Я был на этой войне (Чечня-95)

В первых числах января из-за отказа этой долбаной электроники погибло в третьем батальоне двадцать четыре человека. Страшная статистика. И все из-за того, что не доведенную до ума технику поставили в войска, да еще и в зону боевых действий. Спалили ее немало, штук пять уже потеряли. Сейчас отвели ее в безопасное место и используют либо как пулеметные гнезда – пушка после первого же выстрела на полдня заедает – либо как такси, для переезда по более-менее безопасным районам. Руки бы оторвать тем гадам, кто принял эту сыромятину на вооружение.

Пропустив по второй, послушал рассказ Юрия о том, как кипятился московский тезка после моего ухода, – мол, на войне некоторые офицеры позволяют себе вольности по отношению к старшим по званию и должности, дисциплина падает и т д. и т п. Потом мы с напарником, еще раз послав всю московскую дурость подальше, допили бутылочку и в добром расположении духа направились на совещание. Наши души переполнялись желанием преподать перед всеми офицерами бригады урок вежливости и военного искусства московскому проверяющему. На войне одно отношение к проверяющим – дальше тебя уже не пошлют и хуже не сделают, а если замечание объявят, так это не триппер, повисит и отвалится. Кстати триппер – это, уважаемый читатель, «офицерский насморк». И, будучи курсантами, добрая половина офицеров успела переболеть, и в армии, в отличие от гражданки, данное заболевание не считается чем-то постыдным. Всякое бывает.

На совещании у каждого командира было свое место. Мы как офицеры штаба сидели неподалеку от начальника штаба. Зал для совещаний размещался в бывшем детском спортзале, который потом стал у чеченского хозяина гостиной, он смонтировал здесь неплохой камин, который сейчас вовсю топили его же мебелью. Кстати, красное дерево горит очень плохо, много дыма, мало тепла.

Во главе большого обеденного стола сидел командир бригады. Было видно, что с дороги он даже не успел умыться, и, судя по его настроению, второму батальону сейчас не сладко. За спиной переговаривались, я повернулся – там сидел исполняющий обязанности начальника разведки. Рожа его была такой же пропыленной, как у комбрига. Я понял, что, скорее всего, они были вместе. И поэтому спросил:

– Как съездили с Бахелем? Как второй батальон?

– Да полный звиздец. На обратной дороге попали в засаду, одну БМП спалили. Механика ранило, Гусарова, знаешь? Вот его и шарахнуло. Сначала гусеницу перебили, а затем расстреляли нас. Еле вышли из-под обстрела.

– Нет, – я покачал головой, – не знаю. Сильно зацепило?

– Кисти рук здорово обожгло, осколками часть уха снесло и плечо посекло. Если руки спасут, то все хорошо будет. Жалко, толковый механик, хотел из него сержанта сделать.

– Слушай, я сейчас буду предлагать, что, перед тем как помогать второму батальону, надо раненых эвакуировать из медроты, а то их сейчас повалит, заодно и твоего механика вывезут. Для этого третий батальон задействовать, твоих архаровцев. Как на это смотришь?

– Конечно, я – за. Тут, пока вытаскивали раненого, я вспомнил, что недалеко расположена республиканская аптечная база. А у наших медиков, кроме аспирина и энтузиазма, больше ничего нету.

– Давай, выдвигай предложение, доработаем и заберем у духов лекарства, один черт наркоманы да спекулянты растащат.

– Внимание, товарищи офицеры! – ко всем присутствующим обратился начальник штаба.

В зале гудение прекратилось, все посмотрели на командование бригады.

