Стены слушают

Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:

– Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.

– Уильма умерла.

– Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.

– Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.

– Конечно, дорогая. Как только мне позволят.

– Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.

– Нет, я не останусь!

– На день-два...

– Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!

– Возьму, – пообещал Руперт.

– Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?

– Непременно возьму, обещаю тебе.

В тот момент он был готов это обещание сдержать.

Глава 5

Джилл Брандон спускался по лестнице, и на лице его отражалась смесь сложных утренних чувств: предвкушение приятных событий дня и догадка, что все будет чем-нибудь испорчено.

Невысокий, коренастый, энергичный человек вел разговор в такой волевой манере, что самые безобидные слова сходили за неопровержимые доводы, а самые фантастические теории – за самоочевидные истины. К тому же, усиливая эффект, он пользовался жестами рук не в драматически расплывчатом европейском стиле, а в строго геометрическом порядке, обозначавшем точный поворот мысли, непреложный градус чувства. Ему нравилось выглядеть точным и педантичным. Ни тем, ни другим он не был.

Джилл поцеловал жену, уже сидевшую за столом с утренней газетой, развернутой на колонке любовных историй.

– По телефону звонили?

– Нет.

– Чертовски странно.

– Что странно? – спросила Хелен, прекрасно зная, о чем речь, поскольку Джилл уже неделю ни о чем другом не говорил. Слава Богу, понедельник, и Джилл должен отправиться в Сити на работу. Хорошо бы биржевой рынок был сегодня неустойчив. Отвлечет от других вещей. – Пришло ужасно смешное письмо от какой-то женщины из Атертона. Не могу понять, знаем мы ее или нет. Может быть, Бетти Сперс. Слушай: "Дорогая Эбби. У меня проблема с мужем: он так скуп, что ворует у меня мои зеленые марки". Я точно знаю, что Джонни Сперс собирает зеленые марки...

– Ты можешь слушать меня?

– Конечно, дорогой. Я не поняла, что ты о чем-то говоришь.

– Вот уже неделя, как Руперт там, а у меня никаких сведений после того первого звонка его секретарши. Ни звука о том, как Эми себя чувствует и что вообще происходит, о том, когда они вернутся, ничего.

– Наверно, он занят?

Джилл сердито посмотрел на нее через стол:

– Занят чем? Могу я поинтересоваться?

– Откуда мне знать?

– Тогда перестань попусту его извинять. Нельзя быть занятым настолько, чтобы не успеть поднять телефонную трубку. Он чертовски необязателен. Никогда не мог понять, что Эми в нем нашла.

– Он очень хорош собой. И очень приятен.

– Хорош собой. Приятен. Чушь какая! И из-за этого женщины выходят замуж?

– Ты голоден, дорогой. Я позвоню, чтобы подавали завтрак.

Хелен нажала под столом кнопку звонка, испытывая приятное ощущение власти. Она родилась и выросла в трущобах Окленда и за двадцать лет замужества не привыкла к чуду звонка. Завтрак, мартини, шоколадные конфеты, чай, журналы, сигареты – стоит нажать кнопку и, пожалуйста, появляется все, чего не пожелаешь. Иногда Хелен сидела и придумывала, что бы такого попросить, предвкушая удовольствие от того, что дернешь за украшенный кисточкой шнур или нажмешь кнопку под столом.

Изредка она посещала Окленд, но чаще ее родители приезжали с Пиренейского полуострова повидаться. Миссис Малоней, надев зубы и воскресный наряд, мистер Малоней, трезвый, как судья, и высохший, как селедка. Выразив искренние чувства, оба родителя застывали в молчании, ошеломленные окружавшей роскошью, не способные ни на что, кроме как сидеть и пристально на все это глазеть. И, только вернувшись домой, они обретали красноречие, расхваливая дочку Хелен, которая поступила в колледж Миллса на стипендию и жила в красивом доме в Атертоне с богатым мужем и тремя прелестными детьми.

