Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

15 февраля 1921 года, сломив ожесточенное сопротивление китайцев, войска барона Унгерна вступили в Ургу. Богдыхан вновь занял свой пост и в благодарность присвоил своему освободителю княжеский титул — Роман Федорович стал монгольским ханом.

Но в Монголию уже проникла «большевистская зараза»: в борьбу с бароном вступили местные революционеры во главе с Сухэ-Батором, П. Бодо и С. Данзаном, которых горячо поддерживали из России большевики, обещая оказать военную помощь. И оказали. Но не сразу.

Унгерн фон Штернберг начал расправу над теми «красными», на кого указывала контрразведка барона. И определение Ярославского — «кровавый палач» — увы, абсолютно точно характеризует потенциального создателя «второй империи Чингисхана»: на перекрестках Урги появились виселицы; к пойманным «врагам Будды» применялись типично восточные казни — людей живыми закапывали в землю, разрывали лошадьми, сажали на муравейники, раздев донага, обливали водой на лютом морозе; по прямому приказу барона Унгерна в Урге был инспирирован кровавый и беспощадный еврейский погром, пер вый в истории монгольской столицы. Доносчикам — и на «большевиков», и на евреев — выдавалось вознаграждение. — две трети имущества повешенных, расстрелянных, замученных. Трупы казненных родственникам и близким запрещалось вывозить с места расправ и хоронить. Их до костей обгладывали разжиревшие черные собаки-трупоеды, которые бродили по городу огромными сыто рычавшими стаями, наводившими ужас на местных жителей.

20 мая 1921 года барон Унгерн приступил к осуществлению своей «восточной мечты»: его войска пересекли советскую границу и вторглись в пределы Дальневосточной республики, в которой уже утвердилась большевистская власть. А дальше, господа хорошие, — после разгрома местной Красной армии — откроется пум. во глубину Сибири, на европейскую Россию, а там Москва, Петербург — и принимай, Европа, освободителей!

Но… Хороши у русского народа поговорки: «бодливой корове бог рогов не дает». Впрочем, не всегда. Увы. увы!

Поход на Дальневосточную республику был последним в военной и политической карьере монгольского хана барона Унгерна фон Штернберга. В июне-июле 1921 года его войска были сокрушены Красной Армией и отрядами конницы Сухэ-Батора. Начался быстрый катастрофический разгром армии барона. И финал: командующий монгольскими частями армии Унгерна Сундуйгун выдал «восточного мессию» командованию большевистской армии.

Судили «самодержца пустыни» в Новониколаевске31, тогдашней столице советской Сибири.

Накануне суда из Москвы пришла правительственная телеграмма:

…ДОБИТЬСЯ ПРОВЕРКИ СОЛИДАРНОСТИ ОБВИНЕНИЯ И В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ДОКАЗАННОСТЬ ПОЛНЕЙШАЯ, В ЧЕМ, ПО-ВИДИМОМУ, НЕЛЬЗЯ СОМНЕВАТЬСЯ, ТО УСТРОИТЬ ПУБЛИЧНЫЙ СУД, ПРОВЕСТИ ЕГО С МАКСИМАЛЬНОЙ СКОРОСТЬЮ И РАССТРЕЛЯТЬ

УЛЬЯНОВ-ЛЕНИН

То есть еще до судебного разбирательства вождь мирового пролетариата вынес барону Унгерну фон Штернбергу смертный приговор, который и был приведен в исполнение 15 сентября 1921 года после пятичасового судебного разбирательства.

Одна интересная деталь: когда весть о казни барона долетела до Урги, Богдыхан повелел во всех храмах Монголии служить молебны по убиенному…

Донесение (после расшифровки)

Первое. Намерение Р. отправиться с семьей в Индию подтвердилось. От моего (нашего) содействия в вопросе оформления документов на выезд из Европы и от организации его выставок-продаж в Германии объект отказался, хотя ему был предложен аванс, как мы и договорились, в 25 тысяч марок. Вернее, не отказался, а ответил молчанием. Это обстоятельство не означает окончательного отказа от сотрудничества. Занимаясь последнее время изучением и разработкой персоны господина Р., я убедился, что он не принимает решений сразу, не продумав все, человек он крайне осмотрительный и осторожный. То есть, думаю, в таком плане в дальнейшем с ним и надо работать.