– За истекшие сутки нашей бригадой велись бои на участках: железнодорожный вокзал, гостиница «Кавказ» и здесь по удержанию плацдарма. Также во время выездов на места дислокации подразделений бригады были обстреляны и вступали в непродолжительные бои отдельные группы из штаба. В результате боев всего погибло, – в зале наступила абсолютная тишина, – двое: рядовой Азаров – танковый батальон, сержант Харлапиди – инженерно-саперный батальон, ранены – начальник штаба второго батальона старший лейтенант Пахоменко, командир роты первого батальона лейтенант Краснов, рядовой Гусаров – разведрота, рядовой Ларионов – батальон связи. Было обнаружено и доставлено тело рядового Семенова – инженерно-саперный батальон – числящегося без вести пропавшим. Лютую смерть принял мужчина, – тут Сан Саныч оторвался от бумаги и оглядел присутствующих, и далее уже продолжал, не заглядывая в сводку: – Долго пытали, затем прибили к кресту и отрезанный член вложили в рот. Жуткая картина, должен вам доложить, товарищи офицеры.

В зале поднялся шум, офицеры, невзирая на присутствие командования и московского проверяющего, бурно и возмущено обсуждали гибель солдата.

– Тихо, товарищи офицеры, – чуть выждав паузу, вновь подолжил свое выступление Билич, – я не меньше вашего возмущен, но давайте эмоции и злость оставим для противника, сейчас мы здесь ничего не сможем поделать. Первый батальон захватил снайпера, по его словам, нашего с вами земляка из Новосибирска. Капитан Миронов не смог его доставить, по его словам, последний умер от полученных ран и острой сердечной недостаточности.

Вновь поднялся шум, на этот раз одобрительный. Те, чьи взгляды я ловил, одобрительно кивали и подмигивали, как будто это я кончил снайпера. Какой-то голос из задних рядов произнес: «Совесть замучила, вот сердце и не выдержало». Офицеры одобрительно заржали. В зале царил полумрак, освещался практически только стол, за которым сидели командир, начальник штаба и Карпов, все остальное, по мере удаления от стола, тонуло в потемках, поэтому из задних рядов комментировали происходящее, не беспокоясь, что их узнают. Везет им.

И опять Сан Саныч был вынужден призывать всех к порядку. Шум потихоньку улегся. Я исподволь наблюдал за выражением лиц командира и москвича. Если даже губы командира тронула улыбка при реплике, то проверяющий корчил свою пакостливую рожу с тонкими губами, показывая всем своим видом крайне негативное отношение к происходящему. Крыса – она и есть крыса. Интересно, а он хоть взводным, ротным был или сразу после училища попал на штабные паркеты? Я прошел все ступени и звания досрочно не получал, подлизывая начальствующий зад, поэтому, наверное, и поездил по стране и по войнам немало. Не хочу, чтобы мой сын был военным, хотя одно и то же долбаное военное училище закончили мой отец, младший брат отца, мой тесть и я – идиот. Учил бы английский, не торчал бы здесь.

Потом Сан Саныч начал рассказывать о предстоящей задаче, которую привез Карпов, при этом последний раздувался от важности своей миссии, казалось, что это его идея и мы ему по гроб обязаны. Офицеры напряженно слушали, тихо обмениваясь репликами.

Затем слово взял Карпов:

– Товарищи офицеры! Объединенное командование ставит перед вами почетную задачу в числе первых ворваться в логово зверя и уничтожить его. Сам Верховный Главнокомандующий держит на контроле ход операции. Вы хорошо зарекомендовали себя в прошедших боях, и от имени командующего я выражаю уверенность, что воины-сибиряки с честью справятся с поставленной задачей.

И прочая занудная мура в самых худших традициях советского кинематографа. Если он полагал, что слушатели взорвутся несмолкаемыми овациями, то глубоко заблуждался. Кроме тихих смешков и таких же реплик, ничего не было слышно. Потом кто-то из задних рядов громко и отчетливо произнес: «На хрен пошел». По построению фразы я начал догадываться, кто это сказал, и многие офицеры это поняли. Так говорил только один в бригаде – командир танкового батальона Мазур Сергей Михайлович. Когда входили в Грозный, у нас было сорок два танка Т-72, а сейчас двадцать шесть. За десять дней боев потеряли шестнадцать танков, как правило, вместе с экипажами, и поэтому майор Мазур имел полное право посылать всех московских умников как можно дальше и чаще.

