассказывает Алексей Мухин, один из самых проницательных московских обозревателей, занимающихся криминальными группировками. – Там на вас не нападут на улице, поскольку там – вотчина солнцевской группировки, которая испытывала неподдельную гордость за свою родину».

В то время в Москве было около двадцати крупных группировок и десятки мелких банд, в том числе славянские и кавказские. Хотя между славянскими и так называемыми этническими группировками и бывали трения, стороны обычно побаивались влияния и огневой мощи друг друга. За первые пять лет «солнцевская братва» выбилась в крупнейшие славянские группировки. Эта «братва», равно как и ее конкуренты, измайловская и люберецкая группировки, раньше других перешла от Первого Этапа Организованной Преступности – «крышевания» – ко Второму Этапу, которым был монопольный контроль над товарами и услугами. Таким образом и осуществлялся переход от частной «правоохранительной структуры» к полноценному организованному криминальному синдикату.

Недалеко от невыразительного центра московского района Солнцево проходит дорога, ведущая к деревне Федосино, которая хоть и стоит недалеко от гудящего столичного мегаполиса, но по духу своему ближе к крестьянскому миру Толстого. Центр этого мирка – скромная, но ухоженная и ярко раскрашенная церковь, колокола которой дают необычайно чистый звон. В центре этой звонницы из девяти колоколов (целое богатство для столь небольшого прихода) подвешен звучный басовый колокол, на котором выгравировано: «От настоятелей церкви, благотворительного фонда «Участие», фирмы СВ-Холдинг и от солнцевской братвы».

Три последние организации – это детища Сергея Михайлова, который родился в феврале 1958 года в скромной рабочей семье на окраине Москвы. В молодости Михайлов выучился на метрдотеля и работал в гостинице «Советская» в центре Москвы, недалеко от футбольного стадиона «Динамо». Это место давало определенное влияние, поскольку в отеле размещали иностранцев, и он был одним из немногих мест в городе, где после девяти часов вечера можно было приобрести алкоголь. «Не забывайте, в этой стране шикарным считалось коллекционировать пустые банки из-под западного пива. А иметь доступ к настоящему спиртному, когда магазины уже закрыты, – это давало не только престиж, но и возможность делать деньги».

Сергей Михайлов, босс Солнцева.

В 1986 году[5] Михайлов провел несколько месяцев под стражей за то, что пытался обманным путем получить страховку за мотоцикл. Получив условный срок, он вернулся в Солнцево и посвятил себя другой своей страсти – борьбе. Он познакомился с другим бывшим уголовником, Виктором Авериным, и вместе они принялись покорять улицы Солнцева. На карте московских районов можно увидеть, что большинство самых влиятельных преступных группировок возникло в появившихся после войны рабочих районах, расположенных непосредственно за пределами Московской кольцевой автодороги, или МКАД, – московского эквивалента Белтуэй или шоссе М25[6]. Пестрое население центральных районов города никогда не считало эти унылые районы Москвой. Однако в конце 80-х годов банды отсюда стали проникать в город, продавая свои услуги – насилие – предпринимателям или расправляясь с компаниями, которые отказывались платить. Рабочий класс, от имени которого правили коммунисты, никогда не был особенно заметен в центре Москвы. Но едва КПСС почила в бозе, как эта ее формальная опора, движимая любопытством, решила выяснить, что же она упустила. И конечно, в Солнцево и тому подобных местах имелся главный ресурс для развития «крыш» – немалое количестве грубых, безработных, агрессивных молодых мужчин, которых так легко узнать по их униформе: мешковато сидящим спортивным костюмам (иногда с бейсбольной битой в придачу), короткой стрижке и замысловатым татуировкам. Однако в Солнцево имелись не только уличные громилы. В трех километрах западнее располагается аэропорт Внуково, один из крупнейших в Москве. Проехав чуть дальше по МКАД, можно попасть в другой аэропорт – Домодедово.

И неподалеку от Солнцева располагался еще один лакомый кусок – Южный Порт, громадный речной портовый комплекс, через который в Москву попадают товары из всех областей России. Шоссе, которые проходят через Солнцево, связывают российскую столицу с украинской, а также с портами Черного моря. Здесь концентрация коммерческой деятельности была выше, чем в любой другой части города, и солнцевская «братва» очень быстро установила монопольную власть над важным «союзным» аэропортом Внуково, другим аэропортом, Шереметьево-2, а также над Южным портом. Все это обеспечило ей особое преимущество, когда «солнцевские» взялись за экспорт автомобилей – первое свое начинание, не связанное с «крышеванием». Когда олигархи принялись наполнять свои карманы и свои компании громадными деньгами, резко возрос спрос не просто на западные, а на роскошные машины. В мгновение ока «Мерседес-600» стал символом статуса новых русских, а ввоз в столицу машин по большей части контролировали «солнцевские». К середине 90-х в Москве было зарегистрировано больше «шестисотых», чем в любом другом месте мира.

В декабре 1989 года Михайлов, Аверин и еще двое лидеров группировки были арестованы и заключены под стражу по подозрению в вымогательстве. Свидетели, как это бывало на большинстве подобных процессов, внезапно отказывались от своих заявлений либо исчезали задолго до того, как дело попадало в суд. Однако верхушка солнцевской группировки попала в следственный изолятор в очень важное время: вот-вот должен был открыться рынок. Когда они освободились, то обнаружили, что на их территорию вторглись другие группировки. Особую угрозу для «солнцевских» представляла чеченская мафия. «Чечены», связанные с сетью этнических вооруженных формирований, имели оружие, новобранцев, деньги и еще угрожающую боевую репутацию.

Славяно-кавказскую бандитскую «войну», которая бушевала в Москве примерно два года, начиная с 1992-го, часто изображают как следствие взаимной неприязни на национальной почве. Согласно этой распространенной точке зрения, кровопролитные перестрелки между «чеченами» и, например, «солнцевскими» будто бы отражали стремление славянских ОПГ продемонстрировать свой патриотизм в пору столкновений Российской армии с мятежниками в самой Чечне (хотя бывали и «войны» с участием других московских славянских банд, и других кавказских группировок – армянских, азербайджанских, грузинских).

Возможно, в конфликтах славянских и кавказских ОПГ и были элементы подлинной националистической неприязни, однако если оставить в покое трескучую риторику, то в их основе можно увидеть предсказуемую причину – экономические интересы. В 1988—1990 годах чеченцам удалось частично выдавить «солнцевских» из важнейшего Южного порта и из нескольких основных компаний – экспортеров автомобилей. Наиболее известная стычка между этими двумя группировками произошла летом 1993 года, когда представители «солнцевских» вышли на олигарха Бориса Березовского и предложили «защитить» его автосалон, расположенный недалеко от центра Москвы. Вышло так, что милиция следила за одним из солнцевских бандитов, прославленным головорезом по кличке Циклоп, и записала на пленку ответ Березовского, который ответил славянским гангстерам, что у него «уже есть «крыша» – пойдите поговорите с чеченцами».