Но наедине с нею они терялись и немели: визиты оборачивались кошмаром, особенно для Джилла, старавшегося больше, чем Хелен, чтобы супруги Малоней чувствовали себя как дома. Его тактика была своеобразна: он старался уменьшить размеры собственного достатка, прикидывался экономным, рассказывал о тринадцатилетнем сыне, избравшем карьеру чиновника, и о семнадцатилетней дочери, прилежной ученице колледжа. В результате бедные Малоней еще больше терялись, а сам Джилл терпел полный крах. Никому не удавалось вычислить, почему такие добрые намерения Джилла приводили к столь огорчительным последствиям.

– Дружба Эми с этой женщиной, – продолжал Джилл, – всегда грозила неприятностями. Она была явно неуравновешенной. Кто угодно, кроме Эми, углядел бы это и стал ее избегать.

Хелен мысленно перекрестилась:

– Что ты, Джилл! De mortius[4]... Ведь они были подругами. Нельзя отталкивать друга, если у него, ну, скажем, эмоциональные проблемы. Когда Уильме того хотелось, она бывала очень обаятельной и занятной. Такой именно я предпочитаю помнить ее.

– Твоя память удобна и проста.

– И я хочу хранить ее такой. Ешь свой завтрак.

– Я не голоден, – раздраженно сказал Джилл. – Лично я готов порицать Руперта за всю эту историю. Он должен был наложить вето на поездку, как скоро возник этот проект. Две женщины, болтающиеся в чужой, нецивилизованной стране, – это против здравого смысла.

Для Хелен проект звучал соблазнительно. Ведь ее путешествия ограничивались вылазками в город за покупками, а летом – жизнью в Тахое. Жуя ломтик поджаренной ветчины, она слушала Джилла примерно так, как прислушиваются к рокоту волн, набегающих на берег, зная, что шум этот примерно одинаков и будет иногда чуть громче или тише, в зависимости от приливов, отливов и смотря по погоде.

Чаще всего шум поднимался из-за Эми. Потому Хелен слушала по привычке, без всякого интереса. На ее взгляд, Эми была унылым созданьицем, облеченным умом, по мнению брата, и красотой, по мнению мужа, а по сути, не имеющей ни того, ни другого. Хелен тоже часто удивлялась близости между Уильмой и Эми. Но удивлялась совсем другому, чем Джилл: почему волевая и энергичная Уильма тратила столько времени на эту мышку Эми?

Джилл переключил скорость:

– Я по-прежнему считаю, что американское посольство должно было связаться со мной из-за этого несчастного происшествия.

– Почему?

– Эми – моя сестричка-малышка.

– Кроме того, она взрослая женщина и у нее есть муж. Если она требует присмотра, пускай об этом заботится Руперт.

– Руперт не в силах урегулировать некоторые ситуации.

– Урегулировать что? – мягко спросила Хелен.

– Там наверняка надо принять какие-то решения, что-то сделать. Руперт слишком добродушен. А если бы там оказался я, то не стал бы нежничать с этими иностранцами.

– Дорогой, если бы там был ты, именно ты и считался бы иностранцем.

– Ты, наверно, считаешь, что сказала что-то ужасно умное?

– Всего-навсего правду.

– Похоже, ты напала на множество истин в последнее время, – криво усмехнулся Джилл.

– О! Я напала. Кое-какие из них огромны, какие-то – малы.

– Поделись хоть чуточку.

– В другой раз. Ты бы поторопился, если хочешь успеть на Эль-Камино вместо Байшоро. – Она через стол улыбнулась мужу.

Несмотря на ею резкую манеру говорить, она знала, что он добрый человек, гораздо больше, похожий на Эми, чем сам это представляет.

– Ты будешь осторожно вести машину, не так ли, Джилли?

– Я прошу так меня не называть. Это звучит нелепо.

– Ты не споришь, когда тебя так называет Эми...

