Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Луд-Туманный

ModernLib.Net / Фэнтези / Миррлиз Хоуп / Луд-Туманный - Чтение (стр. 1)
Автор: Миррлиз Хоуп
Жанр: Фэнтези

 

 


Хоуп Миррлиз

Луд-Туманный

Глава 1

Мастер Натаниэль Шантиклер

Свободное государство Доримар было совсем небольшой страной. Но так как его земли с юга омывались морем, с востока и севера опоясывались горами, а в центре раскинулась плодородная долина, орошаемая двумя реками, здесь встречались самые разнообразные ландшафты и растительность И в самом деле, на западе страны природа быта схожа с тропиками, во всяком случае составляя разительный контраст с пасторальной умеренностью центральной долины Ничего странного в этом не было, потому что за Горами Раздора, служившими западной границей Доримар, лежала Страна Фей. Никаких контактов, однако, между этими странами не существовало уже много столетий.

Культурным и торговым центром Доримара была ею столица Луд-Туманный, расположенная у слияния двух рек в десяти милях от моря и в пятидесяти от Эльфских гор.

В Луде-Туманном было все, что придает очарование старому городу. Здесь была Палата Гильдий, здание которой, выстроенное из золотистого кирпича и увитое плющом, в лучах яркого солнца походило на переспелый абрикос. Была гавань, где стояли корабли с парусами белыми, алыми и цвета охры. Были похожие друг на друга кирпичные домики – не просто обычные жилища, но некие древние существа, которые обновлялись и преображались с каждым новым поколением, оставляя неизменной только старую кровлю. Здесь были старинные арки, живописные улочки, удобные для прогулок, древнее кладбище на вершине холма и открытые скверики с забавными барочными статуями, изображавшими умерших граждан. И, кроме того, здесь в изобилии росли деревья. В самом деле, это был очаровательный город.

Один из самых красивых домов в Луде-Туманном с давних времен принадлежал семейству Шантиклеров. Он был построен из красного кирпича, и его оштукатуренный фасад, выходящий на аллею, примыкавшую к Хай-стрит, украшали изящно вылепленные цветы, фрукты и ракушки, а над дверью был изображен стилизованный петух – символ семейства.[1] За домом раскинулся обширный сад, спускавшийся к реке Пестрой. И хотя цветов в нем было более чем достаточно, они не сразу обращали на себя внимание, ибо скрывались за изгородью и в огороде, где их аккуратные полосы обрамляли овощные грядки. Весной здесь радовали глаз густые декоративные изгороди из тиса и цветущие фруктовые деревья. За пределами огорода необходимости в цветах не было, так как их с успехом здесь заменяло множество других вещей. Все изящное, живописное и бесполезное, все, намекавшее на эстетические склонности Создателя, соединявшего различные предметы только потому, что их сочетание ему нравилось, прекрасно справлялось с ролью цветка.

В начале лета это были голуби с перьями цвета сливы на грудках. Они переваливались на своих коралловых ножках по обширному газону, зелень которого от их близости становилась просто пронзительной. Здесь жил белый павлин, который, несмотря на суетливость и хриплые крики, тоже имел неуловимое сходство с цветком. И саму реку Пеструю, испещренную, как палитра художника, разноцветными лоскутами небесных и земных отражений, даже ее можно было принять за цветок, растущий в саду у Шантиклеров. Осенью она увлекала за собой красные и желтые листья, упавшие, возможно, с деревьев в Стране Фей, где она брала свое начало.

Еще здесь была грабовая аллея.

Для человека, наделенного богатым воображением, пройти по аллее с переплетенными вверху ветвями деревьев всегда сродни приключению. Вы довольно смело входите в нее, но очень скоро чувствуете, что лучше бы вам не входить вовсе: вы вдыхаете не воздух, а самоё тишину, вязкую тишину деревьев. Неужели единственная возможность выйти отсюда – маленькое круглое отверстие там, вдалеке? Но протиснуться сквозь такое невозможно. Нужно вернуться… Слишком поздно! Просторный вход, через который вы попали сюда, уже и сам успел сжаться до маленького круглого отверстия.