Второе. Безусловно, если Р. переедет с семьей в Индию, то он там задержится надолго, во всяком случае наверняка до тех пор, пока в России не настанут мирные времена и окончательно не определится вопрос о ее политическом статусе. Не исключено, что если на российских просторах утвердится власть большевиков, которых Р. ненавидит, он уже никогда не вернется на Родину. А ненавидеть современных правителей России ему есть за что: как мне удалось выяснить, новые хозяева страны конфисковали в его петроградской квартире домашнюю коллекцию картин западных мастеров и другие ценности, имеющие художественное значение, разграблен и загородный дом семейства Р. в Изваре под Петроградом.

Наконец, третье. Наверняка Р. в Индии займется не только живописью, но разовьет и другую деятельность: судя по его публикациям, он вынашивает некую идею единства корней культуры Индии и России. Р. — человек известный, деятельный, упорный в достижении поставленных целей. И поскольку скорее всего предстоят его поездки, экспедиции и проч. в глубь страны, индийская история и современность будут изучаться с некоей проекцией в российскую историю. А это значит, что господин Р., несомненно, будет интересен и англичанам, и русским (большевикам, если они удержатся у власти). Можно предположить, что англичане в Индии ближе Р., чем большевики в России, эта дилемма подлежит тщательному исследованию и анализу.

Поэтому… Вы рекомендовали мне, после посещения Петрограда и, возможно, Москвы отправиться за Урал, в восточные губернии России. Кстати сказать, они охвачены гражданской войной, и смертельный риск пребывания там, согласитесь, требует повышенного гонорара. Думаю, мы с вами эту пустяковую проблему — если иметь в виду масштабы предстоящей борьбы — решим. Я ни в коем случае не отказываюсь от этого предприятия. Предлагаю только конкретизацию операции. Сейчас, пока Р. в Европе, я должен, незримо для него, быть рядом: может быть, он сам начнет искать контактов с нами, если с визами у него возникнут трудности. А если нет — как только Р. отправится в Индию с семейством, я тоже двинусь туда. У нас только будут разные маршруты: он — по воде, я — по суше, через русские равнины, останавливаясь везде, где будут наличествовать наши интересы.

Очевидно, в ближайшее время необходима конфиденциальная встреча для подробной разработки дальнейших действий. Назначайте время и место.

Маг

10.Х. 1918 год

(Под кличкой «Маг» на внешнюю германскую разведку работал Исаак Тимоти Требич-Линкольн.)

Глава 6

ПЕТРОГРАД, 27 АВГУСТА 1920 ГОДА

Мороз, снег, нечищенные улицы. Великий город застыл, оледенел, теряется в серо-мутной мгле. В доме собачий холод. Без четверти пять вечера. Смеркается. Пустынно, прохожих не видно, попрятались куда-то…

«Только куда можно спрятаться от „них“? — думает Александр Васильевич Барченко, поднимаясь по крутым ступеням крыльца мрачного здания на Гороховой, в котором разместилась петроградская ЧК. — И зачем я им? Похоже, теперь не отвяжутся, пока не посадят в каталажку, а еще проще — к стенке, это у них раз плюнуть.»

Впрочем, так думает мистический ученый для того, чтобы отпугнуть беду, не сглазить (вот только что не сглазить?)

Главное же соображение, которое несколько согревает его, успокаивает, он даже не хочет облечь в словесную форму. Соображение это можно вместить в одно слово: «пронесет!»