Циклоп вскоре погиб в завязавшейся у кинотеатра «Казахстан» перестрелке, однако «солнцевские» постепенно вернули себе позиции сильнейшей московской банды. «Солнцевская группировка действовала иначе, чем другие, и в этом был ее ключ к успеху, – говорит Левинсон из ФБР. – Каждая бригада, с собственным лидером во главе, действовала автономно и сама зарабатывала деньги. Каждая бригада сама «крышевала» бизнес и осуществляла собственные махинации. Они не переводили деньги руководству – это была свободная конфедерация, которая давала определенную свободу действий. Главные боссы, среди них и Михайлов, назывались «большая четверка». У них также были собственные компании, однако прибыли они делили на четверых. Впрочем, в силу своих «членских обязательств» бандиты поменьше иногда оказывали услуги бесплатно. Если между бригадами появлялись трения, требовавшие вмешательства кого-то из «большой четверки», тогда Михась и те, с кем возник спор, урегулировали конфликт, соответствующим образом перераспределяя прибыли в качестве оплаты этого посредничества».

Империя «солнцевских» росла. После автосалонов и баров она стала подминать под себя отели и супермаркеты. Группировка, кроме того, контролировала три крупных рынка в центре Москвы и как минимум три железнодорожных вокзала. Михайлов же, по всей видимости, понимал, что ему следует дистанцироваться от откровенного криминала, чинимого «солнцевскими». Он отказался короноваться в воры, настаивая, что его следует считать просто бизнесменом.

Уже в 1992 году группировка решила, что ей пора взять под свое крыло Росинтербанк и еще один-два банка. «В то время большинство российских банков были вовсе не банками в известном или подлинном значении этого слова, – поясняет Марк Медиш, который при администрации Клинтона работал в Казначействе США и является экспертом по российской экономике. – Они не принимали депозиты и не давали кредитов, а только получали «легкие» прибыли – осуществляли государственные трансакции, заимствовали государственные средства под низкий процент, а затем покупали высокодоходные краткосрочные государственные долговые обязательства, извлекая из них сверхдоходы».

Проникновение в банковскую сферу еще больше приблизило «солнцевских» и другие сильнейшие преступные сообщества к олигархам. Все вместе, празднуя обретение ими нового статуса в кругу сверхбогачей, они стали задавать новые, явно показные стандарты дурного вкуса.

Одним из многочисленных способов, посредством которых эти люди любили проматывать свои богатства, было проведение экстравагантных вечеринок. Например, некий топ-менеджер нефтяной компании летом 2004 года закатил в одном шато под Парижем «Вечеринку ностальгии по СССР». Это было демонстративно ироническое восхваление той системы, падение которой и наделило этого нефтяного туза его сказочным богатством. Французские крестьяне, выряженные в советских колхозников 30-х годов, разъезжали на своих тракторах перед фонтаном, бившим возле особняка. Из громкоговорителей гремели героические советские песни, призывавшие рабочий класс повышать производственные показатели. Гости, одетые в самые изысканные наряды от известных дизайнеров, набросили поверх них причудливые серые пальто и форму советских пионеров – такова была «тема вечеринки». А на входе в зал их приветствовали серп и молот, размещенные точно между двумя огромными красными знаменами, покрывавшими большую часть фасада шато.

В самом шато между фонтанами из шампанского и дорожками кокаина (уже тщательно измельченного и готового к употреблению) сновали женщины в мини, с разрезом, приоткрывавшим их ягодицы; время от времени они извивались в танце под строевые ритмы «Марша защитников Ленинграда» или какого-то другого марша. Портреты и бюсты Ленина, Сталина и Брежнева с явным неодобрением взирали сверху на эту буржуазную вакханалию, которая была насмешкой над их памятью.

Только аренда шато и вечеринка обошлись в несколько сотен тысяч долларов – для большинства из нас это большие деньги, тогда как для русских – всех, кроме крохотной клики, – это вообще невообразимое состояние. Добавим сюда, кроме того, аренду двух больших пассажирских авиалайнеров, зафрахтованных, чтобы доставить гостей из Москвы в день вечеринки и отвезти их обратно двумя днями позже. На этой вечеринке была установлена своя иерархия: большинство гостей могли позволить себе разнообразные развлечения в нескольких комнатах, но лишь горстка привилегированных могла попасть в особые покои. Дальше входа в это «святилище» стрекот фотоаппаратов и жужжание видеокамер не доносились, чтобы внутри олигархи могли поразмыслить о своих миллиардах и о том, как их приумножить.

«Вечеринка ностальгии по СССР» – лишь приправа к той кочующей праздничной оргии, которая всегда готова ублажать олигархов и их окружения – семьи, друзей, адвокатов, пиарщиков, помощников, политиков и эстрадных артистов. И сегодня они переносятся из Марселя в Майами, из Афин в Ашкелон, из Токио на Таити в поисках еще более сумасбродных развлечений.

Разграбление олигархами богатств России занимает особое место в буме глобальной теневой экономики 90-х годов. Они не просто сумели перевернуть всю страну вверх дном – их деятельность оказала громадное влияние на экономическое и социальное положение различных стран Западной Европы, Соединенных Штатов, Средиземноморского региона (главным образом Кипра и Израиля), Ближнего Востока и Африки, а также Дальнего Востока. Они даже не смогли бы заявить, что помогали регулировать переход к капитализму (что, несомненно, делали криминальные «крыши»), а их совокупное влияние оказалось еще более губительным, чем влияние большей части российской организованной преступности.

Те криминальные авторитеты, которым удалось пережить 90-е годы, неплохо устроились в путинской России. Некоторые из них объявлены в международный розыск за преступления, совершенные в Западной Европе и Соединенных Штатах, однако Москва не выказывает никакого желания выдавать их. Сергей Михайлов уже давно настаивает на том, что он – легальный предприниматель, который ведет свой бизнес по большей части в Китае. А преследование тех, кто подозревается в причастности к международной мафии, в списке приоритетов Пекина располагается не слишком высоко. Другие бандиты сегодня зарабатывают свой хлеб, заключая крупные сделки по нефти и газу между Россией, ее соседями и Западной Европой, обеспечивая сказочные прибыли своим клиентам и самим себе. Многие так и застряли в темном мирке частного «охранного бизнеса». Президент Путин восстановил власть и престиж КГБ (у которого теперь новая вывеска – «ФСБ»), где он служил большую часть своей карьеры, пока в конце 90-х не был неожиданно возвышен до премьер-министра России.