– Так звали меня в детстве. Она говорит так невольно. И я всегда протестую. Напомни, я скажу ей об этом, когда она вернется домой.

Хелен виду не подала, но внезапно ощутила тошноту, и кофе показался кислым. "Не хочу, чтоб она вернулась домой. Две тысячи милей пролегло между нами. И это так хорошо".

В комнату влетел тринадцатилетний Дэвид. На нем была форма дневной военной школы, которую он посещал.

– Доброго утра всем.

– Что ты сделал со своим лицом? – ахнула Хелен.

– Ядовитый дуб, – радостно сообщил Дэвид. – Роджер и Билль тоже его раздобыли, когда мы были на маневрах. Обалдеть, как разозлился сержант. Сказал, будто русские успеют приземлиться, пока наша вшивая шайка возится с ядовитым дубом.

– Я зайду за тобой после школы и поведу к доктору.

– Ни к какому вшивому доктору я не пойду.

– Перестань выражаться. Это скверное слово.

– Сержант то и дело им пользуется. Он англичанин. А англичане всегда говорят "вшивый". Ой! Я забыл сказать! Дядя Руперт вернулся домой. Звонил вечером, когда вас не было дома.

– Ты мог бы сказать об этом раньше, – упрекнул Дэвида отец.

– Как я мог, если вы ушли?

– Как Эми себя чувствует?

– Не знаю. Он про нее ничего не говорил.

– Ну, о чем же он говорил?

– Просто, что сегодня он весь день будет дома и хочет повидать тебя по какой-то важной причине.

– Я сейчас позвоню...

– Он просил не звонить. Это очень личное дело. Он хочет говорить с тобой с глазу на глаз.

Джилл уже вскочил.

Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Джилл сразу спросил:

– Эми здорова?

– Да.

– Где она? Все еще в постели?

– Она... Тут не место для разговора. Пройди лучше в дом.

В доме было темно, тихо и сыро, как если бы жившие тут люди надолго покинули его. Солнце не проникало за запертые ставни, и ни один звук не просачивался сквозь закрытые окна. Только в кабинете в конце длинного, узкого коридора были подняты шторы, и утреннее солнце висело в пыльном воздухе. На кофейном столике, выложенном кафелем, стоял наполовину опустошенный стакан коктейля со следами губной помады, а рядом – конверт без марки с именем "Джилли", написанном наискосок ученическим почерком Эми.

Джилл уставился на него. Письмо было подложным; молчавший человек у окна, весь слишком тихий дом, наполовину пустой стакан – все казалось угрозой. Джилл откашлялся:

– Письмо от Эми, конечно.

– Да.

– Почему? Я хотел сказать, почему письмо?

– Она предпочла сделать это так.

– Сделать что?

– Объяснить свой уход.

– Она ушла? Куда?

– Не знаю куда. Она отказалась сказать мне.

– Но это нелепо, немыслимо.

Руперт повернулся лицом к нему:

– Ладно, пусть будет по-твоему. Нелепо и немыслимо. Тем не менее это произошло. Какие-то вещи могут случаться без твоего ведома и согласия.

Их взгляды свирепо скрестились в залитой солнцем комнате. Когда Эми бывала поблизости, она сглаживала напряженность, двое мужчин соблюдали приличия и оставались вежливы друг с другом. В ее отсутствие невысказанные колкости и насмешки, накопившиеся за много лет, казалось, повисли в воздухе; каждую можно было выдернуть наудачу и употребить как тетиву для любого лука.

– Она взяла свои вещи, собаку и отбыла, – сказал Руперт.

– Собаку тоже взяла?

– Это ее собака. Она имеет право.

– Раз она взяла собаку, значит...

– Знаю, что это значит.

Оба знали. Если бы Эми намеревалась вернуться, она не увезла бы собаку.

– Ты бы лучше прочитал письмо, – посоветовал Руперт.

Джилл взял письмо и секунду держал его в руках, осторожно, словно бомбу, готовую взорваться от всякого неловкого движения.