Мастер[2] Натаниэль Шантиклер, нынешний глава семейства, внешне был типичным доримарцем: круглый, румяный, рыжеволосый, со светло-карими глазами, в которых еще непроизнесенные шутки поблескивали, как форель на сковороде.

Его душевный склад тоже был типичен для доримарца, хотя всегда небезопасно классифицировать души наших ближних – существует риск остаться, мягко говоря, в дураках. Каждую встречу с другом вы будете рассматривать как непроизвольный с его стороны сеанс позирования для портрета, который, вполне вероятно, до вашей или его смерти все еще не будет закончен. И хотя рисование портретов – захватывающее занятие, художникам грозит опасность, в конце концов, превратиться в пессимистов. Ибо каким бы красивым и веселым не было лицо, каким бы богатым не казался фон при первом наброске, с каждым мазком кисти, с каждым, пусть даже крохотным, изменением игры светотени, глаза, глядящие на вас, становятся все беспокойнее. И, наконец, вы с ужасом смотрите на свое собственное лицо, как в зеркало при свечах.

Все, кто знал мастера Натаниэля, удивились бы, да и просто не поверили, услышав, что он несчастлив. Однако дело обстояло именно так. В самом начале его жизнь была отравлена каким-то неясным страхом, который никогда не покидал его.

Мастер Натаниэль точно знал, когда это появилось. Однажды вечером, много лет назад, когда он был еще юношей, они с друзьями решили пошутить – нарядиться призраками и испугать слуг. Недостатка в аксессуарах не было, ибо чердак дома Шантиклеров ломился от разного хлама: гротескных деревянных масок, древнего оружия, музыкальных инструментов, ветхого платья – театральных костюмов и одеяний иерофантов, которые вряд ли подходили для повседневного обихода. Еще там были сундуки, набитые отрезами шелка с вышитыми или нарисованными на них сценками. Кто из нас не задавался вопросом, в каких волшебных лесах наши предки находили прообразы зверей и птиц, украшающих гобелены, на каких планетах разыгрывались изображаемые ими сюжеты? Напрасно пальцы мастериц вышивали под ними слова февраль или соколиная охота, или сбор урожая, дабы заставить нас поверить в то, что это всего лишь изображение деятельности человека, соответствующее разным месяцам года. Мы можем себе представить, с какой насмешливой улыбкой делали это искусные обманщики былых времен. Нас не проведешь. Это не обычные занятия смертных. Что за существа населяли Землю четыре-пять столетий назад, какими необыкновенными знаниями они владели и какие зловещие поступки совершали, мы никогда не узнаем. Наши предки надежно берегут свои тайны.

Среди хранившихся на чердаке богатств было также много разных изящных вещиц – вееров, фарфоровых чашек, резных печатей. После того, как ушла породившая их эпоха, они стали восприниматься по-особому, вызывая умиление. Мы чувствуем, что эти удивительные игрушки никогда не могли быть совсем пустячными – в их расцветке и форме есть что-то необыкновенно печальное. Кроме того, мораль, заключенная в росписях этих безделушек, часто выражалась в афоризме или загадке. Например, на веере, расписанном анемонами и фиалками, красовалась надпись:

Чем меланхолия похожа на мед?

Она так же сладка, и ее собирают с цветов.

Эти безделушки явно принадлежали более позднему периоду, чем маски и костюмы, но были бесконечно далеки от повседневной жизни современных доримарцев.