При Путине Кремль подрезал крылья нескольким особенно могущественным олигархам. Олигархи Борис Березовский и Михаил Ходорковский – из западной ссылки или из тюремной камеры – предупреждают: новый президент – это реинкарнация Сталина. Впрочем, Путин ею не является. Он создал новую систему, которая совмещает элементы капитализма и советского социализма – рыночный авторитаризм. А отчаянные попытки олигархов изобразить Путина в виде нового Сталина преследуют вот какую цель: замаскировать их собственную – главную ответственность за бедствия, постигшие и их самих, и Россию благодаря беспрецедентным злодеяниям этих олигархов конца 90-х.

Когда завершилось время легких денег, у олигархов появились такие возможности для «вознаграждения», что они могли купить любого, кого хотели. Коррупция и организованная преступность связаны самым тесным образом: первая является логически необходимым следствием последней. Говоря конкретнее, олигархам для защиты своих интересов требовалось приобретать услуги, которые предлагали «частные правоохранительные структуры», или мафия. Когда же высокие чины из КГБ – ФСБ и МВД стали замечать, что их влияние уменьшается, а власть и богатства олигархов растут, многие из них решили поставить на другую лошадь. Начиная с правления Горбачева, в жизни российских спецслужб чередовались темные и светлые полосы. Кое-кто из их офицеров создавал за рубежом собственные компании, служившие прикрытием для промышленного шпионажа и отмывания денег. Другим повезло меньше: в 1992 году финансирование КГБ ухудшилось так, что некоторые офицеры вынуждены были торговать лампочками и туалетной бумагой, которые они крали на Лубянке, в штаб-квартире своей организации. (Это, разумеется, такое же святотатство, как таскать подсвечники из собора Святого Петра в Риме.)

Едва ли не все крупные олигархи и корпоративные империи стали брать на работу сотрудников КГБ, которые ведали у них вопросами безопасности. Медиамагнат Владимир Гусинский, один из наиболее влиятельных первых олигархов (каким он был, пока не попал в опалу у Путина), назначил главой своей службы безопасности Филиппа Бобкова. Печальной известности Бобков удостоился в 80-х годах – он был главой Пятого отдела КГБ, который занимался борьбой с диссидентами в Советском Союзе. «Так сейчас все делают, – сообщил мне Артем Тарасов в своем московском офисе. – Я недавно говорил со своим бывшим работником, Виктором Вексельбергом – знаете, с тем, который купил для России яйца Фаберже, – он один из тех, кто стоит за консорциумом TNK-BP. Он сказал мне, что сейчас у него работают двадцать бывших генералов КГБ!»

Смерть Александра Литвиненко, одного из старших офицеров КГБ, который оказался в изгнании в Лондоне, где и был отравлен, явилась примером того, насколько запутанными оказались взаимоотношения между КГБ и частными службами безопасности. В конце 90-х Литвиненко предложил свои охранные услуги олигарху Борису Березовскому, хотя в то время еще работал в КГБ; одним из главных подозреваемых оказался другой бывший сотрудник Комитета, который имел собственную частную охранную компанию и тоже когда-то обеспечивал безопасность Березовского.

Благодаря подобным фигурам олигархи получили возможность распространить свое влияние на все оставшиеся силы закона и порядка, создав «государство в государстве» – могущественную силу, имевшую политическое влияние, которая закулисно действовала на фоне внешнего хаоса. Дело зашло еще дальше: когда высокопоставленные сотрудники КГБ и МВД стали состоять на жалованье у олигархов, начался процесс приватизации российских правоохранительных структур. В 90-х годах два эти учреждения, хорошо узнаваемые символы советской власти, стали просто еще одними конкурирующими частными правоохранительными структурами, причем в одном, важнейшем отношении они ничем не отличались от солнцевской «братвы»: кто платил больше, на того они и работали.

В результате несколько ветвей российских правоохранительных структур рисковали оказаться в состоянии междоусобной войны за интересы воюющих олигархов. Второго декабря 1994 года Владимир Гусинский, который ехал в свой офис на Новом Арбате, обнаружил, что его преследует группа крепких, устрашающего вида людей в масках. Его офис соседствовал со структурами Юрия Лужкова, главного политического спонсора Гусинского, мэра Москвы и политического противника Бориса Ельцина. Гусинский был владельцем популярнейшего независимого телеканала НТВ и относился к числу особенно влиятельных олигархов, что вызывало у других тузов бизнеса изрядную зависть.

Борис Березовский, первый среди равных в российской олигархии, убедил президента Ельцина, что Гусинского следует проучить. В конце ноября в газете, державшей сторону Ельцина, появилась статья «Падает снег», в которой утверждалось, что компания Гусинского «Мост» «собирается прорваться к власти». Но это было только предупредительным выстрелом – мощный бортовой залп раздался второго декабря. На парковке олигарха люди в масках стали задирать телохранителей Гусинского. Сам олигарх, наблюдая за всем этим из офиса и серьезно встревожившись, позвонил своим людям из контрразведки КГБ. Те подъехали, и началась «разборка». Однако прежде, чем успела пролиться кровь, один из офицеров КГБ понял, что их противники были из Службы безопасности президента. Поэтому госбезопасность решила пойти на попятный. Чем могущественнее становились олигархи, тем более губительным оказывалось их соперничество. Их столкновения вторили соперничеству российских правоохранительных структур и одновременно обостряли его.

Офицеры и агенты КГБ, которые продавали свои услуги «на сторону», образовывали средний пояс той пирамиды, вершиной которой являлись олигархи. Правоохранительные структуры обеспечивали им важнейшие связи – с государством. Основанием же этой пирамиды была разнородная группа людей, известных под названием «защита». Здесь были многочисленные профессионалы: юристы, пиар-компании, журналисты (у некоторых олигархов имелись и свои газеты, и телеканалы) и вообще все, кто мог пригодиться олигархам для поддержки их интересов. Однако основой «защиты» являлись бандиты или «крыши». «Для российской организованной преступности характерны, таким образом, три уровня нерушимых связей: между вымогателями и службами безопасности… между законным и незаконным бизнесом… и между преступниками, с одной стороны, и политической и бюрократической элитой – с другой. Из этих систем связей и возник треугольник из преступности, бизнеса и политики – исключительно сильный и прочный», – поясняет Джон Уинер, заместитель помощника госсекретаря по борьбе с международной преступностью.