Все ждали ответной реакции. Она не замедлила последовать.

– Кто это сказал? Я полагаю, что это не слишком умный и порядочный офицер, и вряд ли он посмеет выйти и сказать мне все прямо в лицо.

Тут поднялся Мазур и, расталкивая сидевших, пошел к сидящим за столом.

– Я сказал, ну и что? Из-за таких звиздюков, как ты, я потерял сорок восемь человек, и из-за подобного маразма неизвестно, сколько еще ляжет людей. Почему авиация и артиллерия не раздолбит всю эту хренову площадь со всеми, кто там сидит? А войска блокируют ее и будут теплыми брать, кто попытается проскочить, и все. Правда, крови русского солдата будет поменьше, да и подольше будем брать их.

Все обратили свои взгляды на Карпова. Тот смущенно покряхтел и начал:

– Вопрос в том, что весь мир внимательно следит за тем, что происходит здесь, и даже у нас в Ставке прошли аккредитацию все ведущие мировые агентства и телекомпании. И если авиацией и артиллерией обработать такую площадь в городе, то мировое сообщество может нас не понять. И вы правильно заметили, что время затянется, а руководству страны сейчас нужно как можно более скоро закончить здесь конфликт. Да и местная оппозиция, которая выступает на нашей стороне, также против разрешения данного вопроса силами авиации и артиллерии. Может, кто-нибудь из боевиков захочет сдаться? И еще. В настоящее время получена достоверная информация, что в подвале у Дудаева находится группа известных правозащитников во главе с депутатом Государственной Думы Крыловым, который является гарантом личной безопасности Дудаева. И в результате массированного налета он может пострадать.

– Да и в рот ему потные ноги!

– Пошел на хрен!

– Да я сам авиационным наводчиком буду, чтобы ребята не промахнулись!

– Эту суку вешать надо!

Много было нелестных эпитетов произнесено в адрес известного правозащитника Крылова. Этот бардак продолжался бы еще долго, если бы командир зло не произнес:

– Хватит! Прошу высказываться по существу. Приказ не обсуждают, а выполняют. Отдельные детали, как то – поддержка артиллерией и авиацией и сроки выполнения, взаимодействие с другими частями, будут отработаны позже. Я слушаю вас. Учтите, что за три дня мы должны взять гостиницу и произвести вокруг нее зачистку. Предложения?

Я поднял руку.

– Разрешите, товарищ полковник, – и, дождавшись кивка командира, продолжил: – Если нам предстоят такие бои, то возможно предположить, что у нас прибавится раненых, а у нас их сейчас уже класть некуда, да и медикаментов не хватает. Поэтому предлагаю следующее: силами третьего батальона завтра же при поддержке разведроты, роты химзащиты пробиться на «Северный» и вывезти всех раненых. Затем, в непосредственной близости располагаются местные республиканские аптечные склады. Медикаменты нам не повредят.

– Эти склады предназначены для оказания помощи местному населению! – опять подал реплику придурочный москвич. – Этого ни в коем случае нельзя делать, мы настроим людей против себя!

– Замолчите, майор, – оборвал его комбриг, – мы вам предоставляли слово. Этой войной мы и так уже настроили людей против себя так, что дальше некуда. Продолжайте, Миронов.

– Да у меня, в принципе, все, если план будет одобрен, то готов сам лично возглавить колонну. Надо сообщить только в батальоны, чтобы доставили раненых сюда на КП пораньше, а в 9.30 мы выдвинемся. Если пойдет все, как я планирую, то к 17.00 мы вернемся назад. Как раз хватит времени для проработки аптечных складов.

– А ваши предложения по гостинице «Кавказ» и площади?