Вчера вечером под дверью квартиры мистический ученый обнаружил конверт (почтовый ящик кто-то отодрал от двери, как и все остальные ящики в его подъезде). В конверте оказалось два листка: пропуск — такому-то явиться в Петроградскую ЧК 27.01.1920 г. к 17 часам в комнату № 6; неразборчивая подпись, печать. Получив такую бумажку, иной гражданин, особенно если сердце слабое или воображение богатое, уже дома может дух испустить. Александр Васильевич Барченко, пожалуй, приближался к этой разновидности российских интеллигентов, но была в конверте еще записочка, от руки написанная, и в ней говорилось: «Уважаемый А.В.! Приглашаю Вас на короткую беседу, которая, надеюсь, Вас заинтересует. Искренне Ваш, Д. Картузов».

«Нет! Как хотите, уважаемые! Такими записками, чтобы потом к стенке поставить, не заманивают», — так про себя рассуждая, подал Александр Васильевич пропуск красноармейцу при дверях — на сей раз это был мужик лет сорока. Рассмотрев пропуск, охранник обронил: «Проходи!»

Два лестничных марша на второй этаж, длинный коридор — двери, двери, двери… На этот раз везде тихо и людей не видно.

«Да ведь воскресенье сегодня!» — сообразил мистический ученый.

А вот его дверь № 6.

Постучал троекратно и вежливо.

— Прошу, прошу, Александр Васильевич! — тут же прозвучало приветливо в ответ.

В просторном кабинете оказался только его хозяин, Дмитрий Наумович Картузов. Он при появлении мистического ученого и философа весьма поспешно поднялся со своего троноподобного кресла.

Крепкое рукопожатие, приветливая улыбка на умном лице с воспаленными от бессонных трудовых ночей глазами.

— Вы уж простите, что в воскресенье. Да вот, пожалуйста, присаживайтесь на этот стульчик. В будни, знаете ли, сутолока, все время народ, неотложные дела… Чтобы поговорить по душам, не торопясь — ни-ни. Ну рассказывайте, как вы, Александр Васильевич? На службе, дома? Я слышал, жена в деревне?

— Да, у родителей, — невольно грустно вздохнул ученый. — Там хоть прокормиться можно, еще кое-что из. съестного крестьяне продают.

— Да, да, дорогой мой! Труднехонько живем. Весьма и весьма! Но ничего! Уверяю вас, наступят лучшие времена. Не за горами. Помните, у Антона Павловича Чехова? «Мы еще увидим небо в алмазах!»

— Может быть, — вяло согласился Барченко.

— А у вас, Александр Васильевич, сейчас основной заработок — это ваши лекции-диспуты?

— Да… В рабочих клубах, все на том же Балтфлоте. Но оплата…— мистический ученый встревожился и замолк.

— А мои молодцы, вы знаете, не раз побывали на ваших лекциях. В восторге! В полном восторге! Я вот все никак не выберусь, дела, работа адова… Вы, кажется, еще и свое образование завершаете?

— Надеюсь весной закончить одногодичные курсы на естественно-географическом отделении Второго педагогического института.

— Я слышал, вы и по геологии специализируетесь? «Все-то они про меня знают».

— Верно. Я еще до событий… Простите, до революции держал экзамен по геологии и основам кристаллографии в Военно-медицинской академии, — Александр Васильевич сдержанно улыбнулся. — Между прочим, получил оценку «отлично».

— Похвально, похвально! -Дмитрий Наумович дружески похлопал воскресного визитера по плечу. — И работать, и учиться…— Хозяин кабинета вдруг замолчал, о чем-то задумавшись.

Возникла пауза.

— Вот что, дорогой Александр Васильевич, — заговорил Картузов деловым тоном. — Мы недавно посоветовались с товарищами и решили вам посодействовать.

— В чем? — осторожно задал вопрос Барченко.

— Вы, конечно, про институт академика Бехтерева слышали?

— Кто же в научном мире не знает института Владимира Михайловича!

— И прекрасно! Чудно… Весьма и весьма. Представьте, мы с Владимиром Михайловичем недавно о вас говорили. Оказывается, вы у них с лекцией об этой… Шамбале выступали?