– Ты знаешь, что там написано?

– Откуда мне знать? Письмо запечатано и адресовано тебе.

Между тем он знал и помнил каждое слово письма. Перечитал десятки раз, отыскивая слабые места. Даже нашел несколько.

Джилл читал, как начинающий читатель, медленно выговаривая слова:

– "Дорогой Джилли! Я посоветовала Руперту лучше передать тебе это письмо, чем посылать по почте. Ведь тебе захочется задавать ему вопросы: на одни он сумеет ответить, на другие – нет. Впрочем, на некоторые я и сама не в силах ответить, а потому не могу внятно объяснить причины моего временного отсутствия. Главная причина – я сама, и это громадное для меня решение. Я не в состоянии позвонить тебе и попрощаться. Ты начнешь со мной спорить, а я боюсь, что решение окажется недостаточно крепким и не устоит перед твоими доводами.

Уже минула неделя со дня кончины Уильмы, неделя сожалений и горя, но и неделя самопознания... Результат нельзя назвать благополучным. Мне уже тридцать три, а я, оказывается, жила, как ребенок, хотя вовсе этим не наслаждалась. Совсем не наслаждалась, а просто не умела существовать, на кого-нибудь не опираясь. И никогда не сумею, если застряну здесь и погружусь все в ту же рутину. Я должна изведать одиночество и остаться самой собой. Знаю, если бы была зрелой, ответственной личностью, привыкшей выстраивать решения и выполнять их, я могла бы предотвратить смерть Уильмы. А если бы не пила сама, могла бы не позволить Уильме напиваться до состояния депрессии..."

– Эми пила? – удивился Джилл. – Сколько?

– Много.

– Не похоже на Эми, какую я знаю.

– Представь себе, будто есть другая. Она не просто пила, а пила в компании с американским завсегдатаем баров по имени О'Доннел.

– Я не верю.

– Твое дело.

– "...Все это может показаться тебе бессмысленным, Джилли. Но я тоже могу быть практичной. Я уполномочила Руперта распоряжаться моими финансовыми делами. Стало быть, ты можешь не беспокоиться по этому поводу. И, пожалуйста, Джилли, ни в коем случае не порицай Руперта за мой уход. Он был для меня чудесным мужем. Будь добр к нему, подбодри его, он будет скучать без меня. Ты тоже будешь, я знаю. Но у тебя есть Хелен и дети (передай им мой привет и скажи, что я уехала на Восток подлечиться или что-нибудь в этом роде. Не говори им, будто я спятила, как, вероятно, думаешь сам. Я не начала сгибаться, наоборот, только распрямляюсь). С нежностью, и не беспокойся обо мне!

Эми".

Джилл медленно и методично вложил письмо в конверт, словно то был счет, о котором следовало подумать дважды, прежде чем заплатить.

– На прошлой неделе она много толковала по этому поводу?

– Достаточно.

– Значит, она строила планы отъезда даже раньше, чем возвратилась?

– Она вернулась домой, чтобы забрать Мака.

– Ты должен был предупредить меня заранее: послать телеграмму или что-нибудь такое. Я мог предупредить...

– Каким образом?

– Сказать, чтоб не ездила.

– Это та самая форма, которую она хочет взломать, – заметил Руперт. – Жить по указке.

– Ты хоть что-нибудь знаешь, куда она отправилась?

– Нет. Я даже не уверен, что она думала об определенном месте.

– Ладно. Как она уехала?

– Вызвала кеб. Но я уговорил отменить его и позволить мне отвезти ее на вокзал.

– В какое время?

– Около восьми.

– Может быть, она поехала в Атертон, повидаться со мною?

– Ни в коем случае, – ответил Руперт. – Во-первых, она написала тебе письмо. Во-вторых, увезла с собою Мака. В пассажирских поездах нет багажных вагонов для животных.