Однако главное связующее звено между олигархами и самыми могущественными мафиозными группировками возникло благодаря такой их общей потребности, как отмывание денег. Такие огромные синдикаты, как солнцевская и чеченская группировки в Москве, а также тамбовская группировка в Санкт-Петербурге и «Уралмаш» в Екатеринбурге, уже вышли на Второй Этап пути, ведущего к статусу международной мафии: все они заполучили частичную или полную монополию над определенными товарами или услугами. Одним из самых прибыльных криминальных занятий во всем мире является торговля наркотиками. Все крупнейшие криминальные группировки бывшего Советского Союза застолбили себе обширные деловые интересы в производстве амфетаминов и «экстази», в импорте кокаина в Европе и, самое главное, в распространении и продаже среднеазиатского героина в Восточной и Западной Европе и США.

Олигархи инстинктивно поняли: Россия – нестабильная и опасная деловая среда, где их миллиарды долларов не находятся в безопасности. Они переоценили свои возможности манипулировать президентом Путиным, человеком, которого они поставили вместо президента Ельцина – слабого, легко управляемого алкоголика. Впрочем, многих из них инстинкты не обманули: чтобы застраховать себя, им было недостаточно просто вывезти из страны капиталы. Деньги необходимо переправлять отмытыми. Так же поступали и организованные преступные группы. Всем им необходимо было отмывать свои деньги. Но до того как открывать «международную прачечную», все они – и олигархи, и бандиты – должны были утвердить свое положение за рубежом. Так криминальные группировки приступили к самому трудному, Третьему Этапу своего развития: переносу своих операций за рубеж.

Глава четвертая

Русские идут!

В августе 1999 года, едва оказавшись в пражской тюрьме Рузине, Томаш Махачек подал прошение начальнику тюрьмы о помещении его в одиночную камеру. «У меня нет выбора, – объяснил он. – Они убьют меня. Как пить дать. Там ведь полно русских».

Падение оказалось для Махачека тяжким. Еще пять лет назад его признавали одним из самых перспективных молодых полицейских Чехии: всего в 26 лет он стал главой новой службы ALFA, Подразделения по борьбе с российской организованной преступностью. А сейчас он был заперт в том самом изоляторе, где некогда коммунистические вожди Чехословакии держали Вацлава Гавела. Махачек, честный полицейский из коррумпированной системы, – это живое воплощение Аркадия Ренко, спокойного и умного детектива из романов Мартина Круза Смита «Парк Горького» и «Призрак Сталина», который вступил в безнадежную борьбу с куда более могущественными темными силами.

Падение Махачека началось с его величайшего успеха. В мае 1995 года, расследуя «наводку» о готовящемся убийстве, майор Махачек координировал рейд с участием 50 полицейских на ресторан «У Голубу» («У Голубя»), находившийся в Анделе – некогда унылом рабочем районе. Двести пятьдесят гостей поглощали суши, когда Махачек отдал своим людям приказ прервать празднование сорокалетия Виктора Аверина – второго человека в солнцевской группировке.

Рейд был в самом разгаре, когда Махачек с недовольством отметил, что русские не выглядели ни удивленными, ни встревоженными. «Никто из них не сопротивлялся: они все понимали, что происходит, и послушно лежали на полу, – рассказывал он. – Никто из них не имел при себе оружия, а наша разведка сообщала нам, что те, кто отвечал у них за безопасность, всегда были вооружены». Махачек тогда похолодел. «Мы всего несколько часов назад приняли решение начать операцию. И все-таки их кто-то предупредил». Смысл этого был ясен: кто-то из высших чинов чешской полиции работал на русскую мафию.

Никому из гостей не было предъявлено обвинений, и все же Подразделение по борьбе с организованной преступностью собрало достаточно сведений, чтобы на десять лет запретить въезд в Чехию таким тузам русской мафии, как «солнцевский» Сергей Михайлов (который незамедлительно перебрался в Венгрию). «По крайней мере, мы дали им понять, что Прага им не трамплин, с которого они могут отправляться в путешествие по всему миру, улаживая всяческие свои сделки с наркотиками и оружием, – пояснил Махачек. – Заведение закрывается, господа!»

Это было для русских и ударом, и оскорблением: Прага и в особенности курортный городок Карловы Вары (Карлсбад) стали излюбленным местом отдыха «новых русских» в Центральной Европе (в данный момент четыре пятых всей великолепной, помпезной недвижимости эпохи Габсбургов в Карловых Варах принадлежит русским).

Полицейские всей Европы приветствовали достижение Махачека, которого во время его рабочей поездки в Вашингтон чествовал у себя Луис Фрих, глава ФБР. Фрих отметил, что рейд по ресторану «У Голубу» снабдил правоохранительные структуры всего мира первыми подробными сведениями и фотографиями солнцевской «братвы» и ее подельников. Казалось, Махачека, которому нет еще и тридцати, ждут великие достижения.

Но хотя «У Голубу» и был известен как место встречи российских и украинских мафиози и бизнесменов, услугами заведения пользовались не только они. Ресторан украшали фотографии его владельца, Антоля Катриха, «с чешскими политиками, бизнесменами, актерами и прочими знаменитостями, – вспоминает Махачек. – Там были, например, фотографии Катриха с тогдашним министром юстиции Иржи Новаком и с другими министрами… По нашей просьбе министр внутренних дел Ян Румл сообщил министрам, что им следует воздержаться от походов в ресторан «У Голубу» и от общения с этими людьми. Но они его проигнорировали».

Рейд на ресторан Томаш Махачек устроил, получив анонимное письмо. Его автор утверждал, будто лидеры «солнцевских» готовили в тот вечер убийство некоего Семена Могилевича на праздновании дня рождения. Махачеку было известно, что Могилевич – человек влиятельный и тесно сотрудничающий с солнцевской группировкой. Но кроме того, ходили слухи, что Михайлов и Могилевич рассорились из-за выплаты 5 млн. долларов.

Однако в тот вечер господин Могилевич не появился. Или, по крайней мере, он появился уже после того, как начался рейд. «Когда я пришел в ресторан «У Голубу», там все уже было в полном разгаре, поэтому я пошел в соседний отель и сидел там в баре до пяти или шести часов утра», – скажет потом Могилевич. Если этот человек действительно является «главным капо» российской организованной преступности, как настаивает большинство полиций Европы и Америки, то он всегда будет на два шага опережать всех остальных участников игры. И без всякого труда.