Итак, когда все выбелили лица мукой и разрисовались самым фантастическим образом, Натаниэль схватил один из старинных инструментов – разновидность лютни, с подгнившими от сырости и времени струнами, гриф которой заканчивался резной головой петуха, и, выкрикнув: «А ну-ка посмотрим, сможет ли еще эта старая развалина каркнуть!» – грубо дернул струны. Раздался звук, такой протяжный и завораживающий, что кровь застыла у них в жилах. На несколько мгновений вся компания окаменела.

Наконец одна из девушек спасла положение. Зажав уши руками, она шутливо воскликнула: «Вот спасибо тебе, Нат, за кошачий концерт! Это хуже, чем железом по стеклу». А один из юношей, смеясь, сказал: «Это, наверное, дух одного из твоих предков, который хочет, чтобы его отпустили выпить стаканчик своего же собственного кларета». Об инциденте все забыли, но мастер Натаниэль не забыл.

Он стал другим человеком. Годами Звук преследовал его. Он был как бы живой субстанцией, объектом закона химических преобразований, а скорее олицетворением того, как этот закон действует в снах. Например, однажды Натаниэлю снилось, что его старая кормилица печет у очага яблоко в своей уютной комнате, а он наблюдает, как, шипя, закипает сок. Она вдруг посмотрела на него, странно улыбаясь, как никогда не улыбалась наяву, и произнесла:

– Но ты же знаешь, что это не яблоко. Это – Звук.

Происшествие странным образом повлияло на его отношение к повседневной жизни. До того, как он услышал Звук, своей нетерпимостью к рутине и тягой к путешествиям и приключениям он доставлял отцу немало хлопот. Подумайте только, ходили слухи, будто Натаниэль поклялся, что скорее станет капитаном одного из кораблей своего отца, чем владельцем всего флота, если при этом вынужден будет сидеть на месте.

Но с тех пор, как он услышал Звук, во всем Луде-Туманном не было более уравновешенного молодого человека и второго такого домоседа. Потому что теперь он всегда помнил, какую тоску и желание могут вызывать самые прозаичные вещи, которыми когда-то обладал. Он как будто заранее переживал потерю того, что все еще ему принадлежало.

Так родилось постоянное чувство неуверенности и недоверия к любимым вещам. Какой из знакомых предметов – перо, трубку, колоду карт – будет он держать, какое многократно повторяемое действие будет он совершать – одевать или снимать ночной колпак, выслушивать ежедневные отчеты, – когда ОНО – скрытая угроза – набросится на него? И в ужасе вглядывался он в мебель, стены, картины: свидетелями какой необычной сцены станут они в один из дней, какой трагический опыт переживет он однажды в их присутствии?

Поэтому временами он смотрел на настоящее с мучительной нежностью человека, рассматривающего свое прошлое: на жену, занятую вышиванием у лампы и рассказывающую ему сплетни, услышанные за день, или на сынишку, играющего с догом на полу.

Ностальгия по тому, что когда-то существовало, слышалась в крике петуха, вобравшего в себя и плуг, врезающийся в землю, и запах деревни, и мирную суету на ферме. Это происходило сейчас, и в то же время оплакивалось в крике как нечто, исчезнувшее много веков тому на зад.

Однако тайно сжигавший его яд был не лишен и некоторой сладости. Потому что неизвестное, нагонявшее на него смертельный страх, иногда можно было воспринимать как опасный мыс, который он уже обогнул. И, лежа ночью без сна в теплой пуховой постели, прислушиваясь к дыханию жены Златорады и шелесту ветра в ветвях деревьев, он испытывал острое наслаждение.

Он говорил себе: «Как приятно! Как безопасно! Как тепло! Как непохоже это на ту безлюдную вересковую пустошь, когда у меня не было плаща и ветер пробирался во все швы камзола; у меня болели ноги, луна едва светила, и я все время спотыкался, а ОНО кралось в темноте». Он говорил это, упиваясь переживанием какого-то неприятного приключения, благополучно оставшегося позади. В этом также крылась причина гордости, испытываемой им от хорошего знания своего города. Так, например, возвращаясь из Палаты Гильдий домой, он говорил себе: «Прямо через рыночную площадь, вниз по переулку Яблочных Чертиков, затем обогнуть оружейную герцога Обри и на Хай-стрит… Я знаю эту дорогу как свои пять пальцев, как свои пять пальцев!»