– Они есть в "Ларке". Он уходит в Лос-Анджелес около девяти часов. Господи! Так и есть, туда она и уехала – в Лос-Анджелес.

– Множество поездов отбывает, как и прибывает, в Лос-Анджелес.

– Пускай. Ее не так уж трудно выследить: молодая женщина, едущая поездом с шотландским терьером вредного нрава...

– У Мака вовсе не вредный харак... О, ради Бога, выброси это из головы, Джилл. Эми не хочет, чтоб ее выслеживали.

– Она женщина. Добрая половина женщин не знает, чего хочет. Им надо все разъяснять, указывать. Я всегда считал, что тебе надо бы покрепче держать в руках вожжи.

– Забавно. Я-то считал, что ты их держишь.

Джилл покраснел:

– Что ты подразумеваешь?

– Только то, что сказал. Мне не приходилось держать в руках вожжи. Кроме того, я никогда не рассматривал свою жену в одном ряду с лошадьми.

– У женщин и лошадей много общего. Запусти их в открытое поле, и они помчат черт знает куда и исчезнут.

– Где это ты так здорово изучил женщин, Джилл?

– Не хочу с тобой ссориться, – решительно сказал Джилл. – Ситуация слишком серьезна. Что ты намерен делать?

– Ничего. Что ты мне предлагаешь делать?

– Обратись в полицию. Пусть они найдут ее и привезут назад.

– На каком основании? Эми совершеннолетняя, и довольно давно. Это неопровержимый факт.

– Мы можем придумать вескую причину.

– Ох, ради... Ладно. Допустим, мы сделали по-твоему, и, предположим, ее нашли. Что тогда?

– Они привезут ее домой, и тогда мы заставим ее прислушаться к голосу здравого смысла.

– Я полагаю, говоря "мы", ты имеешь в виду себя?

– Что ж, я всегда держал ее в руках, умел образумить, показать смысл.

– Наверно, она видит смысл, – возразил Руперт. – Ее собственный смысл, а не твой.

Джилл хлопнул кулаком по ручке кресла. Пылинки взвились и тревожно разлетелись.

– Ты чертовски хладнокровен и спокоен для человека, у которого пропала жена.

– "Пропала" не совсем подходящее слово.

– Мне оно подходит.

Внезапный сквозняк прорябил пылинки, заплясавшие в солнечном луче, и женский голос позвал у двери задней лестницы:

– Мак, сюда. Мак, иди сюда, малыш. Тебе пора побегать.

При первом слове Джилл выжидательно поднялся. Но когда женщина снова стала звать собаку, он тяжело сел, как если бы Руперт двинул его кулаком в грудь. Руперт не пошевелился.

– Сюда, Мак, да иди же наконец. Если ты опять забрался на эту кровать, я на тебя пожалуюсь! Мак? Малыш?

Мисс Бартон появилась в дверях. Ее щеки от холода порозовели, волосы посветлели до цвета и плотности соломы.

– Ах, мистер Келлог! Боже милостивый! Я понятия не имела, что вы дома. Вломилась как не знаю кто. Что вы подумаете?

– Все в порядке, мисс Бартон, – прервал ее Руперт. – Я должен был предупредить вас. Вы, конечно, знакомы с мистером Брандоном?

– Да, разумеется. С добрым утром, мистер Брандон.

Джилл встал и сдержанно поклонился. Он встречался с мисс Бартон, по крайней мере, дюжину раз, но, столкнувшись с нею на улице, никогда не узнавал. Казалось, она меняла личины и видимость, как только менялся цвет ее волос. Только голос по-прежнему оставался тем же оживленным голосом брюнетки, независимо от самой белокурой внешности. Мисс Бартон обласкала Руперта взглядом.

– Какой приятный сюрприз найти вас дома. А я зашла покормить Мака и выгулять его и, вообразите только, нашла здесь вас. Боже мой! Как поживает миссис Келлог?

– Отлично, благодарю вас, – сказал Руперт.