Вскоре после вечеринки по случаю дня рождения Аверина некоторые пражские политики и газеты начали ставить под сомнение мотивы рейда. Из этого выросла целая кампания. Журналисты и оппозиционные политики заявляли, что операция в ресторане «У Голубу» была «возмутительным нападением на законопослушных бизнесменов, устроивших праздник». Был создан миф (он до сих пор распространяется по Интернету) о том, что полиция устроила налет в духе Рембо, вломившись в зал ресторана через пробитый ей потолок. Распространялись слухи о том, что Махачек и его ближайшие коллеги ненадежны и кем-то куплены.

«Я приучил себя не обращать внимания на анонимные угрозы и телефонные звонки. Мне приходилось иметь дело и с непристойными письмами, которые получала моя жена», – рассказывал он. Но однажды утром, в августе, когда, казалось бы, все уже улеглось, сотрудник внутренней службы безопасности полиции неожиданно арестовал Махачека, когда тот приехал на работу. Он был разоружен и взят под стражу по обвинению в злоупотреблении должностным положением, выдвинутым неким продажным таможенником. (Махачек никогда не встречался с ним и не был в том месте, где все якобы произошло.)

Для двух великих и ужасающих произведений Франца Кафки «Замок» и «Процесс» основным источником вдохновения послужила империя Габсбургов: в этих романах всемогущая аморальная бюрократия без всякой жалости и видимых причин преследует перепуганного человека, который назван просто «К.». Фантазия Кафки превратилась в реальность в его родном городе, после того как в 1948 году Сталин сделал коммунистическую партию «главной силой» в Чехословакии. На протяжении едва ли не всех сорока лет, которые Прага находилось под властью коммунистов, пражане жили в страхе перед тем, что этот административный левиафан однажды постучится к ним в дверь с ордером на арест. Положить всему этому конец и имела своей целью «бархатная революция» ноября 1989 года.

Но хотя после революции эта кафкианская бюрократия и ушла в тень, притаившись, она не исчезла. Советские структуры проникли во все поры Восточной Европы – через компартии, армии, промышленность, тайную полицию и культурные связи. Для подавляющего большинства тех, кто не участвовал в политических протестах, жизнь в этой системе была изнуряющей, но стабильной, и эта стабильность способствовала укреплению многочисленных личных и организационных связей в странах Варшавского договора.

Когда Махачек оказался под арестом, то ощутил всю силу этих теневых структур, пока его имя публично порочили. Ощутило ее на себе и чешское государство. Компьютеры и досье Махачека, едва он оказался в тюрьме, были выпотрошены, а вся его сеть информаторов и агентов-нелегалов – раскрыта. Ближайшие сотрудники Махачека, разочарованные таким обращением с ним, стали уходить из Подразделения по борьбе с организованной преступностью и других правоохранительных структур, ища себе работу в частном секторе.

В конечном итоге суды признали, что Махачека подставили, и ему предложили любую должность на выбор. «Я отказался. Я не мог вернуться на должность, заставлявшую меня сталкиваться с людьми, которые явно предали меня, которые были вовлечены в коррупцию и с которыми я ничего не мог поделать».

Организованная преступность и коррупция процветают в тех регионах и странах, где народ не доверяет государственным институтам. Превращение органов, олицетворяющих кафкианское самовластие, в институты, укрепляющие демократию, посредством прозрачности и подотчетности – процесс трудный и длительный. Эта задача становится вдвойне трудной, если переходный период сопровождается экономической нестабильностью. Люди, которым с колыбели до могилы была гарантирована стабильность, оказались вынуждены иметь дело с незнакомыми им джунглями инфляции, безработицы, отмены права на пенсию и тому подобных вещей. А в такие поворотные моменты важные личные связи, оставшиеся от коммунистического периода, обретают исключительное значение. Красная Армия уже вывела свои войска из Восточной Европы, однако была не менее эффективная, но более соблазнительная сила, которая никуда не делась: сила оказанных услуг и данных обещаний, которая оказывала мощное влияние на переходный период.

Самыми востребованными странами у российских олигархов и преступных группировок наподобие солнцевской оказались Польша, Чехия и Венгрия. Там они хорошо «ориентировались на местности», и к тому же в первых двух странах языковой барьер был не таким трудным, как в Западной Европе. Была и еще одна особенность, которая отличала три эти государства от прочей Восточной Европы: они были уже на полпути в Европейский союз, а это был кратчайший путь к той золотой рыбке, которую, потрудившись, можно было выловить из этого пруда. «Эти страны являлись воротами на Запад, – отмечал «Бизнес уик». – Их растущие экономики и общие границы с Евросоюзом обеспечивали фирмы, действовавшие в этом регионе, самым ценным товаром – легитимностью». Более того, в этих странах можно было делать деньги, и особенно прибыльным оказывался здесь такой товар, как нефть.

Полиция, обученная при коммунистах и привыкшая к законопослушным гражданам, сетовала на неуважение, которое к ней проявляли. «Нам мало платят, и у нас нет ресурсов: у преступников машины быстрее, и денег больше, а если с ними что-то случается, у них находятся связи повыше наших», – сказал один полицейский.

Около полудня 2 июля 1998 года Тамаш Борош, известный также как Гигант и Большой Том, шел по Будапешту со своим адвокатом, и, когда они проходили мимо «Польского Фиата-500», кто-то взорвал три с лишним кило тротила, закрепленного на днище машины. Взрыв разорвал Бороша надвое. Это покушение с несколькими жертвами потрясло Венгрию. Раньше, еще с начала 90-х, мафия совершала десятки убийств на улицах венгерской столицы без всяких сопутствующих жертв: киллеры работали исключительно аккуратно. На мафиозные убийства люди реагировали даже со сдержанным одобрением, думая что-то вроде «одним бандитом в мире стало меньше, ну и что?». Но в этот раз все было иначе. Убийство было совершено средь бела дня, в нескольких шагах от улицы Вачи, где расположены самые модные магазины Будапешта и где всегда многолюдно. Вместе с Большим Томом погибли трое ни в чем не повинных прохожих, и еще двадцать человек, включая иностранных туристов, были ранены, поскольку было уничтожено еще несколько машин, и в результате получилась бойня. Общественность была в гневе и хотела знать, что происходит.

Детективы из венгерского Отдела по борьбе с организованной преступностью работали в нескольких направлениях. Если у них и было чего-то в избытке, так это подозреваемых. Вот уже год как Большой Том «стучал» им на своих коллег из преступного мира. Существовало как минимум шесть венгерских организованных преступных групп, которые после гибели Большого Тома предъявили права на его владения, и некоторые из них попали под особое подозрение в ходе расследования, которое затянулось на годы.