И каждый знакомый, с которым он встречался, каждая собака, которую он мог назвать по имени, усиливали это ощущение безопасности и вызывали всплеск самодовольства. «Это Виляшка – пес Гозелины Флекс, а это Мэб – овчарка мясника Рэкабайта, я их знаю!»

Бессознательно он представлялся самому себе чужестранцем, которого никто не знает, и который поэтому так же неуязвим, как если бы он был невидимым.

Единственным внешним проявлением его тайной тревоги были вспышки внезапной и необъяснимой раздражительности, если какое-нибудь невинное слово или замечание случайно пробуждало его страхи. Он терпеть не мог, когда говорили «кто знает, что будет через год?» и ненавидел такие выражения, как «в последний раз», «никогда больше», в каком бы будничном контексте они не произносились. Например, он приходил в бешенство, когда жена заявляла: «Никогда больше не пойду к этому мяснику!» или: «Этот крахмал отвратительный. Я крахмалила им белье в последний раз».

Страх также пробуждал в нем тоскливую зависть к положению других людей: именно поэтому он страстно интересовался жизнью своих соседей, словно она проходила совсем в другом мире, непохожем на его собственный. Поэтому у него сложилась не совсем заслуженная репутация человека очень отзывчивого и участливого. Он завоевал сердца многих морских капитанов, фермеров и старух-работниц тем, что проявлял поразительный интерес к их рассказам. Длинные запутанные истории из их обыкновенной бедной монотонной жизни вызывали у него то же чувство, какое испытывает путешественник, застигнутый в пути ночью, при взгляде на светящееся окно уютной гостиной.

Он даже иногда хотел поставить себя на место умерших и часами бродил по старому кладбищу, которое с незапамятных времен называлось Поля Греммери. Он объяснял свою привычку тем, что оттуда открывался очаровательный вид на Луд-Туманный и его окрестности. Но хотя ему действительно искренне нравился открывавшийся сверху вид, на самом деле его влекли туда эпитафии, подобные этой:

Здесь покоится Эбенизер Спайк,

булочник,

на протяжении шестидесяти лет снабжавший

жителей Луда-Туманного свежим вкусный хлебом,

и умерший в возрасте восьмидесяти лет

в окружении сыновей и внуков.

Как хотелось ему поменяться местами с этим старым булочником! Но тут же его посещала тревожная мысль о том, что, возможно, не стоит слепо верить эпитафиям.

Глава 2

Герцог, отшутившийся от власти, и прочие традиции Доримара

Прежде чем продолжить наш рассказ, считаем необходимым для лучшего его понимания вкратце описать историю Доримара, а также верования и традиции его жителей.

Луд-Туманный раскинулся на берегах двух рек, Пестрой и Дола, сливавшихся под острым углом в окрестностях города. В месте их пересечения находится порт. Дома расползлись по склону холма, на вершине которого находились Поля Греммери.

Дол был самой большой рекой Доримара и у Луда-Туманного становился таким широким, что предоставлял городу, находившемуся за двадцать миль от моря, все преимущества порта, в то время как собственно морской порт был не многим больше рыбацкой деревушки.

А река Пестрая, берущая свое начало в Стране Фей (из соленого подземного озера, как утверждали географы) и протекавшая, не выходя на поверхность земли, под Горами Раздора, была спокойным ручейком и не играла никакой роли в торговой жизни города. Но в Доримаре бытовала старинная поговорка: «Пестрая впадает в Дол». Ее употребляли тогда, когда хотели подчеркнуть, как неразумно относиться с презрением к роли незначительных факторов; хотя, возможно, когда-то в поговорку вкладывался другой смысл.