– Предлагаю – во время приема раненых я или кто-нибудь другой свяжется с нашим направленцем в штабе ставки и обсудит все возможные варианты. Если у нас примет кто-то железнодорожный вокзал, то первый батальон совместно со вторым элементарно может выбить духов, для поддержки при зачистке можем придать и третий батальон. А также, если удастся поближе передвинуть один из дивизионов самоходных артиллерийских установок, то мы вполне можем уложиться в указанные сроки. Если только друзья-соседи по указке из «Северного» нас опять не будут обстреливать, как это бывало уже не раз, – я не мог удержаться и не отпустить шпильки в адрес проверяющего.

Затем долго обсуждали «за» и «против» моего плана действий, и после получасовых дискуссий командир в целом одобрил мой план. Колонну он решил вести на «Северный» самостоятельно. С собой из штабных брал меня с Рыжовым, начальника разведки, командира медроты, командира третьего батальона, замкомандира по тылу. После подсчета оказалось, что раненых у нас всего, включая батальоны, находится сто двадцать два человека, и многие отказываются от эвакуации. Хотя, казалось бы, для тебя война закончилась, ты не струсил, не сам прострелил себя, на многих были готовы или подготавливались наградные листы. Многие бойцы после ранения могли рассчитывать на досрочное увольнение с военной службы. Но нет. Даже многие тяжелораненые отказывались от эвакуации в тыл. На многих приходилось командирам кричать, приказывать, убеждать.

Многие бойцы откровенно плакали от обиды, как будто их несправедливо обидели или наказали. Кто-то не хотел уезжать из-за солдатского братства, не мнимого, а истинного, многие откровенно говорили, что еще не утолили свою жажду мести за погибших товарищей. И, глядя на эти лица, на эти горящие безумным внутренним огнем, но при этом озаренные каким-то светом глаза, понимаешь, что эти люди готовы отдать свою жизнь за окружавших тебя товарищей. Отдать, не задумываясь, не торгуясь со смертью, противником, а просто встать между пулей и товарищем, заслоняя собой, при этом не требуя никаких привилегий, наград, индульгенций. Я задавал себе вопрос, на который так до сих пор и не нашел ответа: может, это и есть то самое величие духа русского солдата, которое не сумела сломать ни одна армия в мире? И это несмотря на то, что ни одно правительство в России не любило, даже боялось своей армии и постоянно стремилось сломать ей хребет, сделать то, что не удавалось противнику. А русский «махор», несмотря на козни своих руководителей и отчаянное сопротивление любого супостата, вгрызаясь в его горло, мстя за своих погибших товарищей, погибая сам, убивал врага. Смерть одного рождала и породит еще желание мести у окружавших его сослуживцев, и так будет продолжаться до последнего солдата. А правительство, зная этот парадокс, периодически будет подбрасывать новых противников, потому что, когда закончатся явные враги, а ты уже вкусил крови и остановиться практически невозможно, ты оглянешься.

А когда оглянешься, то поймешь, читатель, что пока ты дрался по чьему-то не понятному никому приказу, вся страна спокойно жила, процветала. Кто-то сумел на войне сколотить приличный капитал, кто-то перетащил деньги за границу, а твой товарищ солдат, которого ты, обливаясь потом и кровью, тащил обезноженного под обстрелом, получает от государства пенсию за обе свои ноги в 300 рублей.

И после третьего тоста он схватит тебя за руку и, заглядывая в глаза, с надрывом в голосе спросит: «Зачем, зачем ты вытащил меня?» Тебе будет горько, обидно, стыдно, что ты спас его. И тот поступок, которым ты гордился, – и, может, тебя наградили за это, – будет самым постыдным и обидным за всю твою прожитую жизнь.