– Где же Мак? Раз уж я здесь, я могла бы...

– Поспешите в контору, мисс Бартон. Я позабочусь о Маке.

– Отлично. Как скажете.

– Я приду где-то после полудня.

– Хорошо. Дела немножко застопорились. Боровиц завел новую подружку и никак не может сосредоточиться. Она ничего собой не представляет, только что молода.

– Да. Хорошо. Лучше идите сразу, мисс Бартон.

– Иду, иду. До свиданья, мистер Брандон. Было так мило повидать вас опять! Вы уйдете позже, чем мистер Келлог?

– Да.

– Господи! Я рада, что вы вернулись. Боровиц совсем распустился и валяет дурака.

Когда она вышла, Джилл мрачно спросил:

– Что ты собираешься предпринять насчет Эми?

– Ждать.

– Просто сидеть на заднице и ждать?

– Так точно.

– Дурак!

– Это твое мнение.

– Ты чертовски прав, это мое мнение, – сказал Джилл и яростно протопал из комнаты вниз, через холл, к парадной двери.

"Я вел себя с ним неправильно, – подумал Руперт. – Он способен натворить что-нибудь безумное, например, обратиться в полицию".

Глава 6

В пятницу на той же неделе Руперт, вернувшись после ленча в контору, обнаружил там Хелен Брандон. На ней был отделанный соболем костюм и соответствующая шляпка. Льготным пассажирским билетом ей служила огромная сумка, и пока что, коротая время, она проверяла покупки. Половина содержимого была разложена на рабочем столе Руперта: книжки в мягкой обложке, журнал, две пары очков, сигареты, какие-то пилюли, леденцы, складной зонтик, непромокаемые сапоги и пара черных туфель на низком каблуке.

Женственный беспорядок напомнил Руперту об Эми. Он старался не смотреть туда, а удерживать взгляд на лице Хелен. Миловидное лицо, округлое и пухловатое, не таящее секретов.

Для начала она закидала все назад в сумку.

– Джилл будет в истерике, если узнает, что я была тут. Так что само собой понятно: меня тут нет.

Руперт улыбнулся:

– Вы слишком хороши для леди, которой здесь нет.

– Мы, жители полуострова, должны быть одеты до зубов, отправляясь в город: надо доказать, что не погрязли в своем захолустье.

– Вряд ли это сойдет для жителей Атертона.

– О! Вам кажется, не годится? Тогда послушайте: я по неделям не надеваю туфель на высоких каблуках. Мои ноги меня убивают.

– Смените обувь.

– Ни за что. Лучше мучиться. Сейчас мучаюсь, а потом буду с удовольствием вспоминать поездку.

– Это, я полагаю, логика?

– Нет, просто истина.

Она защелкнула замок сумки и, не меняя тональности, сказала:

– Я знаю про Эми, Джилл сказал мне.

– Я рад. Мне хотелось, чтобы вы знали.

– От нее никаких известий?

– Я и не жду. Она предупредила, что какое-то время писать не будет.

– Могла бы хоть дать знать, где она сейчас.

– Могла бы, – согласился Руперт. – Но не сообщила. А я не берусь давать советы.

– Может быть, она как раз этого хочет.

– Чего именно?

– Найти место, где ей не будут диктовать. Я тоже не прочь бы пожить так парочку недель.

Хелен просмаковала эту идею, полузакрыв глаза. Затем отбросила ее и вздохнула:

– Послушайте, Джилл лезет на скандал. Я решила предупредить вас.

– Что за скандал?

– Я не уверена... Притворите получше дверь. Если уши мисс Бартон уловят, что я скажу, она взлетит при первом сильном ветре.

– У меня нет секретов от мисс Бартон.

– Ну, так у меня есть, – отчеканила Хелен. – А у вас могут появиться.

Руперт затворил дверь.

– Что это значит?

– Джилл вообразил...

– Что же?