Богатство и влиятельность страны зависели главным образом от Дола. Только благодаря Долу девушки из дальних деревень Доримара носили броши из моржовых клыков и лечили зубную боль рогом единорога. Страусиное яйцо украшало каминные доски в гостиной почти каждого фермера. Когда дамы Луда-Туманного отправлялись делать покупки или играть в карты с друзьями, их корзинки или маркеры[3] из слоновой кости несли смуглые пажи в лиловых тюрбанах, вывезенные с Коричных островов, а на улицах города карлики-коробейники с Крайнего Севера торговали вразнос янтарем. Именно благодаря Долу Луд-Туманный стал городом торговцев, в чьих руках были сосредоточены вся власть и почти все богатство страны.

Но так было не всегда. В старину Доримар был герцогством, и его население состояло из дворянства и крестьян. Постепенно возник средний класс, который вскоре обнаружил – как он всегда это делает, – что торговле серьезно препятствует правитель, чья власть была ничем не ограничена, и безжалостный привилегированный класс – аристократы.

С каждым поколением герцоги становились все более капризными и деспотичными, пока, наконец, все эти качества не сосредоточились в герцоге Обри Меднокудром, горбуне с лицом ангельской красоты, одержимом демоном разрушения. Он способен был, веселья ради, проскакать во время охоты по полю неубранной пшеницы или поджечь самый красивый корабль только ради удовольствия посмотреть, как он горит. К добродетели жен и дочерей своих подданных он относился также своеобразно.

Его проделки отличались довольно зловещим юмором. Например, когда в канун свадьбы девушка, по древнему обычаю, предлагала свою невинность духу фермы, символом которого было самое старое дерево, герцог Обри под видом духа выскакивал из-за этого дерева и овладевал ею. Молва утверждает, что однажды герцог вместе с одним из своих собутыльников побились об заклад, что доведут придворного шута до того, что он покончит с собой по собственной воле. И они стали воздействовать на его воображение жалобными песнями о бренности жизни и мрачными баснями, в которых человек сравнивался с пастухом, обреченным бессильно наблюдать за агонией своих овец в пасти кровожадного волка.

Они выиграли пари, ибо, придя однажды утром к шуту в спальню, нашли его мертвым; он повесился на балке потолка. И ходят слухи, что раскаты смеха герцога Обри до сих пор время от времени раздаются из этой комнаты.

Однако он обладал и более приятными чертами характера. В первую очередь он был изысканным поэтом, и его песни, дошедшие до нас, свежи, как цветы, и пронизаны одиночеством, как плач кукушки. А в деревнях все еще рассказывают истории о его доброте и мягкосердечии: о том, как он появлялся на сельской свадьбе с тележкой, полной вина, пирогов и фруктов, или о том, как стоял у изголовья умирающего, исполненный сочувствия и скорбный, как священ ник.

Невзирая на это, недовольные торговцы, обуреваемые жаждой обогащения, взбунтовали против него народ. На протяжении трех дней на улицах Луда-Туманного бушевало кровавое побоище, в котором погибло все дворянство Доримара. Что касается герцога Обри – он исчез; говорили, что он нашел приют в Стране Фей, где живет и поныне.

За три дня кровопролития погибли также все священнослужители. Таким образом, Доримар одновременно лишился и герцога, и клира.

Во времена герцогов ко всему волшебному относились с благоговением, а самым торжественным событием церковного календаря был ежегодный приезд таинственных незнакомцев из Страны Фей. Их лица были скрыты капюшонами, а под уздцы они вели белоснежных кобылиц, груженных волшебными фруктами; таким было приношение герцогу и первосвященнику.

Но после революции, когда власть в стране захватили торговцы, на все волшебное наложили запрет.