— Было дело.

— Академик о вашей лекции отозвался очень высоко, — и опять молчание.

— Словом, так, — продолжал Дмитрий Наумович, похоже, после каких-то внутренних колебаний. — Вам предлагается место в институте товарища Бехтерева, — на слове «товарища» было сделано ударение. — На кафедре, как сказал сам Владимир Михайлович, телепатии и гипноза. С профессорским окладом.

— Я не ослышался? — вырвалось у Александра Васильевича.-• С профессорским окладом?

— Вы не ослышались. И с продовольственным пайком первой категории.

— Боже мой! — пролепетал мистический ученый.

— Завтра же и отправляйтесь прямехонько к Владимиру Михайловичу. Он вас ждет.

— Я не знаю, как вас благодарить…

— Никаких благодарностей! — перебил растроганного гостя хозяин кабинета. Мы это делаем исходя из самой горячей симпатии к вам.

— Спасибо! Спасибо… Я…

— Впрочем, Александр Васильевич, есть одна маленькая просьба.

— Я весь внимание… Дмитрий Наумович…Здесь, пожалуй, уместно сделать отступление и забежать вперед, в близкое, но непредсказуемое будущее.

30 января 1921 года на заседании Ученой конференции Института изучения мозга и психической деятельности — или, как его в ту пору называли в Питере, Института мозга — его директор, академик Владимир Михайлович Бехтерев, выдающийся русский невролог, психиатр и психолог сказал следующее:

— Господа! — обращение «товарищ» он пока игнорировал. (До поры, до поры. С волками жить…) — Наша конференция называется «На Муроме». Ее результатом будут не только наши совместные выводы о предмете, который мы подвергаем тщательному, однако лишь теоретическому исследованию, но и научная экспедиция на Кольский полуостров, средства на которую, хотя и мизерные, нам удалось получить из государственной казны. Да, в Лапландию для изучения и исследования непонятного загадочного заболевания «мереченье» мы отправим научную экспедицию. И возглавить ее я предлагаю Александру Васильевичу Барченко, который работает у нас недавно, но зарекомендовал себя блестяще! Я подчеркиваю — блестяще.

Раздались дружные аплодисменты.

Академик Бехтерев и Александр Васильевич не могли не сойтись, встретившись однажды. С 1918 года Институт мозга под руководством Владимира Михайловича занимался поиском научного обоснования феноменов телепатии, телекинеза, гипноза. Научных поисков гениев не могут остановить никакие катаклизмы, в том числе и революции и гражданские войны — их прерывает только земная смерть. Сам Бехтерев именно в те первые советские годы провел серию работ по изучению телепатии в опытах на человеке и животных. Наряду с клиническими исследованиями в Институте мозга проходили апробацию методы электрофизиологии и нейрохимии.

Александр Васильевич Барченко, появившийся в Институте мозга в начале 1919 года, был для Бехтерева драгоценной находкой: ведь он затрагивал аналогичные темы еще в своих старых научно-популярных статьях. В институте мистический ученый работал над созданием универсального учения о ритме, одинаково применимом как к космологии, космогонии, геологии, минералогии, кристаллографии, — так и к явлениям общественной жизни. Позднее Александр Васильевич свое открытие назовет «синтетическим методом, основанным на древней науке». Наверняка, если бы не гонения на все, что противоречило марксистскому материалистическому методу познания действительности (а эти гонения начались буквально с первого смрадного дыхания советской власти), наш блистательный ученый сказал бы, что его синтетический метод основан на оккультных знаниях. В сжатом виде его учение было впоследствии изложено в книге «Дюнкор». И работая в Институте мозга — при помощи и горячей поддержке академика Бехтерева — Александр Васильевич Барченко углубленно изучал аномальные явления в психике человека, включая «необъяснимые» психические заболевания.