– Будто у вас и мисс Бартон...

Руперт гневно расхохотался:

– Ох, ради всего святого!

– Мне это тоже кажется нелепым. Только я не смеюсь. Потому что Джилл чертовски серьезен. Он готов убедить себя, будто вы не хотите возвращения Эми по кое-каким причинам.

– Чего это он вздумал? Что за чушь?

– У мисс Бартон ключ от вашего дома.

– Естественно. Я дал ей ключ, и она приходит два раза в день кормить Мака, пока я в отъезде.

– Джилл утверждает, что обычно вы сажали Мака в конуру.

– Последний раз, когда мы посадили его в конуру, он там подхватил чесотку.

– Вот видите? Все объясняется логически просто. Но Джилл ничему не верит. По сути, он совершенно иррационален, когда дело касается семьи. Потому я предпочитаю об этом не думать, все равно тут ничего не поделаешь.

– А я часто думаю об этом, – заметил Руперт.

– Да, по правде, я тоже думаю. Только зря. Надо признать раз навсегда: "Джилл славный парень. Но помешан на всем, что касается Эми". И пусть так и будет.

– Согласен.

Хелен глубоко вздохнула, как бы говоря, что тема закрыта, но за ней следует другая.

– Еще о губной помаде.

– Какой губной помаде?

– На бокале в кабинете. Джилл утверждает: она в точности того же оттенка, что и помада мисс Бартон.

– И у тридцати миллионов других американок. Это модный цвет, предложенный прошлой весной. Какой-то шербет...

– Мандариновый шербет?

– Точно. Я подарил ее Эми на Пасху, в одном из этих причудливых футляров. Ну, все теперь?

– Не совсем.

Руперт в беспомощной ярости всплеснул руками:

– Разрази меня Бог! Что еще?

– Перестаньте богохульствовать. Вы меня нервируете. Я, того и гляди, выйду из себя, и одному небу известно, что может тогда стрястись. Ведь до сих пор одна я сохраняю спокойствие во всей нашей компании. Так вот, значит... что я хотела сказать?

– Дураком буду, если пущусь на отгадки, – мрачно заявил Руперт. И сел за письменный стол в ожидании, когда Хелен наведет порядок в мыслях, как навела его в мешке, натыкаясь на мелочи, казалось, потерянные навсегда.

– Надо было записывать, – бормотала она. – Но я не могла. Ведь Джилл верил, что говорит со мной доверительно. Я хочу сказать, ему и в голову не приходило, что я пойду сюда и расскажу вам... У него случилась бы истерика, если бы...

– Вы уже сказали об этом.

– Разве? Ну и что? Это для того, чтобы показать... Ох, вспомнила наконец. Окурки в кабинете.

– Там не было никаких окурков.

– В том-то и дело. Эми – завзятая курильщица. Это одна из немногих привычек, какими она не пожертвовала ради Джилла. А так как она в тот вечер была особенно взвинчена, Джилл говорит, что все пепельницы должны были быть полны окурков.

– Если бы Джилла потренировать лет эдак пятьдесят, он мог бы стать сыщиком.

– Ну, и что? Он действительно замечает всякие вещи, – защитила мужа Хелен. – Даже если потом выходит совсем не то, что ему казалось.

– "Даже если" – вот именно! В этот раз выходит совсем не то. Эми не пробыла в кабинете и пяти минут. Что ж он не потрудился проверить весь остальной дом? Посоветуйте ему в следующий раз прихватить микроскоп.

– Вы беситесь. Разве не так?

– Вы чертовски правы: бешусь. Он-то что хочет доказать?

– Ничего определенного. Думает, что вы скрываете правду.

– Правду о чем?

– Обо всем. Я предупредила вас, он просто не в себе.

– Странная деликатность. Он маньяк.

– Только в том, что касается Эми.