Сначала венгерская полиция обратила взор на восток, на Россию. Большой Том сам признался полицейским: «Все началось, когда появился этот русский, Дядя Сева». К тому времени, когда Борош был убит, Дядя Сева, он же Семен Могилевич, был объявлен в Венгрии персоной нон грата, а чешское МВД (разозлившееся на него после провала в ресторане «У Голубу») на десять лет запретило ему въезд в Чехию. Британское правительство, назвавшее Могилевича «одним из наиболее опасных людей в мире», после расследования его деловых операций запретило ему въезд в Великобританию, а ФБР должно было поместить его в список наиболее разыскиваемых преступников, в котором его имя можно увидеть и сегодня.

Плакат ФБР, датированный апрелем 2003 г., призванный способствовать аресту Семена Могилевича. С этого времени он был в розыске.

Тамаш Борош участвовал в крупнейшей афере, потрясшей Европу в 90-е годы, – «мазутном скандале». В то время поставщики мазута из Украины и Румынии в Чехию, Словакию и Венгрию были освобождены от уплаты налогов со своего товара, который таким образом оказывался значительно дешевле моторного топлива. Но когда мазут пересекал границу, преступники подвергали его несложной химической обработке, в результате которой его можно было использовать как горючее для двигателей. Это топливо затем продавалось на бензоколонки, а прибыль от неуплаты налога преступники клали себе в карман. «Мазутного скандала можно было избежать, добавив всего два предложения в закон об окрашивании нефтепродуктов, – поясняет тогдашний заместитель министра внутренних дел Чехии Мартин Фендрик. – Мы указали на это Министерству финансов, и они возились с этим два года. Почему? Пойдите и спросите у них».

За три годы эта афера выудила из казначейств трех стран миллиарды долларов. Это был такой доходный промысел, что в процессе борьбы за прибыли в трех странах были убиты десятки бизнесменов, таможенников, полицейских и политиков. По данным венгерской полиции, когда Тамаш Борош сообщил, что в Венгрии в эту индустрию пришел Дядя Сева, он, по всей видимости, подписал себе смертный приговор.

К сожалению, после того как полиция сталкивалась с Дядей Севой (или Папой, как называют его российские бандиты), ничего, кроме умозаключений, ей обычно не оставалось. К данному моменту правоохранительные структуры уже больше десяти лет стремятся выдвинуть обвинение против Могилевича, однако этот человек так ловок, что умеет избегать опасных для него мест и обстоятельств. Зеев Гордон, один из основных адвокатов Могилевича, сказал мне в тель-авивском кафе: «Может, Могилевич и виновен, а может, невиновен, я не знаю. Но чтобы установить истину, необходимо собрать доказательства, которые примет суд. А этого до сих пор никто этого не сделал – и даже не приблизился к этому».

В Интернете можно в изобилии найти материалы о предполагаемых злодеяниях Могилевича, однако к судебному процессу против него пока не подступиться. Его больше не разыскивают по обвинениям в торговле оружием и сутенерском рэкете, как это было раньше. Сейчас у ФБР имеется ордер на его арест только в связи с широкомасштабным мошенничеством, в ходе которого он, как утверждают, выудил у канадских инвесторов десятки миллионов долларов, доступ к которым получил через несколько компанией: это так называемый «скандал YBM-Магнекс». «Федералы», впрочем, предупреждают, что Могилевич вооружен и опасен, однако разыскивают его не за торговлю оружием и наркотиками, хотя в частных разговорах признают, что он виновен в этом.

Более того, большинство сотрудников западных правоохранительных структур, занятых борьбой с организованной преступностью, утверждают – и в частных разговорах, и публично, – что Могилевич, очевидно, является самым влиятельным из ныне живущих российских мафиози. «Уверяю вас, Семен Могилевич – самый опасный из участников организованной преступности, каких я когда-либо встречал, и я уверен, что он несет ответственность за заказные убийства», – настаивал Джон Уинер, босс объединенного антимафиозного ведомства при президенте Клинтоне. «Кого именно он убил?» – поинтересовался я. «Я не могу сказать, кого именно».

Из этого следует, что западные правительства полагаются на разведывательные данные, которые суд не примет. Несмотря на все периодические предупреждения относительно Михайлова, Могилевича и прочих боссов российской мафии, возможности для судебного преследования этих людей, которыми располагает западная полиция, по всей видимости, ограничены. В 1996 году швейцарский прокурор Карла дель Понте (впоследствии ставшая знаменитой – или скандально известной, в зависимости от того, каких взглядов на Гаагский трибунал по бывшей Югославии вы придерживаетесь) вела крупное дело, по которому Сергей Михайлов обвинялся в отмывании денег. Но несмотря на то, что у обвинения имелись отличные свидетели (например, офицер российских правоохранительных структур, позже вынужденный пройти в Швейцарии через программу защиты свидетелей), оно умудрилось с треском провалить это дело. Михайлов не только был освобожден от всех обвинений, но Швейцария еще и выплатила ему полмиллиона долларов в качестве компенсации за ошибочное заключение.

Ни Михайлов, ни Могилевич больше не выезжают в страны Запада (хотя у Могилевича сохранился израильский паспорт). Впрочем, они благополучно разъезжают себе по Москве, очевидно, не зная никаких забот, а российское государство их не тревожит.[7]

Кто знает, сколько тысяч игроков решились попытать счастья в казино под названием «Капитализм», которое вдруг открылось в Восточной Европе? Большинство покинули его с пустыми руками. Ведь на каждую историю о превосходном предпринимателе, который за пять лет сколотил собственную империю, приходятся десятки других – истории тех, кто старался изо всех сил, но в итоге вновь оказался на бирже труда без гроша в кармане после очередного начинания.

Компанию «Евралтрансгаз» (ETG), открывшуюся в декабре 2002 года, большинство бизнес-аналитиков сочли бы безнадежной. У компании было мало ресурсов и всего один крошечный объект в неизвестной деревне Сабди, в 30 километрах к западу от Будапешта. Ее номинальные владельцы были не из тех, что заканчивают школы бизнеса. Луиза Лукас была безработной актрисой из города Клуж в Трансильвании. Венцом ее карьеры стала двадцатилетней давности главная роль в румынском фильме «Девичьи слезы», который был показан на Каннском кинофестивале и выдвигался там на приз. Как объясняла Луиза, стать акционером ETG она согласилась, поскольку компания ей за это платила. «По крайней мере, было чем оплачивать телефон, – сказала она. – Мне приходится платить за мобильный больше 35 долларов в месяц».

Луиза завербовала еще двух таких же неподходящих кандидатов в пионеры бизнеса на этом нарождающемся рынке: одного компьютерщика и его подругу, медсестру, которая жила со своей матерью в тесной квартирке. Как и Луизе, компания им тоже платила.