Словом, экспедиция в Лапландию под руководством мистика, ученого и философа состоялась. На всестороннее исследование самого «мереченья» и местности на Кольском полуострове, где оно наблюдалось, ушло несколько лет. Для того чтобы всесторонне изучить проблему, Барченко переехал в Мурманск. Но сейчас — об экспедиции.

Итак, Александр Васильевич со своими коллегами оказался в тех же местах на берегах Ловозера и Сейдозера, где в августе и сентябре 1918 года провел две недели со своей семейной экспедицией и Николай Константинович Рерих. Совпадение? Вряд ли…

Об этом коротком путешествии художника в его официальных биографиях советского времени нет никаких сведений. Впрочем, это еще можно объяснить: слишком кратковременное и внешне малозначительное событие.

Но не располагаем мы сегодня никакими документами и об экспедиции Барченко. А они наверняка были, и многочисленные. Однако у их исчезновения есть объяснение. И о драматических событиях, связанных с пропажей архива профессора Барченко, читателям еще предстоит узнать.

И все-таки некие обрывки, фрагменты отчетов дошли до нас — в опосредованных документах, письмах, журнальных и газетных публикациях того времени. Из них можно извлечь и расположить в ряд следующее. Упоминаются: гигантские светло-желтые колонны (местные жители называют их «начт», таких колонн было найдено несколько, им поклонялись, как богам); три «граненые сопки искусственного происхождения», расположенные треугольником (лопари их называют «менгиры») на точках пересечения двух или трех воздушных потоков. У подножия этих сопок в ветреную погоду люди испытывали слабость, головокружение, безотчетное чувство страха; возникали галлюцинации, часто коллективные, и наконец начинался массовый приступ «мереченья»; попадались расщелины в горных породах, с геологической точки зрения необъяснимые, уходящие в глубь земли; в статье Н. К. Бугрова «Загадки Лапландии» (журнал «Наука и мы» № 4 за 1921 год) цитируются слова А. В. Барченко: «Мне удалось встретиться с местными шаманами по фамилии Даниловы. Они умели впадать в состояние каталепсии и вызывать у себя летаргический сон».

Но вот самый невероятный, ошеломляющий фрагмент: «Необычна гора, которая образует часть северо-западного берега Сейдозера, ее местные старожилы называют „черный бог“, и действительно, на скальной стене горы, обрывающейся в озеро, изображена огромная черная фигура мужчины; „Иногда, — убеждали ученых лопари-старики, — в арктические ночи, полные тьмы, эту фигуру обводила светящаяся зеленая полоса, а на лице светились зеленые глаза, взгляд их вселял ужас. На этой горе был найден каменный куст лотоса с пятью бутонами, который „пророс“ сквозь замурованный вход в пещеру. Решили изъять лотос из стены — для музея“. И все. Никаких пояснений: как поступили с „каменным цветком“? Изъяли или нет? Если да, то где он сейчас? Передали в музей? Какой? Нет ответов на эти вопросы. Пока нет…

Наконец, последний фрагмент из «результатов достигнутого» таинственной экспедицией Барченко в Лапландию — газета «Вечерний Ленинград» 10 мая 1921 года напечатала фельетон Марка Рахлина «Ученые чудят…» «А вот еще один пример такой идеалистической чуши, — говорилось там. — Во время своей экспедиции на Кольский полуостров некий профессор А.В. Барченко сотоварищими — все из бывших буржуазных „ученых“ — „открыл“ на нашем диком севере, среди снегов, тундры и вечной мерзлоты остатки „культовых сооружений“ некой древней северной страны Гипербореи, легенды о существовании которой якобы со времен глубокой добиблейской древности есть практически у каждого народа евроазиатского континента. Наш „ученый муж“ Барченко договорился до того, что он в лапландских шаманах разглядел последних жрецов древней и таинственной цивилизации, существовавшей черт знает в какие времена на этой Земле. Каково, товарищи пролетарии и передовое трудовое крестьянство? Вот на подобный бред и тратят народные денежки выкормыши буржуазной „науки“32.