Потому что это государство по своей прихоти отправило тебя на бойню, а затем бросило. Как живых, так и мертвых. Прокляло и забыло. Не было ничего. Это твои параноидальные фантазии, вызванные посттравматическим синдромом и многочисленными контузиями, но ничего, мы тебя в психушке в течение пяти лет вылечим, заходи. А оставшуюся армию мы разгоним, сократим, чтобы не трепали, не обсуждали наши действия. Как убирают свидетелей преступления, вот так и военных после каждой «освободительной» кампании разгоняют. После Афгана, после вывода войск из Германии и т д. Потому что знали: армия может развернуться и узреть, что настоящий враг ее совсем рядом, в Москве.

А когда тебя сократят, выгонят на гражданку или запрут в дальнем гарнизоне, ты будешь вспоминать свою жизнь и осознаешь, что самые яркие, не отретушированные чувства, впечатления, вкус и настоящую цену жизни ты понял там, на какой-то войне. Вся жизнь будет делиться на две части. ДО и ПОСЛЕ войны.

И тут ты встанешь перед выбором, извечным русским вопросом: «Что делать?».

Можно попытаться жить как все, но ты знаешь, что высоко не поднимешься. Можно идти в правоохранительные органы, туда, кстати, нас с тобой охотно не берут, психи, говорят. Можно в киллеры податься, дело привычное, да и платят, говорят, неплохо. Убивать, только не в таком количестве и не за идею и месть, а за деньги. Сможешь? Воротит? То-то, а некоторые идут.

И третий, суррогатный путь – наемники. Правда, ты там сможешь воевать вместе с теми, в кого стрелял совсем недавно, но ничего, деньги не пахнут, а если понравится, то будешь с яростью мстить аборигенам за своего друга, недавнего врага.

И раненые бойцы все это знали. Кто-то знал, кто интуитивно, кожей чувствовал, что это самое то, ради чего живет мужчина, и если они сейчас уедут, то больше это никогда в их жизни не повторится. И поэтому цеплялись за любую возможность остаться. Некоторых командиры откровенно обманывали, говоря, что они помогут сопроводить колонну, а затем вернутся в расположение бригады. Кто-то верил, кто-то хотел верить, в надежде, что колонна не сумеет пробиться и вернется назад, некоторые верили, что придется перед отправкой в госпиталь в последний раз славно повоевать и отправить к ихнему Аллаху немало его верующих.

А то любят визжать «Аллах акбар, Аллах акбар», – мы и без них догадываемся, что он «акбар», – но сами к нему не торопятся. Нехорошо это. Тем более, что им рай обещан за священную войну с неверными. Так что мы все делаем благое дело для правоверных, отправляя их в рай, а они, как слепые щенки, сопротивляются.

Ночь эта на командном пункте бригады выдалась бессонная. Мы с Юркой, начальником штаба, начальником разведки и еще большим количеством офицеров рассматривали, прорабатывали варианты прохождения колонны, связывались с соседними частями, договаривались о проходе через их территорию, о взаимодействии в случае нападения духов на нас. Механики готовили машины к переходу, оружейники пытались отладить БМП-3, работы хватало всем.

Когда были отработаны и согласованы вопросы по вывозу раненых и штурму аптечных складов, остались одни штабные офицеры. Совещание начал начальник оперативного отделения, потом мы долго обсуждали варианты штурма комплекса зданий, расположенных на площади Минутка. Поначалу много было высказано в адрес и объединенного командования, и московских умников, но постепенно все успокоились, обсуждение перешло в спокойное русло.

Единодушно пришли к выводу о самоубийственности штурма площади «в лоб». Тем более что пришлось бы сначала захватить мост через Сунжу, выходящий на площадь, а затем, прогоняя под кинжальным огнем людей, мы могли бы их просто положить навсегда на этом мосточке. Мост как раз находился на нашем пути движения к площади. И миновать его мы не могли, если только не объезжать полгорода.

В этот момент врывается начальник караула, охранявшего КП.

– Товарищ подполковник, – начал он взволнованно, обращаясь к начальнику штаба, – москвич уехал.

– Как уехал? – не поняв, переспросил Сан Саныч.

– Сел на свой БРДМ, сказал, что его вызывают в штаб, и уехал.