Не стоит этому удивляться. В первую очередь новые правители считали, что волшебные фрукты послужили главной причиной деградации герцогов. Фрукты и в самом деле вдохновляли на поэзию и фантазии, которые в сочетании с постоянными мыслями о смерти могли нанести непоправимый ущерб здравому смыслу бюргеров. Революционеров никак нельзя было упрекнуть в излишней впечатлительности, поэтому при их правлении из поэзии и искусства напрочь исчезло трагическое восприятие жизни.

Кроме того, по разумению доримарцев, все волшебное представляло собой обман. Легенды и песни утверждали, что в Стране Фей деревни были выстроены из золота и коричного дерева, а жрецы, возбуждающиеся парами опиума и ладана, каждый час приносили в жертву Солнцу и Луне огромные количества павлинов и золотых быков. Но если бы честный здравомыслящий смертный посмотрел на все это с юмором, то сверкающие замки превратились бы в старые сучковатые деревья, фонари – в светлячков, драгоценные камни – в черепки, а роскошно одетые жрецы с их пышными жертвоприношениями – в дряхлых старух, бормочущих над костром свои заклинания.

А сами феи, как утверждала молва, вечно завидовали надежному счастью смертных и, сделавшись невидимыми, толпой спешили на свадьбы, поминки и ярмарки – всюду, где можно было хорошо поесть, – и высасывали сок из мяса и фруктов. Напрасно – ничто не могло сделать их осязаемыми.

Но воровали они не только еду. В глухих деревнях все еще верили, что мертвецы – это не более чем проделки фей, а их кости и плоть – только видимость, иначе с чего бы им так быстро превращаться в прах? А самого умершего, труп которого был не более чем эфемерной субстанцией, похищали феи, чтобы он ухаживал за их голубыми коровами и обрабатывал поля левкоев. Сельские жители не всегда могли провести четкую грань между феями и мертвецами. И тех и других они звали Молчальниками, а Млечный Путь считали дорогой, по которой феи уносили мертвых в свою страну.

Другая легенда утверждала, что единственным средством общения фей были поэзия и музыка, поэтому в деревнях поэзию и музыку до сих пор называют «языком Молчальников».

Естественно, люди, заставившие Дол приносить им золото, люди, которые рыли каналы, строили мосты, следили за продавцами при взвешивании товара и стандартностью гирь, хотели видеть добродетель и свои удобства незыблемыми и были нетерпимы к самому невинному надувательству. Тем не менее, новые правители прибегли к новой форме обмана, ибо именно они основали в Доримаре такую науку, как юриспруденция, взяв за основу примитивный гражданский кодекс времен герцогов и приспособив его к современным условиям.

Мастер Джошуа Шантиклер (отец мастера Натаниэля), опытный и знающий юрист, в одном из своих трактатов провел неожиданную параллель между Волшебством и Законом. Люди, совершившие революцию, утверждал он, заменили волшебные фрукты Законом. С той лишь разницей, что вкушать фрукты было дозволено только правящему герцогу и жрецам, а Закон в равной степени принадлежал и богатым и бедным. Получалось, что Волшебное – это обман, но Закон – тоже обман, своего рода магия, творящая с реальностью все, что ей заблагорассудится. Но если обман и магия фей были направлены на то, чтобы надувать и грабить человека, то магия Закона предназначалась для того, что бы защищать его интересы и благополучие.

Ни Страны Фей, ни чего-либо Волшебного в глазах Закона не существовало. Но все же, как отмечал мастер Джошуа, Закон вел с реальностью двойную игру, и никто на самом деле ему не верил.

Постепенно все, что было связано с феями и их страной, стало вызывать безотчетный ужас, и общество следовало закону, не желая думать о существовании фей. На само слово «волшебное» был наложен запрет, оно никогда не слетало с языка у людей благовоспитанных, а самым большим оскорблением, какое только мог бросить один доримарец другому, было «Мать твоя – фея».