— Видите ли, уважаемый Александр Васильевич, — явное волнение появилось в голосе товарища Картузова. — Нас весьма заинтересовала эта история… Шамбала, могучая наука ее вождей и ученых, космическая энергия… Согласитесь, как легко сказать: «якобы»? По мне так мерзопакостное словцо. И я никогда не скажу: «…которой они якобы обладают». Я… И не только я — мы! Мы верим в то, что Шамбала действительно существует. И ее вожди, наука, сверхэнергия…

— Да! — страстно воскликнул мистический ученый. — Все это есть!.. Есть и в нашем реальном мире.

— Мы тут кое-что почитали из рекомендованного вами. Кое с кем встретились, проконсультировались. И мы готовы перевести проблему в практическую плоскость.

«Кто — вы?..» — чуть было не вырвалось у Александра Васильевича, но, сдержав себя, исполненного опьяняющим безумным восторгом, он спросил почему-то шепотом:

— Что это значит: «перевести проблему в практическую плоскость»?

— Только одно, Александр Васильевич. Я думаю… я допускаю: настанет время для хорошо оснащенной экспедиции в Тибет. Эта экспедиция будет состоять из профессионалов высшей пробы, таких, как вы. Понадобится вооруженный отряд сопровождения: место возможных событий и время — сами понимаете… Хотя время — категория неопределенная.

— Но ведь на такую экспедицию нужны огромные средства! -даже в некоторой панике воскликнул мистический ученый. — А страна разорена…

— Разорены люди определенных социальных групп, — перебил его со снисходительной улыбкой Дмитрий Наумович Картузов. — А Россия как была баснословно богатой страной, так и остается ею. И теперь Россия, дорогой мой ученый мечтатель, наша, — хозяин кабинета на минуту замолк. — У меня к вам другой вопрос, — в глазах чекиста зажегся хищный огонь. — Не сомневаюсь, развеяны по миру — и по России, и по странам Европы — те, кто в нашей стране занимался проблемой Шамбалы, всеми этими оккультными делами, с ней связанными. Так вот, голубчик… Вам они, уверен, известны. Давайте-ка их собирать! Для благого дела…

Александр Васильевич почти забыл, в каком учреждении он находится, с кем разговаривает. Он клокотал, пылая радостным возбуждением, жаждал немедленного действия. Неужели это осуществится?.. И может быть, в ближайшее время?.. Нет, невозможно! Он уже почти любил своего собеседника и готов был задушить его в объятиях. Наконец совладав с собой, сказал:

— Не так-то много, Дмитрий Наумович, специалистов в этой малоизвестной области, тем более тех, кто занимался Шамбалой. По пальцам можно перечесть…

— Вот вы и перечтите. А мы потом вместе с вами их соберем, выберем достойных.

— Так… Сейчас, — Александр Васильевич задумался. — Получается… Что же получается? — Изумленный сделанным открытием, он даже встал со стула. — Выходит, все, кто причастен… Все бежали… Простите, эмигрировали…

Эти слова ученого ничуть не озадачили хозяина кабинета.

— Ерунда! — сказал Дмитрий Наумович. — Надо будет — встретимся с нужными людьми в любой точке земного шара. Объясним, предложим вернуться в родные пенаты, создадим все условия. Вот что, дорогой Александр Васильевич… Давайте начнем по принципу «первый, второй, третий» — и так далее. Назовите мне первого по значимости человека в интересующей нас области. И желательно с именем, известного. Из тех, кто, как вы деликатно выразились, эмигрировал и сейчас находится в не пределов России. Вы наверное знаете, что русских в Китае, скажем, — множество… А учитывая географическую точку наших интересов — Тибет…

— Нет, он сейчас в Англии, — перебил мистический ученый.

— Кто? — последовал быстрый и жесткий вопрос.

— Я говорю о художнике Рерихе…

— О Николае Константиновиче Рерихе?

— Да…

— Но какое отношение он имеет к оккультизму, к проблеме Шамбалы?