– Давно уехал?

– Да минут пятнадцать уже прошло. Я связывался с ним по радиостанции, он говорит, что ему надо прибыть на «Северный» до рассвета.

– Псих, идиот, тупица, сам погибнет и людей положит. Он ведь должен был поутру выехать вместе с колонной. Дурак, кретин, – шумел начальник оперативного отделения майор Озеров.

Все мы знали и прекрасно понимали, что это означало – отправиться в одиночку в темноте через военный город на легкобронированной машине. Итог почти всегда один – либо духи захватят, либо свои расстреляют. И это знал всякий солдат, не говоря уже об офицерах, неужели этот придурок рассчитывает, что его положение офицера штаба спасет его от пуль?!

В Грозном действовал комендантский час, иногда из-за этого не было возможности доставить тяжелораненых на «Северный», в более оснащенный госпиталь.

И вот этот выскочка, этот прыщ на ровном месте, подвергая опасности солдат, сопровождающих его, уехал в ночь.

Немедленно связались с «Северным», сообщили им об их придурке. Скорее всего, он сделал это импульсивно, стараясь прибыть раньше нас и доложить о том, что мы посмели обсуждать открыто действия вышестоящих командиров. Жаль, что этот карьерист взял с собой несчастные останки Семенова. Нет покоя умершему парню. Извини нас, рядовой Семенов.

В штабе на «Северном» поднялась паника. Еще бы – пропал офицер, пусть частично, но посвященный в планы руководства, мало того – офицер Генерального штаба. Видать, немало знал Карпов, что ночью были организованы его поиски. В эфире творилось черт знает что. Все части рапортовали, что не проходил через их блокпосты БРДМ с москвичом. Мы приготовились к тому, что в штабе группировки нас будут четвертовать и долго расспрашивать, допрашивать, а не мы ли его отправили в ночь? Поэтому вместо того, чтобы спокойно доспать остатки ночи, мы сочиняли рапорта, что мы не состояли, не получали, и прочую чушь собачью. Не дай Бог, если тебя замыслят уличить в диверсионных действиях в отношении вышестоящих начальников. Из противника ты можешь сделать карманный сувенир, а вот на начальство не смей косо смотреть. Ладно, дураков в этой жизни еще предстоит встретить немало. Хотя жалко этого негодяя, наш, русский, да и бойцы, сопровождавшие его, пострадали зазря. Почему-то мы все были уверены, что если молчат части, расположенные по маршруту его движения, то он непременно попал в руки духам, и дай Бог, чтобы попал он мертвым, иначе придется многое менять в планах.

Где-то часов в восемь утра поступила информация о том, что БРДМ с Карповым попал на блокпост омоновцев, который установили буквально перед наступлением темноты. И, как мы и предполагали, он начал выкаблучиваться, кичась своим положением. Мужикам из ОМОНа глубоко начхать было на какой-то Генеральный штаб вместе с майором Карповым. Они поначалу приняли его за настоящего шпиона, и москвича вместе с его бойцами нещадно избивали остаток ночи. Под утро, выбивая признание, что он шпион, выводили пару раз на расстрел, рассказывали, что даже пару раз стреляли поверх головы. Поутру все выяснилось, и приехавшие десантники здорово набили морды милиционерам за своих бойцов, забрали Карпова в бессознательном состоянии, останки Семенова и отбыли на «Северный». После этого Карпова отправили ближайшим бортом в Моздок, а оттуда, скорее всего, в Москву. Наверное, наградят каким-нибудь орденом, и будет он потом по телевизору или в своих мемуарах рассказывать о своих подвигах, как один прошел пол-Чечни или что-нибудь в этом роде. Удачи ему.