Но на расписанных потолках старинных домов, на обсыпающихся фресках церковных руин, в некоторых фрагментах барельефов, встроенных в новые сооружения, и, прежде всего, в проникнутых чувством трагедии памятниках на Полях Греммери некто Винкельманн, археолог, взбреди ему в голову посетить Доримар, обнаружил бы – как он уже сделал это однажды в римском рококо XVIII века – следы древнего, могучего искусства, стиль которого послужил современным художникам в качестве poncifs.[4] Например, знаменитая реклама какого-то сыра – смешной толстяк угрожает ножом и вилкой огромной головке сыра, висящей в небе вместо Луны, – была не чем иным, как неосознанным юмористическим подражанием какому-то сюжету, обнаруженному на одном из фризов в Доримаре, где Луна преследует беглецов.

Так вот, за несколько лет до начала нашей истории некий Винкельманн, правда, не назвавший себя, действительно появился в Луде-Туманном, но круг его интересов отнюдь не ограничивался пластическими искусствами. Он напечатал книгу, озаглавив ее «Следы фей в традициях, искусстве, растительности и языке Доримара».

Он утверждал следующее: в жилах доримарцев, вне всяких сомнений, течет большая толика волшебной крови, и объяснить это можно только тем, что в старину смешанные браки между доримарцами и феями были не редкость. Например, рыжие волосы, так часто встречающиеся у жителей Доримара, свидетельствуют именно об этом, утверждал он. Еще одно подтверждение своей гипотезе он видел в окраске местного скота. Это заявление было не лишено оснований, ибо время от времени серовато-коричневая или пестрая корова производила на свет теленка голубоватого цвета, навоз которого был из червонного золота. А если верить легенде, в Стране Фей весь скот был голубым, а волшебное золото фей превращалось в навоз, как только его вывозили за пределы страны. Легенды также утверждали, что все цветы в Стране Фей были красными, а ни для кого не секрет, что иногда в Доримаре расцветали васильки, красные, как маки, а лилии алели, словно дамасские розы. Более того, Винкельманн обнаружил некоторое влияние языка фей в клятвах и именах доримарцев. И действительно, приезжий не мог не удивляться, услышав такие выспренние выражения, как: клянусь Солнцем, Луной и Звездами; клянусь Золотыми Яблоками Запада; Урожаем Душ; Белоснежными Красавицами Полей; Млечным Путем, которые соседствовали с местными выражениями, подобными клятве Горбатым Мостом, Жареным Сыром, Дохлыми Кошками, Копчиком Моей Двоюродной Бабушки; забавляли его так же такие имена, как Сладкосон, Амброзия, Лунолюба в сочетании со смешными фамилиями вроде Дерзкоштанный, Ластоногий или Бродячий Порох.

Изучив сюжеты старинных гобеленов и барельефов, он посчитал их доподлинными изображениями флоры, фауны, а также исторических событий Страны Фей и отверг теорию, объяснявшую наличие диковинных птиц и невиданных цветов необузданной фантазией либо недостатком мастерства старых ремесленников.

Он рассматривал фантастические сцены как художественное отражение обрядов древней религии.

Если археолог был прав, то доримарец, подобно голландцу XVII века, курившему длинную трубку среди тюльпанов и поедавшему свой обед из тарелок дельфтского фаянса, просто упростил, приспособив по своему вкусу сумрачное искусство далекой опасной страны, населенной, по его мнению, причудливыми и зловещими существами, с их необычными пороками и темны ми культами… Так вот, в венах доримарца, хотя он и не подозревал об этом, текла кровь тех самых порочных существ.

Легко представить себе, какое негодование вызвало появление этой книги в Луде-Туманном. На издателя, конечно, наложили большой штраф, но он был совершенно не в состоянии пролить хоть какой-нибудь свет относительно авторства книги. «Рукопись, – говорил он, – принес мне рыжеволосый парень, которого я никогда раньше не видел». Все экземпляры книги были сожжены городским палачом, и на этом дело пришлось закрыть.