— Самое прямое. Индия, буддизм и оккультные знания, тайны Шамбалы — все это круг его постоянных, я бы сказал пристальных интересов.

— И давно у него проснулся этот интерес?

— Ну, примерно… Во всяком случае, мы с ним вели продолжительные разговоры, пожалуй, с середины десятых годов…— Александр Васильевич замешкался.

— Если я ошибусь, — товарищ Картузов усмехнулся, — вы меня поправите. Эти беседы велись на заседаниях масонской ложи розенкрейцеров, членами которой — правда, разных посвящений, если я правильно информирован, — вы оба являетесь?

«Да, определенно, они обо мне знают все…»

— И в ложе… И просто были встречи, приватные беседы; если угодно, когда в комнате нас было только двое; говорили об индийской религии, оккультизме, Шамбале.

— Прекрасно, Александр Васильевич! Просто великолепно! Расскажите-ка мне поподробней, во всех деталях, о нашем живописце. Достойная фигура. Позвольте я даже обозначу тему: «Николай Рерих и Шамбала».

— Извольте… С чего же начать?..

— А в конце нашего интересного — весьма и весьма, безумно интересного и подчеркиваю, Александр Васильевич, перспективного разговора напомните мне, если я забуду: я вас снабжу дополнительной записочкой к академику Бехтереву.

— Спасибо…

Глава 7

АНГЛИЯ, 1918-1920 ГОДЫ

В конце октября 1918 года Николай Константинович Рерих был уже в Лондоне. Несколько месяцев ушло на подготовку переезда семьи из Карелии в Англию. Осенью 1919 года Рерихи переехали из Сердоболя через Финляндию в английскую столицу, поселились в прекрасной многокомнатной квартире в центре города, на Куин-Гейт-Террас, 25, в двух шагах от Гайд-парка.

Начались хлопоты по получению английских выездных виз в Индию. Хлопоты затягивались. Прошел год «английской жизни» русского художника Рериха.

В 1920 году в Англию приехал знаменитый индийский поэт и философ Рабиндранат Тагор. Состоялась его встреча с Николаем Константиновичем — Тагор посетил мастерскую художника и застал его за работой над серией панно «Сны Востока». Об этой встрече двух великих людей много писали в английских и европейских газетах (русской прессе в самый разгар кровавых классовых боев было не до «белоэмигранта и перебежчика» Рериха).

Затягивались не только хлопоты о въездных визах в Индию — затягивалась и «английская жизнь». А сыновьям надо было учиться. Младший, Святослав, был определен в престижный колледж — дети благодаря блестящему домашнему воспитанию владели тремя европейскими языками. А старший сын Юрий поступил на индоиранское отделение факультета восточных языков Лондонского университета. И поскольку Юрий Николаевич в дальнейшем во всех восточных экспедициях отца будет его правой рукой, помощником и единомышленником, следует сказать несколько слов о его образовании (а следовательно, о призвании и пристрастиях): после окончания университета он, уже в США, продолжает занятия по санскриту у профессора Ч. Ланмана и начинает изучать китайский язык и язык нали; затем он заканчивает Гарвардский университет, далее учится в крупнейшем центре европейского востоковедения — в Париже, на факультете восточных языков Сорбонны, совершенствуясь в санскрите, тибетском, монгольском, китайском и иранском языках.

В 1923 году Сорбонна присуждает Юрию Николаевичу Рериху степень магистра индийской филологии.

Но мы, дамы и господа, забежали с вами несколько вперед.

Пока что на дворе все еще 1920 год, май.