Глава 4

Где-то в районе восьми утра началась погрузка раненых и построение колонны. К этому времени с боями прорвались машины из первого и второго батальонов, привозя своих раненых и убитых. В связи с тем, что во дворе садика не хватало всем места, погрузили там только самых тяжелых больных, а тех, кто был при памяти, на руках, носилках, подручных костылях затолкали в машины. Кто мог принять участие в бою, расселись на броне сверху. Все прекрасно отдавали себе отчет, что при попадании гранаты или подрыве на мине раненые, находящиеся внутри БМП, неминуемо погибнут, и поэтому ответственность тяжелым грузом ложилась на плечи сидевших сверху на броне. Колонна получилась даже больше, чем рассчитывали. Пятнадцать БМП – от колесного транспорта решили отказаться сразу, потому что даже автоматная пуля прошивает кунг навылет, не говоря уже о гранате или мине.

На наше счастье или наоборот, на город опустился густой туман. Вообще здесь довольно мерзопакостная погода зимой. Холодно, но снега нет, под ногами даже не грязь, а сплошное месиво, в котором вязнут ноги, и приходится их с большим усилием выдирать вместе с огромными комками грязи, налипшими на обувь. То же самое происходило и с техникой. Что же здесь будет весной? За ночь землю хоть немного подморозило, и поэтому мы рассчитывали, что под покровом тумана и по мерзлой земле нам удастся проскочить. Связисты еще раз сообщили всем нашим соседям и на «Северный», что колонна с ранеными выходит.

Парадокс заключался в том, что все войска, невзирая на их принадлежность, работали на тех же радиочастотах и тех же позывных, на которых работали при входе в Грозный. То есть, сканируя радиоэфир в диапазоне от 3 до 30 МГц в течение дня, можно легко узнать, какая часть где находится и чем занимается, как зовут командира части, радиста, и много другой полезной и бесполезной информации. Кстати, противник тоже не отличался большим умом и сообразительностью, также работая на своих частотах и позывных, не уходя с них неделями. Короче, мы друг друга стоили. Служба радиоперехвата и дезинформации работала одинаково хорошо по обе стороны фронта. Но у чеченов было одно неоспоримое преимущество – они знали русский язык и могли нас на нем дезинформировать, а мы их на чеченском – нет.

Нередко, как во время боев, так и в перерывах между ними, аборигены выходили на связь с нашими войсками и пытались вести пропаганду, в том числе и с помощью угроз. Так, с первых дней боев они нас окрестили «собаками». При освобождении нами железнодорожного вокзала они дезориентировали соседний артполк и последние, будучи уверены, что разговаривают с нами, в течение получаса добросовестно нас же и долбили. И такие случаи, к сожалению, были не единичны. Понадобилось время, чтобы – через систему кодов, паролей – мы перестали попадаться на чеченские уловки и хитрости, но немало до этого погибло и пострадало наших. И все равно, до самого вывода наша бригада и те, с кем мы взаимодействовали, продолжали работать на старых радиочастотах и позывных. Армейский маразм, ничего не поделаешь. К сожалению, он проявлялся не только в этом. И любые инициативы снизу принимались в штыки.

И поэтому, отправляясь с колонной, мы отдавали себе реальный отчет в том, что о нашем выходе знало не только руководство «Северного», но и половина боевиков, находящихся в Грозном. И, тем не менее, понимая, может быть, самоубийственность нашего решения, мы пошли на это, потому что люди без соответствующей медицинской помощи могли просто погибнуть, а остальных они связывали, так как становились обузой и дополнительной мишенью, а в связи с предстоящим наступлением необходимо было еще подготовить места для новых раненых. И после недолгого колебания, вручив себя судьбе, мы отправились в путь. Предстояло проехать более пятнадцати километров по улицам полуразрушенного города, напоминавшего своими руинами съемки, сделанные в Сталинграде более полувека назад. Каждый подвал, каждое окно становилось для нас источником смертельной опасности. Там мог притаиться гранатометчик, снайпер. А ведь мы с ними, может, заканчивали одни и те же военные училища, вместе учились воевать в Афганистане, Анголе и во множестве «горячих точек» бывшего Союза…

По отработанной и проверенной тактике, уничтожаются первая и последняя машина, после этого методично расстреливается вся колонна. Тактика безотказная. Мало кто выживает.