Невзирая на то, что Закон объявил Страну Фей и все с ней связанное несуществующим, ни для кого не было секретом, что любой желающий мог раздобыть в Луде-Туманном волшебные фрукты. Не нужно было прилагать больших усилий, чтобы обнаружить средства и пути, которыми они контрабандой попадали в город, но потребление волшебных фруктов считалось отвратительным, мерзким пороком, которому предавались в дешевых тавернах самые недостойные и опустившиеся люди. Однако за последние два столетия, прошедшие с тех пор, как исчез герцог Обри Меднокудрый, не раз случалось, что к этим фруктам питали пристрастие юноши из порядочных семейств. Лишь одно подозрение в подобных занятиях означало клеймо отверженного, которое несчастному пришлось бы носить до конца своих дней.

За двадцать лет до начала нашей истории Доримар поразила Великая засуха. Людям пришлось печь хлеб из вики, бобов и корней папоротника; межевые полосы и берега горных озер были обглоданы скотом. Дол, как и остальные реки, уменьшился до размеров обычного ручейка, и лишь воды Пестрой не иссякли; но этому не стоит удивляться, так как река, берущая свое начало в Стране Фей, вероятно, питалась из мистического источника. Засуха продолжала безжалостно сжигать страну, и в разных районах появлялось все больше людей, пристрастившихся к страшному пороку – употреблению волшебных фруктов, что приводило к трагическим последствиям. Хотя фрукты благотворно влияли на пересохшие гортани, производимое ими психологическое воздействие внушало серьезные опасения. Эпидемия, а именно так мы должны назвать это явление, бушевала на окраине страны, и каждый день в Луд-Туманный доходили все новые известия о случаях сумасшествия, самоубийств, оргиастических танцев и дикого буйства под луной. Чем больше люди ели фрукты, тем большую потребность в них испытывали. Дело в том, что фрукты приводили человека в состояние безумной эйфории, и для того, кто хоть раз испытал такой всплеск, жизнь без них становилась невыносимой.

Как фрукты попадали в страну – оставалось тайной, и все попытки магистрата выявить пути их проникновения оставались тщетными. Напрасно пустили в ход официальную версию (как мы знаем, Закон не признавал ничего Волшебного), что это вовсе не волшебные фрукты, а узорчатый шелк; напрасно выступали в сенате против контрабандистов и всех людей с развращенным разумом и пагубным пристрастием; неприметно и неуклонно новые партии волшебных фруктов продолжали поступать в страну. Но с первым дождем и с концом засухи спрос начал падать. Однако о неспособности магистрата справиться с национальным кризисом не забыли, и в Доримаре появилась пословица: «Бесполезный, как магистрат в Великую засуху».

Само собой разумеется, что правящий класс Доримара был не в состоянии заниматься серьезными делами. Богатые торговцы Луда-Туманного, потомки революционеров и наследные правители Доримара к этому времени превратились в ленивых, снисходительных к своим слабостям сибаритов. Их сердца так же мало трогало трагическое, как и сердца их предков. Богатство перестало быть экзотическим цветком. Оно ассимилировалось в Доримаре и превратилось в неприхотливое многолетнее растение, послушно расцветающее из года в год, не требуя никаких забот от садовника.

Так появилась трещина в каменной кладке трудов и дней, из которой проросли мириады крохотных изысканных цветов: хорошая кухня, мода на платья, иногда просто фантастическая в своей изобретательности, как, например, барочный лиф, а также фарфоровые пастушки, дешевый юмор, бесконечные шутки, одним словом, материальные и духовные игрушки цивилизации. Но они были абсолютно не похожи на игрушки прошлых поколений, от которых ломился чердак Шантиклеров. В тех было что-то трагическое и зловещее, тогда как проявления современной культуры были похожи на свет от огня в камине – фантастический, но домашний.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16