– Разве этого мало? – Руперт ударил кулаком по столу, невольно имитируя Джилла. – С тех самых пор, как мы с Эми поженились, он старался поломать наш брак. Все вертелся около, в надежде, что я прибью ее или буду волочиться за другими женщинами, стану пьяницей или наркоманом. Все что угодно, лишь бы Эми бросила меня и залезла назад, в семейное гнездышко, эдакий паршивый птенчик. Что ж, он наполовину преуспел. Она покинула меня. Но в гнездышко не устремилась.

– Она не покинула вас, Руперт. Не всерьез. Я... я читала письмо. – Она слегка покраснела и стала крутить одно из колец, украшавших ее пухлые пальцы. – Джилл попросил меня прочесть.

– Зачем?

– Хотел узнать, что я думаю о смысле письма (о женском смысле, как он выразился) и ее ли это почерк.

– И что же?

– Разумеется, я сказала Джиллу, что почерк наверняка ее. Только...

Она замолчала и принялась опять крутить кольцо, словно оно сузилось и причиняло боль. Это бриллиантовое кольцо Джилл подарил ей двадцать лет назад. Эми все еще была тогда в гнезде, птенчик Эми, еще не оперившийся, бесформенный, с постоянно разинутым ртом, – не от голода, в птичьем стиле, а из-за аденоидов.

Аденоиды убрали, перья выросли, крылья развернулись, но некуда было лететь, пока не появился Руперт. Хелен вспоминала свадьбу Эми гораздо яснее и счастливее, чем свою. Прощай, маленький черный дрозд.

– "Только" что? – спросил Руперт.

– Он не доверился моему мнению. Вчера отправился с письмом к эксперту по почеркам, частному детективу по имени Додд.

Руперт подался вперед, онемев от шока. Из соседней конторы Боровица раздался спазматический кашель счетной машины. Обычная работа, подумал Руперт. Боровиц запускает в машину цифры и получает ответ. И за несколько кварталов отсюда, в другой конторе, Джилл тоже получает ответы, только что-то случилось с его машиной, разболталась какая-то деталь.

– Что же, на его взгляд, случилось с Эми? – спросил он.

– Он не знает определенно, но чувствует. Неужели вам непонятно? Бредовые идеи, без всякого смысла. Потому я и пришла предупредить вас. И потому еще, что беспокоюсь. Смертельно беспокоюсь. Все эти идеи бьют по здоровью Джилла.

– По-моему, очевидно, тоже. Скажите хоть что-нибудь об этих его идеях.

– А вы не станете опять беситься?

– Не могу себе позволить. Ситуация слишком серьезна.

– Тогда ладно. Вчера вечером он сказал, что не уверен, возвращалась ли Эми домой вообще.

– Где ж она в таком случае?

– Все еще в Мехико.

– Что она там делает?

– Ничего не делает. Он подозревает – нет, не подозревает, а чувствует. Он чувствует, что она мертва.

Руперт не выразил удивления. Сюрпризы кончились! Он понял: Джилл способен на что угодно.

– Психиатр поплясал бы над таким материалом. А как она умерла, он тоже почувствовал?

– Нет.

– Или когда?

– В ту неделю, что вы были там.

– Словом, я поехал в Мехико и убил жену. – Голос Руперта звучал совсем отрешенно. – Были у меня на то причины?

– Деньги и мисс Бартон.

– Я хотел унаследовать деньги Эми и жениться на мисс Бартон, не так ли?

– Да.

Хелен умудрилась стянуть с пальца кольцо. Теперь она сидела, держа его на коленях, но на него не смотрела, лишь смутно сознавая, что оно там.

– Право, Руперт, по-настоящему он не верит в это. Он обижен, что Эми не поделилась с ним, и зол на вас за то, что вы позволили ей уехать.

– Тут намешано больше, чем только это. Вы упрощаете. С чего вы взяли, будто Джилл чувствует, что Эми умерла?

Хелен избегала этого вопроса даже в мыслях. Уже несколько дней он терзал ее. Тем страшней было услышать его.