– По машинам! – раздалась команда командира бригады. Сам он сел во вторую БМП.

Впереди на двух машинах шли разведчики, десять минут прошли спокойно. Через пару дней после входа в Грозный по указанию командования объединенной группировки на всю технику были нанесены отличительные знаки. Так, например, на бортах наших машин была нарисована буква «С», что означало Сибирский военный округ.

Во рту появился привкус горечи, но не было нервного возбуждения, оно появится позже, я это знал, как знали и другие участники нашей экспедиции, многие испытывали подобные ощущения. В голове появился назойливый мотивчик популярной песенки «Ах, как хочется ворваться в городок!» Да, действительно хочется, а еще лучше ворваться в Моздок, где располагалось командование, которое, в свою очередь, руководило объединенным командованием нашей группировки. Никто толком не знал, на кой черт нам нужно это командование, которое через голову местных командиров пыталось руководить отдельными частями в Чечне, что практически всегда плачевно заканчивалось для последних. Самое интересное, что находящимся в Моздоке шли такие же льготы, что и нам, правда, небольшие, но заработанные честно. А именно, – день за три дня, двойной оклад по приезде домой, и все. А ты, читатель, думал, что будут льготы как участнику войны? Хренушки. Не было в Чечне ни войны, ни боевых действий, все это только фантазии средств массовой информации.

Занятый этими мыслями, я не забывал внимательно осматриваться, проезжая мимо развалин домов. Немало мы тут разрушили и еще больше разрушим. Ломать – не строить. Внимательно посмотрел на лица бойцов, сидевших рядом на броне: все пропыленные, обожженные местными холодами и ветрами, прокопченные копотью от многочисленных выстрелов, разрывов мин, гранат, снарядов. На корме заметил солдата в прожженном танковом комбинезоне, с повязкой на голове. Вгляделся. Да, вот уж кто в рубашке родился, так это именно он, водитель-механик не то с еврейской, не то с немецкой фамилией – Гольдштейн.

В бригаде было много представителей различных наций и народностей, включая даже узбеков и таджиков. А этот танкист при входе в Грозный вел танк, пехота пряталась за ним. Тогда никто из бойцов толком не знал, что необходимо впереди танка идти, и только тогда он тебя прикроет, спасет. Сейчас знают и умеют, а тогда нет. Дорого нам обошлась эта учеба. А так как входили ночью, этот водитель в нарушение приказа ехал «по-походному», то есть высунув голову из своего люка. Как снайпер его не снял, так никто и не понял, других танкистов убивали влет, а этому повезло. И повезло ему во второй раз, когда гранатометчик всадил в правый борт гранату. Гольдштейна выбросило из танка, как свечку, метров на пять вверх, и отбросило на крону дерева. Я-то грешным делом полагал, что не выжил парень. Ан нет, вон сидит, повязка только на голове, значит, все остальное целое. Контузия, видать, сильная была, ничего, на исторической родине подлечат. Помню, когда привезли новобранцев полгода назад, он все упрашивал не ставить его на должность, связанную с секретами. Если бы не армия, давно бы уже выехал к родственникам. Родители уже уехали, а он защищал диплом в институте и не успел. В любом случае его сейчас комиссуют, и будет парень лечиться у хороших врачей в человеческих условиях.

В нашей колонне на пятой машине едет привезенный из второго батальона лидер или солист, хрен их разберет, группы «ДДТ» Юрий Шевчук. Привезли его вместе с раненым начальником штаба и еще тремя ранеными бойцами. Классный парень оказался этот Шевчук, все ожидали, что будет из себя строить недотрогу, звезду. Ни фига, простой, как три копейки, просидев три дня в подвале под обстрелом и контратаками духов вместе со вторым батальоном, по словам очевидцев, не прятался.