Четвертым акционером был Зеев Гордон, адвокат Могилевича из Тель-Авива, который явно выделялся на этом фоне. Что же он там делал? Что вообще все они делали в компании, у которой было зарегистрированных активов на 12 тыс. долларов и пустой офис в Сабди? «Меня просто попросили стать акционером для украинского бизнесмена, Дмитрия Фирташа. Я оказал ему услугу, вот и все», – сообщил он мне.

Он и вправду оказал Фирташу хорошую услугу. За первый год работы компания поднялась от двенадцатитысячных активов до оборота в 2 млрд. долларов, объявив о прибыли в 180 млн. долларов, без вычета налогов. Правда ведь, недурно?

А еще в этой компании был генеральный директор, некто Андраш Кнопп, бывший в социалистической Венгрии министром образования, – непосредственно перед ETG он возглавлял московское представительство огромного немецкого табачного концерна Reemtsma. В интервью, которое Кнопп дал, когда успех компании «Евралтрансгаз» стал очевиден, он признался, что, «строго говоря, акционерами компании остаются трое граждан Румынии и один израильтянин, однако ее настоящие «родители» – это «Газпром» и «Нафтогаз Украины» (NAZ)». Он пояснил, что российский и украинский газовые гиганты не получили необходимые документы, позволявшие зарегистрировать компанию в Венгрии до 31 декабря, – компании, открытые до этого срока, получали статус офшоров (и существенно сниженные налоги). Поэтому, чтобы сохранить за собой налоговые льготы, они основали компанию до этого срока, пустив в дело посредников, в роли которых выступило ничего не подозревающее трансильванское трио и Зеев Гордон.

Такое объяснение выглядело небезупречно: вместо того, чтобы платить корпоративный налог в 18%, «Евралтрансгаз» платил 3% – вплоть до 2005 года, когда, по какому-то совпадению, истекали сроки его единственных двух контрактов. Один из них был заключен с «Газпромом», а другой – с «Нафтогазом», на транспортировку газа из Туркменистана (самой ужасной диктатуры Каспийского региона) в Западную Европу через Россию и Украину. Легальная и более или менее честная налоговая лазейка.

Но почему тогда «Газпром» и «Нафтогаз» открещиваются от своего порождения, «Евралтрансгаза»? «Нафтогаз» публично объявил, что «Евралтрансгаз» является «подрядчиком «Газпрома». «Газпром» ответил на это, заявив, что с «Евралтрансгазом» работает «Нафтогаз». И зачем они подписали контракт на работу, которую могли бы легко выполнить сами? Почему они отказывают себе и своим акционерам в прибылях, которые получили, и вместо этого переводят их карликовому бизнесу в венгерской деревушке?

«Газпром» – это настоящий монстр. Его годовой оборот лишь немного не дотягивает до 30 млрд. долларов, а его производства обеспечивают треть всего газа на планете, 8% российского ВВП и четверть всех собираемых в России налогов. «Газпром» стремится стать самой влиятельной энергетической компанией в мире и вполне способен на это (а возможно, уже и стал ею). В 1989 году Виктор Черномырдин, министр газовой промышленности последних лет СССР, а затем премьер-министр России, направил в одну эту государственную компанию все огромные запасы советского природного газа. Четыре года спустя компания была приватизирована. Она эффективно осуществляла монопольный контроль над всей системой российских газопроводов. Весь газ, поступающий на западноевропейские рынки из Туркменистана, Узбекистана или Казахстана, должен проходить через газопроводы «Газпрома», и это те рычаги, с помощью которых российский гигант может влиять на своих прямых конкурентов. В последнее время он стал варварским инструментом российской внешней политики, дубинкой для давления на бывшие советские республики, например Грузию, и даже на Западную Европу – крупнейшего клиента «Газпрома».

Зачем же тогда «Газпрому» платить другой фирме, с которой он якобы никак не связан, чтобы та транспортировала принадлежащий ему газ по его собственным газопроводам? «Евралтрансгаз» получил от «Газпромбанка» кредит в 70 млн. долларов и гарантию коммерческих займов на сумму 227 млн. Все это лишено смысла, – конечно, если незнакомцы не были на самом деле друзьями.

В 2000 году, когда на место президента России Бориса Ельцина пришел Владимир Путин, у маленькой, но влиятельной группы частных акционеров «Газпрома» уже лопалось терпение. Их раздражала загадочная офшорная компания под названием Itera International Energy Corporation, со штаб-квартирой в Джексонвилле, штат Флорида.

Самым стойким из частных инвесторов оказался Уильям Ф. Браудер, внук Эрла Браудера, лидера американских коммунистов в годы Второй мировой войны. Его компания Hermitage Investment вкладывала деньги в «Газпром», и он хотел знать, почему этот энергетический гигант поручает «Итере» многомиллиардные дела, с которыми сам «Газпром» способен отлично справиться. Воспользовавшись общедоступными источниками, он изучил историю злоупотреблений «Газпрома», обнаружив, что топ-менеджеры компании устраивали громадные «откаты», причем не только тем, кто имел отношение к газовой трубе. Кроме того, они открыто переводили активы компании на членов своих семей. «Они действовали с такой самоуверенностью, что вообще никак не маскировались, – заметил Браудер. – Но нам это помогло, поскольку позволило нарисовать весьма подробную картину того, что было украдено».

Один из особенно соблазнительных контрактов «Итеры» был заключен на транспортировку газа с туркменских месторождений на Украину, что обеспечивало компании 120 млн. долларов ежегодной прибыли. Однако мелкие акционеры «Газпрома», в частности Билл Браудер, хотели знать, почему они должны лишаться этих дивидендов. Более того, никто наверняка не знал, кто положил в карман эти прибыли. Однако немецкая разведка BND собрала доказательства того, что в отмывание прибылей «Итеры» вовлечена солнцевская группировка, а один российский журналист сообщал, что посредником между «Итерой» и «Газпромом» выступал Сергей Михайлов.

Едва придя к власти, Владимир Путин объявил, что не потерпит такого гигантского воровства, и уделил «Газпрому» особенное, пристальное внимание. К удивлению многих, Путин быстро выполнил свое обещание: дискредитировавшего себя главу компании он заменил своим человеком из Петербурга.

Дни «Итеры» в качестве протеже «Газпрома» были сочтены. В начале 2003 года «Газпром» объявил, что не будет продлевать контракт на транзит туркменского газа на Украину. «Почему «Итера» должна получать сверхприбыли, используя мощности «Газпрома»?» – гремел заместитель главы газового гиганта. Теперь, объявил он, «Итера» пусть осуществляет собственный транзит!