А Юрий Рерих — студент Лондонского университета, а значит, его жизнь состоит не только из интересных и плодотворных занятий, но и появляются новые знакомые. Среди вольных слушателей университета оказался соотечественник, Владимир Шибаев. Студенты в своей среде, правда, за глаза звали его Горбуном. И действительно, этот подвижный, приветливый, нервный человек был горбат: в раннем детстве нерасторопная нянька уронила его на пол, травмы позвоночника сразу не определили — и вот результат… Владимир Анатольевич родился в Риге — свою биографию он поведал Николаю Рериху в первый же день знакомства (казалось, что он старался говорить торопливо, без пауз, дабы избежать расспросов) — в 1898 году в семье русского фабриканта средней руки и немки. Он одинаково свободно владел русским и немецким языками, знал английский, но страстью его были Восток и восточная мудрость, оккультные знания, тибетские тайны, и поэтому вполне естественно, что после того, как старший сын рассказал отцу о новом знакомом, Владимир Шибаев был приглашен на «русский чай» и попал на спиритический сеанс, который давала Елена Ивановна.

Горбун и знаменитый художник сразу понравились друг другу, быстро сошлись, прежде всего на почве обшей страстной увлеченности оккультизмом, Востоком и Индией. Они начали встречаться чаше, их дружеские беседы становились все продолжительнее, и однажды Николай Константинович Рерих сказал, когда в столовой, где закончился ужин, они остались одни:

— Владимир Анатольевич, у меня к вам деловое предложение.

— Интересно! — воскликнул уроженец Риги, я теперь вольный слушатель Лондонского университета. — Я вас внимательно слушаю.

— Не согласитесь ли вы стать моим секретарем по научной части? Я имею в виду прежде всего все, что связано с Востоком, с Индией, — он помедлил, — и с грандиозной проблемой, которую мы с вами уже обсуждали: Индия и Россия.

Господин Шибаев несколько замешкался с ответом: похоже, предложение застало его врасплох; он сидел на стуле, потупившись, опустив голову, и его горб был особенно заметен.

— Очень заманчивое предложение, Николай Константинович, — наконец сказал он. — Чрезвычайно заманчивое! Разрешите мне над ним подумать некоторое время?

— Я вас не тороплю.

— Вот разделаюсь с накопившимися делами… Нет, просто… Я не знаю, как вас благодарить!

— Пока что не за что, Владимир Анатольевич.

…Забегая вперед, следует сказать, этот короткий разговор для Николая Константиновича Рериха и для дела всей его жизни имел грандиозные последствия.

Между тем наметился просвет в непонятно запутанной истории с визами в вожделенную Индию. За получение их ходатайствовали многие известные представители художественной элиты Англии, которые успели стать или поклонниками, или друзьями выдающегося русского живописца. И 13 мая 1920 года, когда Николай Константинович в очередной раз появился в английском Министерстве иностранных дел, вежливый молодой чиновник в строгом костюме, в белоснежной рубашке и при галстуке, несмотря на внезапно случившуюся после весенних дождей жару, сказал:

— Думаю, господин Рерих, все подходит к благополучному концу. Осталась самая малость: две второстепенные подписи. Потерпите еще два-три дня. И считайте, что визы в Британскую Индию у вас в кармане.

И на радостях — наконец-то! — Николай Константинович Рерих, всегда рассудительный, основательный, принимающий решения только после того, как все взвешено (безусловно, прав немецкий агент Маг), вдруг поспешил: купил билеты в каюту-люкс на пароходе «Георг Третий», отплывающий 12 ноября 1920 года в Бомбей.

А через неделю в почтовом ящике, среди разнообразной корреспонденции, газет и журналов был обнаружен конверт из английского Министерства иностранных дел: в нем содержался официальный отказ в возможности отправиться Рерихам в Индию. И дело даже, оказывается, не в визах, а совсем в другом: «Британское правительство, — говорилось в документе, — в данное время не может разрешить проведение экспедиции в глубь Индии, особенно к границам с Китаем и Тибетом, в связи со сложной политической обстановкой в этом регионе…» Расплывчатые доводы и рассуждения на эту тему заняли полторы страницы скучного, абстрактного, бездоказательного текста. Все, очевидно, было сочинено ради заключительной фразы: «В связи с вышеизложенным английская администрация Индии не может гарантировать безопасности членам экспедиции и сохранения имущества».