Правда, никакого транзита уже не было.

За два месяца до того, как «Газпром» публично объявил о своем стремлении действовать прозрачно и пристойно, его руководство подписало секретное соглашение с крошечной компанией «Евралтрансгаз» – через день после того, как она была зарегистрирована в Венгрии. Одновременно контракт с новой компанией подписал и украинский эквивалент «Газпрома» – «Нафтогаз»: по нему ETG получала эксклюзивное право на транспортировку туркменского газа в Западную Европу через территорию Украины.

За следующие полтора года вскрылись любопытные взаимоотношения «Евралтрансгаза» с темными компаниями на Кипре, в Туркменистане, в Молдове, на Сейшельских островах, во Франции, Великобритании и других странах. А некоторые из этих компаний, как следует из внутреннего меморандума Организации по экономическому сотрудничеству и развитию, расположенной в Париже, были связаны с партнерами «Дяди Севы» Могилевича.

C тех пор как деятельность компании «Евралтрансгаз» получила известность, западные журналисты что есть сил разыскивают неопровержимые доказательства, которые свяжут эту аферу с Могилевичем. Роман Купчинский, цепкий журналист, который специализируется на организованной преступности на радио «Свободная Европа», приблизился к этой цели, опубликовав письмо заместителя начальника российского Управления по борьбе с организованной преступностью, где говорилось о прямой связи Андраша Кноппа с Могилевичем в деле о «крышевании» контрабанды сигарет[8]. Однако уже через несколько недель ETG представила письменное свидетельство этого российского представителя закона, оказавшего помощь делу, в котором письмо было объявлено фальшивым. Дело рухнуло.

Удастся ли доказать участие в этот деле Дяди Севы или нет, не так уж важно – по двум причинам. Во-первых, огромные суммы денег уходили в компанию, схема собственности которой совершенно непроницаема и которая никак не могла стать главным претендентом на получение контракта. Во-вторых, компания «Евралтрансгаз» имеет годовой оборот в 2 млрд. долларов, – если должного контроля над ее отчетностью не осуществляется, то все фонды можно направлять через компанию, которая необязательно должна быть создана украинской газовой отраслью. Иными словами, «Евралтрансгаз» является, очевидно, громадным механизмом по отмыванию денег. Хотя эта компания уже потеряла туркмено-украинский контракт, ее место занял другой посредник, без которого могли бы обойтись – «Росукрэнерго», совладельцем которой также является Дмитрий Фирташ, стоящий, по словам Зеева Гордона, за «Евралтрансгазом».

Чтобы подобная пародия на бизнес могла работать, «Евралтрансгаз», кто бы ни стоял за ним, нуждался в абсолютной поддержке руководств «Газпрома» и «Нафтогаза». Но кроме того, поскольку два эти газовых гиганта определяют энергетическую политику своих стран, компания ETG нуждалась и в поддержке российских и украинских властей (и в косвенной поддержке пресловутого туркменского диктатора Сапармурата Ниязова, ныне покойного – его неутолимая страсть к деньгам явилась одной из главных движущих сил этой аферы).

Махинации с «Евралтрансгазом» остаются загадочным и запутанным делом. Кто бы их ни измыслил, он всячески стремится оставаться в тени. Трудно утверждать, пример ли это вопиющей коррупции или криминальной аферы, трудно даже понять, где грань между этими явлениями. Но одно этот случай демонстрирует вполне наглядно: если преступный синдикат убеждает всевластное государство потакать его махинациям или поучаствовать в них, он может считать, что нашел волшебное слово, отворяющее пещеру Аладдина. Ведь организованная преступность никогда не добивается такого успеха, как в том случае, если она пользуется поддержкой государства.

В 2000 году зима пришла в Центральную Украину поздно, припоминает Сергей Шушко. Обычно в начале ноября снег уже укутывает плодородные поля и леса возле городка Тараща, расположенного в ста с небольшим километрах к югу от Киева.

Выпади снег в том году в свое обычное время, Сергей с отцом, возвращавшиеся в тот четверг в свою деревню, не заметили бы, что из кучи свежей земли, на краю березняка, торчит рука.

Местный судебно-медицинский эксперт Игорь Воротынцев установил, что жертву сначала жестоко избили. Впрочем, ему трудно было установить, являются ли повреждения на ногах трупа следами пыток или это животные обглодали уже прикопанный труп. Тем не менее судмедэксперт указал, что «на ногах трупа содрана кожа, так что анатомия мышц видна, как на картинке, и предположил, что это работа каких-то садистов».

Труп имел признаки, характерные для жертв бандитского мира. Установление личности убитого было затруднено и тем, что труп был обезглавлен, однако судмедэксперт столкнулся с дополнительными трудностями после того, как из Киева ему приказали не отправлять труп в столицу. Воротынцев возразил: в Тараще не было морга с холодильником, однако министр внутренних дел Украины настоял на том, чтобы труп оставался в этой глубинке. Затем в Таращу приехал главный судебно-медицинский эксперт Украины, который изъял у трупа некоторые органы, а затем приказал Воротынцеву избавиться от трупа.

Примечания

1

3 тыс. марок – в то время около 1500 долларов, сказочная зарплата для безработной болгарки. – Примеч. авт.

2

Золотой Треугольник – гористый район в Юго-Восточной Азии на территории Бирмы, Лаоса, Вьетнама и Таиланда, с 1950-х годов – центр массового производства опиума. – Примеч. перев.

3

Саша Барон Коэн (р. 1971) – британский комедийный актер, известный благодаря очень успешным персонажам: Али Джи (эмси и гангстер), Борат Сагдиев (казахский репортер) и Бруно (австрийский гомосексуалист – ведущий fashion-шоу). – Примеч. ред.

4

Здесь и в последующих нескольких абзацах курсивом выделены слова, записанные автором с использованием транститерации: gruppirovki, krysha, vor, glasnost, perestroika, vor-v-zakone. – Примеч. ред.

5

По другим данным, в 1984 году. – Примеч. перев.

6

Белтуэй – окружное шоссе в Вашингтоне. Шоссе M25 – кольцевая автодорога Лондона. – Примеч. перев.

7

В январе 2008 г. Могилевич был задержан в Москве по подозрению в соучастии в уклонении от уплаты налогов. – Примеч. перев.

8

Речь идет о письме от 14 ноября 1998 года, написанном в действительности заместителем министра внутренних дел России генерал-майором А. Мордовцом главе российского Интерпола генерал-майору В. Овценскому. – Примеч. перев.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.